Энн Бронтё. Агнес Грей. Глава 14

Глава 14 «Ректор»

Следующий день был таким же хорошим, как и предыдущий. Вскоре после завтрака мисс Матильда галопом пронеслась, спотыкаясь, по нескольким заданиям, оказавшимся для неё бесполезными, и в отместку долбила пианино целый час в очень дурном настроении, обидевшись и на меня, и на свою маму, потому что ей не дали выходного, но нашла прибежище в своих любимых местах: во дворе, в конюшнях и на псарне, а мисс Мюррей ушла на тихую прогулку, взяв в спутники новый модный роман, оставив меня в классной комнате корпеть над акварелью, которую я обещала выполнить для неё, а она настаивала на том, что это должно было быть закончено в тот самый день.
У моих ног лежал жесткошерстный терьер. Это была собственность мисс Матильды, но она ненавидела собаку и собиралась продать её, утверждая, что животное было избаловано. Это была действительно прекрасная собака, но мисс Матильда говорила, что она ни на что не годна и даже не знает своей хозяйки.
На самом деле, она купила собаку, когда та была ещё маленьким щенком, и настаивала на том, что никто не должен касаться щенка, кроме неё. Но вскоре она устала от такого беспомощного и проблемного питомца и уступила моим просьбам взять его ко мне на попечение. Из-за того, что я кормила животное с детства до юности, собака привязалась ко мне, и я очень это ценила и считала, что это стоило всех моих хлопот, если бы бедный Снэп в ответ на свою привязанность ко мне не получал от своей владелицы столько выговоров и сердитых пинков и не подвергался бы опасности быть проданным или переданным какому-нибудь грубому, жесткосердечному хозяину. Но что я могла поделать? Я не могла сделать так, чтобы собака ненавидела меня, не могла вести себя жестоко с ней, а Матильда не могла примирить собаку с собой добротой.
Однако когда я сидела вот так, работая карандашом, вошла (точнее сказать, вплыла) миссис Мюррей.
«Мисс Грей, - начала она, - дорогая, как Вы можете сидеть и рисовать в такой прекрасный день?» (Она думала, что я делала это для своего удовольствия). «Интересно, почему вы не надели чепчик и не пошли на прогулку с юными леди?»
«Я думаю, мэм, что мисс Мюррей читает, а мисс Матильда развлекается со своими псами».
«Если бы вы сами попытались немного больше развлечь мисс Матильду, я думаю, она не стала бы искать компании псов и лошадей, и конюхов, как она делает это сейчас, и если бы вы были немного более оживлённой и разговорчивой с мисс Мюррей, она не уходила бы так часто в поля с книгой в руках. Но я не хочу обидеть вас, - добавила она, увидев, как я предполагаю, мои покрасневшие щёки и дрожание руки, - не будьте такой чувствительной, иначе с вами будет просто невозможно разговаривать. Скажите мне, знаете ли вы, куда ушла Розали, и почему она так любит быть одна?»
«Она говорит, что любит быть одна, когда у неё есть новая книга».
«Но почему она не может читать в парке или в саду? Зачем уходить в поля? И как получается, что мистер Хэтфилд так часто находит её? На прошлой неделе она сказала мне, что он сопровождал её, взяв лошадь под узцы, до самого Мосс-Лейн, и теперь я уверена, что именно его я видела из окна своей гардеробной, когда он быстро проходил через парковые ворота к полям, где она так часто гуляет. Я хочу, чтобы вы пошли и посмотрели, там ли она, и мягко напомнили бы ей, что юной леди её положения не пристало бродить одной, где кто угодно может позволить себе дерзость с ней заговорить, словно с какой-нибудь дочерью бедноты, у которой нет парка, где можно было бы гулять, и нет друзей, которые могли бы о ней позаботиться. И ещё скажите ей, что её отец очень рассердится, если узнает, что она так запросто общается с мистером Хэтфилдом. О, если бы вы… если бы любая гувернантка присматривала бы за ученицами вполовину так внимательно, как это делает мать, у меня не было бы этих хлопот, и вы бы сразу увидели необходимость того, что за ней нужно присматривать и быть для неё приятной компанией.  Идите же, не теряйте времени», - воскликнула она, увидев, что я отложила рисунок и жду в дверях, пока она закончит.
