Энн Бронтё. Агнес Грей. Глава 22

Глава 22 «Визит»

Эшби-парк был очень внушительной резиденцией. Особняк был благороден снаружи, удобен и элегантен внутри; парк был обширным и красивым благодаря, в основном, великолепным старым деревьям, стадам оленей, широкому пруду и старым лесам, которые тянулись вдоль. Это была лишённая разнообразия плоская равнина, и там не было той холмистости, которая придаёт такое очарование парковым ландшафтам. Именно это место Розали Мюррей страстно желала назвать своим на любых условиях – называться хозяйкой этого места, кто бы ни был её супругом в этом приобретении! Что ж! Я не расположена судить её сейчас.
Она приняла меня очень тепло и, хотя я была всего лишь дочерью бедного священника, гувернанткой и школьной учительницей, с радостью проводила меня в свой дом, а так же приняла на себя некоторые заботы (что меня удивило), чтобы моё пребывание было приятным. Я действительно видела, что она ожидала того, что я буду ошеломлена великолепием, окружавшим её, и, сознаюсь, была раздосадована её очевидными усилиями, направленными на то, чтобы успокоить меня и не дать мне быть подавленной такой роскошью, не бояться встречи с её мужем и свекровью и не стыдиться своей скромной внешности. Я вовсе не стыдилась её, так как, хотя и была одета просто, позаботилась о том, чтобы моя одежда была аккуратна, и я бы чувствовала себя в своей тарелке, если бы хозяйка в своей снисходительности не старалась с таким упорством развеять мою мнимую робость, а что касается роскоши, окружающей её, ничто не поразило меня с такой силой, как её изменившаяся внешность. От влияния ли модной праздности или от какого-то другого зла, период в 12 месяцев оказал влияние, которое можно было бы ожидать после многих лет: она похудела, цвет лица стал не таким свежим, живость движений ушла.
Мне хотелось знать, не была ли она несчастлива, но я чувствовала, что не вправе спрашивать: я должна постараться завоевать её доверие, но если она пожелала бы скрыть от меня хлопоты своей замужней жизни, я не стала бы задавать нескромных вопросов. Мои первые вопросы касались её здоровья и благополучия, я сделала несколько замечаний по поводу красоты парка и маленькой девочки, которая должна была бы быть мальчиком: это был двухмесячный ребёнок, на которого мать смотрела без особой любви или интереса, хотя я именно этого и ожидала.
Вскоре после моего прибытия она приказала горничной показать мне мою комнату и проследить за тем, чтобы у меня было всё необходимое. Это были маленькие, непритязательные, но удобные апартаменты. Когда я спустилась, приведя себя в порядок после путешествия, она сама проводила в меня в комнату, которую я должна была занимать, когда мне захочется побыть одной или когда она будет занята с гостями или со свекровью, или если что-либо ещё лишит её, как она выразилась, радости моего общества. Это была тихая чистенькая гостиная, и я не возражала против такого тихого пристанища.
«Нужно будет ещё показать вам библиотеку, - сказала она. – Я никогда не рассматривала полки, но они полны умных книг. Можете брать их, когда захотите. А теперь я прикажу подать вам чай. Скоро обед, но я подумала, что, так как вы привыкли обедать в час, вы захотите выпить чашку чая сейчас и обедать тогда, когда у нас ланч. Вы можете выпить чай в этой комнате, это спасёт вас от встречи с леди Эшби и сэром Томасом. Если вы встретитесь, это будет довольно… неловко. Я подумала, что вы не захотите с ними встречаться, особенно при том, что иногда с нами обедают другие леди и джентльмены».
«Определённо, - сказала я, - я последую вашему совету, и если вы не возражаете, я буду каждый раз есть в этой комнате».
«Почему?»
«Потому что я думаю, что так будет приятнее для леди Эшби и сэра Томаса».
«Ничего подобного».
«В любом случае, так будет приятнее для меня».
Она сделала несколько слабых замечаний, но вскоре уступила, и я видела, что моё предложение было значительным облегчением для неё.
«Теперь идём в салон, - сказала она. – Звонят, чтобы переодевались к обеду, но я не пойду переодеваться. Зачем переодеваться, если нет гостей? И я хочу произнести небольшую речь».
Салон был очень внушительной комнатой, элегантно обставленной, но я видела, что молодая хозяйка бросила на меня быстрый взгляд, когда мы вошли, словно чтобы заметить, была ли я поражена видом, и я решила сохранять вид каменного равнодушия, словно не видела ничего замечательного. Но это длилось только мгновение. Моя совесть немедленно прошептала: «Почему я должна разочаровывать её ради моей гордости? Нет, я пожертвую гордостью ради её невинного удовольствия». И я честно посмотрела вокруг и сказала ей, что это была прекрасная комната, а мебель подобрана с большим вкусом. Она почти ничего не сказала в ответ, но я видела, что ей польстили мои слова.
