Энн Бронтё. Агнес Грей. Глава 18

Глава 18 «Радость и скорбь»

Наконец, настало 1-е июня, и Розали Мюррей стала леди Эшби. В свадебном платье она выглядела великолепно. Вернувшись из церкви после церемонии, она влетела в классную комнату, вся красная от возбуждения и смеющаяся – отчасти весело, отчасти с безрассудством отчаяния, как мне показалось.
«Теперь, мисс Грей, я – леди Эшби! – воскликнула она. – Дело сделано, моя судьба решена, отступать некуда. Я пришла принять ваши поздравления и попрощаться с вами, а потом я уезжаю в Париж, в Рим, в Неаполь, в Швейцарию, в Лондон!... О, сколько всего мне предстоит увидеть и услышать! Но не забывайте меня, и я вас не забуду, хотя я была непослушной девочкой. Почему же вы не поздравляете меня?»
«Я не могу поздравить вас, - ответила я, - пока я точно не знаю о том, что эти перемены ведут к лучшему, но я искренне надеюсь, что это так. Я желаю вам настоящего счастья и всяческого благополучия».
«Что ж, прощайте. Экипаж ждёт, меня зовут».
Она быстро поцеловала меня и собиралась уйти, но, внезапно вернувшись, обняла меня с большим теплом, какого я от неё ожидала, и удалилась со слезами на глазах. Бедная девочка! Я действительно любила её тогда и от всего сердца простила ей все обиды, причинённые мне и другим. Она не знала об этом, я уверена, и молю Бога простить её за это.
В остаток того дня я была предоставлена сама себе. Я была слишком расстроена для какого-то серьёзного занятия, поэтому несколько часов подряд бродила с книгой в руке, больше размышляя, чем читая, потому что мне было, о чём подумать. Вечером я решила сходить к Нэнси Браун, моей старой подруге: извиниться за своё долгое отсутствие (которое, должно быть, показалось ей таким пренебрежительным и недружественным), рассказать ей, как сильно я была занята, и поговорить, почитать или поработать для неё, и, конечно, рассказать новости этого важного дня, а также, возможно, получить взамен информацию в связи с ожидаемым отъездом мистера Уэстона. Но об этом она ничего не знала, и поэтому я надеялась, что это были ложные слухи. Она была очень рада увидеть меня, но, к счастью, состояние её глаз настолько поправилось, что ей практически не требовались мои услуги. Её очень интересовала свадьба, но пока я развлекала её подробностями праздничного дня и великолепием невесты, она часто вздыхала и качала головой, и желала, чтобы из этой свадьбы получилось что-то хорошее. Ей виделся в ней, как и мне, повод для грусти, а не для радости. Я долго сидела у неё, и мы разговаривали, но НИКТО НЕ ПРИШЁЛ.
Должна ли я сознаться в том, что иногда смотрела на дверь, надеясь, что она откроется, и войдёт мистер Уэстон? А возвращаясь через поля, я часто останавливалась и смотрела вокруг, и шла медленнее, чем было необходимо (вечер был хотя и тёплым, но нежарким), и, наконец,  я вернулась домой и не встретила и не заметила никого, кроме нескольких крестьян, меня захлестнуло чувство горечи и пустоты.
Тем не менее, приближалось воскресенье: я увижу его снова, ведь теперь, когда мисс Мюррей уехала, я смогу сесть в своём старом углу. Я увижу его, и по его взгляду, речи и манерам пойму, сильно ли повлияла на его новость о её замужестве. К счастью, я не заметила никакой разницы: он был таким же, как раньше в голосе, взгляде и манерах. Он говорил с той же прямотой, таким же чистым голосом, с такой же честной простотой, которая была не видна, но задевала сердца прихожан.
