Поезд

 Стоял душный летний вечер. Дома, тесно смотревшие друг на друга редкими огоньками окон, сливались с общей массой синеватого фона, размытого боковым зрением. В глаза ударял иногда резкий свет автомобильных фар, так внезапно вспыхивающих из-за поворота. Я смотрела в асфальт, наблюдая за бегающими вокруг меня тенями, в том числе моей – тёмной, мрачной, восстающей в оранжево–жёлтых пятнах фонарей.

 Подул прохладный ветер, вселив в меня подобие оживлённости. Я вдохнула полной грудью, желая сохранить этот свежий глоток воздуха внутри себя. Меня окатила мелкая дрожь, но на этом вечернее дарение исчерпало себя.

 Деревянная дверь подъезда была распахнута, будто любезно приглашая на ступеньки, восходящие в беспросветную тьму. Если купишься на это лукавое приглашение, взберёшься на лестничную клетку, то дверь позади захлопнется. И ты в ловушке, погребённый под тяжестью бетонных или чёрт знает ещё каких стен, в темноте, наедине с жужжанием соседских голосов и электричества.

 Пятый этаж, последний в доме. Налегке дойти до него было проще простого. Как хорошо, что за спиной давно нет глуповатого "багажа знаний" в виде школьного портфеля.

 Я постучала. Очень неуверенно, потому что в доме стояла сонная тишина, которую было страшно тревожить. Где-то включалась и шумела вода, где-то что-то шоркало, где-то просачивались на лестницу вибрации голосов...

 Замок щёлкнул. Дверь лениво отворилась, и житель квартиры, ухватившись за дверную ручку как за единственную опору, предстал передо мной обвисший, еле стоявший на ногах и упирающийся локтём в дверной косяк.

 – А. Ты. Проходи, – прохрипел он вместо приветствия. Я зашла. Дверь шумно захлопнулась, и этот звук прокатился раскатом по ступенькам до самого крыльца...

 Неотёсанный юноша сел у стены, вытянул ноги, пригладил волосы и сонно провёл рукой по лицу, будто желая стянуть его с себя и выбросить.

 – Ты что, пил?

 Он непонимающе поднял глаза. Руки вяло упали меж раздвинутых ног.

 – Пил, спрашиваю?

 – Делать мне не... нехер. Я спал. Тебя не ждал, вообще-то.

 Он тупо смотрел перед собой, склонив голову. Я глубоко вздохнула, стискивая зубы и сдерживая поток мата, который страстно хотелось вылить этому оболтую на голову.

 – Через час, – я указала на наручные часы, не сводя глаз с Вали, – У нас электричка. И если ты сию же минуту не соберёшь свои пожитки, то ты, болван, останешься здесь. Копить тебе деньги на новый билет никто не будет. Иди умойся, бестолочь, хоть проснёшься.

 Валя протяжно застонал, закачал головой и вытянул руки. Просыпался. У него явно не было сил спорить, что меня несомненно радовало. Он поднялся и, пошатнувшись, шлёпающими тяжёлыми шагами ушёл в ванную.

 Зашумела, звонко зажурчала вода. Я сошла с места, сунув руки в карманы штанов, и бездумно отправилась в кухню. Стукнув по переключателю, я с досадой обнаружила, что свет здесь не работает. Во мгле кое-как удалось разглядеть место под люстру – выпуклую резную окружность на потолке. Из её центра торчали несколько проводков. "Ясно", на выдохе шепнула и села за стол, закинув на него скрещенные ноги. Сомнения в этом поступке отпрянули, как только я вспомнила брошенную около кровати тарелку с кружкой. На кухне здесь не едят.

 Невзначай вспомнились песни, которые не так давно наполняли серость моей квартиры. Я стала воспроизводить музыку в своей голове, почти беззвучно подпевая и качая головой и ступнями в такт.

 "Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, Вряд ли поймёт того, кто учился в спецшколе..."

 Я отбросила лишние воспоминания и продолжила мелодично бубнеть под нос текст. Это занятие прервал Валёк, заслонивший свет из прихожей своим силуэтом. Я подняла глаза. Мне померещилось, что передо мной тень без лица, однако очень быстро глаза разглядели в этом стройном пятне моего товарища.

 – Ну я всё.

 – Что всё?

 Валя пожал плечами, поворачиваясь в полупрофиль. Стало хорошо видно раздельные чёрные пряди волос, с которых покапывала вода.

