Часы души и абсолютное время

                Но ради Бога не трогайте время!
                Бруно Шульц

Сколь разочаровывающими в отношении наших глубинных ожиданий могут быть часы! Разочарование это касается прежде всего внутреннего наполнения времени. При всей завоеванной символической значимости, эти прекрасные тикающие механизмы остаются, в общем, все такими же молчаливыми и сводящимися лишь к форме некоего подлунного движения, как и были. Во всяком случае, жизненно важное ими, если и считается, то лишь с поправкой на условность. Но совершенно другие часы (не те заводные игрушки, которыми мы пользуемся) работают в душе. И нам постоянно приходится что-то делать, чтобы они показывали нужное время в отношении событий, которые всегда готовы опередить нас. Речь идет о необходимости некоего соответствия или совпадения в отношении эманации мирового времени. Но как сохранить этот гармонический ход душевного движения?

Время имеет свою качественную материю, не зависимую от налагаемых на нее количеств. Оно противится какой-либо объективации, отличной от субъективного переживания его в формах прошлого, настоящего и будущего. Мы не совпадаем с нашими временами, а парим над ними в странном созерцании душой самой себя. Мы вспоминаем, переживаем и ожидаем. При этом время есть нечто совершенно неэмпирическое. В каком времени мы существуем? На первый взгляд, только в настоящем. Но тогда как возможна память? Похоже, нет, не в настоящем, ибо из него мы постоянно исходим. Но и не в прошлом, ведь его уже нет, оно за стеной воспоминания. Может, мы живем из будущего, точнее из того, что за ним наступает, ибо там располагается наша подлинная надежда. Будущее – самое открытое время, время, содержащее в себе возможность искупления.

Леонид Липавский удачно различал собственное и отраженное время. Собственное время протекает, затрагивая душу до самых ее основ, поднимаясь с ее дна. Это время субъекта, если дать ему родовое имя. Оно как бы фонтанирует, каждый раз возобновляя себя как исток. Отраженное время (как время объектов – а значит и науки – в самом широком смысле) основывается на том, что отлично от души, на состояниях вещей, поэтому до известной степени иллюзорно, ибо предполагает кальку-подтверждение и некоторое затирание для своего продолжения. Это время скользит по вещам, полагаясь единственно на уверенность в их пребывании.

И вот, такое невинное, казалось бы, чисто вторичное по принципу работы изобретение, как часы, совершенно преобразует восприятие нами времени. Используя часы, мы прежде всего ставим в отношение два рода движений: движение внутри самих часов (прототипом, наиболее очевидным образцом которого является смена дня и ночи, ибо не будь качественного различия во времени, мы вообще не ориентировались бы в нем) и движение планет (месяц и год). Мы как бы умножаем движение, помешаем один круг в другой, и когда события случаются «вовремя», мы говорим, что часы идут точно. Однако, точность их, строго говоря, не поддается проверке, ведь измерение одного движения другим может быть лишь относительным и говорит нечто скорее только о самом движении, нежели о времени, ибо если и можно измерять время временем, то лишь через память, т.е. (опять-таки) в «растяжении души» (Августин).

Часы, стало быть, не только считают время, влагая в него некую благотворную бдительность, но и создают его, однако при этом появляется как бы условнорожденное (отраженное в терминах Липавского) время. Человека спрашивают, который час, и он смотрит на руку или на стену. Мы работаем по ночам (впрочем, здесь поспособствовало и распространение электричества). Налицо некое замещение. Это несоответствие можно расширить и приложить к пониманию разрыва между рациональностью и сущим (его интуицией), но последнее требует более обстоятельного размышления. Как бы то ни было, счет, или измерение, времени не выходит из замкнутого круга (чтобы впервые измерять точно, я должен уже обладать некими часами и мерой; чтобы достигнуть некой однозначной единицы времени, я уже должен располагать его – вневременным? – единством), тогда как само время представляет собой величайшую загадку. Даже чисто психологически оно есть, только когда мы не смотрим на часы (тогда-то и возможно подлинное его восприятие), и поэтому в каждой душе присутствует по-своему. Время – чистое исчезновение, но как застолбить это исчезновение, чтобы считать его? В самом общем смысле нужно уже знать, какой сегодня день. Еще до рождества Христа нужно располагать календарем. Другое дело, конечно, что исчезновение происходит достаточно медленно, чтобы мы смогли сориентироваться, установить в окружающем мире какие-то вехи… Счет времени, таким образом, начинается с остановки, которая переводит реальное (или мировое), т.е. сырое его движение в удобоваримый для нас план символического (день и ночь теряют свою сущность, денатурализуясь). Но не есть ли такая остановка убийство? Каковы естественные (и, что еще важнее, душевные) границы смены времен, если время всякий раз их сметает? Думаю, мы находимся и внутри, и вовне этих границ.

Как представляется, основное противоречие и интерес для познания времени в том, что оно движется одновременно и по кругу (жизнь), и имеет тенденцию к выпрямлению в необратимую линию (свобода). А если учесть, что Бог однажды сотворил и само время, оказывается, что форма повторения (движение планет по орбитам), в рамках которого мы пытаемся считать его, отступает перед чем-то неповторимым, так что мы пришли всегда поздно для познания последнего. Мы создаем модели знания, но разве истина не в том, что время (взять хотя бы образ реки у Гераклита) всегда может опрокинуть их, обойти, обмануть?

