Развал России скудоумный открывает окно Ч. III

На коллаже справа: раздвоенный Каракозов; а внутри сверху вниз: скрытый мазохист Чернышевский, шизофреник Писарев и руководитель общества «Ад» психопат самоубийца Ишутин.

Наш великий реформатор Петр I «прорубил окно в Европу», как образно подметил не менее великий Пушкин. А для чего? Чтобы «грозить … надменному … соседу» (во-первых); чтобы через это «окно» «ногою твердой стать при море» (во-вторых); чтобы «сюда по новым им волнам все флаги в гости будут к нам» (в-третьих). Обратите внимание, не как враги, а как гости. А получилось так, как народ давным-давно подметил: «их в дверь прогоняют, а они в окно лезут», в то самое окно – ещё Петром прорубленное… лезут с постоянными зловредными целями – разрушения России.

Каракозов Д.В. – 4 (16) апреля 1866 г. совершил, пусть неудачный, но первый (!) революционно-террористический акт в истории России, когда низы пытались уничтожить верхи по революционно-политическим мотивам якобы руководствуясь благими намерениями во имя народа. После него пошло и поехало… вплоть до красного террора. То, что до Каракозова считалось немыслимо (1), стало возможным; далее стало считаться многими – радикальным (2) решением политического вопроса; приемлемо (3) как революционный метод; более того даже разумно (4), даже теорию под это подвели, и стали рассматривать, как революционную целесообразность, «служившую во благо революции»; больше того всё это внедрено в сознание масс и стало популярно (5); и, наконец, наследники материалистов-атеистов, нигилистов, народовольцев, эсеров – большевики – узаконили террор как государственную норму (6) в отношении своих классовых врагов.

В настоящее время такое постепенное шестиэтапное развитие событий от немыслимого-до-нормы получило название – окна Овертона (см. левую часть коллажа). Американский ученый и психолог Джозеф Овертон (изучал методы дегуманизации и зомбирования людей), описал эту, наиболее оптимальную, технологию влияния на человеческий разум для манипуляций массами с помощью информационных воздействий. В основе её –изощрённый обман, как правило в красивой упаковке, и постепенное уничтожение моральных принципов человека и замены их на новые.
 
Метод не нов, манипуляциями сознания занимались «избранные» ещё много веков назад первоначально в индивидуальном порядке. При современных средствах и методов распространения информации эти возможности для «избранных» возросли многократно. Окна Овертона иначе называют «окнами дискурса». Одни из значений слова «дискурс» – это выступление, рассуждение, речь и, разумеется, всё, что с эти связано, включая современные способы коммуникативных и медийных воздействий.
Проверим этот метод ретроспективно на Каракозове. Его убеждали: да – это немыслимо (1), чтобы простой человек посягнул на священную жизнь государя-императора, до тебя никто этого в России не делал, хотя это только для простых людей немыслимо (1), только не для революционеров, для них всё возможно, мы, нигилисты, отрицаем всякие запреты старого мира. И в этом смысле, ты, Дмитрий Владимирович, исключение, ты особенный, избранный. То над чем ты думаешь, думаем мы все – освобождение братьев-крестьян, народа – можно решить только радикально (2), другого способа не существует, пойми, брат, не существует, только радикально (2) можно это решить – убить царя. И это среди революционеров вполне приемлемо (3) во время революций в передовой просвещённой Европе никогда не останавливались перед убийством верховных правителей (3), в этом нет ничего особенного, обыкновенное дело, приемлемо (3) это. Подумай (4), пока существует царь о реальном преображении России не может быть речи, раскинь своим умом (4), это разумно (4) – устранить причину бед народных; за тобой пойдут другие (5), ты, брат, станешь популярным (5) и покажешь путь многим (5). Приблизительно так в общих чертах, не одномоментно разумеется, а постепенно происходило манипулятивное изменение, итак уже дефектного, сознания Каракозова тайным обществом его так называемых единомышленников на разных уровнях.

В период 60-х годов XIX века русский нигилизм сосредоточился на разрушении существующих ценностей и идеалов, основываясь на атеизме, материализме, позитивизме и разумном эгоизме. Ведущими проповедниками подобных мыслей являлись потомок нескольких поколений священников Николай Чернышевский и потомственный литератор Дмитрий Писарев.