В соответствии с её предсказаниями, я нашла мисс Мюррей на её любимом месте в поле и, к сожалению, не одну, так как высокая статная фигура мистера Хэтфилда медленно двигалась рядом с ней.
Он был позёром в моих глазах. Моей обязанностью было прервать это свидание, но как это сделать? Из-за такой незначительной персоны, как я, он бы не ушёл, а я не могла позволить себе грубость пойти рядом с мисс Мюррей и навязать ей моё нежелательное присутствие. У меня так же не было смелости закричать издалека, что её требуют дома. Поэтому я медленно пошла по направлению к ним, рассудив, что если моё появление не спугнёт кавалера, я скажу мисс Мюррей, что её зовёт мама.
Определённо, она выглядела очаровательно, когда шла под конскими каштанами, покрытыми бутонами, когда деревья простирали свои длинные ветви над нею, когда в одной руке она несла закрытую книгу, а в другой – веточку мирта, с которой играла. Её яркие завитки волос выбивались из-под маленького чепчика, их мягко теребил бриз, её щеки румянились от удовлетворённого тщеславия, её голубые глаза улыбались и то лукаво посматривали на ухажёра искоса, то смотрели вниз, на веточку мирта. Но Снэп, который бежал впереди меня, прервал её игриво-шутливый ответ, потянув зубами за подол её платья, пока мистер Хэтфилд не ударил его палкой по голове, и пёс не побежал обратно ко мне, скуля, с отчаянным визгом, который сильно развеселил священника. Но, увидев меня так близко от них, он решил уйти, и когда я остановилась, чтобы погладить собаку, показывая жалостью неодобрение его поведения, я услышала, как он сказал:
«Когда я увижу вас снова, мисс Мюррей?»
«В церкви, наверное, - ответила она, - если только ваши дела не приведут вас сюда раньше и именно в тот момент, когда я буду гулять здесь».
«Я всегда мог бы найти здесь дела, если бы знал, когда вы будете гулять».
«Но я не могу информировать вас об этом. Я так непоследовательна: я никогда не знаю сегодня, что буду делать завтра».
«Тогда дайте мне это для утешения», - сказал он полушутливо, полусерьёзно, протягивая руку к веточке мирта.
«Нет, не дам».
«О, дайте, прошу вас! Если вы не дадите мне её, я буду самым несчастным человеком среди смертных. Вы не можете быть настолько жестокой, чтобы отказать мне в удовольствии, которое так легко сделать, но которое имеет такую высокую цену!» - умолял он с таким пылом, словно от этого зависела его жизнь.
К этому времени я уже стояла на расстоянии нескольких ярдов от него и нетерпеливо ждала, пока он уйдёт.
«Хорошо! Берите и уходите!» - сказала Розали.
Он радостно принял подарок, прошептал что-то, от чего она покраснела и тряхнула головой, но со смешком, который показывал, что её неудовольствие было напускным, а затем удалился с изысканным поклоном на прощание.
«Видели вы когда-нибудь кого-либо подобного, мисс Грей? – спросила она, повернувшись ко мне. – Я так рада тому, что вы пришли! Я думала, что никогда не избавлюсь от него, и мне было так страшно, как бы нас не увидел папа».
«Он долго гулял с вами?»
«Не, недолго, но он очень нахален, и он постоянно темнит и намекает, что дела прихода привели его именно на это место, но он просто подстерегает меня и набрасывается на меня, когда я прихожу сюда».
