Пушкин и Ундина. Продолжение 1

   Но если жизненный путь предопределен, зачем давать знаки? Предостерегая, предлагая потягаться или, напротив, подтверждая открытое?.. Сначала холодность невесты, интриги ее мамаши, страшная тоска, напавшая на Пушкина: предчувствие своей смерти и крушения мечты. Он говорил открыто друзьям: «Я чувствую: моя судьба – погибнуть на дуэли». За несколько дней до венчания, слушая подблюдную песнь цыганки Тани, Пушкин рыдал, не стесняясь… Накануне свадьбы, на мальчишнике, поэт был так удручен, так печален, что друзьям стало неловко. Вот вам и счастливый жених… Долгие годы мне было не понятно предсвадебное настроение поэта. Теперь вот стало понятно, но об этом потом…
   А знаки свыше продолжались: во время венчания упал с аналоя крест, в руках поэта погасла свеча, упало пушкинское кольцо, первым устал шафер, державший венец над головой жениха… У матери новобрачной разбилось зеркало: «Добра не будет!» - пророчески воскликнула Наталья Ивановна… Видимо, судьбу не перехитришь…
На мой взгляд, трагедия Пушкина в том, что взял жену не под стать себе. Вернее, не взял. Дали, соединили совершенно разных, духовно не соединяемых людей… Понимал ли это он? Конечно, понимал. Нам известно, что поэт поостыл за время сватовства. Получил откровение? Увидел, что скрывается за красивым фасадом?
Из письма к Н.И.Кривцову от 10 февраля 1831 года: «Женат — или почти. Всё, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, всё уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Il n`est de bonheur que daus les voies communes. (Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах. — франц.) Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию».
   Странные мысли для молодожена! Почему Пушкин хандрит? Предчувствие, какая будущность его ожидает, не обманывало его чуткого сердца. С какой-то обреченностью после женитьбы он пишет сестре: «Боюсь, Ольга, за себя, а на мою Наташу не могу иногда смотреть без слез; едва ли мы будем счастливы, и свадьба наша, чувствую, к добру не приведет. Сам виноват кругом и около: из головы мне выпало вон не венчаться 18 февраля, а вспомнил об этом поздно – в ту минуту, когда нас водили уже вокруг аналоя».
Друзьям после свадьбы писал, что счастлив. Мы не можем не верить ему. Ослеплен новизной? Торжествует? Добился-таки: молодая, красивая, невинная девочка принадлежит ему. Но сексуальное влечение – не единственная составляющая брака. Марина Цветаева отмечала непреодолимую силу, соединившую несоединимое: «Пара друг от друга. Пара – врозь». Она называла Наталью Николаевну просто роковой женщиной, «то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место». Пушкину нужна не просто красивая кукла, ему нужна умная жена – помощник, единомышленник, хозяйка, заботливая мать его детей… Всех этих качеств Натали лишена.
   Современные защитники Гончаровой, реабилитируя ее от мнения и свидетельств современников, ссылаются на письма Пушкина в ее адрес. Но они, ослепленные любовью, правда, не понятно, на чем основанной, не понимают, что поэт и в письмах воспитывает  свою «женку». Он пытается приобщить ее к делам семейным, сделать из нее хозяйку и помощницу. Да и вспомним, какие он поручения ей дает: исключительно бытового и коммерческого содержания. «По-видимому, она была не лишена известной практической сметливости, ей можно было даже поручить несложные деловые переговоры, - писал Ходасевич. – Но вся идейная и поэтическая жизнь Пушкина была ей недоступна». Заметим, Пушкин никогда не теряет в письмах к жене простодушного тона, видимо, под стать ей. Самые тяжкие упреки звучат у него как шутка. В этом мы убедимся позднее.
Вот еще одна немаловажная деталь к вопросу: любил ли Пушкин Натали.
