КОНЬ

               

                Родился конь
                Говорят, что родившийся в созвез-дии               
                Скорпиона конь приносит беду...

                1

- Мальчик, отойди от машины! А-а!..
- Что-что?..
Петя открыл глаза. Под потолком плыли уже ставшие привыч-ными образы: овёс, дубовые балки перекрытий, полупустое корыто, едва уловимый аромат хмеля, сонный  шмель стукнулся в стену овина и упал в сено, грив-в-в-в-в-ва…
- Ты чего? Напугал.
Люба, грузная плосколицая немолодая женщина лениво потяги-валась, выпроставшись потным телом из-под одела. Стояло начало июня.
- Петя, оглох, что ль?
- Чего тебе? – раздражённо спросил он, взял с тумбочки часы и надел на руку. – Приснилось… ерунда.
Петя попытался вспомнить сон: какой-то закоулок, его «Моск-вич» стоит у пожарной лестницы и ест овёс, внезапно к нему подбе-жал горящий подросток, даже не подбежал, а бежал, бежал он быстро, плавно, словно бы на ходулях, но всё никак не мог прибли-зиться к «Москвичу». И тогда Петя в ужасе закричал…
 Он снова открыл глаза. Оказывается, он и не заметил, как про-валился в сон. Жена по-прежнему лежала рядом и гадко храпела. Петя хотел посмотреть время, но часов на руке не было, на тумбоч-ке их тоже не оказалось. Тогда он вспомнил, что забыл их в курил-ке на работе. Работал он стропальщиком на заводе Тяжёлых штам-повок. Лето выдалось жарким, и в последнюю смену, особо упрев, Петя снял часы – под кожаным ремешком уже краснела прелая бордовая полоска.
Петя потрогал покрасневшее запястье.
Перед глазами медленно поплыли висевший на стене хомут, стремена, ржавая узда, бочка с водой, круп в яблоках…
Его забытье оборвала грубо шарудящая у него в трусах рука жены.
- А-а-а! – заорал Петя и в испуге скатился с кровати.
- Ты чего?
- Я, й-а, я… – Петя, как мог, старался прикрыться углом одеяла. – Я плохо себя чувствую. – промямлил он.
- Это я себя плохо чувствую! Уже две недели плохо себя чув-ствую. Петенька. – смягчилась она. – Что случилось? После того, как ты вернулся со своего этого отпуска, ты какой-то странный.
- Й-а, я устал, н-на работе устал, а отп-пуск, к-климат, врач ска-зал, я, я сам подумал – климат, я устал.
Петя осторожно, боясь заголиться, взобрался на кровать и, до-ждавшись, когда жена отвернётся, ощупал перетянутые бинтами ватные тампоны у себя между ног.

                2

Жара спала. Пятница неумолимо подходила к концу. Петя с наслаждением вдыхал жар раскалённых заготовок грудами томив-шихся в ящиках у кузнечных прессов: раскалённо-белые, раскалён-но-алые, уже посеревшие… Вот Лысый вцепился щипцами в чугун-ный блин, повис всем своим тощим телом на цепи, что держала щипцы, рывком головы закинул мешавшую каску на затылок и ловко вставил блин в захват. На пол со станины полилась охла-ждающая жидкость.
«Мутная, как первая сперма».
Нет, Петя не получал удовольствия от созерцания всех этих ра-бочих перверсий – Петю окрыляло другое: сегодня пятница, 16-15 – конец смены, 17-06 – автобус в Кастрицу, 19-
- …десять, ну от силы, пятнадцать – я у мамы, а там ОН!…
И, уже не скрывая слёз умиления, Петя наблюдал, как Лысый от-вёл щипцы, как впился огромным промасленным ботинком в педаль подачи, как, зашипев тысячью мехами, опустилось многотонное те-ло пресса на тело станины, моментально поглотив пространство низким басом грохота и превратив чугунный блин в заготовку для цапфы. Как схаркнул и снова в тысячный раз за смену откинул на затылок каску Лысый, как сощурился рыжим глазом на закопчен-ный датчик давления, как Серый гаркнул на зазевавшегося салагу, что стоял на подаче, как тот кинулся суетливо разгребать затор на линии…
- Эй! Эй! Э-э-эй! Эй! Петро, мать твою, заснул что ли!?
Подкова над входом «на удачу», перетянутый дротом мешок с бураками, воробьи плещутся в корыте с чистой колодезной водой…
- Петро! ****ь! Забирай!
Петя включился. В промежности ныло, видимо пора было менять тампон. Прямо в лицо ему дышал гнилыми зубами, перегаром и вчерашним луком Лысый. Судя по движению губ, он говорил. На заводе стоял такой шум, что приходилось всю смену ходить с за-тычками в ушах, а разговаривать исключительно посредствам же-стов да крика лицо в лицо, «рот в рот», как это называли сами ра-бочие.
- Забирай, ёбть!
Раскалённые добела заготовки цапф горой возвышались над рё-брами контейнера. Серёга прямо с поста протянул руку с сигаретой – та моментально вспыхнула. Вспыхнула, конечно, не вся – Серёга ведь опытный кузнец. Предварительно он смочил сигарету слюной, сухим оставив лишь кончик. Петя улыбнулся, привычно деловито сощурился окатившему его жару, такому привычному и сладко пахнущему, подвёл цепи крана под «уши», застропил, дал команду. Ящик взмыл в воздух, качнулся и, теряя на ходу заготовки, по-мчался к железнодорожной тележке. Быстро остывая, цапфы прямо в полёте превращались из платиново-белых в ярко алые. Они горо-хом, утопая в общем грохоте, сыпались по проходу на бетонный пол, сбрасывая оплой и салютуя искрами...
Губы с колючей редкой щетиной, большие с палец зубы, кислый аромат перебродившего овса, мощные крутые в яблоках бёдра…
Петино лицо снова растянулись в улыбку.

