Любовь

                «Никто у Бога не забыт –               
                Никто не сирота.
                Всех неотпетых озарит –               
                Созвездие Креста.»
                (иеромонах  Роман)

 


       Ранним июльским утром больничную тишину разорвал душераздирающий вопль. Дежурившая в то утро сестра милосердия, войдя в палату, увидела, что один из больных дрожащей рукой указывал на соседнюю кровать, подле которой чернела лужа крови. Пожилая медсестра давно служила в этой больнице и повидала здесь многое… Но то, что предстало её взору на сей раз, – даже её повергло в состояние близкое к шоку. На кровати лежал молодой человек, левая рука его почти касалась пола. На уровне запястья рука была изуродована многочисленными рваными ранами. Но самым ужасным в этой картине было белое, как простыня, лицо юноши… Испачканные кровью губы, почти звериный оскал окровавленных зубов  и полный ненависти жёсткий взгляд широко распахнутых глаз – придавали лицу сходство с обличьем мёртвого волка.
       ... Глядя на это лицо, невольно возникала мысль, что все разговоры о том, что в глубине души каждого из нас живёт зверь – вовсе не досужие домыслы…
       Медсестра закрыла глаза несчастному и накрыла его тело простынёй. В больничной карте пациента значилось, что его доставили после несчастного случая в каретной мастерской. Парень чинил днище своего экипажа и по пояс лежал под ним. Неожиданно карета всей своей тяжестью обрушилась на молодого человека. Грудная клетка была вмята, а сквозь окровавленную сорочку торчали осколки рёбер. Пострадавшего доставили в больницу Марфо-Маринской обители, что на Большой Ордынке.
       Когда доктор осматривал поступившего больного, тот пребывал в бессознательном состоянии. Поэтому, закончив осмотр, врач здесь же у кровати сообщил Старшей медсестре результаты. Из его слов следовало, что молодой человек – «безнадёжен», так как два ребра пробили лёгкое. При таких травмах жить ему оставалось не более двух-трёх суток. Всё это время он будет испытывать жестокие боли. Единственное, что можно предпринимать – это каждые три часа колоть морфий, дабы облегчить страдания. Говоря это, врач не заметил, что юноша «пришёл в себя» и всё слышал. Вероятно именно тогда он принял решение покончить с собой. Причём, у него оставался лишь один возможный вариант, так как на больничной тумбочке ничего острого не было… Поздно вечером укол пациенту ставила молоденькая медсестричка.  После укола девчонка прослезилась: Уж очень ей глянулся этот красивый паренёк. Так сложилось, что именно ей поручат доставить записку отцу молодого человека. В ней будет сказано: «Ваш сын пострадал в аварии и в тяжёлом состоянии находится в больнице». О том, что сын умер, решили сообщить уже на месте.
       Отец погибшего парня Егор Димитриевич Елисеев, рекомендовавшийся при знакомстве, как – «Митрич», был уроженцем подмосковной деревни. Овдовев три года назад, Митрич собрал пожитки и вместе с сыном Иваном, (так звали погибшего юношу), отправился в Москву. В Москве всё очень удачно устроилось: на Трудовой Бирже старику предложили должность дворника в знаменитом на весь город «доме-колодце», (в переулке на Маросейке). Условия были весьма приемлемыми: помимо денежного содержания, дворнику выделялось жильё. «Жильём» оказался небольшой подвал, в том же доме. Вселившись, рукодельный Митрич кое-что починил, а из одной табуретки соорудил подобие стремянки, приладив к ней ступеньку. Получилась нужная в хозяйстве вещь. В суконной лавке закупили постельное бельё… В общем, обжились…
       Как многие деревенские мальчишки Иван с детства целыми днями пропадал на конюшне. Найти в Москве работу с лошадьми, оказалось делом совсем несложным. Его с радостью приняли на должность «городского извозчика». Оплату положили довольно приличную… Москва Ивану нравилась… Впереди была целая жизнь!..