Я думаю, не будет преувеличением сказать, что мы слишком быстро соглашаемся с идеей единообразного хода времени. Есть в очевидности этого ограничения, которое на нас так влияет, что-то обескураживающее. Почему мы уверены, что он един для всего и вся? Ньютон говорит, что абсолютное (истинное математическое) время само по себе протекает равномерно. Но откуда берется это «само по себе»? В какие глубины десубъективации нужно спуститься, чтобы утверждать это точно? Пока мы не пытаемся схватить время, и оно не представляет для нас особой загадки, но если мы хотим понять, как оно идет, тут же возникают проблемы. С этой апории, как известно, начинал свое исследование времени Августин. Абсолютное время – вроде бы и реальнейшая вещь, и в то же время лишь представление среди прочих. Время является и общим знаменателем событий (ведь в нем возможны встречи), но также неотделимо от субъективной формы, через которую оно дается (вспомним Канта). Но там, где речь идет о представлениях, или о форме, мы уже имеем дело с душой, тогда как реальное для нас всегда непредставимо, закрыто, немо. Что, конечно, не делает его менее реальным… Видимо, есть какой-то разрыв (сама негативность, ускользание времени), где гнездится непонимание, которое мы стремимся устранить тем, что словно вручаем Богу часы (и первых изобретенных уже было достаточно для такого вручения), дабы и дальше поддерживать в себе эту почтенную гипотезу равномерности. Выражение «движение времени», таким образом, может быть метафорой. Но происхождение-то ее все-таки психологическое – это наше спокойное восприятие говорит скорее в пользу ровного хода времен! Изменение вещей – сама феноменальная структура времени, и логично, конечно, полагать, что эта структура не проявляет себя тот так, то иначе… Но наша душа, строго говоря, не предназначена для такой оценки, ведь чтобы удостовериться в ней, мы снова были бы вынуждены обратиться к душе. Время, повторимся, не ощутимо иначе, чем в душе (даже скорее душой), а Богу явно не нужны человеческие символы и атрибуты, ведь он хозяин как начала, так и конца, господин времени. К тому же воспринимаемое оттого, что оно воспринимаемо, еще не обязательно выразимо. Мы не можем исходить из тех или иных готовых выражений при попытке его уловить. Абсолютное время можно было бы представить как стрелу, а нас – как ее оперение.

Абсолютное время («объективное», время «для всех») – это представление всеобщего, считанное с движения планет и перелагаемое на особенные (если угодно, относительные) движения (в том числе души). Но и движение планет тоже происходит во времени, которое, таким образом, остается еще не познанным. И тут понимаешь, насколько это представление всеобщего если не пусто, то уж точно конвенционально и исторично. Опять-таки, мы не находим ничего лучшего, как заполнить этот контейнер мерами собственной нарезки. Но есть в этом какая-то поспешность. Так, исчисление времени всегда конечно, но число истекшего конечного отрезка может быть представлено, например, как иррациональное. Стало быть, время предполагает открытость…

Против понимания времени как пустого единообразного вместилища можно привести следующее высказывание: «Наши взгляды как наши часы: все они показывают разное время, но каждый верит только своим» (Александр Поуп). По-моему, несмотря на их общекультурный смысл, эти слова попадают в самый нерв проблемы. Предположим, сейчас в нашем полушарии ночь и мы спим. Тогда что связывает нас с противоположным полушарием? Это не само абсолютное время (мы ведь спим и не можем удостовериться в его ходе), а наши символические мосты: ожидания будущего дня и прошлый опыт. Короче, наши представления и попытки познания целого. Понятие абсолютного времени (которое шутя можно было бы представить как существующее в среднем разности «отклонений» каждых часов) и есть такая попытка представления, ориентации. Но почему-то так получается, что мы натурализуем наши же идеи, подменяем принцип надежды души в отношении будущего абстрактной схемой, которая на самом деле не поддается однозначной проверке, а является лишь одним из постулатов науки.

Или вот еще затруднение: мы говорим «событие случилось в таком-то году» и не удивляемся мнимой очевидности этого «в». Но что в отношении времени и в отношении нас нынешних оно, это «в», значит? Некую пометку? Но ведь это и есть всего лишь пометка, а время опять ускользает. Одно дело помечать пространство и совсем другое – время. Полнота его проживания как абсолюта, таким образом, не достижима в рамках символического с такой уж легкостью, а круг не замыкается однозначным образом в представлении, о чем, похоже, свидетельствуют и проблемы календаря (високосный год). Время не дается раз и навсегда, и если, к примеру, мы убиты горем, оно для нас останавливается, как бы перемещаясь в болезненную ситуацию и образуя в ней своего рода затон. Удивительная вещь – время, и мы не до конца знаем даже самих себя, если пытаемся схватить его однозначным образом. Есть в нем что-то неприкосновенное…