                3

17-06, 07, 08, 09
- Десять. – руки Пети холодели, ему казалось, будто что-то внут-ри него умирает с каждой секундой и что этого чего-то в нём оста-лось так мало, что… мало, маломаломаломало…
17-11
Переполненный людьми автобус со скрипом распахнул двери, из салона пахнуло человеческим жаром. Пете показалось, что он орёт на водителя, плачет, говорит, что нельзя так относиться к людям, что нельзя так ненавидеть их за глубокие чувства, что бабочки не для того порхают…
Постепенно люди порассосались, в салоне сделалось просторнее и отчего-то умиротворённее, за окном уже мелькали знакомые с детства виды: поля, скирды, сушилки, телеги – порожние и с сеном. Петя осторожно потрогал разбитый нос, отнял напитавшийся кро-вью платок, убедился, что кровь больше не идёт.
19-08
 «Кастрица». Короткая перебежка от остановки к сельмагу. 19-09. Второй от поворота дом, дом в котором Петя родился и вырос, дом из которого он ушёл в армию, белого кирпича, дом в который после не вернулся, повстречав, «залетев» и осев в городе. 19-10. Калитка. Бег мимо крыльца, сагиттально распиленная выкрашенная в чёрный цистерна с парной водой, десять метров через двор,  овёс, дубовые балки перекрытий, полупустое корыто, едва уловимый аромат хмеля, сонный  шмель стукнулся о стену овина и упал в се-но, грив-в-в-в-в-ва… висевший на стене хомут, ржавая узда, бочка с суслом, круп в яблоках подкова над входом мешок с бураками во-робьи плещутся в корыте с колодезной водой губы в колючей ред-кой - Мухортый! – немо прокричал Петя и припал губами к губам коня.
Он впился языком в его зубы! вынудил ответить поцелуем, за-плакал! вдохнул выдыхаемый Мухортым воздух – кислый, травя-ной, хмельной, здоровый, молодой…
- Игр-р-р-р, игр-р-р-р-р. – ржал Мухортый и, млея от ласк, бо-дал Петю в живот, в пах. – Умгхр-р-р. – распахивал огромные, словно уши ноздри он.
- Ну, тише, тише. – едва дыша от возбуждения, Петя нехотя от-странял от себя тяжёлую морду. – Нельзя, нельзя, милый, доктор сказал, нужно потерпеть. Потерпи милый. Ты знаешь. – беспомощ-но произнёс он. – Мне кажется, Люба подозревает о нас. Я не знаю, что делать.
Воробьи сбивчиво цивкали, плескаясь в полупустом корытце, разбрызгивая тёплую воду, топорща мокрые грубые перья
-  Агонируя.
 Вековая подкова над входом, работа прапрапрадеда, рессора вместо запора, коса на стене…

- Мама. – едва сдерживался от распиравшего его счастья Петя, четверть часа спустя сидя в прихожей на низкой дубовой лавочке и глядя в неинтересные и постылые глаза матери.
                4
   
     Люба ждала, когда Николай кончит. Стеная механически, думая о том, что натёрла коленку, она чувствовала, как мокрый волоса-тый живот Николая елозит по спине. Тут он резко и сильно ухва-тился за бока, задвигался быстро и беспорядочно. Люба чувствова-ла, что эрекция совсем покинула его. И едва успела подумать, что Петя тоже перед тем, как кончить крепко хватает её за бока, бывало даже синяки оставались, как на спину полилось что-то тёплое и вяз-кое, казалось, меньше всего напоминающее сперму. Люба вдруг представила себе, что у Николая пошла носом кровь, или потекли сопли.
- А-а-а. – Николай шумно повалился на кровать. – Постой. – глубоко и прерывисто дыша, сказал он. – Постой пока так немного.
Люба стояла раком, выгнув спину колесом и сведя ноги – стано-виться «красиво» она стеснялась.
- Чуть сердце… х-х… не стало-х. – всё не мог отдышаться Нико-лай.
- Тебе надо худеть. А впрочем, нет – не худей. Петя у меня ху-дой, а ты толстый. Мне нравится, когда вы со мной в один день… ну, это. Он утром, а ты вечером.
- Я же просил, не вспоминай о нём при мне. А он точно не вер-нётся?
- Точно. Я его матери звонила. Он уже там – по хозяйству возит-ся. Можно, я уже лягу – спина затекла.
- Ложись. Мне сюда ложись – я хочу посмотреть.
Люба поняла, чего Николай хочет и легла ему на яйца, так, что-бы член касался губ и носа.
- Знаешь, Коля, Петя какой-то странный стал в последнее время. Ты не заметил?
- Все заметили. – тяжело вздохнул Николай. – Ходит сычом, ни с кем не разговаривает, пугливый какой-то стал. Может, это возраст.
- Какой возраст – ему сорок два.
- А может он в секту какую вступил. Тебе никаких книжек на гла-за не попадалось? Адвентисты там, буддисты…
- Да нет, вроде.
Она переложила член на другую сторону, чтобы тот не мешал говорить.
- А-а, головку заголи. – как бы невзначай произнёс Коля. – Раз уж ты взялась… так я подумал…почему бы не заголить.
- Можно и заголить. – Люба оттянула кожицу и стёрла с выва-лившейся головки слизь. Член несколько окреп.
- Во-от, та-ак неплохо. – Николай поводил головкой ей по ниж-ней губе. – Приоткрой-ка ротик. Ну, пососи немного. Совсем чуть-чуть.

- Мне кажется, что Петя мне изменяет.


                5

- Иван Аркадьевич. – запинался в волнении Петя. – Христом-богом заклинаю. Ну, можно же! Можно! Ну, Христом-богом. Не за себя прошу – скотина томится. Ну, Ив…
- Пётр, Пётр, немедленно успокойтесь. – холодно дребезжал го-лос по ту сторону телефонного аппарата. – Во-первых, в вашем, э-э-э, моём наборе есть ампулка, там маркировочка проставлена «EX», один укол немедленно, а после перезвонишь.
В трубке послышались гудки.
Петя потерянно плюхнулся на кровать, его упорно не отпускало горькое чувство, будто бы он школьник, и вечером неминуемо нужно будет показывать маме дневник с двойкой. Сделав укол, Пе-тя несколько успокоился: не такими короткими показались теперь оставшиеся двенадцать часов – он и Мухортый, Петя и Мухортый, Мухортый и Петя…
Петя тяжело вздохнул.
Не таким далёким казалось теперь и грядущее перевоплощение, не такой бесконечно нудной мать…
Он ткнулся затылком в мягкий войлок свисавшего с печи одеяла и закрыл глаза.
Вспомнился ему день, когда он в первый раз увидел Ивана Ар-кадьевича, самого странного и красивого человека, которого ему доводилось встречать. Он не помнил, как шёл к клинике, как крас-нел в регистратуре, как вошёл в кабинет к пластическому хирургу, но навсегда запомнил петушиный глаз врача. Иван Аркадьевич страшно смутился тогда и поспешил надеть солнцезащитные очки. Уже много позже в приватной беседе он рассказывал, что решил протереть засаленные душки и опорки очков, и, когда вошёл Петя, без стука, даже не кашлянув, только-только положил те перед собой на журнал. Уже в первые секунды, сидя тогда на приёме, Пете бро-силось в глаза странное убранство кабинета хирурга: россыпь рас-писанных под хохлому яиц на столе – деревянные, оловянные, стек-лянные, гипсовые и даже одно серебряное, фигурки кур, на полоч-ке, скорее напоминавшей алтарь, осыпанная чучелами цыплят гор-до, явно символизируя величие материнства, возвышалось укра-шенное стразами чучело несушки. Плакаты, картины, календари, брелоки и даже китайский веер несли на себе гордый профиль ку-рицы.
- Зд-а…ф-тье. – едва ворочая языком от волнения, простонал то-гда Петя.
Доктор осторожно кивнул в ответ и поспешил надеть солнцеза-щитные очки.
Минут сорок Петя ходил вокруг да около, стараясь сначала от-тянуть, затем избежать, а после и вовсе отказаться от цели своего визита, пока Иван Аркадьевич, от природы проницательный и ар-тистичный человек ни вынул из кармана и ни положил перед собой левую кисть…

