Байки Селявона-Правдолюба 1

                1

                Правду искать – не щи хлебать


Щедра Русь Матушка богатствами своими, широка просторами и душой загадочной. Чудна событиями, да народом непонятная.
Много пришлось мне проехать по городам и весям, своими глазами увидеть жизнь настоящую и не придуманную, услышать своими ушами истории, полные тайн, юмора и трагедий, от которых вот уже который век стоит скорбный туманный стон и вой душ славянских.
Разные попадались на пути моём персонажи и личности, словно сошли они с пера Владимира Гиляровского, да так и остались жить в краю отчем, в котором, со времён бытности того же писателя, ничего и не изменилось.
Занесло меня как-то в одну из множества российских деревень, что посеяны чьей-то щедрой рукой, как опята, и живут также – одними бедами суму свою латая, как близнецы из многодетной семьи.
Встретился мне там и этот мужичок загадочный, к которому попросился я на постой, да и застрял, как это часто случается, пленённый его простотой, натуральностью и чисто народной мудростью.
Звали того деда Селявон. И не понять было сразу – дед ли он, или так себе мужик, похожий на деда. Помимо необычного имени, или тот было прозвище (не важно уже), была у Селявона странная манера разговора. Заключалась она в том, что излагал он все мысли на том, несправедливо забытом, языке русского народа из глубинки, который на фоне современной американизированной речи вызывала улыбку непонимания и умиления. Одно было ясно в том феномене – это был тот самый глас народа.
Но ближе к делу…
-- Чё-то ты, мил-человек, не притомился часом? – скрипнул из-за штакетного забора голос бородатого старичка. – Али шукаешь чего? Или так, ночлег требуется?
-- Здорово, дедуля! – весело отвечаю ему. – Пожалуй, что ищу. Где тут у вас недельку-другую пожить можно? Не нахаляву, естественно, а за плату умеренную.
-- Кто ж тебя такого чудного к себе на порог пустит? – засмеялся Селявон и тут же пояснил: -- Сам-то, видать, из столичных будешь. А со столицы-то к нам, в глушь, бегут или от супостата государева, или крамолу какую-нить замудрить.
Я только рот открыл, чтобы ответить деду, но тот сам опередил меня:
-- Заходи! Гостем моим будешь! А там, бог даст, и сложится меж нами что-нить путное.
Так и оказался я в гостях у этого странного старика-отшельника.
Жил он, как водится, скромно, но не до той крайней степени, которая присуща монашеству. Вроде и в достатке было всего в доме, однако, в той мере, которая не заслоняет своим изобилием простоты и естественности крестьянского жилища.
Глазом не успел я моргнуть, а Селявон уже организовал нехитрое застолье: в печи скворчала огромная яичница с салом, на столе появились бочковые огурцы и квашеная капуста из погреба, тут же рядом с соленьями возникли две гранёные рюмки и бутыль с самодельной наливкой.
Сполоснув руки и лицо в подвесном умывальнике, сел я на один из двух стульев за крепким столом, а там уже всё в тарелки разложено и в «гранёники» налито.
-- Ну, чё, паря? Со знакомством, что ли? – поднял свой тост Селявон.
-- Давай, дед, -- согласился я с ним, тем более, что очень уж с дороги есть хотелось. – Будем!
Наливка оказалась такой крепкой, что аж слезу выдавила, а хрустящий огурец пришёлся кстати, даже очень.
-- Чем промышляешь? Земли скупаешь, аль иконы на досках выманиваешь? – беспечно улыбаясь, спросил Селявон.
От неожиданности вопроса я даже поперхнулся.
-- Ты чё, дед! Какие земли? А иконы – то ж грех! – начал было оправдываться я. – Писатель я!
-- Да ты кушай, не пужайся. – Засмеялся Селявон, наливая вторую порцию своей термоядерной наливки. – Сам вижу, что не из лихих людей ты. Да и земли то все давно уж покрадены да отобраны. А про иконы – это я так, к слову ляпнул.
Выпили по второй. Потекло тепло по телу волной приятного блаженства.
-- А писательство-то твоё… Нужно; ли кому нынче? – продолжал свой допрос Селявон.
-- Как тебе сказать, батя? – пожал я плечами. – Сам себя часто спрашиваю, да только не писать не могу. Душа того требует.
-- Коли так, то пиши конечно. – Серьёзно поддержал старик. – А о чём пишешь то?
-- О правде пишу. – Начиная хмелеть, ответил я. – Что вижу, то и кладу на бумагу.
-- Тогда пиши. – Одобрительно кивнул дед. – То есть божий промысел. А вот людя;м, нужна ли она – правда?
-- Конечно! – воскликнул я. – Без правды, как жить то?
Селявон задумчиво пожевал губами, достал папироску, закурил и заговорил своим, чудным для современного уха, языком:
-- Родилось волею божьей на свет белый дитё неразумное, как положено, во грехе зачатое и в муках выношенное. Всё честь по чести. Умилялись родители и сродники кровные чаду новоявленному. И детство, и отрочество прошли в, полагающейся по такому случаю, праздности и не обременённости насущными надобностями существования. Если и были трагедии, то не такие горемычные, а беды проходили на утро после сна. И будущее было, как далёкая и сказочная птица Феникс, обязательно волшебное и необычное, не как у всех. Но потом неизбежно пришло время жизни суровой, какая она есть, беспощадной своими уроками, равнодушная до мольбы и стенаний, холодная до ласки, как остервенелая мачеха. И отправилось чадо то по стезям и весям добывать свой хлеб скоромный, да правду, какая ни есть, шука;ть. Но если с хлебушком-то ясно было, то на конд правды-матухны одно непонятие сплошное. На кой ляд она тебе болезному? Сыт, жив слава богу... Ан нет... Когда чрево в покое да сытости пребывает, душа своей пищи требует! А ей, грешнице, то;кмо правду и подавай! Так вот и бродило, аки овца заблудшая, творение то Духа Божьего да чресел человечьих по свету белому. И горб свой ломало на работах тяжких, и в острогах бито было. От бояр и опричников обиду великую глотало, как настойку полынную. Хмелело в блуде утомительном, трезвея опосля; от батогов да плетей быта сущего. Лили ей елей свой лукавый в уши лжепророки, да вожди само избранные. Путались мысли в клубок су;етный, но всё только хуже устраивалось. Сердце черствело день ото дня, что хуже прочих зара;з. Потому как, если в голову пустую не словом, так колом, ещё и можно вбить истину – то сердце, отравленное ядом тлена бренного, ничем уже не оживить потом!
Замолчал Селявон, налил по третьей чарке. Выпили.
-- Ты это к чему, дед? – оторопело спрашиваю я чудного мужика.
-- А к тому, паря, что правду искать – не щи хлебать! – важно поднял палец к потолку Селявон и добавил: -- Спать пора. Добре ужо буде для первого разу…