Домой мы шли пешком с Матильдой, но ОН НЕ ПРИСОЕДИНИЛСЯ К НАМ. Теперь Матильда грустила, потому что ничто не развлекало её, и ей очень хотелось, чтобы у нас был спутник. Её братья были в школе, сестра вышла замуж и уехала, она сама была слишком юной для того, чтобы её принимали в обществе. Тем более, что по примеру Розали, она начала приобретать некоторый вкус к определённым кругам джентльменов. Время года было скучным: не было ни охоты, ни простой стрельбы, и, хотя она не могла принимать в этом участия сама, для неё много значило то, что она могла говорить с отцом или ловчим, когда они уезжали с собаками и когда возвращались – говорить о птицах, которых они подстрелили. Теперь у неё больше не было утешения, которое доставляли ей кучер, конюхи, лошади, гончие и пойнтеры, потому что её мама, которая так счастливо выдала замуж старшую дочь – свою гордость, - теперь серьёзно обратила своё внимание на младшую, и, будучи сильно встревоженной грубостью её манер и считая, что настало самое время всё исправить, повысила свою властность и полностью запретила дворы, конюшни, собачьи будки и каретные сараи. Конечно, дочь не слушалась её беспрекословно, но хотя мать до этого была терпима, её нрав не был столь мягок, как она требовала этого от гувернантки, и она не терпела того, чтобы её волю безнаказанно нарушали. После многих сцен раздора между матерью и дочерью, после многих вспышек, которые я, к своему стыду, видела, в которых часто призывали отца  (потому что даже он мог видеть, что «Хотя она могла бы стать прекрасным парнем, это не то, чего следует ждать от юной леди»), Матильда поняла, наконец, что самым простым планом было держаться подальше от запретных участков, но то и дело посещать их украдкой, чтобы об этом не знала бдительная матушка.
Среди всего этого, пусть читатель не думает, что меня не распекали и не упрекали, хотя и не открытыми словами, но всё равно они ранили тем больше, что не позволяли сказать ни слова в свою защиту. Часто меня просили развлекать мисс Матильду и напоминать ей о советах и запретах её мамы. Я делала это со всем своим старанием, но её нельзя было развлечь против её воли и против её склонностей, а мои простые напоминания и мягкие слова не имели никакого эффекта.
«Дорогая мисс Грей! Это очень странно. Полагаю, вы ничего не можете поделать, это не в вашей природе, но почему же вы не можете завоевать доверие этой девочки и сделать свою компанию столь же приятной для неё, как компания Роберта или Джозефа?»
«Они умеют лучше говорить о том, что её интересует», - отвечала я.
«Что за странное признание от гувернантки! Кто же будет формировать вкус юной леди, если гувернантка этого не делает? Я знала гувернанток, которые так близко к сердцу воспринимали репутацию своих подопечных, что покраснели бы, если бы им пришлось произнести хоть слово против них, а услышать малейший упрёк против своих учениц было для них хуже, если бы ругали их самих, и лично я считаю это очень естественным».
«Правда, мэм?»
«Ну конечно! Элегантность юной леди больше зависит от гувернантки, чем от неё самой, как и от мира. Если гувернантка хочет преуспеть в своем призвании, она должна приложить усилия: все её мысли и амбиции должны обратиться к достижению этой цели. Когда мы хотим судить о достоинствах гувернантки, мы смотрим на тех девочек, которых она воспитала, и судим в соответствии с этим.  Рассудительная гувернантка знает это. Она знает, что пока она сама живёт в тени, достоинства и недостатки её учеников будут открыты всем, и если недостатков слишком много, ей не нужно надеяться на успех. Видите ли, мисс Грей, это как в любом другом деле или профессии: те, кто хотят преуспевать, должны душой и телом посвятить себя делу, а если они начинают потакать себе, их быстро превосходят более мудрые конкуренты. Почти нет разницы между той, которая губит учеников своим потаканием, и между той, которая губит их своим примером. Вы простите мне эти намёки: вы знаете, что они – для вашей же пользы. Многие дамы говорили бы с вами куда более сурово, а многие вообще не стали бы с вами говорить, а просто подыскали бы замену. Это, конечно, было бы легче всего, но я знаю выгоды этого места для девушки в вашем положении, и у меня нет никакого желания расставаться с вами, потому что я уверена, что вы преуспеете, если немного подумаете над моими словами, и тогда, я убеждена, вы скоро приобретёте необходимый такт, которого вам только и недостаёт, чтобы приобрести необходимое влияние на разум вашей ученицы».
Я собиралась сообщить этой леди, что её ожидания были иллюзорны, но она выплыла, едва закончив свою речь. Сказав то, что хотела, она не собиралась ждать моего ответа. Моим делом было слушать, а не говорить.