Раздался звонок телефона. Петя вздрогнул. «5-15-18» – простой номер. Звонила жена. Он долго глядел на видавший виды аппарат, колеблясь и, как и тогда, переживая трио – оттянуть, избежать и от-казаться. Но всё же ответил, испугавшись, что Люба не дозвонив-шись, приедет за ним.
- Ты? – сходу спросила она.
- Э-э-э, я.
- Пьяный что ли?
- Нет, что ты.
- Не забудь брынзы взять. Игорёк просил рыбы вяленой.
- Хорошо, привезу.
- Вечером приедешь?
- Как обычно.
Сам того не заметив, Петя выдернул телефон из розетки. Стран-ное чувство накрыло его. Петя с ужасом подумал, что в последнее время оно стало появляться чаще и сильнее – отторжение жены. Полное. Морально-соматическое. И самое страшное, что он пере-живал это, страдал из-за этого, страдал, видя, что не может уже скрывать своего выталкивания.
- Ведь Люба, в принципе, симпатичная женщина, я даже любил её когда-то. Сына мне родила здорового. Готовит хорошо. Почему я с ней так?.. Ведь даже притворяться не могу. Помню, когда мама начала стареть, заметно стареть, мы виделись с ней ритмично – раз в месяц. И каждый месяц она становилась другой. Я стал испыты-вать отвращение, целуя её в щёку, беря из её рук хлеб, заходя после неё в душ, сидя за столом… И ведь самое страшное, что мне с этим жить, как с увечьем, как с ампутацией. Она уже никогда не станет для меня светлым и чистым, чем-то тем… солнечным…
- С кем это ты, сынок?..

               
                6

- Ну, давай посмотрим, что там у нас.
Пока Петя раздевался, Иван Аркадьевич осторожно, чтобы не порвать, натягивал одноразовую перчатку себе на куриную лапу. Пальчики лапы не слушались, цеплялись коготками. Справившись с лапой, он натянул перчатку на правую кисть.
- Что-то как-то тянет. – Петя неуверенно приблизился к гинеколо-гическому креслу.
- Это пройдёт. – Иван Аркадьевич повертел перед собой обла-чённой в перчатку куриной лапкой. – У меня год тянуло, а теперь даже не замечаю. Куд-кудах. Как если бы с ней меня мать родная родила.
Послышалось далёкое глухое кудахтанье целого десятка кур, шелест крыльев, стоны. Иван Аркадьевич вынул из кармана мо-бильник, недовольно покосился на экран.
- Да, Арогон Арогонович. Да. Да-да. Да, Араг Арогоч, Да, да-да.
Он с чувством швырнул  телефон на кушетку.
- Заебал, упырь. – по слогам, словно бы наслаждаясь, произнёс он. – Та-ак. – он аккуратно отнял тампон.
Петя поморщился.
- Тебе не давит там?  - он кивнул на кресло. – А то у нас там борт протёрся, некоторые жалуются.
- Да вроде не давит. Просто щиплет там. – Петя покосился себе между ног.
- Ну, вроде всё в норме, швы ровные, почти рассосались. Кровь в губах циркулирует, преддверие влажное. Всё хорошо у тебя Петя, на следующей неделе можешь начинать половую жизнь.
- А-а, когда можно будет пенис пришивать?


                7

Лето в деревне, что может быть радостнее. Лето с конём в де-ревне, что может быть… Лето с любимым.
Лишь только рассвело, Петя схватил первое попавшееся под ру-ку полотенце, вывел из хлева Мухортого и поскакал на реку. Све-жесть! буквально железный вкус росы во рту! кислый пар в пахах мухортого! стук его копыт! Стук сердца Пети… Плавно покачива-ясь на мускулистой спине, он смотрел вперёд, лишь слегка припод-няв голову над головой Мухортого. Тёплая сивая грива, ледяной рассветный воздух, лесная и речная сырость, янтарь стволов. Петя не жил сейчас – он умер, и ему стало непреодолимо хорошо. Мёрт-вый, без забот, мёртвый, без боли, мёртвый, без… всего. Прямо на ходу скидывая кальсоны и увлекая за собой Мухортого, он зава-лился в обжигающую воду, повис на шее коня, поцеловал его, слов-но бы в дурмане заржал, в первый раз, не кривляясь и не прислу-шиваясь к себе, словно бы крикнул, словно бы выдохнул, он стонал и ржал, отталкивался от коня, погружаясь с головой в воду, стонал-ржал, стонал-ржал…
- Милый, мой любимый Мухортый. Как же я тебя люблю.
Мухортый выскочил на берег и стал качаться на спине. Влево, вправо! Подбежав к нему, Петя принялся целовать его живот, сос-цы, член…

- Здравствуйте, мама. – Люба взволнованно переступила порог дома свекрови.
- Любочка. А ты што ж это без звонка? А Петька что ж знал, а мне не сказал? Вот негодник.
- Да я так, мама. – Люба жадно и нервозно шарила глазами по углам дома. – А где он?
- Петька? Так на речке. Только светать стало, так он Мухортого под мышку и на реку. По полдня там может прохлаждаться. Вон, даже кровать не застелил, так и убежал.
Люба взвесила взглядом вскомяченную беспокойную простынь, на четверть выпростанную из наволочки подушку, валявшееся на полу цветастое лоскутное покрывало. Почему-то ей на мгновение привиделось, что Пете тринадцать, он убежал на речку, а она его старшая сестра.
- А мне вот скучно что-то… сделалось. – нарочито потянулась она, как спросонья, не переставая при этом тревожно изучать гла-зами постель мужа. – Думаю, дай к вам заеду. А телефон сломался вот и не позвонила.
- Да ты проходи, дочка. Парного молочка тебе сейчас налью, булка свежая. А вот и Петька прискакал.
Люба выглянула в окно. Петя раскрасневшийся, сияющий как новая медаль неспешно заезжал верхом в распахнутые ворота. Лю-ба глядела на него и тревога всё разрасталась в ней – такого счаст-ливого, красивого и молодого она его не видела с медового месяца.
Завидев её, Петя заметно растерялся, зачем-то ударил Мухорто-го ногой в бок, резко развернулся, словно намереваясь удрать, но тут же спрыгнул на землю и спешно зашёл в хлев.

