Россыпь фактов о народах

*Убедительная просьба не читать вендорские тексты в этом кошмарном формате - здесь они просто для знакомства, а читать их неизмеримо лучше уже в заботливом пдф, который ждет всех по внешней ссылке на ВК и, разумеется, абсолютно бесплатно, как всегда было, есть и, очень надеюсь, будет с любыми вендорскими текстами*

Это особый формат, призванный заменить отдельные статьи о народах, чей исторический путь якобы не был достаточно ярким или, что чаще – не оставил глубокого следа по причине определенной изолированности. В этом стоит видеть исключительно творческий умысел, согласно которому заполнить белые пятна в истории некоторых народов предоставляется всем, желающим поучаствовать в наполнении мира Вендора плодами своих фантазий. Подобная возможность сохраняется и с более детально описанными народами, однако в случае с народами, о которых будет дана лишь россыпь не всегда связанных фактов – размер белых пятен позволяет фантазировать в куда более широких рамках. Читать можно вразброс и даже рекомендуется, ведь так получилось, что история первых народов статьи для широкого круга не особенно интересна, да и написана почему-то оказалась менее живо, чем россыпи, скажем, о гномах, амазонках, скандах или минойцах.


Оглавление
  Скифы: самодостаточные странники
  Нарты, печенеги, татары, гимерцы, сарматы, половцы: степной шестиугольник
  Лидийцы: пока не закончился газ
  Минойцы: не только рога и копыта
  Варвары: взболтавшие Междуморье:
  Сканды: сырье для Вальхаллы и несогласные с этим
  Кельты: заблудившиеся в тумане
  Капитолийцы: между холмами
  Лунные эльфы: слишком близкие к совершенству
  Гномы: запасная колея человечества
  Амазонки: коня на скаку и со скуки
  О паладинах галопом
  Ведруссы: филиал Золотовечья




Скифы: самодостаточные странники
Скифы действительно произошли в том числе и от Геракла.
Правда, как обычно, все было не вполне так, как изложено в мифах.
Впервые высокоразумные люди появились на территории древней Скифии (средне-северная полоса материка) за полтора века до гибели Гипербореи. Это были расейские колонисты, исследовавшие земли, лежащие к юго-востоку от их поселений. Часть из них заинтересовалась местной фауной; кроме того, именно здесь были найдены самые перспективные для верховой езды породы лошадей, которыми занялись гиперборейские селекционеры. Эти визитеры плавно вовлекали в свой круг некоторых представителей диких местных племен, но не смешивались с ними, оставаясь в ранге паралатов – своеобразных царей.
А вот Геракл, путешествующий по миру, не побрезговал и оставил смазливой шаманке, заклинающей змей, щедрое потомство в лице целой тройни мальчишек. Это случилось незадолго до ГГ, а уже после нее подросшие парни, благодаря хорошим генам, выбились в местечковые лидеры и встретили новую волну гостей (на этот раз переселенцев) с позиции равных. Гиперборейским беженцам было не до чванства – местный люд оказался куда более приспособлен к жизни в суровых условиях пост-катаклизма, с пиететом относился к немногочисленным паралатам, а беженцев воспринял пусть не столь уважительно, но с хорошим запасом приветливости. Вместо попыток подмять аборигенов под себя, беженцы приняли решение слиться с ними, создавая тем самым новый народ, который поначалу получит название сколоты, но затем, после Вендорского договора – примет более универсальное, широкое и распространенное «скифы», или «скиты».
Само собой, дело не в банальном переименовании – гордые кочевники вряд ли стали бы называть себя иначе в угоду чужеземцам. Просто сколоты за три века разветвились на племена, которые стали называться по-иному, и слово «скиф», предложенное им как «термин, указанный когда-то самим Гераклом» – стирало племенные самоназвания ради объединяющего и выражающего скитальческую суть слова. Если бы у кое-кого сохранилась в памяти встреча с Гераклом, то он бы подтвердил правдивость этих слов и уточнил русское происхождение термина, в ту пору, правда, отражавшего не кочевую, а именно страдальчески-скитальческую судьбу местных дикарей.
Ну, и гены Геракла реально растекутся по доброй трети всех ветвей – во время слияния народов широко приветствовалось максимально активное смешение кровей, и самые авторитетные парни со стороны аборигенов использовали свой статус чрезвычайно охотно. В рамках смешения кровей, тройка братьев оплодотворяла именно гиперборейских беженок, что даст возможность хорошим генам отца собрать со столь же хорошими генами беженок максимально удачные «коллекции», обеспечивая потомкам ряд преимуществ перед современниками, в которых такие собрания генов встречались куда реже…
Подводя итог, нужно заметить, что Геракловы гены в скифах оспаривались лишь потому, что это плохо стыковалось с классическими изложениями его подвигов, многие из которых никак не могли быть совершены ранее 3-го, а то и 4-5-х веков. Поэтому средневековые ахейские поэты попросту вычеркнули из классической версии мифов самые ранние, включая поход к Атланту за яблоками молодости (дескать, взятыми уже в Ведруссии), зачатие детей протоскифской шаманке и даже помощь богам в битве с гигантами... Только в начале 2-го тысячелетия дотошные капитолийские историки выяснили, что это как раз более поздние подвиги приписаны Гераклу, а были где совершены другими героями, где попросту выдуманы в угоду конъюнктуре (победа над амазонками, потакающая модному патриархату, рабство у вредной лидийской царицы, добавленное во время «противостояния южных культур» и т.д.). То есть налицо типичная попытка превратить эпического героя в национально-исторического, а не наоборот (что тоже популярно).
Самая стройная теория предполагала, что Геракл реально совершил множество эпических подвигов в смутное время смены эр, причем действительно дожил как минимум до начала третьего века благодаря своевременному поеданию продлевающих жизнь гиперборейских яблок, которые не отдал их заказчику, подменив на обычные. На этой версии и остановимся…
Кочевой образ жизни – это своеобразная страховка на случай новых катастроф, а создание города – дополнительный шаг, защищающий от наступления тотальных холодов.
Надо сказать, что до будущей Скифии доходило поначалу лишь небольшое количество беженцев –
максимально впечатленных ГГ. Это был специфический сплав самых напуганных и самых же прозорливых – тех, кто понимал, что климат в цветущей северной колонии имеет хорошие шансы измениться в пользу холодов. Гуманитарный обмен между Расеей и сколотами будет происходить еще довольно долго, и постепенно это станет выбором не места, а образа жизни.
На севере континента останутся те, кто положится на мудрость богов и Замысел Рода, а глубже уйдут решившие перестраховаться на случай новых глобальных потрясений. Психологическая травма ариев, видевших, как в кратчайшие сроки гибнет создававшееся веками, приведет к поиску более гибких способов существования и подтолкнет к взятию на вооружение переселенческого образа жизни аборигенов. Кочевой уклад прост, и в эпоху выживания это путь меньшего сопротивления, нежели создание городов и строительство стационарных цивилизаций. Правда, у сколотов кочевание сочеталось еще с охотой и собирательством, но арии «поколения свидетелей катастрофы» успели передать секреты животноводства, а паралаты как раз вывели породу коней, способных стать транспортным средством, пусть пока больше вьючным и годящимся в основном для подростков. Опасаясь холодов, сколоты смещались все южнее, найдя в конце концов оптимальные для проживания земли, где можно было спокойно блуждать, не беспокоясь о пище и почти не встречая монстров и людей других народностей. Правда, сами сколоты все больше расслаивались на небольшие племена, чему очень способствовал кочевой уклад – они все больше обрастали скотом, и многочисленное племя слишком быстро опустошало бы самую урожайную местность. А ведь, вопреки расхожему мнению, сколоты не были аналогом саранчи и сохранили бережное отношение к природе, доставшееся от впечатлительных ариев.
Впрочем, реальность покажет, что те же самые арии в свое время не особо удачно рассчитали угрозы и их последствия. С точки зрения независимости и отсутствия привязки к конкретной местности – кочевой образ жизни развязывал народу руки: что-то пошло не так – всегда можно найти новое место, где будет теплее (прохладнее, безопаснее и т.д.). Но по своей сути этот уклад был ориентирован на «сегодняшний день» и совершенно беззащитен, скажем, перед тотальным похолоданием, которое случится по вине рванувшего Санторина. Многие скифы не пережили тот период, и, продлись он подольше, кочевым народам пришлось бы совсем несладко: толку менять полянки, если везде похолодало?
Именно после этого скифы и начали задумываться о некоем центре – своеобразной базе-столице, в которой бы люди жили оседло, накапливая с помощью оставшихся кочевыми племен запасы на черный день, здесь называемый «Белым мраком». Причем строить его уже тогда решили поближе к южному берегу материка, а так как земли были заняты лидийцами – решили подождать более подходящих времен.
Подождали. Дождались. И построили.

Скифы стали одним из самых грубых и противоречивых генетических сплавов ариев с аборигенами.
И тут все легко объяснимо. В большинстве других случаев процесс формирования народа происходил медленно, под управлением жрецов, с учетом самых разных особенностей, с передачей наследия. Это была фактически селекция…
Здесь же вышло так, что полноценной колонии не существовало, процесс слияния народов был торопливым и хаотичным, а уже следующие поколения были предоставлены буквально сами себе. Зато над ними не довлела жажда непременного сохранения наследия предков – скифы оказались лишены «комплекса ковчега», и это позволило народу смотреть вперед, а не назад, развиваясь, согласно реалиям, а не устаревающим планам жрецов эпохи смены эр.
Благодаря этому скифы стали носителями интересного сочетания отголосков арийских нравов и едва миновавшей первобытность дикости. Еще раз повторимся: скифы еще с времен, когда знакомились с самоназванием «сколоты» – развивались сами, без активного и уж тем более системного вмешательства богов. В их обществе попросту не было жречества, а место мистических мудрецов занимали прорицатели, знахари и волхвы (в племенах, живших близко к Ведруссии), чей вес в обществе всегда был гораздо меньше царского, тем более что цари, у скифов являвшиеся действительно носителями лучших генетических узоров – и сами были, как минимум, не тупы.
Когда ближе к МП скифы попытаются привести себя к более-менее единому знаменателю – выяснится, что разные племена жутким образом разошлись в традициях, нравах и законах, в зависимости от того, какие гены активнее проявлялись у их лидеров. В некоторых племенах считалось нормальным похоронить с царем не только его жен, но и два-три десятка самых преданных воинов. В других – провожали с песнями и чуть ли не плясками, как бы давая душе умершего максимальный положительный заряд, куда более ценный в Вечном Мире, нежели убитые помощники, лук, меч и утварь. Одни племена радостно совершали набеги, предпочитая внутренним внешние, но не чураясь любых. Другие – жили мудро и дружно. И даже в пределах одного племени славные мудрецы могли быть братьями удивительных отморозков – как уж сложится дезоксирибонуклеиновая мозаика в каждом конкретном случае…
Именно поэтому мнения о скифах разнятся радикально – кому с какими повезло встретиться, тот о таких и говорил, а на выходе получались просто вопиюще разные истории о совершенно разных народах, которые по-прежнему считались как бы одним. Еще ближе к МП произойдет то, что и должно: от скифов официально отпочкуется добрый десяток племен. Именно, что официально, ведь эти племена уже давно жили совсем иначе, состав крови дополнили и обновили другими инъекциями, и просто по инерции именовались со стороны скифами, вопреки давно принятым самоназваниям. «Скифы» - стало чем-то вроде «русского» в наше время нашего мира: частично обозначение конкретной нации, а по большей мере – объединяющее слово, обозначающее очень разные народы, тесно слившиеся с русской культурой.
И когда культура скифов и их уклад перестали быть даже самыми призрачными скрепами – большинство чуждых ветвей отпало, а скифами постепенно стали называть лишь тех, кто… Ладно. Об этом все же нужно говорить в отдельном разделе и не прямо сейчас.

Скифы – народ без демиурга: не было ни одного бога, системно занимавшегося ими.
Правда, на этапе становления народа некоторые боги помогали ему, но больше по мелочам, а хоть с какой-то стабильностью возились со скифами лишь смертные паралаты: Папий, Гойтосир, Аргимпас и, возможно, самый полезный на первых этапах смертный демиург Таргитай – сын Зевса и одной из северных колонисток. Последний прожил почти полторы сотни лет, за которые, как смог, вложил в народ близкие ему идеалы. Остальные не дожили и до сотни, но тоже определенный вклад внесли.
Из «захаживающих» богов можно выделить добрый десяток представителей ахейского пантеона, некоторых богов восточных кланов и, само собой – богов Расеи, считавших скифов родственным народом. Интересно, что сами скифы чуть ли не больше всех почитали сравнительно рядовую богиню Живу – веселая, яркая, бойкая, она совпала нравом с этим народом и под именем Табити получила культы в большинстве скифских племен. Правда, когда речь зашла о разделе Вендора в 333-м, Жива все же осталась со своим пантеоном, однако именно для нее одной скифы, которым боги из уважения к их самостоятельному развитию выделили собственный регион – сделали вольный допуск через свои границы. И чем угрюмее будут становиться люди, взявшие название русичей, тем чаще Жива будет сбегать к суровым, но очень деятельным и всегда энергичным скифам.

Мутная история с луками.
Мифы, рассказывающие вполне правдивую историю о том, что Геракл приложил, так сказать, не вполне руку к появлению скифов – делятся на две основные версии, в каждой из которых фигурирует лук. В первой версии один из двух своих луков Геракл оставил будущим сыновьям без тетивы, добавив, дескать, что, кто натянет тетиву – тот и будет не только владельцем его, Геракла, супероружия, но еще и царем. Другая же легенда гласит: свой знаменитый лук Геракл, если что, получил именно у скифов, и эта история не только слабо согласуется с первой, но еще и вполне подтверждается хотя бы тем фактом, что ахейцы – одни из худших стрелков Вендора, тогда как со скифами сравнятся лишь эльфы.
На самом же деле обе истории в чем-то верны, за исключением, разумеется, чисто легендарной шелухи насчет «наследия сыну от мудрого отца». Свой лук Геракл банально оставил где-то в жилище шаманки, ибо потерял к нему интерес на фоне замечательного подарка от стрелка по имени Тевтар, знакомого с детства, а теперь встретившегося именно тут и презентовавшего молодому герою свой удивительный лук гиперборейской работы. Именно этот лук поможет Гераклу выйти на новый уровень мастерства, став из вспомогательного к палице и рукам оружия – едва ли не основным.
Впрочем, лук Геракла, оставленный в шалаше шаманки – был хоть и груб, но очень туг и нечаянно это повлияло на всю военную доктрину будущего народа. Когда младший сын Геракла сумел натянуть тетиву и укротить отцовский «подарок»  – это стало неким символом: передачей эстафеты, что ли. Младший и стал главным царем-осеменителем, а заодно и примером воина, которому бросились подражать, мастеря луки потуже.
Позже у сколотов появится безымянный герой, который выведет владение луком на совершенно новый уровень. Он будет брать не только точностью, но и скорострельностью, поэтому скифам придется искать компромисс и делать луки менее тугими. Однако старая традиция сохранится, и, если сравнивать с большинством человеческих луков (о субтильных эльфах и речи нет) – скифские туже прочих, что приходится нивелировать подготовкой стрелка с самых малых лет. Благодаря этому скифы, несмотря на сухощавость – очень жилисты, выносливы и сильны.
Боевая доктрина целиком ориентирована на луки, и мечи акинаки, как и легкие сагары (секиры), применяются лишь в тех случаях, когда закончились стрелы или догнал враг. Главная же особенность именно скифов – восхитительная беспринципность касаемо «правил войны». Многие привыкли воевать по шаблонам. Собрал армию, пошел на другого, тот обязан выставить свою, встретиться, выяснить, кто сильнее, или заранее сдаться на милость победителя. Скифы же лишены всех этих псевдомужских кодексов – они нападают из засады, обстреливают врага, а вместо контакта – отступают на лихих конях, чтобы снова обстрелять, когда выпадет возможность. Против такой тактики, не имея столь же мобильных войск, можно применить разве что угрозу тотального уничтожения самих городов. Дескать, не хотите сражаться – мы ваш тыл разорим… Но как разорить тыл кочевников, если скорость перемещения всего их табора при желании превосходит строевой марш капитолийской пехоты?
На протяжении истории некоторым удавалось разбивать небольшие отряды скифов, но глубоко войти на их земли и хотя бы солидно потеснить – не сумел никто. Подвижный центр тяжести народа заставлял увязнуть в скифских землях такие армии, как у Кира и Искандера, а другим конные стрелки не проиграли бы и в открытом бою, если бы зачем-то решили его принять. С появлением единого центра угроза завоевания, казалось бы, увеличилась, однако к тому времени все были хорошо наслышаны о боевых способностях скифов и не решились бы штурмовать расположенный в горах огромный лагерь, на защиту которого, согласно традиции, бросались все скифы, которые слышали призыв, называемый набатом.
Но об этом опять же отдельно.

Степной исход – условно объединенное событие, имеющее, впрочем, единый причинный стержень.
Мы уже говорили, что в определенный момент скифы расслоятся на целую россыпь народов, достаточно непохожих, чтобы быстро перестать восприниматься как наследники скифов. У истоков этого события стоял один человек – скифский лидер, заслуживший право считаться царем не по крови, а по боевым и личностным заслугам. Его звали Анахарс, он привнес в быт скифов множество новинок и изобретений, принадлежавших другим народам, а затем объявил, что настала пора пустить корни.
Это именно он воплотит витавшую в воздухе мысль о создании единого лагеря в конкретном месте. Да что там витающую – уже был не без участия скифов основан хазарский Итиль, обживалась Колхида, а еще раньше часть скифов выделилась в отдельный этнос гимерцев под влиянием могучего вождя Конана, предпочитавшего в отличие от скифов ближний бой и сбалансированную армию. Конан создал отдельный полис под названием Аквилон, но увяз в победных походах, а Аквилон, спустя почти век, быстро втек обратно в скифский уклад, оставив право и честь называться гимерцами горстке любителей мечей и набегов (и то ненадолго)
Что Итиль, что Колхида были расположены далековато от мест обитания скифов, долго имевших опасную близость к растущей Лидии. Но сейчас, после заката лидийского могущества, появилась возможность переместиться поближе к юго-восточным краям континента – достаточно далеко от непредсказуемого моря, достаточно высоко, чтобы вода или большие армии едва могли добраться, достаточно южно, чтобы холода не испортили климат. В конце концов, Анахарс заявил, что и большой лагерь при желании можно будет перенести в другое место, так что угроз фактически не было, зато появлялась возможность обратиться к полноценному земледелию, обзавестись собственным домом, куда можно возвращаться из путешествий.
Да, Анахарс предложил скифам из кочевников стать путешественниками.
- Мир – потрясающе интересен и разнообразен. Уверен, что память Геракла в вашей крови еще осталась, и вы чуете зов этого путешественника, исходившего полмира. Вы – скифы! Вы не боитесь никого и всегда готовы к бою. Что мешает расширить территорию исследования? Но если мы пойдем племенем – это посчитают войной, поэтому путешествовать лучше малыми группами или поодиночке…
В какой-то момент речи Анахарса достучались до генов Геракла, и скифами с тех пор стали называть именно тех, кто построил в горах город Тагимасад, а сам либо осел в нем, либо оставил там семью и отправился в первое настоящее путешествие по большому миру.
Те, кто остался верен именно кочевому принципу – выделились в некое этноподобное единство под названием печенеги. Те, кто откликнулись на земледельческий зов, но решили жить в другом уголке континента – на берегу Понтийского моря, в Колхиде – уже были известны не как скифы, а как нарты, а теперь получили новый импульс национального самосознания. Похожая ситуация и с выбравшими гибридный уклад сарматами, далеко не все из которых подались растворяться в землях варваров, где стали инъекцией для некоторых новых племен и немного разбавили воинской кровью хазарский Каганат. Вновь пополнились ряды гимерцев, которые решили уйти еще ближе на восток – в горы Драконьего хребта, где создадут собственную базу, откуда через горные тоннели будут нападать на торговые караваны и корабли. Прибудет и в полку татар – родственного русичам народа, впитавшего в свою традицию и культуру гораздо больше скифских и печенежских явлений, нежели более северные собратья.
Те же, кто назовут своим сердцем Тагимасад и поклянутся защищать его в случае угрозы – станут полноправными наследниками скифов, и с этим будут согласны даже печенеги, формально имеющие не меньшее право на статус преемников, но реально отпочковавшиеся от скифов слишком давно, чтобы не пойти по собственному пути и не придумать самоназвание.
К концу тысячелетия, благодаря терпеливому ликбезу со стороны странствующих скифов, весь Вендор будет неплохо информирован об этом народе, и скифами будут называть либо исторический народ во всем его многообразии, либо современный им этнос, сформированный вокруг Тагимасада и идеи странствий.

Изобретения, особенности и любопытные явления, связанные со скифами.
Понятно, что речь пойдет лишь о некоторых – самых известных, характерных или просто необычных. Словом, всех тех, что и определяют лицо нации, являясь фрагментами ее визитки.
***
Скифы – народ не то чтобы хмурый, а скорее в меру замкнутый. Дружба для них – явление очень интимное, сравнимое с отношениями пары влюбленных. У среднестатистического скифа редко бывает больше двух или трех друзей. Эта дружба закаляется годами, совместными испытаниями и странствиями. Эта дружба часто гораздо прочнее легковесных аналогов, принятых в других народах и больше относящихся к слову «товарищество». И так получается, что как раз товарищество (нам это понятнее в виде термина «приятели второй волны») у скифов было слаборазвитым и поверхностным: готовый жизнь отдать ради друга, с приятелем скиф едва здоровался…
Истоки, возможно, стоит искать в образе жизни. Кочевой уклад без строгих канонов позволял семьям или группам семей покидать племя, приходя в новое, где дети переселенцев, сталкиваясь с везде и всегда непростым статусом «новеньких», старались держаться вместе. Впрочем, этот частный «генератор тесной дружбы» вряд ли объясняет общую тенденцию, и не в рамках небольшого обзора искать истоки каждого явления. Для нас важнее и интереснее сам факт того, что у скифов традиционно сохранялась опора на немногочисленных друзей, а товарищи – служили лишь жизненным фоном.
***
Зато народ в целом может быть отнесен к числу дружных. Хотя здесь точнее подходит слово «сплоченных». Скиф мог быть сколь угодно замкнут ото всех, кроме тройки друзей, но в случае угрозы племени или народу в целом – считал за честь стать фрагментом щита от этой угрозы. В давние века сигналом тревоги служил особый барабан, называемый набатом и имеющий особо низкую частоту звука. Заслышав его гул, казалось, заставляющий слегка вибрировать и саму землю, скифы прерывали любые дела и мчались к набату в полном боевом.
С племенного до национального уровня набат дорос при правлении все того же Анахарса. Тогда нация окончательно оформила «ребрендинг», официально растождествившись со своими многочисленными этно-побегами, вроде нартов, гимерцев и печенегов. Это сделало ее более компактной, позволив создать полновесное ядро в виде Тагимасада и единого свода нехитрых правил и рекомендаций.
Одним из таких правил и стал Набат. Его суть проста: в случае угрозы Тагимасаду в центре города начинал с определенной (но не чрезмерной) периодичностью бить главный набат – большой барабан. В текущих условиях это было скорее символическим действием, нежели прямым. В Тагимасаде всегда находилось несколько тысяч жителей, почти каждый из которых владел луком и, с учетом удачного расположения города – становился мощной боевой единицей. Взять «сердце Скифии» с наскока не удалось бы ни одной локальной армии, и Набат был рассчитан на более серьезную угрозу, которая, разумеется, не могла возникнуть в один момент. То есть, пока кто-то собирал силы для возможного похода на Тагимасад, Набат «возвращал» домой еще несколько тысяч скифов-странников при помощи цепной реакции: скиф, узнав о Набате, бросал дела и, возвращаясь в Тагимасад, не только сообщал новость всем встреченным скифам, но и говорил о Набате другим собеседникам (чтобы те, при оказии, передали цепочку). Скифы, живущие в городах, перед уходом домой еще и становились на площади с барабаном, дабы несколькими часами стука прочно вбить новость в информационное пространство города.
За время существования традиции Набат был объявлен пять раз, и трижды нападение отменялось именно из-за психологического давления. Потенциальным агрессорам передавали впечатляющие слухи о том, как опытные стрелки, бросая любые дела, со всего мира стекаются в свою столицу, и это становилось неплохим превентивным пропагандистским ударом.
Правда, два раза на Скифию таки нападали, но в первом случае до Тагимасада даже не дошли (войска Искандера быстро сообразили, что мобильные отряды просто перестреляют их фалангу), а о втором чуть лучше известно из книг.
В отличие от множества других предписаний, Набат считался особо строгим: скиф, услышавший о Набате, должен был в течение трех суток решить все дела (в идеале – еще быстрее, но запас времени давался) и отправиться домой, либо перестать считать себя скифом. Понятно, что это оставалось на уровне самолюбия и внутренних терзаний, однако скифы, передавшие другим гул Набата, а затем не увидевшие их в Тагимасаде, при следующей встрече смотрели на них как на пустое место.
***
Возможно, кому-то в Тагимасаде пришла бы в голову идея фиксировать имена всех скифов, которые, со слов пришедших, знали о Набате, а потом сверять этот список с теми, кто откликнулся, однако не сложилось. И дело даже не в том, что таким образом можно было оклеветать другого , а из-за любопытной традиции скифов оставлять родные имена дома, а в странствиях пользоваться исключительно прозвищами, причем отнюдь не постоянными.
И в этом нет никакой мистики в духе «чтобы демоны не знали твоего истинного имени!». Скорее речь идет о совокупности социально-психологических факторов. Самодостаточные и скромные, скифы на редкость лишены нездорового честолюбия, поэтому совершенно не цепляются за имя, с которым могут нечаянно оказаться частью истории. Принадлежность к нации для них важнее личных или родовых амбиций, поэтому большинству странников предпочтительнее, чтобы их помнили просто как скифов. Как говорил неугомонный Анахарс, «странствующий скиф – это глаза и руки нации, и имя каждому из нас – скиф». Так что не стоит удивляться, встречая коренастых лучников с именами, популярными в Скандии и Ахее, либо с прозвищами, вроде «Табак», «Кальян» и «Гончий».
***
Дополнительным стимулом для сохранения имен могли бы быть особо тесные отношения между самими скифами, которым в таком случае неплохо бы озвучивать принадлежность к тому или иному роду-племени. Однако «скифская диаспора» занимает прочное место рядом с «торским шахтером» или «бушменским книгочеем» в списке несуществующих явлений. Скифы доброжелательны друг к другу при встрече, однако им чуждо привычное для представителей других народов кучкование в роли национальных меньшинств. Возможно, именно потому, что скифы редко сидят на одном месте и предпочитают странствовать, что неизбежно обнуляет значимость связей и не дает диаспоре банально зародиться и закрепиться.
Это, казалось бы, вступает в некоторое противоречие с мощным национальным самосознанием, поэтому сразу нужно оговориться, что об отчуждении речи не ведется, и скифы по возможности помогают другим скифам в беде. Однако системных дел между собой почти не имеют, чем в глазах любого большинства крайне выгодно отличаются от других нацменов. Скифы отправляются в путешествия не в поисках лучшей жизни, а дабы посмотреть и потрогать мир, поэтому не нуждаются в создании маленькой Скифии везде, где очутились.
***
Но жестоко ошибались те, кто принимал эту дистанцированность за равнодушие и позволял себе обижать скифов. Таким оказывалась неприятная честь знакомства с мстителями – особой «кастой» скифских странников, возвращающих долги обидчикам народа в целом или отдельных его представителей в частности.
Мстителем мог оказаться любой из странников, и большинство из них старались не светить своим статусом: малую месть совершали, обычно скрыв лицо, а за кровавую брались, как правило, те, кто в данной местности недавно и ненадолго. Личную обиду или свидетельство об оскорблении другого скифы передавали друг другу при встрече по цепочке, пока на ее пути не возникал тот, кто возьмется отмстить.
Сразу уточним, что системности в этом не было никакой. Иногда месть за жестокое изнасилование и убийство скифской странницы так и не случалась (пустой от других скифов регион, имя убийцы затерялось, или просто цепочка информации не дошла до мстителя), зато за обидное слово приходилось отвечать. В каждом отдельном случае мститель принимал решение, исходя из ситуации, которую лично же оценивал, так что об объективном суде вряд ли стоит говорить. Однако чуть ли не единственным строгим правилом была соразмерность проступка наказанию: за сквернословие уж точно не убивали, за убийство не оплевывали, и чаще всего наказание было не слишком жестким, отвечавшим местным понятиям и по большей мере превентивным. Здесь был важен сам факт реакции, как бы намекавший: «Не обижайте скифов, а то худо будет!».
И работало!.. Как в наше время самые отъявленные «либералы» банально боятся обижать ислам, зная, что существует небольшая (но реальная!) вероятность попасть под нож или пулю фанатичного радикала, так и в Вендоре, если имелась возможность не обижать скифа, его не обижали. Будь скифские мстители реально отмороженными – и с остальными их соплеменниками вообще бы старались не вести никаких дел, но определенная справедливость их «суда» чаще вызывала народные симпатии, нежели брезгливую отчужденность ко всей нации и ее представителям. К тому же сами представители отнюдь не наглели, имея за спиной мощную, но, повторимся, несистемную, защиту. Это нарт в Новгороде знал, что пять его братьев пойдут за него драться в любом случае, поэтому мог порой перегнуть палку, а скифам чаще приходилось рассчитывать на себя, да на то, что возможный обидчик испугается не гарантированной мести.
Самым известным случаем со скифской местью стал «Беотийский дождь». Местный работорговец рассвирепел, когда двое его подопечных поочередно стали жертвами скифского мстителя за то, что замучили рабов, ранее бывших странниками той же национальности. Работорговец, пользуясь почти всем местным бандитским ресурсом, объявил каждому скифу свою личную войну.
- Один из вас – мститель! – орал он прямо на рынке рабов десятку пленных скифов, которых собрали для него местные головорезы. – Если он не назовется – умрут все!..
В реальности выступило восемь пленных, но для красочности в легенду «добавили» и двух, менее гордых и отважных. Пленники сделали шаг вперед, и один из них сказал:
- Каждый скиф – мститель, если придется.
Троих из них успели убить, но народ возмутился, началась толкучка, во время которой оставшихся в живых пленников освободили. А через неделю на поместье работорговца, окружившего себя маленькой армией отмороженных бандюков, налетела целая сотня скифов, которые засыпали поместье целым ливнем стрел, не оставив в живых ни души.
«Каждый скиф – мститель, если придется!» - написали они на стене дома.
Рынок рабов после этого не работал две недели. Народ шутил, что из-за «дождя».
По слухам, в налете приняли участие не только все местные скифы, но даже те, что давно и успешно (этой традиции не один век) служили в Дорионе стражей. По крайней мере, в самом Дорионе говорили именно так, чрезвычайно гордясь «своими» скифами, проучившими наглых соседей-беотийцев.
***
Довольно любопытны гендерные законы скифов. Как-то принято считать, что наличие большого числа женщин-воительниц – свидетельствует о половом равноправии. Однако в нашем случае это не работает: скифки по чисто боевым навыкам превосходят большинство дам других народностей, однако в социальных вопросах осознанно уступают воле своих мужчин. И сложно проследить истоки такой традиции – возможно, все дело в мудрости скифских женщин, осознающих, что управленческие дела лучше удаются мужикам без их участия. А может быть, у этой мудрости «в родителях» был личный опыт – во всяком случае, сохранились легенды о том, как некоторыми скифскими племенами правили дамы, и легенды эти имеют грустные концовки.
Как бы то ни было, в Скифии много веков уживаются социальный патриархат и войсковое равенство. Другое дело, что в бой женщин стараются не брать без острой на то нужды, относя к своеобразному, хорошо подготовленному ополчению. А воинская доблесть, как и странствия – удел чаще всего именно мужчин. Вероятно, скифам и путешествуется столь легко именно благодаря пониманию, что их жены в случае чего – и сами защитят детей, коней и лагерь.
***
Изобретения скифов в большинстве своем крутятся вокруг единого в их случае центра масс лука и лошадей. Если верить легендам (с летописями-то в данном случае беда), именно этот народ первым дошел до композитных луков. Хотя справедливости ради нельзя не отметить два факта. Во-первых, луки, созданные в Гиперборее – уже были композитными, а во-вторых, скифские луки скорее относятся к категории сложных, но не композитных (составных). К последним принято относить наиболее мастерские вариации соединения дерева, рога и даже металлов, в то время как скифский лук создавался почти целиком из рога (с деревьями в степи как-то не очень), а его «композитность» заключалась в соединении почти одинаковых слоев плеч и их креплении между собой.
Это никоим образом не умаляет достоинств лука, который в мире Вендора больше других близок знакомому нам АК. Не требующий рощ особых пород, делаемый в довольно кустарных условиях, неприхотливый, удобный и смертоносный – скифский лук еще и очень мобилен (тут у АК пробел). Эстеты, конечно, предпочтут абиссинский или эльфийский, но прожженные бойцы, не сомневаясь, выберут скифский, на соревнованиях уступят эстетам, а в реальном бою в суровых условиях не оставят им и их «произведениям искусства» ни шанса.
***
Многие путешественники были бы благодарны скифам за сардак, если бы помнили, что именно эта универсальная, многофункциональная сумка-колчан стала прообразом стандартного вещмешка большинства путешественников. Положа руку на сердце, особой революционности в этом изобретении не наблюдается, однако так или иначе именно скифы первыми додумались складировать в одном месте стрелы, луки, нож, точило и прочие мелочи первой необходимости. И не только додумались, но и нашли оптимальный баланс, когда все это гармонично распределено по чехлам и кармашкам, почти не сказываясь на мобильности носильщика.
Понятно, что с одним сардаком редко кто ходит. Но для перевоза барахла и трофеев существуют лошадки, для переноски – слуги, служки и прочие сквайры, а вот конкретно личный боевой вещмешок, равно как и современный повествованию узкий рюкзак, с которым можно отойти побродить денек или неделю – считает своим папой именно сардак. Воины во все времена ценили мобильность и привычной полудюжине отдельных «мест» радостно предпочли одно – в виде различных вариаций на тему незатейливого скифского сардака.
***
То, что конные стрелки – боевая единица, внедренная именно скифами – ни для кого не секрет. Правда, в отличие от сардака и сложных луков, другим народам усовершенствовать это изобретение не удалось. Верховые лучники имеются во многих уголках Вендора, но все они в целом уступают скифам. Более ловкие – слишком отстают в природной силе, позволяющей натягивать тугие луки. Более крепким и сильным – не удается даже отдаленно сравниться в ловкости. Ловкие и сильные – уступают в степени единства с конем, и т.д.
Правда, самих лошадей в Вендоре сумели «прокачать» до следующего уровня сразу в нескольких местах. Как минимум, нартским арашам, кельтским чистокровным скакунам и изысканным «абиссинцам» неприхотливые скифские лошадки уже уступают. Однако история каким-то образом благодарит скифов за их вклад в коневодство (не забыли еще, что изучалось в колонии, давшей начало этой нации?), поэтому в разное время именно они выводили верховую езду на принципиально новую высоту. Скифские шорники явно опережали свое время, и если их уздечки не один век просто считались лучшими среди прочих, то уж изобретение стремян было вообще целой революцией, приведшей к зарождению такого явления, как ударная конница. Причем, вопреки расхожим стереотипам (кстати сказать, небезосновательным), что, дескать, скифы были развитыми когда-то давно, а потом – отстали, стремена изобрели незадолго до начала второго тысячелетия…
***
А ведь несмотря на кочевой уклад, скифы – довольно хорошие ремесленники. Просто с некоторыми оговорками.
Большинство скифских ремесел отзеркаливает ситуацию с их луком: скифы едва ли не лучшие в создании добротных, неприхотливых вещей в кустарных условиях. Одежда, бытовые предметы, даже безделушки – все это может служить десятилетиями, ибо скифы дотошны и терпеливы, а преемственность хранят и чтят. Но всем этим предметам чужда богатая фантазия, изыски, поиск новых форм или принципов. Советская обувь, машины «Вольво» девяностых, скифское ремесло в Вендоре – все это добротно, надежно, но, если честно, не особо красиво.
А как иначе в кочевых условиях? Любые творческие излишества могут отнять время у всего лагеря или оставят поймавшего кураж кузнеца (швею, кожевника, гончара, ткачиху) в пустом поле. Любая красивая напайка при перевозке в лучшем случае отколется, а в худшем – прорвет мешок или поранит коня. Что уж говорить о самих рабочих местах, в разобранном виде многие века умещавшихся на боках лошадей или повозках?..
Это отсутствие стационарности настолько сказалось на ремесленных традициях скифов, что и в Тагимасаде, уже имея возможность создавать чуть ли не цеха да артели, скифы продолжают работать в условиях, близких к кустарным, умудряясь делать в них на редкость прочные и практичные вещи.
В конце концов, красивую вещь всегда можно купить.
***
Вообще, на репутации скифов хуже всего сказывается их многовековое равнодушие к письменности. Это как-то резко отбрасывает их в разряд варваров, даже с учетом понимания многими, что письменная речь в разы уступает древнему мастерству образности. Так получилось, что поначалу скифам не нужно было играть в хранителей «ковчега знаний предков», а затем образ жизни и бытовой уклад были уже сформированы, и нужды в письменности не имели. Странники-скитальцы по мере необходимости овладевали навыками письма и чтения, некоторые даже принесли моду в Тагимасад, но и там письменность в виде вульгарной ахейской буквицы прижилась лишь в крайне ограниченном количестве учреждений. В целом же скифы продолжают отдавать предпочтение собственно жизни, а не ее фиксации на горизонтальных поверхностях.
***
Сублимацией письменности для скифов стал татуаж. Историю этого народа можно было бы изучать по коже целых поколений скифов, если бы они ее завещали в условный музей. Цветные, глубоко символичные узоры долгое время служили красивым идентификационным кодом каждого носителя скифской крови. Это не было вопросом выбора – это считалось частью традиции, и первые татуировки появлялись еще в глубоком детстве.
На своей коже скиф хранил информацию о славных предках, о значимых событиях, пережитых его родом, его родителями, а также им лично. Каждое событие классифицировалось знахарями и шаманами, превращаясь в тот или иной узор или их сочетание. В разных племенах существовало множество самобытных правил: где отмечались убитые звери и монстры, где – проступки или подвиги, где – количество детей. За татуировки скиф отвечал хлеще советских зеков, а по уровню образности и информативности они в разы превосходили капризы современных нам любителей разукраситься драконами, демонами, русалками и затасканными цитатами, становящимися пошлостью уже при первом контакте с кожей силиконовой модницы…
Жаль, что в темные века связь времен в скифском символизме была частично утрачена. Многие символы потеряли свой смысл, расшифровки, казалось бы, популярных и классических узоров забывались и переосмыслялись… Поэтому, когда после Белого Мрака скифы испытали обострение чувства необходимости передачи информации – более половины узоров и символов несли искаженный или вовсе новый смысл, что внесло в татуаж элементы хаоса, личного произвола и дани моде.
Именно поэтому на скифе МП, наряду с действительно обоснованной информацией, можно найти толику хвастовства, немного эстетики, уважение роду и личные фантазии (чаще всего лупят гидру как один из символов принадлежности к роду Геракла), но очень редко удастся отыскать действительно древний узор, чье значение еще не утеряно или не проросло более поздними выдумками.
Особо изгаляться свойственно странникам, любящим фиксировать свои приключения на собственной коже. Впрочем, другие – напротив – избегают этого, считая, что шрамы красят и говорят куда больше. Думается, и первые, и вторые имеют право считать себя правыми.
Если брать голую эстетику, то татуировки скифов вряд ли могут считаться шедеврами, особенно если сравнивать с темными эльфами, которые позаимствовали моду у северных наземных соседей, но довели ее до свойственного им визуального совершенства и крайне сурово пронесли символизм каждого штриха. Для скифов МП татуировки уже куда менее отвечают свойствам штрих-кода – попадаются те, чья кожа вообще едва тронута или даже чиста. Поэтому, с учетом распространившейся на другие народы моды, многочисленные тату в пределах одного тела почти перестали служить маячком «свой-чужой» для тысяч странников-скитальцев, познающих мир вдали от родного дома.