Философия шизофреника Писарева или правильнее назвать её «философская интоксикация» (психопатологический синдром в психиатрии) проповедовала нигилистические цели отрицания и уничтожения ценностей и освобождения от всякого человеческого и морального авторитета. Нигилист, по его мнению, возвышался над обычными массами и был свободен действовать в соответствии с чисто личными предпочтениями и пользой. Эти новые типы, как назвал их Писарев, должны были стать первопроходцами того, что он считал самым необходимым шагом для человеческого развития, а именно – перезагрузки и разрушения существующего образа мышления. Любой психиатр в праве добавить: «разрушения» нормального здорового мышления с заменой его шизофреноподобными идеями с раскрытием окон Овертона до стадии: это якобы «разумно» и должно быть «популярно», ну, а дальше – само пойдёт.

Несколько слов о Чернышевском с точки зрения психиатра. Для понимания его психологической сущности нам необходимы факты, но основании которых возможны разумные умозаключения. Метод исследования, которым пользуются психиатры заключается в интуитивном, по возможности доскональном, дескриптивном (описательном) и аналитическом установлении различий в феноменах (явлениях) психики и в поведении (жизни) человека (этот метод получил название феноменологический).
 
Итак, предки Чернышевского Н.Г. были церковнослужителями и определённые черты их психического склада с каждым поколением филогенетически закреплялись (филогенез – наследование определённых качеств от предков к потомкам). Отец нашего героя – протоирей («первый», старший священник (иерей), обычно настоятель храма), дед по отцу – диакон. Оба прадеда по матери – священники, дед – протоирей, «честный, учёный, добрый, любимый многими» (здесь и далее: Чернышевский «Из автобиографии». I. 1863). Его жена, бабка по матери, дочь священника была напротив «типической, суровой, властной, непреклонной женщиной старого века, с характером, подчиняющим себе окружающих» (древние римляне говорили: «Дочь же во всём повторять будет родимую мать»). Косвенно посему можно судить о матери Чернышевского, модель поведения матери в ней должна была присутствовать, пусть даже в вытесненном психическом состоянии.

Родословная Николая Гавриловича Чернышевского в настоящее время уточнена на основании ревизских сказок 1795 г. (5-й переписи населения) и клировых ведомостей (списков церковнослужителей) начала XIX в. и выявлена по документам Пензенского архива вплоть до 5 колена – все его предки были священнослужители.
Не для кого не секрет, что основной сущностью любого православного священника является жертвенность и служение… Иисусу Христу, Богу и прихожанам (людям). Не будем вдаваться в излишние подробности, остановимся на «жертвенности» от понятия «жертва» и «принесение себя в жертву».
 
Известно, что Николай с раннего детства страдал сильнейшей близорукостью. Из-за этого он не мог заниматься тем, чем обычно занимались его сверстники – вырезать фигурки из дерева, лепить игрушки из глины и играть во многие игры (Письмо Чернышевского из Сибири (1876)). Эта ущербность не могло не отразиться на его психике, формируя представления с детства, что он не такой как все.
С детства он увлёкся чтением книг, получив в близком кругу прозвище «библиофага». Подобный механизм психологической защиты (МПЗ) проявляется в виде гиперкомпенсации (!), когда неразвитость в одной сфере жизни компенсируется развитием в другой. В конкретном случае, неспособность внешне общаться со сверстниками в рамках их практических интересов, Николай замещает (!) эту пустоту абстракциями: компенсаторным внутренним фантазированием, мечтами о «светлом» будущем, воображение того, чего нет и чего ему не хватает в реальности.

У родителей Чернышевского долго не было детей, венчались они в 1818 г., когда матери было 14, а отцу – 25 лет, первой появилась на свет старшая сестра только через 6 лет после брака (?), но не прожила и месяца, а Николай родился в 1828 г., оказавшись единственным ребенком в семье. Возможно, у матери сформировался комплекс вины, неполноценной женщины (рано умершая нежизнеспособная дочь, подслеповатый сын, не способность к рождению других детей, т.к. семьи священников как правило многодетные). Все эти обстоятельства способствовать возникновению воспитанию сына по типу гиперопеки.
Как правило, в этом случае родители ограничивают ребенка в принятии самостоятельных решений, навязывая собственные. Избыточно заботятся и опекают его, боясь и тревожась за его здоровье, тем самым искажая его психику. Эта дисгармония воспитания усугубляется, тем более, когда ребенок единственный в семье.

