Энн Бронтё. Агнес Грей. Глава 11

Глава 11 «Бедные поселяне»

Так как теперь у меня была только одна постоянная ученица (хотя с ней было столько хлопот, сколько бывает с 3-4 обычными учениками, и хотя её сестра всё ещё брала уроки немецкого и рисования), в моём распоряжении было теперь больше времени, чем когда-либо ранее с тех пор, как я взвалила на себя бремя работы гувернанткой. Это время я теперь посвящала переписке с друзьями, музыке, пению, а также прогулкам по окрестным полям: с моими ученицами, если они хотели гулять, или в одиночестве.
Часто, когда у них не было более приятного занятия, юные леди Мюррей развлекались тем, что навещали бедных поселян, живших на землях их отца, чтобы услышать лестные для себя уверения во всяческом почтении, старые байки или сплетни от болтливых старух, или для того, чтобы насладиться радостью, которую получали бедняки от их оживлённого присутствия и от подарков, которые с лёгкостью отдавались, но принимались с большой благодарностью. Часто одна из сестёр или они обе звали меня с собой, чтобы наносить подобные визиты, а иногда они посылали меня одну, чтобы исполнить какие-то обещания, которые они не хотели исполнять сами, сделать небольшое пожертвование или почитать книгу больным. Таким образом, у меня образовались знакомства среди поселян, и иногда я ходила навещать их по собственной воле.
Я получала большее удовлетворение, если делала такие визиты одна, так как юные леди из-за своего ограниченного образования держались с теми, кто стоял ниже их на социальной лестнице, с таким высокомерием, что мне было больно на это смотреть. Они не могли даже представить себя на их месте и, следовательно, были безразличны к их чувствам, считая их существами, совершенно отличными от себя. Они наблюдали за тем, как едят бедные, делали грубые замечания по поводу их пищи и манере есть, смеялись над их простыми замечаниями до такой степени, что те едва осмеливались говорить. Они в лицо называли степенных стариков и старух старыми дураками и старыми глупыми болванами, не думая, что это может их обидеть. Я видела, что люди были часто обижены подобным поведением, хотя их страх перед «важными леди» не позволял им ничего высказать, но «леди» никогда не замечали этого. Они думали, что если эти поселяне были бедны и необразованы, они должны были быть глупы и грубы, и всякий раз, когда они – существа высшего порядка – снисходили до разговора с этими людьми и давали им шиллинги и полкроны или предметы одежды, они считали, что имеют право развлекаться, а эти люди должны относиться к ним как к ангелам света, которые снизошли до их нужд и осветили их скромные жилища.
Я предприняла много различных попыток, чтобы удержать своих учениц от этих некорректных замечаний, не уязвив их гордости, которую мог уязвить любой пустяк, и эти раны долго не заживали, но не добилась больших результатов. Я даже не знаю, которая из сестёр вела себя более предосудительно: Матильда была грубее, а от Розали, благодаря её возрасту и манерам можно было ожидать более приятного поведения, но она была беспечна и бездумна, как двенадцатилетнее дитя.
Одним солнечным днём на последней неделе февраля я гуляла в парке, наслаждаясь утроенной радостью уединения, книги и хорошей погоды, так как мисс Матильда отправилась на свою ежедневную верховую прогулку, а мисс Мюррей отправилась со своей матушкой нанести несколько утренних визитов. Но я осознала с болью, что мне придётся оставить эти эгоистичные удовольствия, парк с ярким голубым небом, западный ветер, которые дул в голых ветвях, снег, который то лежал на ветвях, то таял под солнцем, и грациозных оленей, пасшихся на влажной траве, от которой уже веяло весенней свежестью – мне придётся оставить всё это и идти в домик некой Нэнси Браун, вдовы, чей сын весь день работал в полях и кто страдала от воспаления глаз, из-за чего она не могла читать к своему большому сожалению, так как она была серьёзной и задумчивой женщиной. Когда я пришла к ней, она была одна, как обычно, в своём маленьком тёмном домишке, где пахло дымом и было душно, но чистота была идеальной. Она сидела перед маленьким очагом, который составляли несколько красных головешек и поленьев, и что-то вязала, у её ног лежала подушечка из рогожи, на которой устроилась кошка, чей длинный хвост наполовину обвивал бархатные лапы, а полузакрытые глаза сонно смотрели на каминную решётку.