К оглавлению






























Нарты, печенеги, татары, гимерцы, сарматы, половцы
Эти шесть народов существенно отличаются друг от друга как нюансами происхождения, так и существованием.
Более того, вместе они вынесены лишь в надежде избежать очередного погружения в неинтересные многим подробности и обойтись кратким сравнительным описанием, в данном случае оправданным, ибо каждый из названных народов оттеняет другие. Если вынести за скобки несомненное скифское влияние, наложившее отпечаток на каждый из шести народов, знаково объединяет их лишь одно – отсутствие собственной письменности, а стало быть, заметный информационно-исторический вакуум, являющийся отличной почвой для появления всевозможных стереотипов, мифов и страшилок.
О чем говорить, если даже названия этих народов отражают самые разные понятия. Печенеги – это название надплеменного союза кочевников, половцы – условное обобщение для светловолосых кочевых народов, гимерцы – по сути, те же скифы, только с мечами вместо луков и т.д. То есть, технически, не все названное – народы, но ради определенного упорядочивания понятий рассматриваются именно в таком формате.
На примере этих шести народов можно убедиться, что само понятие «народ» если не эфемерно, то как минимум нестабильно, и чрезвычайно наивно (а ведь это распространенный взгляд) рассматривать любой народ как нечто законченное и оформившееся. Это, конечно, не языки костра, но куда скорее сеть ручейков, нежели ветки древа.
Важно понимать, что во время Первой Попытки нерадивых демиургов было несколько сотен, и не менее половины из них довели своих подопечных до стадии среднеразвитого племени. И не просто довели, а наделили рядом особенностей: генетических, поведенческих, структурных и нравственных. Именно поэтому арийское влияние стало своеобразным множителем всего того, что сохранялось с ПП. Там, где ариев пришло немного, множитель ПП был выше; там, где ариев в фундаменте народа оказывалось больше, чем аборигенов – отголоски ПП были менее заметны, но так или иначе умножаемым материалом были диковатые народы, несущие в себе достоинства и ошибки, вложенные еще демиургами.
Это все к тому, что многие сотни вендорских племен имели свои отличия от других и до арийской инъекции, и после нее, тем более что эти инъекции настолько разнились: в одно племя пришла группа ариев-земледельцев, в другое – знахарей, и через век-два имеем совершенно разные протоэтносы, даже если до визита ариев они едва отличались…
А ведь все эти племена и новорожденные этносы не жили замкнуто, а напоминали движения капель ртути на неровной трясущейся поверхности: они сливались, поглощались, уничтожались, ассимилировали, соединялись в близких местах, сохраняя нетронутость дальних… За тысячу лет ЭБ в котле лесостепи континента переплавилось и переварилось огромное множество малых народностей, не имевших своих собственных демиургов-кормчих. Их обобщенно назвали скифами, но уже через век-полтора после Армагеддонского договора это понятие стало довольно условным, особенно после того, как некоторые племена прекратили скитаться-кочевать, приглядев себе места для оседлой жизни.
Если гимерцы слегка промахнулись с территориями, основав Аквилон слишком далеко от буквально всего, то остальные, что характерно, места выбирали с умом, оперативно подперев все восточное и часть южного побережий Понта. Нарты вычленились, расселившись поближе к солнцу – в живописнейших горах восточного побережья. Эти места будут иметь несколько названий, но больше других приживется Колхида. Чуть позже с другой стороны моря обустроятся отцы-основатели Хазарского каганата, впитывая в себя ищущих оседлости людей любой крови. Это проработает клапаном какое-то время, и расслоения кочевников будут носить иной характер, нежели противостояние скитальчества и оседлости. Так, большинство северных племен постепенно отвалится от хоть сколько-то единого стержня, помыкается и поусобничает, чтобы затем создать племенной союз с самоназванием «печенеги». А западные кочевые племена, составленные по большей части из оседлых варваров, вытесненных более агрессивными собратьями из Смутных земель (Междуморья) и ассимилированных скифами, сместились на равнины между Колхидой и печенежскими степями.
Уже после этого в обратном направлении мигрировала большая группа племен, именуемых сарматами. И интересно, что у сарматов зеркальная печенегам ситуация. Они уже не один век имеют право считаться отдельным народом, однако административной единицы не создали никакой: ни полисов, ни союзов племен, ни компактных зон проживания. Известны сразу три области сарматских скитаний: одна расположена на краю Междуморья – у северного побережья Понта, другая тянется между нартскими и половецкими землями до самых границ Руси, а третья – уходит почти к Баальбеку.
Хорошие воины, сарматы умудряются оставаться достаточно мирными, чтобы не настроить против себя и своих миграций соседние народы. Победить их поодиночке не под силу ни саксам, ни печенегам, ни хазарам, ни другим региональным игрокам. Будь они агрессивны – и можно не сомневаться, что хазары нашли бы способ сколотить антисарматскую коалицию, а так эти наследники южно-скифской традиции, впитавшие в себя немало интересных племен, малых этносов и осколков развитых цивилизаций (в т.ч. шумерской, аркадской, старо-гимерской и особенно фракийской) – никому не мешают и используются хазарами как один из лучших инструментов влияния на южные от Каганата земли.
Живут сарматы замкнуто и самобытно, сочетая кочевой уклад с наличием нескольких десятков стабильных стоянок, вполне уже разросшихся до статуса деревень-застав. Возможно, эти заставы изначально были своеобразными столбами, закреплявшими за сарматами зоны скитальчества во все более густо заселяемом мире, но оказалось, что среди сарматов достаточно много желающих «бросить якорь», причем не в районе Итиля или Руси, как раньше, а внутри именно сарматских земель. С каждым десятилетием соотношение осевших сарматов и кочующих растет в пользу первых и к МП может приблизиться к трем четвертям…
Одна из грубых ошибок западных этнографов заключается в том, что татар они относят чуть ли не к разновидности печенегов, тогда как этот народ имеет право считаться родственным русичам, а все отличия между ними вызваны весомым и длительным влиянием на татар со стороны племен скифской группы. О происхождении гимерцев можно узнать из раздела, посвященного скифам, а здесь, во избежание возникновения полного хаоса в головах – стоит привести таблицу, призванную упорядочить сведения обо всех шести народах.
Краткая таблица шести народов.
Народ Сарматы Печенеги Татары Нарты Половцы Гимерцы
Примерная дата выделения 8-9-й века 8-9-й века 6-й век 7-8-й века 9-10-й века 5-й век
Вторая волна: 9-й век
Народы-доноры Скифы
Фракийцы
Галлы
Шумеры
Аркадцы
Илоты
Гимерцы Скифы
Татары
Множество малых народов Русичи
Скифы
Скифы
Илоты
Множество малых народов Скифы
Множество племен Смутных земель Скифы
Лидийцы
Шумеры

Места обитания
(в высшей точке развития и ближе к МП) Южный берег Понта и полоса между Колхидой и половецкими степями Восточные степи Буферные земли юго-востока Руси Колхида: северо-восточное побережье Западные степи Восток континента в предгорье Драконьего хребта
Жизненный уклад Сочетание оседлого и кочевого Кочевой Оседлый с элементами кочевого Оседлый Кочевой с редкими элементами оседлого Оседлый со странствиями
Внешность Южный типаж со степным оттенком Степняковый типаж, но умоляем: никакой монголоидности! Смесь среднерусских черт со степными и восточными признаками Глубокое разнообразие внутри народов: от рыжих до чернявых Большая амплитуда от северо-западных блондинов до степняков Юго-восточный типаж, особенно во вторую волну

Расшифровка таблицы и прочие подробности.

Сарматы
Сарматы впитали в себя большое количество южных племен и народов, тем самым отдалившись от других скифских собратьев. Живя в близости к агрессивным западным варварам, они научились хорошо сражаться и добились положения, при котором их стараются избегать. Сарматы остались жить в привычных местах, сохранив за собой достаточно большую территорию, позволяющую существовать в комбинированном режиме: оседло-кочевом. С каждым годом они постепенно заземляются, но строительство городов все еще не приветствуют, ограничиваясь разрастающимися заставами. Признают скифское и в меньшей степени фракийское наследие, но себя называют только сарматами – народом нового типа, по их мнению, берущего лучшее от двух типов жизненного уклада. Стараются держать нейтралитет в многочисленных разборках региона, но почти никогда не отказывают каганату, если нужно покарать западных варваров или (единожды) половцев.
Возможно, самый уважаемый из народов центральной части континента в глазах южных и западных стран. И если южная симпатия может быть списана на генетическую близость, то западные народы уважают сарматов уж точно за дела и нрав, сочетание которых по определению внушает симпатию. Сильные, самодостаточные и миролюбивые народы нравятся почти всем. Особенно когда ограничиваются племенными взаимоотношениями и не играют в державность… Возможно, через пару веков сарматы накопили бы достаточно пассионарности, чтобы стать государством, способным определять политику региона, и тогда симпатий бы поуменьшилось, но в Вендоре к МП сарматы остаются замкнутой этнической единицей, живущей в свое удовольствие и исключительно за свой счет.
Сарматы выглядят довольно южно, что обусловлено происхождением: они веками впитывали в себя почти исключительно южные этносы, а единственным западным народом, с которым взаимодействовали – были почти столь же чернявые галлы. Скифское степное прошлое кое-где разбавило жгучесть, доведя условного типичного сармата до состояния кареглазого шатена, но на каждого русоволосого приходится не меньше пяти чернявых смуглянок.

Печенеги
Союз северных племен выделился примерно в то же время, что и сарматы. Уже задолго до этого племена перестали относить себя к скифам, однако, по-хорошему, именно они стали главными наследниками скифов прошлого, сохранив чисто кочевой образ жизни. По большому счету, скифами к концу тысячелетия называются те, кто оттолкнулся от прошлого и пошел дальше, а печенегами стали называть племена архаичного скифского склада, застрявшие во времени и не желающие видеть, что мир поменялся. Можно долго спорить, считать ли этносами те или иные племена Союза, ведь многие из них сохранили определенную идентичность, берущую начало с давних времен. Но мы ограничимся соборным термином «печенеги», ибо искать путаные и закосневшие отличия – работа фанатиков, к коим мы не относимся.
Технически и культурно печенеги находятся на уровне скифов средней их точки развития. Как ни крути, в авангарде скифского общества стояли южные и западные племена, более-менее тесно контактировавшие с олимпийцами и лидийцами, в то время как северо-восточные, были прижаты к закрытой для них Ведруссии.
Неплохие, пусть и тактически ограниченные воины, печенеги являются самой послушной игрушкой в руках манипуляторов из Итиля, используясь ими в роли одного из ключевых модераторов своей воли. Некоторая географическая удаленность от каганата – не должна смущать, ибо буферной полосы между татарскими окраинами Руси и половецкими степями – хватит для прохода всей армии печенегов. А ведь для локальных операций, спонсируемых хазарами, хватает и малой ее части…
Внешне печенеги выглядят вполне обычными степняками, что, как ни странно, выделяет их из числа других рассматриваемых народов, в которых куда чаще встречаются блондины, русые, чернявые и рыжие. Удивительного мало – северные кочевники кружились примерно в одних местах, размножаясь внутри уже имеющихся племен.

Татары
Это самый древний из шести народов. Даже на Руси нет единого мнения на их счет. Кто-то относит татар почти что к скифам, кто-то именует степными русичами, но правда, как нам видится, примерно посередине. Изначально тартарами назвали себя гиперборейские беженцы, поселившиеся чуть в стороне от основной колонии и мечтавшие воссоздать здесь новую Тартарию. По разным причинам идея не зашла, тартары стали одной из ветвей зарождающегося этноса руссов, или русичей, но сохранили определенную изолированность. Находясь территориально ближе к скифам, татары, съев за два века лингвистических метаморфоз одну из «р», не просто многое почерпнули от тех в плане обычаев и культуры, но стали губкой, впитывающей в себя всех тех многочисленных скифов, которые бросали кочевничество ради земли и дома (а северо-западные племена на две трети осели именно здесь). Это не могло не сказаться, и за века этнический коктейль татарского общества приобрел достаточно отличный от русичей состав.
Даже внешне татары нередко (но отнюдь не обязательно) отличаются от русичей не только в сторону приземистой мелкоглазой степняковости, но и в район подчеркнутой восточной чернявости, взятой через скифов от множества малых народов, проживавших в степях со времен ПП. Впрочем, и сами русичи в Вендоре – уж тоже не сплошь голубоглазые блондины, а крови за последние века перемешались так, что не разберешь, кто откуда и зачем… Тем более что татары уже давно не привязаны к своим землям (активно разоряемым набегами половцев) и охотно перемещаются внутри Руси без малейших комплексов нацменов.

Нарты
А вот с нартами в этом плане посложнее, но и такому факту есть пояснение. Понятие «нарты» – это во многом такой же фантом, как и «печенеги»: это красивое самоназвание целой группы малых народов, объединенных по большей мере местностью проживания. Нартам свойственно большое генетическое разнообразие, что неудивительно: потрясающая природа Колхиды с давних времен привлекала сюда самые разные племена и этносы. Одни жили здесь со времен ПП, другие вычленились из скифов, третьи – пришли с запада (фракийцы), юго-запада (протоолимпийцы) и юго-востока (протолидийцы). Занятно, что многие из этих племен чтили замкнутость крови, поэтому встречаются субэтносы буквально одного генотипа. Однако в сумме этот народ смотрится довольно пестро: рыжие и голубоглазые, жгуче-черные и смуглые, круглолицые, остроносые, высокие и стройные, низкорослые и кривоногие – нарты могут сильно отличаться друг от друга, но чем ближе к МП, тем сильнее в них звучит объединяющий мотив. Кланы соединяются, роды сливаются, даже эпос, впитавший в себя сюжеты из разных уголков континента, постепенно сводится к несколько надуманному, но зато единому знаменателю.
Теснимые кочевниками с двух сторон (с третьей – море), нарты постепенно растут в сторону Руси, правда, имеют полное право утверждать, что это Русь в них врастает. Не беремся судить, кто тут правее. С одной стороны, северный берег Понта с первых веков эры богов считался землями русичей, с другой – Новгород уж больно близко к нартским землям воткнулся и стал впитывать в себя окрестности, не особо заботясь об их былой принадлежности. Формально он был выстроен как форпост, защищающий от регулярных нападений диких горцев (таковые встречались в любом из нартских этносов) на гардарики, но из форпоста всегда так приятно делать плацдарм…
Впрочем, ассиметричный ответ нартов получился увесистым. Они смирили гордыню, приняли предложение русичей о защите от наседающих половцев, а затем стали интенсивно вливаться в русское общество, где очень быстро добились удобных позиций благодаря родовому и клановому умению создавать локальное численное преимущество. Проще говоря, держались вместе и организованно тянули один другого, пользуясь извечно рыхлым состоянием любого большинства.
В итоге, Новгород, хоть и русский город, но испытывает огромное влияние нартских обычаев, нравов и культурных явлений. В планах князей изменить положение в хазарском стиле: столкнуть некоторые племена нартов между собой, но ситуация в остальных уголках Руси складывается так, что вряд ли до этого дойдут руки…

Половцы
Еще одним инструментом давления на нартов могли бы стать половцы – одна из самых хаотичных и деструктивных сил региона. Но дипломатический эквилибриум – не русская, а хазарская суперсила, да и вряд ли стоило бы связываться с давним врагом ради давления на слишком ретивого союзника. Правда, врагами половцев считают почти все соседи. Излишне демонизировать этот народ не хочется, но, право дело, очень сложно удержаться…
Самые агрессивные, самые вероломные и алчные – за несколько веков обитания в степях континента этого конгломерата племен (а название «половцы» – стороннее, и сами племена его не признают) все их соседи поняли, что с ними можно иметь лишь одно общее дело – сражаться. Причем именно с ними, ибо попытки союзов с половцами буквально никому и никогда не принесли ничего хорошего. Они способны ввязаться в войну, чтобы тут же из нее выйти, оставив союзника без прикрытия, а иногда и ударив в его тыл. Если есть возможность избежать битвы с войском, ударив по мирным жителям – половцы непременно ее используют. Их называют степными шакалами все, включая печенегов, которые хоть и не чураются применять подобные приемчики, но все же куда более склонны чтить некие универсальные понятия чести и доблести.
Правда, нельзя не уточнить, что не столько шакалы, сколько гиены – половцы, когда дело доходит до боя, достаточно умелы, причем не только коварными ударами, засадами и конно-лучными налетами, но и тупой брутальной силой ближнего боя. Их главный козырь – быстрая сговорчивость ханов, когда дело касается войны. Даже печенегам с их союзом приходится вести утомительные переговоры, чтобы собрать общую армию, что уж говорить о горделивых русичах и заносчивых нартах. И половецкая сговорчивость выглядит еще удивительнее, если помнить, насколько разношерстны их многочисленные племена, часть которых вышла из скифов, а часть – из Смутных земель. После каждой общей победы половцы погружались в усобицу, решая, чья заслуга была больше, но стоило появиться общему врагу, как распри брали паузу, и половецкие орды были вновь готовы сражаться.
Живучесть половцев, со всех сторон окруженных врагами – таится в кривоватом, но реальном балансе между мобильными армиями племен скифского наследия и тягучей пехотной мощи целой группы племен, пришедших с запада. Те же печенеги, более мастеровитые в стрельбе, могли бы смять легкую половецкую конницу просто числом, лишая козыря маневренности. Но так или иначе завязли бы в бою, в который вступают мощные отряды пеших варваров и которые под прикрытием конницы, связывающей печенегов, раздавят стрелков напором топоров и секир. Рати же русичей, способные размазать пехоту варваров, слишком уязвимы для москитных ударов стрелковой конницы, и пока дойдут до пехоты – потеряют критически много бойцов… Так что не один век соседям половцев приходилось укреплять приграничные районы и обмениваться соседскими ударами (где на стороне кочевников всегда далеко спрятанный мирный тыл), смирившись с перманентной данью в виде сожженных полей и угнанных женщин.
Время от времени кто-то собирал войско для похода в половецкие степи, но сепаратные обычно приводили к болезненным поражениям, а сколько-нибудь совместные – разве что к размену потерями.
В итоге, полновесный разгром половцы получили, когда за дело взялись хазары, уставшие терпеть постоянные убытки от разорения торговых путей. В своей Зеркальной башне они провели переговоры между русичами, нартами, печенегами и сарматами. Последних половцы старались не трогать, и причина выяснилась уже во время совместной карательной операции – сарматы, универсальные в бою и еще более сбалансированные, нежели орды половцев, сыграли в победе ключевую роль.
В кои-веки единый фронт русичей и печенегов выступил одновременно с севера и востока. Богатыри под прикрытием печенежской конницы вдавили половцев внутрь их земель, мобильные отряды нартов с запада ворвались в тыл, выманивая варварскую пехоту, а немногочисленный, но мощный ударный кулак сарматов настоящим катком прошел по дезорганизованному тылу, уничтожая все на своем пути. Сарматская конница не была ударной в полном смысле этого слова, но на двух стрелков в ней приходилось по одному мечнику, и этого оказалось достаточно, чтобы в щепки разнести расплодившуюся орду, чья боевая философия столкнулась с невыполнимой задачей. Наверное, нет нужды уточнять, почему сборная пеших варваров и стрелковой конницы, еще и в растрепанном состоянии – не имела никаких шансов в бою против сбалансированной стрелково-ударной конницы. Единственное, что могли бы делать половцы – это максимально уходить от сарматских ударов, но уходить было некуда…
К чести карателей, они не опустились до полновесного геноцида – почти под корень вырезав армию, тылы пожгли избирательно. Но этого было достаточно, чтобы надолго забыть о половецкой угрозе – спустя пару десятилетий подросшая молодежь возьмется за старое, однако это будут уже чуть ли не ностальгические набеги, совершенно не сравнимые с былыми. К МП половцы понемногу накопят силенок, что заставит соседей внимательно всматриваться в бескрайние половецкие степи, размышляя: не повторить ли нам Кровавое колечко?..
И вот теперь, когда к половцам, возможно, промелькнула нечаянная искорка жалости, самое время копнуть причины их злобности. В первой главе мы почти не коснулись их происхождения, а оно заслуживает хотя бы пары абзацев… Как мы можем знать, северные племена (будущие печенеги) неформально откололись от скифов еще задолго до их решения осесть в Тагимасаде. И получилось так, что теперь все несогласные с этим решением – остались уже в центральных степях. Как правило, это были самые архаичные и ретроградные племена, сохранившие мышление племенного уровня. Именно они станут половиной будущих половцев, так что вряд ли нужно удивляться их методам.
Еще меньше удивляет жестокость западных мигрантов, веками варившихся на проклятой земле Междуморья, названной Смутной явно не просто так. В степи бежали те, кого выдавили более кровавые варвары. Бежали, проклиная победивших их саксов, бежали, надеясь найти новый дом, который уже забыли, как строить, а если помнили, то боялись, потому что в Смутных землях дом был приманкой для головорезов… Поэтому западные беженцы попытались встроиться в кочевой образ жизни, принятый в степях. Удалось не особо – культура коневодства за десять или двадцать лет не прививается. В итоге, к тому моменту, когда печенеги и сарматы постепенно выдавили с южных земель «обрезки» скифов (и кто, получается, первый начал?), и те сместились в центральную степную зону, эти места были обжиты западными племенами. Обжиты коряво, но за свои лачуги варвары сражались так отчаянно, что в конце концов кочевники осознали: с ними лучше сосуществовать. Доподлинно неизвестно, в чью голову пришла эта мысль, и с какой попытки ее удалось воплотить, но через пару десятилетий о хрупком союзе кочевых и оседлых жителей полей заговорили как о чем-то цельном, дав вскоре название половцев…
То есть половцами стали угнетенные соседями, вытесненные с родных земель племена, одни из которых сохранили верность укладу предков, а другие – ломали себя, приходя к странному синтезу пешего кочевничества. Так ли странно выглядят их набеги?..

