Фронтовики

   Предновогодняя погода декабря радовала, принося сюрприз за сюрпризом в сосновом, сказочно богатом на растительность,  бору. Недавние морозы сменились оттепелью, просыпавшейся пушистым влажным снегом на крутой берег реки, на пойму и на здания санатория. Кроны высоких сосен, не тревоженных ветром второй день, вобрали в себя массу снега и устроили сугробы на втором этаже. Макушки деревьев соединились, образовали единый белоснежный купол. Снег временами под тяжестью проседал, отрывался и опадал вниз, рассыпаясь в воздухе, а не падая слипшимися комками. Тропинки засыпало снегом, убродно,  гуляющих мало, ждут, когда немного утопчется белое покрывало. Лыжня, проложенная мной, упряталась под сугробом, убегая в сумрак леса зовет прогуляться, окунутся в первозданную природу. Больше движения нет, кроме усталого дворника, усиленно разгребающего завалы у крыльца.

   После прогулки в этом сказочном государстве, тянуло работать, но не в гордом одиночестве, а там, где промелькнет изредка фигура любопытного человека, непременно заглянувшего через плечо в экран ноутбука убедиться, что это не новомодная игра, а программа для набора текста. И совсем неважно, успел ли понять, чем занято: таблицами или буквами,  главное не надоевшая «бродилка» по лабиринтам разбитого города. Бормочет в зоне отдыха телевизор, внушая необходимость приобретения очередной покупки, или пугает  происходящими в мире событиями. Большие и малые растения, расставленные по холлу в горшках разного размера, призваны создать уют и атмосферу лета, несмотря на заснеженную обстановку за окном. Шепчет фонтан, стекая по камням в небольшой водоем, с плавающими пузатыми золотыми рыбками. Искусственный остов корабля просматривается в глубине, грамотно подсвеченный придает таинственности и милого очарования.

   Разница в обстановке на улице и в холле наложила отпечаток на настроение. Внутри все требовало активной работы, однако успокаивающе зевалось, просилось подремать под белым кружевом. Такие моменты внутреннего сопротивления сказываются и на организме. Движения замедлены, мысли не спешат оказаться на странице, а вальяжно обкатываются в мозгу, словно в пучке сахарной ваты, чтобы попасть в рассказ обдуманными и окончательно уложенными.

   Два старичка из отдыхающих, по внешнему виду – фронтовики, устроились в мягких кожаных креслах и мило беседовали. Кому зимой находиться в санатории, как не старшему поколению? Ведь в теплые летние дни комнаты заполнены совершенно другой публикой, не жадной на расходы. Такие определяют здесь отдых по совершенно иному руслу: они не лечат ран физических, скорее лелеют свое собственное «я», так уставшее в бешеной гонке по современному миру. Зима – другое дело. Она для стариков, ведь обязательства санатория по поддержке здоровья участников войны окажутся выполненными, пусть и зима на дворе.

   Совершенно случайно обратил внимание на тему беседы и превратился весь в слух. Настолько показалось любопытным то, о чем они вспоминали. Забыв ударять пальцами по клавиатуре, стеснялся спросить разрешения присутствовать при разговоре, а потому отбросился на спинку дивана, чтобы лучше слышать. Хотя можно не делать этого, пожилые люди глуховаты, говорят громко, чтобы быть услышанными. Даже если один собеседник с нормальным слухом,  невольно переходит на волну другого. Плохо разбирающий говорит громко, считая: сам не слышу, значит и собеседнику необходимо громче излагать мысли. Так они и беседовали, словно перекрикивали грохот боя в те далекие дни.

   Оба белые, как снег за окном. Один коренастый, невысокий. С отнятой левой кистью до середины локтевой кости. Многолетняя привычка обращаться с протезом давно не мешала управляться с повседневными делами. Ненормально обстояло и с левым глазом, на месте глазницы так же красовался протез. Досталось мужчине на войне незавидная доля. Много, видно, протопал полевых дорог. Несмотря на преклонный возраст держит спину прямо, плечи развернуты. Моложав. Второй худощавый, сутулится. Несколько выше собеседника. Одет скромно. Видимо, приехал на отдых из села. Понимаешь, что до сей поры продолжает трудиться. Да и как ее бросить, землицу родимую.