«Ваша мама полагает, что вам не нужно выходить из парка или сада, если вас не сопровождает кто-нибудь вроде меня, которая держала бы на расстоянии всех навязчивых людей. Она увидела, как мистер Хэтфилд проходил через ворота парка, и отправила меня сюда с инструкциями найти вас и позаботиться о вас, а также предупредить…»
«О, мама так утомительна! Как будто я сама не могу позаботиться о себе. Она и раньше донимала меня насчёт мистера Хэтфилда, а я сказала ей, что она должна мне верить: я никогда не забуду о своём положении в обществе даже для самого приятнейшего из людей. Я хотела бы, чтобы завтра он упал на колени и умолял бы меня стать его женой, чтобы мама поняла, как она ошибается – как меня это злит! Она думает, что я дурочка настолько, чтобы влюбиться! Да это же ниже достоинства любой женщины. Влюбиться! Я ненавижу это слово! Когда его употребляют по отношению к нашему полу, я считаю это оскорблением. Я могу снизойти до благосклонности, но не к бедному же мистеру Хэтфилду, у которого весь годовой доход меньше 700 фунтов. Мне нравится разговаривать с ним, потому что он умён и постоянно смешит меня. Хотела бы я, чтобы сэр Томас Эшби был бы вполовину таким же! Кроме того, у меня должен быть кавалер, с которым я могла бы флиртовать, а ни у кого другого не хватает ума приходить сюда. А когда мы выходим на люди, мама разрешает мне флиртовать только с сэром Томасом, если он присутствует, а если он отсутствует, я связана по рукам и ногам, чтобы никто не выдумал историю с преувеличениями обо мне и не сказал бы ему, что я обручена или собираюсь обручиться с кем-то другим, или, что ещё хуже, из страха, как бы его старая матушка не застала меня за флиртом и не решила бы, что я – неподходящая партия для её драгоценного сыночка, а это сыночек – самый большой прохвост и шалопай  в христианском мире, и любая приличная девушка слишком хороша для него».
«Это в самом деле так, мисс Мюррей? А ваша мама знает об этом и всё равно желает вашего брака?»
«Ещё как! Она знает о нём больше гадостей, чем я, но не рассказывает мне о них, чтобы не отвратить меня от него. А мне нет никакого дела до этих гадостей. Потому что это ничего не значит, потому что после свадьбы с ним всё будет в порядке, так говорит мама. А народная мудрость гласит, что из исправившихся повес выходят самые лучшие мужья. Я только хотела бы, чтобы он не был так уродлив, но в провинции не из кого выбирать, а папа не разрешит нам поехать в Лондон…»
«Я думаю, что мистер Хэтфилд – это гораздо лучшая партия».
«Он был бы хорошей партией, будь он хозяином Эшби-Парка, в этом нет сомнений. Но факт в том, что я просто ОБЯЗАНА стать хозяйкой Эшби-Парка, с кем бы мне ни довелось разделить эту честь».
«Но мистер Хэтфилд думает, что вы благоволите к нему. Ведь он будет горько разочарован, когда узнает о том, как он ошибался!»
«Не будет! Это будет хорошим наказанием для его самомнения за то, что он ПОСМЕЛ думать, что он мог мне понравиться. Как бы я хотела раскрыть ему на это глаза».
«Чем быстрее вы это сделаете, тем лучше».
«Да нет же, говорю вам, он меня развлекает. Кроме того, он не считает всерьёз, будто нравится мне. Я позаботилась об этом. Вы даже не представляете, как умно я себя веду. Он может допустить, будто бы может склонить к себе мою благосклонность, и за это я как следует его накажу».
«В таком поведении отсутствуют веские причины» - ответила я.
