Энн Бронтё. Агнес Грей. Глава 10

Глава 10 «Церковь»

«Мисс Грей, что же Вы думаете о новом викарии?» - спросила мисс Мюррей, когда мы в воскресенье вернулись из церкви и приступили к своим обязанностям.
«Ничего не могу сказать, - ответила я. – Я не слышала даже, как он читает проповедь».
«Но Вы ведь видели его?»
«Да, но я не могу судить о характере человека по единственному беглому взгляду на его лицо».
«Он очень уродлив, не правда ли?»
«Он не показался мне таким. Я не могу сказать, что мне не нравится его выражение лица, но что я заметила – так это его манеру читать, которая показалась мне хорошей. Много лучше, по крайней мере, чем чтение мистера Хэтфилда. Он читал поучения с таким чувством! Казалось, что самый незаинтересованный человек не мог не заинтересоваться, и что самый невежественный не мог не понять того, что он читал. А молитвы, которые он читал, казались, исходили из самого его сердца».
«О, да, это – всё, на что он способен. Он довольно хорошо разбирается в службе, но ни в чём другом».
«Откуда Вы знаете?»
«О! Я прекрасно знаю, я – отличный судья в таких вещах. Вы видели, как он выходил из церкви? Не смотрел ни влево, ни вправо, и думал, очевидно, только об одном: как бы побыстрее выйти и, возможно, скорее прийти к обеду. Его большая глупая голова не могла вместить другой мысли».
«Предполагаю, он мог бы бросить беглый взгляд на Вашу скамейку», - сказала я, смеясь над её страстной враждебностью.
«Я оскорбилась бы, если бы он сделал подобную вещь!» - ответила она, высокомерно тряся головой. Затем, после минутного размышления, она добавила: «Что ж, предполагаю, что он хорош для своего места, но я рада, что мои развлечения не зависят от него, вот и всё. Вы видели, как мистер Хэтфилд поспешил ко мне за поклоном и спешил успеть посадить нас в экипаж?»
«Да, - ответила я и внутренне добавила, - и я посчитала, что он унижает свой сан священника, когда спешит спуститься с кафедры, чтобы пожать руку свайру и помочь его жене и дочерям сесть в экипаж. Более того, я недовольна тем, что он чуть не заставил меня возвращаться пешком». Действительно, несмотря на то, что я стояла прямо перед ним, рядом со ступеньками экипажа, ожидая своей очереди войти, он всё старался поднять ступеньки и закрыть дверцу, пока один из членов семьи не крикнул ему, что гувернантка ещё не села. Тогда, не произнеся ни слова извинения, лишь пожелав им доброго утра, он ушёл, оставив кучера усаживать меня.
Nota bene: мистер Хэтфилд никогда не говорил со мной, так же, как и сэр Хью и леди Мелтхэм, мистер Гарри и мисс Мелтхэм, мистер Грин и его сестры. Со мной не разговаривал никто из тех леди и джентльменов, кто посещали церковь или Хортон-Лодж.
После обеда мисс Мюррей заказала экипаж снова, для себя и для сестры. Она сказала, что погода была слишком холодной для того, чтобы гулять в саду; кроме того, она думала, что Гарри Мелтхэм будет в церкви. «Потому что, - сказала она, лукаво улыбаясь своему хорошенькому отражению в зеркале, - в последние несколько воскресений он был образцовым прихожанином. Можно даже подумать, что он – хороший христианин. И Вы можете поехать с нами, мисс Грей. Я хочу, чтобы Вы увидели его. Он так сильно изменился к лучшему с тех пор, как вернулся из-за границы, подумать только! И, кроме того, если Вы поедете, у Вас будет возможность вновь увидеть прекрасного мистера Уэстона и услышать, как он читает».
Я уже слышала, как он читает, и мне очень понравилась евангельская истина его доктрины, как и искренняя простота его манеры читать, чистота и сила его голоса. Слышать такую проповедь было настоящим удовольствием после того долгого периода времени, когда мы слышали сухую прозаическую речь его предшественника или ещё менее поучительные тирады ректора. Мистер Хэтфилд проплывал по центральному проходу или кружился, как вихрь, и его богатое шёлковое облачение развевалось за его спиной и шуршало о двери, ведущие к кафедре. Он поднимался на кафедру, как завоеватель на своего триумфального скакуна, и затем, погрузившись в бархатную подушку заученно грациозным движением он сохранял довольно долгое молчание. Затем он наскоро и невнятно бормотал молитвы, поднимался, снимал с руки яркую перчатку цвета лаванды, показывая пастве свои сверкающие кольца, легко проводил пальцами по хорошо завитым волосам, доставал батистовый платок, читал короткий отрывок или даже всего одно предложение из Священного Писания, словно коронуя свою предшествующую речь, и, наконец, читал сочинённую им самим проповедь. Само сочинение можно было посчитать хорошим, хотя оно, на мой взгляд, было слишком академичным и слишком искусственным. Предложения были связными, аргументы – логически выстроенными, и, тем не менее, эту проповедь трудно было выслушать от начала до конца, не проявив некоторых признаков неодобрения или нетерпения.
