В начале пути

* Ранее неопубликованная глава из повести "Девочки из Первого "Г"
       
                ...Что остаётся от сказки потом — после того,
                как её рассказали?
                В.С.Высоцкий

– Почему, ну почему я не могу взлететь выше??! Я так хочу летать высоко, мама! Высоко, высоко, над тополями!
– Тише, тише, детка, тебе никуда не надо лететь... тише... останься здесь, со мной, прошу тебя, прошу...
    Мама сидит возле моей кроватки, беспомощно теребя  край скомканного одеялка, которое я то и дело сбрасываю прочь. В глазах у неё слёзы. Но я этого не вижу.  У меня жар. Мне кажется, что я летаю. Летаю низко, слишком низко! Вокруг сумрачно, тёмно-фиолетовое небо заслоняют свинцовые тучи, мир нарисован только серыми  и чёрными мазками,  и лишь  жёлтые тревожные пятна фонарей мигают и качаются на ветру, ускользая от моего взгляда. Я смотрю, смотрю на эти расплывчатые вспышки, силясь добраться хотя бы до них, долететь туда, а там уж зацепиться за провода, провисающие как нагруженные бельевые верёвки. Свет, верёвка...свет, верёвка... Это дорога! Призрачная дорога, которую можно увидеть только в сумерки, обозначенная специально для меня! Я хочу вырваться отсюда, мне надо на дорогу! Взмахиваю руками, как крыльями, стараюсь изо всех сил! Всё равно не выходит... Что-то висит грузом у меня на ногах, и не даёт мне свободы, не даёт оторваться чуть повыше от земли! Поэтому я лечу на уровне окон. Это совсем невысоко, ведь дома на нашей улице маленькие, почти все деревянные, низкими квадратными глазами выходящие прямо на тротуар. 
     У домов есть глаза, вы не знали? Да-да, и у каждого есть своё имя. Люди не слышат, что говорят дома, не знают их имён, только номера, что сами же и дали по порядку; не видят их внимательных глаз — иногда тёплых, весёлых, а порой усталых, тусклых, подслеповатых. Именно такие глаза у нашего дома. Он уже который год болеет старческой немощью, жалуется и натужно скрипит по ночам. Но люди — все, кто живёт со мной вместе - не понимают горестей и печалей старого дома. Все, кроме меня. Я ещё очень маленькая, чтобы как следует понимать людей; мне ближе животные и растения, которых не слышат толком взрослые,  и  вещи, считающиеся  совсем неживыми. На самом деле они очень даже живые! Каждая со своим характером,  своеобразными привычками, я бы даже сказала — причудами, и настроение у «неживых» предметов  меняется день ото дня!  Вот взять хоть зеркала — каждое из них сообщает мне совершенно разные сведения о моей же внешности. Неделю назад я поссорилась с нашим большим зеркалом и показала ему язык, а оно в отместку продемонстрировало мне двойной подбородок. Ну вот откуда у меня, такой маленькой девочки, может быть двойной подбородок?! Я так и спросила, а зеркало засмеялось и сказало, что сейчас и правда нет, но когда-нибудь обязательно будет, если я не перестану лопать конфеты в таких количествах. Я рассердилась на него — не хватало ещё, чтобы зеркала начали мне указывать, что и как делать! Как будто для этого мало взрослых! Хотела даже запустить в него тяжёлой вазкой, но потом передумала. Честно говоря, мне стало страшно: ведь там, по ту сторону зеркал, живут жуткие существа. Взрослые не видят и их тоже, разумеется. Вот я и додумалась, что если разобью зеркало, то в трещину-то этот ужас обязательно вылезет! Он только об этом и мечтает, ждёт, таится, ищет любой возможности...