- Привет. – Люба вошла вслед за ним.
- Бежала что ли? Запыхалась вон.
Петя снял со стены хомут и покрутил его в руках.
- А ты где это? Уф. – она сдула прилипшую к потному лбу чёлку. – Чего это ты такой? А? Петь, а?
- Чего?
- Ты это чего такой? Кто она? Я тебя спрашиваю, кто она?!
- Я на речку ездил. Мухортого вон вымыл…
- Покажи! Доставай я сказала! – она схватила Петю за штаны. – Показывай немедленно.
- Ты сдурела. Люба, чего ты хочешь?
- Я с мужем своим поговорить хочу. Признайся, ты изменяешь мне.
Пересиливая всё самое отвратительное, что только возможно бы-ло в себе пересилить, Петя обнял жену.
- Любочка. У меня никого нет. Я тебя люблю, только тебя одну. Ну что ты? Тебя люблю и верю тебе и хочу чтобы ты верила.
Петя говорил и чувствовал, как заводится, как реагирует на соб-ственные слова, чувствовал, как отвечает его словам жена. Тёплая, большая, пахнущая потом и помадой, жаркая, физиологическая мясная машина – она была неприятна ему, как кусок засохшей фе-калии во рту.
- Я люблю тебя, дорогая, очень люблю. – мял во рту язык Петя и чувствовал как семя перемещается по мочеполовому каналу. – Люблю, люблю только тебя…
Отвращение и обрывки далёких страстных совместных мгнове-ний, стыд за прошлое: они когда-то целовались, касались языками, ели слюну друг друга – семя максимально поднялось и вышло. Пе-тя, не стесняясь, застонал, максимально откровенно представив се-бе, как Люба какает.
- Лю-блю. – задыхался он.
Тут Люба резко его оттолкнула.
- А? – она с немым вопросом застыла, глядя на расползающееся по штанам пятно.
Петя, сам не заметив, помочился.
- П-прости. Мне, кажется, н-нехорошо.

- Петь, ты прости меня. – спустя час Люба с Петей сидели на кро-вати в его комнате.
Петя мелко колотился.
- Я чего-то напридумывала там себе. Какую-то любовницу там себе надумала. А ты у меня хороший, просто чувствительный. Это у тебя сейчас возраст такой сложный. Я попросила маму постелить нам в хлеву. Там свежо, сеном пахнет.
- Говном там пахнет. – недовольно буркнул Петя.
- Говном да сеном. Помнишь, по молодости мы частенько в хлеву того. – она рассмеялась.

- Ты коня хорошо привязал? А то испугается чего, да потопчет нас. – Люба расправила простынь, смахнула попавшее на неё сено. – Ну, прыгай в постельку.
Петя, молча, лёг.
- Я так соскучилась по тебе. – она погасила свет и легла к мужу. – Ты так похудел в последнее время. Ты что в штанах?
- Я буду спать в штанах. Любочка, я буду спать в штанах, я так привык, а ты спи, как тебе нравится.
- В штанах так в штанах. Дело твоё. – она погладила Петю по животу и запустила руку в трусы.
Петя покрепче прижал ноги друг к дружке.
– Я так соскучала по тебе, милый, ты совсем забыл обо мне. – она вынула член из штанов и легко подрочила. Привыкший к её рукам тот быстро встал.
Люба попыталась перевалить Петю лицом к себе, он тот словно бы прилип к простыни. Тогда она сама села на него.

- М-мух, Мух-хортый. – слёзы так сдавили Пете горло, что он едва мог вдыхать. – Мухортый, прости. Это она. Прости меня. Я не хотел этого. – он беспомощными руками указывал на бледный прямоугольник простыни. – Я тебя люблю. Это всё она. Я же вижу, как ты мучаешься, как страдаешь. Я всё вижу.
               
                8

День близился к закату. Петя сидел с мамой в тесной жаркой ку-хоньке, в руках его подрагивала скрынка с молоком. Где-то в глу-бине погреба надрывался сверчок. Так и не найдя в себе силы от-хлебнуть, Петя поставил скрынку рядом с собой на лавку и застыл глазами на привезённом им из города рюкзаке. В цветастом рюк-зачке притаился чёрный ПОЛОРОИД. При мысли о фотоаппарате сердце Пети тут же предательски сжалось и дальнейшие свои со-кращения продолжило с болью.
Мама сидела у окна, как обычно, на самом краешке табурета. Сухая, едва различимая под пестрядинным платком она узловаты-ми руками чистила картофель и, то и дело, поглядывала на привя-занного к овину Мухортого. Тот, словно бы чуя неладное, мотал головой и топтался на месте.
- ама. – севшим тенорком произнёс Петя и испугался собственно-го голоса.
- Что сынок? – она отложила нож и поправила сползший на лоб платок.
Петя откашлялся.
- Н-ни чего. – он резко встал. – Й-йя п-пойду, п-пройдусь.