Прежде, по различным источникам, было принято считать, что стихов, посвященных Натали, было от 5 до 7. А.Костин, проведя большую изыскательскую работу, весьма убедительно, в том числе опираясь и на время написания шедевров, доказывает, что эти стихотворения были посвящены другим женщинам. Вдумаемся: ни до женитьбы, ни после Пушкин не посвятил своей мадонне ни одного лирического произведения, рождавшегося прежде на фоне страстной и, как свидетельствуют строки лирических шедевров, возвышенной любви… А здесь страстное влечение к юной любовнице (должна же жена быть и любовницей) не пролилось стихами. Для Пушкина это больше чем странно…
   С одной стороны, это можно объяснить: из биографии поэта мы знаем, что каждая новая влюбленность Пушкина служила источником его поэтического вдохновения. Заметим, что он влюблялся в красивых и очень умных женщин… Например, Анна Абамелек, отличавшаяся необыкновенной красотой,  обладала большими лингвистическими способностями, владела английским, французским, немецким, греческим. В 17 лет ее имя стало известно читающей публике: были опубликованы в ее переводе на французский стихотворения А.Пушкина «Талисман», И.Козлова «Чернец». На нее обратили внимание во дворце и пожаловали во фрейлины к ее императорскому величеству, но это не сказалось на образе ее жизни – она продолжала жить с родителями в Москве, бывая в Петербурге наездами.
Впрочем, есть и еще одно объяснение «бессловесной» страсти Пушкина к жене. Но мысли о том, что было открыто Пушкину о будущем, оставим до времени. Посмотрим, как развивались события в реальной жизни.
Итак, приходится признать: «любовная лирика практически исчезла из его поэтического творчества к середине 30-х годов, поскольку иссяк ее родник – любовь к женщине…, - но… во всю мощь зазвучал иной мотив трагической песни о близкой и неотвратимой смерти». Такое заключение делает А.Костин.
   Это женатый Пушкин признается в стихах: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Но «давно задуманный побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег» ему осуществить не удалось, слишком далека была Наталья Николаевна от понимания того, чем жил ее муж и от чего страдал.
   Литературоведам, которые так любят ссылаться на письма Пушкина к жене, заклиная, что поэт ее любил, хочется напомнить, что письма нельзя читать без ссылки на время, в которое они были написаны, на ситуацию, в которой писавший оказался.
   Практически во всех письмах к жене Пушкин то с юмором, то с нескрываемой тревогой уговаривает ее не кокетничать:  «…кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности – не говорю уже о беспорочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то уже важнейшему. Охота тебе, женка, соперничать с графиней Соллогуб». Это писал он из Болдина 21 октября  1833 года. Так отец увещевает свою беспутную дочь…
  Его тревожит поведение жены. Впрочем, к письмам поэта на эту тему мы еще вернемся.
  К сожалению, писем Натали к мужу у нас нет. Известна только приписка Натальи Николаевны в письме ее матери к Пушкину. Вот как комментирует ее П.Е. Щеголев: «Слова катятся по этим гладким, ровным французским строкам, как пасхальные яйца по искусственным горкам, не за что ухватиться, не из чего извлечь ни одной индивидуальной черточки: до чего бессодержательно, плоско сообщение Н.Н.Пушкиной.  Но, быть может, бессодержательность и есть основная характерная особенность эпистолии жены Пушкина; быть может, и не дошедшие пока до нас письма имеют то же отличие. В таком случае, какой уверенный и навязчивый штрих в картине пушкинских будней!».
  Да, критик уловил главное – отсутствие духовного родства. Вот почему Пушкин убегал к Россет, чтоб поговорить о жизни и литературе, уезжал в Тригорское, где душа его отдыхала, а ум получал пищу…
   «В письмах Натальи Николаевны к брату, дошедших до нас, практичность, провинциальная пошлость, бесконечные просьбы прислать денег. Письма Пушкина, в свою очередь, есть свидетельства того, как поэт приноравливается к уровню и вкусам провинциалки-жены. Если в его письмах к ней идет речь о литературе, то только с точки зрения извлечения доходов. А если о жизни, то единственно о тривиальных сплетнях, кокетстве, ревности. Пытался ли он поднять ее, заинтересовать, сделать образованней, ближе к себе по духу? Убедился, что это невозможно, или первоначально отделил свою деловую и духовную жизнь от семейной и жил этой жизнью с другими, не очень допуская жену в свое святая святых?» - пытается разобраться в ситуации А.Костин.