«Здравствуй, Нэнси, как твоё здоровье сегодня?»
«То лучше, то хуже, мисс. Глаза всё еще болят, но голове стало легче», - ответила она, поднимаясь с приветственной улыбкой, которая обрадовала меня, так как Нэнси часто была подвержена религиозной меланхолии. Я поздравила её с изменениями. Она согласилась, что это было большой радостью, и выразила свою благодарность за случившееся, добавив: «Если Господу угодно пощадить моё зрение, чтобы я смогла читать Библию, я была бы счастлива, как королева».
«Я надеюсь, что Ему это угодно, Нэнси, - ответила я, - а я, между тем, буду приходить и читать тебе время от времени, когда у меня будет немного свободного времени».
С выражением благодарного удовольствия бедняжка встала, чтобы дать мне стул, но, так как я предупредила её усилие, она перемешала угли в камине, добавила несколько новых палочек к ним и затем взяла с полки свою потрёпанную Библию, стёрла с неё пыль и подала мне. Когда я спросила, хочет ли она услышать какой-то определённый фрагмент, она ответила:
«Мисс Грей, если Вам всё равно, что читать, я бы хотела услышать ту главу из первого послания святого Иоанна, в которой говорится: «Бог – это любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, а Бог – в нём».
Поискав немного, я нашла эти слова в 4-й главе. Когда я дочитала до 7-го стиха, она прервала меня и с ненужными извинениями попросила меня читать очень медленно, чтобы она могла всё воспринять и прочувствовать каждое слово. Она надеялась, что я прощу её за это, так как она была всего лишь «простой женщиной».
Я ответила: «Самому мудрому человеку потребовался бы час, чтобы обдумать эти слова, поэтому я предпочитаю читать их медленно».
В соответствии со сказанным, я дочитала главу очень медленно и выразительно, а моя слушательница следила за словами со всем возможным вниманием и искренне поблагодарила меня, когда я закончила. Я молчала около полуминуты, чтобы дать ей время обдумать прочитанное, когда она, к моему удивлению, прервала молчание вопросом о том, нравится ли мне мистер Уэстон.
«Я не знаю, - ответила я, слегка вздрогнув от неожиданности подобного вопроса. – Мне кажется, что он проповедует очень хорошо».
«Да, хорошо. И хорошо говорит».
«Разве?»
«Да. Возможно, Вы не виделись с ним и не имели возможности разговаривать с ним?»
«Нет. Я ни с кем не вижусь и не разговариваю, кроме молодых леди из господского дома».
«Ах, они – хорошие, добрые девушки, но они не умеют говорить так, как он».
«Значит, он навещает тебя, Нэнси?»
«Навещает, мисс, и я очень благодарна ему за это. Он навещает всех бедняков гораздо чаще, чем это когда-либо делали мистер Блай или ректор, и хорошо делает, потому что ему всегда бывают рады. Мы не можем так тепло отозваться о ректоре, его немного боятся. Когда он входит в дом, говорят, он всегда находит какие-то пороки и начинает называть их, как только достигнет плит крыльца. Но, может быть, он считает своей обязанностью указывать людям на недостатки. И очень часто он приходит с целью отчитать людей за то, что они не ходят в церковь, не становятся на колени и не встают вместе с остальными, или за то, что они ходят в методистскую часовню – и всё такое прочее. Но не могу сказать, что он сильно придирается ко мне. Он пару раз навещал меня, пока мистер Уэстон не начал ко мне приходить, когда я была больна. Я набралась храбрости послать за ним, и он сразу же пришёл. Я была очень подавлена, мисс Грей. Слава Богу, теперь это всё позади. Но когда я брала Библию тогда, я не находила утешения. Та глава, которую Вы только что прочитали, беспокоила меня: «Тот, кто не любит, не знает Бога». Меня пугали эти слова, потому что я чувствовала, что не люблю ни Бога, ни кого-либо из людей так сильно, как следует, и что я не могу этого сделать. А предыдущая глава, в которой говорится: «То, что рождено от Бога, не может совершить грех». И другие слова: «Любовь – это исполнение закона». И много-много других слов, мисс. Я бы утомила Вас, если бы перечисляла их все. Но все они казались мне приговором и указывали на то, что я нахожусь на неверном пути, всё это пугало меня, и я послала нашего Билла попросить мистера Хэтфилда навестить меня в один из дней, и когда он пришёл, я рассказала ему о своих затруднениях».
