Мамочка улыбнись!

               
 — Ты скоро, mon ange? — спрашивала, стоя в передней и держа в руках сапоги, Юлия Сергеевна (в быту) — Юми Сайто (по документам) — свою дочь Нику.
— Никуся, долго ещё ждать? Ответь хотя бы, есть ли смысл ждать тебя? — говорила она тихим и мягким голосом, растягивая слова на необычный манер.

— Ну, м-а-а-а! Почему ты так делаешь? — раздался раздосадованный голос Ники из соседней комнаты. — Я уже за-кан-чи-ваю, ещё секундочку.

Юлия Сергеевна вздохнула и, положив сапоги на пол, присела на маленький пуфик. В комнате дочери стрекотала швейная машина и негромко звучала танцевальная музыка.

— Сегодня такой скорбный и великий день, а ты шить вздумала, грех-то какой, Никонуси! — пропела Юлия Сергеевна негромко, но так, чтобы дочь её услышала. Машинка тотчас же перестала стрекотать, и из комнаты пулей вылетела взлохмаченная, но всё равно очень красивая девушка.

— Ма! Мне бы твои проблемы. Подумаешь, родительский день! Ты жива, папа похоронен вообще в другом городе. Она нависла над сидящей матерью и, глядя на неё сверху вниз, продолжала возмущённо говорить:
— Вот объясни, пожалуйста, зачем нам идти на это кладбище, если мы с тобой ещё никого не хоронили на нём?

— Ну как же — как же, mon petit? Ника-сан, а бабушка Пелагея? Неужто ты забыла?

— Какая такая бабушка Пелагея? — перебила мать Ника, слегка повысив голос. — Уж не та ли соседушка, которая меня иначе как "басурманкой" не называла да пугала собачкой своей злющей, такой же, как сама была? А?! В таком случае, вспомни-ка, мамочка, сколько лет я заикалась после её "невинных" шалостей?

Юлия Сергеевна виновато опустила голову и тихонько забормотала себе под нос, крестясь при этом: — Господи, прости и помилуй её, неразумную. Свят, свят, свят...

— Ладно уж, но я иду с тобой, — продолжала Ника, — только для того, чтобы тебя никто не посмел обидеть!

— Помилуй, Ника-тян, кто же меня обидеть-то может?

— Ах, вот как обстоят дела?! — снова перебила её Ника и, уже улыбаясь, добавила: — Да-а-а, с памятью у тебя непорядок. Помнишь, как мы на Пасху сходили в церковь? Ведь та бабуленция вышвырнула бы тебя, как котёнка, если бы меня не оказалось рядом. Или ты уже забыла, что она тебе, как змея, шипела вслед? Так я напомню: "Пошла вон, мусульманка поганая! Если пришла побираться, то побирайся за воротами!" Мало тебе было?

Юлия Сергеевна удручённо ещё ниже опустила голову и, не разжимая зубов, сделав глотательное движение, молча кивнула. Казалось, она вот-вот расплачется.

Ника замолчала, увидев и отчётливо осознав, какую боль причинила матери её речь, её умничанье, её доводы. Ей стало стыдно и жалко маму. Наверное, впервые за всю жизнь Ника поняла, как могут мучить друг друга два родных, полных взаимной доброжелательности человека. Она почувствовала угрызения совести и, испытывая заботливую нежность к матери — как к слабому, нуждающемуся в защите ребёнку, — погладила Юлию Сергеевну по голове, поцеловала в щёчку и ласково сказала:
— Будет тебе! Не обижайся, ты же знаешь, что это я любя. Иди потихоньку, я догоню.

Юлия Сергеевна оживилась, заулыбалась. Огорчение тут же улетучилось, его сменили растроганность и облегчение.

— Поторопись, сердечко моё, а то вот ещё Валентина Васильевна просила на могилку её мамы гостинец поминальный положить, — и, взглянув украдкой на Нику, как бы извиняясь, добавила: — Мы же рядышком живём, а ей ехать далеко.

— Мама, ты неисправима! — обречённо протянула Ника и подумала (но уже не сказала вслух): "А если она попросит тебя вместо неё в гробик лечь, ты как поступишь, безотказная моя фея?"

Ника зашла в комнату, убрала в шкаф джинсы, которые украшала аппликацией из яркой металлизированной ткани, срезанной со спинки материнской куртки (которую когда-то прислали в подарок японские родственники). Куртку давно перестали носить — так она была изношена. Собирая с пола обрезки ткани, девушка подумала, что обязательно надо успеть дошить до вечера. Мысли Ники перенеслись на вечеринку, куда она приглашена вместе с другом Костей — актёром местного театра, самым красивым мужчиной в этом "храме искусства" и потому завидным женихом. Она не услышала, как за Юлией Сергеевной захлопнулась дверь, продолжая размышлять о том, как сложно поддерживать имидж загадочной гламурной японки с её студенческим бюджетом.

— Да! Знал бы бомонд, у какого модельера я одеваюсь! — мысленно усмехнулась Ника, убирая старенький "Зингер" в шкаф. — Ну когда же я буду богатой — а значит, свободной хотя бы в выборе: куда ходить, а куда нет? Зачем мне эта дурацкая тусовка? Костику нужны поклонницы... Так уж и быть, будут ему и те и эти — придётся постараться.

Наконец девушка заметила, что Юлии Сергеевны нет в квартире.
— Далеко ли успела уйти? — подумала она и заторопилась вслед.

Около кладбища было шумно: много народа, столпотворение машин. Юлия Сергеевна стояла у ворот погоста, сжавшись, сгорбившись, глубоко натянув капюшон, и ждала дочь. Ей казалось, прошла вечность, прежде чем она увидела Нику.

Заметив  озирающуюся по сторонам девушку, Юлия Сергеевна почти бегом поспешила ей навстречу:
— Ну где же ты была так долго? Идём домой, идём скорее — мне все подают милостыню! — взволнованно тараторила женщина. — Они, верно, думают, что я pour manger!

Ника, увидев мать, еле сдерживала смех. На Юлии Сергеевне была та самая старая куртка с вырезанным куском ткани на спине — женщина в потёмках надела её, не заметив торчащего синтепона.

— А ты почему смеёшься? Не вижу ничего смешного! Это смешно? — всё тише спрашивала Юлия Сергеевна. В её глазах читались недоумение, обида и детская беспомощность. Дочь, увидев это, не стала объяснять причину повышенного внимания прохожих, боясь ещё больше расстроить мать.

Ника обняла хрупкую женщину за плечи (так, чтобы скрыть дырку) и, улыбаясь, повела её домой, как ребёнка, непрерывно целуя в щёчку:
— Мамочка, улыбнись людям — просто так! Поверь, если это сделаешь ты, мой ангел, всем будет счастье!