   Натали даже не понимала, до какой степени безвкусно, будучи женой первого поэта России, писать стихи. Пушкин, старавшийся изо всех сил приукрасить ее в своих собственных глазах и глазах друзей, избегал даже читать их…
Порой мне в голову приходят крамольные мысли – далеко не случайно «пропали» письма Натали к мужу… За строчками ее писем ко второму мужу – Ланскому - не видно человека: какой он, что у него на душе, в них - ни чувств, ни эмоций. Те же гладкие строчки, те же темы… А именно в письмах лучше всего проглядывается внутренний мир человека.
   Пушкин, в голове которого буквально сталкивались мысли, - так их было много, постоянно вынужденный задумываться над прозой жизни: где взять денег, как уладить дела с издателями и кредиторами, - не знал душевного покоя.
А что же жена, дававшая у алтаря клятву разделить с мужем и радости, и горести?
Вот как проводила свой досуг многодетная мать Наталья Николаевна, беременная. Дадим слово не кому-нибудь, а матери Пушкина, Надежде Осиповне, которая, к чести ее, не сказала ни одного дурного слова о своей легкомысленной невестке: «Натали на всех балах… она всякий день возвращается в 4 или 5 часов утра, обедает в 8 (вечера. –Н.К.), встанет из-за стола, чтобы взяться за туалет и мчаться на бал». А как же дети, которые днем имеют обыкновение бодрствовать? А обязанности жены и хозяйки?
   Почитаем воспоминания современников и друзей поэта. Все повторяют одно и то же: жена Пушкина - красавица. И друзья Пушкина, как писал Ходасевич, один за другим при первой встрече как бы спешили отдать дань восхищения ее красоте – надо же что-то сказать из вежливости, - чтобы уже потом как бы не замечать ее. При этом не мешало вспомнить слова Туманского, побывавшего в гостях у новобрачных, поэта, который видит зорче простых смертных: «Не воображайте, однако же, что это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка с правильными черными и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка еще и неразвязна: а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у нее нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду, что у нее нет ни опрятности, ни порядка, о том свидетельствовали запачканные салфетки, и скатерть, и расстройство мебели и посуды».
А.Н.Вульф заехал в Петербург, чтобы навестить Пушкина. Вот что он записал в своем дневнике: «…удостоился я лицезреть супругу А.Пушкина, о красоте которой молва далеко разнеслась. Как всегда это случается, я нашел, что молва увеличила многое».
   В окружении поэта не было человека, который нашел бы в жене поэта что-нибудь, кроме красоты. А Соболевский, лучший друг Пушкина, назвал Натали просто глупой. О «недалекости ума этой женщины» писал и Ал.Карамзин, рассказывая о том, что за год ее «почти свели с ума и повредили ее репутации во всеобщем мнении».
М.Цветаева говорила о ней как об олицетворении пустоты: «Было в ней одно: красавица. Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч». Протоиерей С.Булгаков говорит, что «эта красота была только красивостью, формой без содержания, обманчивым сиянием. В ней соединились «мадонна» и фрейлина петербургского двора, светская дама с обывательской психологией». И дальше: «В ослеплении влюбленности Пушкин называл эту прозаическую посредственность даже и «мадонной», явно смешивая и отождествляя внешнюю красивость и духовную святость».
   Но она не оказалась ни хозяйкой, как ни старался Пушкин свить семейное гнездо, ни музой. Ее призвание было – быть царицей балов. Его же «уделом было искать денег во что бы то ни стало на туалеты жены и светскую жизнь».
Интересно, как развивается дальше мысль С. Булгакова. Он утверждает, что «не будь Гончарова красавицей, Пушкин прошел бы мимо, ее просто не заметив… Но он сделался невольников – уже не красоты, а Н.Гончаровой. Он потерял свободу, которая представляла суть его существования. В такой атмосфере «семейного быта» Пушкин задыхался, искал смерти. Так жить он не мог, и такая его жизнь неизбежно должна была кончиться катастрофой».