«И что он сказал, Нэнси?»
«Мне показалось, что он меня презирает. Может быть, я ошибаюсь, но он как бы свистнул, и я увидела, что на его лице показалась улыбка, и он сказал: «О, это всё чепуха! Вы ходили к методистам, моя дорогая». Но я сказала ему, что никогда не приближалась к методистам. И тогда он сказал: «Вы должны ходить в церковь, где Вы услышите, как правильно толкуют Писание, вместо того, чтобы сидеть над Библией дома». Но я сказала ему, что всегда хожу в церковь, когда моё здоровье это позволяет, но этой холодной зимой я не осмеливаюсь ходить так далеко со своим ревматизмом и прочими болезнями. Но он сказал: «Если Вы будете ходить в церковь, это только поможет вылечить ревматизм. Упражнения – это именно то, что требуется для ревматиков. Вы же можете ходить по дому, так почему же не можете прийти в церковь? Всё дело в том, что Вы слишком сильно печётесь о своих удобствах. Те, кто хотят увильнуть от своих обязанностей, всегда легко находят оправдания». Но это было совсем не так, мисс Грей. Но я сказала ему, что попытаюсь. «Но скажите, сэр, если я приду в церковь, чем мне это поможет? - спросила я. – Я хочу, чтобы мои грехи были прощены навсегда и чтобы Божия любовь разлилась в моём сердце, и если я не нахожу пользы, когда читаю свою Библию или читаю молитвы дома, что мне будет за польза от хождения в церковь?» «Церковь, - сказал он, - это место, которое назначил сам Господь для того, чтобы люди творили молитву. Если Вы хотите утешения, Вы должны искать его в исполнении своих обязанностей», и он говорил ещё много слов, но я уже не могу вспомнить их все. Всё свелось к тому, что я должна была приходить в церковь как можно чаще и приносить с собой молитвенник и читать за служкой, а также вставать, садиться и вставать на колени, и принимать Причастие как можно чаще, и слушать его проповеди и проповеди мистера Блая, и тогда всё будет в порядке. Если я буду исполнять свои обязанности, я получу благословение. «Но если Вы и тогда не получите утешения, Вы не получите его никогда», - сказал он. «Так значит, Вы считаете меня нечестивой?» - спросила я. «Что ж, если Вы изо всех сил постараетесь войти в рай и не сможете, Вы будете одной из тех, кто попытается пройти узкими вратами». Затем он спросил меня, видела ли я кого-нибудь из леди из господского дома тем утром, и я ответила, что видела молодых леди. Тогда он ударом ноги отшвырнул мою бедную кошку и пошёл из дома весёлый, как жаворонок, но я была очень печальна. Его последние слова запали мне в душу и лежали там свинцовым грузом, пока я совсем не устала нести его. Однако, я последовала его совету. Я думала, что он дал его мне от чистого сердца, хотя и странным способом. Но знаете ли, мисс, он богат и молод и не может вполне понять мысли такой бедной старухи, как я. Но я попыталась делать всё так, как он велел мне… Может быть, моя болтовня Вас утомляет?»
«О, нет, Нэнси! Продолжай и расскажи мне всё».