Его любимым предметом была церковная дисциплина, обычаи и церемонии, обязанности и покорность духовенства, ужасная порочность ереси, абсолютная необходимость соблюдения всех форм богопочитания, осуждение тех, кто позволял себе вольно трактовать религиозные вопросы или Писание и, иногда (чтобы польстить своим богатым прихожанам), необходимость покорности бедных богатым, причём в этом случае он поддерживал свои максимы, ссылаясь на отцов церкви, с чьими учениями он, казалось, был более знаком, чем с учениями апостолов и евангелистов и чьё значение он уравнивал с последними. Но время от времени он произносил проповедь другого порядка, и некоторые назвали бы её очень хорошей, но она была сурова и изображала Бога строгим надсмотрщиком, а не любящим отцом. Тем не менее, когда я слушала его, мне всегда казалось, что ректор был искренен во всех своих словах: должно быть, он поменял свои взгляды и стал решительно религиозен, строг и суров, но праведен. Но эти иллюзии рассеивались, как только он выходил из церкви и слышалась его весёлая беседа с кем-нибудь из Мелтхэмов или Гринов, или с самими Мюрреями. Возможно, он смеялся над собственными проповедями и верил в то, что дал негодяям пищу для размышлений. Возможно, он ликовал при мысли о том, что старая Бетти Холмс теперь отложит свою греховную курительную трубку, которая была её дневным утешением на протяжении 30 лет, что Джордж Хиггинс побоится отправляться на свои прогулки в воскресенье вечером, а Томас Джексон испытает угрызения совести, и его слепая вера в светлое воскресение после Судного Дня поколеблется.
Таким образом, я могла сделать только один вывод: мистер Хэтфилд был одним из тех, кто «вяжет воедино тяжкое и непосильное бремя и возлагает его на плечи людские, сам же и пальцем не пошевелит» и кто «лишает слово Божие силы, толкуя его на свой лад и провозглашая заветами заповеди человеческие». Я была очень рада заметить, что новый викарий ни в чём не походил на него, насколько я могла заметить.
«И что же Вы думаете о нём сейчас, мисс Грей?» - спросила мисс Мюррей, когда мы сели в экипаж после службы.
«По-прежнему, ничего осуждающего».
«Ничего осуждающего! – повторила она в изумлении. – Что Вы имеете в виду?»
«Я имею в виду, что не начала думать о нём хуже, чем раньше».
«Хуже! Я надеюсь на это. Совсем напротив: разве он не изменился к лучшему?»
«О, да. Очень сильно», - ответила я, поняв, наконец, что она говорила о Гарри Мелтхэме, а не о мистере Уэстоне. Этот джентльмен охотно подошёл поговорить с юными леди, на что он вряд ли бы решился, если бы с ними была их мать. С такой же вежливостью он помог им сесть в экипаж. Он не попытался игнорировать меня, как мистер Хэтфилд, но и не предложил мне своей помощи (от которой я отказалась бы, если бы он мне её предложил), но всё время, пока дверца оставалась открытой, он болтал с барышнями, а затем поднял шляпу и отбыл восвояси. Я едва заметила его присутствие. Мои спутницы, однако, были более наблюдательны, и когда мы ехали домой, они обсуждали между собой не только его внешний вид, слова и жесты, но каждую черту его лица и каждый предмет туалета.
«Он не будет принадлежать только тебе, Розали, - сказала мисс Матильда в конце этого обсуждения. – Мне он нравится, и я знаю, что он будет хорошим, весёлым спутником для меня».
«Пожалуйста, сколько хочешь, Матильда», - ответила её сестра тоном подчёркнутого равнодушия.
«И я уверена, - продолжила та, - что он восхищается мной не меньше, чем тобой. Не так ли, мисс Грей?»
«Не знаю. Его чувства мне неизвестны».
«О, да! Он восхищается мной».
«Дорогая Матильда! Никто никогда не будет восхищаться тобой, покуда ты не избавишься от своих грубых манер».
«Чепуха! Гарри Мелтхэму нравятся такие манеры, и папиным друзьям – тоже».
«Что ж, ты можешь очаровать стариков и младших сыновей, но я уверена, что больше никто не заинтересуется тобой».
«Мне всё равно. Я не гонюсь за деньгами, как ты и мама. Если мой муж будет способен содержать нескольких хороших лошадей и собак, я буду удовлетворена, а всё остальное пусть катится к чёрту!»
«Ты используешь такие выражения, что я уверена: ни один настоящий джентльмен не осмелится приблизиться к тебе. Мисс Грей, Вы не должны ей это позволять».
«Я не могу предотвратить этого, мисс Мюррей».
«И ты совершенно ошибаешься, Матильда, предполагая, что Гарри Мелтхэм восхищается тобой. Уверяю тебя, ничего подобного».
Матильда собиралась сердито ответить, но, к счастью, наше путешествие подошло к концу, и разногласие было прервано кучером, который открыл дверцу экипажа и спустил ступеньки, чтобы мы могли сойти.