   О трагическом значении любви Пушкина к Натали пишет и крупнейший русский мыслитель И.А.Ильин. Он дает ей такую характеристику: «Духовный уровень его жены нисколько не соответствовал его гению: красивая, холодная, неумная и неразвитая, она не понимала его, не видела его огня и полета и предавалась в свете легкомысленному безответственному и пустому флирту… Она не ценила его стихов».
Больше того, «она не умела его беречь и не видела его жгучей ревности». Она разжигала в нем эти бушующие страсти ревности. «Ревности припадки – это болезнь, - писал сам Пушкин, - так точно как чума… как повреждение ума. Мучительней нет в мире казни ее терзаний роковых:
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот уж, конечно, без боязни
Взойдет на пламенный костер
Иль шею склонит под топор»…
   На портретах всех светских красавиц привлекают внимание прежде всего глаза  – открытые, смотрящие прямо на вас, во взоре которых читается: вот я, мне нечего скрывать. На портретах Натали глаза безмолвствуют, их словно нет. Они чем-то подернуты, затуманены, полуопущены. Вся она холодно-безжизненная, закрытая…
Если суммировать все высказывания знавших Натали, то получится очень краткая, но емкая характеристика Натальи Николаевны: она красивая и… никакая.
Да и с чего ей быть какой?
   Выбравшись из своего полотняного бытия, привлекая внимание света не только красотой, но и тем, что была женой первого поэта России, она словно сорвалась с цепи.
   Многие ее защитники без устали повторяют, что мать, имеется в виду Наталья Ивановна, воспитывала своих дочерей в строгих правилах, они ее боялись и не смели ослушаться. И приводят пример: Натали, будучи невестой, не посмела выйти к жениху, примчавшемуся с войны, без разрешения маменьки, в тот час еще почивавшей. Вот то-то и оно, что воспитание зиждилось на страхе - ни на уважении, ни на личном примере. Сама-то маменька декларируемых правил поведения не придерживалась. И когда вожжи ослабли и страх пропал, а нравственной основы не было, и не было других примеров поведения, кроме маменькиного, тогда беда и случилась… Воспитанные на двойных стандартах считают, что все можно, лишь бы удалось сохранить тайну…
   В народе говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. И это истинное суждение. Среди дам высшего света, где так любила вращаться жена поэта, было много умных, высокообразованных женщин, и молодых тоже. Но она выбрала себе единственную подругу - Идалию Полетику, «пошлую сплетницу, интриганку, женщину сомнительной репутации», да еще яростно ненавидевшую ее мужа. Мне лично не понятно, как можно дружить с человеком, который ненавидит твоего самого близкого, самого родного, с которым ты продолжаешь делить кров и постель.
Кто такой Пушкин в масштабах истории, каждый знает. Но Натали этого не хотела знать, она мужа не любила и не понимала. Ей был дорог и близок красавец Дантес, слывший в свете пошловато-остроумным. Вспомним, какие из его шуточек передавали из уст в уста: это и про трех жен падишаха, и чье тело – Натали или Катрин - («мозоль» – «тело» - игра французских слов) лучше… «Дантес был пустым мальчишкой, забавный тем, что отсутствие образования сочеталось в нем с природным умом, а в общем – совершенным ничтожеством как в нравственном, так и умственном отношении». Такую характеристику Натальиному обожателю дает хорошо знавший его человек – А. Карамзин. Внук Дантеса писал, что за всю свою жизнь его дед не прочитал и трех книг… Разящее откровение.