Но все мои увещевания были напрасны. Из-за них мисс Мюррей только начала более тщательно скрывать от меня свои желания и мысли. Она больше не говорила со мной о ректоре, но я видела, что он до сих пор остаётся в её голове, если не в сердце, и она всё ещё хочет поговорить с ним ещё раз. В соответствии с просьбой её матушки я стала сопровождать её во время прогулок, а мисс Мюррей всё ещё настаивала на том, чтобы гулять по полям и долинам, которые лежали у дорог, и когда она говорила со мной или держала в руке закрытую книгу, она постоянно осматривалась кругом или вглядывалась в горизонт, чтобы увидеть, не идёт ли к нам кто-нибудь, а если мимо проезжал всадник, то по её ядовитым насмешкам над бедным наездником я могла сказать, что она ненавидит его за то, что он – не мистер Хэтфилд.
«Конечно, - думала я, - она вовсе не так равнодушна к нему, как её самой кажется или как кажется другим, и опасения её матушки вовсе не так уж беспочвенны».
Прошло 3 дня, а мистер Хэтфилд не показывался. На четвёртый день, когда мы прогуливались у забора, который отделял парк от пресловутого поля, обе погружённые в книги (потому что я всегда запасалась каким-либо занятием на тот случай, если мисс Мюррей не пожелает разговаривать со мной), она внезапно прервала моё чтение восклицанием:
«О, мисс Грей! Будьте так добры, сходите навестить Марка Вуда и отдайте его жене полкроны от меня. Я должна была отдать или отослать эти деньги ещё неделю назад, но совершенно забыла об этом. Вот они!» - сказала она, протягивая мне кошелёк и сбиваясь от быстрой речи. «Не вынимайте деньги сейчас, берите весь кошелёк и дайте им столько, сколько хотите. Я бы пошла с вами, но я хочу закончить этот том. Я приду за вами, когда закончу. Спешите же и… о, постойте, вы лучше почитайте им немного. Бегите в наш дом и возьмите какую-нибудь хорошую книгу. Любая подойдёт».
Я так и сделала, но, подозревая что-то нечистое из-за её спешки и внезапности её просьбы, я оглянулась, когда покидала поле, и увидела, как мистер Хэтфилд входит в ворота. Когда мисс Мюррей посылала меня в дом за книгой, она просто устроила так, чтобы мы не встретились на дороге.
«Ничего страшного, - подумала я, - он не причинит большого вреда. Бедный Марк обрадуется полкроне и хорошей книге, а если ректор похитит сердце мисс Розали, это пойдёт только на пользу усмирению её гордости, а если они поженятся, в конце концов, это лишь убережёт её от более несчастной участи, и они хорошо подойдут друг другу».
Марк Вуд был тем туберкулёзным больным, о котором я упоминала ранее. Теперь он быстро угасал. Мисс Мюррей практически получила его благословение, потому что, хотя полкроны мало чем могли бы ему помочь, он обрадовался этим деньгам из-за жены и детей, которым вскоре предстояло осиротеть. Я посидела у них несколько минут и почитала им для их образования, а затем ушла, но не успела я пройти и 50 ярдов, как встретила мистера Уэстона, который, очевидно, направлялся к тому же самому дому. Он поприветствовал меня в своей обычной сдержанной манере, остановился, чтобы осведомиться о состоянии больного и положении его семьи, и с какой-то непроизвольной, братской бесцеремонностью взял из моей руки книгу, из которой я читала, полистал её, сделал несколько кратких, но существенных замечаний и вернул мне её. Затем он рассказал мне о нескольких бедных страдальцах, которых он только что посетил, немного поговорил о Нэнси Браун, сделал несколько замечаний по поводу моего друга-терьера, который резвился у его ног, затем сказал, какая чудесная стоит погода, и удалился.
Я не воспроизвела здесь его слова в подробностях, потому что они не заинтересовали бы читателя, а не потому, что я забыла их. Нет, я хорошо помню их, потому что я думала над ними снова и снова и в тот день, и в последующие дни, и припоминала каждый перелив его глубокого, чистого голоса, каждую искру в его живых карих глазах и каждый изгиб приятной, но скоротечной улыбки. Боюсь, что такое признание покажется слишком глупым, но я всё равно написала об этом, а те, кто прочтут эти слова, не будут знать автора.