«Мои приступы ревматизма уменьшились. Я не знаю, было ли это из-за того, что я ходила в церковь или нет, но одним морозным воскресеньем я почувствовала этот холод в глазах. Воспаление не пришло сразу, оно наступало понемногу, постепенно… но я собиралась рассказать Вам не о своих глазах, а о том, что смущало мой разум, и, по правде говоря, мисс Грей, моё хождение в церковь ничем мне тут не помогло. Моё здоровье улучшилось, но душе не стало легче. Я постоянно слушала священников и постоянно читала свой молитвенник, но всё это было, как медь звенящая или кимвал звучащий. Я не понимала проповедей, а молитвенник только указывал мне на то, какой грешной я была, потому что я читала все эти прекрасные слова, но мне не становилось лучше, и я часто воспринимала чтение как тяжёлый труд, а не как благословение и награду, как воспринимают их все добрые христиане. Казалось, что всё было пусто и темно для меня. А тут  ещё эти ужасные слова: «Многие будут пытаться войти, но не смогут». Эти слова совсем сломили мой дух. Но в одно воскресение, когда мистер Хэтфилд собирался причащать, я услышала, как он сказал: «Если здесь есть люди, чья совесть неспокойна, но они нуждаются в утешении и совете, пусть они подойдут ко мне или к другому священнику и откроют своё горе!» Поэтому на следующее утро до службы я заглянула в ризницу и опять начала говорить с ректором. Мне с трудом далась подобная смелость, но я подумала, что если речь идёт о моей душе, я не должна обращать внимание на такие пустяки. Но он сказал, что у него нет времени заниматься мной. «К тому же, - сказал он, - мне нечего сказать Вам, кроме того, что я уже сказал. Причаститесь, конечно, и продолжайте выполнять свой долг, и если это не поможет Вам, то ничто не поможет. И не беспокойте меня больше». Поэтому я ушла. Но я услышала мистера Уэстона… мистер Уэстон был там, мисс. Это было его первое воскресенье в Хортоне, и он был в ризнице в своём саккосе и помогал ректору облачиться».
«Да, Нэнси».
«И я услышала, что он спросил мистера Хэтфилда, кто я такая, и он ответил «о, одна старая лицемерка и дурочка». Я была очень огорчена, мисс Грей, но я пошла к своему месту и попыталась выполнять свои обязанности, как прежде, но в моей душе не было умиротворения. Я даже причастилась, но у меня было такое чувство, что этим я навлекаю вечное проклятие на свою душу. Поэтому я пошла домой очень опечаленной. Но на следующий день, прежде чем я разделалась со всеми делами… потому что, мисс, у меня не было никакого желания подметать, убирать и мыть кастрюли, поэтому я просто села в темноте, и кто же пришёл ко мне, по Вашему? Мистер Уэстон! Я начала убирать вещи и подметать, потому что я думала, что он начнёт распекать меня за лень, как сделал бы мистер Хэтфилд, но я ошиблась: он всего лишь пожелал мне доброго утра в очень вежливой манере. Я протёрла стул для него и подправила огонь в камине, но я не забыла слов ректора и сказала: «Интересно, что привело Вас к «старой лицемерке и дурочке»? Казалось, эти слова застали его врасплох, но он начал убеждать меня в том, что ректор всего лишь пошутил, а когда я не поверила ему, он сказал: «Нэнси, не думайте больше об этом, у мистера Хэтфилда тогда было плохое настроение, ведь никто из нас не совершенен, Вы же знаете. «Даже Моисей погрешил устами своими». Но сейчас присядьте на минутку, если Вы можете отвлечься от своих дел, и расскажите мне обо всех своих сомнениях и страхах, а я постараюсь успокоить их». Я села, как он сказал. Он был совсем мне не знаком и был даже не моложе мистера Хэтфилда, и я подумала, что он не так красив, как мистер Хэтфилд, и у него немного сердитый вид, но он говорил так вежливо, а когда кошка прыгнула ему на колено, он только погладил её и улыбнулся, поэтому я подумала, что это – добрый знак, потому что когда она прыгала на колени к ректору, он отбрасывал её с презрением и гневом. Но нельзя же ожидать от кошки, чтобы она знала христианские манеры, мисс Грей».
«Конечно, нет, Нэнси. Но что сказал Вам мистер Уэстон?»