     Как-то раз, таким же сырым, промозглым вечером мне вздумалось попросить самое старое наше зеркало - то, которое стоит на бабушкиной половине, показать своё лицо. Вам никогда не хотелось увидеть, как выглядит лицо самого зеркала? Его собственное лицо, а не наши, которое оно отражает, кстати говоря, как ему заблагорассудится! Ну конечно, не приходило — вы же все взрослые, куда вам такое удумать... Зеркало долго не соглашалось, ворчало на меня, ругалось и отсылало прочь. Но я всё приставала к нему, докучала своими просьбами, упрашивала и льстила, и наконец оно сдалось. Велело встать напротив, зажмуриться, и не под каким видом не открывать глаз до тех пор, пока не станет можно. Ну я так и сделала, только, вместо того, чтобы совсем глаза закрыть, оставила себе узенькую щёлочку в ресницах и стала подглядывать. Со стороны это совсем-совсем незаметно, я так умею, ведь я ещё маленькая, помните?
   С тех пор я знаю, какие лица у зеркал, и заодно  - как выглядят ужасные сущности, живущие в мире-наоборот — том самом, который мы с вами видим каждый раз, когда отражаемся в зеркале. И знаю, почему разбить зеркало взрослые считают плохой приметой, и зачем зеркала занавешивают простынями, если в доме вдруг кто-нибудь возьмёт да и сможет-таки вырваться туда, в вышину, по призрачной фонарной дороге... Знаю, и не боюсь! А чего мне бояться? Страшиться нужно неизвестного, оно опасно. Исследованное неизвестное становится понятным, и тогда знаешь, как с ним обращаться, чтобы  себе не навредить. На самом деле зазеркальные ужасы не опаснее кипящего чайника. Вы ведь не боитесь своего чайника и не станете специально выливать на себя его содержимое? То-то же. 
    Только одно обстоятельство очень страшит и печалит меня — уже скоро, совсем скоро настанет время, когда и я вырасту, превращусь в такую же взрослую тётеньку, как моя мама и все остальные,  и тогда  уж — прости-прощай! Я забуду абсолютно всё, что знают маленькие дети, утрачу способность видеть, слышать и чувствовать то, что нас окружает.  И останется только серый, скучный, обычный «реальный мир». Так его называют люди, которые уже стали взрослыми. Правда, это происходит не в одночасье - у каждого свой срок. А я вот совершенно не хочу взрослеть и вырастать!  Никогда, ни за какие коврижки! Я хочу улететь туда, где не нужно быть взрослой. Кажется, я помню такое место; когда-то, ещё не так давно, я там была. Но для этого нужно взлететь, взлететь повыше! Ах, как же мне нужно повыше!!
    На тротуарах слякоть, тусклый серый снег лежит неряшливыми склизкими комьями, холодно и промозгло, раздувает щёки самый противный сырой северный ветер. Здесь, где мы живём,  почти всегда ветер. Он пытается сломать наши высокие, радостные  тополя - качает их, гнёт верхушки. А они стонут от его яростного напора, трясут серебристо-зелёными гибкими пальцами, пытаются схватить этот бешеный ветер и запутать его в своих волосах;  вот тогда мне действительно страшно. Кажется, что упругий тополиный ствол вырвет этим ветрищем из земли вместе с корнями, как зубной врач вырывает из десны зуб, и кинет с размаху на наш бедный домик! Мне неприятен  пронзительный ветер, я вовсе его не люблю. Он слышит только самого себя, и пытаться говорить с ним бесполезно! Зато я ужасно люблю тополя —  сильные, храбрые тополя, которым довольно часто всё-таки удаётся изловить безмозглый северный ветер. Прочно связанный гибкими ветвями, он больше не способен кричать и бесноваться; и только, слегка дергаясь, раздувает в бессильной ярости щёки и колышет яркие тополиные листья.
    Ещё я  люблю небо - оно всегда разного цвета, нет счёта тонам и оттенкам его живописных картин! Днём на расписном полотне небосклона танцуют облака, а ночью  - там, высоко — кто-то  раздвигает дневные плотные шторы  и становится видна настоящая, бархатная, тёмно-сизая глубина — в ней зажигаются яркие звёзды. Вот куда мне надо — на небо! Я полечу на небо, и стану там снова Звездой! Маленькой золотистой звёздочкой, которой не нужно пить эти горькие лекарства...
– Ты слышишь, она опять бредит... Говорит, что улетит от нас на небо! Я не вынесу, если она....
– Тшш... нет, нет... ну что ты, что ты... не плачь... она поправится, поправится, вот увидишь! 