Несомненно возникновение чувства освобождения от опеки компенсаторно должно было активизировать механизмы психической защиты (МПЗ). Проверим это жизнью Чернышевского. В 15 лет вероятно по настоянию близких он поступил в духовную семинарию, хотя подсознательно противился этому (если бы этого не было – он стал бы священником). В семинарии он пробыл три года и окончив её, преодолев сопротивление родителей поступил в Петербургский университет на историко-филологическое отделение философского факультета.
Сложность устройства жизни часто ведет к двойственному (амбивалентному) восприятию других людей, событий и самого себя. Но подобная противоречивость не воспринимается нашим сознанием, и мы сразу же пытаемся любыми способами избавиться от такой двойственности, стремясь обрести определённость. Одним из этих способов МПЗ являются реактивные образования, усиливающие одно чувство до той степени, пока оно не станет подавлять, вытеснять (!) прямо противоположное.
И вот уже перед нами не православный верующий, а атеист, прервавший родовую преемственность поколений священников. Жертвенность во имя Бога, заменяется на принесения себя в жертву другому объекту, например, народу или женщине, как у Чернышевского.
 
Сработал МПЗ по типу интеллектуализации (!), т.е. попытка контроля над подсознательно сформированными мазохистскими тенденциями (жертвенности) через использование рационального посыла: бессознательное эмоциональное напряжение от врождённого мазохизма объяснялось не через их истинную причину (так как она не устраивала сознание на разумном уровне), а через другие причины и надуманные объяснения – неверные, но приемлемые
Эта интеллектуализация обошлось Чернышевскому слишком дорого: подсознательное стремление к жертвенности и стремление положить якобы «душу за други своя» и получение от этого душевного удовлетворение (!), привела его к почти 2-х летнему заточению в одиночке в Петропавловской крепости и без малого 20-летней каторге, лишившего его сил, здоровья и семьи.

Если бы этот феномен (подсознательное стремление выступать в роле жертвы) носило единичный характер, он не заслуживал бы нашего внимания. Но прежде обратимся к авторитету для каждого психиатра – Р. Крафт-Эбингу. Именно он в своей монографии «Половая психопатия» ввел в оборот термин «мазохизм», понимая под ним прежде всего половое извращение. Позволим себе процитировать этого психиатра для более полного представления об этом понятии: «Будет ли мазохизм существовать наряду с нормальной половой жизнью или же полностью овладеет индивидом, буде ли лицо, страдающее этим извращением, стремиться к реализации своих своеобразных фантазий (и в какой степени) или нет, ограничиться ли при этом более или менее его половая способность или не пострадает – всё это зависит только от степени имеющегося в каждом данном случае извращения и от силы этических и эстетических противодействий, ровно как и от крепости психической и физической организации». И ещё: «общей чертой всех этих случаев <...> (является особенность) подчинение лицу другого пола» (и не только другого пола).

Проверим наличие этого феномена у Чернышевского проанализировав его отношения с противоположным полом – его женой, при этом желательно, чтобы последняя обладала противоположными психическими тенденциями для того, чтобы они дополняли друг друга, создавая известную гармонию.
Рассказывали, что будущую жену Чернышевского за сильный горячий темперамент звали за глаза – «гусаром в юбке». Она, имея веселый свободный нрав, умело кокетничала подчиняя своей воле поклонников, от которых у нее не было отбоя. Но в спутники жизни Ольга выбрала неловкого и тихого Чернышевского. Загадка? – но пожалуй не для психиатра.

Первая встреча с Ольгой Сократовной произвела на Чернышевского неизгладимое впечатление. «Первая красавица на свете, – отозвался он тогда о ней, – У нее такой характер, какой нужен для моего счастья (!). Не из нее надо выспрашивать, она сама требует (!). Это решительно необходимо при моем характере (!). Это одна из главнейших причин, по которой я хочу иметь своею женою именно ее». Не правда ли, достаточно откровенно и многое объясняет.

«Супруга писателя Ольга Сократовна весьма третировала (!) «Канашечку», как она звала Николая Гавриловича. Однако происходило это по обоюдному согласию (!). Накануне свадьбы будущий любимец передовой молодежи ошарашил свою невесту сообщением, что предоставит ей в браке абсолютную свободу. «Я в вашей власти, делайте, что хотите» (?), – добавил Чернышевский. Когда же друзья пытались объяснить ему чрезмерную оригинальность такого «свободолюбия», Чернышевский ответил совсем уж невероятное, заставляющее подумать о его психическом здоровье: «Если моя жена захочет жить с другим, если у меня будут чужие дети, это для меня все равно… Я скажу ей только: «Когда тебе, друг мой, покажется лучше воротиться ко мне, пожалуйста, возвращайся, не стесняясь нисколько» (Н. Стариков «От декабристов до моджахедов» СПб 2008. с.48).

