Рецензия на спектакль Папа, мама, я и Сталин,

Три года тому назад, в допандемийном мире мне посчастливилось попасть на "Ночь в театре" по заданию редакции. Это был Театр Марка Григорьевича Розовского, Театр "У Никитских ворот". Потом был спектакль "Песни нашего двора", которым я встретила свой день рождения. И это был самый счастливый вечер в моей прошлой жизни, до ковида.
А потом я решилась сходить на самый сложный спектакль "Папа, мама, я и Сталин". Одноименную книгу Марка Григорьевича Розовского прочитать до конца я так и не смогла. Несколько раз принималась за чтение, но не могла пройти дальше двух-трех глав. К этой книге, как и к спектаклю, надо подходить в свое время. Надеюсь, что теперь смогу прочесть ее целиком.
Три года назад я спешила написать рецензию о том спектакле, но на пятом или шестом черновике сдалась.
Только сейчас мне удалось закончить заметку. Без черновиков.

Сталинизм, тоталитаризм и соцлагерь, как отдельная карательная система, придуманная нелюдями для людей - тема настолько избитая в интернете и прессе, что большинство людей проходит мимо, только встретив в тексте "Сталин, гулаг, репрессии". Хватит, мол, хватит о том, что заросло, зарубцевалось и закольцевалось с нашей историей.
Но проблема в том, что наша история вариативна в каждом отдельном случае. И если рассказы бабушки или дедушки, помнивших о тех временах, поколения 30-40 летних еще застали, то следующее поколение уже выросло без необходимой "прививки страха и ненависти". Антипрививочники здесь победили, новые поколения получают нормированную историю России без всякого интереса, для ЕГЭ, но не для себя лично. Ненормированная история страны, безлимитная версия познания им не интересна. Надеюсь, что до поры до времени.
Что имеем в сухом остатке? Неонацизм, инфантилизм, аморальность. Исключения есть, но их недостаточно, чтобы изменить общую ситуацию.

Спектакль Марка Григорьевича обо всем этом сразу. И намного больше. Настолько, что отходят на второй план лагеря и протоколы допросов, бесчеловечная система и нечеловеческие условия тех лет. "Папа, мама, я и Сталин" - спектакль и явление любви. Такой простой. И такой огромной. Бессмертной? Нет, смертной, человеческой, живой.

История семьи, баллада о родителях, принесенная в ладонях в четыре стенки, воздвигнутые на небольшой сцене Театра "У Никитских ворот".
Здесь выкрикивает мама в исторический для всей России день в марте 1953: "Сдох!". И этот выкрик - ответ на давно мучивший меня вопрос.
Это сегодня именем Сталина щеголяют несмышленыши на просторах интернета и взрослые яростные активисты по поводу и без повода. Но если быть честным с собой, то люди делятся на тех, для кого Сталин умер, и тех, для кого он сдох.
Здесь папа выкрикивает: "Расписался", когда идут допросы. И проходит путь от коляски до коровы, от маленького своего сына до режиссера, что стоит в первом ряду, лицом к сцене, на которой играют его собственную жизнь.
Здесь свет и музыка, слепота и прозрение в паузах.
Но над всем этим повествованием - перед ним, перед родителями и зрителями, стоит Марк Григорьевич в первом ряду. И говорит - не словами, а всей своей судьбой и театром, всеми своими книгами и спектаклями только об одном.
"Папа, мама, я и Сталин" - это удавшийся разговор по душам. Автор обернулся, вернулся в самое начало своей жизни, самого себя, к родителям и той истории страны, что прожил. И говорит не со Сталиным. Не с государством или строем.
Автор проходит время и на каждом спектакле говорит с родителями. Это тот самый разговор, который даруется не каждому повзрослевшему ребенку. Гораздо чаще мы говорим все это, когда уже поздно, и обычно над могилой.
Но Марк Григорьевич начинает спектакль, и возникают его родители. И он слушает их, и отвечает им. От спектакля к спектаклю, в России, в других странах...

Сбывшийся разговор. Случившийся разговор. И зритель не ощущает себя подслушивающим, он ощущает себя свидетелем, а к финалу - и собеседником.
И когда звучат последние слова, театр и биография сливаются, история страны и история любви сливаются, проживаются всем залом.

Какое это счастье - успеть поговорить с мамой и папой. Услышать их. Понять то время, в которое они жили. Понять их самих. Сказать им, что понимаешь. И сказать, как ты любишь их. Просто любишь. Всю свою жизнь, и после того, как они уйдут.
Марк Григорьевич, спасибо.

С уважением и благодарностью, Диана Галли.