Однако как я уже сказала, через некоторое время Матильда в какой-то степени уступила властности своей мамы (жаль, что та не проявила её раньше), и, таким образом будучи лишена развлечений, ей не оставалось ничего другого, кроме как совершать длительные прогулки с кучером или гувернанткой и навещать поселян во владениях своего отца, убивая время в болтовне со стариками и старухами, которые жили в этих домах. Во время одной из таких прогулок мы встретили мистера Уэстона. Я долго желала этого, но в тот момент мне захотелось, чтобы ли я, либо Матильда были где-нибудь далеко. Моё сердце стучало так сильно, что я боялась выдать свои эмоции, но он едва взглянул на меня, и я быстро успокоилась. После короткого приветствия нам обеим, он спросил у Матильды, получала ли она вести от сестры.
«Да, - ответила она. – Она была в Париже, когда писала мне, очень счастливая».
Она подчеркнула последнее слово и бросила на мистера Уэстона дерзкий взгляд. Казалось, он не заметил этого, но ответил с таким же нажимом и очень серьёзно:
«Надеюсь, она будет счастлива и впредь».
«Вы думаете, это возможно?» - осмелилась спросить я, потому что Матильда погналась за своей собакой, которая преследовала левретку.
«Не могу сказать, - ответил он. – Возможно, сэр Томас лучше, чем я о нём думаю, но из всего того, что я слышал и видел, мне жаль, что такая юная и весёлая девушка – и такая интересная, чтобы выразить много вещей одним словом – чьим самым большим недостатком является беспечность – несомненно, серьёзный недостаток, так как он открывает дорогу почти для всех остальных и делает того, кто им обладает, беззащитным перед многими соблазнами – но мне жаль, что её отдали такому человеку. Я думаю, это было желание её матери?»
«Да, и её собственное – тоже, потому что она часто смеялась над всеми попытками отговорить её от этого шага».
«Вы пытались? Тогда у вас, по крайней мере, не будет чувства вины, если этот брак окажется неудачным. Что же касается мисс Мюррей, я не знаю, как она может оправдать своё поведение. Если бы я был короче знаком с ней, я бы спросил её».
«Это кажется неестественным, но некоторые люди считают богатство и положение в обществе основополагающими добродетелями, и если они могут обеспечить этим своих детей, они считают, что выполнили свой долг».
«Это правда, но разве не странно, что так рассуждают люди с опытом, которые сами долго были в браке?»
Матильда, запыхавшись, вернулась теперь с разодранным тельцем зайца в руке.
«Вы намерены убить этого зайца или сохранить ему жизнь, мисс Мюррей?» - спросил мистер Уэстон, явно озадаченный её радостной физиономией.
«Я хотела сохранить ему жизнь, - ответила она честно, - потому что до охотничьего сезона ещё далеко, но я буду более рада, если его убьют. Однако вы оба можете быть свидетелями того, что я не могла этому помешать: Принц был намерен изодрать его, он схватил его за спину и убил за минуту! Разве это не была честная охота?»
«Очень честная! – для юной леди, которая погналась за левреткой»
В тоне его ответа был сарказм, который не укрылся от неё. Она передёрнула плечами и, отвернувшись со значительным «Гм!», спросила меня, как мне нравится эта забава. Я ответила, что не вижу здесь ничего забавного, но признала, что никогда не видела травли так близко.
«Разве вы не видите, как он сдваивал след? Совсем как старый заяц. Вы не слышали, как он верещал?»
«К счастью, нет».
«Он кричал, как ребёнок».
«Бедняжка! Что вы сделаете с ним?»
«Идёмте, я оставлю его в первом же доме. Я не хочу брать его к себе домой, потому что боюсь, что папа будет ругать меня за то, что я позволила собаке убить его».
Мистер Уэстон ушёл, и мы пошли своей дорогой, но когда мы возвращались, оставив зайца на ферме и получив кусок пирога и смородиновую наливку взамен, мы встретили его, возвращавшегося из того дома, куда позвал его долг. Он нёс в руке букет прекрасных колокольчиков, который он подарил мне, заметив с улыбкой, что, хотя и не видел меня эти 2 месяца, но не забыл, что колокольчики были среди моих любимых цветов. Это было сделано, как простой поступок доброй воли, без комплимента или значительной галантности и без взгляда, о котором можно было бы сказать «уважительное, нежное обожание» (см. Розали Мюррей), но всё равно, мне было приятно, что он так хорошо запомнил мои незначительные слова.
