de omnibus dubitandum 120. 240

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТАЯ (1919)

Гл. 120.240. ТАТУИРОВКА…

    – Выходим! Все!

    Когда мы вышли, Кошкодавленко запер дверь и ещё раз рассмотрел нас.

    В его глазу мелькнула искорка злорадства – Щас я вас отучу шляться, где не надо! – и, подхватив под локти Шурку и Зойку, поволок к мусорке!
Матросики молча следовали за нами.

    Когда до мусорки оставалось шагов десять, из-за угла административного здания, похожего на штаб вышел гражданин в поварском колпаке с двумя авоськами, и направился к свалке. Однако, увидев нашу компанию, притормозил, потом развернулся и пошёл обратно. Но, через пару шагов остановился, оглянулся и, опорожнив содержимое авосек на землю, снова пошёл.

    Матросики, обратившие внимание на гражданина и его манёвры, ухмылялись.

    – Урка, Тарзан! – и двое побежали к оставленным предметам.

    Гражданин, дойдя до угла здания, оглянулся ещё раз и улыбнулся, увидев матросиков с содержимым своих авосек.

    – Ну, чё там?

    – У меня две банки – доложил Урка, опуская на землю две трёхлитровые банки.
В одной была прокисшая квашеная капуста, покрывшаяся белой плесенью, в другой, в мутном рассоле, бултыхались протухшие огурцы и помидоры.

    – А у тебя?

    Тарзан вывернул пакет с четвертинкой булки хлеба в зеленоватой плесени, и ещё жестяная банка с английскими сосисками, видимо протухшими.

    Тарзан достал четвертинку хлеба, разломил и тут же отбросил: в хлебе завелись мучные червячки.

    Кошкодавленко взял банку с сосисками открыл, сморщился, резко отстранив руку и, тоже отшвырнул.

    – Жаль! – Кошкодавленко подтолкнул меня и Зойку к мусорной куче.

    – А мож мы их накормим?

    – Ну ты садюга, Урка! – Кошкодавленко поморщился – Мадамочки тебя ублажали, а ты их отравить хочешь?

    – Да, неэ! – смутился Урка – Я хотел накормить ****енки, которые у них ниже пояса …

    Кошкодавленко встрепенулся – Опа! – а у матросиков засверкали глазёнки в предвкушении необычного представления.

    – Тээк! – Кошкодавленко снова подхватил нас и поволок за мусорную кучу.
Тарзан и Урка несли банки, хлеб и сосиски.

    Кошкодавленко толкнул нас на лежак от старого разломанного дивана с выпирающими пружинами.

    – Прям как леди! – ухмыльнулся он – Для вас, и диванчик кожаный и прислуга, которая накормит.

    – Ложитесь, ложитесь и ножки раздвигайте. Сейчас мы их кормить будем

    Но мы не подчинились и матросики с удовольствием уложили нас, задрав юбчонки и раздвинув ноги.

    Зойка опять стала брыкаться и визжать, но не сильно, а так, чтобы не подумали чего, и кто-нибудь, случайно, не услышал.

    А Шурочка только взвизгнула.

    Кошкодавленко опять замахнулся на Зойку – Ой-ой-ой мамочки! – заверещала Зойка

    – Да она притворяется! – всё-таки Утюг обладал феноменальной наблюдательностью.

    – Ого?! А это что?! – Кошкодавленко пялился на мою змейку.

    На моей киске, на бёдрах и попке художник Беня сделал татуировку: змея, выползающая из влагалища и, обвиваясь кольцами по бёдрам, заползающая в попку!
Он так искусно сделал тату (никто, кроме мастера, делавшего тату, об этом ещё не знает), что когда я иду – змея, особенно при искусственном освещении или на солнце, поблёскивая фиолетовыми чешуйками, начинает извиваться, выползая из влагалища, и погружаясь в попку!

    – Брррр!

    Когда смотрела первый раз свое отражение в зеркале, прямо физически ощутила холодную и скользкую змею, её кольца, сжимающие моя ляжки, и её волнообразно-скользящие движения, раздвигающие губы с одной стороны, и преодолевающие сопротивление сфинктера, с другой.

    – Бррррр!

    – Будет ползать по её ногам, как живая, когда она пойдёт – и опять Утюг поразил всех.

    – А ну-ка, пройдись! – Кошкодавленко вздёрнул меня, поставив на ноги и, подтолкнул

    – Юбчонку задери! – хмыкнул он – Не прикидывайся

    Я продефилировала перед ними, завернув юбочку.

    У матросиков округлились глазёнки – Ниххуясе! – восторженно и с присвистом выдохнул Урка и передёрнулся – Бррр! Как живая!

    – Ну всё! Лягайт! Тарзан, Урка, угостите там!

    Меня подтолкнули к лежаку, уложили, задрали мою юбочку и раздвинули ножки.
Урка открыл банку с прокисшей капустой и – Ффууу! – он отворотился и замахал рукой перед носом – Бляаадь! Какая вонища!

    На запах налетели жирные сине-зелёные мухи и закружились над банкой. Урка замахал руками, но мухи были совершенно непуганые. Тогда Урка запустил руку в банку, и зачерпнув в горсть капусты, швырнул в сторону.

    Мушиный рой, жужжа и сталкиваясь лбами, спикировал на капусту.

    Урка зачерпнул ещё и …

    Я почувствовала его пальцы, раздвигающие мои возбужденные половые губки, увидела расширяющиеся зрачки и высунутый кончик языка.