   Давайте вспомним, при каких обстоятельствах Дантес стал Геккерном. Его, взрослого офицера, усыновляет 45-летний барон, и вскоре в свете догадываются почему. Открыто ходят разговоры об этой гомосексуальной парочке… Не мужчина – продажная девка, да еще на глазах влюбленного в него «старика» успевает ухаживать и за дамочками… И она, мать семейства, упивается остротами этого безнравственного пошляка, не гнушавшегося никакими низкими способами  для достижения цели… Вот кому отдала свое сердце Натали, когда рядом был образованнейший, умнейший человек эпохи, «невольник чести» Пушкин, возмущавшийся, что царь ждет от него, шестисотлетнего дворянина, унижений и поэтических дифирамбов…
   Какой величины человек шел с ней по жизни, Натали не понимала, когда выходила замуж, и, прожив шесть лет, не поняла – сначала  по младости лет и по характеру полученного в семье воспитания, но больше всего по «складу и объему своего ума». К сожалению, все ее бытие сосредоточивалось на физическом плане. Когда она не рожала, то сияла, блистала, наряжалась, выезжала, даже беременная. Она и ребенка – третьего по счету - выкинула сразу же после бала, где, по словам современников, «загоняла себя в гроб, танцуя целые вечера напролет». Пушкин описал это событие в своем дневнике кратко, но выразительно: «доплясалась».
   Столь бурная светская жизнь требовала больших денег.
   Когда Пушкина нарядили в камер-юнкерский мундир, чтобы красавица жена могла появляться на интимных балах в Аничковом дворце, одна только Наталья Николаевна не поняла, «почему при известии об этой милости у Пушкина глаза налились кровью и его пришлось буквально поливать холодной водой».
Первого января 1834 года Пушкин пишет в дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове». «26-го января. В прошедший вторник зван я был в Аничков. Приехал в мундире. Мне сказали, что гости во фраках. Я уехал, оставя Наталью Николаевну, и, переодевшись, отправился на вечер к С.В.Салтыкову. Государь был недоволен и несколько раз принимался говорить обо мне: «Он мог бы дать себе труд съездить надеть фрак и возвратиться. Попеняйте ему». Поэт нарочито дерзит, откровенно ищет поводы не посещать эти интимные вечера… И тому есть причина.
   Он, не скрывая боли, иронизирует: «Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством? Доволен, потому что Государь имел намерение отличить меня, а сделал смешным – а по мне, хоть в камер-пажи, только б не заставили меня учиться французским Вокабулам и арифметике». Конечно, он недоволен, ему обидно, он понимает причину «пожалования» ему звания. Раздражение скрывает за шуткой: «Великий князь намедни поздравил меня в театре: покорнейше благодарю Ваше Высочество; до сих пор все надо мною смеялись, Вы первый меня поздравили». Высший свет смеется, а он сохраняет внешнее спокойствие. Даже Софья Николаевна Карамзина поверила: «…ездит по балам и наслаждается торжественной красотою своей жены». Только в разговорах с друзьями он дает себе волю. Алексей Николаевич Вульф в дневнике от 19 февраля 1834 года записал: «Самого поэта я нашел мало изменившимся, но сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачева и несколько новых русских сказок. Он говорит, что он возвращается к оппозиции, но это едва ли не слишком поздно…»
   Более подробно о реакции Пушкина говорит Н.М. Смирнов: «Пушкина сделали камер-юнкером; это его взбесило, ибо сие звание, точно, было неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтоб иметь повод приглашать ко двору его жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своею славой, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикой и не лишило его народности». Сестра Пушкина, Ольга Сергеевна Павлищева, писала, комментируя это назначение, что Натали была счастлива. Это тогда, когда мужа едва не хватил удар. В письмах родителей поэта в этот период преобладают упоминания о выездах и успехах Натальи Николаевны. Они то радуются триумфу своей невестки, то ворчат по поводу ее чересчур рассеянного образа жизни. Не могут они не видеть, что стоит их сыну неизменная элегантность Натали и дорогой дом, который она сняла.