Пока я шла со своим счастьем внутри и с любовью ко всему окружающему, мне на встречу спешила мисс Мюррей. Её живая походка, горящие щёки и лучезарная улыбка показывали, что она тоже была по-своему счастлива. Подбежав ко мне, она взяла меня под руку и, не ожидая, пока её дыхание восстановится, начала:
«Мисс Грей, оцените высокую честь, которую я вам оказываю, потому что я спешу рассказать Вам новости первой».
«Что случилось?»
«О, КАКИЕ НОВОСТИ! Прежде всего знайте, что как только вы ушли, ко мне подошёл мистер Хэтфилд. Я ТАК боялась, что папа или мама увидят его, но не могла же я звать вас обратно, и я… О, дорогая! Я не могу рассказать вам всего сейчас, потому что я вижу Матильду в парке и должна сообщить ей свои новости. Но знайте, что Хэтфилд был необычайно отважен, невыразимо приятен и непостижимо нежен – по крайней мере, старался быть таким, но это у него не слишком получилось, потому что это не в его духе. Я расскажу вам обо всём, что он сказал, в следующий раз».
«Но что ответили ему вы? Об этом мне более интересно узнать».
«И об этом я тоже скоро вам расскажу. У меня как раз было отличное настроение, но хотя я была снисходительна и мягка, я постаралась не скомпрометировать себя никоим образом. Но самоуверенный негодяй истолковал моё благодушие по-своему и злоупотребил моей снисходительностью до такой степени, что (как вам это понравится?) сделал мне предложение!»
«А вы?»
«Я гордо посмотрела на него и с величайшей холодностью выразила изумление таким оборотом дел, и, надеюсь, в моём поведении не проскользнуло ничего, что могло бы подтвердить его ожидания. Видели бы вы, как у него вытянулось лицо! Он побледнел как мертвец. Я уверила его в том, что очень уважаю его, но не могу принять его предложения, а если бы и приняла, папа и мама никогда не дали бы согласия».
«Но если бы они дали его, - спросил он, - ВЫ всё равно отказали бы мне?»
«Определённо, мистер Хэтфилд», - ответила я с холодной решительностью, которая тут же убила все надежды. О, если бы вы видели, как сильно он был расстроен, как разбит! Мне чуть было не стало жаль его. Но он сделал ещё одну отчаянную попытку. После долгого молчания, во время которого мы оба старались успокоиться (потому что мне ужасно хотелось смеяться, а это всё испортило бы), он сказал со слабой улыбкой: «Ответьте честно, мисс Мюррей, если бы у меня было состояние, как у сэра Хью Мелтхэма, или наследство, которое ожидает его старшего сына, вы всё же отказали бы мне? Ответьте честно».
«Конечно, - сказала я, - не было бы никакой разницы».
«Это было большой ложью с моей стороны, но он до сих пор был так уверен в своей неотразимости, что я решила камня на камне не оставить. Он смотрел мне прямо в лицо, но я так хорошо владела собой, что он не мог заподозрить меня во лжи».
«Значит, нет надежды», - сказал он с таким видом, словно собирался тут же умереть от обиды и отчаяния. Но он был не только разочарован, он был ещё и разгневан. И так мы стояли: он – так сильно страдающий, и я – безжалостная причина его страдания, непроницаемая для всего арсенала его взглядов и слов, такая спокойно холодная и гордая, и он не мог не чувствовать некоторой обиды, и с горечью сказал:
«Определённо, я не ожидал подобного, мисс Мюррей. Я мог бы сказать что-либо по поводу вашего прошлого поведения и надежд, которые вы дали мне лелеять, но я воздержусь при условии…»
«Никаких условий, мистер Хэтфилд!» - сказала я, возмущённая его дерзостью.