Она показала мне своего толстого французского пуделя, который лежал на шёлковой подушке, и 2 прекрасные итальянские картины. Она не дала мне времени внимательно их изучить, сославшись на какой-нибудь другой день, но настояла на том, чтобы я посмотрела на маленькие наручные часы, украшенные драгоценными камнями, которые она купила в Женеве. Затем она провела меня по комнате, показывая мне всевозможные дорогие вещицы, которые она привезла из Италии: и элегантные маленькие настенные часы, и несколько бюстов, и статуэтки, и вазы, инкрустированные белым мрамором. Она с оживлением говорила обо всём этом и слушала мои похвальные комментарии с улыбкой удовольствия, которая, вскоре, исчезла и сменилась меланхоличным вздохом, словно признавая, как мало счастья эти безделки могут дать человеческому сердцу, как мало могут насытить его ненасытные потребности.
Затем, растянувшись на софе, она кивнула мне на стул, который стоял напротив – не перед камином, а у открытого окна, ведь было лето, как вы помните, тёплый вечер в конце июня. Я сидела сперва в молчании, наслаждаясь тихим чистым воздухом и видом на парк, который расстилался передо мной в своей листве и траве, тонул в жёлтом солнечном свете и омрачался тенями заходящего дня.
Мне хотелось задать много вопросов: как в дамском постскриптуме, всё самое важное должно было последовать в конце. И я начала задавать вопросы о мистере и миссис Мюррей, о Матильде и молодых джентльменах.
Она ответила мне, что у её папы разыгралась подагра, что сильно испортило его нрав, но он не бросает свои изысканные вина и плотные ужины и поссорился со своим врачом, который посмел сказать, что никакие лекарства ему не помогут, если он ведёт такой фривольный образ жизни. Мама и всё остальные поживали хорошо. Матильда всё ещё вела себя как дикарь, но у неё была теперь модная гувернантка, она сильно исправилась в манерах и вскоре собиралась выходить в свет, а Джон и Чарльз (которые сейчас были дома на каникулах) были «хорошими, смелыми, неуправляемыми, шаловливыми мальчиками».
«А как обстоит дело с другими людьми? С Гринами, например?» - спросила я.
«А! У мистера Грина разбито сердце, вы же знаете, - ответила она со скучающей улыбкой. – Он не смог оправиться после своего разочарования и вряд ли когда-нибудь сможет. Он обречён остаться старым холостяком, а его сёстры прилагают все усилия к тому, чтобы выйти замуж».
«А Мелтхэмы?»
«О, они живут как всегда, я думаю. Я знаю о них очень мало, кроме Генри, - сказала она, слегка покраснев, и опять улыбнулась. – Я часто видела его, когда он был в Лондоне, потому что как только он узнал, что мы туда прибыли, он приехал туда под предлогом того, что навестит брата, и или следовал за мной повсюду, как тень, или встречал на каждом повороте. Не смотрите на меня так, мисс Грей, я была очень сдержана, уверяю вас, но нельзя же помешать поклонникам восхищаться тобой. Бедняга! Он был не единственным моим воздыхателем, хотя и самым преданным, как мне кажется. Это отвратительно… гм… сэр Томас обиделся на меня… или на моё мотовство – я не знаю точно, но он мгновенно доставил меня в деревню, где я должна жить, как отшельница, до конца дней своих, я полагаю».
И она закусила губу и нахмурилась при мысли о владениях, которые она однажды так хотела назвать своими.
«А мистер Хэтфилд, - спросила я, - что стало с ним?»
Её лицо вновь прояснилось, и она ответила весело:
«О! Он подольстился к одной старой деве и не так давно женился на ней. Её объёмистый кошелёк довлеет над её увядшими прелестями, и он надеется обрести в золоте тот покой, который не сумел обрести в любви, ха-ха!»
«Что ж, я думаю, это всё. За исключением мистера Уэстона. Чем он занимается?»
«Не знаю, он уехал из Хортона».
«Как давно? И куда?»
«Я ничего не знаю о нём, - ответила она, зевая. – Он уехал около месяца назад, и я не спрашивала – куда».
Мне было интересно, уехал ли он жить в другое место или просто перешёл в другой приход, но почла за лучшее не спрашивать.
«Люди были сильно огорчены его отъездом, - продолжала она, - к неудовольствию мистера Хэтфилда, который его не любил, потому что его любили простые люди, и он плохо подчинялся ему, и ещё за какие-то непростительные грехи. Но теперь я действительно должна идти и одеться, сейчас прозвучит второй звонок, а если я выйду к обеду в этом платье, леди Эшби будет выговаривать мне за это до конца дней своих. Странно, что я не могу быть хозяйкой в своём собственном доме! Просто позвоните в колокольчик, и я пошлю за горничной и велю принести вам чаю. Только подумайте об этой невыносимой женщине…»
«О вашей горничной?»
«Нет, о моей свекрови – и моей несчастной ошибке! Вместо того, чтобы переместить её в другой дом, как она предложила, когда я выходила замуж, я по глупости попросила её остаться и вести все дела по хозяйству, потому что я надеялась, что мы будем проводить большую часть времени в Лондоне, и потому что я так молода и неопытна. Меня пугала мысль о том, что у меня будет целый дом слуг, которыми придётся управлять, что мне придётся заказывать обеды и организовывать вечера, и всё прочее, и я думала, что она сможет помочь мне своим опытом, и не предполагала, что она окажется узурпатором, тираном, шпионом и ненавистной особой. Я хотела бы, чтобы она умерла!»