Некоторые авторы, описывающие отношения Чернышевского с женой, объявляют их чуть ли не идеальными, основываясь на письменных нежнейших изъявлениях чувств Николая Гавриловича. Однако, если бы его супружество в самом деле являлось бы главнейшей ценностью его жизни (идеалом), он её строил бы совершенно по другому, так, как мечтала Ольга Сократовна, и добился бы в конце концов положения профессора университета и положения в обществе, а не коверкал бы её жизнь. Но Чернышевского привлекали более сильные, удовлетворяющие его, сладостные ощущения, которые он получал от садомазохистских отношений с государством.

Для подтверждения вышесказанного вспомним его концепцию «разумного эгоизма». Человек действует, чтобы избежать страдания и достичь удовольствия, и это естественно, – убеждает нас Чернышевский. С эти мы готовы согласиться. Однако некоторые удовольствия, – уточняет он, – оборачиваются страданиями (!) впоследствии, что приводит к идее разумного поведения, когда человек способен отказаться от немедленного удовольствия, чтобы получить большее удовольствие (добавим: от больших страданий).

Так называемый философ-мазохист утверждает, что индивидуум «поступает так, как приятней ему поступать, руководится расчётом, велящим отказываться от меньшей выгоды и меньшего удовольствия для получения большей выгоды, большего удовольствия», даже если меньшая выгода ждёт человека сейчас, а большая – потом. Можете представить какое удовольствие получал этот «разумный эгоист» от страданий в одиночке крепости и на каторге, – только никто об этом не догадывался. Напомню: мазохист по определению склонен получать удовольствие, испытывая унижения, насилие или мучения.

Не буду останавливаться на идеях Чернышевского, отмечу только как они действовали на инфантильные умы его молодых современников, открывая окна Овертона для так называемого преображения общества и государства. Так Маликов А.К., подельник Дмитрия Каракозова, говорил подсудимому Оболенскому Л.Е., «что он проникся социалистическими убеждениями после того, как прочел «Что делать». Молодёжь составляла ассоциации на основании романа «Что делать», – сообщал на следствии ещё один каракозовский единомышленник шизофреник Худяков (см. Развал России. Ч.II). Подсудимый Черкезов В.А. студент Петровской академии в показаниях пишет: «Социалистические мои понятия приобрел я, вращаясь в обществе молодых людей с которыми был знаком. Но первое понятие о социализме приобрел я прочитав роман «Что делать». Характерно, что после 4 апреля бывший студент Московского университета, Маевский П.П. близко знавший Каракозова сказал: «Этот Каракозов, вероятно, сумасшедший, хотевший принять роль Рахметова из романа «Что делать» (Стенографический отчет по делу Д. Каракозова... Т. 2. 1930. с. 309).

Поистине, мысли Писарева и Чернышевского имели заразный характер, и разнося заразу друг от друга молодые люди «заболевали ими» и до некоторой степени лишались рассудка, – не у многих срабатывали механизмы психологической защиты.
Защитник Каракозова Остряков А.П. в своей речи на судебном заседании заявил: «Невозможно читать и слушать без глубокой скорби все эти показания. Кажется, что в проводимых ими теориях и обнаруженных замыслах мы видим не задуманный <…> серьёзными людьми (!) план государственного переустройства, а записки сумасшедших (!), вздумавших толковать о внутренней политике. Что можно думать о таких людях, которые свои планы социальной революции строят на отторжении Сибири от Европейской России с помощью Соединенных Штатов (актуальная программ для кукловодом до сих пор. – С.Д.), если при этом будет вырезан гарнизон на Урале <…> (в тоже время как) на естественно возникший вопрос, что такое социальная революция, – они для разъяснения (!) этого вопроса порешили похитить Чернышевского?» (Там же. с.262).

Ну да, конечно, мазохист Николай Гаврилович разъяснил бы им, что такое социальная революция и к каким сладострастно-замечательным страданиям она приведёт…
(Продолжение следует)