«Он ничего не сказал, но слушал меня очень внимательно и не высказывал никакого презрения, поэтому я продолжала и рассказала ему всё, как Вам сейчас, и даже больше. «Что ж, - сказал он, - мистер Хэтфилд был совершенно прав, когда велел Вам исполнять свои обязанности, но когда он посоветовал Вам ходить в церковь и посещать службы, он не имел в виду, что обязанности христианки заканчиваются на этом. Он думал, что там Вы узнаете и о других обязанностях и найдёте в них радость, а не будете считать их ношей и бременем. И если бы Вы попросили его истолковать слова, которые так сильно Вас беспокоят, я думаю, что он сказал бы Вам, что если многие будут стараться войти узкими вратами и не смогут, им помешают их грехи, как если бы человек с большим мешком на спине пытался бы пройти через узкую дверь и понял бы, что это невозможно, если он не снимет с себя мешок. Но у Вас, Нэнси, смею сказать, нет таких грехов, которые Вы с радостью не сняли бы с себя, если бы знали, как это сделать». «Это правда, сэр», - сказала я. «Вы знаете первую и самую главную заповедь, - сказал он, - и вторую, подобную ей? На этих двух заповедях основан закон и пророки.  Вы говорите, что не можете любить Бога, но это удивляет меня, ведь если бы Вы поразмыслили над тем, кто Он и что Он, Вы бы не могли Его не любить. Он – Ваш Отец, Ваш лучший друг. Любое благословение, любое добро, удовольствие или польза исходят от Него. А всё злое, всё то, что Вы должны ненавидеть, чего должны остерегаться или бояться, исходит от Сатаны – от ЕГО врага и от нашего врага. Именно по этой причине Бог облекся в плоть, Он сделал это, чтобы суметь разрушить деяния дьявола. Одним словом, Бог – это любовь, и чем больше в нас любви, тем ближе мы находимся к Нему, тем больше в нас духа Божьего». «Хорошо, сэр, - сказала я. – Если я всегда буду так думать, наверное,  я смогу любить Бога, но как я могу любить своих соседей, когда они обижают меня, когда некоторые из них – такие грешники?» «Это может показаться тяжело, - ответил он, - любить соседей, в которых столько зла и чьи недостатки часто пробуждают то зло, которое дремлет в нас самих. Но помните, что это ОН создал их и ОН любит их. А тот, кто любит Его как создателя, любит и то, что Он создал. И если Бог так любит нас, что позволил Своему единственному Сыну умереть за нас, мы тоже должны любить друг друга. Но если Вы не можете с любовью относиться к тем, кто не любит Вас, Вы можете, по крайней мере, поступать с ними так, как Вы хотели бы, чтобы они поступали с Вами. Вы можете попытаться испытывать жалость к их порокам и прощать обиды, нанесённые Вам, и делать добро для этих людей. И если Вы сможете привыкнуть к этому, Нэнси, каждое Ваше усилие будет вызывать в Вас всё большую любовь к ним, не говоря уже о той доброй воле, которую вызовет в них Ваше отношение, и в них может оказаться что-то хорошее. Если мы любим Бога и хотим служить Ему, давайте постараемся походить на Него, делать Его работу, трудиться Ему во славу, которая составляет добро в людях, будем спешить войти в Его царствие, где царят мир и счастье. Какими бы бессильными мы ни казались в совершении тех добрых поступков, которые мы можем совершить в течение жизни, самый слабый из нас может много преуспеть на этом поприще. И давайте жить в любви, чтобы Он мог жить в нас, а мы – в Нём. Чем больше счастья мы подарим, тем больше его мы приобретём даже здесь, в бренном мире, и тем большей будет наша награда на небесах». Я думаю, мисс, что я точно передала Вам его слова, потому что я много думала над ними. А потом он взял мою Библию и читал мне из неё понемногу, и всё объяснял, а мне казалось, словно в мою душу пролился свет, и я почувствовала тепло в сердце и хотела только одного: чтобы бедняжка Билл и все остальные были с нами, слышали эти слова и радовались. После того, как он ушёл, Ханна Роджерс, моя соседка, пришла ко мне и попросила помочь её постирать. Я сказала ей, что не могу помочь её прямо сейчас, потому что я ещё не сварила картошку к обеду и не вымыла посуду после завтрака. И она начала ругать меня за лень. Сначала я была немного обижена, но я не перечила ей, только сказала спокойно, что ко мне приходил новый священник, но я справлюсь со своими делами очень быстро и затем приду помочь ей. Она обрадовалась, я почувствовала тепло в сердце, и мы расстались, как добрые друзья. И действительно, мисс Грей, «кроткий ответ отвращает гнев, но обидные слова его вызывают». Только такими словами и можно разговаривать и с людьми, и с самими собой».