    Он погрузил свою пятерню в мою вагину, и по промежности потекло. А потом, аккуратно, пальчиками пропихнул капусту во влагалище. Сначала я ничего не ощущала, но когда он проделывал это в четвёртый раз, утрамбовывая капусту в ****е, мне показалось, что я превращаюсь в колбасу!

    А Зойкину ****ень (!) удалось заполнить, только запихав в неё семь горстей капусты!

    Зойке казалось, что у неё не влагалище, а фельдиперсовый чулок: в ****у запихивали одну горсть капусты за другой, а ей всё было мало, и мало, и мало.
 
    Сок, сочившийся из ****ы, раздражая холодил и, струясь по ляжкам, капал на землю.

    Мухи, высосав сок из капусты на земле, ползали в поисках ещё одной кучки, и, учуяв запах, взлетали, жужжа как бомбовозы, и пикировали на лужицы под наши попки.

    Меня передёрнуло – Бррр! – а Зойка визгнула, чувствуя, ползающих по её ляжкам и промежности, мух.

    У Урки загорелись глаза, он раздвинул Зойкину ****ень, и в образовавшуюся щель, поползли мухи!

    Фармазон резко сдвинул свои губы и прислушался, улыбаясь.

    В зависшей тишине, даже Зойка затихла.

    Отчаянное жужжание, попавших в ловушку мух, услышали все!

    Урка раздвинул губки, и ошалевшие, окосевшие и ослепшие от яркого света мухи, стали вываливаться из Зойкиной ****ы!

    Оставив Зойку, истекающую соком квашеной капусты, он раздвинул мои губки, и когда назойливые и глупые мухи полезли, отталкивая друг друга, в половую щель, резко свел их!

    Но манёвр оказался неудачным: или мои губки были слишком скользкие, или слишком упругие, в общем, двух мух он зажал между губок и они, отчаянно трепыхаясь и вереща, как резаные, стали, изо всех мухуйных сил, выкарабкиваться.
Оооо!

    Это было и мучительно, и приятно одновременно: с одной стороны, я, брррр, представляя, как они там трепыхаются, вся (!) покрылась пупырышками и мне казалось, что противные мухуи ползают у меня в животе, но их трепыхания и крылышками, и лапками, и постепенное продвижение к свободе, было, скажем так, щекотно (!), и от вульвы, удушливой волной, плеснуло к груди сладострастием. И когда мухуи вырвались из западни, и обиженно жужжа и барражируя, улетели, Урка раздвинул мои губки, и из ****ы вывалилась задохнувшаяся муха, со слипшимися, не то от сока капусты, не то от моего сока, крылышками.

    Передохнули?! Думаете это всё? Ага, как бы не так! Наши мытарства, а может и не мытарства, только начинались.

    – Давай хлеб! – приказал Урка, Тарзану.

    – А чё это ты командуешь? И для чего он тебе?

    – Щас узнаешь! – Урка стал выгребать капусту из Зойкиной ****ищи, шуруя в ней своей шаловливой ручонкой

    – Эй ты там! Полегче ручонками! Не в своей жопе ковыряешься! – выкрикнула Зойка и дёрнулась, сдерживаясь, чтобы не заржать: было очень щекотно.

    Урка вздрогнул и стал действовать осторожнее.

    Когда наша компания находилась на свалке, из-за угла пятиэтажки, выбежали местные подростки с футбольным мячом, но увидев служивых, примолкли и перешли на шаг.

    – Тээк! – Кошкодавленко обошёл мусорку и ткнул пальцем в мальчишку, которому, на вид, было не больше тринадцати – Шкет, а ну ка, марш домой к мамке!
Шкет, послушно развернулся и пошёл назад.

    Это ж надо? Кошкодавленко, оказывается, чтил кодекс и не хотел, чтобы подрастающее поколение совращалось непристойностью, творящейся за кучей!

    Видимо, с местными, наши были знакомы: Кошкодавленко, скользнув по оставшимся глазом, хмыкнул и мотнул головой, словно бы приглашая.

    И теперь на нас с Зойкой, растележившихся на рваном кожаном лежаке, пялились уже девять с половиной пар глазёнок, горящих похотливым любопытством.

    Под Зойкиной попой оказалась такая куча капусты, что у вновь прибывших округлились глаза.

    Из меня Урка выгребал уже осторожно, но, всё равно, было очень щекотно и я, не сдержавшись, хохотнула и поёрзала попой.

    – Дай! – закончив гинекологическую процедуру, Урка взял куски заплесневевшего хлеба с личинками.

    – Щас, щас и вы своё получите – Урка разговаривал с тараканами, которые топорщили свои усы из-под лежака

    – Ну ка! – обратился он к Утюгу – Раздвинь-ка ей губки

    Дрожащими руками, Утюг, раздвинул мои опухшие губы, а Урка стал крошить в разверстую щель хлеб с личинками. Личинок, их копошение, брррр, я сразу почувствовала.

    Урка отодвинулся к Зойке, и тараканы рванули за крошками, или за личинками, в мою киску. Эти шустрые насекомые, прямо запрыгивали на меня, и, замерев, на мгновение, перед провалом, и пошевелив усиками – ныряли! Я ощущала, как они плюхались на крошки во мне, потом замирали, хватали личинку и, также шустро, выскакивали назад, прыгали на землю, и удирали под лежак! У тараканов не было суетни, как у бестолковых мух. Всё было слаженно, как у солдатиков. Как только один спрыгивал с добычей на землю, другой запрыгивал на меня и…