   «В ту пору, когда ему всего необходимее было сохранить независимость в собственных глазах и в глазах общества, своими тратами она вынуждала его принимать закабаляющую помощь со стороны правительства», - возмущался Ходасевич. Мало того, что жизнь собственной семьи требовала огромных трат, родители Пушкина совсем расстроили свои имения, и Александр Сергеевич осознал необходимость взять в свои руки управление ими. Надо было выйти в отставку и поселиться в деревне. Он и подал прошение царю. А что из этого вышло, мы знаем и из писем поэта. Вот что он пишет жене 14 июля 1834 года, она была в это время под Москвой у родных: «На днях хандра меня взяла: подал я в отставку.  Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой абшид, что я вструхнул и Христом Богом прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так? Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на Аничковых балах. Ну, делать нечего». А вот выдержка из письма к В.А.Жуковскому от 6 июля 1834 года: «Я, право, сам не понимаю, что со мною делается. Идти в отставку, когда того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства, собственное мое спокойствие — какое тут преступление? какая неблагодарность? Но государь может видеть в этом что-то похожее на то, чего понять всё-таки не могу. В таком случае я не подаю в отставку и прошу оставить меня в службе. Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми? Во глубине сердца своего я чувствую себя правым перед государем: гнев его меня огорчает, но чем хуже положение мое, тем язык мой становится связаннее и холоднее. Что мне делать? просить прощения? хорошо; да в чем? К Бенкендорфу я явлюсь и объясню ему, что у меня на сердце — но не знаю, почему письма мои неприличны. Попробую написать третье».
   Пушкин буквально загнан в угол. Он задыхается от бессилия, бесится, что не может быть хозяином положения даже в своей семье. А жена? А она, несмотря на просьбу мужа не делать этого, все-таки едет …на бал в Калугу. Веселится, когда муж едва не сходит с ума от свалившихся на семью бед.
   «Да как балы тебе не приелись, что ты и в Калугу едешь для них. Удивительно!» - пишет ей Пушкин, узнав, что его запрет жена проигнорировала. Больше того, она выписала из деревни и поселила в доме своего мужа двух своих  старших сестер: надо же было устраивать и их жизнь! Устраивать пришлось Пушкину…
Здесь стоит уточнить кое-какие детали. Оказывается, в семействе Гончаровых был план: если одна из сестер выходит замуж, то забирает к себе и других, чтобы вывести их в свет, и пытается найти им мужей. Подтверждение этому сговору находим в письме Александрины к брату Дмитрию в июле 1832 года: «Нельзя ли, дорогой Митенька, вытащить нас из пропасти, в которой мы сидим, и осуществить наши проекты, о коих мы так часто тебе говорили?».
   Замужество Натали – первая ступень в осуществлении этого плана. Когда Пушкин, оскорбленный камер-юнкерством, делает попытку освободиться от личной зависимости от царя и подает в отставку, сестры понимают: больше медлить нельзя. Если Пушкин оставит службу – мечта не сбудется. Доступ ко двору будет закрыт. Для Екатерины и Александрины это равносильно катастрофе.
   Находившаяся в ту пору под Москвой, Натали в середине июля ставит Пушкина в известность, что приедет в Петербург не одна. Не советуется, не просит разрешения. Просто сообщает о своем решении.
  «Но не обеих ли сестер ты к себе берешь?» - только и может спросить ничего уже не решавший в собственной семье муж. И снова пытается объяснить ей необдуманность данного решения: «…ой, женка! Смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети – покамест малы; родители, когда уже постарели. А то хлопот не наберешься и семейственного спокойствия не будет».
   На вопрос Соболевского: «Зачем ты берешь этих барышень?», - Пушкин отвечал: «Она  (речь идет о матери Натали Николаевны. – Н.К.) целый день пьет и со всеми лакеями (…)». А. Костин поясняет: «Пушкин не любил и не уважал эту опустившуюся и развращенную помещицу. На склоне лет она была притчей во языцех у всех соседей по имению; пила по-черному и утешалась ласками крепостных лакеев по очереди». 
Мало того, что возросли домашние расходы, но и «помножились на три все светские пересуды, интриги, сплетни. Пушкину пришлось не только выезжать с тремя дамами, но и хлопотать о том, чтобы его своячениц не забывали приглашать на балы и рауты. При его натянутых отношениях с большим светом такие хлопоты подчас были унизительны». А когда Наталья, используя симпатии, которые к ней испытывал государь, пристроила Екатерину, старшую сестру, фрейлиной, это поставило ее под удар завистливых толков и сплетен. Правда, эти сплетни ранили только Пушкина, ей самой было лестно внимание царя и двусмысленные разговоры об этом.
