Глава 7. Юля Маленькая, я и козы

Юля Маленькая светила яркой звездочкой на небосклоне монастырской общины. Её называли «маленькой», потому что она пришла жить при храме в Юсупово в 15 лет. То есть она оставила школу после девятого класса. Отец В рассказывал, что она именно сама «бросила школу, привела маму за руку, пришла в 15 лет». Но на самом деле всё было с его благословения, он был заинтересован в их приходе. Отец В по сути психологически заменил Юле отсутствующего отца. Отец Юли Маленькой проживал где-то уже с другой семьей.

 
Она казалась поначалу ангелочком не от мира сего. Её манера разговаривать, детский голос, проворность в работе, громкий заливистый смех, непосредственность очень располагали к ней с первого дня. Но другой стороной медали были её капризы, истерики, бунты, уход в себя. И тогда возникал вопрос: «Зачем ей вообще все это?» В эти моменты было видно, что она не особо созрела для решения выбрать для себя монастырь. И всем, наверное, было понятно, что это просто её детское увлечение. Осознанности там не было. Как она рассказывала потом, в Юсупово она пришла, чтобы спрятаться от бандитских разборок, в которые их с матерью втянул отчим.


Когда открыли монастырь и постригли первых сестёр, батюшка назначил Юлю Маленькую своей келейницей. И она быстро превратилась из весёлого, искреннего шумного ребенка в замкнутую и психически неуравновешенную послушницу. Вставала она раньше всех и ложилась позже всех. Один раз она во сне чётко проговорила Иисусову молитву, чем всех удивила. Почти всё внеслужебное время она проводила у батюшки в домике. Там она, наверное, стирала, убирала, правило читала. Еду для батюшки она брала на кухне. Когда ей приходилось выйти в народ, она вела себя уже дико и неприветливо.


Она чувствовала, что от сестёр её уже отделяла стена зависти и ревности к батюшке. И боялась потерять свое внезапно повысившееся положение. Сестры шутили: «Батюшка назначил её любимой сестрой!» Она пеклась о том, чтобы батюшка отдохнул, не всегда пуская к нему гостей. Однажды не пустила к нему Валентину Павловну. Та ругалась, на чем свет стоит, называла её «цербером» и жаловалась батюшке, потому как едешь к нему аж три часа, а тебя какая-то малявка не пущает. Сёстры тоже порой роптали на непредсказуемость келейницы.


Вскоре батюшка решил исправить ситуацию ссылкой Юли Маленькой на подворье в Ново-Карцево к козам. Отвезли её под благим предлогом на Покровскую службу и не забрали.
А через две недели также неожиданно привезли и меня.


Батюшка, как-то вечером приехав с подворья уставший и озабоченный, сказал нам молиться за подворских. Мол, они там все на пределе. Им тяжело и духовном, и в физическом плане. А я удивлённо воскликнула: «А чего молиться? Надо помочь им, да и всё!» Он, сверкнув на меня черными глазами, усмехнулся: «Ну вот, давай, собирайся. Будешь им помогать!» Все стали хохотать надо мной. Я пошла, собрала с собой сумку с пожитками, у меня почти ничего и не было. И вот он отвез меня туда в ночь, выгрузил.

 
Глухая вымирающая деревня была погружена в ночную тьму. Грустно светил единственный фонарь. Кроме четырёх сестёр перед воротами ни души. Выл ветер, поднимая над сугробами поземку. Отец В сурово пробасил ин.Елене: «На самые тяжёлые работы её!» Мне было всё равно.

 
Сёстры жили в бочкообразном большом вагончике, называемом цилиндрический унифицированный блок. Для меня уже там места не было. Меня отправили в большой дом, к Тане Поликарповой. Таня Поликарпова, веселая женщина пенсионного возраста. Когда-то она закончила физкультурный институт.


В доме ещё было пусто и голо. Только что закончился ремонт. В патронах торчали слабые лампочки. В углу абсолютно пустой кельи лежал матрас. Батареи едва грели. Я положила вещмешок под голову и заснула прямо в верхней одежде.


