Энн Бронтё. Агнес Грей. Глава 20

Глава 20 «Прощание»

Для нашей школы был нанят дом в А. – модном курорте, и мы получили обещание на 2-3 учениц для начала. Я вернулась в Хортон-Лодж примерно в середине июля, оставив маму решать сделку с домом, получать больше учениц, продавать мебель из нашего старого дома и выбирать её для нового.
Мы часто жалеем бедных, потому что у них нет досуга, чтобы оплакать своих почивших родственников, и нужда заставляет их работать даже в печальных обстоятельствах, но разве активные занятия – это не лучшее средство против переполняющей грусти, не лучшее противодействие отчаянию? Может быть, это – грубый утешитель; жизненные заботы могут показаться трудными, когда у нас нет наслаждений, а понукание к работе, когда сердце готово разорваться, и раненый дух побуждают только к слезам в тишине, но разве труд не лучше, чем покой, которого мы жаждем? И разве эти мелкие заботы ранят больше, чем постоянное пребывание в горе, которое давит на нас? Кроме того, нельзя иметь заботы, тревоги и труд без надежды, если даже эта надежда заключается только в том, чтобы завершить наше безрадостное дело или какой-нибудь необходимый проект, или избежать дальнейших беспокойств. В любом случае, я была рада, что у моей мамы появилось столько дела для всех сторон её деятельной натуры. Наши добрые соседи сетовали на то, что её жизнь, однажды такой богатой и занимавшей такое высокое положение в обществе особы, теперь была сведена до такой крайности во времена горя, но я убеждена в том, что она страдала бы втрое больше, если бы была в покое, со свободным выбором оставаться в старом доме – на сцене своего давнего счастья и позднего горя, и если бы у неё не было крайней необходимости, которая избавила бы её от прозябания в несчастье.
Я не стану долго описывать чувства, с которыми я покинула старый дом, знакомый сад, маленькую деревенскую церковь (вдвое дорогую для меня, потому что мой отец учил и проповедовал в ней на протяжении 30 лет, а теперь покоился под её плитами) и старые голые холмы, приятные в своём уединении, с узкими долинами, покрытыми зелёными лесами и со сверкающими ручьями – дом, где я родилась, сцену всех моих детских воспоминаний, место, где на протяжении всей моей жизни концентрировались мои чувства, - и я должна  была покинуть всё это навсегда! Действительно, я возвращалась в Хортон-Лодж, где среди многих зол всё же оставался один источник удовольствия, но оно было связано с сильной болью, так как моё пребывание, увы, было ограничено 6 неделями. И даже в это драгоценное время дни проходили за днями, а я не видела его, кроме как в церкви, и то, я увидела его только через 2 недели после своего возвращения. Это время показалось мне долгим, и, так как я часто выходила со своей ученицей, которая любила прогулки, мои надежды на встречу сохранялись, а когда они не сбывались, я говорила себе: «Вот достаточное доказательство того, что ты ему безразлична, если бы только у тебя был здравый смысл это признать. Если бы он думал о тебе хотя бы ВПОЛОВИНУ так же много, как ты думаешь о нём, он бы устроил так, что встретил бы тебя уже много раз: ты должна знать это, спросив собственные чувства. Поэтому заканчивай с этой чепухой: у тебя нет оснований для надежды, изгони эти глупые желания и ранящие мысли из своей головы и вернись к своим обязанностям и к скучной пустой жизни, которая лежит перед тобой. Ты должна была знать, что такое счастье – не для тебя».
Но я увидела его, наконец. Он неожиданно подошёл ко мне, когда я возвращалась через поле от Нэнси Браун (я воспользовалась возможностью посетить её, пока Матильда Мюррей ездила верхом на своей несравненной кобыле). Должно быть, он слышал о тяжёлой утрате, которая постигла меня. Но не высказал сочувствия, слов утешения, но его первыми словами были практически «Как ваша мама?», и это было удивительно, потому что я никогда не говорила ему о том, что у меня есть мама. Он, должно быть, узнал обо всём от других, если знал всё это, и в тоне его вопроса было искреннее дружелюбие и глубокое, трогательное сочувствие. Я вежливо поблагодарила его и сказала, что она держится хорошо, как только можно было ожидать. «Что она будет делать?» - был следующий вопрос. Многие сочли бы его дерзким и ответили бы уклончиво, но я и не думала об этом и вкратце рассказала о планах мамы.
«Значит, вы скоро уезжаете?» - спросил он.
«Да, через месяц».
Он молчал минуту, словно в задумчивости. Когда он заговорил снова, я надеялась, что он выскажет беспокойство по поводу моего отъезда, но он только сказал «Я думаю, вам хочется уезжать?»
«Да, по некоторым причинам», - ответила я.
«Только по некоторым? Интересно, о чём же вы будете сожалеть?»
Я была немного раздражена этим вопросом, потому что он смутил меня: у меня была только 1 причина для сожалений, и я держала её в глубоком секрете, и он не должен был интересоваться им.
«Почему… - спросила я, - почему вы думаете, что мне не нравится здесь?»
«Вы сами говорили мне об этом, - последовал решительный ответ. – По крайней мере, вы сказали, что не можете жить в довольстве без друга, а здесь у вас нет ни друга, ни возможности завязать дружбу. Кроме того, я знаю, что вам ДОЛЖНО не нравиться это».