«Это правда, Нэнси. О, если бы мы всегда помнили об этом».
«Да, если бы».
«А мистер Уэстон ещё приходил к тебе после того визита?»
«Да, много раз. А когда мои глаза начали болеть, он приходил, садился и читал мне целых полчаса, но Вы знаете, мисс, он должен навещать и других людей, у него много дел, благослови его Господь! А в следующее воскресенье он прочитал ТАКУЮ проповедь! В ней говорилось «Придите ко Мне, все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас», и за ней следовали 2 псалма. Вас не было тогда в церкви, мисс, Вы гостили у своей семьи, но я была так счастлива! И теперь я тоже счастлива, слава Богу! И я нахожу радость в том, когда немного помогаю своим соседям, если такая полуслепая старуха, как я, может чем-то помочь. И они относятся ко мне с добротой, как он и сказал. Видите, мисс, сейчас я вяжу чулки – это для Томаса Джексона. Он – чудной старик, и мы раньше часто ссорились. Поэтому я подумала, что лучше всего будет, если я подарю ему пару чулок, и теперь я полюбила его намного больше. Всё получилось именно так, как сказал мистер Уэстон».
«Я рада видеть тебя такой счастливой, Нэнси, и такой мудрой. Но мне пора идти. Меня, должно быть, ждут в господском доме», - сказала я и, попрощавшись с ней, ушла. Я пообещала, что приду снова, как только смогу, и чувствовала себя почти такой же счастливой, как она.
В другой раз я пошла читать к одному бедняку, у которого была последняя стадия чахотки. Юные леди ранее нанесли ему визит и неосторожно пообещали прийти читать. Но это сильно беспокоило их, и они попросили меня нанести ему визит вместо них. Я охотно пошла, и там я тоже услышала похвалы мистеру Уэстону от самого больного и от его жены. Первый сказал мне, что получил большое утешение и пользу от визитов нового пастора, который часто навещал его и очень отличался от мистера Хэтфилда, который навещал его раньше, прежде чем в Хортон ни прибыл новый священник. Когда приходил мистер Хэтфилд, он всегда настаивал чтобы дверь в дом была открыта и проходил свежий воздух, не думая о том, какой вред это может принести больному. Он открывал молитвенник и быстро прочитывал половину службы, а затем спешил уйти, если не оставался затем, чтобы горько упрекнуть в чем-нибудь огорченную жену или сделать какие-либо бездумные (если не сказать – бессердечные) замечания, рассчитанные на то, чтобы увеличить, а не ослабить страдания несчастной пары.
«А мистер Уэстон, - сказал мужчина, - молился со мной в совсем другой манере и разговаривал со мной очень по-доброму. Он часто читает мне и сидит рядом со мной, как брат».
«Да только ли это! – воскликнула его жена. – Где-то 3 недели назад, когда мы увидели, как бедный Джем дрожит от холода и какой у нас жалкий огонь в камине, он спросил, запаслись ли мы углём. Я сказала, что да, и что мы не можем пополнить запасы сильнее, но Вы знаете, мэм, я не думала, что он поможет нам. Но на следующий день он прислал нам мешок угля, и с тех пор у нас хороший огонь, и для зимы это очень хорошо. Он всегда так делает, мисс Грей: когда он приходит к беднякам и больным, он замечает, в чём они больше всего нуждаются, и если думает, что они не могут достать этого сами, он никогда не говорит об этом, а просто присылает это. Не каждый так поступает, потому что Вы знаете, мэм, ему самому жить не на что, только ректор платит ему, а все говорят, что это очень мало».