    Эти люди, которые сидят сейчас возле моей кроватки - мои родители. Изредка я опускаюсь на землю передохнуть от полёта, и тогда слышу их, и подглядываю в щёлочку своего глаза, как будто через дырку в заборе. Это весело! Но они не веселятся. Они сидят хмурые и печальные. Мама всё плачет, плачет... Зачем она плачет? На небе очень хорошо! Гораздо лучше, чем здесь, в этом старом больном доме, сюда тоже пробирается промозглый ветер, он не даёт мне согреться, я вся дрожу... где же моё одеялко?!
– Сейчас, малышка, сейчас, я принесу ещё одно одеялко... вот так...так тебе будет теплее... 
– Боже мой, она просто вся как огонь..., а ноги как лёд... вызывай скорую... не помогают лекарства, совсем не помогают!
    Погасили тревожные фонари, и стало совсем темно...мне не видно, куда лететь! Я сейчас наткнусь на что-нибудь в этом пепельном плотном тумане... мне страшно, мама! Мама! Я разобьюсь! Поймай меня, мама, поймай!!
– Вот, слышите! Так и кричит... ужасно, я больше не могу это слышать!
– Мы сделаем укол... если температура через час не спадёт, вызывайте опять, заберём вас в стационар.
– Да, хорошо... 
     Туман сгущается, вьётся и складывается в огромную тёмную трубу! Она начинается прямо за  нашим окошком...сейчас я туда подлечу...как страшно! Гудит, как пылесос, и затягивает меня внутрь... а я не хочу туда... там совсем-совсем темно, и серая колючая вата крутится спиралью...нет, колючую вату я не люблю, она противная! Я хочу сладкой сахарной ваты, мне покупали такую в парке... Но меня зачем-то обложили этой - серой, колючей, она и дышать-то как следует мне не даёт! А ну-ка пустите! Я улечу, улечу вон в то дальнее наше окно, там нет никаких  труб! Вот... но почему стекло такое твёрдое? Я ведь уже пролетала его насквозь, оно вовсе не твёрдое, оно скользкое и прохладное, как мыльный пузырь! А теперь стало твёрдое... надо попробовать стукнуть его рукой! Не выходит... Или тогда ногой! И ещё рраз! Ой! Окно разбилось!! Оно укололо меня стекляшкой!! Это очень больно!! Больно! Больно... теперь я не могу никуда улететь, у меня не двигается нога... а зачем мне двигать ногой? Я же руками машу, когда лечу, а не ногами... Смешно! А если попробовать и правда помахать ногами? Неет, так не полетишь... А тогда опять руками... тоже не выходит... ох, что-то твёрдое снова, но не стекло... а, это рука моя упала на пол и лежит возле кроватки... ну пусть полежит, а я пока посплю... успею ещё полетать....
– Вроде успокоилась, не мечется больше...
– Спадает температура... уже 39 и 3...
   Тридцать девять и три...тридцать девять и три.. три...три...три.. и девять...и три... убиться можно этими тройками... они тоже такие твёрдые, такие противные...вообще цифры не люблю....ничего они не значат....другое дело буквы! Буквы складываются в слова, слова значат много. Практически всё. А цифры? Сложи две цифры — получится снова цифра, только другая. Вот что значит — тридцать девять, да ещё три? Три — смотри... Надо запомнить: три - смотри! Смешно.  Посмеюсь, как проснусь. Расскажу маме. И папе, и бабушке. Три - смотри!  Правда, они меня не поймут. Ну и пусть. Всё равно расскажу. Ведь смешно?
– Мама! Ма-ам! Ты спишь, что ли? Смотри — три!  Ну смотри, мам — три! Три — смотри! Правда, смешно? А, мам?
– Доченька моя, золотая, ты проснулась? Моя хорошая, ты проснулась! Тебе три годика, да, конечно, три! Почти три, почти...скоро будет совсем три... а теперь давай померим температурку... вот так...холодный, да, я знаю... сейчас согреется...
– Сколько, мам? Три?
– Тридцать семь и одна! Вот как хорошо! Как хорошо! Ты будешь пить водичку?
– Не три? Мама, не три?
– Нет, не три, моя хорошая, уже не три, слава богу!