«Но, если вы помните правильно, я сказала или хотела сказать, что не могла жить довольной без друга В МИРЕ: было бы неразумным требовать присутствия друга рядом с собой. Я думаю, что могла бы жить счастливо в доме, полном врагов, если бы…, - но нет, это предложение нельзя было продолжить. Я замолчала, а затем торопливо продолжила. – И, кроме того, мы не можем покинуть без сожалений место, где прожили 2-3 года».
«Вы будете сожалеть, если расстанетесь с мисс Мюррей, своей последней ученицей и спутницей?»
«Смею сказать, что в какой-то степени буду. Я не без печали рассталась с её сестрой».
«Могу себе это представить».
«А мисс Матильда так же хороша. Даже лучше в одном отношении».
«В каком же?»
«Она честна».
«А мисс Розали – нет?»
«Я не могу назвать её нечестной, но она немного лукава».
«Лукава? Она? Я видел, что она – тщеславная пустышка, а сейчас, - добавил он после паузы, - я могу поверить, что она и лукава тоже, причём её притворство настолько тонко, что его можно принять за абсолютную естественность и открытость. Да, - продолжал он задумчиво, - это объясняет те мелочи, которые озадачивали меня ранее».
После этого он заговорил о более общих предметах. Он сопровождал меня до самых ворот парка: он определённо сделал крюк, чтобы сопроводить меня, потому что теперь он развернулся и исчез в Мосс-Лейн, вход в который он миновал некоторое время назад. Я не сожалела об этом обстоятельстве: если в моём сердце и была печаль, так это из-за того, что он ушёл, наконец, что больше не шёл рядом со мной, и наш разговор закончился. Он не произнёс ни слова любви и не проронил ни одного намёка на нежность или привязанность, но я всё равно была на небесах от счастья. Быть рядом с ним, слушать его речи и чувствовать, что он считает меня достойной их, способной понять и оценить – этого было достаточно.
«Да, Эдвард Уэстон, я действительно могла бы быть счастлива в доме, полном врагов, если бы у меня был всего 1 друг, который правдиво, глубоко и верно любил бы меня, если бы этим другом были Вы (хотя мы могли бы быть и далеко друг от друга, редко могли бы получать вести друг от друга и ещё реже встречаться, хотя труд, трудности и обиды могли бы всё ещё окружать меня) – о таком счастье я даже не мечтаю! Хотя, кто может сказать, - говорила я про себя, пересекая парк, - что принесёт нам следующий месяц? Я прожила на свете почти 23 года, много страдала и испытала мало удовольствий. Возможно ли, что моя жизнь всегда будет такой? Возможно ли, что Бог услышит мои молитвы, развеет эти мрачные тени и дарует мне несколько райских лучей? Полностью ли Он лишит меня тех благословений, которые так свободно даются другим, которые и не просят о них, и не признают, когда получают их? Должна ли я прекратить надеяться и верить?» Я продолжала надеяться и верить некоторое время, но увы, увы! Время утекало, одна неделя сменяла другую, и, кроме одного взгляда издалека и 2 коротких встреч, во время которых ничего не было сказано, потому что я шла с мисс Матильдой, я не видела его, точнее, видела только в церкви.
Наконец, настало последнее воскресенье и последняя служба. Я часто чуть не плакала во время проповеди, которую читал он. Он читал лучше всех, чем кто-либо, кого я когда-либо слышала. Проповедь закончилась, паства поднялась со своих мест – я должна была уходить. Тогда я видела его и слышала его голос, возможно, в последний раз. На церковном дворе Матильда шла между двумя мисс Грин. Они задавали ей множество вопросов о сестре и Бог знает, что ещё. Я желала, чтобы они поскорее закончили и мы вернулись бы в Хортон-Лодж: я жаждала одиночества своей комнаты или какого-нибудь укромного уголка в окрестностях, чтобы я могла отдаться своим чувствам: погоревать из-за наступившей разлуки и оплакать свои ложные надежды и напрасные мечты. Только сегодня побыть одной и затем сказать «прощай» мечтам, чтобы с этих пор только трезвая печальная реальность занимала мои мысли. Но пока я думала над этим, тихий голос рядом со мной сказал: «Полагаю, вы уезжаете на этой неделе, мисс Грей?» «Да», - ответила я. Я была очень испугана, и если бы я была склонна к истерикам, я вряд ли сумела в тот момент сдержаться. Слава Богу, я не была к ним склонна.
«Что ж, - сказал мистер Уэстон, - я хочу попрощаться с вами. Вряд ли я увижу вас ещё раз до того, как вы уедете».
«Прощайте, мистер Уэстон», - сказала я. О, как я старалась произнести эти слова спокойно! Я протянула ему руку. Он на несколько мгновений задержал её в своей.
«Возможно, мы встретимся снова, - сказал он. – Будет ли иметь значение для вас, встретимся мы или нет?»
«Да, я буду очень рада вновь увидеть вас».
Я не могла сказать большего. Он сердечно пожал мою руку и ушёл. Теперь я была счастлива снова, хотя мне хотелось разрыдаться больше, чем когда бы то ни было. Если бы я должна была говорить в этот момент, я неизбежно разрыдалась бы, но и в молчании я не смогла сдержать тихих слёз. Я шла рядом с мисс Мюррей, отворачиваясь в сторону, и пропустила несколько замечаний, пока она не выкрикнула, что я либо глуха, либо – дурочка. После этого я словно очнулась от глубокой задумчивости, посмотрела на неё и переспросила, о чём она говорила.