Утром как в монастыре разбудили колокольчиком. И началась моя новая жизнь, которая мне, как ни странно, понравилась больше чем в Деденево.
Тяжелые работы оказались обычными: возить в тачке уголь для котлов, складывать дрова в поленницу, топить печь, чистить снег, возить воду в бочке за полкилометра, работать поваром. Мать Елена решила воспитывать в нас смирение, поэтому ставила каждый день на разные неожиданные послушания. То на кухню, то на скотный двор, то украшать храм к празднику. Иногда она назначала убраться у батюшки в келье. Это было своего рода поощрением или возвышением над другими сёстрами. Там было в общем-то чисто. Только в мусорном ведре лежали сестринские письма с исповедями. Эти письма мать Елена забирала, читала и сжигала в кухонной печке. Батюшка ничего не предпринимал, чтобы уберечь письма от прочтения третьим лицом.

 
Со временем отец В не разрешил ставить всех ежедневно на разные послушания. Потому что послушание не должно мешать молитве. Если ты делаешь что-то простое и привычное, то и молиться легко. А когда меня поставили поваром первый раз, я не смогла растопить печку. Я, как водится, забыла открыть трубу, устроив в доме дымовуху. Оладьи из кабачков допекала за меня мать Елена. Мне было ужасно стыдно. Кстати, меню придумывала она сама, и всегда оно оказывалось довольно сложным. И рецептов приготовления не было. Мать Елена могла иногда примерно рассказать как готовить то или другое блюдо. Но могла и промолчать. Юля Маленькая тоже как-то сварила борщ, сдобрив его по неопытности огромным количеством растительного масла. Мать Елена заставила лишнее масло вычерпать, получился целый стакан.


Мать Елена благословляла всё, вплоть до того, какой кабачок в подвале взять и с какой стороны начинать брать дрова из поленницы. И она понимала, как может быть тяжело с непривычки нам, городским жителям, готовить на печке. Сама она разбиралась в этом хорошо, потому что была деревенская. Она пекла хлеб для всего монастыря, ей благословили научить этому Таню Поликарпову и послушницу Веру. А Юлю Маленькую не благословили, аргументировав тем, что она возгордится. По этой же странной причине Юле долго не благословляли петь на клиросе, хотя её данные были лучше, чем у некоторых певчих. Но в Ново-Карцево петь было некому, поэтому разрешили, от чего она была очень счастлива.


В первую зиму в Ново-Карцево стоял лютый мороз до минус тридцати, с ветром. Я приехала, конечно, без зимних вещей. Всё ведь осталось дома. Отец В решил подарить мне фуфайку со своего плеча. Она была мне велика размеров на шесть, но, закатав рукава, можно было работать. Когда он уехал, ин.Елена забрала у меня фуфайку и дала свое школьное демисезонное пальто. Пальто было ужасно неудобным своей длиной, глубоким вырезом на груди и разрезом до копчика сзади. В плечах пальто мне было очень широким, меховой воротник от холода не спасал. Пальто продувалось ледяным ветром насквозь, у него не хватало пуговиц, да и они бы не исправили положение.


Мать Елена заколола мне на груди вырез булавкой и отправила складывать дрова. Я спотыкалась о подол в сугробах снега весь рабочий день. Руки онемели от холода. А когда мы вернулись, сложив огромную трехметровую гору дров, дома зуб на зуб не попадал. Батареи были как парное молоко. Я долго держалась за них в надежде вернуть чувствительность пальцам. Просили мать Елену разрешить попить горячего чая, не благословила.


Когда через неделю приехал батюшка, я предстала перед ним совершеннейшим чучелом в этом фиолетовом пальто. Он удивился, почему я не в его фуфайке и крикнул: «Ленка, принеси!» Она с невозмутимо-царственным видом принесла её.
Я старалась оправдывать ин.Елену, в отличие от более опытной Юли Маленькой. Она сразу замечала, что мать Елена грешит властолюбием, не ходит на общие работы, живёт в отдельной келье. А когда сёстры всей гурьбой трудятся на холоде, мать Елена только поглядывает в окошко и передаёт указания через Ксеню. Ходили слухи, что она вышивает бисером иконы, она как-то училась этому в Шамордино, её специально отправляли туда на две недели. Но ни одной иконы мы не видели. Одну ризу Калужской иконы Богородицы она закончила года через два. Но иконы к ней не было.