Гимерцы
Честно говоря, гимерцы в нашем материале смотрятся как нагрузка. И все из-за географического расположения их земель – развлекающиеся боями аж за Тагимасадом, они выпадают из общей картины взаимодействия остальных пяти народов, вынужденных делить изрядную, но все же примерно общую территорию. В этом плане кому-кому, а как раз гимерцам повезло. Или не очень – тут, как посмотреть…
Для становления нового полиса очень желательно хотя бы в начале иметь запас свободного пространства, которое не нужно делить с конкурентами. И с этой точки зрения гимерцам, начавшим строить городок Аракс в горах Драконьего хребта – повезло: соседей особо не наблюдалось. Проблема в том, что гимерцы относились как раз к небольшому числу этносов, которым чье-либо соседство, наоборот, желательно – ведь этот осколок скифов не относился к числу ремесленно развитых, а землю обрабатывал обычно только лопатами, когда требовалось похоронить павших.
И тут самое место, чтобы уточнить: речь идет уже о гимерцах девятого века, а не о доблестных воинах пятого-шестого, чьи армии одерживали славные победы над растущей лидийской империей и держали в страхе множество более мелких соседей. Некоторые историки до сих пор считают легенды об Аквилоне и его лидере Конане выдумками и частично правы, если иметь в виду большинство мифов, приписываемых гимерцам Аквилона и их непобедимому вождю – возникшим из ниоткуда и ушедшим в никуда. Другое дело, что исторический фундамент у этих мифов имеется, и между пятым и шестым веком на востоке материка действительно существовал полис под названием Аквилон, в который со всей Скифии стягивались воины. Более того, стягивались они под знамена варвара по имени Конан, обладавшего неукротимым нравом и помноженным на отвагу мастерством ближнего боя. То ли скифы слегка устали от луков, то ли еще не успели в полной мере оценить потенциал тактики конных стрелков, но добрая их четверть покинула кочевые лагеря в течение пяти лет. Понятно, что они не просто помчались на призыв неизвестного бойца, а постепенно стягивались вокруг идеи создания южного центра силы, подконтрольного степным варварам. Идеи, подкрепленной рядом побед как над воинственными южными соседями, так и над рядом монстров, активно пасущихся в неспокойном регионе.
Слово «гимерцы» было предложено как раз Конаном, переводившим это сочетание как «арии крови»: в ту пору множество народов носили названия со скрытым «ар», нередко переходившим в «ер», и вождь посчитал, что новое самоназвание позволит оторвать от скифских степей больше народа. Кстати, не ошибся… Для обитания были выбраны плодородные земли, отвоеванные у давних противников скифов – фригийцев. Тем пришлось отступить ближе к растущей Лидии, чтобы впоследствии раствориться в этой главной юго-восточной домне народов, а в Аквилон хлынут превращающиеся в гимерцев скифы.
Тем, кто рисует себе гимерцев Аквилона, исходя из представлений времен Аракса, не мешало бы знать, что соратники Конана мало чем отличались от прочих скифов. Если гимерцы стыка тысячелетий почти принципиально отказываются от луков, то армия Аквилона и сильна была своим балансом: Конан в массовых занятиях лично подготовил три тысячи бойцов ближнего боя, которые передали опыт еще трем, и именно эти воины, вооруженные двуручниками, стали изюминкой гимерской орды. Большинство, как и всегда, оставалось стрелками, но теперь, к тактике москитных ударов добавился принцип «измотал-смял», когда после серии конных стрелковых атак на врага набрасывались яростные мечники.
Эта стратегия приносила гимерцам победу за победой, позволяя создать вокруг облюбованных земель безопасную зону. И кто знает, как сложилась бы историческая парадигма всего континента, если бы гимерцы, оправдывая название, были достаточно кровожадны или хотя бы честолюбивы. Напомним, это были времена, когда еще только строилась Баальбекская башня, до прихода к лидийцам Заратустры оставалась пропасть в три века, а на Этрусском полуострове проживали одноименные племена, которые лишь через сотню лет впервые услышат слова «Ланиста» и «капитолийцы». То есть, по-хорошему, пойди варвары на юг – и он пал бы к их ногам…
Но оказалось, что гимерцы и думать не думали о покорении континента – их все устраивало, так зачем рвать жилы и лить реки крови ради еще не сформулированных идей о мировом господстве?.. Некоторым из них реально нравилось сражаться, но для этого не обязательно было срываться на юг – вокруг обитали полчища монстров, да и соседние племена еще несколько лет обеспечивали какой-никакой боевой тонус.
 Одной из причин быстрого сдувания гимерцев – станет как раз-таки отсутствие полновесного достойного оппонента. Таким могли бы быть лидийцы, но после двух жестких поражений (и при одной спорной победе между ними) они откатились далеко на юг, как бы признав выход из геополитической дуэли. Людям это неизвестно, но таков был умный ход Ахурамазды. Он мыслил понятиями веков и видел, что сейчас его народ еще только разминается, и выходить на стартовую линию – преждевременно и чревато фальстартом. Примерно таким, какой случился у гимерцев, высосавших из скифов запас пассионарности не в таком количестве, чтобы самим загореться идеей континентального доминирования, но в таком, чтобы неплохо так отбросить назад и остальных скифов.
Лидийцы сосредоточились на внутренних реформах, чтобы быть более готовыми к грядущим столкновениям с различными северными соперниками, а гимерцы застряли на распутье, не понимая, что им лучше выбрать: строительство полноценного фундаментального города или миграции по территории завоеванных земель. Поскольку Конан к тому времени бесследно исчез в одном из своих личных походов, принять одно решение гимерцам было сложно, и они выбрали сразу два: одни стали заполнять Аквилон хаотичными постройками, а другие – кочевать по окрестностям…
Не пройдет и полвека, как гимерцы перестанут видеть различия между собой и скифами. Как нередко бывает, они попытаются доказать свою «гидность» силой, но окажется, что степные скифы за эти десятилетия отточили военную стратегию, тогда как гимерцы и стрелять стали хуже, и рукопашную традицию в отсутствие Конана не успели подхватить… Обратная ассимиляция пройдет достаточно бескровно, но бестолковый Аквилон, не доживший до расцвета, скифы все же сожгут – от греха подальше… С той поры и до МП поток желающих поменять скитания на оседлость – иссякать не будет, но все они будут уходить в более далекие места (Колхида, Хазария, Русь), не искушая кочевников близостью теплых домов. Часть упрямцев останется жить вокруг руин Аквилона, но со временем будет вытеснена оттуда другими племенами, после чего территории займут набравшие полновесный размах лидийцы. К МП земли бывшего Аквилона известны под названием Архонест…
Вторая волна генерирования скифами гимерцев возникнет после решения скифа Анахарса изменить уклад на оседлый и построить в горах город. Это настолько совпадало с идеей Конана, что породило всплеск эмоционального интереса к гимерскому прошлому. Некоторые скифы «разбудили» свою родовую память и внезапно осознали, что они – гимерцы. Откажись сейчас Анахарс от затеи с городом – и на его месте возник бы новый, столь мощным был этот всплеск. А так получалось, что если скифы, оставаясь скифами, строят город даже южнее утраченного Аквилона, то что остается делать гимерцам? Как проявить свою идентичность, если ее увесистую часть забирают скифы, еще и добавив ей новую национальную идею в виде странствий? Гимерцам из символов оставались только мечи, поэтому не стоит удивляться, что в Тагимасад хлынула вся основная масса развитых скифов, а дальше в горы – создавать собственный город Аракс – потек небольшой ручеек представителей скифского «андеграунда».
Быстро выяснилось, что неогимерцы имеют мало общего с одноименными предками, но идея получила неожиданную поддержку со стороны малых южных народов, чьи жители были недовольны лидийской оккупацией, сохранявшейся, несмотря на огромный урон, полученный в Олимпии. Аракс внезапно стал магнитом для противников Лидийской империи, за несколько лет превратившись в лагерь сухопутных «флибустьеров», выбравших себе сомнительно благородную цель: разрушать Лидию с помощью то ли партизанских, то ли террористических налетов. Как показала история, поломать Лидию можно было лишь такими силами, как у Искандера. Но кто знает, сколько нервов и солдатских жизней было сэкономлено великому фессалийцу силами, упорно подтачивающими великана на глиняных ногах изнутри и сзади.
Аракс был выстроен достаточно далеко от лидийских центров, поэтому являлся в большей мере последним рубежом – горной твердыней, за стенами которой можно было укрыться, когда преследование карательных групп оказывалось слишком настойчивым. Правда, один раз в истории не устоял и он – лидийский военачальник, мстя за долгую серию дерзких набегов на Фарсиполис, пригнал под стены Аракса целую армию, взял городок штурмом, однако наткнулся на сюрприз. Аракс был пуст, если не считать полусотни защитников, создававших иллюзию активной обороны. Эти отчаянные рубаки, названные позже «огненными стражами», стянули к нужным точкам максимальное количество штурмующих, после чего подожгли приготовленные запалы… Через минуту начался огненный ад – гимерцы, не колеблясь, сожгли свой город, предварительно уйдя из него по давно приготовленным на экстренный случай подземным тропам и пещерам. Более того, все мужчины, выйдя на поверхность из запасных проходов, уже ждали оптимального момента для удара в спины лидийцам, и, уловив наивысшую точку паники в рядах врага, голые, разукрашенные и татуированные с головы до ног – набросились на обескураженных карателей… Все было кончено очень быстро: видя, как лучшие штурмовики бесславно сгорают в превращенном в костер городишке – остальные проиграли бой еще до того, как первый лидиец упал, рассеченный огромным двуручником.
Интересно, что такая судьба постигла немногих – гимерцы, дай им волю, пустили бы кровь каждому, но сумели с горем пополам выполнить приказ: взять максимально много пленных, которые и отстроят город заново… Так и получилось. Лидийский царь был в ярости, но отправлять в эти непонятные горы еще и западную армию, особенно в ситуации, когда в Олимпии все сильнее вызревали настроения ответного удара – не рискнул. Пришлось смириться с тем, что наглые «горные скифы» сожгли его армию в собственном городе, чтобы силами выживших пораженцев перестроить его, «как давно хотелось, но не хватало рук». Это был страшный репутационный удар по Лидии и столь же колоссальный успех гимерцев, которых вскоре уже никто не путал со скифами. Аракс станет каменным, а в его сторону потянутся целые потоки желающих примкнуть к бесшабашному горному братству.
Чтобы бросить полноценный вызов Лидии, конечно же, не хватит и этих сил – одно дело успешно примененные сюрпризы, а совсем другое – соперничество на дистанции. Ресурсы варварского городка и все еще очень богатой империи были несопоставимы, и главным успехом гимерцев стало то, что карательные отряды перестали преследовать налетчиков, если они успевали перейти условную границу, добравшись до гор. Быстро выяснилось, что ассиметричные ответы – эффективнее: всего лишь сотня воинов принесла гимерцам больше потерь, чем «горелая армия». Причем ничего уникального изобретать не пришлось – лидийцы пустили по самым опасным дорогам пару-тройку «ложных караванов», а так как гимерцы не только нападали малыми группами, но еще и не особо напрягали себя разведкой – подставным «караванщикам» удалось убить и пленить несколько сотен грабителей, надолго отбив охоту грабить имперских торговцев. Пленных, как бы в отместку, отправляли в Фарсиполис на самые трудные работы, однако гимерцы категорически отказывались делать хоть что либо, кроме умирания, которое с каждым разом носило все более мучительный характер.
И здесь гимерцев подвела импульсивность и природная склонность к хаосу. Столкнувшись со взвешенным противодействием, они, вместо холодной корректировки планов, пошли в разнос и как-то очень уж быстро превратились из борцов-партизан в почти что террористов. Их акции все чаще направлялись против рядовых лидийских служащих или вообще самых обычных людей, что сильно навредило репутации и лишило поддержки населения. Из-за этого стало все сложнее проводить операции в тылу, и вскоре гимерцы, «разочаровавшись в нежелающем бороться лидийском народе» оттянулись обратно в горы, совершая набеги уже прямо оттуда и все чаще делая целями атаки банально кого придется. Это начисто лишит их ореола борцов, отбросив в разряд банальных бандитов… Понятно, что от налетов чаще всего будет доставаться лидийцам, но даже отдаленно не в тех масштабах, о которых грезилось после первых успехов.
А вскоре гимерцы, блуждая по пещерам, набредут на поселения темных эльфов и чрезвычайно увлекутся новым, более равным противостоянием. Два народа найдут в лице друг друга отличного оппонента – хорошая эльфийская воительница нередко носит на себе то, что стоит дороже пяти повозок с добром и будет страшно рада поводу применить недюжинное мастерство в бою с любым, кто позарится на ее доспех, клинки или украшения. Многочисленные горные тоннели станут ареной для одного из самых незамеченных миром противоборств, которое сократит численность обоих народов, зато обогатит выживших самым разным боевым опытом.
Гимерцы еще погуляют по тылу Лидии во время нападения Искандера, но затем, когда его соборная империя рухнет, так вовлекутся в хаос борьбы между удельными правителями, что не раз столкнутся на поле боя между собой. Некоторые историки считают это результатом хитрого плана торских кукловодов, расчищавших площадку для будущего Фриланда и приводящих в баланс все региональные силы. В этой теории многое похоже на правду, другое дело, что самим гимерцам никто не виноват в их готовности вести усобицы, идя на поводу у дельцов с тугими кошельками.
Они сохранят за собой звание неуравновешенных, гордых варваров, которым не чужда принципиальность и следование своеобразному, но вполне справедливому кодексу чести. Они придут на помощь, воюя с орками, наряду с паладинами и скифами будут подчищать местность от всегда многочисленных здесь монстров. В народе гимерцы даже будут в меру популярны из-за приобретенной и навсегда сохранившейся избирательности в налетах, жертвами которых часто будут караваны и поместья богачей, но почти никогда – обычные люди, деревни и женщины. Ходили разговоры, что гимерцы прислушиваются к мнению простонародья, выбирая новую жертву и делая выбор в пользу тех, о ком хуже всего отзывались. И это может быть как правдой, так и народным мифом…
К МП гимерцы этнически имеют мало общего со скифами – это конгломерат восточных южан, склонных к анархии и разбою, а Аракс – одна из самых известных в Вендоре вольниц. Своеобразная сухопутная Тортуга – база для двух десятков боеспособных отрядов, грабящих по понятиям и старающихся не огорчать сильных региональных игроков (паладинов, скифов), в чьих силах прийти большой толпой и втоптать анархистов в горы. В принципе, такое по зубам и дроу, но то ли тех устраивает возможность тренировать боевые навыки на людях, то ли просто не хочется вести войну на поверхности. Больше же всех от гимерцев страдают купцы, везущие товары в Даоссию, Синай или Калькутту (либо оттуда) – через проходы в горах налетчикам удалось выйти к берегу в тех местах, где пролив столь узок, что позволяет нападать буквально с лодок. Говорят, по пути к морю отряд гимерцев наткнулся на одного из обитающих в этих горах дракона. По слухам, они его победили, и здесь важна не историческая справедливость, а то, что в подобный исход легко поверили – показатель репутации налицо…

Причуды, мелочи, заслуги и особенности.
Здесь будут вразброс приведены короткие факты о шести народах.
Отдельные сарматы и их отряды иногда принимают приглашения участвовать в походах, и здесь их избирательность явно отстает от общей народной позиции. Для не желающих вести затяжные войны сарматов участие в сражениях под чужими флагами – способ демонстрации силы, позволяющий напоминать, что с ними лучше не связываться.
Нарты великолепно поют и хорошо танцуют. Правда, одни племена явно лучше делают первое, а другие – второе, но в некоторых имеется определенный компромисс. Для всех народов Колхиды пение – это молитва, а танец – своеобразная летопись, вложенная в движения.
Нартские араши – порода лучших горных лошадей в Вендоре, а сами нарты раздули культ коней и верховой езды не слабее скифов.
Не так много народов осталось, где старейшины могут разрулить почти любую проблему общества. Нарты – из таких. Здесь очень почитается возраст, и, хоть решения старейшин не всегда получаются объективно наилучшими, важна уже даже всеобщая готовность их признать.
Никакой риск не помешает нартам всеми доступными средствами помогать родственнику-абреку, находящемуся в бегах и преследуемому хоть целой княжеской армией. По-хорошему, даже не родственного абрека принять в доме – вполне себе честь. Откуда пошло – сказать сложно. Понимаем еще, был бы единый враг-оккупант, так не было вроде…
У некоторых нартских племен имеется любопытная традиция под поэтическим названием «ночь возвращения и примирения», за которой скрывается плановый массовый мордобой, отражающий глубокую мудрость предков. Все мужчины селения собираются в большом строении на гулянку, закрывают двери и окна, расслабляются, пьют, а когда в известный лишь старейшине момент гасится свет – начинается «дезматч»: все против всех. Логика проста: каждый надеется, что ушиб кулак о хрустящую морду именно своего давнего обидчика, при этом понятия не имеет, кто наградил его синяком под ничего в темноте не разобравшим глазом, а стало быть – новой обиды не сгенерировал, зато старую вроде как смягчил… Схема вполне работает: племена, чтящие эту традицию – дружнее других и менее подвержены главному бичу обидчивого горного народа: длительным клановым распрям, многие из которых десятилетиями разрастаются в кровавые войны из мелких обид, вовремя не прощенных целительным мордобоем.
Вообще нарты страшным образом трясутся над своими понятиями чести и доблести, и если вы ненароком по ним потопчетесь, то рискуете умереть. Но, что интересно – не сразу. Вопреки природной вспыльчивости, нарты, готовые шуметь по пустякам, совершенно иначе ведут себя, когда посчитали, что им нанесено тяжкое оскорбление. Вместо того чтобы тут же броситься честно наказывать, они впадают в хмурую угрюмость, иногда прикрытую ложной приветливостью, а сами уже планируют, где, когда и с каким уровнем доблести отомстят обидчику героическим выстрелом в спину. Другие народы считают это проявлением трусости, как вариант, перестраховкой – чтобы, дескать, уж точно отомстить, а то вдруг в честной схватке не выйдет. Но сами нарты предлагают более подходящее объяснение, связанное с их непомерным гостеприимством. Нельзя проливать кровь, подставляя хозяина и окружающих; нельзя оскорблять обычай гостеприимства, если хозяин ты сам; зачем портить праздник или любое другое событие, во время которого случилась обида? Лучше все решить в глухом лесу или на узкой тропинке!.. Правда, что мешает, перехватив обидчика в пути, не из засады убить его, а в дуэльном бою – нарты не объясняют, а мы не расспрашиваем, видя, что лица их и так становятся хмурыми, а нам еще домой ехать… Так что, признавая логику уважения к окружающим и отвергая трусость, приходится добавить и желание перестраховаться, действительно присущее этому народу. Понятно, что нарты разные встречаются – и витязи бесстрашные, и абреки-одиночки, но типичный нарт нападает обычно тогда, когда убежден в значительном численном или тактическом превосходстве. Вполне нормальное стремление, кстати…
Вдогонку же нужно добавить, что генератор обид у нартов устроен таким образом, что своевременное извинение способно развеять в зародыше огромный процент потенциально смертельных обид. И это, между прочим, предлагает нам еще одно объяснение: нартская обида разрастается постепенно, и отсрочка мести, возможно, связана именно с тем, что критической массы обида достигает с некоторым опозданием. А что обычно без предупреждения мстят – так все логично: их обидели, значит, ответный ход за ними. Они ведь априори признают, что после этого родственники обиженного обидчика свой ход тоже сделают, не уточнив время и место…
Аракс – один из самых несуразных городов в мире. Среди «раскопавших в себе гимерца» не оказалось ни одного зодчего, город строился хаотично, без малейшего соблюдения стиля, поэтому в культурном смысле его сожжение вместе с «горелой армией» - не несло ни капли трагедии. Другое дело, что и в новой – каменной – редакции мало что изменилось.
У нескольких гимерцев есть превосходные волнистые мечи, сделанные в Ураганных тоннелях, которые им удалось на время захватить прямо вместе с кузнецами дроу. Путем угроз и демонстративного исполнения части из них – гимерцы убедили кузнецов выковать им одинаковые мечи, а потом ускользнуть из Ураганных тоннелей, когда дроу направили туда целый отряд дэнсий. Мечи, к слову, не все одинаково хорошими оказались – дроу не были бы собой, если бы не попытались внести нотку саботажа. В итоге, клинки с мастерскими «закладками» вскоре раскололись, но три меча продолжают передаваться отцами сыновьям, неся в себе память о тех мастерах, которым было не под силу поднять руку на ремесленное искусство, даже создавая оружие своим врагам.
Одно из первых знакомств гимерцев с дроу закончилось специфично: целый отряд наткнулся на одинокую дэнсию, пленил ее, поочередно употребил, оставил как сексуальную диковинку на потом, но эльфийка ночью вырвалась, перерезала весь отряд (половину – уже в открытом бою), после чего поотрезала хозяйства каждому, принесла трофеи в Сарагосу и по своей воле была принесена в жертву.
Кстати, сами гимерцы на алтарь ложатся только обработанные грибами, предпочитая умереть, как угодно, но не на алтаре. Так же, лишенные страха ритуальной смерти, они зачастую орошают алтарь не только кровью, неимоверно возбуждаясь от изысканных кинжальных танцев почти обнаженных жриц.
К оглавлению
Лидийцы: пока не закончился газ
То, что у лидийцев нет собственной статьи – обусловлено исключительно наличием белых пятен в их истории. Мы не можем с требуемой достоверностью рассказать обо всех временных отрезках истории Лидии, хотя нет никаких сомнений, что империя-долгожитель заслужила подробное описание, а не россыпь фактов. Постараемся же исправить это хотя бы их количеством.

Этническим материалом для тех, кого запомнят как лидийцев – послужит сочетание ариев и хеттов.
Южное побережье континента всегда считалось благоприятным для проживания, а в начале эры богов еще и казалось одним из самых безопасных мест Вендора – островам, памятуя о затоплении Тартарии, не особенно доверяли, континентальным низинам – тоже. А гористое юго-восточное побережье – казалось идеальным сочетанием: подальше от холодного севера, близко к воде и одновременно – на успокаивающей высоте от нее.
Именно поэтому многочисленная группа ариев двинулась сюда почти сразу после катастрофы. Причем в большинстве своем это были те арии, которые обвинили в гибели Гипербореи титанов с богами, и теперь отказывались признавать их путеводную роль в будущем. Поначалу такой подход казался оправданным – арии и сами владели знаниями и технологиями, необходимыми для жизни в сложных условиях. Однако через пару поколений независимые северные мигранты откатились назад куда сильнее тех, кто состоял в командах под управлением богов. Богам же надо в очередной раз отдать должное: на ариев-безбожников не давили, ни к чему не принуждали и, более того – выбранную ими землю не оспаривали, оставляя право самим набить свои шишки.
В той местности издавна проживали племена хеттов – возможно, самой удачной «первой попытки» из брошенных демиургами. Правда, нельзя не заметить, что бурное развитие началось уже позже, и тоже не на ровном месте – за хеттов активно взялись финикийцы, поначалу облюбовавшие берега континента для собственных городов, а затем рассудившие, что выгоднее будет не самим почковаться, а воспитывать себе союзников и уже их руками создавать торговые базы… Хеттов обучили основным ремеслам, социальному кодексу и религиозным догматам, в которых, что интересно, роль Ваала была невысокой: финикийский демиург тогда еще вполне здраво смотрел на вещи и не желал привязывать себя к диким народам, понимая, что энергия их поклонения будет нарушать его личный баланс в сторону хаоса и низких частот.
К смене эр хетты подошли в роли все еще примитивных как общество, но довольно умелых и трудолюбивых племен. Эти племена жили разрозненно (финикийский ход для удобства манипуляций), и когда поблизости стали расселяться северные беженцы – вели себя по отношению к ним по-разному. С одними ариям пришлось воевать, с другими – торговать, с третьими – ассимилироваться: благо уровень хеттов вполне позволял. Любой из этих вариантов вызывал неудовольствие финикийцев – они веками осторожно вели дикарей к роли младшего союзника, а тут появились разбалансированные гости, которые перехватили эстафету, начисто ломая всю программу развития хеттов только под себя.
Воевать с ариями финикийцы побаивались – у тех кое-где еще попадались крупицы былого технологического могущества. А когда к третьему веку эти крупицы окончательно затерялись, уже давно было ясно, что ассимилировавшие хеттов арии – еще лучше подходят на роль континентального торгового партнера. Они за это время сформировали несколько народов, которые выбирали разные доминанты развития, но в каждом случае были отличными земледельцами, плохими мореплавателями и верными торговыми партнерами, что всецело устраивало подопечных Ваала. Правда, попытка создать совместный народ, семитов, поначалу не оправдалась, и интеграционный замысел арийских и финикийских жрецов «скрестить» земледельцев и мореплавателей для появления универсального разностороннего народа – сработает гораздо позже.
Насчет жрецов это не опечатка – они имелись и у независимых от богов ариев, причем с теми же функциями: быть посредниками между обычными людьми и не всегда понятными жизненными явлениями и процессами. Отличие поначалу состояло в том, что эти жрецы не подчинялись ни одному личностно выраженному богу, заменяя эту нишу абстрактными силами природы и космоса. «Договор огня и воды» (создание семитов) – попытка хотя бы одним этносом уйти от этого в пользу единого Бога-Творца, наделенного для упрощения восприятия чертами племенного бога. Но еще не успеет вырасти первое поколение семитов, а арийские жрецы преклонятся перед богом земным – Ахурамаздой.

Ахурамазда был интегрирован в свой народ, как мало кто из богов.
Вряд ли в рамках данной статьи нам удастся понять хотя бы половинную глубину всех замыслов Ахурамазды и его брата-близнеца Аримана. Но одно можно сказать с уверенностью: бог и народ нашли друг друга.
Для Ахурамазды начало второго века ЭБ получилось, мягко говоря, непростым. Он в рядах асуров проиграл эпичную войну дэва в Аджарии, отступил на материк, где вместе с остатками последователей (как богами и духами, так и людьми) был атакован увлекшимся противником. В этой вылазке на континент не принимали участие главные силы дэва, и отряд возглавлял как раз Ариман, никогда не соглашавшийся с братом, а потому выступавший на стороне его оппонентов. Главные сражения аджарского десанта с асурами произошли в приморских горах – буквально над головами сливающихся с хеттами ариев. Это были в лучшем случае дети (а чаще – внуки) тех, кто своими глазами видел Гелиополис, поэтому масштаб схваток поверг наблюдателей в шок. Сражающимися применялись виманы, плазмоиды и силы стихий эпического уровня – все это заставляло постапокалиптическую молодежь буквально трепетать, а стариков – вспоминать, как с криками просыпались их отцы и матери от кошмарных воспоминаний…
Континентальные битвы длились недолго – Ахурамазда, которому было банально некуда отступать, мобилизовал все свои силы и победил преследователей, отогнав их обратно в Аджарию или обратив в хаотичное бегство (как Аримана). Людские ресурсы бога были изрядно потрепаны, планы строительства в Аджарии царства, подчиненного строгим законам – отменялись, а перед глазами лежала благодатная земля, заселенная людьми, воочию убедившимися в его, Ахурамазды могуществе… Так почему бы не…
В свою очередь, новые поколения хетто-ариев уже не имели обиды на богов, зато все явственнее ощущали непонятную пустоту. За последние пару десятилетий уже несколько самопровозглашенных пророков поясняли людям, что они – брошенный богами народ. И если в адрес хеттов из уст ариев это звучало правдиво, то теперь, когда аборигены и пришельцы стали активно смешиваться – в подобных словах все чаще звучали нотки не горделивой безбожности, а выстраданной за сложные десятилетия надежды. Надежды на то, что боги – то ли умершие, то ли недовольные народом – непременно вернутся и научат, как жить…
В общем, нет ничего удивительного в том, что ариям из еще аджарской свиты Ахурамазды, пришедшим к хетто-ариям «нести Его свет» – были даны все карты в руки. Рожденные или жившие в полувек аджарской войны, жрецы Ахурамазды наголову превосходили любых аборигенов в вопросах знаний и особенно практических умений. Они оперативно структурировали местные племена, передавали свой опыт, плодили детей и за какой-то век сгенерировали сразу несколько протоэтносов, которые разойдутся по юго-востоку материка и начнут стремительно развиваться, за редким исключением – в глубочайшей взаимосвязи с Ахурамаздой, который не был полноценным демиургом зарождающихся этносов, но являл тот случай, когда отчим – роднее отца.

Право быть титульной нацией будущей империи лидийцы вырвали в непростой борьбе, и, если бы не случай – империя называлась мидийской.
Основных племени было три: лидийцы, мидийцы и фригийцы. Причем отличие первого и второго лишь на букву – плод спора Ахурамазды с Митрой, его ближайшим помощником. Тот говорил, что если делать племена для конкуренции, то, желательно – максимально разные по своим взглядам, умениям и убеждениям. Дескать, пример Ваала в Номадере доказывает разумность такого баланса… Ахурамазда в ответ сказал, что у него нет столько времени, чтобы ждать притирки и ставить на сложный баланс.
 - Каждый народ будет самодостаточным: скотоводство, ремесла, земледелие, торговля, военное дело, одна вера и один путь.
- Но тогда зачем им будет воевать? Они просто сольются! Это – прекрасно, ты знаешь, что я – за мир и справедливость, но ведь ты хочешь конкуренции и шлифовки умений друг на друге.
- Поверь: даже два совершенно одинаковых племени будут конкурировать и сражаться. Как мы с братом… И я тебе это докажу…
И доказал!.. Через жрецов он подтолкнул два племени (фактически одно) к тому, что их самоназвания будут отличаться лишь на букву: мидийцы и лидийцы. Одно лидеры оставили на месте – в районе деревушки Клазомены, другое – увели вглубь материка, где помогли оперативно возвести поселок Адонаи. Первых назвали лидийцами, вторых – мидийцами, и противостояние именно этих двух племен будет через пару веков самым горячим этапом становления государства. А победа лидийцев над мидийцами – станет последним шагом в доимперской истории народов Ахурамазды.
Правда, победа эта действительно висела на волоске. Лидийское государство, благодаря порту, было богаче конкурента, но уступало в агрессии, поэтому чаще оборонялось, и последняя осада Клазомен едва не закончилась их взятием. Один из мидийских солдат заметил потайной ход через стену, когда лидийский лучник, уронив шлем наружу, не поленился пройти через скрытый проход, чтобы его поднять и вернуться на пост. Мидянин (так тоже можно) понял, что этого хода хватит для штурмовой группы, которая затем откроет ворота изнутри. Он побежал докладывать командиру, но неожиданно наткнулся на вырывающийся из земли столб газа . И ладно бы – откашлялся и все, но бедолага бежал так быстро, что меч истошно колотился набалдашником о кромку щита, высекая искры, которых вполне хватило… Мечты лидийцев сбылись: осада в итоге завершилась, и более того – это был последний масштабный поход мидийцев на побережье. Их зажатая милитаризмом экономика вскоре совсем перестала выдерживать любое сравнение с расцветающей лидийской, малые племена потянулись к тому, кто богаче, и через пару десятилетий Лидия, добровольно впитав в себя всех соседей – оказалась настолько масштабнее Мидии, что сумела поглотить и ее.
Вот тут и выяснилась немалая правота Ахурамазды: схожие народы, как только были стерты границы между ними – легко ассимилировались, сливаясь в один. Этот народ поначалу понес соборное имя фарсов (крепышей на местном языке – так назвал когда-то хетто-ариев Ахурамазда, еще приглядываясь к будущим подопечным), но лидийская элита, предсказуемо доминировавшая в зарождающейся империи, в конце концов продавила-таки свое более родное название. С тех пор применялись оба, но «фарсы» – звучит реже…
Итак, из доброго десятка этносов с помощью конкуренции Ахурамазде удалось сплести целую империю. Единственными, кто выпал из общей картины , оставались независимые фригийцы, пошедшие по слишком индивидуальному пути развития: замкнутость, неплохие воинские способности (почерпнутые у соседей-скифов) и полная обеспеченность продовольствием – позволили им остаться в стороне от племенных игр в альфа-народ. К тому же в местах, где с подземными газовыми источниками было туго – не особо прижился стандартный культ Ахурамазды… Впрочем, в середине пятого века бойкие гимерцы вытеснят фригийцев с их сочных земель, а когда Аквилон зачахнет – на эти земли вернутся уже совсем другие фригийцы – вернутся как неотъемлемая часть Лидийской империи.
По сути, все малые народы юго-восточной части материка к началу шестого века вошли в состав империи Ахурамазды. Нам плохо известна история с ассирийцами, которые довольно долго проживали в буферной зоне между Лидией и Шумерией, но, судя по всему, их осознанно оставляли прослойкой между двух могучих держав до тех пор, пока более древняя не приблизится к закату .