 – Ну... Собрался.

 Он, как виноватый, опустил взгляд. Взъерошил волосы, стряхивая с них излишки воды.

 – В трико поедешь? В водолазке? Не смеши меня, оденься прилично. И побыстрее, нам до вокзала ехать пол часа. Ты вещи собрал?

 – Собрал.

 Он уже пободрее ушёл в спальню. Я слышала его возню, иногда он кряхтел, видимо с усилием натягивая "приличную" одежду.

 Взгляд зацепил мелькнувший за окном свет. Это у кого-то в соседнем доме провода от переключателя заканчивались лампочкой, а не ветвистой оголённой лапкой.

 С тяжким вздохом Валя снова появился в проёме и развёл руками.

 – Ну? Годится?

 Такие же поношенные штаны, впрочем более приличные, чем спортивное трико. Хотя бы не мятые. И рубашка, будто найденная на дне прабабкиного шкафа... Мне она нравилась. На груди там была недлинная шнуровка, а рукава – как оно называется, рукава епископа, – так подчёркивали тонкие руки Валентина, что любоваться я могла хоть всю ночь. На лице засияла улыбка гордости и радости.

 – Выглядишь восхитительно. Charmante.

 Валёк усмехнулся и поблагодарил меня. Я проследила, как он вошёл в прихожую, будто наблюдая за другим человеком. Была, определённо, разница между лохматым юношей в старой затёртой водолазке и мятых штанишках и высоким, темноволосым, слегка взъерошенным молодым человеком с тонкими пальцами, тонкой талией и чарующей искренней улыбкой – что видимой, что сокрытой в малость затуманенных сном глазах.

 – А вещи где?

 Он, завязывая шнурок туфли, кивнул на ящик комода. "Там." Я посмотрела на него, стараясь избежать столкновения со своим отражением в полноростном зеркале. Но эстетическое самолюбие пересилило меня. Вот она я, стою, за какие-то сорок минут до того, как сяду в электричку, которая увезёт меня, вопреки цоевским строчкам, туда, куда я хочу. Впрочем, не до конечной – после электрички нас с Валей ждёт тесный, многолюдный, гремящий колёсами поезд.

 Мне почему-то показалось, что именно в эту минуту всё меняется. Я жадно впилась в своё отражение взглядом, будто боясь, что через два дня, через неделю я посмотрюсь снова и увижу другого человека. Меня так пугала эта мысль, что я отвернулась, показав отражению спину. Вся моя суть нахмурилась. Валя, копошась позади, достал из комода большую сумку, не заполненную даже наполовину.

 – Это твои вещи? Все?

 Он неловко выпрямился, обеими руками скомкав сумку как рулон.

 – Да, там... Немного было. Одежды чуток, горстка книжек и одиннадцать кассет с проигрывателем...

 – А постельное бельё? Вещи переодеться? Нам неделю в поезде трястись, Валя.

 – Всё там же. Я не ребёнок, хватит меня учить! Что надо, то взял. Пошли уже.

 Мы выключили везде свет, вышли и заперли дверь. Новосельцы объявятся завтра утром, ключ у них есть, а нам до них нет никакого дела.

 Я забежала в свою квартиру, похватала сумки с вещами (в том числе чемодан) и, убеждённая в том, что всё в порядке, торопливо выбежала, – благо, первый этаж. Валя был уже в машине такси.

 Водитель помог затолкать сумки в багажник, уселся, уселась я, оставив одну из сумок на коленях, и хлопок двери ознаменовал начало пути.

 На вокзале, расплатившись с таксистом и поспешно понабрав сумки чуть ли не в охапку, мы с Валей побежали до перрона. Проводница проверила наши билеты и любезно помогла пронести сумки в вагон, где мы проторчали ближайшие несколько часов.

 Уже во Владивостоке, рано утром, мы купили билеты на поезд и наконец-то по-настоящему покинули этот край России, где оба выросли. Впереди была целая неделя грохота колёс, чужих храпов, бесстыжих и неизбежных подслушиваний и нетерпеливых, коротких разговоров о грядущем будущем. А в основном – впереди было просто обстоятельство жизни, обдумывать которое не хотелось из-за его грандиозности, и мы оба просто жили в нём, не то обеспокоенные, не то очарованные новым, удачным рывком из болота забвения и наскучившей серости в мир.