Через пару месяцев нас с Юлей Маленькой отправили на скотный двор. Там мне стало морально полегче. Юля Маленькая тоже любила покомандовать. Отец В сказал, что мы равны и старших среди нас нет, всю работу надо делить честно пополам. Мы стали чередовать по очереди пастбище и молочную кухню. У каждой было 3-4 дойных козы. Всего было у нас было 17 голов, включая овец, козлят и козла Барона.

 
Доили мы вместе в определенные часы каждый своих. Потом пастух шел пасти. А молочница сцеживала всё молоко, сепарировала, перерабатывала сливки в сметану, а сметану в белоснежное масло. Мыла полы, топила печь на молочной кухне, чтобы молоко быстрее свернулось в творог в тепле. Откидывала творог. Дел было полно.
Пастух должен был вернуть коз на дневную дойку к часу дня. Мы обедали, потом вновь доили и шли пасти до вечера. Пастух должен был вычитать пастушье правило. Его установил отец В из псалмов чина отчитки. Чтобы козы не бесновались и не болели. Ежедневно мы крестообразно благословляли каждую козу освященной вербой и кропили крещенской водой. Козы всё время норовили отгрызть от вербы хоть кусочек, за год от букетика ничего не оставалось.


В зимнее время всё упрощалось донельзя. Три раза в день комбикорм, овес, жмых, веник и сено. Нормы нам устанавливала мать Елена по ветеринарным книгам, прикалывая листочек со списком к стене козлятника, при этом она писала овес с двумя «с».

 
Все будни и праздники мы были прикованы к козам. Я на это не жаловалась. Но Юля это переносила с большим трудом. Ей очень хотелось в монастырь на ежедневные службы. Иногда у нее начинался нервный срыв. Она орала на коз, могла их излупить, хулиганила, устраивала бойкот и говорила, что у неё уныние. Отец В видел это всё, но ничего не предпринимал. Он дал нам книгу про Иоанна Кукузеля. Это был великий византийский певчий, работавший в монастыре пастухом. В книге был описан очень трогательный момент, когда святой пел молитвы, все козочки и овцы встали на коленки и заворожённо слушали. На время Юля Маленькая даже вдохновилась этим житием и успокоилась. Но всё равно потом она унывала и страдала. Ей было болезненно после келейницы батюшки стать скотницей. Батюшка внушал: кто прошел кухню и скотный двор, тот и есть настоящий монах. Он говорил, что полезно лишь то послушание, от которого тошнит. Он утешал нас, что мы кормим монастырь.

 
Козы нас любили, узнавали наши шаги и блеяли на все голоса. Ин.Елену они не признавали и встречали гробовым молчанием. Она обижалась. Удивительное дело, но на подворье у меня перестала болеть голова. Потому что спать давали около восьми часов в сутки. Ново-Карцево вылечило мою головную боль.

 
Вскоре Юлю благословили алтарничать. Она была счастлива, находясь в алтаре. И очень была недовольна, когда ей приходилось петь с нами на клиросе. Батюшка благословил ей петь с нами, а на Евхаристии уходить в алтарь. Почему он не мог служить один или использовать для этих целей какую-нибудь не певчую пожилую сестру, осталось вопросом, висящим в воздухе без ответа. Хотелось, видно, ему обставить себя молодостью, чистотой и красотой. Но Юле Маленькой пришлось заплатить за это большую цену. Она постоянно нервничала из-за сбоев в цикле. Она опять чувствовала себя важной и нужной. Хотя по сути алтарница – это уборщица алтаря. И клиросное служение намного выше и сложнее. Но в тот момент у Юли Маленькой появился новый смысл жизни.


 
 http://proza.ru/2022/11/16/1662


Фото Натальи Марковой (личный архив)Юля Маленькая, я в батюшкиной фуфайке и мать Елена.