– Почему не три??! Хочу три! Три- смотри! Смотри! Смотриии...трииии...
– Ну что ты плачешь, моя хорошая, ну что ты плачешь... не надо плакать...пусть будет три...да, пусть будет три...тридцать шесть и три...пусть будет тридцать шесть и три...
       Ну вот, другое дело! Окна три, года три, нас  три — я, мама и папа... всё в порядке!
    Знаете, не так давно я подружилась с облаками, их было...нет, не три, а только  два — белые кудлатые пушарики!  Милые, смешные... Они прилетают со мной поиграть и зависают над нашими окнами в небе... На самом деле это вовсе не облака, это мои братики. Нас было трое у мамы и папы... три, опять три! Только им, в отличье от меня, удалось преодолеть невидимый барьер довольно быстро, и теперь они больше не дети — ночью сияют на бархатном небе, днём прилетают ко мне облаками...
     Вот почему моя мама так плачет, вот почему мне нельзя улетать вместе с ними! Одной из троих мне придётся привыкнуть и к мерзкому ветру, и к людям - не знающим, как же на небе прекрасно! Скоро закончится ветер, тогда прилетят и мои облака, вместе с Солнцем, а я тут валяюсь больная... надо бы как-то привстать... Но не сейчас, не сегодня... сегодня ещё не могу... Ждите меня, облака! Ждите, любимые братья! Скоро закончится ветер... Теперь нужно только поспать... А вроде бы я собиралась куда-то лететь, вместе с ними? Выше, чем все облака, выше неба! А может быть... может и нет, точно уже не припомню... Что-то опять здесь валяется - твёрдое, как эти тройки... ах, это пол... туда снова свалилась рука... пусть там лежит!  И охота ж ей падать и падать...

    … По меркам человека с тех пор прошло довольно много лет... и теперь мои собственные дети уже гораздо старше, чем я была в ту пору — маленькая девочка с серьёзными глазами, только-только привыкающая жить... но вновь и вновь неведомая сила возвращает меня в начало - и каждый раз это происходит в ненастное межсезонье — не  зима и не осень, сумерки, нестройные ряды наших улиц, фонари, мерцающие в гулком тумане, а вот и  сама я — бесплотная тень, летящая низко, слишком низко над стылой землёй до боли знакомым маршрутом: от старой кондитерской фабрики, что стоит, ощерясь полуобвалившимся красно-кирпичным фасадом, напротив маленькой трамвайной остановки, с которой я всё свое детство уезжала в музыкальную школу — и вниз, вниз, тёмными переулками, почти касаясь кривенько ограждённых палисадников, мимо колонки на углу - зимой на санках здесь мы брали воду жестяной флягой; потом  сразу налево и дальше, дальше — вот и ближайшие наши соседи, а следом и старенький дом... вроде наш? А вроде и нет... какой-то другой, незнакомый — полуразрушенный.. окна разбиты, слепой... с крышей, как в сказке про  фею, или совсем без неё... а частенько он притворяется вовсе не домом! Словно башня стоит,  или  сырая землянка...  Зато внутрь  попасть можно просто -  даже не открывая дверного засова — как, почему — непонятно... А изнутри ничего не меняется, всё точно так же, как прежде: зеркало, книги, буфеты... старые печки, и яблоня смотрит в окно — в то же простое окошко, через которое я собиралась лететь прочь от земли, и подальше... в те незабвенные годы, что провела здесь малышкой...
      Среди обычной дневной суеты, неизбежно заслоняющей от нас ночные видения, всё же пробиваются изредка расплывчатые, клочковатые воспоминания... о чём? Что знала я такого важного в этом более несуществующем доме -  ныне утраченном,  бедном, забытом?  Что знала, недоступное мне же, но взрослой?  Не припомнить... Но хочется, хочется знать! Хочется чувствовать небо, видеть глазами ребёнка, слышать, что шепчут деревья... И, разумеется, снова и снова пытаться исполнить прежний чудесный полёт в час, когда всё затихает... Надо сказать, что в последнее время я ощущаю даже известный прогресс  - иногда поднимаюсь до тополиных верхушек,  чуть выше туманной фонарной дороги! Но уж за этот рубеж не могу - железобетонный  предел,  не прорваться. А чувство такое же, как  в раннем детстве — и нету  ему  описания...