Она повернулась, чтобы отдать распоряжения лакею, который последние полминуты стоял в дверях и слышал последнюю часть её критики. Он, без сомнения, сделал из неё свои выводы, несмотря на неподвижное, деревянное выражение лица, которое он счёл за лучшее сохранить. Когда он вышел, и я заметила, что он мог слышать её, она сказала:
«О, чепуха! Я никогда не беспокоюсь о лакеях, они – просто автоматы. Для них не важно, что говорят или делают их хозяева, они не осмелятся повторить этого, а что касается их мыслей (если допустить, что они вообще мыслят), то они никого не интересуют. Хорошенькое было бы дело, если бы нам приходилось держать язык за зубами при слугах!»
Сказав это, она быстро вышла, чтобы привести в порядок свой туалет, а я отправилась в свою гостиную, где мне в положенное время подали чашку чаю. После этого я села, размышляя о том, какой была и какой стала леди Эшби, и о том малом количестве информации, которое я получила о мистере Уэстоне, и о тех небольших шансах, которые были у меня встретить его или услышать о нём в течение моей тихой скучной жизни, которая, казалось, не могла предложить другой альтернативы кроме выбора между дождливыми и облачными днями. Вскоре я устала от этих мыслей, и мне захотелось пройти в библиотеку, но я не знала, где она находится, и мне было интересно, останусь ли я в этой комнате в безделье до самой ночи.
Так как я не была достаточно богата для того, чтобы обладать часами, я не могла сказать, который был час. Лишь тени от окна всё больше удлинялись. Из окна расстилался боковой вид на парк, включая угол парка, купу деревьев, на чьих верхних ветвях сидела колония грачей, и высокую стену с массивными деревянными воротами, которые, без сомнения, сообщались с конюшенным двором, так как широкая дорога вела к нему из парка. Тень от этой стены вскоре покрыла всю землю в пределах моей видимости, заставляя золотой солнечный свет уступать пядь за пядью и, наконец, найти приют лишь в верхушках деревьев. Вскоре и те остались в тени – в тени отдалённых холмов или самой земли. Я сочувствовала грачам, мне было жаль, что их жилище, которое совсем недавно купалось в солнечном свете, теперь было погружено в темень и уступило место мрачному, буднично-серому миру внизу – миру моей души. На какой-то момент на чёрных крыльях птиц появился глубокий оттенок красного золота, но и он вскоре исчез. Наступили сумерки, грачи притихли, я чувствовала себя усталой, и мне хотелось поехать домой завтра же. Вскоре стемнело, и я подумала о том, чтобы позвонить, попросить свечу и идти спать, когда появилась моя хозяйка. Она долго извинялась за то, что покинула меня на такое долгое время и возложила всю вину на «эту противную старуху», как она называла свекровь.
«Если бы я не сидела с ней в гостиной, пока сэр Томас пьёт своё вино, она никогда не простила бы меня, - сказала она, - а если бы я покинула комнату в тот момент, когда он вошёл (как я делала пару раз), это было бы непростительным оскорблением её дорогому Томасу. ОНА никогда не высказывала такого неуважения СВОЕМУ мужу, а что касается любви, жены никогда не думают об этом в наши дни, так она полагает. Но в ЕЁ время всё было иначе, и если бы моё пребывание в комнате могло принести какую-то пользу, когда он только ворчит, будучи в плохом настроении, или говорит чепуху, когда находится в хорошем, когда он уже слишком пьян, чтобы испытывать вообще какие-то эмоции, что как раз и происходит сейчас, когда ему не осталось ничего другого, как сидеть в обнимку с бутылкой».
«Но разве вы не можете чем-нибудь занять его ум и заставить бросить эту привычку? Я уверена, что вы обладаете даром убеждения, а вашим талантам развлечь джентльмена могла бы позавидовать любая леди».
«И вы думаете, что я буду напрягаться для его удовольствия! Нет, роль жены видится мне по-другому. Это муж должен развлекать жену, а не жена – мужа, а если он не удовлетворён ею такой, какова она есть, и не благодарен за обладание ею, он не заслуживает её, вот и всё. Что же до убеждения, я не буду напрягаться и этим: мне хватает того, что я терплю его, не пытаясь что-то изменить. Но я сожалею, что так надолго оставила вас. Как вы провели время?»
«Я смотрела на грачей».
«О, как вам было скучно, должно быть! Я должна показать вам библиотеку, а вы должны звонить в колокольчик всякий раз, когда вам что-нибудь понадобится – как в гостинице. У меня есть эгоистичные причины сделать ваше пребывание приятным, потому что я хочу, чтобы вы остались со мной и не исполнили свою ужасную угрозу убежать через пару дней».
«Что ж, тогда не держите меня в гостиной ещё дольше сегодня, потому что я устала и хочу лечь».