Байки Селявона-Правдолюба 2

                2

                Бумага всё стерпит


Проснулся я на утро с, непривычно свежей после употребления «сивухи», головой, на пуховой перине времён Царя Гороха, от непонятного шума во дворе.
Не желая прерывать своё столь приятное неженье в тёплой постели, я просто прильнул краешком глаза к окну, навострив свой слух. Между тем, на крестьянском подворье происходило, вполне себе, театральное действо в духе, уж сколько лет как почившего, Николая Васильевича Гоголя.
На, прилаженной к стене деревянного сруба, скамейке сидел Селявон с папироской во рту и, улыбаясь, смотрел на своих гостей из местной администрации. Толстый дядька в костюме и галстуке, с маленьким триколором на лацкане пиджака, молодая девица с дерзким декольте, из которого вываливалось наружу её небывалые таланты третьего размера, да блюститель законности и порядка в лице участкового в помятом кителе и такой же, нещадно побитой алкоголизмом, мордой лица.
До моего, уже практически проснувшегося, сознания доносился следующий диалог местного «правительства» с народом:
-- Сколько имеете в наличии земли? – строго вопрошал человек в костюме.
-- А вона её-матухны сколько! Вся, что родит, то моя! – беспечно отзывался Селявон.
-- Документально всё, надеюсь, оформлено? – не унимался чиновник.
-- Нам, малограмотным, господь отродясь документов на дары свои не давал. – Пожал плечами Селявон.
-- Понятно… -- хмуро отозвался чиновник и взглядом велел декольтированной помощнице сделать пометку в блокноте. – И как же вы один с таким хозяйством справляетесь?
-- Отчего же один? – серьёзно ответил дед. – Разве ж без помочи возможно то? Трудников у меня под три с полтиной десятка! Справляют всё по требе своей. За плату скоромную.
-- Юр лицо зарегистрировано? Налоги платите? – нахмурился чиновник.
-- А как же! – горько усмехнулся Селявон. – Оброк, всё честь по чести, плотится. Как же иначе?
Пучеглазое декольте снова застрочило в блокноте.
-- И как развивается ваше предприятие? – подобрев, уточнил чиновник. – Современные технологии внедряете?
-- Ну, куда же без них? – почесал голову Селявон. – Никуда!
-- Что же это у нас получается, Галина Петровна? – обратился к помощнице чиновник.
Декольте затараторило, причём непонятно, кто говорил: то ли правая Галина, то ли левая Петровна, то ли обе третье-размерные одновременно:
-- На территории местного сельсовета действует незарегистрированное фермерское хозяйство, самовольно захватившее земельные ресурсы, использующее незаконную рабочую силу мигрантов, уклоняющееся от уплаты налогов.
-- Это ж статья! – возбуждённо воскликнул участковый. – Будем составлять протокол!
-- А как же без протокола то? – ехидно хихикнул Селявон. – Значится, пиши, родимый… Такого-то года, дня и месяца от Рождества Христова, волею судеб, вернулся я под кров дома родительского, в коем рождён был, да на время скитаний и странствий своих оставил по малоумию… Родителя мои тем годом и представились на Покров самый, и стал я хозяйничать в месте сем… Промышлял, по первой, и конюхом, и скотником по нужде насущной. Электричество-то не дарма отпускалось, да и в лавку ходить без грошей – не пущають. Это хорошо, если не хвораешь. Лекаря-то, коли в мою бытность яйцом да окороком брали, так нонче тоже деньгу требовать повадились.  И так, и сяк я приладиться к быту тяжкому норовился. Никак не выходит. Одно всё – нужда. На Пасху тогда, помолясь, у Спасителя помощи просить стал. Тот и надоумил меня-горемыку. Какой не был запас рублёв, за труды скопленных, всё на хозяйство пустил. Курей, утёв с кролами завёл. Порося с коровёнкой нажил. Остальное на семена да рассаду ушло. Тяжким был тот год поначалу. На лошадку то грошей не хватило, как ни кроил. Потом, гляжу, однако, трудники с окрестности потянулись мне на подмогу! Пчёлки мёдом делиться принялись, да воск на свечи давать. Птахи ранние мошку гоняли, чтобы те не ленились, да цветы, как след, опыляли. Солнце с дождиком, также, своей порой менялись. Так и родила земля семя злачное, да скотинка с птицей ежей жаловали. А оброк-то плочен сполна! Горбом надорванным, да мозолем кровавым! Слезой горькой да молитвой трепетной! На сто лет вперёд плачен! Ещё и детям вашим останется! – тяжко выдохнул Селявон и уверенно итожил: -- А ты пиши, вымя твоё срамное, да ты, морда пьяная! Бумага-то, она всё стерпит!