Мамочка улыбнись!

               
 — Ты скоро, Mon ange? (мой ангел - франц.) - спрашивала, стоя в передней, держа в руках сапоги, и уже собираясь обуваться, Юлия Сергеевна в быту, и Юми Сайто по документам, свою дочь Нику.
 — Никуся, долго еще ждать? Ответь хотя-бы, есть ли смысл ждать тебя? - говорила она тихим и мягким голосом, растягивая слова на необычный манер.
 — Ну, М-А-А-А! Почему ты так делаешь? - раздался раздосадованный голос Ники из соседней комнаты
 — Я уже за-кан-чи-ваю, еще секундочку.
Юлия Сергеевна вздохнула, и, положив сапоги на пол, присела на маленький пуфик. В комнате дочери стрекотала швейная машина и негромко звучала танцевальная музыка.
 — Сегодня такой скорбный и великий день, а ты шить вздумала, грех-то какой Никонуси! - пропела Юлия Сергеевна негромко, но так, чтобы дочь ее услышала. Машинка тотчас же перестала стрекотать и из комнаты пулей вылетела взлохмаченная, но все равно очень красивая девушка

 — МА! Мне бы твои проблемы. Подумаешь, родительский день! Ты жива, папа похоронен ,вообще, в другом городе. Она нависла над сидящей матерью и, глядя на нее сверху вниз продолжала возмущенно говорить

 — Вот объясни, пожалуйста, зачем нам идти на это кладбище, если мы с тобой еще никого не хоронили на нем?

 — Ну, как же - как же, mon petit? (дитя мое - франц.) Как можно? Ника-сан, а бабушка Пелагея? Неужто ты забыла?

 — Какая, такая бабушка Пелагея? - перебила мать Ника, слегка повысив голос

 — Уж не та ли соседушка, которая меня иначе как, басурманкой не называла, да пугала собачкой своей злющей, такой же, как сама была? А?! В таком случае, вспомни-ка мамочка, сколько лет я заикалась после ее невинных шалостей?

Юлия Сергеевна виновато опустила голову и тихонько забормотала себе под нос, крестясь при этом:

 — Господи, прости и помилуй ее неразумную. Свят, свят, свят.
 — Ладно уж, но я иду с тобой - продолжала Ника - только для того, чтобы тебя никто не посмел обидеть!
 — Помилуй, Ника-тян, кто же меня обидеть-то может?
 — Ах, вот как обстоят дела?! - снова перебила ее Ника, и уже улыбаясь, добавила:
 — Да, с памятью у тебя непорядок. Помнишь, как мы на Пасху сходили в церковь? Ведь та бабуленция вышвырнула бы тебя, как котенка, если бы меня не оказалась рядом. Или ты уже забыла, что она тебе, как змея, шипела  вслед? Так я напомню: «Пошла вон мусульманка поганая. Если пришла побираться, то побирайся за воротами» Мало тебе было?
 Юлия Сергеевна удрученно, еще ниже опустила голову, и, не разжимая зубов, сделав глотательное движение, молча кивнула головой. Казалось, что она вот-вот расплачется.

Ника замолчала, увидев и отчетливо осознав, какую боль причинили матери ее речи, ее умничанье, ее доводы. Ей стало стыдно и жалко маму. Наверно, впервые за всю свою жизнь Ника поняла, как могут мучить и терзать друг друга два родных, полных взаимной доброжелательности человека. Она почувствовала угрызения совести и, испытывая заботливую нежность к матери, как к слабому, нуждающемуся в защите и опеке ребенку, погладила Юлию Сергеевну по голове, поцеловала ее в щечку и, ласково сказала:
 — Будет тебе! Не обижайся, ты же знаешь, что это я любя. Иди потихоньку, я догоню.
 
Юлия Сергеевна оживилась, заулыбалась. Огорчение тут же улетучилось, его сменили растроганность и облегчение.

 — Поторопись, сердечко мое, а то вот еще Валентина Васильевна просила на могилку ее мамы гостинец поминальный положить - и, взглянув украдкой на Нику, как бы извиняясь, добавила: "мы же рядышком живем, а ей ехать далеко".

 — Мама, ты неисправима! – обреченно протянула  Ника, и подумала, но уже не сказала вслух: « А если она попросит тебя вместо нее в гробик лечь, ты как поступишь, безотказная  моя  фея?»

Ника зашла в комнату, убрала в шкаф джинсы, которые украшала аппликацией, из  яркой,  металлизированной ткани срезанной со спинки материнской куртки, которую когда-то прислали в подарок японские родственники. Куртку давно перестали надевать, так она была изношена. Собирая с пола обрезки ткани, девушка подумала о том, что обязательно надо успеть, дошить до вечера. Мысли Ники сами собой перенеслись на вечеринку, куда она приглашена вместе со своим другом Костей, актером местного театра, самым красивым мужчиной в этом храме искусства, и поэтому завидным женихом. Она не услышала, как за Юлией Сергеевной захлопнулась дверь, продолжая, думать о том, как ей сложно постоянно поддерживать имидж загадочной, неординарной, гламурной девушки-японки подруги Кости, с ее невеликим бюджетом студентки. О том, что всякий раз приходится доказывать правомерность своего нахождения рядом с этим юношей, который для многих ее подруг, знакомых и просто девушек, был объектом желаний и снился ночами.

 — Да! Знал бы бомонд, у какого модельера я одеваюсь! - подумала Ника, убирая старенький «Зингер» в шкаф.

 — Ну, когда же я буду богатой, следовательно, свободной хотя бы в выборе куда ходить, а куда нет? Зачем мне эта дурацкая тусовка? Костику нужны поклонницы и поклонники. Так уж и быть, будут ему и те и эти, придется постараться - продолжала размышлять девушка.

Наконец, Ника заметила, что Юлии Сергеевны нет в квартире.

 — Далеко ли успела уйти? - подумала она, и заторопилась вслед за матерью.

            Около кладбища было шумно, много народа, столпотворение машин. Юлия Сергеевна, стояла у ворот погоста, сжавшись, сгорбившись, глубоко натянув капюшон на голову, и ждала Нику. Ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она увидела ее.

           Заметив, наконец дочь, озирающуюся по сторонам, Юлия Сергеевна быстро, почти бегом, поспешила ей навстречу

 — Ну, где же ты дона так долго, идем домой, идем скорее, мне все подают милостыню - взволновано тараторила  женщина.

 — Они, верно, думают, что я pour manger! (ради хлеба - франц.) Ника, увидев мать, еле сдерживала смех, готовый вот-вот вырваться наружу.

                На Юлии Сергеевне была та самая старая куртка, с вырезанным куском ткани на спине, которую в потёмках или второпях женщина надела, не заметив дефекта из торчащего наружу синтепона.

 — А ты, почему смеешься?  Не вижу ничего смешного? Неужели это может вызвать смех? Это смешно? — все тише и тише спрашивала Юлия Сергеевна. В ее глазах было столько недоумения, обиды и детской беспомощности, что дочь, увидев это, не стала объяснять матушке причину повышенного к ней внимания, проходивших мимо людей, боясь еще больше расстроить её.

               Ника обняла хрупкую женщину за плечи так, чтобы скрыть дырку на куртке, и все же не рассмеяться. Она, улыбаясь вела маму домой и. как маленького ребенка, поглаживая руку/ и целуя в щечку, нежно успокаивала:

 — Мамочка улыбнись людям - просто так! Поверь, если это сделаешь ты, мой ангел, всем будет счастье!