   По обрывкам разговоров одного, тот, что инвалид, звали Сергей Ефимович. Второй - Петр Иванович.

- Вот видишь, как довелось: руки, глаза лишился, всю жизнь на инвалидности. А ведь не одного выстрела по фашисту не произвел.

- Как же тебя так угораздило?

- Судьба так распорядилась, чтобы в живых, значит, остался, да всю оставшуюся жизнь помнил и не забывал.

    Помолчали и первый, понимая, что собеседник ждет, начал рассказывать.

- Мобилизовали зимой, стояли тогда наши на смерть под Москвой. Рвались мужики на фронт, как без дела? Трудно понимать, что там битва идет, а ты в тылу в атаку учебную ходишь и окопы роешь. Сколько земли мерзлой перекидали! Со зла кирками так махали – пластами грунт отворачивали. Боялись – без нас немца завернут и погонят обратно в Европу. Только старшина из бухгалтеров, тот настраивал, что скоро не кончится эта война. Соберет еще кровавый урожай, и деток наших позовут Родину защищать. Мы молодые и нетерпеливые думали: вот приедем и главные события начнутся. В свои двадцать лет я худой, словно щепка, в чем и душа держалась?

   Выдали обмундирование, оно мешком висит - велико, валенок об валенок спотыкается, хоть поверх сапог обувай. Винтовку за день натаскаешься, к вечеру свет белый не мил. Все сносилось, так надо! Пищи только не хватало. Не от того, что плохой паек – нагрузка огромная, а силы восстанавливать надобно.

   Ближе к весне обстрелялись, навыки  бойцов приобрели. Погрузили в эшелоны и повезли через всю страну из Сибири, да на запад. Пока дорогой время коротали – письма родным писали. Кто прощался, кто успокаивал. Написал и я матери. Одна она у меня, отец в тайге сгинул, когда мне и пяти лет от роду не исполнилось. Как вытягивала в столь трудное время: идет по улице, ее ветром к забору прибивает.  Нет сил, сопротивляться. Успокаивал, как водится. А у самого все жилки дрожат, неприятное ощущение внутри копятся. А ну, как меня убьют, кто за матерью доходит? А другой раз смотрел на пролетающие внизу шпалы, такая тоска пришла. Поманила меня вниз под колеса - все быстрее и сразу.

   Не поверишь, гармонь спасала. Попал в теплушку с нами гармонист: заиграет – за собой позовет. И разглаживается напряжение, спокойствие приходит. Так и добрались до войны. Еще на подъезде к станции разгрузки, проходили командиры и объясняли, как действовать. Политруки, те только агитировали. А чего агитировать, когда за углом война и враг рядом. Не знаю, каким образом получилось: подобрались к фронту без потерь, даже налетов авиации ни одного. Готовили к высадке в ночных условиях, с целью маскировки, по темноте. Что сменилось в планах командования и железнодорожников? Только на разгрузку поставили утром. Светало. Сумрак стоял над лесом, а площадка, как на грех, в открытом поле. Любого человека видно, не то что ротами да батальонами.

   Кто придумал, что в утренней серости немец не летает. Шутники из опытных толковали: кофе пьют. Пока не выпьют, не полетят. Да где там. Взвился свечой от рощицы к низким облакам «мессер», за ним другой. И пошли парой утюжить открытое место. Кому сразу пуля досталась, кого уберегла судьба. Щепки летят от вагонов, задымилось сено – корм для лошадей. А самолеты раз прошли, развернулись и вновь утюжат. Видать сообщили своим, вынырнули «юнкерсы», совсем страху нагнали.

