Блудница

Среди охранников испанских тюрем немало женщин. В условиях повышенной безработицы можно понять выбравших эту профессию. Тысячеевровый основной заработок с надбавками и льготами, повышающими эту цифру, а также добавки работникам госпредприятий с опасными условиями работы и многое другое, что привлекает носителей юбок к этому занятию.
Женщины работают. Работают как женщины. Демонстрируя своё внутреннее «я» в возможности покомандовать взрослыми мужиками, опущенными государством. Одни работают по-женски, спокойно, отзывчиво, незлобно, выслушивая жалобы и рассказы зэков об их жизни. Помогающие в чём-либо, если есть возможность. Не теряющие своего достоинства и не унижающие кого-либо.
Другая часть надзирательниц это – злобное преследование всех и вся. Особенно тех, кто не показывает раболепия и, хуже того, жалующихся на несправедливое отношение персонала. Для таких ищут повода прицепиться, унизить, попытаться наказать, выпячивая свою дурость.
- А что вы делаете в условиях, когда несколько лет не имеете отношений с женщинами? – вопрошает такая стерва, зайдя на кухню блока.
Работающие там зэки подобострастно хихикают, переводя всё в шутку. Они знают, что другая реакция на такую провокацию может закончиться тем, что любой из них потеряет работу, а то и, вообще, будет переведён в конфликтивный модуль. А её стервозное величество заявляет, что ей бы хотелось хлеба и фруктов, «если таковые останутся». Лишние фрукты, разумеется, тут же находятся.
Одна охранница выделялась среди других детским выражением лица. Если можно назвать детским землистого цвета кожу – от частого курения – на котором были нарисованы глаза и губы. Плохо ухоженные волнистые волосы до пояса и анорексическая худоба дополняют картину. Мне всегда было жалко эту пигалицу и, по мере возможности, пытаюсь урегулировать скандалы, тормозить драки или просто помогать ей в мелочных повседневных делах, как-то: открыть-закрыть дверь взятым у неё ключом, избавляя её от путешествия туда и обратно по шлюзам автоматических дверей.
Девица была слаба на передок, как говорят в народе. Находясь в возрасте около тридцати и обделённая умом, она воспринимала некоторых зэков образцами мужчин. Её тянуло к худощавым мускулистым аборигенам, стоявших по утрам в очереди к медсестре за какой-нибудь «дурью» или «пьяными» таблетками. Избранники быстро понимали, что дама, как говорится, «запала» и с удовольствием участвовали в болтологии тэт-а-тэт в надежде, что будет что-то и большее. Иногда это «большее» случалось. Зэк вдруг становился поборником чистоты, набирал в ведро воды, хватал швабру и, вместе с охранницей, уединялся в модульных классах для уборки внутренних помещений и предметов.
Бывало, что во время таких «уборок» их заставал коллега-охранник и, обиженный, что не ему досталось, стучал кому надо. Девку переводили куда подальше, по крайней мере до тех пор пока «чистильщик» внутренностей не убывал из тюрьмы. Потом охранница возвращалась и всё повторялось заново. Мне всё это было до лампочки и я продолжал жалеть несчастное существо, вынужденное пользоваться суррогатами из-за отсутствия настоящей жизни.
Меня и ещё одного зэка-ветерана вызывают к кабине. Там дежурит наша «джульетта» и ещё один незнакомый охранник. Он нам говорит, обращаясь ко мне.
- Ты временно перейдёшь к нему в камеру, потому что нам нужен изолятор. Всего на два дня. Потом вернёшься обратно.
Все слова, которые в этот момент приходят мне на ум, русские и не имеют перевода на испанский. Поэтому я молчу, пытаясь привести в порядок мои мысли. Но не молчит мой коллега. Ему проще: он не знает русского.
- Но ведь есть спецкамеры для изолятора!
- Они уже заняты другими наказуемыми.
- И есть наркоманы, которые сидят в камерах по одному!
Охранник не успевает ответить. Его опережает «джоконда». Она сегодня старшая в смене.
- Всё! Нечего дискутировать! Я уже так решила!
- А кого нужно изолировать? – не сдаётся мой товарищ.
Имя, которое нам назвали, парализует и его. Это – самая грязная свинья нашего блока. Уже на расстоянии трёх метров от хрюши в нос шибает такая вонь, что перехватывает дыхание. Когда нас загоняют в стойла и по лестнице поднимается это испанское недоразумение, за ним близко никто не идёт. Ждут, пока движение воздуха не разбавит аромат никогда не мытого тела.
Мои непереводимые русские слова прочно запечатывают моё же речевое устройство и просто стою рядом, тупо лупая на сцену передо мной. Мой коллега справляется от ступора.
- Но ведь он один в камере! Если нужно его изолировать, просто закройте его там!
- Не нужно мне объяснять, что и как я должна делать! – заявляет наша «душка», - Всё уже авторизовано.
Марисалес, твою мать! Марисалес это не испанское ругательство. Это – её имя. И я ещё жалею эту шлюху. Мой компаньон замолкает и растерянно, поверх голов, смотрит на третью охранницу, которая сегодня дежурит на пульте. Та – нормальная женщина и знает моего товарища уже несколько лет. Она ловит взгляд, делает огорчённую гримасу и еле заметным жестом показывает, что всеобщая любовь сегодня главная и может делать всё, что ей вздумается.
Наша «мона лиза», сделав дело, выходит во двор, усаживается с сигаретой на скамейку рядом с очередным страдателем и треплется с ним несколько часов подряд, заканчивая только тогда, когда за ней приходит охранник, напоминая, что надо работать.
Делать нечего. Сгружаем мои пожитки в камеру моего коллеги, а в мою, безукоризненно чистую, въезжает для наказания испанско-цыганская свинья. Вечером на проверке в приоткрытую дверь заглядывает второй шеф модуля (команда на ночь меняется), видит нас в одной камере, вскидывает взгляд на номер на двери и, ничего не понимая, проводит пальцем по списку, отыскивая наши фамилии. Я не выдерживаю и фыркаю. Охранник поджимает губы и уходит от нашей двери проверять другие камеры.
Утром приходит другая нормальная команда охраны.
- Вечером я верну тебя в твою камеру, - говорит мне охранник, - И, надеюсь, что тебе больше не сделают такого сюрприза.
С восьми вечера и до половины двенадцатого ночи я отмываю всё и вся, к чему мог прикоснуться свин испанского королевства. Просто невероятно, сколько грязи может оставить после себя испанец за два неполных дня пребывания в бывшей чистой камере.
- Какая у неё славная улыбка и вся она такая душевная, человечная, - говорит мне зэк-экссоветянин про «непорочную марисалес».
Мне к этому добавить нечего и я просто стал игнорировать эту икону женской красоты.