У Лидийской империи было четыре столицы.
Сначала это, само собой, были Клазомены. Правда, они застали в ранге столицы в основном доимперский период. Затем, когда Лидия разрослась вглубь материка, оказалось понятно, что портовая столица для империи континентального типа подходит слабо, оставаясь слишком далеко от основных процессов. Альтернативы Адонаям особо не было, и светские элиты переместились туда, сохранив для Клазомен не только чисто почетный статус «колыбели империи», но и заслуженное звание главного религиозного центра.
Еще позже лидийцы не устоят перед монументальным обаянием захваченного Баальбека. Казалось бы, не совсем разумно делать столицу в городе, еще недавно завоеванном силой. Но так как растерявшие всю пассионарность шумеры очень легко стали частью империи – ход удался, и величественный Баальбек наделил Лидию своей древней харизмой, став объективно идеальным центром растущей империи.
А вот последний перенос оказался явной ошибкой, хоть и вполне отразил изменения, происходящие с лидийским обществом. Разъевшаяся, до чертиков богатая, Лидия начала рыхлеть изнутри, и строительство новой столицы с нуля было чем-то вроде нацпроекта, призванного дать свежий импульс, а заодно стать символом единства всех жителей империи в независимости от их этнических корней. И Фарсиполис реально стал таким проектом, позволив единой Лидии дотянуть до новой огненной волны пассионарности, которую запустит пророк Заратустра.
Хуже, что сам Фарсиполис быстро оказался рафинированным воплощением Лидии – до безобразия богатый, сверкающий золотом прыщ на равнине, не имеющий ни истории, ни традиций, ни даже энергетики, ибо народ, наполнявший ею Фарсиполис во время строительства, быстро возненавидел этот дутый центр неоправданной роскоши элит, магнитом стягивающий в себя все богатства…
Уже то, что Заратустра клеймил Фарсиполис и обещал, что не видит его как столицу в будущем – о чем-то говорит. Нет сомнений, что по окончании западного похода пророк возвратил бы столицу в Баальбек. Но он не вернулся. А пророчество сбылось. Правда, оказалось, что Фарсиполис действительно перестанет быть столицей и даже существовать (он сгорит во время победной оргии Искандера), но в другой уже попросту не было нужды, ибо Лидийская империя растечется по юго-востоку, как будто и не существовала…

Лидийцы не настолько плохие воины, как может показаться из истории, хотя нельзя не признать, что успешнее всего получалась торгово-социальная экспансия.
Читая историю других народов, можно предположить, что лидийская армия – сброд отборных неудачников, которые умудряются проигрывать битвы, имея огромное численное превосходство. И скифы их били, и гимерцы жгли, и Леонид в Термопилах позорил, а уж как поиздевался Искандер – так просто в голове не укладывается!.. И возникает вопрос: каким же образом лидийцам удавалось на протяжении нескольких веков оставаться самой грозной силой Вендора? Неужели все дело в отличной рождаемости, позволявшей закидывать трупами малые народы?
И ответ: «нет»! Да, лидийцы объективно не лучшие вояки Вендора, но они в гораздо большей степени стали жертвами обстоятельств и исторических ракурсов, в которых симпатии почти всегда на стороне маленьких победоносных отрядов, а не имперских армий.
Лидийцы незадолго до Западного похода действительно получили оплеуху от скифов, когда самодовольный полководец Кир решил «обезопасить тылы» превентивным ударом по кочевникам. Но история преувеличивает масштабы того поражения – пятитысячное войско вышло за границы империи, чтобы выжечь окрестности и создать буферную зону. Скифам это предсказуемо не понравилось, и они, пользуясь конной мобильностью и в полтора раза большей боевой дистанцией своих луков – принялись трепать непрошенных гостей. Да не просто трепать, а хитро – для начала заманив поглубже в степь… Сами скифы позже признавались, что явно увлеклись с заманиванием, и пройди лидийцы еще дальше – они наткнулись бы на хоть и мобильные, но все же не скоростные кочевые стоянки, что заставило бы скифов принять открытый бой с непредсказуемым итогом… Так же вышло, что лидийцы сначала потащились вглубь степей, а потом, почуяв угрозу – поплелись обратно и по дороге были перебиты «москитными» атаками скифской конницы…
И скифам та победа не далась легко – по крайней мере, увлекшиеся было приграничными набегами, они теперь поутихли, осознав, что если лидийцы отправят сюда войско раз в десять больше (что было им по силам) и особенно – с предводителем поумнее, то и глубины степи не хватит уклоняться от такого кулака, а собрать единую армию кочевники тогда уже не могли из-за глубокого отчуждения между племенами…
Или вот история с гимерцами второй волны… Да, варварам удалось хитростью погубить небольшую восточную армию, имевшую статус, схожий с нашими «внутренними войсками». Но ведь после этого лидийцы очень быстро навели порядок – просто не так громко и эпично, как перед этим лопухнулись, а потому их достижения не запомнились, в отличие от «казуса горелой армии».
В Термопилах, если что, была одержана победа, и задержка на несколько дней была вызвана, скорее, желанием Ксеркса раздавить лаконцев красиво – в честном бою. Узость прохода всегда выступает вопиющим бонусом обороняющихся, и соотношение роли не играет: скажем, в некоторых ущельях полсотни бойцов может удерживаться и месяц, если проход позволяет тысячной армии врага выставлять в первые ряды только пару воинов. В Термопилах же история получила особый ореол из-за совсем уж огромной армии фарсов, а также потому, что сама эта оборона была грандиозным пиар ходом Леонида, призванным воодушевить трясущуюся от страха Олимпию. И триста лаконцев насчитывалось только в последние сутки, когда боя, по сути, не было, ибо Ксеркс, буквально уничтоженный известием о смерти Заратустры в результате диверсионной вылазки Леонида, дал, наконец, приказ, который можно было дать и в первый день – лаконцев засыпали стрелами, и то, что сделали это с двух сторон – особой роли не играло, так как щиты в любом случае имеют щели, запас прочности, да и просто в два раза меньше тел размером…
Одним словом, не умаляя героизма лаконцев и беотийцев (до самого МП дующихся на Леонида за то, что не позволил их полутысяче ополчения войти в историю из-за жажды царя сделать подвиг более остро очерченным и чисто спартанским ), надо сказать, что история там мутная и не настолько однозначная, как это нравится видеть.
Главное же достижение Термопил – это не столько воодушевление олимпийцев (их армия потом убегала до самого Дориона), сколько убийство Заратустры. Пророк завязал на себе так много каналов, что, погибнув в поединке с пробравшимся к нему Леонидом (а ведь мог не принять вызов, открыв портал), вызвал короткое, но длительное замыкание всех ключевых связей. Ксеркс, будучи нерешительной и капризной марионеткой Заратустры, стал менять одно решение за другим, в результате чего могучая армия то направлялась в Лакедемон предать его огню, то на полпути уходила в сторону Дориона, дабы сначала дать бой армии ахейцев, нагло нарушивших имевшуюся договоренность о мирном подчинении Лидии… Те блуждания – одна из размытых страниц лидийской истории, и нам осталась лишь ахейская версия событий, а она пестрит нестыковками и подчеркнутой эпичностью самопрославления на фоне уничижения врага.
Состыковывая данные, можно предположить, что в течение нескольких месяцев блужданий не прекращались сепаратные переговоры. Ведь не секрет, что с ахейцами лидийцы изначально воевать не хотели, это было взаимно, и лишь срыв переговоров (олимпийцам хочется верить, что из-за поступка Леонида) привел к двум таки состоявшимся битвам на суше и одной на море.
На суше ахейской армии сначала довелось сравнительно малокровно (банально сбежали почти в начале схватки, не умея противодействовать десяткам тысяч лучников) проиграть битву под Дорионом, и только благодушие победителя спасло эту жемчужину от священного огня. Жрецы говорили, что такова воля Ахурамазды, не желавшего настраивать против себя весь Вендор… Нет сомнений, что со Спартой поступили бы иначе, но до нее банально не дошли – желая окончательно обезопасить себя с моря, Ксеркс дал команду союзному финикийскому флоту уничтожить ускользнувшие под Варгас ахейские корабли, но погода распорядилась иначе: финикийский флот был потоплен и рассеян ураганом, а затем добит ахейцами, что моментально перевернуло весь расклад. Уничтожить Дорион было все еще в силах лидийцев, но теперь и ахейцы могли без препятствий приплыть в Клазомены, разрушить «колыбель империи», а затем, высадив вполне еще боеспособный десант, пройтись по почти беззащитной Лидии несвященным огнем и холодным мечом.
Снова начались переговоры, Ксеркс заключил с Дорионом мир и повел войска на север, чтобы, сделав петлю, усмирить взбунтовавшиеся Беотию с Фессалией и ударить, наконец, по наглой Спарте, остававшейся главной мишенью с самого начала похода. Но олимпийцы перехитрили врага. В районе Марафонской долины уже стягивалось сводное войско: ополченцы из взбунтовавшихся регионов соединились там с лаконцами, перекрывая путь в Спарту, флот Дориона угрожающе маневрировал, заставив Ксеркса отправить почти треть армии защищать обнаженную угрозам родину, в то время как потрепанное, но вполне боеспособное войско ахейцев поторопилось встретиться с остальными.
Устав от блужданий, Ксеркс был рад дать главный бой сразу всем олимпийским хитрецам. И сражались лидийцы достойно. То, что битва 60-ти тысяч интервентов с 30-ю тысячами олимпийцев завершилась вничью – только кажется большим достижением последних, но если за скупыми цифрами видеть подробности, то язык не повернется упрекать лидийцев в неумении воевать. Большая часть конницы была отправлена домой, чтобы успеть оперативно спасти тыл; скрылись в порталах почти все жрецы, маги и элитные бойцы – призванные по секретному каналу противостоять спустившимся с гор мистическим ордам Аримана, подгадавшего наилучший момент насолить брату.
В такой ситуации основу оставшейся армии составляла легкая пехота: копейщики и стрелки. И если не трогать «бессмертных», то большинство лидийцев были кем-то вроде резервистов, которых еще пацанами обучали стрельбе, но привлекали лишь к большим походам. А противостояли им десять тысяч лаконских отморозков – профессиональных убийц, не умеющих больше почти ничего, и столько же профессиональных гоплитов – тяжелых пехотинцев, сделавших выводы после первой встречи и взявших в бой щиты побольше. Оставшиеся десять тысяч ополченцев разбавляли этот кулак, отвлекая на себя стрелы…
По олимпийской версии, их армия победила. Но тогда непонятно, почему отступила, причем в разные стороны – одни к Спарте, другие к Дориону. Да и то, что лаконцы впоследствии обвиняли ахейцев в малодушии, выслушивая аналогичные упреки – кое на что намекает… Нам видится, что армии Ксеркса удалось умеренно смять врага, но потери не позволили закрепить успех. Преимущество в количестве перестало быть таким, чтобы, как планировалось, пройти по Олимпии победоносным вихрем. Можно было бы, наплевав на потери, добить спартанцев, а потом не дать второго шанса коварному Дориону… Но сколько солдат в этом случае вернется домой? Домой, где вокруг трона вьются коршунами претенденты. В конце концов, кто будет поддерживать порядок в огромной империи, если еще хотя бы половину ребят оставить в недружелюбной Олимпийской земле?..
Ксеркс дал команду отправляться домой…
Нам, богатым задним умом, очевидно, что лидийцев подвело не неумение воевать, а полная бездарность Ксеркса в вопросе распределения сил. Его почти стотысячное войско (думаем, было поменьше, но сначала лидийцы запугивали, а потом олимпийцы себе цену набивали) могло позволить отколоть от себя пару кусочков, дабы оставить гарнизоны в присягнувших Беотии и Фессалии. Кроме того, стоило взять важных заложников, но лидийцы показали вопиющую наивность в подобных вопросах – до сих пор все складывалось как-то легко, и отсутствие опыта сыграло злую шутку как в этом вопросе, так и в делах с сепаратными переговорами, которые были провалены начисто, позволив собрать против себя буквально всех, кого почти склонили к союзу.
Никаких чистых побед в Термопилах – дождь из стрел, если нужно, град дротиков и копий – не по сто же щитов у лаконцев, раз они их так берегут для мамаш из поговорок. Растоптали и пошли дальше топтать Лакедемон, пока мощный финикийский флот просто блокирует ахейские эскадры, если это слово применимо к триерам… Только теперь возможны переговоры с Ахеей, но лучше провести демонстрацию силы, опять же заложников взять и оставить большой гарнизон… Все! Олимпия лежит у ног, история Вендора течет совсем иначе, а вскоре в Олимпе вырывается из-под земли Священный огонь, чтобы понаблюдать, как Афина подносит кубок царствующему Ахурамазде, а Афродита развлекает его танцем…
Кошмар… Слава богам, что Ксеркс не сохранился перед походом…
***
Остался последний момент: поражение при Арбеле, где Искандер реально наголову разбил огромную армию Дария. Справедливости ради скажем, что она опять состояла из резервистов-лучников и легкой пехоты, боевой дух был просто катастрофическим, а соперник – великолепен. Империя уже шаталась, источенная изнутри, так что обвинять в чем-то солдат – последнее дело.
Поэтому лучше перейти к выводам.
Что ж, лидийские солдаты – это действительно по большей части любители, которые сильны количеством и в основном предпочитают стрельбу из качественных, но наименее тугих на материке луков. Эти солдаты умеют сражаться и одержали немало побед, самая яркая из которых – взятие полного магов Баальбека. Но нельзя не признать, что в большинстве случаев лидийцы берут именно числом, а не умением, и суровым боевым духом повально не страдают. Только «бессмертные» – хоть и уступают в мастерстве гвардейцам и элитным отрядам многих других народов , но в целом – бойцы объективно толковые, и явно неспроста их количество сохранялось неизменным даже в худшие времена. Кто-то скажет, что стоило еще и увеличить это подразделение раза в два, но тут момент спорный: мало того, что рост количества грозил обвалить средний уровень качества, так еще и баланс нарушался бы, превращая лидеров «бессмертных» в непропорционально мощную силу, способную самостоятельно решать главные имперские вопросы…
Так повелось, что Лидийская империя расширялась преимущественно за счет социальной и торгово-культурной экспансии, умело пользуясь одной (очень редко – всеми) из этих граней при втягивании в себя очередного элемента. Иногда к этим граням добавлялась военная, как в случае с Баальбеком, который уж культурно-то явно не уступал, мягко говоря, да и в остальных гранях бы потягался. После прихода Заратустры экспансия приобрела религиозный характер, но и прочих черт не лишилась, благодаря чему были фактически присоединены (после покорения Олимпии это стало бы фактом) растущая Ланиста и никому доселе не покорявшаяся древняя Финикия, присягнувшие на верность империи…
Неизвестно кому, как и сколько молились-медитировали аджарские боги, ведь у Аджарии не было ни шанса выстоять перед мощью империи Ахурамазды, имевшего с островом дэва свои счеты. Возможно, и другие соседи взывали к Творцу, понимая, что придет их очередь…
В конце концов Лидия рассыпалась осколками полисов, а добившая ее Великая Олимпийская Фессалия – быстро повторила этот фокус. Правда, начала подавать голос новая потенциальная империя, доселе избегавшая перечить гигантам; но, зажатая между востоком и западом, она будет империей больше номинально и потенциально, нежели территориально, культурно и социально. Вендор сохранит свое лоскутное обаяние, и времена столкновения империй – уйдут в историю как не самые светлые, но, надо признать, и не особо мрачные страницы. Лидия была самой устойчивой во времени империей и отобрала у мира вряд ли больше, чем принесла. Ей, конечно, не хватало культурной глубины, но тюрьмой народов она уж точно не была – разве что их бережной домной, да и то, как правило, лишь по отношению к тем народам, которые едва отличались как друг от друга, так и от титульной нации . Единственная же полновесная «жертва» – шумеры – по сути, потеряли себя еще до дуэли Ахурамазды с Инанной…

Ахурамазда и Ариман – одна из самых загадочных божественных связок, а маздаизм и зороастризм дадут массу материала другим, более поздним религиям.
Самое время поговорить о богах. Но начнем, пожалуй, с конца…
Некоторые историки-мистики, рассуждая о маздаизме, отмечают определенную сырость его конструкции и поясняют это тем, что у Ахурамазды элементарно не было достаточно времени, чтобы разработать для принявших его народов нечто более продуманное. Спорны и утверждение, и пояснение… Во-первых, в то время ни один культ не мог похвастаться отсутствием хаоса и противоречий, а во-вторых, как раз-таки Ахурамазда справедливо слыл не просто большим мыслителем, но мыслителем системным: повернутым на порядке и законах. Даже еще в Аджарию он прибыл с готовой программой развития как местного населения, так и облюбовавших эти земли ариев… То, что его программа не была одобрена (а ведь сами дэва потом перещеголяют ее в занудстве) – ничего не доказывает, и вряд ли стоит сомневаться, что хетто-ариям, названным Ахурамаздой фарсами, он предложил все тот же продуманный план. Хотел ли он этим доказать дэва их неправоту? Вряд ли. То, что бог даже на пиках могущества своей империи не подтолкнул ее мстить за свои обиды – намекает на его мудрость и умение отбрасывать личные мотивы ради общей цели. Возможно, ему вообще хватило косвенного признания правоты в виде принятия аджарским пантеоном варн – одного из главных пунктов его же программы.
Как бы то ни было, законы, принесенные его жрецами фарсам – отличались строгостью. Они быстро облекли форму культа, в котором, кстати говоря, Ахурамазда не был «весь в белом», а считался лишь одним из духов-ахуров, фактически равным другим (например, Митре)… Культ маздаизма, как и многие культы того времени (пока боги еще не вкусили нехватки энергии) – вообще не был направлен строго на бога или богов. Это была вполне типичная арийская мифология (правда, пропагандистски верная: со злыми дэва и прекрасными ахурами – но это, в общем-то, тоже свойственно всем), усиленная сводом строгих канонов. Слово «мазда» переводилось с гиперборейского по-разному: мысль и разум считались основными, но еще встречалось значение «закон», и постепенно «мазда» стало принято переводить словосочетанием «закон разума». То есть, что важно – культ был заточен не под мистическое поклонение, а под чисто прикладной вектор развития народа, принявшего «закон разума» как главную ценность. Вероятно, не в последнюю очередь из-за этого рационализма фарсам и удался их скачок.
Понятно, что нельзя было обойтись и без жреческих штучек с верой и чудесами – Ахурамазда и его команда не были фарсийскими демиургами, а пришли к уже вполне зрелому народу, поэтому требовалось разжигать в нем еще и ровное пламя не столько даже веры, сколько доверия и приверженности. Ахурамазда на выбор «предложил» несколько разных культов разным своим народам, и мощнее всех оказался как раз лидийский – культ священного огня. Мидийский культ Света, кстати, получился более агрессивным, нежели хотел бог: этот народ слово «свет» воспринял с типичным перегибом и начал искать тьму, которую нужно побеждать. Пока мидийцы находили ее в монстрах и демонах, созданием которых уже вполне активно занялся Ариман – Ахурамазду все устраивало, но когда взгляды жителей Адонаев и их окрестностей стали перехлестываться в зачатки нацизма (только мы и те, кто с нами согласен – свет, а остальных им «ослепим») – он сделал ставку на лидийцев, и, думается, неспроста вырвалась та струя газа столь точно…
Если в остальных вопросах поглощение лидийцами народов мало влияло на изменения в их землях, то культы, конечно же, менялись: местные постепенно стирались культом Огня, а то, что за пределами малой Лидии его источники встречались реже – объяснялось «особым благословением святой земли» и прочими стандартными фразами. Мидийцы были склонны отстаивать свой культ Света , и ушлым клазоменским жрецам пришлось внести правки, как бы сращивая Священный огонь со Светом. Интересно, а ДО войн этого нельзя было сделать?..
***
Но время шло, а оно – один из главных врагов даже самых стройных культов и учений. Маздаизм при всей простоте основных парадигм очень быстро оброс архаичными забобонами в деталях. Народ развивался, ему становилось мало непреложных истин, подходивших предкам, но не имеющих достаточной универсальности, а потому все больше расходившихся с окружающей реальностью. То, что помогало народам-скотоводам быстро стартовать в мире потерянных ориентиров, при разгоне до уровня имперских городов и развитого сознания – становилось обузой. Если с архаичными традициями (вроде скармливания трупов собакам, «ибо огонь священен, как и земля, которая его рождает» ) можно было смириться, то социальные предписания начинали все больше угнетать жителей империи.
В ней издавна все было структурировано, упорядочено и фиксировано. Архитектура власти была чересчур иерархична, менять род деятельности, подобранный в ранней юности – редко позволялось (система сословий по уровню жесткости была чем-то средним между варнами и кастами), жизнь текла по строгому руслу, оставляя минимум свободы выбора… Все это создавало социальное напряжение в обществе, а саму империю делало не особо привлекательным образцом для соседей. Если в первые века Лидия поглощала соседей за счет более удачной и гармоничной модели внутреннего устройства, частью которой хотелось стать, то в какой-то момент рост границ прекратился, и последний большой кусок в виде Шумерии поглощать пришлось грубой силой.
- Если издыхающий от безысходности Баальбек не хотел быть, как мы, то каким чудом можно будет привлечь остальные народы? – думал Ахурамазда, печально бродя по башне Энлиля, как обычно, в облике одного из жрецов… - И зачем, зачем Ариман помог мне в дуэли с Инанной?! Вызвать смятение и море сомнений?.. Нет… Тут что-то еще. Он ведь уже давно мне помогает тайком… Что он задумал?..
Эти длительные размышления привели бога к таким обескураживающим выводам, что перевернули всю систему ценностей… И тогда в Лидии появился пророк…
История его жизни известна плохо. Недостатка информации нет, просто, как часто бывает с пророками – она противоречива и пропитана с одной стороны излишней канонизацией, а с другой – насмешливой ненавистью. Мы можем с большой долей вероятности утверждать лишь то, что молодость юного Заратустры (Зороастра) была очень трудной, что он совершенно выпадал из существующей системы, а затем на его не по годам зрелые мысли обратил внимание сам Ахурамазда, решивший добавить молодому мудрецу откровений для обновления собственного культа.
Следующий этап жизни пророка – один из примеров противоречий. Каноническая версия утверждает, что огненное слово пророка разнеслось по империи и в один миг зажгло сердца людей. Олимпийские же философы приводят данные, свидетельствующие, что Заратустру неоднократно колотили за его «ересь», ему пришлось сбежать из центральной Лидии в Клазомены, где местная элита внезапно провозгласила его «царским братом» и, применив рычаги влияния, раскрутила до уровня «Уст Ахурамазды». По мнению философов, это был лишь эпизод регионального противостояния, и таким образом Клазомены попытались банально вернуть себе доминирование над оторвавшимися от «колыбели» центральными регионами во главе с Фарсиполисом и частично Баальбеком.
Честно говоря, вторая версия куда убедительнее. В нее даже удачно укладывается ненависть Заратустры к новой столице. Но мы считаем проявлением примитивизма желание объяснить все явления, особенно божественного характера – лишь приземленными понятиями.
Да, никто не отрицает, что клазоменская элита поначалу видела в Заратустре удобный инструмент социального влияния. Но зачем ограничиваться? То, что слова Заратустры оказались кому-то удобны – разве должно опровергать правоту этих слов? Боги обычно вынуждены продвигать свои идеи, используя человеческие инструменты и категории, так почему в плане Ахурамазды не была заложена уверенность в клазоменской элите, ради примитивных выгод сыгравшей роль трамплина для новой религии?..
И вот теперь это было именно религией!.. Со священным писанием (Авестой), с божественной иерархией, со сводом законов и стройной системой функционирования. Более того, эта религия почти идеально ложилась на сформированные маздаизмом устои, не взрывая их и не совершая революций, а провоцируя мощную личностную эволюцию на фоне сохранения структуры общества. Можно видеть в этом хитрость клазоменских элит, можно восхищаться мудростью самого Заратустры, но мы (помимо второго) предпочитаем обнаружить глобальные изменения в сознании самого бога.
Что предлагал (и оперативно внедрял) Заратустра? Формально – девять заповедей. Но их расшифровка в действия распаковывалась в виде вопиюще грамотно прописанного патча для всех сфер жизнедеятельности как империи в целом, так и отдельного лидийца в частности. Религия продолжала старую рациональную линию, но выводила ее на новый уровень, еще и помогая переосмыслить устаревшие знания с учетом этого нового уровня миропонимания.
Итак. Лидийцам рекомендовалось понять, что существует некий глобальный замысел – изначально созданный Ахурамаздой. Этот замысел предполагает развитие мира в гармонии и праведности. Причем не только материального мира, но и духовного – в котором живут уже лишь два главных духа: Ахурамазда и Ариман. У каждого из них есть свое проявление в любом аспекте жизни: от нравственного до бытового, и в пользу какого духа будет делать выбор человек – к такому миру он себя и привяжет.
Обрывки подобных постулатов мелькали и в маздаизме. Но там все сводилось к противостоянию порядка и хаоса. Причем порядок выступал с позиции явной силы, а хаос был лишь незначительной помехой на пути торжества порядка. Тогда это помогло структурировать общество, которому теперь открывалась расширенная версия истины: добро и зло не только в порядке и хаосе, а в десятках нравственных и духовных проявлений. И что самое главное и совершенно точно ключевое: человек САМ делает выбор между этими проявлениями! Раньше благом считалось встроиться в систему и выполнять предписания руководителя, а теперь человеку вместо черно-белой плоскости рисовалось объемное пространство, заполненное, правда, еще не оттенками красок, а все теми же черно-белыми тонами с некоторыми их оттенками. И последнее было разумно – дабы у неподготовленных людей не унесло кукушек от пестроты цветов.
Отдельно нужно отметить, что Ахурамазда, на этот раз уже «весь в белом», еще и взял на себя роль самого Творца. Уснувшему Митре он доверил пост главного судьи на Большом Суде, где взвешивается сумма выборов человека. Божкам поменьше достались различные функции, но речи о некоем равенстве между всеми ими и великим Ахурамаздой – уже и близко не было. Зато неожиданно вырос статус Аримана, ставшего как раз-таки ровней брату. На тот момент, кажется, еще нигде не существовало культов, где зло было бы равно добру по силе. После становления зороастризма такие культы появятся, но это будут, как правило, именно культы, обычно мрачные и локальные – близко не сравнимые с зороастризмом по масштабу. И можно лишь догадываться, чем руководствовался Ахурамазда, так сильно возвышавший брата, пусть и навешивая на него роль воплощения всего плохого, что только можно представить.
Это нечасто звучало, но в канонических версиях утверждалось, что Ариман появился из сомнений Ахурамазды. Мысль чрезвычайно занятная и наталкивающая на догадку, что Ахурамазда на самом деле не из гордыни отождествил себя с Творцом, а для схематичности – больше как пример хорошего, коим его продолжали безоговорочно считать в Лидии. И что речь именно о Творце и том, кто ему мешает лишь из сомнений, пусть и кажется издали равным… Впрочем, доказательств этому у нас нет, поэтому лучше обратиться к более простым категориям.
Например, таким, как вера, совесть и разум – данные людям, дабы отличать добро от зла. Или упомянутый Замысел, полный гармонии и добра, называемый Артой (в северных регионах Лидии – чаще будет звучать как Аша), которому противодействует Друдж, основанный на разрушении и насилии, но, впрочем, уже не столь рьяно ассоциирующийся конкретно с хаосом. Можно также добавить, что зороастризм, продолжая однозначно выделять огонь, возвысил и остальные стихии, введя их в категорию особо божественных проявлений. Последний, кажущийся вполне безобидным, момент – на деле обернулся жестким выпадом против Гильдий магов – их манипуляции с энергиями и стихиями были признаны неподобающими, гильдии разогнали, поставив вне закона, и в свои башни маги вернутся уже после победы Искандера. Правда, разгон трех гильдий не был кровавым – водники, воздушники и хтонисты просто выдворялись из башен за пределы империи, а вот на бедолаг из гильдии огня объявили настоящую охоту, искренне удивляясь, как им раньше дозволяли творить с дыханием Ахурамазды эдакое непотребство…
Еще зороастризм впервые за пределами Ллантрейна «узаконил» ад, подробно расписав его как место, где массово  мучаются души грешников. И если в царстве Хель на мучения больше намекалось, напрямую обещая лишь дискомфорт по сравнению с дивной Вальхаллой, то в лидийском аду картинку рисовали со вкусом, чем еще очень порадуют крестоносцев, именно из зороастризма импортировавших почти всю свою загробную концепцию… Не менее любопытно и пророчество о «последнем повороте колесницы бытия», вполне удачно намечающее контуры Апокалипсиса, пусть и низводящее его снова до локального уровня зороастризма. А так – все, как надо: Арта растворит в небытии Друдж благодаря новым пророкам-саошьянтам, последний из которых родится далеко на севере; грешники получат по заслугам, а праведники возрадуются, ибо в отличие от первых пройдут последнее испытание огнем… Вот и гадай, что разглядел пророк: битву с возвращающимся Ариманом или же сам Рагнарек…
То, что человеку вручалось право выбора между добром и злом – занятным  образом не отражалось на социальных иерархиях и протоколах. Структура сохранялась прочной, людям предписывалось оставаться все теми же винтиками в механизме, просто теперь рекомендовалось еще и натирать себя до блеска борьбой со злом. Логично, что искать зло было легче, чем следовать пути добра, так что фанатизма и категоричности лидийцы еще хлебнут, но Ахурамазду это устраивало. Ариман уже давно противостоял ему всей величиной своего злого гения, и в масштабах этого противоборства считалось нормальным пожертвовать десятком невинно заклейменных, чтобы найти пару-тройку реальных приспешников злого братца.
Тот активно изобретал новые и новые способы расстроить игру Ахурамазды вот уже много веков. Он чередовал прямые атаки диких великанов, называемых дэвами, с тонкими искушениями демонов, во взаимодействии с которыми достиг высочайшего уровня. Что уж там – знаменитый «демонит», из которого злые астральные духи ткут себе материальные тела – считается изобретением именно Аримана, уже давно обратившегося к ортодоксальному злу и примкнувшего к Легиону.
В первые три века развития Лидии ему не хватало сил тягаться с братом на равных – можно, пожалуй, приоткрыть тайну и подтвердить, что Ариман, пусть и не сделан именно из сомнений брата, но по правилам своего рождения в Вендоре – получает силы именно из этих сомнений. Грубо говоря, чем больше сомневается Ахурамазда, тем больше энергии черпает из него брат. При этом другие источники пополнения сил, будь то культы, алтари и что угодно, помогают крайне слабо… Ахурамазда не раз зарекался колебаться в своем выборе, старался делать все без сомнений: легко и резко, не терпя сослагательных наклонений. Более того, он, возможно, потому и стремился создать систему минимальной свободы выбора для людей, что подозревал: они своими сомнениями кормят уже собственных «злых близнецов»…
Видя, как с каждым десятилетием сомнения растут что в нем самом, что и в его народе, Ахурамазда решился вывести противостояние на новый уровень. «Раз Ариман перестал быть хаосом и примкнул к ортодоксальному злу – значит, дело не в хаосе и порядке, а в зле и добре, - думал бог. – Эта парадигма важнее!.. Можно и нужно сомневаться! Но надо делать выбор в пользу добра, тогда зло будет слабеть!»
Сомнениями во время длительных размышлений на эту тему Ахурамазда неплохо подпитал брата энергией, но зато плод размышлений – новая религия – должен был ослабить весь Легион. Больше того, вручением свободы воли своему народу Ахурамазда одарил свободой прежде всего себя самого – он перекладывал сомнения на людей, а сам теперь мог стать фактически наблюдателем и прекратить сомневаться, ведь зачем сомневаться наблюдателю?
- Может быть, Творец когда-то рассудил точно так же? – ахнул он на пике вдохновения и умилился до слез.
***
На новый уровень вышла и борьба с воинством Аримана. Реформы Заратустры в жреческой сфере были самыми глобальными из всех (с учетом нашумевшего «сухого закона»). До его появления, в общем-то, даже храмов как таковых не имелось, а вместо них существовали лишь так называемые пара-дайзы – огороженные ямы. Этому было объяснение. Пара-дайзы возникали там, где жрецы находили близкие к земле полости с газом. Они поджигались и слегка облагораживались, чтобы струя соответствовала нормам. Вокруг ставили оградку, дабы люди не соприкасались со священным дыханием бога и не оскверняли его материальными объектами… Поскольку источники газа вещь капризная – не было смысла делать что-то более монументальное. Газ мог иссякнуть, превращая место в «оставленное богом», или жрецы своими образными манипуляциями могли добраться до камер с более высоким давлением, и ерунда, что огнем спалило бы храм – хуже, что купол осквернил бы дыхание Ахурамазды…
Заратустра, обладавший незаурядным магическим даром, таких казусов не боялся. Он научил распознавать самые подходящие точки выхода газа и дал команду окружать их храмами. Аскетичными, но впечатляющими монументальностью (строили лидийцы, к слову, так себе – «скотоводы, одним словом», как заметил когда-то Энлиль). В Клазоменах, над богатейшим источником с высоким давлением была выстроена «Колыбель Амешаспента» – символическое место рождение святых духов, в котором столп огня вырывался на высоту нескольких метров, внушая благоговейные чувства …
Впрочем, храмы стали лишь витриной, а главные изменения произошли внутри. Лидийская империя обрела национальную идею в религии, поэтому создание целой вертикали жреческой власти было лишь вопросом времени, и Заратустра из отведенных ему 35-ти лет (это только после признания) потратил на столь сложное дело всего пять.
Он был поистине великим магом, а дар предвидеть некоторые явления обеспечивал способностям верное русло. Главное, что сделал пророк – это даже не столько прочная структура жречества, сколько создание ее связи с тонкими планами и существами, обитающими на них. До прихода Заратустры малейшие попытки работать с демонами любой породы – считались ересью и карались страшной смертью, выражавшейся в том, что собакам на утилизацию отдавали еще живыми. Обычно религия, наоборот, еще сильнее закручивает гайки, но мудрый новатор поступил иначе: он объявил амнистию всем интересующимся данными вопросами, и после опасливых ожиданий к нему потекли будущие помощники, лишь только убедились, что все это не ловушка, а реальное рекрутство. Многие пришедшие оказывались аматорами или психами, но из общей массы удалось отобрать не одну сотню талантливых колдунов, которые поклялись не осквернять стихии, а свой дар направить на установление связи со светлыми демонами.
Жрецы старой закалки косились на пророка с недовольством, но его это не волновало: еще более пятисот потенциальных медиумов он нашел именно в колдовской среде, выдвинул их на главные роли, а жрецы-пустышки были вытеснены на задворки структуры – осуществлять чисто технические работы и совершать малоэнергетичные ритуалы.
Получив в свое распоряжение почти тысячу учеников, Заратустра не поленился потратить массу времени и сил, но зато поделился с ними необходимыми знаниями и навыками, позволяющими находить в тонких планах светлых  демонов – язатов – и устанавливать с ними глубокую взаимосвязь. Тех, кому это удавалось – а язаты соглашались на связь лишь с сильными и особо верными Ахурамазде колдунами – начинали называть мобедами. Это был почетный статус, но отнюдь не пик карьеры – существовало еще две ступени, на которые можно было взойти жрецу – авесту, как называли их обобщенно, без деления по статусу.
Первой элитной ступенью были дастуры, и ими становились те, с кем соглашались на близкую к энергетическому симбиозу связь сами ахуры – могучие демоны, связанные с более возвышенными добродетелями. Чтобы стать дастуром требовалось обладать развитыми добродетелями – причем именно теми, за которыми закреплен тот или иной ахур.
Для самых же добродетельных и одаренных – вершиной становился статус рата. Раты стояли во главе больших сегментов общей жреческой структуры и обладали высоким универсализмом, что легко объяснялось. Статус рата подтверждался аж одной из фравашей – самых тонких демонов зороастризма, объективно очень светлых и почти кристально чистых в вопросах кармы. Связаться с фравашей можно было лишь через самые тонкие ментальные слои, граничащие с планом майнтри, что достигалось долгими и удивительно проникновенными молитвами, обрядами и ритуалами. Выглядели фраваши как очень тонкие и красивые наездницы, но лицезреть их доводилось немногим – и во времена Заратустры ратов было чуть больше десятка, а после спада эйфории, вызванной новой религией, уровень откровений и чудес снижается, что не могло не сказаться на все время уменьшающемся количестве ратов. После гибели Заратустры, неудачного западного похода и дворцового переворота именно им пришлось взвалить на себя роль кормчих нации: раты перераспределились по секторам, и их мудрые шаги, помноженные на высокую степень общего к ним доверия, позволили зашатавшейся империи не обрушиться еще в восьмом веке, продлив ее существование на долгие двести лет.
Хуже, что сами раты, погрузившись в светские дела, очень заземлились, потеряв отличавшую их необычайную возвышенность мировосприятия. Личная отстраненность помогла им смотреть на мирские проблемы со стратегической высоты, но несколько лет вовлеченности в мирские процессы – аукнулись балансу энергий каждого еще как. Спасая империю и латая ее социальные швы, жречество немного запустило религиозные процессы, и волна зороастризма, едва взметнувшись, стала спадать… Что только ни придумывали раты за эти два века, но к приходу армии Искандера самих ратов осталось лишь двое, а дастуров можно было сосчитать на пальцах их рук…
Впрочем, при всем сгущении красок в сторону драмы, нельзя не отметить, что жреческая деятельность зороастризма два века стояла особняком. Ни в одном уголке Вендора о столь тесной, обширной и структурированной связи между жрецами и демонами их культа – не могло быть и речи. Пятьсот демонов разной степени тонкости верой и правдой служили своим материальным друзьям, получая от них взамен энергию ритуалов и по-разному выражаемой благодарности.
Все эти демоны оставались исключительно духами и тел не имели, зато могли в случае необходимости пользоваться телами своих призывателей, что обычно применялось в боях. Так, завладев телом мобеда, язаты превращались в умелых воинов, предпочитавших лук, но способных биться и в ближнем бою, что облегчалось особенностями перемещения (высокие прыжки, лазанье по стенам и т.п.). Вторая частая тактика боя (да и необязательно боя, естественно) заключалась уже в том, что язат или ахур (эти в тела входили очень редко, правда, с еще большим потенциалом) – предоставляли свою энергию для магических манипуляций мобеда или дастура. Грубо говоря, сами они с тонкого плана воздействовать не могли, но именно из их энергии жрецы создавали атакующие заклинания (как правило, огня), и как раз это не считалось святотатством, ибо бралась энергия демонов, а не «дыхания Ахурамазды».
Фраваши, как ни печально, регулярной прикладной пользы не приносили. Зато одаривали регулярными озарениями и могли изредка совершить какое-то чудо по отношению к рату: спасти от неминуемой гибели, переместить через границу регионов, изгнать чуть ли не самого сильного демона, вызванного приспешниками Аримана – по ситуации, в общем, и с учетом естественного хода вещей…
В целом же, боевые способности обычного мобеда мало чем отличались от привычной тактики мага гильдии огня до ее уничтожения. И это одна из особенностей зороастрийского жречества: синтез магов и жрецов мало где получился столь плотный, когда к объективной духовности (даже мобеды в целом были весьма добродетельными и нравственными) добавлялась еще и существенная прикладная сила астрального характера… И нет сомнений, что даже Олимпийский поход мог бы завершиться совсем иначе, имей возможность жрецы призывать своих демонов через границы регионов. Многие из них (в первую очередь, раты) отправились с Заратустрой и Ксерксом, но и этим пришлось срочно возвращаться обратно, когда выяснилось, что Ариман готов обрушить на Лидию свою «растолстевшую» банду.
Ту атаку жрецы отобьют и впоследствии будут в основном ориентироваться на подобные угрозы, стараясь совершенно не вовлекаться в армейскую жизнь и царские игры в геополитику. И, как часто бывает, доотстранялись до того, что, когда светская армия Искандера разобьет светскую армию Дария, в числе первых будут разрушены именно храмы, и, дублируя крах империи, с религиозной карты Вендора почти начисто сотрется и зороастризм. Впрочем, если верить немногим данным той смутной поры, религию в сторону отодвинули еще сами цари, и у жрецов не было ни малейших предпосылок, чтобы помочь армии Дария отбить атаку интервентов. А еще говорят, что Ахурамазда в день битвы при Арбеле совершил ритуал ухода на тонкие планы, окончательно оформив статус созерцателя событий, а не их участника…
***
Поговаривают, что подобный ритуал продублирует и Ариман. Но как раз-таки его приверженцы еще не один век будут сохранять напряжение, продолжая дело своего кумира и не давая расслабиться ни паладинам, ни гильдиям магов, ни городским стражникам, которых даже будут специально обучать простейшим правилам противодействия демонам и дэвам – чтоб хотя бы протянуть время до появления специалистов.
Во времена империи в подобном не имелось необходимости – жрецов хватало, чтобы равномерно насытить ими опасные предгорные регионы и места потенциальных ударов в глубине страны. А ударить могли где угодно, ведь главная сила демонолога заключалась в том, что он мог через себя самого (или в себя, как вариант, но это лишь с демонами, не имеющими тел), без малейшей необходимости в портале или вратах – вызвать из астрала могучего бойца.
Мобеды обычно справлялись сами, дастуры появлялись в том случае, если в гости жаловал особо мощный демон или сразу несколько дэвов. Система подготовки позволяла жрецам Ахурамазды успешно противостоять основным единицам Аримана: искусительные способности демонов проходили мимо закаленных добродетелью сознаний, огонь наносил совсем незначительные повреждения – уже лишь своим оттенком (проклятый), но не структурой, а физическая мощь как отдельных демонов, так и дэвов – нивелировалась возможностью впустить в свое тело язата, который, лихо уклоняясь от мощных атак, не упускал ни одной возможности для контрвыпада или мгновенья – для выстрела из лука.
Вообще, «линейка» Ариманова воинства классификационным разнообразием не отличалась: демонов называли демонами, а великанов, напоминающих гигантских горилл – «согласились» называть дэвами, когда именно такое ностальгическое имя дал первым из них Ахурамазда . Надо понимать, что и Ариману, и его помощникам – было глубоко начхать на любые классификации и правила. Они были беспредельщиками тонкого мира, во всем предпочитали опытный путь, поэтому быстро перестали фиксировать свои познания. А зачем, если их сменят столь же хаотично и практично настроенные ученики и потомки?..
Именно эта хаотичность, позволявшая Ариману сотоварищи делать порой уникальные открытия (про демонит не забыли?), не давала закрепить успех, заставляя топтаться почти на одном месте. Кое-какие детали ритуалов, учитывая опасность взаимодействия с демонами низких частот, вбивались в головы начинающих демонологов очень прочно и жестко, но дальнейшая свобода действий при все более растущей несвободе самого пути (влияние Легиона сказывалось) – оставляли большинство демонологов за спинами жрецов Ахурамазды. Похожий механизм испытают на себе колдуны, лишь самые одаренные из которых сумеют противостоять гильдиям магов, где изначальная бесталанность многих учеников с лихвой компенсировалась грамотно поставленным процессом обучения.
А ведь в мире хаоса и тьмы приспешники Аримана считались такими же уникальными, как жрецы Ахурамазды – среди коллег по религиям, верам и культам. И считались по ровно той же причине: нигде больше не научились так массово связываться с демонами, сохраняя над ними определенный контроль. После развала империи некоторые демонологи разойдутся по миру делиться своим жутким опытом, но все они будут прямо или косвенно учениками Аримана – едва ли не любимого для большинства темных демонов бога.
В этом, собственно, и заключался секрет. Безвозмездно делясь рецептом создания демонита с жителями астрального мира, Ариман заслужил их пожизненную и даже посмертную симпатию. Своим поведением он мало отличался от импульсивных, хаотичных демонов нижней части астрала, хорошо понимал их голод и зависимость от доминирующей энергии. Если бы низкочастотным демонам пришлось выбирать своего правителя, то им стал бы не великий Самаэль, а именно Ариман, и все потому, что он для них был «парнем с соседней улицы», пришедшим к успеху, но не забывшим родной двор и его понятия.
До сих пор непонятно, каким образом Ариману удалось все свое интуитивное единство с демонами вложить в ритуал посвящения в демонологи. Скорее всего, речь может идти лишь об озарении, но, так или иначе, после одного-единственного ритуала посвящения демонологи крайне тесно сливаются с теми, с кем будут работать до конца жизни.
И их возможности взаимодействовать с астралом – шире, нежели даже у дастуров. Классифицировать их, опять же, нет никакой возможности: у каждого – свой путь и зов, которые он интуитивно пытается совместить в одну линию. Но уже то, что демонологи достаточно быстро обучаются взаимодействовать с разными демонами, а не привязывать себя к одному – говорит о многом.
Правда, тактика боя отличается от выработанной оппонентами не в лучшую сторону. Ведь язаты (не говоря уже об ахурах) – куда более тонкие и развитые создания, нежели союзники демонологов. Они тоже ограничены в характере энергии (ибо привязаны к конкретным добродетелям, как дьяволы к порокам), но имеют больше источников для ее восполнения, а потому не жадничают, щедро делясь с мобедом. К тому же их запасы энергии просто на порядок выше, чем у демонов, создавших себе физические тела (на них и потратили), а именно с такими предпочитают иметь дело культисты Аримана.
Поэтому демонологи обычно либо сражаются сами, как могут (огненные заклятья, запугивание), либо вызывают на помощь дьявола, чтобы сражался он. После вызова демонолог временно ослабевает и не колдует, зато потом включается в бой и может не только бросаться огнем, но и своей энергией подлатывать пробоины в демонитовом теле. В схватках с обычными противниками это может быть гарантией победы, но с более универсальными жрецами приходится лезть из кожи вон и все же чаще уступать.
Тем не менее, демонологи – это в любом случае целое явление, и на дистанции они оказались более живучими, нежели главные их враги. Вечная беда структурности – если уж заваливается, то нередко целиком, тогда как хаос более гибок и менее восприимчив к мощным коллизиям. Система зороастризма рассыпалась на осколки, которые уже не смогли собраться вместе, а поодиночке мало что из себя представляли. Культы же Аримана, хоть и преследовались во все века куда более рьяно – научились существовать автономно и легко переживать потерю любого из своих очагов.
Ближе к МП силы приверженцев Аримана будут изрядно превосходить возрожденный культ Ахурамазды. Что там – они даже научатся подчинять себе тех язатов, которые без положительных культов и взаимодействий с мобедами в достаточной мере снизили частоты. Культисты же Ахурамазды пока выглядят как милая пародия на времена Заратустры: они снова делятся на мобедов, дастуров и даже ратов (это уже, скорее, социальный пост), но в лучшем случае могут коллективно призывать на помощь одиноких ахуров. И то хорошо – для собранной единой идеей хаотичной компашки еще недавних отшельников и тайных обществ поклонников позабытого зороастризма.
Забавно отзеркаливает ситуацию тот факт, что как раз культисты Аримана к тому времени уже не один век структурировались, встраиваясь в жесткую иерархию Легиона. Так что, если найдутся желающие покончить с наследием злого лидийского бога – им придется очень нелегко, зато на кону будет стоять, возможно, полное искоренение постлидийской демонологии… Стоит ли оно того? Как знать, ведь по слухам обе организации увлечены поисками масок, с помощью которых можно вернуть в мир одного из братьев. Насколько известно – лишь одного из них. Того, чьи воспитанники окажутся расторопнее…