- Муха, славный мой, Муха моя. – он прижался щекой к его огромной горячей морде. – Любимый. Как нам быть дальше? Я не могу решиться. Что нам дела…
Петя замер, явственно почувствовав на себе взгляд. Не чей-то, не случайный, а… взгляд? Обернулся. В золотом огоньке окна ога-рочком тлела голова матери, спичечной головкой показалась она ему, спичечной головкой в спичечном коробке.
- Неси мой дом скорей в костёр, а то я в нём совсем замёрз.
 Петя видел, как мама встала из-за стола, ссыпала начищенную картошку в кастрюлю, отёрла фартуком руки и вышла в прихо-жую.
- Пойдём, мой сладенький. Сегодня я уже не смогу. – устало вы-дохнул Петя.
Он завёл Мухортого в хлев, скинул с него подпруду, горячей ла-донью провёл по жёсткой шерсти.
- Давай я тебя помою.
Петя принёс воды. Нагревшаяся задень, та пахла бочкой и мазу-том. Сначала он с ковша окатил Мухортого: голова, спина, хвост, затем зачерпнув ладонью, стал вымывать ему ноздри, глаза, уши, рот.
- Я люблю тебя. – на слезах одним духом выпалил он и поцело-вал его в зубы. Лаская языком его язык, шепча рот в рот и страстно гладя: грива, уши, шея… -  Петя заводился от своих же слов. - Сей-час маленький, всё будет сейчас. Я знаю, как ты ждал. Сейчас.
Он скоро скинул оставшиеся ещё от отца армейские кальсоны и встал перед Мухортым раком.
- Давай, понюхай. Я кобыла. Сегодня я для тебя кобыла. Поню-хай. Полижи.
Он привлёк морду Мухортого к себе, потёр взмокшее влагалище.
- Умбрр-р-рр-р. – встрепенулся Мухортый.
- Ну, нюхай же. Тише же. Я твоя кобыла.
Мухортый стал жадно вылизывать Пете влагалище.
- Вот так, милый. Какой у тебя мощный язык.
Пьянея от страсти, Петя ухватил Мухортого за член, тот уже окреп и длинной колбасой свисал между копыт, едва ни касаясь земли.
- Давай, мой сладкий. Сейчас ты будешь во мне. Сейчас.
Петя стал обсасывать Мухортому член. Тот был такой толстый, что Петя с трудом мог взять в рот только часть головки. Просунув руку Мухортому под яички, он трепетно их помял, проскользил к анусу, ввёл туда пальцы.
- Всё, пора, давай.
Откинувшись на спину, Петя вцепился обеими руками Мухорто-му в передние копыта, подался торсом, сам насадился на член и плавно задвигался.
Утопая в пронизывающих тело оргазмах, он глядел на брюхо Мухортого – сильное, ровное, на нём почти не было шерсти. Оно казалось небом. Вот открылись глаза, пулемётная лента маленьких смертей – небо лиловое в неоновых воронках пульсирует сахарной сыпью, закрылись глаза, член Мухортого буравит тело, сотрясают-ся кишки, печень, сердце, казалось, он способен добраться до самой глотки, расплескался желчный пузырь, открылись глаза, четыре коротких сладостных выстрела, небо бездонно черно, чернее кос-моса, закрылись глаза, спина стесалась о цементный пол, член в миллиардный раз пронзает тело словно шампур, очередь оргазмов, Петя закричал, ещё очередь, вспышки, ещё очередь, грудь вдави-лась, доступ воздуха прекратился, открылись глаза, слёзы счастья, небо – кратер извергающегося вулкана.
- Я умираю! – завизжал Петя.
Мухортый припал на одно колено, правое копыто заскользило по цементному полу и упёрлось в корыто. Развернулось ведро с суслом. Петя ощутил тяжесть конского тела на себе. Мухортый за-двигался быстрее, в пылу, взял в рот Петину руку. Мощный язык, мощный член, тяжёлое мощное тело, кислые пахи… Петя почув-ствовал, как умирает и тут же рождается – раз за разом. Муки и святой экстаз, муки и экстаз. Мухортый кончил, вскочил, зашатал-ся, словно недельный жеребёнок, встряхнул головой, попятился. Петя лежал на полу в соплях, слюнях, поту, в разлившемся сусле, носом шла кровь. Лежал, раскинув ноги и по крупицам собирая впечатления от первого члена, члена любимого, члена коня…

- С добрым утром. – Петя поцеловал мать в щёку.
Что-то произошло в его сознании за эту ночь.
«Сухая и твёрдая щека…»
 Или это член провёл работу, или он постарел, или спавший в нём преступник, наконец, проснулся и сделался лёгким как пух.
-Мама. – Петя прислушался к своему новому голосу. – Я тут фо-тоаппарат у знакомого попросил, хочу тебя сфотографировать.
- Ой, я не готова. – мама смешно потрогала своё бескровное ли-цо.
- У тебя полчаса на сборы. – сухо произнёс он. -  Сходим к речке.
Петя с трепетом и страхом внимал собственному голосу, словно бы подслушивая интимный телефонный разговор старшей сестры, и наслаждался собственным холодом.
- А что мне придётся делать?
- Походишь, посидишь. – Петя неопределённо пожал плечами. – Мухортого с собой возьмём.
- И чего ты к этому коню так привязался? Что-то я не припомню, чтобы ты в детстве лошадьми интересовался.
- Ма-ма, полчаса. – Петя роскошно улыбнулся.

- Ну что, мам. Давай-ка сюда.
Выбросив ногу, Петя спрыгнул с Мухортого и, взяв маму под локоть, подвёл её к молоденькой берёзке, что коромыслом торчала из земли рядом с тёмно-рыжим покатым валуном.
- Вот сюда присядь, а нет, лучше приляг. Как вроде ты шла-шла и решила прикорнуть.
Мухортый заржал.
- И впрямь смешно. – сам себе сказал Петя.
- Что ты сказал, сынок?
- Я говорю, приляг и голову на валун положи.
Мама тяжело изогнулась, подмяла под себя коленку. Петя с от-вращением заметил её белые в кружевах панталоны.
- Вот, и голову сюда. Ага.
Он сфотографировал.
- Должно хорошо получиться. Давай-ка ещё так попробуем. – он взял маму за волосы и с остервенением стал бить головой о камень.


Когда Петя пришёл в себя, в ушах его гудело, во рту было слад-ко от крови, в руках паклей висели клочья седых в крови волос. Мама лежала метрах в пятнадцати, у камня, Мухортый ел её пере-мешавшийся с травой мозг.

                9

    - С конезаводчиком я договорился. – Петя разговаривал с Ива-ном Аркадьевичем. Стоя в будке телефона автомата и нервно накручивая провод трубки на мизинец, он, то и дело, поглаживал брючный карман. Тот топорщился от денег.
- С тем же?
- Да, тот же, что и кобылу доставал.
- Возраст.
- Его?
- Коня.
- Не знаю.
- Отследи, чтобы жеребец был, чтоб половозрелый, не слишком юный и не слишком старый, чтоб член был без узлов, тяжей. Жела-тельно племенной.
– Какой племенной! – вспылил Петя.  – Этот и то, как машина стоит. Простой конь будет. Что здоровый у меня справка будет. Да, деньги привезу тебе сегодня к пяти в клинику, там подробнее пере-говорим.
- А деньги откуда?
- Дом продал.
- С мамой?
- Она к сестре переехала. Вдвоём им легче жить будет. Да, Иван Аркадьевич, будем сразу и копыта ставить. Мне хорошо за дом да-ли.
- За один раз? – Иван Аркадьевич напряжённо засопел. – Ты можешь не выдержать, и реабилитация. Ты ж полгода в клинике проваляешься.
- Я потерплю.
Петя положил трубку.
 

- Люба, я уеду… на четыре месяца.
Быстро, но ровно перемещаясь по квартире, Петя аккуратными стопками раскладывал рядом с распахнутым чемоданом вещи: ру-башки, бельё, домашний халат.
- Ты бритву мою не видела?
- Как уезжаешь? – Люба в растерянности опустилась на диван.
- Я уеду на четыре месяца, это по работе. Ты бритву не видела? Наверное, у мамы забыл. Чч-ёрт. Ладно, новую куплю, электриче-скую.
- Что, прямо сегодня? – слёзы навернулись у неё на глазах. – Ты не можешь так с нами поступить. Петя, ты не можешь…
- Я вам денег там немного оставил. – он похлопал по лежавшему на трюмо конверту. – Как раз по пол моёй зарплаты на месяц.
- Нет. Я не про деньги. – Люба сидела с таким видом, будто не имеет сил подняться с дивана. – Ты меня не любишь? А как же… Ты всё же… Это она?.. Всё-таки она есть?
- Есть ОН. – сам того не ожидая сказал Петя, взял чемодан, туфли в свободную руку и вышел за дверь.