  Посыпались бомбы: взрывы, огонь от пожара. Солдатики врассыпную,  залегли в поле, за каждый бугорок в землю впечатывались. Любого из них возьми – первый раз в такую переделку попали. Командиры команды подают, голова соображает – отпор давать надобно, а внутри все сковало, будто нет разума. Мозги с ветром в поле вылетели. Пока сообразили, что слушать команды надобно, залегли и открыли огонь по пикирующему врагу, эшелон в пламени стоит и черные пятна недвижимые по местности.

   Оказался у вагонов, не успел отбежать. Ржанье лошадей за сердце схватило, они же сообразить не могут, что нужно двери открывать. Коневоды вдвоем на насыпи у шпал. Да и сообразили бы, как выполнить. Кобылка пегая жалобно, словно заплакала, да и правда слезы из глаз – не сдюжил, бросился открывать. От огня железные поручни раскалились, руки сразу прикипели. Позже в санитарном поезде товарищи по купе кормили. Самому-то ложку несподручно  оказалось брать бинтами. Помню, только запрыгнул в вагон выгонять лошадей, а они сами с понятием – прыгают с высоты и в поле от огня бегут. «Юнкерсы» на последний заход зашли, громыхнуло, как колом в деревенской драке по голове ошарашило. Очнулся только в обозе.

   Многих тогда положило, украсили пейзаж братской могилой. Не довелось не только первый выстрел произвести, а и домой вернуться не получилось. Вскорости  подошел санитарный поезд, и поехал я в обратную, в Сибирь. Распорядился Бог не брать на душу грех за убитых людей. Да какие они … разве можно их людьми назвать. Приехал, окончил курсы бухгалтеров и отработал всю свою сознательную на одном предприятии. До пенсии.

   Вот так отвоевал, инвалидом войны считаюсь, хотя не воевал. Да как не воевал? Добрался до фронта, а там кому, что судьба написала.
Они задумчиво сидели друг против друга. По коридорам поплыл запах чая, дежурная по этажу заварила травяной. Так заведено -  перед обедом чайком побаловаться. Я поднялся, прошел до стола, налил три стакана, два поставил перед стариками на стол.

- Спасибо, молодой человек.

   Сделали по глотку ароматного напитка.

- А у тебя орден Красной Звезды, в боях полученный? Ранения получал на передовой  или обошлось?

- Обошлось, - глубоко вздохнул: до самого Берлина дошел механиком танка, три машины подо мной сгорело, вся спина в рубцах от ожогов, а пули минули. Все как одна, мимо пролетели. А орден? Орден за дело вручили. За дело и за глупость!
- Это как так получилось?

- Придали нас пехотному батальону, атаку поддержать. Да высота непокорной оказалась: толи заговоренная немцем, толи от природы труднодоступная. Не столь высока, над местностью одна и с нее все проглядывается. Бились за нее, как за последний рубеж и наши и противник. Десятка два атак отразили немцы! Каждая кочка пристреляна. Командование требует, а как ты ее возьмешь, коли окопались знатно, не подпускают. Навалимся, взойдем на рубеж – артиллерия бьет, сбивает с высоты. Два наших танка подбили, горят посреди поля. Осталась только наша тридцатьчетверка, на нее и надежда.

   В очередной раз поднялась цепь и пошла на высоту. Двигаемся впереди, огнем поддерживаем и они за нами продвигаются. Я механик молодой, недавно за рычаги сел. Война учит быстро: отстал в колонне – штрафная рота, снаряд переклинило – весь экипаж к ответу. Но не жаловались, так нужно – страна в опасности.  Как сейчас дальнейшее помнится, по спине холодок и ладони потеют, как же так получилось. На склоне небольшое понижение, словно кивок: танк опустится вниз и тут же на подъем. Успевай газу добавить, чтобы проскочить трудный участок. Вот на этом кивке и оконфузился!