Некоторые традиции, явления и особенности.
Лидийцы в вопросах алкоголя – нация противоречивая. С одной стороны, это именно их традиция – трезвое решение закреплять в пьяном виде и наоборот, как бы подчеркивая чуть ли не равноправие обоих этих состояний. С другой – двести лет в стране существовал сухой закон, введенный непримиримым по отношению к пьянству Заратустрой. Правда, некоторые считали, что таким образом пророк мстил природе за свое физическое неприятие алкоголя, но это спорная версия, и охотнее верится, что тот искренне боролся с пагубной привычкой, весьма популярной к моменту его возвышения. Устававшие от отсутствия свобод, лидийцы привыкли расслабляться с помощью вина, а так как Заратустра нес именно свободу – терпеть конкуренцию зеленого змия он не желал.
Хуже, что определенный процент лидийцев пить не прекратил, зато окончательно ушел в маргинальные группы, в то время, как сам алкоголь стал главным предметом контрабанды, два века которой до критического уровня возвысят финансовое благополучие воровских гильдий, доведя их до мощных сетевых организаций, способных влиять чуть ли не на ситуацию в царском дворце.
К МП закон давно отменили, но его последствия до сих пор ощущаются. Во-первых, во Фриланде все еще самые развитые воровские кланы, гильдии и союзы. Во-вторых, здесь так и не научились делать хорошее вино. Ну, а в-третьих, о прошлом напоминает Скид Роу – Долина Пьяниц: обширная местность, обитаемая спившимися бичами. Когда-то именно сюда – подальше от городов – насильно изгоняли нарушителей сухого закона. Сюда же – в предгорья, испещренные сотнями тоннелей и пещер – стали стекаться контрабандисты… Лидийские стражники и жрецы периодически появлялись в Скид Роу чтобы сбросить градус наглости контрабандистов рейдами и облавами, но действенными были визиты лишь вторых, а стражники быстро поддались искушениям легких денег, что случалось и случается повсеместно в контролирующих органах без высокой мотивации и личной порядочности.
Почему Скид Роу сохранился до МП – не вполне понятно. То ли дело привычки, то ли еще что-то, ведь пьянство хоть и не приветствуется, но формально не запрещено, алкашей в большинстве городов Фриланда гоняют, но даже не бьют, а контрабанду сменили легальные поставки… Говорят, что Скид Роу нужен воровским гильдиям как «последний оплот» – неуязвимое от чисток убежище, а также удобен в качестве биржи труда уже склонных к асоциальности элементов. Радикально настроенные маги иногда говорят, что неплохо бы обрушить на Скид Роу коллективное заклинание, одним ударом уничтожившее бы этот рассадник проблем. Но это было бы слишком похоже на алкогольный геноцид, да и каким должно быть заклятие, способное зацепить не только долину, но и сотню каменных трущоб? Такое под силу разве что всем магам всех гильдий одновременно, а уж о столь грандиозном мероприятии совершенно неминуемо узнали бы воры, уйдя из-под удара и оставив магам в качестве жертв лишь стадо самых бесполезных пьяниц… И смысл тогда – делать жертвами лишь тех, кто и так уже жертва?
***
Еще одна старая традиция сохранилась и до МП. Речь – о негативном отношении к рынкам, которые здесь не любят больше, чем пьяниц. И эта традиция старше Заратустры (возможно, потому и сохранилась): справедливо воспринимая рынки, как генераторы хаоса, Ахурамазда всячески противодействовал их появлению в своей империи. И делал это умело – не тупо запрещая, а предлагая более гармоничную альтернативу и создавая удобный социальный фон. Торговцы изначально получили высокий социальный статус, мощную поддержку, но одновременно с этим и малое число вакансий… То есть купечество было почти сразу выведено на профессиональный уровень в ущерб малой торговле. Умеешь что-то делать и хочешь торговать сам – пожалуйста: открывай лавку прямо в доме или рядом с ним. Делаешь, но не торгуешь? Профильные купцы возьмут твой товар дешевле, но отнюдь не в убыток. Ничего не делаешь, но хочешь торговать? Займись лучше делом, если родом не вышел. Хотя если очень уж хочешь – иди в помощники к купцу. Сначала за самые гроши, но зато, если дар реально имеется – с перспективой роста.
Купцы открывали несколько лавок, обычно профильного типа, но это были большие магазины, в которых товары имели сравнительно фиксированные цены и даже вполне фиксированные места. Конкуренции было мало, поэтому, хоть купцы и воспитывались со вбитым в голову убеждением, что, спекулируя, они обманывают не людей, а богов, но цены, бывало, завышали. Зато платили большой налог, что позволяло снизить нагрузку на менее имущих, у многих из которых отпадала нужда собирать и продавать на грязном рынке крабов, перья и какой-нибудь навоз (как в других странах). Вместо этого, свободное время можно было тратить на обучение более квалифицированному труду, нежели собирательство и спекулянтство. Стало быть, росло производство, а значит, и предложение. А за предложением – и цены снижались до нормального уровня, причем дойти до убыточности производству не позволял все тот же ненавязчивый контроль: купеческие собрания следили за переизбытком производства в отраслях и оглашали на площадях, в какие ниши следует подаваться желающим. Этот механизм имел неслабую инерционность, но вполне работал как часть системы, позволившей Лидии возвыситься.
В целом, цены в Лидии были все равно выше среднего, но, во-первых, трудолюбивый народ неплохо зарабатывал, сдавая товар купцам, а во-вторых, налоги были близкими к минимальным, так как за всех отдувались купцы. Но и их все устраивало – каждый из них был в некотором роде монополистом как на внутреннем рынке, так и на внешнем, где финикийские купцы давали неплохую цену своим давним партнерам, зная, что все равно наварятся. Зато имперские города и деревни были ограждены от черных дыр рынков – этих государств в государстве, генераторов хаоса и кормушек для воров. Товары можно было купить в больших и удобных купеческих лавках, либо прогуляться по улочкам в поисках мастеров, продающих на месте. Самыми людными местами были не суматошные рыночные площади, а религиозные центры. Купеческие собрания имели в руках удобные рычаги влияния на торговые процессы, а криминал был полностью отрезан от обожаемого им рынка. Это к приходу в Лидию Искандера воровские гильдии в ней процветали, а до «сухого закона» империя едва догадывалась, что в ней есть воры – неорганизованные и вечно нуждающиеся, они кучковались малыми группами, боясь шевельнуться не в ту сторону.
К МП в некоторых городах Фриланда лидийское влияние сохранилось – мощные купеческие династии продолжают влиять на торговую сферу, пусть и потеряли статус монополистов. Некоторые из них срослись с гильдиями воров, некоторые со стражей, поэтому имеется определенное напряжение противостояния. Однако все равно ситуация смотрится неплохо, пусть жители Фриланда и производят куда меньше предков-лидийцев, а воровские гильдии таки продавили создание небольших рынков. На этих рынках продается, в основном, как раз-таки всякая мелочь и еда – давая шанс подработать бедноте (теперь-то налоговое бремя не смягчено государством), а в большей степени – создавая пространство хаоса, обожаемое ворами.
***
Мы несколько раз останавливались на том, что лидийцам, дескать, не позволяли лезть в торговлю, зато всячески поощряли их производственную тягу. Если кому-то при этих словах стали представляться фабрики и заводы, то это перебор – производство было, конечно же, мелким, но (и это важно!) именно в Лидии (причем еще в малой) первыми догадались объединять производственные усилия, создавая прообразы будущих артелей и крупных мастерских. Как вы уже поняли, Ахурамазда, подобно почти каждому апологету порядка, предпочитал меньшее количество более крупных сегментов, чего бы это ни касалось. Стало быть, все лидийское общество изначально структурировалось в максимально большие фрагменты, из которых затем было проще и быстрее сложить какой-никакой государственный узор.
При этом артели и им подобные структуры не являлись торжеством какой-то там охлократии, а принадлежали мастерам, которые были полноправными хозяевами, хотя, в случае смежности производства, могли владеть вскладчину: каждый своим сектором. Некоторые мастерские становились собственностью купцов, которым показалось, что дешевле платить за работу, нежели за готовый продукт, но время показало, что это не так, и уровень мотивации как мастера, так и его подопечных резко падает, когда они работают за оплату, а не на конкретный материальный результат, будь то доспех, седло или гончарные изделия. Кстати, названные продукты выбраны не просто так – лидийские артели за века чего только не производили, но по-настоящему мастерской работой были именно их кожаные и гончарные изделия. Очень активно взаимодействуя со скотом, они, в отличие от кочевников, имели возможность строить стационарные мастерские, поэтому просто не могли не достичь в кожевенном деле чуть ли не наилучших результатов в Вендоре. Правда, позже некоторые народы подравняются и в чем-то даже превзойдут цепляющихся за устаревающие традиции лидийцев. Но долгое время именно кожаные изделия были самым желанным сегментом для любого лидийского купца, и многие из них были готовы променять, скажем, деревообрабатывающую нишу в родном крупном городе – на контроль за кожевенным производством в каком-нибудь поселке.
Гончарное дело было занесено ариями, среди которых оказались внуки еще гиперборейских мастеров, постаравшихся передать тонкости и секреты своего ремесла. А вот один из самых мощных валов железа лидийцы веками выдавали не только благодаря удачным месторождениям предгорий, но и хеттским традициям. Да-да!.. Тот редкий случай, когда не арии научили аборигенов, а даже немного наоборот. Хеттов в рудокопы и кузнецы «записали» еще финикийцы. Правда, железо их было так себе, но во времена, когда мало где освоили бронзу – даже измеряемое килограммами плохонькое железо ценилось близко к золоту. В итоге лидийцы подхватят и разовьют местный промысел, доведя качество железа хотя бы до среднего уровня и акцентируясь на наращивании его производства. До самого развала империи наибольший вал вещей из железа будет давать именно Лидия (даже со скидкой на ее размеры), хотя любые, истинно мастерские металлические предметы – старались заказывать в других местах…
Также неплохо обстояли дела с тканями, ювелиркой и всей пищевой индустрией, а вот обработка древесины и каменные работы – отставали, и причин сему мы не знаем, а можем лишь наблюдать воочию. Лидийцы вообще так себе строители, поэтому почти все красивое, что построено на их бывших землях – как правило, дело рук чужеземцев.
***
Один из главных лидийских вкладов в Вендорскую копилку – это язык. Подробнее о нем можно узнать в специальной статье, но несколько строк придется посмотреть (или пропустить) и прямо сейчас.
Говоря о лидийском языке, следует разделять два схожих, но не тождественных явления: язык лидийского народа времен империи и лидийский язык как «эсперанто» восточной части Вендора времен повествования. Второй предсказуемо вытекает из первого, но отличается от него значительно сильнее, нежели любой вендорский язык МП от себя же времен существования Лидии.
Виной всему – обилие неологизмов и грамматических конструкций, хлынувших в Лидию после ее «открытия» миру. Львиная доля новых веяний была родом из торжествующей Олимпии, но и остальные языки и наречия, следом за мигрирующими в новоявленный Фриланд носителями, впивались в рыхлеющее полотно лидийского языка. Справедливым результатом стало то, что этот синтетический конгломерат восточных наречий арийской группы (коим был изначально), успешно впитав в себя современные понятия и термины – ответной волной захлестнул правую половину Вендорской карты, до самого МП сохранив за собой статус условно «общего» языка востока. Понятно, что он не заменил родные языки, но для людей, любящих путешествовать, знание хотя бы самых азов лидийского – необходимость.
Олимпийский, конечно, более изящен и целен, ведь большинство прогрессивных слов основаны на его корнях, но один из секретов успеха лидийского в том, что он, благодаря удачной грамматической основе, довольно гармонично импортирует в себя неологизмы, сохраняя при этом изначальную простоту в освоении. Еще один секрет в том, что именно красивая лидийская вязь, созданная под личным присмотром Ахурамазды, сначала выдавила немного топорную финикийскую «мать» с востока, а затем, пользуясь званием международной торговой письменности, не пустила на восток ахейскую буквицу. Понятно, что той тоже пользуются (особенно в Александрии), но с большим отставанием, ибо письменность, как ни крути, куда инертней устной речи.

Распад империи послужил как толчком для развития на юго-востоке новых обществ, культур и явлений, так и сигналом к действию мрачных сил.
Главным недостатком Лидии многие считали ее унифицированность. Поначалу будущая империя росла за счет слияния очень схожих племен, и это не несло никаких этнокультурных трагедий. Однако с каждым веком ее соседи обрастали особенностями и традициями, и их впитывание с последующей потерей аутентичности – не может не печалить. Когда в «домне народов» растворилась древняя и загадочная шумерская культура – это рассердило многих, и не только людей. И уже никто не помнил, что шумеры еще до поглощения растеряли свои традиции, а «утерянные обычаи этносов, покоренных до них» – в большинстве своем были примитивными анахронизмами.
Проблема Лидии заключалась в том, что она особо ничего не несла сама: империя скотоводов, ставших ремесленниками, без особых культурных традиций, древних знаний и научных достижений. Отбросив вежливость, можно прямо сказать, что лидийцы были нормальными такими середнячками – обывателями, живущими в религиозно-социальных рамках. Даже феномен популярности и простоты лидийского языка, во многом, в том, что это – язык болтовни. Не только праздной – торговой, ремесленной, бытовой, но болтовни!.. Лидийский язык – не обладает глубиной, может быть, еще и поэтому столь адаптивен и живуч. И сами лидийцы – довольно поверхностны, если сравнивать с некоторыми другими народами. Приход Заратустры добавил религиозной глубины, но ровно настолько же срезал неугодные зороастризму традиции и явления… Скорее всего, с веками Лидийская империя стала бы прорастать и в глубину, но этих веков ей не дали, а те, что были – оказались потрачены на горизонтальный рост.
Именно это объясняет готовность соседей на вассальные отношения. Капитолийцы, финикийцы, осирианцы, беотийцы, фессалийцы – все они очень быстро присягнули лидийской короне, опасаясь, что в случае военного поглощения станут полноценной имперской провинцией и вскоре будут расчесаны пресловутой лидийской гребенкой, по общему мнению, подрезающей высоту и засыпающей глубину покоренного народа… Наверняка держали это в голове и ахейцы, трясущиеся над своей культурой и понимавшие, что в случае аннексии в их Акрополе будут искать Священный огонь, и, если найдут – не колеблясь, снесут какой-нибудь там Парфенон, дабы он своим мрамором не осквернил дыхание Ахурамазды. Потому и вели столь долго сепаратные переговоры, чтобы выбрать-таки меньшее из зол. Потому, возможно, и отступили спешно в битве под Дорионом, почти не повредив армию интервента – дабы разгневанные потерями лидийцы сгоряча не сожгли наглый город… Впрочем, последние выводы сделаны на основании диалогов как раз-таки ахейских философов, так что мы вполне себе можем иметь дело с отговорками задним числом и попытками оправдаться перед собой и угрюмыми лаконцами.
Так или иначе, мы приходим к выводу, что гибель Лидийской империи – в Вендорских масштабах совсем не трагедия, а даже наоборот – избавление как малых, так и больших народов от домны, в которой они рисковали превратиться в неплохих, но все же довольно поверхностных граждан единой и неделимой … Более того, развал империи позволил востоку материка превратиться в скопление независимых городов, чьи форма и содержание уже спустя несколько веков существенно отличались друг от друга: вновь монументально-мистический Баальбек, жемчужно-уютные теперь Клазомены, хаотичные, как всегда, Адонаи, суетливо-торговая Приена, разросшаяся за счет разрешенного ныне рынка… И это всё города бывшей империи, а ведь сколько появилось новых поселений, объектов и даже орденов! «Приземлились» скифы, основали свой орден паладины, вернулись и расплодились гильдии магов, повырастали грибами многочисленные монастыри и общины…
Нет никаких сомнений, что уж в плане разнообразия регион только выиграл. Хотя столь же очевидно, что в вопросах безопасности все ухудшилось просто на порядки. Стали происходить непонятные демографические взрывы у новой расы генетических мутантов под названием «орки» – их болотную цитадель регулярно стирали с лица земли, но каждый раз «зевали» момент для нанесения превентивного удара, когда те, расплодившись в пещерах, снова возвращались и возрождали свой Улу-Мулу. Все чаще именно в восточных землях появлялись некроманты и вампиры, конкурируя в причиняемом вреде с так и не искорененными культистами Аримана. Гимерцы окончательно трансформировались в полиэтническую банду, сделав свой городок Аракс сухопутной Тортугой и больше всего враждуя с расправившими крылья гильдиями воров… Даже темные эльфы, уходившие от контакта с империей на протяжении многих веков, стали регулярно вываливаться наружу, неся вокруг себя ауру непонятного людям хаоса, даже если для самих дроу он казался порядком и традицией…
Чем сильнее отдалялись времена расцвета Лидийской империи, тем больше ее идеализировали люди, которых по разным причинам не устраивала жизнь во Фриланде. Некоторые взялись искать в себе лидийскую аутентичность (словосочетание, когда-то вызвавшее бы лишь смех как особо забавный оксюморон), взывать к генетической памяти и изучать исторические записи. Стали формироваться группы, общества, выходить из подполья «хранители традиций», пока в какой-то момент это не привело к почти что полноценному возрождению малой Лидии в исторически верном для этого месте – Клазоменах. Эта малая Лидия, не неся жажды горизонтального расширения и имея достаточно богатый букет приобретенных за время свободного плаванья традиций и знаний – получилась очень даже симпатичной и самобытной. Ненавязчивый зороастризм, сдержанное отчуждение к пьяницам, трудолюбие и внутренняя уверенность в своих корнях – на фоне объективно красивого города, лежащего в уютной гористо-холмистой бухте, все это может лишь привлекать. И даже интересно, на какую глубину и высоту могла бы проникнуть малая Лидия, останься она тогда именно такой – небольшим царством богатства и трудолюбия в райском уголке побережья? ..
Минойцы: не только рога и копыта
Так как этот народ отличается особой скрытностью, преждевременно прочтенная информация о нем вполне засчитывается за спойлер. Не то чтобы здесь скрывались какие-то особые тайны и интриги, однако всем, кто очень нацелен на постепенное раскрытие затуманенных страниц – стоит сначала прочитать хотя бы книгу Огня. Впрочем, необязательно.

Минойцы умудрились, живя буквально на пересечении торговых путей, остаться, возможно, самым таинственным во всем Вендоре народом.