Тогда я вспомнила с некоторым торжеством, что мисс Мюррей часто называла его «вульгарным животным», потому что он носил серебряные часы и его одежда не была такой яркой и свежей, как у мистера Хэтфилда.
Возвратясь в господский дом, я почувствовала себя очень счастливой и поблагодарила Бога за то, что теперь мне есть, о чём подумать, и это было облегчением от усталой монотонности, одиночества моей жизни, потому что я действительно была одинока. Никогда, месяц за месяцем, год за годом, кроме моих коротких каникул дома, я не встречала никого, кому могла бы открыть своё сердце или рассказать о своих мыслях, надеясь на сочувствие или даже понимание. Такого человека не было, кроме бедной Нэнси Браун, с которой я могла наслаждаться моментами настоящей беседы или разговор с которой делал меня лучше, мудрее и счастливее, чем раньше, или кому я могла сильно помочь. Моими единственными спутниками были недружелюбные дети и невежественные, избалованные девочки, и одиночество после их утомительных чудачеств часто было облегчением, которого я честно желала и высоко ценила. Но быть ограниченной в своём общении только такими спутниками было серьёзным злом, как по немедленному эффекту, так и по долгосрочным последствиям. Ко мне не приходило ни одной живой мысли, а те, которые возникали, бывали жалко разбиты или обречены на угасание и исчезновение, потому что не видели света.
Известно, что те, кто проводят много времени вместе, оказывают сильное влияние на мысли и манеры друг друга. Те, чьи действия постоянно находятся у нас перед глазами, чьи слова постоянно звучат в наших ушах, ведут нас, хотя и против нашей воли, медленно и незаметно к тому, что мы начинаем вести себя и говорить, как они. Я даже не могу сказать, как далеко простирается эта непреодолимая власть подражания, но если бы 1 цивилизованному человеку пришлось провести десяток лет среди дикарей, и если бы он не мог никак повлиять на них в сторону улучшения, тогда я спрашиваю себя, а не стал ли бы он дикарём и сам? И так как я не могла сделать моих учениц лучше, я очень боялась того, что они сделают меня хуже, что они постепенно сведут мои чувства, привычки и способности к своему уровню, не передав мне, однако, своего легкомыслия и живости.
Я уже чувствовала, что мои интеллектуальные способности снижаются, что сердце каменеет, что душа черствеет, и я боялась, что моё нравственное восприятие умрёт, что моё различение добра и зла спутается и что все мои лучшие способности зачахнут от пагубного влияния. Вокруг меня собирались тяжёлые испарения и затемняли небо внутри меня, и мистер Уэстон встал передо мной, как утренняя звезда на горизонте, чтобы спасти меня от страха полной темноты, и я радовалась тому, что теперь был кто-то выше меня, а не ниже, кого я могла бы созерцать. Я была рада видеть, что не весь мир состоял из Блумфилдов, Мюрреев, Хэтфилдов, Эшби и т.д, и что совершенство человека не было всего лишь предметом грёз. Когда мы слышим о человеке только хорошее, легко и приятно становится вообразить себе большее. Короче говоря, нет надобности анализировать мои мысли, но воскресенье теперь стало для меня днём особенного удовольствия (я уже почти привыкла к тёмному уголку кареты), потому что мне нравилось слушать его и смотреть на него, хотя я знала, что он не был красив или даже приятен внешне, но, конечно, он не был уродлив.
Ростом он был немного, совсем немного выше среднего, черты его лица кто-то мог бы назвать слишком квадратными, но для меня это лишь говорило о решительности характера, его каштановые волосы не были аккуратно завиты, как у мистера Хэтфилда, но зачёсаны вверх от широкого белого лба. Брови, наверное, слишком сильно выступали, но из под этих тёмных бровей мерцали властные глаза – карие, небольшие и немного глубоко посаженные, но поразительно блестящие и полные выражения. В линиях губ тоже чувствовался характер, они выдавали ф и последователен, и когда я узнала об этом, к его хорошим качествам были добавлены добрая воля, вежливость, доброта, и это открытие порадовало меня тем больше, чем меньше я ожидала сделать его. (26.12.2014)