   Вначале получалось ладно, спустился вниз, почувствовал пошла машина вверх – резко ударил в педаль, да видно проморгал момент. Танк дернулся и заглох. Замолчал двигатель, захлебнулся топливом. Мотор, он как сердце! Страшно в бою в заглохшем танке. Командир материт по матушке, ногой толкает в спину: «Заводи!!» Сам понимаю – влипли, насос масло подкачивающий помотыляю, на кнопку стартера жму, да где там. Покрутит двигатель надсадно, словно держит его неведомый зверь какой, проурчит, попробует с натугой провернуть коленвал и тишина. В отсеке и без того жарко, а тут странность какая – зубы как от холода стучат, а на седушке лужа. По спине стекает пот и собирается в углублении, выбитом задом за долгую дорогу. Дым от испарений солярки заполнил все свободное пространство, дышать нечем. Через несколько попыток посадил аккумуляторные батареи, жмешь на кнопку, стартер буркнет в ответ и тишина. Тогда и понял, что значит  гробовая, эта самая тишина.

   Наконец, командир отдал приказание прекратить бесполезное занятие, авось отдохнет аккумулятор и хватит мощи крутнуть стартер. Сидим тихо, словно вымерли. Пушка заряжена, пулемет с полной обоймой, но не стреляем. Немцы уже крутятся вокруг машины. Поняли, не в порядке что-то, пытаются экипаж достать, да люки закрыты. Как обычно: «Рус, сдавайся!» Командир изогнулся телом, шлем с меня снял и шепчет на ухо: «Сейчас зацепят и потянут в тыл. Сможешь завестись с буксира?» машу утвердительно головой, танк на первой передаче стоит. Руки в рычаги вцепились, шлем надетый поправил. Ну, держитесь, сволочи.

    И действительно, слышу подъехал танк, вскоре уж и в щель вижу, как бегают, цепляют троса накрест. «Ну, думаю, пропадать так с музыкой!» Сцепление выжал, жду. Дернул танк один раз, другой – не хватает мощи. Обнаглели от безнаказанности, перегоняют на другую сторону, там под горку, легче с места сдернуть. Чуть дыша, переключаюсь на заднюю скорость, они шумят и ничего не слышат. Не понимают, что уготовили себе. Сейчас вам русские танкисты привет пришлют.

   Дернули и потянули, сцепление отпускаю, педаль газа до пола, двигатель вытолкнул не прогоревшую солярку и взревел. Танк, словно прыгнул на вражескую машину, ударил. А я уже первую передачу воткнул, и плавно отжимая сцепление, начинаю двигаться вперед. Скоро борьба двух машин сложилась в нашу пользу, и мы потянули вражью технику за собой. Немцы артиллерией не бьют, боятся своих зацепить. Командир в наушниках командует: «Огонь!» выстрел за выстрелом, пулемет по пехоте очередью поливает. А я свое дело выполняю: по дуге с разворотом и, пока противник не пришел в себя, на скорости к окопам. Проскочили, в рощицу притянул гостей незваных.

   Танк вражеский, конечно пустым оказался, экипаж на ходу выпрыгнули, чтобы в плен не попасть. Наши бойцы хохочут, впервые такое чудо увидели, я боюсь из люка вылезать: гнева командирского страшусь, да и комбинезон сзади от пояса до коленей мокрый. Еще подумают чего.  Командир за такую промашку влепил два наряда вне очереди, я не в обиде. И к награде представил. За такую промашку и получил первую Звездочку. Высоту на следующий день взяли, пленные на допросе восторженно и с уважением говорили о том, как русский танк на буксире их машину к себе в тыл утащил.

   Подали сигнал к обеду, отдыхающие потянулись в столовую. Отправились туда и собеседники. Я выключил и свернул ноутбук и пока шел в номер,  думал о судьбах людей. Ратный труд на войне разный: один кашеварит у котла, другой в тыл в разведку уходит. Разница большая! Только пули и осколки не выбирают, в какую сторону лететь и опасность эта всегда рядом. Одному хватило пары часов, он уехал в тыл инвалидом, другой дошел до конца войны. Главное вместе одно делали, приближали по шажку победу над ненавистным врагом.

   Через день пришла солнечная погода. В конце зимы нередки такие перепады. Как хорошо когда не гремят взрывы, не пикируют самолеты, да только вспоминают об этом ветераны.