Хаос древности
Минойская цивилизация не имеет строгой исторической последовательности циклов. По сути, это просто соборный термин, абстрактно объединяющий разные культуры разных народов, проживающих на одной территории в разные эпохи.
К МП принято называть минойцами даже самый первый народ, населявший тогда еще полуостров Санторин во времена Первой Попытки. О том народе известно чрезвычайно мало. Считается, что один из богов, игравший в демиурга с местными племенами, хоть и бросил это дело, но определенных успехов добился, и совсем уж дикарями жители полуострова не были. По крайней мере, в финикийских летописях упоминается, что с некими халафами, живущими как раз на Санторине, довольно активно велась торговля, и туда был даже занесен один из культов Ваала, а несколько сакральных построек зачем-то помогали строить халафам таинственные архитекторы из Кемта.
Потом страницы истории размыты, и новое упоминание о Санторине можно найти в олимпийских мифах, но там речь идет уже об острове. Дескать, во время битвы богов с гигантами вовсю разбрасывались островами, бились морями, и это не только сказалось на геологической карте древней Олимпии, но еще и почти начисто погубило небольшую развитую культуру. Если вынести за скобки сомнительную суперсилу богов, можно за этими мифами увидеть масштабные катаклизмы, к которым, пусть и опосредованно, привела как раз Гигантомахия нулевого года. Известно, что олимпийская цивилизация поначалу развивалась больше на западном побережье – на полуострове Арголида и в предгорьях Олимпа, поэтому, видимо, мало пострадала от взрыва вулкана, в результате которого узкий перешеек Санторина и был разрушен, а волна смыла с обоих берегов новоявленного пролива бедолашных халафов, до того момента при поддержке финикийцев активно осваивающих эти земли. Когда природа поутихла и начались активные миграции, олимпийские племена поторопились застолбить хорошие места, и уже во многих источниках упоминается аннексия ионийцев, легко покоривших разоренный остров и постепенно восстановивших то, что не было до основания смыто.
Итак, первый разрыв преемственности произошел. Но через пару веков случился и второй. Пришедшие с севера беженцы, возглавляемые то ли Гераклом, то ли его детьми и называющие себя дорийцами, бесцеремонно потеснили разрозненные олимпийские племена. Об их отношениях будет уместнее рассказать в другой статье, а нас волнует лишь то, что часть дорийцев не поленилась добраться аж до Санторина, где, впечатленная уровнем удобств и величием выстоявших дворцов, успешно обустроилась, оперативно согнав ионийцев обратно на материк.
То есть на смену халафам, явно тяготеющим к финикийской культуре, пришли олимпийские ионийцы, которых вскоре сместили арийские переселенцы. В принципе, это все, что более-менее достоверно известно о древней истории Санторина, ведь остальное, особенно то, что активно расползалось по обычно далеким от правды олимпийским мифам – догадки и домыслы… Когда бесписьменные народы попеременно вытесняют друг друга с одной территории – найти историческую правду едва ли возможно. Да и нужно ли?..

Прожилка открытости и плотный занавес
Короткий этап, информация о котором неплохо сохранилась – связан с воцарением на Санторине легендарного царя Миноса. Но тут другая проблема – личность Миноса овеяна чрезмерным изобилием слухов, как и само его царство. Если о древнем этапе истории острова известно слишком мало, то об этом – слишком много, и в клубке противоречивых мифов не менее сложно докопаться до правды. Уверенно можно утверждать, что при правлении Миноса жители Санторина окончательно оторвались от континентального древа. Они приняли самоназвание «минойцев» в честь царя, заново отстроили город Кносс и немногочисленные поселки, перевооружили армию, буквально с нуля создали флот – одним словом, не просто устроили ребрендинг, а действительно совершили большой цивилизационный рывок, вырвавшись в региональные лидеры.
На протяжении нескольких веков они доминировали в западном средиземноморье, используя стратегию неагрессивной силы. Мощные топоры и секиры, называемые лабрисами, отличные для своего времени луки, умелые тактические ходы – минойцам хватило нескольких локальных стычек с соседями, чтобы показать свое весомое превосходство и не доводить до сражений. В конце концов, данью они не облагали, на земли не претендовали, а единственным требованием к соседним народам была отправка в Кносс определенного числа молодых девушек и юношей. Последнее быстро обрастет жуткими слухами – дескать, в Кноссе их там скармливают какому-то чудовищу. Говорили, что такую информацию предоставляла сама пифия, «видевшая» в лабиринте под Кноссом человека с головой быка, к которому ведут пленников, и слышавшая крики пленниц.
Это пугало народ, молодежь стали прятать, но минойские посланники все равно умудрялись находить самый настоящий цвет наций – умных, красивых и сильных. Где-то упоминалось, что они при этом убеждали не бояться, что, по их словам, выходило, будто это большая честь и важный шаг на пути к единству народов средиземноморья. Но люди больше верили не их словам, а слухам с пифией, да и просто, кому понравится отдавать детей неизвестно куда?.. В конце концов, несколько визитеров более-менее открытого в ту пору Кносса целенаправленно искали там знакомых им «жертв», но не нашли. Значит, так и есть – жрет их чудище окаянное!..
Развязка имела двойной конец. Сначала некий Тесей, приемный сын царя Дориона, сам вызвался на роль жертвы, после чего, по его словам, победил реально существующее чудовище и, убегая, сжег почти все корабли. Олимпийцы, этруски и троянцы перестали платить живую дань – им казалось, что они уже вполне подравнялись по мощи с минойцами, и, пока те восстанавливали флот, понять, что это заблуждение – было невозможно. Скорее всего, дело закончилось бы победоносной для Санторина войной, но вмешались высшие силы – остров снова отутюжило землетрясением, окатило водой и засыпало пеплом соседней Этны.
Вся центральная часть континента запомнит тот год как самый холодный за эру богов – облака дыма и пепла надолго закроют солнечным лучам путь к земле. Но это, конечно же, были мелочи по сравнению с ущербом, нанесенным Санторину… Правда, узнать, насколько все плохо – соседям не удалось: щедро разбросанные рифы не позволяли организовать большую экспедицию, а мелкие мародерские рейды завершались исчезновением смельчаков. Одной группе счастливчиков удалось сбежать, но внятностью и правдоподобием их рассказы не отличались. Якобы, крупные дворцы остались стоять, все остальное сравнялось с землей, а по разбитым улицам бродят уже целые группы людей-быков, нападающих на чужаков…
Занавес закрылся, и Санторин превратился в черную информационную дыру…
***
После взятия Трои некоторые олимпийские лидеры следующей целью видели как раз Санторин, по их мнению – являющийся морской язвой, расположенной слишком близко к Дориону. Он уже восставал из руин, поэтому лучше нанести превентивный удар, все зачистить от предполагаемых монстров и оставить землю желающим – кому-то явно рисковому и уверенному, что снаряд вулкана в третий раз не попадет в одно и то же жерло.
Миною тогда спас только традиционный олимпийский раздор, охвативший победоносную сборную буквально в день взятия Трои. Вряд ли стоит сомневаться, что даже изрядно потрепанная в Мавритании армада смогла бы, при удачном обходе рифов, одолеть лежащую в руинах Миною. Однако дележ трофеев и славы едва не разросся в новую, уже междоусобную, войну, и полноценная сборная Олимпии соберется в следующий раз очень нескоро.
Впрочем, о том, что Санторин остался цел – вскоре перестанут жалеть. Минойцы уже через несколько лет отправили послов в большие города, предлагая мирное сосуществование, рассказали, что им уж точно не до внешней политики, намекнули, что себя в обиду не дадут, и на этом застарелый конфликт был исчерпан. Официальных послов больше не будет, принимать чужаков Кносс отказался, предложив лишь редкие ознакомительные визиты выбранных минойцами людей. Это отсылало ко временам живой дани, поэтому согласились немногие, что всех и устроило.
С тех пор и до самого МП ситуация не менялась. Минойцы изредка принимают посетителей, но требуют строгого соблюдения регламента визита: определяют места, куда можно попасть, а куда категорически нет, сопровождают гостей и приветливо отпускают, прося говорить о них только то, что увидели, а не то, что некоторым хочется слышать.
Уже после первых визитов все узнали, что на Санторине действительно живут минотавры: могучие люди с головами быков. Но отличие от слухов – в том, что их на самом деле относительно немного по сравнению с минойцами-людьми. Статус минотавров определить на глаз сложно, но, кажется, он в целом ниже человеческого – возможно, это своеобразная боевая гвардия.
В свою очередь, минойские наблюдатели находятся во многих уголках Вендора. Они не прячутся, но и не представляются официально – живут себе спокойно, не шпионя, а именно наблюдая за жизнью того или иного народа. Неизвестно, каким образом они передают информацию, ведь наблюдатели за наблюдателями иногда утверждают, что те ни разу не покидали место проживания и уж тем более, не уплывали на Санторин. Впрочем, другие видели и уплывающих…
Известны случаи, когда наблюдателей брали в плен, чтобы выпытать секреты Минои, но те с завидным хладнокровием говорили, что секретов не знают просто потому, что их с детства готовили к миссии наблюдателя, поэтому не допускали ни до одного из мест, которые закрыты для посторонних.
- Что там пытка? Ни один маг не вытащит из нас ни единого интересного для вас образа, - усмехались они в лицо. – А вот за вами через наши глаза сейчас наблюдают. И решают, как поступить: простить за любопытство или дать команду карателю…
Неизвестно, что из этого было блефом. Пожалуй, ничто. Ведь в тех редких случаях, когда любопытствующие шли дальше – им все равно не удалось ничего узнать. Кроме одного: смерть может быть быстрой, если тебя бьют большим лабрисом. Неизвестно, то ли минотавров по Вендору гуляет больше, чем кажется (увидеть карателя – редкость), то ли они могут каким-то образом маскироваться под людей, но факт: за смерть или пытку наблюдателя наглец получает в точности адекватный ответ, даже если у его преступления нет свидетелей, кроме тех, что смотрят глазами наблюдателей.

Главное заблуждение о минойцах – это чуть ли не полное отождествление их с минотаврами.
Поскольку лично сталкиваются с минойскими наблюдателями единицы – по Вендору расползлось заблуждение, будто все жители Санторина – это и есть люди с головами быков (в особо запущенных случаях и наоборот), которые только и делают, что ходят с огромными топорами и рычат. Правда в этом только в топорах, да и то в силу принадлежности минотавров к касте воинов. В остальном – все совсем не так: минотавры рычат только по делу, умеют говорить (правда, всё же с низкими раскатистыми нотками), а их процент к общему населению Санторина к МП составляет от силы 15-20%.
Просто так вышло, что с людьми-минойцами остальные сталкиваются, обычно не зная, что они минойцы, зато о бойцах с топорами, патрулирующих море и даже ставивших на место финикийскую эскадру – слухи ходят стойко.
Думаем, уже можно приоткрыть завесу тайн и упомянуть, что минотавры – это результат одновременно генной инженерии и странного стечения обстоятельств. Подробнее о происхождении – дальше, а пока лучше рассмотрим их поближе.
Итак. Минотавры – это вполне типичные для ушедших веков гуманоиды. Большое количество самых разных генетических слияний было признаком предпоследнего и последнего тысячелетий эры титанов. Уже до средних веков эры богов исчезнет подавляющее большинство смежных видов, не сумев доказать хоть какую-то пригодность, однако короткий ряд наиболее приспособленных и гармонично соединенных видов – останется существовать: кентавры, сатиры, ламии и некоторые другие.
Правда, как раз-таки минотавры будут отличаться от них своим происхождением, но это пока неважно. Главное – понять, что для Вендора в существовании людей-быков нет ничего из ряда вон. Другое дело, что еще нигде и никогда синтезированные (ведь есть и другие их типы, вроде фей) гуманоиды не вели столь организованный и социальный образ жизни. Среди каждого вида попадались разумные представители, большинство – пытались вести совместное существование. Однако на каждого разумного приходилось несколько так называемых «дикарей», живущих в основном инстинктами, а сосуществование строилось на принципах стаи, стада или прайда, но не социальной системы, подобной человеческим.
А вот минотавры вписались в общество Минои, как влитые. Даром, что их создатель не один век скрывал своих странных детей в бескрайних тоннелях подземного лабиринта, в котором жил и сам…

Главное заблуждение о Санторине – это отождествление огромного Кносского дворца со знаменитым лабиринтом.
Может быть, это и не потянуло бы на роль главного, но ведь о Санторине вообще знали мало, и из того, что знали, почти все было заблуждениями, среди которых выделялась модная версия ахейских философов, будто бы огромный царский дворец в Кноссе – это и есть тот самый лабиринт, в котором жил минотавр-пожиратель.
Подобная теория родилась в голове одного из философов, когда тот сразу в нескольких рассказах о посещении Минои обнаружил, что описания дворца сводятся к удивлению и восторгам перед сложностью и запутанностью его многочисленных залов. Часто бывает, что признание получают красивые гипотезы, и с дворцом-лабиринтом вышло именно так. «Лабиринт не подземный, а скрытый! Внутри дворца! Дворец и есть лабиринт!» – нехитрая цепочка своей стройностью пленила многих, быстро заняв место, схожее с тем, что в нашем мире заняла столь же симпатичная при знакомстве и примерно столь же реалистичная теория эволюции. Под теорию философа быстро нашли доказательства (молодежь из «живой дани», говорят, вводили именно во дворец, а пифия видела, как жертвы ходят не только по темным углам, но и по просторным залам, своды которых высоки, а стены – сравнимы с некоторыми храмами Ахеи). Все эти «доказательства» очень легко объясняются, но мы к этому вернемся чуть позже, ибо начать стоит с короткого рассказа о самом первом лабиринте Вендора, который был построен отнюдь не на Санторине.
Он, кстати, и не назывался лабиринтом (это слово появилось уже в Миное ), а был просто лишенной названия частью НИЛа , раскинувшего свои каменные ветви под землей Луксора. Возможно, вы уже читали, что там не один век проводили самые разные эксперименты, и логично, что для наиболее рискованных выбирали отдаленные или защищенные места. Большинство экспериментов по генной инженерии проводилось под землей, для чего гиперборейцы отгрохали там целую сеть исследовательских комплексов, связанных узкими ходами. Это тоже было очень логично: сами экспериментаторы пользовались защищенными портальными ходами, а плоды их трудов были заперты в подземных катакомбах и для выхода на волю должны были преодолеть огромные расстояния, неизбежно встречаясь с другими «плодами» и взаимно самоуничтожаясь. Можно было, конечно, вообще изолировать каждое помещение, и при работе с особо опасными тварями – так и поступали. Но остальные комплексы между собой соединяли по ряду причин. На тот случай, если всегда нестабильные порталы дадут сбой (ученый, знавший схему катакомб, мог добраться до соседа или вообще попытаться прорваться к выходу). Для испытания полученных особей во взаимодействии с другими. Ну, и как послание возможным потомкам – достигнув определенного уровня развития, потомки смогли бы добраться до лабораторий и получить, если не опытные образцы тканей, металлов, соединений или даже живых особей, то, как минимум, теоретические сведения в виде настенной идеографии или символических артефактов.
Когда Луксор был выбран местом создания универсального Ковчега знаний, гуляли мысли добавить в подземный комплекс организованности. Проще говоря, превратить довольно хаотичное скопление самых разных комплексов (строившихся в разное время и с разной степенью интеграции в единую сеть) в продуманную систему подземных залов. Причем соединенных так, чтобы к более опасным знаниям потомки могли добраться на более высоком уровне развития… Но сделать это банально не успели – приоритет был у пирамид, подземным «царством» занимались, кое-что упорядочили, превратив в полезную загадку для потомков, однако в целом эта сеть осталась хаотичным и бессистемным скоплением подземных строений, соединяемых между собой задним числом.
Когда уже в первом веке ЭТ стало ясно, что переформатировать подземные катакомбы не получится, саму идею сумел переосмыслить один из жрецов Урана. Он предложил построить независимую копию Луксорских катакомб в другом месте, и уже там все строго организовать как загадку, строго учитывающую уровень посетителя.
Получив одобрение, жрец выбрал место строительства (на полуострове Санторин) и приступил к работе, бесцеремонно согнав себе в помощь (в роли грубой силы) немало местных жителей. Этот жрец вообще отличался высокой степенью идейности, обычно не сомневаясь, что цель оправдывает средства и слывя еще в Луксоре автором-исполнителем чрезвычайно сложных и жестких экспериментов над людьми, животными и монстрами.
Уже в процессе строительства своего подземного комплекса жрец ощутил привычный исследовательский зуд и вновь взялся за эксперименты. Но теперь его осенила новая мысль. Что, если идею дополнить ее же инверсией? Не только комплекс подземных залов, полный полезных знаний, соответствующих уровню сложности прохода к ним, но еще и своеобразный тест развития для тех, кто в этом комплексе создан!.. Сумеет выбраться из-под земли та или иная бестия – пускай получает свободу. Сложность входов-выходов имеет разный характер, и существу придется продемонстрировать комплекс умений, навыков и способностей самого широкого спектра. На одной ловкости или силе далеко не уйдешь – потребуются определенные умственные способности. Но и хромоногие умники сгинут в катакомбах, не умея прыгать, ползти или карабкаться…
Жрец увлекся новой идеей, которая столь ажурно сплела две его страсти: не просто строить и проводить эксперименты, а строить с удивительно тонкой синхронностью с экспериментами. Есть неподтвержденное мнение, что название «лабиринт» появилось именно тогда, и метафора с двуострым лабрисом заключалась не в том, что ходы раздваивались, а в том, что подземные катакомбы Санторина слили воедино, нет, не два любимых дела его творца, а два смысла: вход и выход… Впрочем, это мнение частное, и доказательств не приводится.
Охваченный идейной эйфорией, жрец будет строить свой лабиринт почти включительно до нулевого года, но, вынужденный восстанавливаться под сенью ауры Урана, улетит в Гиперборею, где, стремясь поскорее вернуться к обожаемому детищу, напросится в служители храма Меру – туда, где ближе к Урану просто некуда. Это произойдет в первом году эры титанов, и можно догадаться, что на Санторин жрец не вернется.
***
Точнее, вернется, но уже не вполне он… Уран в момент взрыва исполнит главное желание оказавшегося рядом человека, и тот мгновенно очутится в своем лабиринте, готовый проводить новые эксперименты. Вот только Уран считает с ауры жреца еще немало информации, которую по традиции воплотит в реальность: любитель соединять живые формы – на своей шкуре узнает, каково это, потому что волей случая (ну да) будет портирован в тот зал, где томился бык, ожидавший экспериментов над собой. Их тонкие тела странным образом сольются и сформируют единое нечто с телом человека и головой быка. Это разделение довольно условно: у «человеческого» тела бычьи голени и копыта вместо ног, чересчур мощная грудная клетка и мускулатура рук, а «бычья» голова неуловимо несет в себе черты человека разумного; при этом, рост существа превышает три метра, связки способны издавать рокочущую речь, а память чиста, как у младенца…
Мы пропустим интересный и сложный этап самоосознания этой личности, ведь нас в данном разделе волнуют лишь дворец и лабиринт. И в частности, тот момент, когда над вторым вырос первый.
Тут самое время вспомнить, что лабиринт не был единственным сооружением Санторина, возведенным приезжими зодчими – два десятка поверхностных построек смотрелись на убогоньком местном фоне прекрасными исполинами. При их создании архитекторы далеко ушли от стандартов Луксора, выбрав проверенный временем гиперборейский стиль: с колоннами и большим количеством как мягких, так и строгих линий. Именно отсюда станут в будущем черпать вдохновение ахейские зодчие, поначалу отстававшие от минойских коллег более чем серьезно. Правда, ахейцам, изучая опыт соседей, придется иметь дело с частично обвалившимися сооружениями – те, хоть и строились с учетом сейсмической уязвимости региона, но на репетицию Апокалипсиса рассчитаны не были: эру богов «на ногах» встретит чуть больше половины зданий – остальные будут или завалены, или сильно потрепаны.
Основная часть строений приходилась на ту же зону, под которой располагался лабиринт. Когда на Санторин пришли ионийцы, они предсказуемо освоили самые величественные здания, сделав эту местность своим центром. Они, как смогут, восстановят строения, сделав в них храмы олимпийским богам и общественные учреждения. Из ближайших карьеров, служивших ресурсной базой лабиринта, ионийцы натащат камень и успеют понатыкать между исполинами свои домоподобные поделки.
Когда дорийцы сгонят на континент ионийцев, начнется новый этап загаживания поверхности. Правда, дорийцы, еще храня кое-какие знания Гипербореи, гармоничнее встроят свои творения в архитектурное панно Канути (как называли эту местность еще до ионийцев), как бы компенсируя то, что сам Канути переименуют в Кносс.
Еще позже, когда жрец, назвавший себя Астерием, получит полный контроль над островом, будет предпринята смелая попытка превратить все это вразнобой застроенное пространство в хотя бы нечто относительно единое. И первым шагом станет возведение вокруг огромной площади не менее огромных стен. В их задачу входила никоим образом не защита (на Санторине и доселе, и после – никогда не будет городских стен), а элементарная маскировка – стены очень хорошо скрывали фантасмагорическую каменную солянку, особенно несуразную издали. Изнутри же пространство постепенно приводилось в порядок, превращаясь в огромный комплекс строений, переходов, водоемов, каналов, площадей, навесов, колонн и прочих архитектурных элементов.
Именно единые стены и большое количество крыш позволят назвать Кносский комплекс дворцом. А с лабиринтом его спутают в первую очередь из-за сложности внутренней логистики. Причем сложность будет заключаться в переизбытке ходов и дверей – если в лабиринте иногда будет присутствовать их нехватка, то во дворце – наоборот. И это легко объясняется, если помнить, что зодчие очень серьезно оценивали сейсмическую угрозу. Раз уж лабиринт, прочно встроенный в землю, и то практически всегда имел запасные ходы, то поверхностные сооружения просто обязаны были учитывать вероятность завала сразу нескольких проходов. Поэтому почти в любой точке дворца есть три-четыре варианта продолжить путь, а два прохода, лежащие почти рядом – могут стать отправной точкой для радикального расхождения дальнейших путей. Просчитать это заранее – нет никакой возможности, поэтому еще вопрос, где проще заблудиться: в строго продуманном подземном лабиринте или в пронизанном хаосом дворце, лежащем на уровень выше. Кстати говоря, известно не менее четырнадцати точек соединения между ними, что, вероятно, тоже сыграло свою роль в заблуждении философов: раз во дворце есть подземные ходы, то это, наверное, и есть его подземная часть… Жаль, им не удалось пообщаться с Тесеем, ведь тот бы неслабо их удивил, сказав, что «подземная часть» дворца-лабиринта – превосходит его кратно буквально во всем: от монументальности внутренних строений до элементарной площади и протяженности ходов.

Зевс не имеет никакого отношения ни к Миносу, ни к расцвету Минои
Олимпийская культурно-жреческая пропаганда всегда отличалась агрессивностью. Подобным грешили многие боги, стремясь замкнуть всю космогонию на себе и своих пантеонах. Но обычно это имело сравнительно локальный характер и распространялось только на свой народ, олимпийцы же очень смело поставили равенство между своими мифами и всем Вендором. Подробнее об этом поговорим в другой статье, но нельзя было не обмолвиться и здесь, ведь согласно олимпийским мифам – именно Зевс стоял у истоков расцвета минойской цивилизации ее короткого классического периода.
Вроде как это именно он, приняв облик быка, похитил и совратил молодую финикийскую девушку царских кровей, после чего у той родился мальчик Минос; он и станет царем-реформатором, при котором Санторин взлетит до звания первой державы региона. Может быть, олимпийцам было проще так думать, отправляя свою живую дань, может быть, это была продуманная информационная политика, как бы добавляющая Санторин в исконно олимпийское лоно перед возможной аннексией – неважно. Главное, что на самом деле Зевс к этой истории с быками и финикиянками не имел никакого отношения, и нам, даже в общих чертах знающим об Астерии – легко восстановить картину событий.
Финикийская царевна Европа действительно была совращена быком, но вполне себе в рамках приличий, если, конечно, это слово хоть как-то соотносится с зоофилией. Жители Санторина стремились форсировать свое развитие, и договор с финикийцами, пообещавшими в короткие сроки построить флот в обмен на внедрение своей крови в правящую династию – был очень даже официальным. Флот построили, молодую царевну привезли на остров, а через год у нее родился первенец, которого назвали Миносом.
При знакомстве с олимпийским мифом, наряду с остальными, возникает вопрос: зачем местному царю Астерию принимать чужеземку с тремя сыновьями от быкующего Зевса как жену? Из одного лишь уважения к громовержцу? Неубедительно. Другое дело, когда царствующий Астерий осознанно подбирает себе жену, чтобы оставить прямых наследников и уйти в тень. А то, что зачать удалось лишь в форме быка – так это небольшая кармическая трагедия жреца-экспериментатора, но уж никак не сексуальная разнузданность Зевса.
Самое время рассказать, что Астерий может существовать в трех формах: человеком, быком и их гибридом. В обеих чистых формах он лишен любых своих могучих образных способностей, да и просто не может долго обходиться без смены облика, вынужденно их чередуя. Зачем и почему Уран такое проделал со своим верным жрецом – Астерий и сам догадается не сразу, а нам и подавно рано об этом знать. Ограничимся тем, что Астерий примет решение вернуться в лабиринт в облике гибрида, но сосредоточив в своих руках всю полноту управления населением Санторина.
За время своего прямого правления в облике человека он достиг мощного рывка в развитии народа, но, вынужденный скрывать свою суть, понял, что нужно хотя бы формально отстраниться от правления, посадив на трон достойного царя. Таким станет его сын, Минос, зачатый Астерием в форме быка (Европа спала под действием мощных чар, а Астерий постарался не увлекаться, ибо и чары не спасут от пробуждения, когда тебя имеет бык), после того, как три месяца проб в форме человека не дадут ни малейших результатов. Астерий с юных лет воспитывал в Миносе мудрого будущего царя и в этом деле преуспел: мальчишка начнет править с четырнадцати, и вмешательство отца будет не столь активным, как он себе планировал. Раз в несколько лет Минос будет уходить в лабиринт, чтобы пообщаться с отцом напрямую и перенять новую порцию знаний и умений; иногда он будет слышать указания дистанционно, но в остальном Астерий даст сыну достаточно свободы, и тот сумеет сполна оправдать доверие, выведя санторинскую цивилизацию на первые роли в регионе.
Хуже, что Мидасу передался чрезвычайно запутанный генный набор отца, и это наложит суровый отпечаток на его личную жизнь. Семя Миноса будет нести такой насыщенный и сложный коктейль чужеродной информации, что скорая смерть его партнерш перестанет удивлять – для тех это станет аналогом мощнейшего венерического вируса, с которым, в отличие от ему подобных, бороться не получалось. Именно поэтому первые годы жизни с супругой Пасифаей пройдут у Миноса в платоническом режиме – за это время умрет от болезней два десятка его любовниц, зато царица не пострадает.
Выручит царя странствующая волшебница Прокрида. Она вылечит болезнь, но попросит Миноса воздерживаться еще какое-то время во избежание рецидивов. Тот, как водится, не выдержит, разделит ложе с женой, и их первенцем станет еще один гибрид – маленькая копия дедушки Астерия с тельцем человека и головкой теленка. Минос будет шокирован, даже зная всю правду о собственном происхождении. Он попросит совет у отца, и тот посоветует лично принести ребенка к нему в лабиринт вместе с тремя одинокими женщинами.
Можно предположить, что через этих женщин то ли Минос, то ли сам Астерий увеличат число маленьких минотавров в четыре раза. Точно известно, что сам царь в последующие годы поможет Пасифае родить ему целый выводок совершенно нормальных детей, а в лабиринт и начнут свозить чужеземцев. Причем если роль девушек можно представить легко, то юноши могли быть как прикрытием планов, так и возможными наставниками для подрастающих минотавров. Либо Астерий попросту научился вкладывать нужный генный набор в них, и в оплодотворении вообще не участвовать… Скорее всего, этот необычный демиург решил совместить две линии развития, и не только положить начало новому виду, но еще и обогатить генный набор самих минойцев-людей, для чего «гостям-узникам» лабиринта следовало иметь множественные внутренние связи.
 Неважно – главное, что через несколько десятилетий минотавров стало достаточно для независимого существования, а в кровь минойцев будет впрыснуто немало элитной крови отобранных для этой цели чужеземцев.

Лабиринт будет домом для минотавров, согласно всем старым принципам Астерия: понял, как выйти – достоин свободы.
Около века минотавры жили в лабиринте, не сумев проявить достаточно знаний и умений, чтобы выбраться на поверхность. Они слишком много генов хватанули от быка, и поначалу умом и сообразительностью не отличались, раздражая Астерия, разглядевшего в них потенциал новой расы. В то время как обычные люди – дети чужеземцев – за редким исключением выбирались на поверхность, где вскоре занимали хорошие должности, минотавры не только не рвались наружу, но и не показывали никаких перспектив осуществить это и при большом желании. Они путались в ходах, гибли, натыкаясь на логова давно и безнадежно застрявших тут чудовищ, а проходы, закрытые загадками любого типа – вызывали между рогами короткие замыкания при попытках их разгадать. Астерий уже собрался сделать ставку на минойцев, махнув рукой на людей-быков, оказавшихся уж очень ухудшенной его копией, когда в амбициозные планы по созданию единого культурно-исторического пространства  вмешалась стихия. Извержение, помноженное на землетрясение и цунами, не только смело львиную долю поверхностных достижений, но и добавило пару десятков выходов наружу лабиринту. Минотавры то тут, то там выбирались на поверхность, переставшую быть недосягаемой, а Астерий, морально сокрушенный происходящим в целом, посчитал такой способ получения минотаврами свободы – знаком богов.
И вскоре выяснится, что, интегрированные в общество людей, минотавры не только становятся послушными и верными помощниками, но еще и очень быстро перенимают модели поведения, привычки и навыки. Интеллектуальные задачи перед ними ставить не стоит, но все, что поддается внешнему копированию – минотавры постигают даже проворнее людей. С учетом их существенно большей физической силы, это открывало новые перспективы перед разочаровавшимся было жизнью Астерием. В минотаврах он увидел и надежду, и инструмент реализации этой надежды – с помощью нескольких сотен послушных силачей можно было восстановить разрушенные здания, отстоять остров от заглядывающихся на него соседей и заложить фундамент будущего синтетического общества Санторина.

Лабиринт сохранится до МП, причем в той же роли экспериментального центра.
Во-первых, в лабиринте будут «генерироваться» новые минотавры, и туда же будут уходить умирать старые, давая пищу теории, согласно которой лабиринт ассоциируется с царством мертвых. Во-вторых, многие минотавры будут там работать и в зрелом возрасте, благо, восстанавливать, достраивать и улучшать – всегда найдется где. Ну, а в-третьих, лабиринт никогда не жил одними лишь минотаврами, поэтому ничего странного нет в том, что в этих подземных катакомбах Астерий будет веками проводить новые эксперименты самого разного профиля.
Он будет изучать вирусы и создавать вакцины, раздавая их затем через наблюдателей нужным людям разных стран. Он создаст новый сплав, который получит название санторит и статус необычного, качественного металла с характерным блеском. Он откроет здесь мастерские, где лучшие умы будут изобретать если не революционные, то вполне авангардные предметы широкого спектра применения – живущим в самоизоляции всегда нужно хорошо работать и головой, и руками для полноценного импортозамещения.
Но, само собой, немало времени у Астерия будут забирать и генетические эксперименты. Узнавший на себе их последствия, он стал отзывчивее и мягче к объектам исследований, однако это не помешало сотворить несколько десятков вполне любопытных бестий, способных размножаться самостоятельно. Популяция некоторых будет сдерживаться во избежание нарушения баланса, кто-то окажется тупиковой ветвью, продемонстрировав полный иммунитет к приобретению навыков и опыта, пару-тройку видов Астерий, убедившись в их безобидности, отправит за пределы острова, а кого-то оставит и тут – свободно бегать по лабиринту, пытаясь найти из него выход.
К МП это сумели сделать мантикоры, скорпикоры, горгоны и еще пару отдельных представителей видов, не сумевших пока выбраться наверх в достаточном для автономного размножения количестве. Все три упомянутых вида довольно прочно вошли в жизнь островитян, и не встретить их, гостя на острове – просто невозможно. А внимательный взгляд непременно выявит и до полудюжины одиночных мутантов, в которых отметит относительную благовидность – Астерий небезосновательно относит себя к перфекционистам, поэтому плоды инициируемых им мутаций – редко несут даже самые незначительные элементы того, что мы называем уродством.