   Она не нашла в себе сил или просто не захотела исполнить желание мужа уехать из «свинского Петербурга» в деревню. Она удерживала его в столице так же, как и его злейший враг Бенкендорф… Летом 1835 года Пушкин делает еще одну попытку освободиться от унизительной зависимости перед государем, он просит об отставке и разрешении выехать в деревню на несколько лет. Этот вопрос поднят на семейном совете. Разговор, вероятно, состоялся в середине июля 1835 года. Отъезд решал все проблемы: долой опеку императора, разорительные балы, наряды, кареты, лошадей, то есть решение финансовой проблемы; долой поклонников жены... Впереди ждала работа, сложная, требующая отдачи всех сил. Ничего не получается. Император через Бенкендорфа передает, что служить никого не заставляет, но в случае отставки Пушкин лишается права работать в архивах. Смягчая жесткость отказа, Николай предлагает отпуск на полгода и ссуду в 30 тысяч рублей.
   Удар нанесен точно. Выбора у Пушкина нет. Лишиться права работать в архивах он не может. Приходится принять предложение. Это очередное поражение. Он угнетен, расстроен. Именно сейчас ему необходима моральная поддержка семьи. Но дома он терпит еще более сильное поражение. Жена категорически отказывается ехать в деревню. Легко можно представить, что она ему говорила при этом, если даже кратковременная поездка в деревню на охоту вызвала у нее ужас. Вот небольшой рассказ дочери А.О. Смирновой: «У моего отца было имение в Псковской губернии, и он собирался туда для охоты. Он стал звать Пушкина ехать с ним вместе. Услыхав этот разговор, Пушкина воскликнула: «Восхитительное местопребывание! Слушать завывание ветра, бой часов и вытье волков. Ты с ума сошел!» И она залилась слезами, к крайнему изумлению моих родителей…»
   Когда размышляешь об этих поступках Натальи Николаевны, невольно на память приходят иные примеры. Ее же современница, красавица Анна Давыдовна Абамелек, в ноябре 1835 вышедшая замуж за брата поэта Баратынского – Ираклия Абрамовича, адъютанта царя, не захотела ни на день разлучаться с мужем и все лето 1836 года провела в военных лагерях гусарского полка под Красным селом. В одном из писем оттуда мы читаем: «Живу в лагере в избе крестьянской… Слышу только звук трубы и оружий… но несмотря на шумное однообразие жизни сей, я здесь, как и всюду, счастлива и довольна, когда муж мой близ меня…». И никто не мог ее отговорить: куда муж – туда и жена… А жены декабристов, ее же современницы, бросившие блестящую жизнь во дворцах – княгини и графини, не купчихи - поехали вслед за опозоренными, лишенными титулов и гражданства мужьями, преодолевая сопротивление правительства и родных, не в свое деревенское поместье, а в Сибирь, в забытый богом Нерчинск, оставляя малолетних детей, уезжая за мужьями, которые в глазах царя и людей были преступниками…       
  Судьба в который раз посмеялась над поэтом… Он не выносил кокетства - в жены ему досталась женщина, для которой «кокетство было почти физическою, непреодолимою потребностью!» «Атмосфера, которую она создавала вокруг себя, была дешевая, пошловатая»… При всей красоте и внешнем блеске Наталья  оказывалась  не comme il faut.  Ей нравилось, что кокетство приносило огромные плоды: о ней говорили, в нее влюблялись. Вот только не чувствовала она, в отличие от современников, что это было не обожание, не влюбленность, а обыкновенное волокитство…
   В июле 1834 года Пушкин в письме увещевает свою жену: «А ты, бабенка, за неимением того и другого, избираешь в обожатели и его (соседа, о котором Натали писала мужу в письме): дельно».   От 3 августа в Полотняный завод Пушкин пишет: «Просил я тебя по Калугам не разъезжать, да, видно, уж у тебя такая натура. О твоих кокетственных отношениях с соседом говорить мне нечего. Кокетничать я сам тебе позволил – но читать о том лист кругом подробного описания вовсе мне не нужно».  Удобная позиция – говорить мужу о своих успехах у мужчин. Он спокоен – она сама мне рассказывает! А вот что? Это самое интересное! Что могу - то расскажу, чтоб о том, что не хочу, не догадался…
    Продолжение следует.