«Тогда позвольте мне умолять об одолжении, - ответил он более тихим и униженным тоном, - умоляю вас никогда никому не рассказывать о том, что произошло сейчас между нами. Если вы будете молчать, никаких неприятных последствий ни вам, ни мне не будет – никаких, кроме тех, которых нельзя избежать. Я смогу удержать свои чувства при себе, если не смогу их уничтожить, и попытаюсь простить, если не смогу забыть причину моих страданий. Я не предполагаю, мисс Мюррей, что вы понимаете, насколько глубоко вы ранили меня. Лучше бы вы этого не понимали, но если, в добавление к той ране, которую вы нанесли мне (простите, но вольно или невольно вы действительно её нанесли), если в добавление к этому вы ещё придадите огласке эту злосчастную историю, вы увидите, что я тоже не буду молчать, и хотя вы презрели мою любовь, вы вряд ли сможете презреть мою…»
«Он остановился, прикусил бледную губу и выглядел так свирепо, что я испугалась. Однако гордость всё ещё говорила во мне, и я презрительно ответила:
«Не знаю, почему вы думаете, что я стану рассказывать об этом, мистер Хэтфилд, но если бы я хотела это сделать, Вы не удержали бы меня угрозами, и настоящие джентльмены так не поступают».
«Простите, мисс Мюррей, - сказал он, - я любил вас так сильно и до сих пор обожаю вас так глубоко, что не хочу ничем обидеть вас. Но хотя я никогда не любил и не смогу полюбить ни одну женщину так сильно, как вас, ни одна женщина, определённо, не вела себя со мной так жестоко, как вы. Наоборот, я всегда считал Ваш пол добрейшим и нежнейшим из всех созданий Божиих, до сих пор». (Подумайте только, какое самомнение!) «И новизна и жестокость урока, который вы преподали мне сегодня, и горечь разочарования именно в том, от чего зависело счастье моей жизни, должны извинить жёсткость моих слов. Если моё присутствие неприятно вам, мисс Мюррей, - сказал он (так как я смотрела вокруг себя, чтобы показать, как мало он меня интересует, и он подумал, наверное, что я устала от него), - если моё присутствие неприятно вам, мисс Мюррей, вам стоит лишь дать то обещание, о котором я прошу вас, и я немедленно освобожу вас. Есть много леди, даже в этом приходе, которые будут рады принять то, что вы с таким презрением попрали. И они, естественно, возненавидели бы ту, чьё очарование захватило моё сердце и ослепило меня так, что я перестал замечать их красоту, и один-единственный намёк с моей стороны возбудил бы такие разговоры против вас, которые причинили бы много вреда вашему будущему и уменьшили бы ваши шансы на успех с тем джентльменом, которого вы и ваша мама соизволили бы избрать».
«Что вы имеете в виду, сэр?» - спросила я, готовая топнуть ногой от гнева.
«Я имею в виду, что вся эта история от начала до конца кажется мне проявлением невероятного кокетства, если говорить без преувеличения, и вы вряд ли захотите её разглашать, особенно с приукрашиваниями и преувеличениями ваших соперниц, которые будут рады придать эту историю огласке, дай я им только намёк. Но я клянусь честью джентльмена, что ни одно слово, ни один слог, которые могли бы повредить вам, никогда не сорвутся с моих губ, если вы…»
«Хорошо, хорошо, я буду молчать, - сказала я. – Вы можете рассчитывать на моё молчание, если вас это сколько-нибудь утешит».
«Вы обещаете?»
«Да», - ответила я, потому что хотела избавиться от него.
«Тогда прощайте!» - сказал он душераздирающим тоном, и со взглядом, в котором самолюбие боролось с отчаяньем, повернулся и пошёл прочь. Без сомнения, он очень хотел попасть домой, чтобы закрыться в кабинете и поплакать, если он не расплакался раньше, чем пришёл домой».