Общество Минои выстроено по принципу сочетания твердой дисциплины и маленькой лазейки свободы для самых одаренных.
Сам по себе Астерий – суровый сторонник порядка, и его лабиринт – яркое тому подтверждение: стройные и строгие геометрические линии, следование закономерностям и четкая функциональность. При этом еще Тесей отмечал, что выбраться из лабиринта ему помогла не столько Ариадна, сколько иррациональность, просто незаменимая в некоторых уголках подземного царства. На сотню просчитываемых ходов неизменно приходилось два-три совершенно нестандартных, что не позволяло вычислить единый алгоритм всей структуры в целом.
Таков же был и характер Астерия, который он постепенно перенес и на все общество Минои. По мнению великого жреца и ученого, недели расчетов должны оплодотворяться мгновением иррационального озарения, и только такое сочетание способно приносить наилучшие результаты. Наверное, поэтому в Миное, чья социальная жизнь была расчерчена строгими традициями и законами, существовал целый ряд лазеек, которыми могли пользоваться обладатели самых гибких разумов. Такие могли быстро обходить, по сути, кастовую структуру общества, высоко взлетая на специально для таких личностей оставленных социальных лифтах.
Будущие пары подбираются родителями задолго до совершеннолетия, но особо яркая любовь, вспыхнувшая между двумя не предназначенными друг другу юнцами – достаточно веский повод закрыть глаза на традиции. Сын кузнеца скорее всего будет кузнецом, но, если проявит очень уж явный дар мореплавания (разумеется, сбежав на корабль) – получит не наказание, а «билет» в море. Причем и в этих, и во всех других случаях главное – это уровень необычности дара, чувства или другого ключевого параметра. Грубо говоря, Астерий создал строгие правила для всех, все стригутся под одну гребенку, а гении вроде как должны обладать таким уровнем дара, что выбьются из ряда вон сами, и только тогда их нужно поддержать и поощрить.
Сдерживающим фактором служит отсутствие прецедентного права. То, что один миноец доказал свое право выбиться из системы – не несет никакой пользы другому минойцу даже в случае полного повторения всех условий ситуации. Да, пускай ты тоже любишь не ту, кто тебе предназначена, но вдруг твое чувство в разы меньше или ты просто в плену наваждения, гормонов или приворота? Так почему тебе должно помогать добытое не тобой право другого, заслужившего свою любовь лично?..
В каждом правиле есть исключение, но то, что твой случай относится к нему – нужно доказать либо стройным обоснованием, либо делом (скажем, показав, что ты реально крутой мореход, а кузнец плохой), либо прохождением Суда Миноса, считающегося одновременно последним шансом избежать наказания и самим наказанием, если дух Миноса (на самом деле – Астерий) решит, что подответный его заслужил. Как проходит Суд – несложно угадать: подответный входит в специальную секцию лабиринта, и с этого момента людской суд перестает иметь над ним силу. Некоторые боятся лабиринта и соглашаются с приговором суда людей (радамантов, как их здесь называют в честь младшего брата Миноса, отвечавшего как раз за судебные вопросы и по делу слывшего абсолютно справедливым), опасаясь, что Минос может наказать их суровее. Уверенные в своей правоте идут в лабиринт, где могут столкнуться с чем угодно, в зависимости от степени вины, уровня самобытности и настроения Астерия. «Лабиринт Миноса» хоть и относительно невелик, но блуждать в нем можно годами (прецеденты бывали, ведь воды, грибов и мелких зверюшек тут вдосталь), как можно нарваться на шальную тварь, которым в дальнем углу оставлен проход для тех случаев, если в лабиринт пойдет особенно наглый преступник. Но можно и не только быстро найти дорогу к выходу (вышедшие говорят, что путь им указывают иногда сразу, иногда после телепатического общения), а еще и получить какие-то особые советы или важную информацию.
Общественная система Минои, положа руку на сердце, гораздо стройнее и справедливее многих других, признанных в Вендоре. Жаль, что не всем она подойдет уже хотя бы потому, что мало где найдется такой многогранный и могущественный отшельник, тысячу лет возящийся со своим народом.

Архитектура Санторина сильно изменилась после извержения Этны.
Наверное, нет нужды уточнять, почему. Под завалами тогда погибло так много людей, что повториться это попросту не должно. Астерий выбрал два типа основных архитектурных парадигм и позволил им сосуществовать. Первый базировался на монументальности и сейсмоустойчивости – здания, выстроенные до ГГ, устояли и при землетрясении, вызванном пробуждением Этны, значит, нужно было достроить таких колоссов на будущее, что было не самой утомительной задачей для гениального архитектора, имеющего под рукой тысячи мощных рук минотавров.
Второй принцип был буквально противоположным – подобно тому, как на подверженном землетрясениям Синае ставили легкие домики из бумаги и тканей, на Санторине тоже старались делать стены и крышу максимально безопасными. Именно поэтому жилая Миноя была почти всецело одноэтажная, черепице предпочитала тростник, а стенам – плетни, покрытые тканями или промазанные тонким слоем глины. На фоне этих коротышек истинными великанами смотрелись общественные здания. Именно они должны были защитить минойцев в случае нового разгула стихий – легкие домики приносились бы в жертву сами, зато не забирали за собой жизни хозяев, которым в зависимости от сценария катаклизма предписывалось идти либо в мегалитические постройки дворцового комплекса, либо в подземный лабиринт.
Кстати, дворцовый комплекс, о котором мы немало говорили, сохранился до МП в лучшем виде – он так и остался торжеством хаоса, раздражающим Астерия, у которого до грандиозной его перестройки никак не доходили руки. Это и неудивительно, ведь в свободное время подземный царь занимался собственным детищем – лабиринтом – доводя его до совершенства: когда беспрецедентной силой мысли, когда валом крепких рук подопечных. В итоге, к МП Кносский лабиринт может быть безусловно отнесен к списку главных рукотворных чудес Вендора. Это полноценный город: со своими многоэтажными храмами и мастерскими, с научными лабораториями, со всесторонне защищенной библиотекой и жилыми кварталами. Только этот город расположен под землей. И не просто расположен, а в удивительном геометрическом танце, разгадать гармонию которого суждено немногим.

Военная доктрина Минои – оборонительная, но решительная.
Канули в Лету те времена, когда Астерий мечтал о едином западно-средиземноморском пространстве. Пути народов разошлись так далеко, что сплести их воедино не представлялось возможным. И в такой ситуации оставалось либо рвать жилы, ввязываясь в геополитические дрязги, надеясь, что именно тебе повезет победить остальных и навязать им свой уклад, либо сосредоточиться на внутреннем развитии, пользуясь определенной рифовой защитой и совершенно однозначной неприступностью лабиринта, которая и отпугивала от Санторина всех завоевателей. Какой смысл тратить здесь войска, сражаясь против людей и мутантов, если они всегда могут уйти под землю, а потом терзать набегами оттуда большой гарнизон или запросто уничтожить малый?
Поэтому Миноя практически не знала войн – лишь пара морских столкновений с финикийцами и капитолийцами и долгая череда побед в стычках с пиратами. Причем победа минойской эскадры над финикийской была просто обескураживающей, ведь те считались морскими владыками, а минойцев и вовсе – сами ставили на весла и под парус. На время это ухудшит отношения, но, как и в более позднем конфликте с Ланистой – быстро разрешится: минойцы пояснят, что защищали свои интересы и развивать успех не планируют, и проигравшие стороны оба раза согласятся забыть об инциденте. Они понимали, что достичь даже чисто морской полной победы им не удастся, ведь, согласно доносам, жители Санторина оборудовали для кораблей неприступные убежища в гротах и пещерах. Зато новый виток конфликта ставил их торговые перевозки под удар – минойцам, чей остров лежал так близко к главным водным торговым артериям, было по силам навести страх на все средиземноморье.
А поскольку потенциальные противники проявляли благоразумие, происходило ровно обратное – в зоне своего влияния минойцы строго следили за порядком, топя все пиратские корабли, которые догоняли, и слывя в их кругах самой страшной угрозой. И слывя по делу, ведь грабителей, согласно законам Миноса, надлежало уничтожать (или отпускать в лабиринт со связанными руками, если убедят, что иначе «ну вот никак нельзя было и все из лучших побуждений»), чем минотавры – боевая гвардия Санторина – и занимались без малейших терзаний, изредка оставляя кого-то в живых для суда Миноса.
Ближе к МП огромную ошибку допустит король лесных эльфов Хайронеус. Нуждавшийся в короткой победоносной войне, он почему-то посчитал, что самая удобная цель – это именно минойцы. Кораблям эльфов едва дали подойти к берегу, а затем наглядно продемонстрировали боевую мощь жителей острова, заставив позорно капитулировать. Выжившие пехотинцы из числа немногих, оказавшихся на берегу, затем с мрачными лицами рассказывали, что им пришлось столкнуться с многоуровневой боевой системой, включавшей самую разную магию и идеальные тактические ходы неизвестного полководца, управлявшего десятками отрядов и групп. Эти отряды пестрели не только ожидаемыми минотаврами разной специализации, но и десятками неизвестных или малоизвестных тварей, обладавших уникальными способностями.
Надо заметить, что ударная армия эльфов была относительно компактной и узкоформатной, поэтому эпичность победы преувеличивать не нужно. Но, как бы то ни было, после разгрома эльфов, подчеркнутого видимым нежеланием кровопролития, к минотаврам (не забываем о стереотипах) стали относиться с повышенным уважением и опаской. Те же – еще сыграют свою роль в каскаде событий последнего года, и эта роль будет сыграна с достоинством.

К оглавлению






























Варвары: взболтавшие Междуморье
Здесь мы рассмотрим некоторые явления и факты, связанные с варварскими народами так называемых Смутных Земель (или Междуморья): галлами, саксами и алеманами.

Чтобы вести речь о варварах западного Междуморья, для начала нужно познакомиться с коренным народом этой местности – фракийцами.
Судить о фракийцах объективно – задача проблематичная, ведь этот народ, не обладая собственной письменностью, еще и был сравнительно рано ассимилирован другими, растворившись на просторах времен и оставшись в памяти лишь опосредованно – через источники других народов. А поскольку фракийцы оказались еще и чрезвычайно пластичным этносом, легко перенимающим чужие особенности и традиции – неудивительно, что хазарский взгляд на них сильно отличается от ахейского, а скифские или галльские представления имеют мало общего с вышеназванными. Более того, даже внутри хазарского и ахейского исторического сообщества одновременно существуют разные мнения, зависящие от принадлежности историка к той или иной школе. В Итиле, например, есть желающие считать, будто именно хазарский союз превратил фракийских дикарей в образованный и толковый народ, но в противовес им существуют сторонники преемственности от древней цивилизации, старающиеся максимально возвысить фракийцев, чтобы видеть хазар не поздними выскочками, а наследниками великого народа.
В Ахее второе течение непопулярно – тут все склонны считать северных соседей диким (по сравнению с собой-любимыми) народцем, а отличия заключаются в посыле. Рациональная школа снисходительно относит фракийцев к тупиковой ветви единого корня древних пеласгов. Дескать, как же здорово, что на схожий фундамент в Элле (древней Олимпии) легли такие замечательные ахейцы и ионийцы, а не кельты, сканды и скифы – результат налицо: одни стали культурным центром, а другие – превратили Междуморье в Смутные Земли. Кроме этого подхода, есть и два мистических взгляда. Первый называет фракийцев «запасным вариантом богов» на случай, если бы Олимпийская попытка не увенчалась успехом, и понадобилось иметь под руками человеческий материал для второго шанса. Другая же теория, во многом более похожая на правду, предполагает, что Фракия стала своеобразным полигоном богов для отработки ряда культов, традиций и парадигм, которые, обкатавшись на фракийцах, были затем отвергнуты, либо внедрены и в Олимпии.
Косвенным подтверждением последнего мнения можно считать действительно наблюдавшуюся последовательность некоторых культов. Свои первые шаги как бог войны делал именно во Фракии Арес, оттуда же пришел разгульный и оргиастический культ причащения вином Диониса-Вакха, даже Аполлон-целитель отметился сначала за Альфийским хребтом, перед тем как этот свой культ принести в Олимпию, и это лишь обнаруженные примеры… С другой стороны, кто знает: может быть, упомянутые культы были одновременно внедрены по обе стороны хребта, но просто в Олимпии получили продолжение, а потому их самые древние этапы были затерты поздними, в отличие от заброшенной богами Фракии?..
Как бы то ни было, есть ряд почти бесспорных положений, которые мы и приведем.
Единой богиней-демиургом что пеласгов, что фракийцев – являлась Эвринома, почитаемая везде как богиня-мать. Ряд богов Олимпийского пантеона успел отметиться во Фракии россыпью культов, как правило, весьма архаичных. После АрДо, фракийцы остались фактически брошены богами и развивались самостоятельно. С первого по седьмой век происходила последовательная ассимиляция фракийцев самыми разными племенами, что в итоге разорвало относительно идентичный изначально этнос на разные народы.
О последнем тезисе можно поговорить подробнее…
Первыми в Междуморье пришли дорийцы в середине первого века ЭБ. Никто из богов, выбирая места для расселения гиперборейских беженцев, не рискнул увязывать долгосрочный проект со столь уязвимой для стихий местностью – равниной, лежащей между двух морей. Зато дорийцы, чей путь не имел строгих конечных ориентиров, спокойно пошли на юг и на какое-то время осели во Фракии, где на плодородных землях сносно трудились аборигены, уступающие в военном отношении достаточно, чтобы плоды их трудов дорийцам могли доставаться даром – в знак уважения перед их силой. Ахейцы, одинаково неблагосклонные и к дорийцам, и к фракийцам – предлагают считать, что именно здесь дорийцы окончательно растеряли гиперборейское наследие, два поколения прожив с народом, который, хоть и умел обращаться с золотом, в вопросах архитектуры, культуры и образования находился на очень низких ступенях. Затем дорийцы ушли в Фессалию, прихватив с собой часть ассимилированных фракийских элит, а фракийцы остались сами по себе – без части элит, но зато еще не брошенные богами и обученные неплохо сражаться дорийцами и, судя по всему, их легендарным наставником Гераклом.
Последнее пригодилось, когда в Междуморье начали с разных сторон набегать переселенцы и беженцы из самых разных уголков Вендора, превращая местность в этнический блендер. Сканды, скифы, русичи, пеласги Фессалии, затем эолийцы Фессалии, потом часть не желающих становиться илотами ахейцев, еще позже – те гиперборее-аджарские последователи клана Дану, что не пожелали воевать с фоморами или жить на их болотистом острове… Все они уступали фракийцам числом и были в целом равны в общей боевой мощи, поэтому, вместо вытеснения аборигенов, в Междуморье происходило общее слияние и смешивание этносов. То, что получалось на выходе, долгое время продолжало называться фракийцами, но на деле представляло собой все более непохожие этносы на фракийской основе, но с рядом продолжающих рост отличий. Традиции позволяли отличаться, ощущать более отточенное единство, поэтому большинством переселенцев почитались, и, даже имея возможность поменяться, они обычно сохраняли именно старый уклад.
Главный принцип разделения был географическим. Скандские переселенцы предпочитали северо-западную береговую кромку, кочевники – южную и восточную, радуясь мягкому берегу Понта, ахейские беженцы заселяли северные предгорья Альфы, соседствуя с кельтскими (тогда еще гэльскими) переселенцами, которые держались поближе к облюбовавшим побережье беженцам клана Дану… На фоне всего этого выделялось сравнительно чистое фракийское ядро, которое, будучи все менее дружелюбно настроено к мигрантам, сохраняло для себя центральную часть Междуморья. В середине шестого века только они еще продолжали называть себя фракийцами, но затем, после череды локальных войн, станут жертвами нового расслоения, вследствие чего и возникнет новая идея, объединяющая их и группу осевших кочевников в народ, назвавший себя хазарами.
***
Итак, фракийцы с точки зрения истории стали этническим и демографическим материалом для создания нескольких десятков племенных групп, которые затем кое-как соединились в племенные союзы, образовав то, что пока с натяжкой можно назвать этносами. Общего уровня собственной культуры не хватило, чтобы стать стержнем единой цивилизации, и еще до выхода на уровень нации фракийские племена оказались разорваны на новые этнические образования, поддавшись более мощной социокультурной гравитации переселенческих гнезд.
При этом фракийское наследие распределилось между ними, в зависимости от близости культурного кода. Некоторые боевые и социальные традиции, наслоившись на переосмысление скифского конного дела, серьезно отразились на укладе сарматов. Скифы, вероятно, именно от фракийцев унаследуют татуировки, которые станут важной частью их культуры. Традиция дароподношения, связывающая людей нитями сопричастности, прочно вписалась в хазарский код. Склонность пить крепкое вино и считать мир местом страданий – достанется племенам скандского и кельтского происхождения, наряду с культом вождей, считающих себя центром племенного мирка…
Да, не везде это были исконно фракийские традиции, но в любом случае этот народ стал неплохим буфером обмена для окружающих его этнических групп, в коих и растворился почти без осадка, зато добавив особенностей привкусу каждого.

Племенной строй, долгое время сохранявшийся в варварских племенах – отголосок именно фракийского влияния.
Этот тезис требует пояснения. Ведь человек, знакомый с историей вендорских народов, скажет: если фракийское влияние, то почему наиболее глубоко унаследовавшие традиции этого народа хазары – пришли к совершенно иному укладу со своими «советами отцов-основателей» и беспрецедентной сетью национального посредничества, а остальные вдруг остались на племенном уровне?
Свою роль сыграло сочетание факторов. Да, фракийцы жили племенным укладом, и те, что трансформируются в хазар – особенно. Но стоит напомнить, что хазарский Каганат был во многом инициирован торскими мигрантами, которые подошли к новой идее основательно и изначально строили общество нового уровня, опираясь на опыт других государств и народов. И вот, несмотря на всю осознанность этого акта, на заранее созданные общественные модели, классическая Хазария – это как раз отнюдь не Итиль, а большое количество практически автономных скопищ, живущих не племенным строем, но достаточно четкой структурной ячейкой со своим ядром.
Теперь рассмотрим остальные племена Междуморья. Казалось бы, мигранты часто предпочитают селиться поближе друг к другу, создавая анклавы или области компактного проживания. Но в данном случае так происходило далеко не всегда, ведь заселение происходило поэтапно, было растянуто во времени, а расселялись малые группы схожих корней, хоть и в примерно одной области, но среди фракийцев, и часто смешиваясь с ними. Поэтому, до того, как очаг, скажем, скандских мигрантов или кельтских – мог дорасти до этноса, большая его часть уже размешивалась с фракийцами, теряя и без того не всегда идентичное другим самосознание. Ведь ни сканды, ни кельты – в ту пору едиными нациями не были, да и, если что, на родине, в общем-то, тоже недалеко ушли от кланово-родового уклада…
Так что, с середины седьмого века, когда слово «фракийцы» перестало звучать как признак хоть какой-то принадлежности, на территории Междуморья проживало полторы сотни племенных групп, зачастую схожих с соседями по ряду традиций и ценностных систем, но предпочитающих автономное социальное устройство с вождем во главе. Другое дело, что жизнь все равно заставит интегрироваться, и создание племенных союзов, которые будут стараться дорасти до народности – вопрос лишь времени.

Новообразованные этносы, хоть и сохранили немалую часть традиций народов-доноров, отличаются от них значительным генетическим разнообразием, даже не считая фракийские вливания.
Проще говоря, галлы – это отнюдь не кельты + фракийцы, а саксы – это не сканды + фракийцы. Генетическая карта любого этноса Междуморья очень разнообразна. Галлы, к тому моменту, когда выделились из других племен как единая общность – уже несли в себе богатые струи олимпийцев Элиды и Лаконии, а позже впитали и некоторое капитолийское влияние. Саксы и алеманы, наряду с действительно мощным скандским стержнем, могут похвастаться вкраплениями генов отдельных групп недовольных родиной русичей и куда более явным кельтским следом. Везде по мелочи можно отследить точечные впрыски скифской крови, а уж каким разнообразием отличаются упоминавшиеся недавно хазары – и говорить нечего.
При всем при этом, как и упоминалось, немало социокультурных традиций было, конечно, взято и от доноров. Саксы зачастую живут в Больших домах-коммунах, любят плавать на ладьях-драккарах, дерутся по принципу «топор и «А-а-а-а-а!!!», а поклоняются архаичным культам скандских богов, пусть частенько и с искаженными именами. Зато, в отличие, от классических викингов, страшно чужды хоть какой-то гигиене, не склонны ни к малейшим проявлениям понятий воинской чести, а институт валькирий и Вальхаллы полностью прошляпили, даже в голове не держа, что женщина, пусть и «небесного происхождения» – способна быть воительницей. Алеманы, благодаря влиянию русичей – поближе к вопросам гигиены, поуважительнее к правам своих дам, пантеон тоже приняли русский, да и от классической для скандов морской заточки перешли к земледелию и скотоводству.
С галлами ситуация сложнее. Они раньше всех в Междуморье (не считая хазар) дошли до городской застройки, но тут не факт, что именно кельтское наследие проявилось – Кан мог быть заимствованием из полисной культуры олимпийцев. Структурно, стилистически и по типу используемых материалов он выглядел как забавный синтез сумбурных городишек Гелэриса с атмосферными полисами Элиды, так что тут без кальвадоса не разберешься. Еще хитрее ситуация с благоговейным отношением мужчин к женщинам. Казалось бы, уж явно не из Олимпии ноги растут, тем более что у кельтов, особенно ранних, матриархальные позиции были весьма сильны. Но интрига заключается в том, что галльская уважительность к женщинам отличается от ранне-кельтского равенства, и дам здесь все чаще ценят не как напарниц в бою или в работе, а как украшение жизни мужчины – прекрасное, слабое, слегка бестолковое и зависимое, но при этом имеющее право удовлетворять свои чудные женские прихоти наравне с правом мужчин на совершение важных и глобальных поступков.
Судя по тому, что традиции дамоублажения имеют явно городской характер, и галльские женщины в деревнях вкалывают почем зря, между делом еще и хватаясь за меч – речь может идти о целенаправленном социальном культе, например, Афродиты. Почему бы озорной богине, пользуясь тем, что на Галлию суровый Зевсов патриархат не распространяется, не попытаться воспитать в этом народе приятные ей традиции преклонения перед женским началом. Причем это именно в стиле Афродиты – возиться с городами, но не желая адресно распыляться на мелкие поселения. Возможно, и правильно – если сразу после миллениума галльские провинциалки еще довольно уверенно бросались с мечами на легионеров Ланисты, то к МП они в большинстве своем все равно превратились в хранительниц домашнего очага и вдохновительниц мужей на двойные подвиги: за себя и за даму сердца .

Популярная к МП тенденция считать большинство варваров – пиратами и разбойниками, если и не искажает действительность, то, как минимум, ее преувеличивает.
Да, грязные проделки саксонских пиратов настроили против народов Междуморья буквально всех. Собственно, термин «варвары» закрепился за ними во всех языках, и, если ахейцы долгое время любили обобщать так вообще всех, кроме себя любимых, то те, кого они называли варварами, в свою очередь, варварами считали лишь племена Смутных Земель. А это не вполне справедливо, даже без учета только что сказанного о галлах.
Всему виной – узкий спектр знакомства жителей Вендора с варварами. Как некоторые туристы ошибочно судят сиамцев по «исполнительницам желаний» и прочим жителям открытого для доступа Тая, так и варваров Междуморья оценивают по саксонским пиратам, с которыми, хоть и исключительно негативный, но все же есть какой-никакой контакт. Эта экстраполяция и приводит к тому, что в головах большинства людей Смутные Земли заставлены неистово убогими хибарами и парусиновыми палатками, в которых живут грязные мужики с топорами, круглые сутки тягающие друг дружку за заблеванные бороды.
На самом же деле в подобном режиме циркулирует жизнь лишь пары десятков небольших прибрежных селений, в которых самые прожженные саксонские пираты отсиживаются между морскими рейдами. Остальные же деревушки – хоть и зашарпанные, конечно, но в целом живут в другом ритме. Не все саксонские мужчины воюют – среди них хватает и земледельцев, и рыбаков, и особенно скотоводов, просто племенной союз саксов так устроен, что военный вождь, герцог, имеет прямую власть только во время похода, а потому многие из них стараются делать так, чтобы походы сменяли один другой побыстрее. А то вдруг конкурент появится – в походе с таким можно «по законам военного времени», а вот на отдыхе уже сложнее – вдруг убедит негодяй, что перемены нужны, и он их принести способен?..
Поэтому герцоги и придумывают новые цели для походов, а сам народ это вполне устраивает: мужики рады, что не нужно в земле ковыряться, бабы довольны, что мужики свалят, не будут их гонять, да землю кривыми руками портить, дети счастливы, что папка спьяну не зашибет, да и, глядишь, игрушку привезет, у другого мальца отобранную, либо самого мальца в игрушки приволочет…
В общем, даже среди самих саксов различия имеются, и чем дальше от берега – тем более обустроен быт и ухожена земля. Что уж говорить об алеманах, которые вообще автономны и способны обеспечить себя не только необходимым для выживания, но и какими-то элементами комфорта…
Собственно, участники алеманского союза и саксонского – как раз тем и отличаются, что к первому принадлежат племена, согласные пустить корни на местной земле и жить здесь по схожим принципам вместе с семьями. Саксами же станут называть тех, кто не нашел покоя в Междуморье и, чувствуя зов мятежной души, стремится искать уют где-то еще – пусть даже в постоянных походах. На первых порах, пока некая общность принадлежности к единому фракийскому фундаменту еще тормозила усобицы – бунтари искали счастья (и добычу) подальше от дома – на Гелэрисе, Скандии или Мавритании. Но затем вектор агрессии развернулся и внутрь, заставив племена обратить внимание на соседей.
***
Надо сказать, что какое-то время почти все племена будущих саксов и алеманов располагались вразброс, однако долго это продлиться не могло – бунтари, желающие улучшать свою жизнь за счет других, и те, кто готов жить на самообеспечении, неминуемо сталкивались, обычно в пользу первых. Тогда проигравшие, лишаясь собственных защитников, становились данниками победителей, платя им едой за навязанную защиту от других соседей. Потом победитель тоже кому-то проигрывал, становился его данником вместе со своим данником, и эта игра в «царя горы» продолжалась, пока кто-то один не оставался единственным победителем во всем районе. Он называл себя герцогом, свой отряд делал гвардией нахлебников, а из выживших мужичков других племен формировал расширенный походный отряд, который действовал по призывной схеме, а в мирное время помогал кормить местного сюзерена. Вполне себе зачатки феодализма, когда главный вояка живет в замке, а вокруг него – обитают земледельцы-скотоводы, которых он защищает. Просто до замков еще не доросли – максимум, каменные стены или убогая башенка.
В типовой феодализм, в отличие от Гелэриса, это не перерастет, скорее всего, из-за хитрой политики Каганата, не желавшего укрупнений поблизости от своих границ. С помощью интриг хазарам удастся даже повернуть время вспять – подстрекнув группу вождей, кукловоды Каганата устроят серию волн народного негодования, и очаги зарождающегося феодализма будут сметены бунтующими толпами. Варвары вернутся к племенной структуре, и именно тогда произойдет окончательное расслоение на саксов и алеманов. К первым себя станут относить те, кто уйдет ближе к Фоморскому проливу, а оставшиеся играть для хазар роль буфера племена – получат единое название уже существенно позже, когда, устав от постоянных набегов саксов, создадут-таки племенной союз, который и назовут Алеманским (буквально – «все люди»).
Таким образом, почти идентичные этнически, эти две группы племен разойдутся во взглядах на жизнь и ее уклад. Алеманы продолжат искать смысл бытия в жизни на своей земле, впитывая хазарские и русские веяния, а саксы, хоть и будут иметь место, куда можно вернуться после похода, большую часть жизни станут проводить в поисках чужой собственности, которую можно присвоить. Вполне естественно, что эти поиски будут регулярно приводить их в земли алеманов, а за каждой серией набегов последует коллективный ответный выпад – не один век будут страдать алеманские работяги и жители саксонских лагерей. И только хазары, словно умелые кукловоды, все это время внимательно отслеживали баланс сил, проводя тонкую политику стравливания с таким умыслом, чтобы ни один из их агрессивных соседей не оказывался значительно сильнее другого.
***
Некоторые исследователи считают, что разросшиеся в 13-м веке внешние аппетиты саксов связаны как раз с тем, что хазары, увидев бурный пассионарный рывок этого народа – решили от греха подальше направить вектор агрессии куда подальше. И если так, в стратегическом мышлении Каганату не откажешь. Ведь даже с учетом натравливания уймы саксов на Мавританию (где они станут тренировочным мясом еще юного Гамилькара) и на Гелэрис (тут тоже интересно) – у переживающих демографический взрыв злобных варваров хватило ресурсов, чтобы сделать данниками большую часть алеманов. Только за несколько лет до МП тем, с помощью героизма одного из народных мстителей, удалось воодушевиться и прогнать нахлебников со своих земель. Саксы до тревожного быстро соберут новые силы, но рассорятся, не решившись, какой из лакомых кусочков более аппетитный, и это подарит алеманам хотя бы отсрочку, в надежде, что или Гелэрис, или Мавритания станут для вошедших в захватнический раж соседей – местом братской могилы…
Но об этом – в книгах, а здесь лишь еще раз отметим, что последние полсотни лет для Междуморья дались непросто, и саксонские вторжения стали постоянным лейтмотивом для всех местных племен – и для галлов на юге, и для алеманов на северо-востоке. И, хоть сами саксы в Вендоре играют одну из самых отрицательных ролей, хочется хотя бы на правах небольшого оправдания отметить пару моментов… Во-первых, саксы, проигнорированные богами, возможно, просто слишком медленно развивались (еще и с запоздалым стартом), поэтому на фоне более-менее окультуренных народов смотрелись кровожадными дикарями – а ведь так ли сильно их набеги отличаются от тех, которыми грешили почти все народы (включая культурных ахейцев) в средневековье? Во-вторых, можно даже отчасти пожалеть неугомонные натуры, которые никак не могли найти себя на старой и новой родине, передавая детям все ту же тоску по неизвестному месту, где, наконец, будет найдено счастье. Ну, а в-третьих, многие группировки саксов на самом деле отнюдь не были неуправляемой массой головорезов. Как многие варварские или террористические проекты, они имели заинтересованных кукловодов в разных частях Вендора, культивирующих в этом мрачном и агрессивном народе худшие его черты. Для них саксонские разбойники были удобным инструментом решения сложных задач, а то, что на каждого разбойника и пирата в этом народе приходился вполне вменяемый работяга, который, если и будет вовлечен в кровавый поход, то лишь потому, что не посмеет ослушаться команды герцога-марионетки сторонних сил – эти силы едва ли интересует.