Выписался Петя из клиники уже поздней осенью. Но, ни про-мозглый, как никакой другой подходящий под описание затяжного позднеосеннего сплина день, ни ноющие операционные швы, ни предстоящая встреча с женой  не могли испортить ему настроения. Новорожденный Петя стоял сейчас на крыльце клиники, широком и чистом, как лист бумаги, как новая жизнь. Петя пересёк больничный дворик, свернул к пищеблоку и, прихрамывая, зашагал к проход-ной. Шаги его были неуверенные, болезненные – копыта взрослого скакуна всё норовили выскочить из колодок в ботинках. Обезболи-вающее начало действовать, и Петя прибавил шагу.
Любы с сыном дома не оказалось. Петя снял пальто, шляпу, прошёл в кухню. Сел за стол. Есть не хотелось, спать тоже – хоте-лось начинать… но что. Что начинать и с чего. Лёжа в клинике, он часто представлял себе, как вернётся домой, как, не извиняясь, а скорее бравируя, откроется жене, как вернётся на работу, как будет агрессивным, сильным, дерзким, как будет не защищаться, а напа-дать. Он даже завёл такую эротическую фантазию. Но фантазия бы-ла сладкой там, на казённой койке. А тут и сейчас – что? Вот он дом, его квартира, которую он же получил, работая мастером в ЖКХ, сюда же и привёз уже беременную жену, сюда же новорож-дённого Игоря, сына. Всё тепло собралось в этих стенах. И чертов-ски не хотелось осквернять их агрессией, пачкать их свой желчной сутью.

- А чего это ты не разулся? – послышался голос жены.
- А!? – Петя так дёрнулся, что едва не сбросил на пол хлебницу. – Хм. Заснул. – потёр он заплывшие глаза. – И не заметил.
- В обуви чего? – ненавязчиво разглядывала его Люба. – Мыла только с утра.
- Пепельница. – Петя только сейчас заметил на столе пепельницу с сиротливо прижавшимся к борту бычком. – Куришь?
- А, это… т-так, подруга заходила. Она курит.
- Ладно, неважно. – Петя встал, демонстрируя свой новый двух метровый рост. - Я буду спать в комнате Игоря. Он – с тобой.

                10

Стрелка часов перевалила далеко за полночь. Боль всё усилива-лась. Петя переложил копыто, что болело сильнее на одеяло, поду-мав немного, раскрылся. Боль была необычная, не пульсирующая, к которой он уже привык, а вязкая. Она представлялась Пете гро-хочущим в тоннеле поездом.
В глубине квартиры скрипнула дверь. Петя прислушался. Люба, это было понятно по шагам, прошла по прихожей и щёлкнула вы-ключателем.
- Боже. – простонал Петя и зажал уши.
Прикинув, сколько жена будет мочиться, он выждал и отнял ру-ки от ушей. Так и есть. Ночную гладь сладко царапал гул стреми-тельно наполнявшегося водой сливного бочка. Шагов слышно не было, видимо, Люба уже легла. Пете вспомнилось, как он менял ба-чок четыре года назад, как гадко пахло тогда далёкими испражне-ниями. Порыв ветра качнул занавеску и приятной свежестью про-ехался по покрытому испариной телу.
- Уж не заражение ли это?
Петя присел на кровати и потрогал больное копыто. С горестью вспомнил он, как неделю назад ушиб его о приступку в туалете. И снова этот туалет. Злой туалет, гадкий. Голгофа. Петина голгофа, на которую по несколько раз в день восходят его сын и жена. Он по-гладил жёсткую шерсть, что настилалась на копыто. И тут же вспомнил о Мухортом. Представилось ему, как тот сейчас спит, там у себя, в стойле. У Кабинина тепло и уютно, лучший конезаводчик в округе. Мухортому там хорошо.
После продажи дома, Петя поселил Мухортого у конезаводчика Кабинина. Дорогое и роскошное место. Часть денег он потратил на пластические операции: копыта, левое и правое, конский пенис, вла-галище он поставил ещё до продажи дома, конские губы стояли в плане на ноябрь. Оставшиеся деньги он отложил на содержание Мухортого.
- Ну что ж так болит? – проскулил он и на глазах его выступили слёзы.
Тут в дверь постучали.
- А? – немо протянул он, не успев сообразить, испугался он или озлобился.
- Петь, что с тобой? – послышался приглушённый сип жены. – Ты стонал? – она приоткрыла дверь.
Петя скоро набросил на копыто одеяло, но тут же понял, что это лишнее – в комнате стоял едва разбавленный лунным светом мрак.
- Только лампу не включай. Г-глаза болят. – запнулся он, раз-глядывая силуэт жены.
Какой-то неженой показалась она ему сейчас, какой-то посто-ронней… Он ясно видел её ещё крепкую грудь, прилившие сосцы; в короткой, вероятно, белой ночной рубашке она казалась молодой мощной девушкой.
- Можно? – кротко спросила она и присела на кровать. – Ты за-болел?
- Да. – севшим в волнении голосом ответил Петя и явственно ощутил, что хочет. Хочет, но не жену, не Любу, а ту незнакомку, что сейчас сидела у него на кровати в короткой, теперь уже яв-ственно читаемой белой ночной рубахе, с распущенными густыми волосами.
Петя погладил её колено. Люба томно вздрогнула.
- У  меня к тебе просьба. Не произноси больше ни слова, просто делай, делай то, что я буду говорить. И не спрашивай ни о чём. По-сле спросишь. Не спрашивай… После.
Петя откинул одеяло. Он уже знал, что сегодняшняя ночь для этой незнакомки последняя, что к утру она даже успеет остыть, и эта мысль заводила его.
- Петя, Петечка.  – прильнула к нему Люба.
- Я же просил, просил же. – властно, но тепло сказал он.
- Прости. Просотипростипростипрости. – зашептала она.
- Завяжи себе рот. Вон полотенце. Нет. Сначала засунь в рот но-сок, он чистый.
Люба покорно повиновалась.
- Сейчас ты будешь удивляться. – всё больше заводясь, говорил Петя. – Просто представь, что это сон.
 Он взял налитый кровью член в руку и коснулся им Любиного лба, провёл им по щеке. Та ответно прильнула к нему. Петя заметил тень, отбрасываемую ими на стене. Казалось, что девушка села у берёзки с огромным толстым суком, прислонилась к нему щекой. Он коснулся членом её подбородка.
- Возьми его в руки.
Люба обхватила член руками.
- Это мой новый член. Я сделал себе операцию. Помнишь, я уез-жал? Я не знал, как тебе об этом сказать, поэтому так странно себя и вёл.
Даже в темноте было видно, что Люба напугана.
- Не пугайся, ты привыкнешь. У меня теперь огромный член. Чувствуешь, какой он толстый?
Люба вела ладонью по телу члена, а он всё не кончался.
- Ну, хватит. – Петя коснулся её руки. –  Ещё наиграешься. Те-перь становись-ка рачком. На кровать становись. Но сначала…
Он вынул из-под кровати бельевую верёвку.
- Сначала свяжем тебе руки.
Люба уткнулась лицом в простынь. Петя соскочил на пол и затя-нул узел. Затем ещё одним полотенцем перевязал ей рот. Стуча ко-пытами, он отошёл от неё на полметра и пристроил член, натянул, словно вожжи верёвки и вошёл. Люба взвыла.
- Стоять с-сука. Представление только начинается. – прошипел он и тронул выключатель.
В стоявшем у стены зеркале вспыхнул Петя. Красивый Петя. Пе-тя неземной. Он с ужасом смотрел на себя. Громадные, похожие на обрезки полена копыта упирались в шкаф и стену, огромный мет-ровый чёрный в розовых пятнах член, искажённое ужасом лицо же-ны. Она глядела в зеркало и не моргала. Петя подтянул к себе «вожжи», поставил одно копыто на борт кровати и мощно задвигал торсом. Во взгляде Любы метался разбавленный оргазмами ужас.
- Кончай тварь. – Петя чувствовал, что член всё глубже погружа-ется в жену, противоестественно глубоко, словно бы она пожирала его… там. – Ко-ончай!
Петя перекинул «вожжи» ей через шею дважды и затянул. Лицо Любы побагровело и… вдруг осветилось, осветилось глубинной те-лесностью, всё, всю её женскую радость можно было сейчас прочи-тать в этом лице как в романе о любви. Петя уже видел, что она не дышит и не моргает, видел, что она уже почти не стоит на коленях, а лишь висит на его члене и «вожжах», возможно даже она уже умерла, но взгляд её жил, взгляд её горел, плакал и смеялся – Люба в первый и в последний раз была в Космосе.
Кончив, Петя вынул из жены член. Люба, словно бы снятая с но-жа повалилась на кровать. Взгляд её потух.
Очарование. Как мимолётно ты. Как неустойчиво. Незнакомка в белой ночной рубашке, как быстро ушла ты и как быстро верну-лась Люба с её неровными зубами, жирным лицом, скошенным подбородком, складками на шее, дурно пахнущим пупком, раздра-жением на лобке… Петя вглядывался в мёртвое лицо жены и с ужа-сом осознавал, что та со времени их последнего свидания сильно подурнела. Казавшиеся не такими явными непривлекательные чер-ты её, как то: немного мешковатый нос или те же зубы, плоские и щербатые, которые она всякий раз показывала улыбаясь, теперь словно бы вышли на передний план, исказив и без того ненавистное лицо памятью о молодости. Молодости их отношений, когда эти недостатки так же сильно мозолили глаз, но прощались… А потом они словно бы стёрлись с лица, превратившегося в образ, образ че-ловека который о тебе заботится, который родил тебе сына. Теперь она лежит – зубы, они словно бы втрое стали кривее, эти складки на шее…