    Разве что.. закройте глаза и попробуйте видеть:  сумерки, ветер, промозгло, туманная взвесь... сгущаются тени, и угрожающе шепчут о бедах, о боли, о разных заботах; а ты такой маленький, слабый комочек! И ясное предчувствие грядущих невзгод томит и ужасает своей неизбежностью; но там —  в вышине, где шумят верхушки серебристых тополей  - там свежесть, и чисто,  бездонное небо ночное, волшебное -  дышит покоем, и нету скрипучих печалей! Испуганной птицей скользишь ты над самой землёю, отчаянно раздирая руками-крыльями спёртый низкий туман, стараясь взлететь выше, выше!!! И  - в сотый раз ничего не выходит, только лететь побыстрее, спасаясь от тьмы, наползающей сзади...
       Что с этим делать?!  Думаю, нет — даже знаю — а просто писать. Отдавать свои чувства в пространство, чтобы избавиться от дежавю, от кошмаров, внезапного стука в ночное стекло, голоса давнего друга, давно уж ушедшего в стылую землю... Или не в землю, конечно же нет — а... куда же?  Где-то с другой стороны от «сегодня» этот ответ был мне знаком и понятен. Нужно всего лишь немного усилий — и вспомню! Одно очевидно - там, куда мы уходим, закончив земные заботы, мы наконец-то становимся снова свободны! Можем подняться куда захотим! А что дальше? Будем ли помнить, что было здесь с нами когда-то? Будем ли помнить мы тех, с кем росли и дружили?  Остаётся ли хоть небольшая, какая-то самая малая  часть нас самих — тех, кем мы были на этой земле - там, за невидимым куполом неба? Непроницаемым и недоступным, вечным, прекрасным, манящим... Нет,  я не знаю ответов на эти вопросы...    
     Однако, с упорством маньяка моё подсознание, стоит лишь только уснуть, переносит меня  в это место, где я провела своё детство: снова и снова я  вижу забытые лица родных, ствол низкой яблони,  выросшей возле сарая,  чувствую запах тетрадок, закупленных к осени летом, и аромат от акаций, цветущих на школьном дворе... Кажется, нужно найти переход, связь между этим - прошедшим, и будущим, новым. Может, попробовать вновь заглянуть в незаметные щёлки забора из сереньких досок, что отделяет  прошедшую жизнь от грядущей? Ну-ка, сейчас... что увижу сквозь дырки в заборе?! Если сощурить глаза и оставить в ресницах узкую-узкую трещинку, так же, как в детстве?
     …Кто появляется там, из далёких глубин зазеркалья? Чьи я вдруг слышу шаги, что узнаю о прошлом? Господи, это же Гном! Гном Михалыч, мой милый! Как же я рада тебе, как  много мне нужно сказать, что осталось несказанным раньше... А вслед за ним моя бедная, верная Лада! Славная... как я скучаю, малышка! Как виновата я перед тобой... не скули, я всё знаю...я знаю...
     Бабушка, это же ты?! Я не грежу?! Ты, всё такая же, точно такая, как в детстве! Волосы чёрные снова... и больше нога не болит... это правда? Там, где живёшь ты теперь, тоже выросли вишни?
       И — я не верю глазам! Неужели Огнивка??! Мой незабвенный дружок, я тебе очень рада!  А за тобой — вереница давнишних историй... русалки, драконы... Как я могла всё забыть?! Что же это творится... Да, я приду к вам, приду! Ждать осталось недолго! Я обещаю, что всех вас запомнят такими же, как помню я! И наступит тогда Обновленье...
   Так, ненароком, в одну из туманных ночей, поздно-зимних, ко мне и пришло осознание необходимости действий:  только когда оживут мои детские годы -  не наяву, разумеется, нет — на обычной бумаге; только когда обернутся ушедшие, чтоб попрощаться с живыми, вскроются давние раны, простятся былые обиды -  только тогда я увижу, как двигаться дальше.
     Если уж ты заплутал — возвращайся в начало пути.
     Кто так сказал? Я не помню. Но он был, конечно же, прав.