Частично неудовлетворённое желание

   —  Да, грудь у женщины должна быть такого размера,  чтобы, как ему хотелось, залезала сама в мужскую ладонь,   и там удачно размещалась, ну,  то есть вмещалась...

    Сказал он, без учёта, что и мужские руки разных размеров бывают, не только женские груди, тем не менее, сказав,  он с грустью и гордостью одновременно перевёл  взгляд с того бюста,  о котором шла речь на еле видимую, почти только грудную клетку с намёком, на то, что  это она,  грудь, но только грудь  своей подруги, которую этой ладонью  ещё  долго надо  было искать.

     Но не все так считали, и все считали по разному,  и не все так думали,  не имея в виду своё собственное  мнение, а беря во внимание имеющуюся реальность.


      А в имеющейся реальности, как и  в остальном,  он был скуп на человеческую мысль и щедр на подсчёты  чужого, которое, по его мнению,  могло  бы стать его, если не собственным, если речь шла  о  груди, то его собственностью определённо. 

     А так как мысли даже скромно не копошились в его голове, то и тот намёк на якобы женскую грудь и стал его собственностью, а ещё  в придачу и всё то, что по его подсчётам, принадлежало и  находилось не духовного в той груди или за той душой в количестве одной квартиры, с площадью в 32 метра квадратных.

    Сам же продолжил, не скрывая зависти, смотреть на ту грудь, что не вмещалась в его ладонь, а медленно, но верно выползала из под неё, при малейшем даже его желании дотронуться до неё,  потому что не по сеньке была та шапка, под которой не только голова имелась, но и в голове кое-что тоже было.

    А не как у  его намёка на грудь, имя которой он никак не мог запомнить, да и смысла не было, потому что,  как исчерпаются подсчёты, так его рядом с тем намёком и не будет.

     Он это знал наверняка и потому даже не пытался запомнить.

      А  пока этот намёк с отсутствующими, как у него же,  мозгами, тащил своё тщедушное тело сквозь мороз и вьюгу по заснеженным дорогам, потом вместе с ним, накачавшись сорокаградусной,  отдыхал в снегу, где лёжа в мягком пушистом сугробе на пару, у него имелась возможность нащупать то, о чём он только мечтал в своих самых страшных снах, ибо реальность  была жгуче горька.

      А   там,  в его сне, летали огромные  женские груди,  как с полотен Дали, о которых он даже не знал и не слышал, но знал, видя в своих снах, принимаемых за  кошмар, что так бывает, летящая грудь и с налёту,  и с силой бьющая его по носу, который   он вечно совал  не в своё дело. А потом, тот самый намёк  на то, что остался без нюхательного аппарата, настолько сильно получил по нему той желанной грудью большого размера. 

      А  на самом деле, без какого- либо намёка, а и вправду, его умственно отсталая подруга осталась без пальцев ног, оставив их навсегда в  том ледяном сугробе, где они вместе со счастливыми заиндевевшими  лицами  отдыхали, измотавшись от усталости и остановившись передохнуть по дороге на  пути к своему счастью, желая стать официально мужем и женой.
 
     А  она потом, будучи всё же его женой, даже инвалидности не получила. И,  глядя на свои изуродованные ступни, зная, что некрасива и с тем намёком на женскую грудь, всё лелеяла надежду на женское счастье, забыв,  как сама появившись на этот свет досрочно, провела в одиночестве без родительской любви и ласки  в барокамере месяца три или даже больше.  И  что от этого, ну ещё  от того, что зачали её  в пьяном угаре такие же, как её теперешний официальный муж, на руке которого  на безымянном пальце красовалось такое,  же как у неё,  золотое обручальное кольцо,  и от чего и от того тоже,  она и мечтала, не понимая, что всё это просто неосуществимо. Как и его желание, чтобы намёк на её грудь подрос,  и наконец, выпал или вытек из его ладони, чтобы он мог долго,  теряясь  в догадках,  а что это было, искать ту, что не по сеньке шапка была, и не найдя её, биться в истерике от отчаяния и одного  единственного понимания, что там же было,  что считать,   не только щупать.  И  не  во сне, в таком же страшном и непредсказуемом, как сон его подруги, в котором та по зиме, как по вечному сценарию своей жизни, тащила за собой  по замёрзшим сугробам, напоминающим изборождённую кратерами  поверхность планеты Марса, детскую коляску,  потом из -за неработающего лифта, взбиралась с ней на 11- й этаж, где когда -то жила со своей родной  бабкой, и где та упокоилась от случившегося инсульта, оставшись в одиночестве, пока её  внучка на пару,  не одна, лежала в том сугробе, по  пути к своему  счастью,  бросив бабку, единственную  родную кровь,  на произвол судьбы.

       А  судьба распорядилась так, что во сне внучка, затащив  коляску  со своей дочкой почти на вершину своего счастья,  не выдержала и отпустила коляску.  От чего не в страшном сне, а в  реальности, сама,  будто находясь в той барокамере, беспомощная и без малейшего намёка на продолжение  жизни, теперь скатилась вниз, встреченная суровым взглядом того считальщика и  жестоко откинутая его рукой куда подальше  в наказание за то, что криво поклеила  обои  в их семейном  гнёздышке, где она выросла и теперь оказалась выкинутой из своего родного гнезда вместе со своей мечтой стать матерью, неспособной выкормить своего не родившегося ребёнка.  Ведь у неё  был только намёк на женскую грудь, которая должна была по чьему-то мнению умещаться в его ладони.  А  так как это был лишь намёк на правду, то он уже не в страшном сне, а в реальности продолжил подсчёт того, что теперь по праву принадлежало ему, только не подсчёт собственных извилин, которых  не было  у него  от рождения.

    Он,  вроде, не лежал  первые   свои дни, находясь  в этой жизни,   в барокамере, но вот так, судьба распорядилась и оказался всё  же скуп на человеческую мысль и щедр на подсчёты не своего.

15.11.2022 г
Марина Леванте

(в качестве  иллюстрации к рассказу  картина С. Дали «Неудовлетворенное желание»)