Петя накрыл её лицо полотенцем. Полотенце было смешным с Чебурашкой и пальмами.

               
                11

- Доброе утро, папа. – Игорь, заспанный и взлохмаченный про-шёл к холодильнику, достал пакет с молоком, отпил. – Птьфу. Скисло.
- Выбрось.
Пожарив яйцо, он сел к отцу за стол.
- В школу?
- Ко второму уроку. А где мама? Я проснулся, её уже не было.
- Не было? – удивлённо повёл бровью Петя, на секунду поняв сына буквально и успев удивиться его проницательности.
- Да, мы вчера с друзьями после дискотеки выпили немного, так я так крепко спал, что и не слышал, как она ушла. На работу рано, вроде.
- К сестре, наверное, поехала. Отпуск у неё.
- А-а.
- Сынок. – Петя замер с вилкой в руке. – Я сегодня приведу коня. Он с нами поживёт. Пока мама ни вернётся.
- ?
- Ну, коня. Мухортый его зовут. В деревне, пока бабка дом не продала жил.
Игорь помолчал в нерешительности.
- Пап. – заметно нервничая произнёс он. – А можно… пока мама не вернётся у-у н-нас, ну, с нами Кирилл поживёт.
- Друг твой что ли?
Игорь как-то машинально кивнул и уже открыл рот что-то доба-вить, как Петя перебил его:
- Пусть поживёт.
Петя подошёл к мойке и стал остатки яичницы сгребать в ведро.
- Папа. – снова окликнул его Игорь. – А почему ты всегда хо-дишь по квартире в ботинках?

Когда Игорь ушёл, Петя стал расчленять Любу. Обе руки и жир с брюшины он положил в большой фасовочный пакет, правую ногу и груди в дорожную сумку, торс с головой в мешок из-под картош-ки, левую ногу  замотал в газету и половую тряпку. Постепенно в течение дня он перетаскал всё это на располагавшийся за выгоном скотомогильник, а вечером направился к конезаводчику Кабинину и выписал у того Мухортого.

                12

- Не бойся. Это папа пришёл. Ну, успокойся же. Беги в комнату. Папа, это ты?
Часто дыша, опершись о косяк и удерживая на весу больное ко-пыто, Петя прислушивался к возне за дверью. Он так устал, что не нашёл в себе сил чтобы достать ключи.
- Пап, ты? Пап, сейчас открою. Цепочка запуталась. – радостно, с трудом скрывая волнение, говорил Игорь, побрякивая цепочкой. – Сейчас открою. Вот.
Дверь, скрипнув, отворилась.
- Какой красивый. – прямо с порога произнёс Игорь, разгляды-вая Мухортого.
- Ты знаешь, сынок. – Петя, прихрамывая, прошёл в прихожую. – Возьми его. – протянул сыну вожжи. – Устал страшно. Знаешь, пока мы шли домой я думал. Я думал, какое будет твоё первое сло-во, когда ты увидишь Мухортого. Почему-то для меня это было крайне важно. Как если бы от этого что-то зависело. Я даже волно-вался. Мне страшно в этом себе признаться, но когда всё позади, когда ты уже сказал «какой красивый» я осознал весь ужас того, что могло бы произойти. Ты нас спас.
- Ну что ты папа. Не выдумывай, он и в самом деле красивый. Му-хо-о-ортый. – Игорь погладил коня по морде.
- А вот так делать ненужно, это только я мо…
Тут на их голоса из комнаты вышла собака, высоченный рыжий колли, неухоженный с местами сбившейся колтунами шерстью.
- Папа, познакомься – это Кирилл. Я тебе о нём рассказывал.
- Какой красивый. – на автомате выпалил Петя. – А-а я-я думал, что… А ну ладно. Здравствуй, Кирилл.
Пёс едва заметно качнул хвостом.
- Наверно, Мухортого испугался. – пожал плечами Игорь и же-стом подозвал Кирилла.
- А почему Кирилл? – Петя присмотрелся к псу. – Это ж вроде сучка, хотя шерсть такая – не разобрать.
- Да, она девушка. Ветеринар сказал, что ей примерно пять лет.
- Тогда почему Кирилл?
- Её так ребята со двора прозвали… почему-то. А переучиваться она не хочет. Я пытался. А я, ты знаешь, привык, что она Кирилл, даже не замечаю… вот.
- Ну ладно. – Петя тяжело поднялся с пуфика. – Предлагаю нам с нашими новыми друзьями отметить, так сказать, новоселье.