«Мне говорили, мисс Грей, - сказал он, - что вы – сущий книжный червь, что вы так поглощены своими занятиями, что вас не развлекает ничто другое».
«Да, это правда!» - воскликнула Матильда.
«Нет, мистер Уэстон, не верьте этому, это наглая клевета. Эти юные леди очень любят давать безосновательные суждения в ущерб своим друзьям. Будьте осторожны, когда слушаете их».
«Надеюсь, что это суждение безосновательно».
«Почему? Вы возражаете, когда дамы учатся?»
«Нет, но я возражаю, когда учёбе посвящают так много времени, что теряют из виду всё остальное. Кроме особенных обстоятельств, я считаю слишком скрупулёзную учёбу потерей времени и вредом телу и разуму».
«Что ж, у меня нет на такую учёбу ни времени, ни желания».
И мы расстались снова.
Что в этом такого замечательного? Почему я остановилась на этом? Потому что, читатель, эти встречи дали мне оживлённый вечер, ночь приятных мечтаний и утро счастливых надежд. Пустое оживление, глупые мечты, беспочвенные надежды – скажете вы, и я не осмелюсь этого отрицать, потому что подобные подозрения слишком часто посещали меня саму. Но наши желания – они как трут: кремень и сталь обстоятельств постоянно бьют друг о друга и выбивают искры, которые тут же гаснут, если не падают на трут наших желаний; после этого трут мгновенно загорается, и пламя надежды разгорается вовсю.
Но увы! В то самое утро моё пламя надежды было уныло погашено письмом от мамы, в котором она серьёзно говорила об ухудшающемся состоянии отца, поэтому я боялась, что на его выздоровление не было надежды. Праздники были уже совсем близко, но я почти дрожала, боясь, как бы я не приехала слишком поздно. 2 дня спустя Мэри написала мне, что надежды не осталось никакой, и конец быстро приближался. Тогда я немедленно попросила разрешения уехать раньше того, как наступали каникулы, без промедления. Миссис Мюррей удивлённо посмотрела на меня и удивилась той энергии и отваге, с которой я просила об этом, и думала, что спешить не обязательно, но, наконец, она всё же предоставила мне отпуск, заявив, однако, что «не надо быть в таком возбуждении, это может оказаться ложной тревогой, а даже если нет – что ж, это естественный ход вещей, мы все должны когда-нибудь умереть, и вы не должны чувствовать себя единственной пострадавшей в мире». Она заключила тем, что сказала, что я могу взять фаэтон, который довезёт меня до О. «И, вместо того, чтобы роптать, будьте благодарны за привилегию, которую я оказываю вам. Есть много бедных священников, чьи семьи были бы обречены на погибель в случае их смерти, но вы имеете добрых друзей, готовых оказывать вам покровительство и опекать вас».
Я поблагодарила за «опеку» и побежала в комнату, чтобы быстро приготовиться к отъезду. Надев чепчик и шаль, я запихнула несколько вещей в самый большой чемодан и спустилась. Но я могла так не торопиться: никто не спешил, и мне долго пришлось ждать фаэтон. Наконец, он подъехал к двери, и мы отправились, но какое же это было унылое путешествие! Как оно отличалось от моих прошлых поездок домой! Я опоздала к последней карете, и мне пришлось нанять кэб на 10 миль, затем экипаж перевез меня через холмы. Была половина 11-го вечера, когда я приехала домой. Мама и сестра ещё не ложились.
Они обе встретили меня на пороге, грустные, бледные и молчаливые! Я была так сильно напугана, что не могла говорить и не могла задать вопрос, который я так давно хотела задать.
«Агнес!» - сказала мама, пытаясь подавить какое-то сильное чувство.
«О, Агнес!» - воскликнула Мэри и разрыдалась.
«Как он?» - спросила я, затаив дыхание.
«Умер!»
Это был ответ, которого я ждала, но шок оказался не менее ужасным.