       В день смерти Ивана, во во втором часу по полудни, в дверь подвала кто-то постучал. Хотя Митрич без малого три года жил в городе, в его речи нет-нет, да и проскакивали деревенские словечки. – Не заперто, отворяй! – отозвался старик на стук в дверь. В подвал вошла девушка в форме сестры милосердия. Отложив «Священное писанье», которое частенько перечитывал, Митрич ласково спросил: - Что тебе, дочка? – Вот – и, стараясь не смотреть старику в глаза,она протянула ему записку от врача. – Ах ты, Господи! Что ж за напасть такая, – проговорил Митрич, прочитав послание.
       - Ты пёхом?
       Девушка кивнула. – Мы с тобой, милая, зараз извозчика наймём. Я чай, до Замоскворечья путь неблизкий будет…
       Остановились у неприметного здания под номером тринадцать. Это была «Прозекторская». На стук в железную дверь появился врач в клеёнчатом фартуке. Он попросил старика присесть на лавку, а сам скрылся в здании. Через несколько минут прозектор вернулся: в одной руке он держал ватку с нашатырём, в другой – мензурку со спиртом. Присев рядом с Митричем, запинаясь сообщил, что его сын два часа тому – скончался. От нашатыря старик отказался, а содержимое мензурки – употребил. Придерживая Митрича под руку, врач повёл его вовнутрь… В холодной комнате на хирургическом столе лежал мёртвый Иван. Лицо отмыли от крови, причесали и закрыли рот, (как это обычно делают в морге), с помощью двух булавок-«невидимок». Руки связали и накрыли тело простынёй по плечи. Митрича попросили подтвердить, что это его сын. – Да!.. сын… Иван… Егоров… Елисеев, – прошептал старик. Одну из булавок застегнули не очень ловко – её край торчал из губы, поблёскивая металлом. Митрич заметив булавку, потерял сознание.
       Домой его доставила медицинская карета. Всю дорогу старик сидел с закрытыми глазами и всё это время «видел» блестящую булавку, торчащую из губы сына… Больше ничего: только губа…и железная булавка… Вечером, став на колени перед иконой, Митрич первый раз в жизни не смог сотворить молитву. Перекрестившись, он подошёл к буфету. Взял непочатую бутылку «Казёнки», стакан и сел к столу.  – Видно Смерть двери перепутала – хотела ко мне прийти, а по ошибке пришла к сыну. Так я смекаю, Господи! – вслух сказал старик. Выпил… и продолжил: – Сказано: «Бог есть любовь!» И каждый человек по рождению получает частичку этой божественной любви. Ведь так? – проговорил Митрич, глядя на икону. – Нынче моя любовь осиротела… Прости, Господи, за греховное намерение моё: до срока покинуть земную юдоль свою и душою воссоединиться с погибшим любимым сыном. Прости!..
       В этот вечер Митрич выпил основательно. Уже засыпая, невнятно пробормотал: «…воскресе из мертвых… и сущим во гробех живот даровав…» Выпивал он редко, похмельем не страдал. Стакана огуречного рассола хватило, чтобы утром прийти в нормальное состояние… 
       Поминки Митрич не справлял, дал извозчикам на водку – помянуть сына. Вернувшись с кладбища, старик взял мыло, мочалку, чистое полотенце и отправился в Сандуновские бани. На обратном пути зашёл в скобяную лавку и тщательно выбрал прочный железный крюк. Помимо крюка, прикупил моток толстой пеньковой верёвки. Прейдя в подвал, запер дверь на засов и, взобравшись по самодельной стремянке на стол, вбил крюк в деревянную потолочную балку. Затем, несколькими узлами привязал один конец верёвки к крюку. Поставил табуретку под крюком и, отмерив нужную длину верёвки, соорудил скользящую петлю. Натёр верёвку у петли мылом… Достал из сундука длинную белую рубаху, (давно приготовленную для собственных похорон), и надел её на голое тело. Став на колени перед Образом Спасителя, что-то долго шептал. Троекратно осенив себя крестным знамением, развернул икону Ликом к стене. Снял нательный крестик и положил его рядом с иконой. Погасил лампаду… и встал на табуретку…
       Небо накрыло звёзды тёмным покрывалом, и только узкий серп «стареющей» Луны освещал одетый в ночной траур двор «дома-колодца».

Иллюстрация Александра Переверзева.

© Copyright: Александр Переверзев,2022