«Но вы уже нарушили своё обещание», - сказала я, кого ужаснуло её предательство.
«О, но я сказала только вам! Я знаю, вы никому не расскажете».
«Конечно, нет, но вы говорите, что собираетесь рассказать обо всём сестре, а она расскажет вашим братьям, когда они приедут домой, и расскажет Браун, если вы не сделаете этого сами, а Браун разнесёт эту историю по всему графству».
«Не разнесёт. Мы ей не скажем, не взяв с неё обещания молчать».
«Но как вы можете ожидать, что она сдержит обещание, если её хозяйка его не сдержала?»
«Хорошо, я ей не скажу», - ответила мисс Мюррей немного капризно.
«Но вы, конечно, расскажете своей маме, - продолжала я, - а она расскажет вашему папе».
«Конечно, я расскажу маме, именно это и доставляет мне столько удовольствия. Теперь я смогу убедить её в том, как она ошибалась на мой счёт».
«Ах, вот как? А я-то думала, что же доставит вам удовольствие».
«Да, а ещё то, что я поставила на место мистера Хэтфилда, и ещё… ведь я могу иметь хоть толику женского тщеславия. Я не говорю, что у меня его нет, а если бы вы видели, с каким пылом бедный мистер Хэтфилд делал своё признание и в какой агонии был его мозг, которую не могло скрыть никакое усилие гордости, когда я ему отказала, вы бы поняли, за что я вознаграждена».
«Я полагаю, что более сильной была его агония, тем меньше у вас оснований чувствовать себя вознаграждённой».
«Чепуха! – воскликнула юная леди, дрожа от обиды. – Вы или не можете, или не хотите понять меня. Если бы я не была уверена в вашем великодушии, я бы подумала, что вы завидуете мне. Но, возможно, эту причину удовольствия вы сможете понять, она так же велика, как все остальные: я рада своему благоразумию, своему самообладанию, своему бессердечию, если угодно. Я не была удивлена, не была сконфужена и не вела себя глупо. Я вела себя и говорила так, как было должно, и полностью владела собой. Передо мной был очень привлекательный мужчина – Джейн и Сьюзен Грин называют его красавчиком – я думаю, это их он имел в виду, когда говорил о леди, которые будут рады принять его. Однако, он и очень умён, остроумен, приятный собеседник – не то, что вы зовёте «умным», но с ним просто забавно. Он – человек, с которым нигде не будешь стыдиться и от которого не скоро устанешь, и, признаться, он вполне нравится мне – больше, чем Гарри Мелтхэм, по крайней мере, -  а он преклоняется передо мной. И всё же, хотя он пришёл ко мне, когда я была одна и неподготовлена, у меня хватило мудрости, и гордости, и силы отказать ему, да ещё так презрительно и холодно! У меня есть все основания гордиться этим».
«И вы горды также тем, что сказали ему, будто богатство сэра Хью Мелтхэма не сделало бы разницы, и тем, что пообещали никому не рассказывать о его неудаче, без малейшего намерения сдержать обещание?»
«Конечно! А что ещё мне было делать? Но я вижу, мисс Грей, что вы в плохом настроении. Вот Матильда: посмотрим, что она и мама скажут на это».
Она покинула меня, обиженная недостатком сочувствия с моей стороны, и думая, без сомнения, что я завидую ей. Я не завидовала. По крайней мере, я твёрдо в это верила. Мне было жаль её. Я была ошеломлена её бессердечным тщеславием и думала о том, почему столько красоты дано тем, кто так плохо управляет ею, и почему её лишены те, кто смог бы извлечь из неё пользу для себя и для других.
Но я заключила, что Бог знает лучше. Я думаю, что есть мужчины, которые так же тщеславны, эгоистичны и бессердечны, как она, и должны быть женщины, которые смогут наказать их.