- Мы познакомились полтора года назад, здесь… во дворе. – сильно опьяневший Игорь гладил Кирилла. – Мне тяжело об этом вспоминать, но я хочу, что бы ты понял… Всё н-не просто. Всё не просто, п-пап… Кирилл, она особенная. – Игорь помолчал, словно бы собираясь с мыслями. – Её изнасиловали. Я даже назову тебе фамилии этих в-выродков. Только ты пойми правильно. Й-я в-виноват. – голос Игоря дрогнул. – И поэтому… Я виноват. Я х-хочу рассказать: Ельников Артём, Саша Архипов, Коля Былкин, э-э-э, Саша Кабелёв, С-сергей Исаев, Антон Зав-завгородний, Игорь Старостин…
- Что? – вытянулся в лице Петя.
- Да, папа, я тоже там был. Я – негодяй. Н-но Кирилл простила меня, я знаю. И т-так же я знаю, что не заслуживаю прощения. Я насиловал её с-с этими козлами. М-мы играли в футбол, когда по-явилась она. Такая непосредственная. Она просто помчалась за мя-чом. Он-на путалась под ногами, не давая нам играть. И это выхо-дило у неё т-так естественно. Потом я н-не помню. Э-э-э… Как во сне. П-помню только, что очутился в подвале… Кирилл была при-вязана к трубе, п-пасть была замотана скочем, скоче, э-э-э… скот-чем, ну ты понял… Её насиловал Сергей, п-потом … я. П-пойми. Ты т-только пойми. Потом мне было страшно, потом с-стыдно, я не находил себе места. Мне было жаль Кирилла. Я вернулся в подвал только через три д-дня. Не скрою, я надеялся, что Кирилл умерла. Но, к счастью, уже сейчас я понимаю  - к-к великому сщ, счщ, сща-стью… Э-э-э… Она была там же, у т-трубы, видимо, она п-пыталась выпутаться из верёвок и наоборот ещё сильнее позатягивала узлы. Когда я вошёл, у неё не б-было сил д-даже для того, чтобы поднять голову. Она лишь посмотрела на меня… одним г-глазом… в нём застыли слёзы. Кирилл, п-прости меня. Теперь т-ты знаешь. – Игорь поднял морду Кирилла и долго, ласково-любовно целовал её в пасть. Кирилл отвечала ему языком. – Теперь ты знаешь, п-папа, я уверен…
- Постой, постой, сынок. – слёзы выступили у Пети на мясцах. – Постой милый, ничего не говори. Только молчи и ничего не говори. Ты мой сын, ты. Ты мой. Смотри.
Повиснув у Мухортого на стременах, Петя тяжело поднялся, сковырнул один ботинок, затем другой.
- Мухортый. – он так стукнул копытом, что забренчал сервиз.
Мухортый заржал в ответ, и они слились в поцелуе. Когда, за-кончив, Петя взглянул на сына, тот целовался с Кириллом. Цело-вался страстно.  Тогда в накатившей неожиданно неге Петя стал осыпать тело мухортого поцелуями, стал вылизывать его паха, ноздри, яички. Кирилл тем временем задрала хвост и оттопырила попку. Скрываться было бесполезно. Заметно смущаясь, Игорь по-лизал Кириллу клоаку, затем, стараясь не сталкиваться взглядом с отцом, вошёл в неё.
- Да!Да!Да! – кричал Петя, покрывая Мухортого. – Да!
Мухортый, переживая новые впечатления, сначала припал на пе-редние ноги, затем встрепенулся, заржал и, волоча член, пошёл по комнате, Петя, не вынимая члена и стуча копытами, двигался за ним.
- А-а! – Игорь изогнулся скрипичным ключом, кончив в Кирил-ла.
В это же время на него с размаху налетел Мухортый.
- Сынок, садись на него! Садись родной! – не переставая тра-хаться, кричал Петя. – Муха тебя покатает.
Игорь ловко вскочил Мухортому на спину и с наслаждением ощутил только что эякулировавшим членом его жаркую шерсть. Балансируя по комнате, Мухортый развернул сервант и тот с гро-хотом повалился на пол. Едва увернувшись от градом посыпавшей-ся посуды, Кирилл отчаянно залаяла и попыталась укусить Му-хортого за ногу. Тот заржал, встал на дыбы, разбив головой люст-ру, придавил Петю к батарее и, завалившись на бок, повалился на подоконник. Словно в замедленной съёмке видел Петя, как сыплют-ся на ковёр осколки люстры, во вспышке, последней, его ковёр, купленный ещё до рождения сына, словно бы снежные хлопья опа-дали нежные сферы ламп, как развивается грива, как, оттопырив попку, вжался в спину Мухортого испуганный Игорь, его коричне-вый неравномерный анус, во вспышке, он никогда не видел анус сына – всеми фекальными делами в их семье занималась жена – вцепившуюся зубами коню в бок Кирилла, как… как, завалившись, заскрежетав копытами, конструкция под названием Мухортый вы-валилась в окно.
Звон разбившегося стекла был мгновенен, как щелчок от выстре-ла. Дальше был неприятный квакающий шлепок, когда Петин член выскользнул из ануса любимого, и тяжёлый, напоминающий ги-гантскую стройку удар об асфальт. В следующую секунду Петя увидел разверзнутую пасть Кирилла, мощный толчок вдавил его в стену. Горячее, пахнущее псиной дыхание Кирилла. Её зубы на мо-ей шее. Её слюна. На моей. Моя жена. Люба. Её некрасивое хоть и юное лицо с кривыми зубами. Мама – ей тридцать. Отец, почему-то спиной. Колодец. Иван Аркадьевич, надевающий солнцезащитные очки. Очень быстро промелькнула Света. Её туфли. Предельно ма-ленькие. Дядя Егор на завалинке. Овёс, дубовые балки перекрытий, полупустое корыто, едва уловимый аромат хмеля, сонный  шмель стукнулся в стену овина и упал в сено, грив-в-в-в-в-ва…