К оглавлению














Сканды: сырье для Вальхаллы и несогласные с этим
Несмотря на суровость климата (а частично – и благодаря ему) Ллантрейн был сравнительно густо заселен еще в эру титанов, став северной экспериментальной колонией и одновременно оплотом сторонников гигантомании.
Из других статей вам может быть известно, что боги Гипербореи активно экспериментировали в самых разных сферах, облюбовав для этих занятий преимущественно южные земли, в частности, Луксор и Шумерию. Обычно рискованные исследования старались географически уводить подальше от материнской цивилизации, но Ллантрейн (а тогда остров назывался Имир) стал исключением. Лежащий относительно недалеко от Гипербореи, он не только не получал никаких дивидендов от работы Северного Креста, а даже напротив – страдал от капризов природы, становясь магнитом для холодных циклонов, уходящих сюда из-за искусственно создаваемого теплого климата Гипербореи . И вызванная этим суровость погодных условий в какой-то момент стала использоваться в роли вспомогательного фактора.
Многим богам было не отказать в дальновидности, и экспериментаторы обычно брали во внимание ситуацию, при которой они по каким-то причинам теряли бы контроль над своим полигоном. Памятуя о том, как расплодились после Титаномахии драконы и монстры, боги и титаны старались вложить в полигон функцию самоликвидации в экстренных условиях. Большая часть смелых исследований проводилась в подземных лабиринтах, где подопытные, лишившись внешней поддержки, были обречены самоуничтожаться в стычках или блуждать до самой смерти без шансов выбраться на поверхность. На Имире же условия жизни на поверхности были так суровы, что не было необходимости тратить время и силы на сооружение лабиринтов – боги просто поддерживали на полигонах сравнительно умеренный климат, понимая, что, если с ними самими что-то случится – природа вернет себе все права и лично позаботится о заметании следов рискованной деятельности.
Суть большинства имирских экспериментов нам неизвестна. Мы, как обычно, можем опираться только на сохранившиеся плоды исследований и попытки осмыслить обрывки древних легенд. А тут уж лишь от фантазии интерпретатора зависит, какой размах приписывать древним смельчакам. Взять, например, пресловутые Девять миров и мировое древо Иггдрасиль, проходящее сквозь эти миры. Что это было на самом деле? Один увидит в этом попытку создать на отдельном острове единую модель планов разной плотности, связанных между собой более прочно, нежели обычно . Другой решит, что это отголоски реальности, в которой существовало именно девять главных экспериментальных полигонов, отличавшихся условиями существования. Третьему покажется занятной идея о работе над уникальным видом растительных разумных существ, явным представителем которой выглядит сохранившийся до наших дней ясень Иггдрасиль. У четвертого не будет сомнений, что это древо – специфический портал между планами, а пятый, сидя под его сенью, не без оснований посчитает, что Иггдрасиль – ни что иное, как информационный центр, впитывающий в себя суть мира .
Одним словом, фантазировать можно долго, так что лучше перейти к тому, что известно более-менее точно и подкреплено конкретными фактами. А согласно им, получается, что на Имире параллельно существовало несколько форм разумной активности.
Первая – это дикие племена, которые сумели выжить после Большого Сдвига. Доподлинно неизвестно, брошены они были богами, или же те попросту не сумели в должной мере воссоздать цивилизацию из-за сложных климатических условий. В связи с этим не вполне понятна роль ванов – богов, живших на острове в эру титанов. Их можно считать демиургами-неудачниками, курировавшими народ со времен Первой Попытки. Можно относить к гиперборейским экспериментаторам, оставшимся жить на Имире. Можно воспринимать как группу отщепенцев, не желающих вливаться в гиперборейскую линию развития… Скорее же всего, каждая версия по-своему верна, и подвод их к единому знаменателю имеет позднее происхождение, а понятие вана объединило действительно разных богов, обитавших здесь с разными целями и с различной выслугой лет.
Вторая ветвь жителей Имира – это цверги, позднее известные как гномы. Если люди смогли выжить преимущественно в южных районах острова, то на откуп расе низкорослых трудяг были отданы срединные и северо-западные территории. Им будет посвящена отдельная россыпь фактов, но уже здесь можно отметить, что цверги – являлись плодом крайне любопытного эксперимента, который курировали гиперборейские титаны. Предвидя возможное прекращение работы Энергополя, титаны решили заранее создать расу сугубо материалистичных существ, идущих по технологическому пути развития. Для того, чтобы помогать людям выжить в условиях обвала образности, или же для того, чтобы заменить людей вообще – остается вопросом, по крайней мере, в рамках этой статьи.
Ну, а третья ветвь – это еще более загадочная по замыслу раса великанов. Если рассказ о скандах – не первая статья исторического сегмента Энциклопедии, которую вам довелось читать, то вы, вероятно, уже сталкивались с информацией о рептилоидах, в которых отдельные демиурги видели оптимальную для Вендора форму жизни. Так вот, амплитуда представлений об оптимальности была действительно широкой, и в той же Гиперборее имелось немало сторонников гигантомании, считавших, что человек будущего должен иметь более серьезные размеры, нежели это устоялось во времена Золотого Века. Нам сложно найти для этого научные предпосылки. То ли содержание кислорода тогда было выше, то ли кальция больше, а гравитация – меньше, то ли гены гигантов (детей титанов и богов) срабатывали, то ли Энергополе влияло… Но факт остается фактом: в эру титанов и в первые века эры богов существа с повышенной габаритностью преспокойно ходили по земле наряду с людьми стандартных для нас размеров, и их кости успешно выдерживали гравитацию. Правда, обычные люди в сравнении с великанами казались не в пример более ловкими и шустрыми, но это смущало сторонников гигантизма не больше, чем смущает нас завидная подвижность котов.
Насчет прозрачности экспериментов по созданию новой расы великанов – существует два взгляда. Исконно континентальная традиция, основанная на мнении более чем прохладного по отношению к Гиперборее Зевса, предлагает считать, что работы велись с попустительского согласия Гелиополиса. А наследники гиперборейской традиции отметают подобный взгляд, утверждая, что, несмотря на определенное лобби гигантов в столице, добро на создание целой расы потенциально опасных великанов – никто не давал, и как раз поэтому те вели работы в практически закрытой от наблюдений обледенелой местности на севере Имира.
Так или иначе, полуофициальная организация гигантов, имеющая непоследовательные, но укрепленные горячей ненавистью к богам взгляды на прошлое и будущее Вендора, создала свой оплот в заснеженных горах так называемого Утгарда. Это была их тайная(?)  база-полигон, где гиганты активно плодили себе подобных, создавая, по всей видимости, армию для ответа богам на их бунт против титанов, вылившийся в Титаномахию и подведший печальную черту под эпохой Золотого Века. Воспользоваться этой армией заговорщики не успели – их торопливая попытка завладеть Ураном привела к гибели Гелиополиса и большей части богоненавистников. Серия катаклизмов, немалой частью обрушившись как раз на Утгард, в разы сократила число великанов, а выжившими очень скоро займутся боги…

Клан Одина, пришедший в земли Ллантрейна, изначально был «командой зачистки» от наследия бунтарей, и во многом поэтому народом занимался «левой рукой», до самого АрДо решая, в основном, свои задачи.
Даже в сумятице, возникшей после гибели Гипербореи, боги не утратили чувства ответственности. Увидев, к каким последствиям привел бунт гигантов, они решили по горячим следам стереть очаги сопротивления, и главной целью стал, разумеется, Утгард. На его зачистку отправился клан асов – группа богов, максимально антагонистская по отношению к гигантам еще со времен роста их влияния в Гелиополисе. Не все асы вошли в эту команду – добрая их треть последовала за Ахурамаздой на восток, где вскоре вовлечется в Аджарскую войну. Остальные же решат, что перед началом строительства новых обществ – необходимо искоренить угрозу гигантомании.
Именно этим объясняется необычное поведение асов в первые века жизни на Имире. Если другие кланы сразу вовлекались в заботы демиургов, помогая гиперборейским беженцам осваивать территории и ассимилировать туземные народы, то асы действовали по другой схеме. Заявившись на Имир, они быстро поняли, что с наскока остров не зачистить. За века экспериментов богов и планомерной работы гигантов – Имир превратился в мощную замкнутую систему. Общины гигантов часто располагались в труднодоступных местах, а сами они представляли из себя серьезную силу, особенно из-за готовности выступать одним фронтом. Весомая часть ванов уже успела войти с ними во взаимовыгодные отношения и явно не одобряла план ликвидации сожителей по острову. Хмуро смотрели на гостей и цверги, недооценивать потенциал которых тоже не стоило. Кроме того, на Имире обитала целая прорва других существ самого разного происхождения (от демонов до драконов), и первые стычки с отдельными их представителями показали, что паре десятков молодых богов в открытых боях с ними придется несладко. Все элементы экосистемы Имира внимательно присматривались к асам, и было понятно, что неприкрытая агрессия в адрес любого из этих элементов – резко ухудшит отношения с остальными, а тупо истребить все живое было: а) глупо и жестоко, б) не под силу.
Так что пришлось разрабатывать более сложный план. И странно, что лидеру асов, Одину, не пришло в голову сразу притвориться демиургами. Предпосылки для этого имелись – на Имир прибывали группы гиперборейских беженцев, практика освоения ими земель в те годы была повсеместной и редко встречала неприятие. В конце концов, под предлогом агрессии аборигенов по отношению к беженцам можно было воззвать к гиперборейской солидарности и заручиться поддержкой могучих союзников из других кланов. Но Один то ли еще не набрался от Иггдрасиля нужной мудрости, то ли хотел справиться своими силами, то ли просто не желал прикрываться интересами людей . Поэтому удобный момент профукал, и, пока арии с трудом осваивались на новом месте, стремительно теряя знания и технологии, асы занимались воплощением собственного плана, в который арии, кажется, просто не входили.
Чрезмерной изобретательностью этот план не страдал, хотя, как показало время, его незамысловатость («разделяй и властвуй») не отразилась на эффективности – к АрДо асы действительно подомнут под себя остров целиком и получат все права на его освоение.
На стороне асов была, как минимум, четкость и планомерность действий. Они создали чрезвычайно удобно расположенную базу, вросли в местную систему отношений, а затем по частям откусывали себе новые зоны влияния, пользуясь сильными сторонами клана. Могучих, но простодушных великанов асы брали умом и хитростью, равных по уму ванов – подавляли силой, цвергов удивляли мистическими знаниями, а людей – технологическим превосходством. Умело балансируя между центрами силы Имира, они выступали уже не как сторонние агрессоры, а как часть островной системы. Они сталкивали между собой других членов этой системы, все чаще выступая в роли судьи и регулятора, а также постепенно перенимали от каждого из соседей сильные стороны или использовали в своих интересах. От цвергов асы брали секреты технологий и заказывали им уникальные артефакты, обещая защиту от великанов. Самих великанов применяли как грубую силу при строительстве на месте базы дворцового комплекса Асгард. Асгард использовали как приманку для привлечения в свои ряды самых полезных из ванов, которые в свою очередь помогали надурить гигантов или украсть что-то у гномов… Спустя какое-то время, соседи асов обнаружили, что те их руками отгрохали себе роскошный горный город, заполучили артефакты огромной мощи, истребили пытавшихся управлять великанами гигантов высшего звена и получили в помощь не только большинство местных демонических сил, но и самых толковых ванов, которые из заложников превратились в полноценных членов без конкуренции доминирующего на острове пантеона.
С этого момента недовольные могли бы сколько угодно объединяться против возвысившихся асов, но шансов на успех уже не было. Асгард стал неприступной цитаделью, молодые боги пантеона окрепли в боях, им подчинялись ключевые энергетические потоки… Да и, честно говоря, мотивов для объединения уже не имелось – асы за время возвышения успели разобщить остальные силы настолько, что было проще смириться с их доминированием, нежели искать разорванные линии соприкосновения. Ваны рассорились с великанами, цверги – и с теми, и с другими, одиночные монстры и бестии лишились точечно истребленных лидеров, а люди, смешавшись между собой, на шкале «дикари-аборигены – продвинутые арии», были несравнимо ближе к первой точке.
К Армагеддонскому договору ваны ушли либо на тонкие планы, либо в Асгард, цверги переместились под землю для сохранения идентичности, а великаны постепенно истреблялись малыми группами, стремительно дичая и деградируя. Первоначальная задача асов была практически выполнена, и боги пантеона поставили новую.

Даже занявшись развитием народа, асы воспринимали его в большей степени как инструмент решения новых и старых сверхзадач.
Если оценивать действия пантеона асов и в первую очередь его лидера Одина обычными мерками, подходящими для стандартных шагов демиургов – возникает ощущение, будто боги часто действовали хаотично, без понимания элементарных вещей. Смешно говорить, но как полноценное общество с элементами государственности сканды проявились вопиюще поздно – уже после того, как курирующие их боги уснули. А на протяжении средневековья люди Ллантрейна (как его назовут сами боги во время АрДо ) жили по удивительно примитивным общественным моделям, свойственным разве что племенам, прямых демиургов не имеющим. Сотня кланов проводила жизнь в убогих бытовых условиях, постоянно воюя между собой и с сохранившейся в изрядных количествах, расширенной великанами и бестиями фауной.
Лишь отчасти это можно объяснить в рамках теории «слоистого» расселения народов, согласно которой на Имир отправились самые нетерпеливые и суровые пофигисты: те из гиперборейцев, кто не захотел идти дальше, и те, кто не испугался холодов или катаклизмов, при этом выбрав именно сложный путь освоения чужих земель, а не обжитой ранее Расеи. Отпечатки этих черт в будущих скандах легко узнаются, хотя, впрочем, вполне могут являться отголосками суровости и пофигизма самих аборигенов, привыкших за века спокойно относиться к капризам природы, богов и монстров.
Но что мешало всем этим боевитым фаталистам с какого-то момента начать развиваться как обществу? Может быть, отсутствие хоть какой-то помощи богов, которые, в отличие от большинства коллег, отказались выстраивать ступеньки для планомерного развития подопечных? Почему нет, если предположить, что асов полностью устраивала именно такая модель общества. А она действительно устраивала, и все становится на свои места, когда вникаешь в задачи, поставленные перед скандами Одином в рамках взятой им на себя миссии.
Первая половина миссии заключалась в наведении хотя бы умеренного порядка на острове и подрыве мощи великанов как даже гипотетически параллельной людям расы. С этой задачей, как мы говорили, богам удалось справиться своими силами, и интересно, что асы, уже веку к четвертому способные почти под ноль вырезать остатки великанов – делать этого не стали. Они прекрасно видели, что условия жизни за последние века изменились и стали куда менее дружелюбными для чрезмерно габаритных созданий обычного (не мистического) происхождения. Великанам становилось все тяжелее перемещаться, телосложение обретало кряжистость, дабы снизить нагрузку с костей, на мозг ресурсов категорически не хватало, из-за медлительности приходилось часто голодать, что еще больше замедляло обмен веществ… В итоге, потомки гигантов – статных, красивых силачей, отличавшихся от людей только размером и более совершенными пропорциями – почти сравнялись с изначально бесформенными и тупыми великанами, выращиваемыми лишь как грубая сила. В таких противниках боги угрозы уже не видели, поэтому решили сохранить их популяцию на том уровне, на каком спецслужбы некоторых стран оставляют террористов: когда масштабных проблем не создадут, зато останутся мобилизующим народ фактором и тренажером для оперативников.
И тут мы подходим ко второй части миссии. Зачем Одину нужно было держать свой народ в постоянном боевом тонусе, веками сохраняя клановые усобицы и высокий уровень угроз в обширных пространствах между селениями? Зачем создавался институт Вальхаллы, орден берсеркеров и валькирии?.. Все дело в том, что Одину довелось узнать, возможно, главный секрет будущего…
В принципе, многие титаны и боги понимали, что рано или поздно наступит день, когда будет решаться судьба Вендора. Но в таких глубоких подробностях, которые открылись верховному асу, об этом дне не знал даже великий пророк Прометей. Источник страшной информации о гибели мира точно неизвестен – мелькал образ загадочной прорицательницы вёльвы, была версия, что о последнем дне Один узнал лично от ясеня Иггдрасиль, затем упоминались норны – древние богини, занимавшиеся как раз этим ясенем и, возможно, считавшие информацию с глубочайших ментальных планов, до которых удалось прорастить это мистическое древо. Норны поделились открывшейся тайной с Одином, и с тех пор ас прочно связал свою судьбу с днем Рагнарек – моментом истины, который не переживут ни боги, ни сам мир.
За века легенда о Рагнарек обросла подробностями, и сложно сказать, что из этого в самом деле звучало в пророчестве, а что было домыслено позже. Считается (но не доказано), что позже в легенду добавились подробности о Локи и его детях, от чьих рук в сумме якобы падет почти вся элита асов. Под большим вопросом – в меру оптимистический эпилог, в котором младшие боги вроде как возьмут реванш… А в остальном… Непобедимый великан Сурт, вторжение инеистых великанов (йотунов), корабль Нагльфар из ногтей и волос, везущий неисчислимые орды мертвецов, столкновение земли с небом, приводящее к гибели мира в целом… Это, судя по всему, Один действительно услышал.
Поздние исследователи отмечали определенную местечковость происходящего. И когда восточные пророки стали все чаще твердить уже о собственном варианте конца света, названном Апокалипсисом, где ничего не говорилось о кораблях из ногтей, волках и йотунах, зато ярко обрисовывались новые угрозы – назрел логичный вывод: каждый раскрывал емкий образ будущего согласно собственной картине мира. То есть Одину открылась лишь та часть будущего, которая так или иначе связана с Ллантрейном и скандской традицией. А в масштабе Вендора Рагнарек должен был стать еще куда более ярким и глобальным событием, нежели увиделось и услышалось вождю асов.
***
Трагедия Одина на самом деле очень глубока. Всю свою долгую жизнь верховный ас посвятил попыткам избежать гибельного для мира пророчества и был вынужден наблюдать их тщетность. Зацепившись за некоторые детали пророчества, он старался всеми силами изменить будущее хотя бы в этих деталях, надеясь, что если удастся стереть хотя бы самые мелкие из них, то, стало быть, судьба будущего в целом – тоже не предопределена, и есть шанс изменить гибельный сценарий последнего дня.
Раз Нагльфар будет выстроен из ногтей и волос мертвецов – его народ будет вовремя стричь ногти и бороды – вдруг тогда на корабль не хватит. Если инеистые великаны пойдут на штурм Асгарда по искусственной радуге Бифрест – пусть ее верхний слой пылает жарким огнем, сжигая интервентов еще по дороге. Если Фрейр должен прошляпить свой меч, способный убить Сурта – этот меч стоит подменить и припрятать, дабы огненного великана все же можно было лишить головы…
Есть подозрение, что и некоторые элементы легенды были добавлены позже умышленно – дабы перепрограммировать будущее. И речь не только о сценарии с вендеттой младших богов. Та же Вальхалла, насколько известно, появилась уже после пророчества, и армия неукротимых эйнхериев, по мнению Одина, должна была нивелировать, как минимум, мощь атаки орды мертвецов…
Но постепенно одноглазый ас пришел к неутешительному выводу, что все его шаги вызывают едва ли не еще большее противодействие со стороны судьбы. Стремясь получить как можно больше эйнхериев, он культивировал воинскую доблесть, а достойную смерть в бою возводил в один из главных факторов пропуска в Вальхаллу. Эта была огромная сеть залов в собственном дворце Одина в Асгарде, где души воинов, вместо попадания в Вечный Мир, оставались веками пировать, готовиться к Рагнарек и наслаждаться обществом валькирий . Но, дабы возвысить ценность попадания в Вальхаллу, пришлось максимально низвести его альтернативу, и тогда появилось царство Хель, где мертвецы страдают и скучают по полной программе. С большим опозданием Один догадался, что этим шагом собственноручно исполнил часть пророчества. Ведь там поначалу не уточнялось, откуда возьмутся мертвецы для Нагльфара, а теперь получалось, что это – трупы всех скандов, которым не повезло получить благословение валькирий и попасть в Вальхаллу, вернутся в мир живых мстить за свои обиды…
В пророчестве мелькал образ, в котором самого Одина проглатывает огромный волк, поэтому, когда Локи с богиней-великаншей Ангрбодой  сотворил волчонка Фенрира, росшего не по дням, а по часам (не исключено, что Локи осознанно дразнил Одина), асы так усердно пытались его подчинить и усадить на привязь, что из дружелюбного и озорного потенциального помощника вырастили затаившего злобу врага. Осознав это, Фенрира решили убить, но волк обладал астральным бессмертием и возродился на тонком плане со стойким желанием проглотить своего обидчика. Брата потерпевшего, огромного змея Ермунганда – выпустили в море, но затем на всякий случай тоже решили утилизировать, видать, ничему не научившись на истории с волком, а потому опять-таки пополнив гипотетическую армаду тьмы застрявшим до поры до времени в астрале противником .
Так и бился Один с судьбой, неосознанно становясь ее частью. Кто знает, может быть, эта странная вёльва была диверсантом, ну или норнам нарочно показали ложный образ будущего, зная: усердные боги столь настойчиво будут избегать придуманного рока, что своими действиями воплотят в реальность один из его сценариев…
Когда Один пришел к подобной догадке, было уже поздно. В царстве пышущей теперь злобой Хель вовсю скапливалась нежить, ожидая, когда владычица с помощью темного образа построит Нагльфар. В Армагеддонской долине бок о бок с Тифоном и другими монстрами томились Фенрир и Ермунганд, зная, что когда-нибудь астральные щиты падут, и они все разом выберутся на свободу. На заколдованном алтаре мучился от яда змеи Локи, вдребезги рассорившийся с асами, а в новой интерпретации пророчества скальды пели о том, как этот коварный бог огня приведет йотунов в Асгард, чтобы лично убить бога-стражника Хеймдайля и быть им убитым…
Что ж… Если от судьбы не уйти, то нужно хотя бы встретить ее достойно. Именно так рассудил Один и начал готовиться к Рагнарек.
Главным достижением одноглазого аса можно считать создание волшебного рога, названного Гьяллархорном. В ту пору боги уже успели столкнуться с нехваткой энергии, далеко не все научились с этим справляться, и до Асгарда все чаще доносилась информация, что очередной бог, не желая существовать без привычного набора особых способностей, уходил на тонкие планы или в Вечный Мир. Разница между двумя этими вариантами была существенной. В первом случае бог сливался с одним из доменов и терял все возможности напрямую влиять на плотный мир, оставаясь в Вендоре на правах демона. Во втором же – завершал свою миссию в привычном облике, уходил в Вечный Мир на общих правах, а оттуда возвращался уже перевоплощенным, обычно просто в человека.
Один предложил богам третий путь – схожий с тем, что еще раньше выбрали некоторые титаны и часть прозорливых богов. Временный анабиоз позволял бы сохранять лишь кое-какое (чаще почти неосознанное) влияние на тонкие планы, зато в нужный момент бог мог бы выйти из этого состояния, чтобы потратить остатки сил на последний бой с армией тьмы. Единственной сложностью было, собственно, пробуждение. Титаны уходили в состояние медитации в ментальных полях, будучи вполне еще полными сил, так что сохраняли определенную чуткость, которая позволяла им уловить момент, когда нужно пробудиться и приготовиться к последнему бою. У нынешних же богов это не очень походило на медитацию – куда скорее на усталый сон, и найти грань, когда почти лишенный энергий бог мог бы продержаться, пусть даже в анабиозе, как минимум, несколько веков, но при этом сохранил способность из подобного состояния выйти – оказалось не так и просто. Тогда-то Один и подумал об универсальном сигнале, который разбудил бы всех спящих богов одновременно. Особо фантазировать не стали – остановились на роге, в который внесли нехитрый, но очень мощный образ, воздействующий на ментальное тело спящих богов, позволяя им пробудиться и провести бодрячком около месяца. Так как преждевременное применение Гьяллархорна в таких условиях приравнивалось бы к масштабной диверсии, рог вручили Хеймдайлю, сказав, что дуть в него можно лишь при полной уверенности: Рагнарек вот-вот случится.
Отнюдь не все боги, выслушав план Одина, присоединялись к доктрине последнего боя – первые два пути некоторых устраивали больше, нежели перспектива провести в гибернации неизвестно сколько, чтобы участвовать в гипотетическом сражении за мир, на который большинство «засыпантов» имело поводы обижаться . Впрочем, идейных оказалось немало, и Одина стоит поблагодарить уже хотя бы за надежду, что в Рагнарек мир будут защищать несколько десятков богов и много тысяч суровых эйнхериев.

С опозданием взявшись непосредственно за народ, асы смогли быстро и надолго завоевать его любовь и уважение.
Кто-то скажет, что тут сработал привычный психологический механизм, согласно которому дети эгоистичных хамок зачастую носятся с ними, как с писаной торбой, счастливые уже от самых небрежных проявлений материнства в свой адрес. Но это не вполне справедливо по отношению к асам, которые, стремясь компенсировать игнорирование людей в первые века, после АрДо взялись за них с неподдельным энтузиазмом.
Главное, что сделали боги – это опять же нехитрая, но эффективная система взаимоотношений, очень стройно регламентирующая весь жизненный уклад людей. Асы под руководством Одина четко распределили функции и создали культы, систематизируя все оттенки жизнедеятельности скандов. Именно так был назван народ, и это слово, насколько известно, означало нечто вроде «зародыша души», вполне согласуясь с миссией, которой наделялись подопечные асов. По сути, земная жизнь подавалась как короткий путь в эйнхерии, и в этом смысле подзабытый древний термин «сканд» – очень даже подходил для «зародыша будущей души-долгожителя».
Интересно, что, в отличие от большинства других пантеонов, боги Асгарда не особо страдали любовью ко множеству ипостасей. Более того, их культы чаще всего носили строго очерченный набор функций и ритуалов, а, скажем, образ бога охоты Улля (как и почти любого другого бога) – едва ли имел отличия в глазах скандов из любой точки Ллантрейна. Эта унификация могла быть вызвана желанием асов сделать себя одной из скреп народа, обреченного ими на клановый уклад. Но если подумать, то в многогранности своих образов у богов Ллантрейна попросту не было нужды – трех десятков асов без дефицита хватало, чтобы охватить все сферы нехитрой картины мира и жизнедеятельности, принятой у скандов. А если вдруг недоставало чисто «рабочих рук», то всегда можно было прибегнуть к услугам дис: местных полубогов демонического характера (пусть зачастую и вполне человеческого происхождения, наряду с линейкой местных нимф).
Еще одним любопытным моментом является то, что образы богов у скандов отличаются редким примитивизмом и одновременно огромным могуществом. Всему виной – те три века, во время которых люди были практически предоставлены сами себе и строили картину мира самостоятельно, со всеми вытекающими отсюда заблуждениями. Боги в ту пору регулярно врывались в жизнь людей, но всегда мимоходом, решая собственные задачи. На глазах у диких имирцев они сражались с великанами, не стесняясь применять мощные образы и разрушительные технологии, летали по небу, укрощали стихии, седлали драконов… Бедолашные люди тщательно искали в поведении богов хотя бы намек на благосклонность к ним – жалким дикарям и, привыкшие к равнодушию, даже мечтать не могли о том, чтобы стать пусть и глубоко младшим, но уже полноценным субъектом в картине мира великих и могучих асов. Понятно, что, когда боги действительно обратили на людей свой взор, создавая систему взаимоотношений через культы и законы – сканды были на седьмом небе от счастья, готовые выполнять любые предписания... Но речь сейчас не об этом, а о том, что за три века в традиции народа наглухо засели первичные примитивные представления об асах, и новые знания не вытесняли старые, а наслаивались на них, создавая удивительно неотесанные образы богов, крайне далекие от реальности.
Это вообще нередкая ошибка для вендорских теологов – ставить знак равенства между реальными личностями богов и их образами в понимании людей. Особенно это бросается в глаза, если сравнивать пантеоны народов разного уровня культурного развития. Там, где люди за века переосмыслили образы своих богов – те становились высокоразвитыми интеллектуалами, решающими глобальные задачи. А там, где продолжала царить шаманская или низкоуровневая жреческая традиция – и боги оставались дикарями с первичным набором примитивных потребностей, пусть и наделялись порой какими-то совершенно эпическими и нередко избыточными способностями . Это логично – людям свойственно вписывать богов в собственную систему ценностей, перенося привычные для себя мотивы поведения на них и пытаясь пояснять действия богов в рамках имеющихся представлений. Вот и получалось, что асы по сравнению, например, с олимпийцами – казались теми еще чурбанами, в то время как на самом деле не слишком критично отличались от большинства обитателей Олимпа по среднему уровню знаний и умений.
Впрочем, обратная связь в вопросах энергий – штука серьезная. Все мы – это во многом та энергия, которая в нас течет, поэтому, вступая в культовые взаимоотношения с людьми и открываясь человеческим энергиям поклонения, боги ставили себя в зависимость от характера и частоты этих энергий. Многие испытали это на себе в полной мере, и отнюдь не всем богам удалось выйти из-под влияния того образа, который доминировал в коллективном сознании. Не стали исключением и асы. Понятно, что мысли жителей одного лишь острова не обладали силой, способной за короткое время в корне изменить характер или облик бога, однако влияние ощущалось, и асы не раз отмечали, что определенный примитивизм культов сказывается на их собственном развитии, с каждым десятилетием делая богов чуточку более похожими на свой народ.
Однако ради общего дела можно было и потерпеть. Тем более что Энергополе слабело, люди становились одним из важных источников энергии, и всей душой прикипевшие к своим богам сканды были в этом плане особенно щедры, не без оснований слывя на протяжении всего средневековья чрезвычайно верующим народом.
Многие асы, порой даже слегка смущаясь этой щенячьей преданности, старались отвечать на обожание конкретной помощью, далеко не всегда вписываясь в баланс Законов. Тор был готов ради спасения мирных жителей лезть в бой с превосходящими силами великанов. Тир терпеливо выстраивал законодательную систему и принципы военного дела. Фрейя смягчала сердца любовью, ее брат Фрейр на пару с Бальдром – помогали осваивать поля, а охотник Улль – леса. Браги совершал подвиги творческой изобретательности, адаптируя законы вдохновения, гармонии и чувства прекрасного под неотесанных и на первых порах бездарных скальдов. Фригг, как могла, развивала семейные институты, пытаясь выпросить у мужа-Одина для людей дополнительные элементы комфорта и уюта, а заодно выискивая лазейки, позволяющие самым верным, мудрым и деятельным женщинам – попадать после смерти в Вальхаллу, пусть и на вспомогательных ролях обслуги эйнхериев…
Особняком в вопросах вклада в развитие скандов стояли Локи и Один. Причем если вклад последнего компенсировался бездной скандского уважения, то Локи можно считать одним из самых недооцененных богов во всем Вендоре.
Собственно, оценки его делам давались довольно высокие, но, как правило, носили отрицательный характер, ведь Локи продвигал среди скандов все те ценности, которые шли вразрез с генеральной линией их развития. С натяжкой относящийся к ванам, этот молодой бог быстро примкнул к асам, но всегда оставался для них чужаком – непонятным, хитрым и чудаковатым. На эксплуатации асами его изворотливости, ума и лукавства – это не сказалось: если бы пришлось взвешивать суммарную пользу, принесенную пантеону, то разве что Один с Тором могли бы сравниться с Локи, да и то не факт. Ладно артефакты, за появлением в Асгарде большинства из которых четко виднеется шлейф хитростей ушлого плута. Но ведь и описанная нами ранее стратегия эквилибристики между центрами силы – была во многом построена на талантах Локи. При этом, вовсю используя трикстера там, где самим было либо не по способностям, либо тупо не комильфо, асы все время как бы отстранялись от своего помощника: это все Локи, а мы – белые и пушистые!
Похожая картина наблюдалась и в отношениях со скандами. Если бы не старания бога-плута, сканды, возможно, остались бы совершенно неотесанными пафосными чурбанами – именно что зародышами для душ, а не полноценными людьми со своими гранями и оттенками. Азы тактического мышления, хоть какую-то умственную гибкость, всю сферу игр и развлечений, модели торговых отношений, танцы, чувство юмора и даже первейшие основы половых сношений за рамками инструмента размножения – все это было привнесено в скандское общество (слово «культура» все же избыточно) в первую очередь Локи. И тем обиднее богу было видеть и слышать, как все его дары принимаются нехотя, словно нечто навязанное, чуждое и постыдное для суровых слуг Одина, жаждущих только попадания в Вальхаллу.
Зато все, что давалось народу Одином: от традиций, ремесел и знаний до элементарной грамоты – наделялось ореолом сакральности. Самый яркий пример – это как раз-таки руническая письменность. Правда, стоить заметить, что в ее случае дело было отнюдь не в тупости скандов, для которых способность записывать слова стала чем-то сверхъестественным, а в объективной мистической составляющей, которой вождь асов наделил руны. Взяв за основу образное гиперборейское письмо, Один адаптировал его под немного знакомую местным руническую систему грамоты цвергов, но сохранил при этом немалый образный пласт. Каждая руна несла в себе набор образов, символов и значений, помогая скандам глубже постигать мир в единстве его видимых и скрытых явлений. С веками это утратится, и руническое письмо скандов превратится в обычную буквицу, но поначалу руны действительно обладали магическим эффектом, высекаясь на камнях, в кристаллическую структуру которых зачастую вносились эфирные «ключи» к информации из тонких планов.
Надо добавить, что Один не был похож, например, на коллегу-Зевса, взявшего на себя, в основном, функции регулятора в самом пантеоне, а людьми занимавшегося очень уж выборочно, предпочитая красивых самок. Вождь асов очень много времени тратил на личную возню с народом, сполна компенсировав стартовую отстраненность, и в целом то же самое можно сказать и об остальных богах Асгарда, предпочитавших высиживанию за его стенами деятельную вовлеченность во многие процессы нижнего мира. Сканды это всей душой ценили, не роптали, даже если ненароком попадали под раздачу, принимая любое действие асов как проявление высшей справедливости. И редко где богов продолжали чтить, спустя века после их засыпания, но на Ллантрейне именно так и было.

Асы уходили в режим гибернации еще задолго до того, как начиналась нехватка энергии. Причиной было не только желание сохранить побольше сил на Рагнарек, но и крах самого пантеона как братства дружных богов.
В начале средневековья могло показаться, что асы устроились чуть ли не лучше всех остальных пантеонов. Если не считать подземную автаркию гномов, они безраздельно правили всем островом, не испытывали проблем с энергией, а жили в прекрасном горном городе, размерами превосходящем даже Олимпийский дворцовый комплекс. Правда, в изысканности и архитектурной гармонии Асгард Олимпу уступал, ведь своего Гефеста у асов не нашлось, а гиганты, которых удалось хитростью привлечь к строительству, могли обеспечить разве что монументальность. Тем не менее впечатление этот город явно производил – выстроенный по простейшим гиперборейским лекалам, он был красив и ухожен, ведь асы, в отличие от своих подопечных, определенным вкусом обладали, хоть и отличались легким оттенком аскетизма, присущим тем, кто подчиняет жизнь высшей цели.
Один из порталов Асгарда вел прямо в Вечный сад, всегда полный и обычных, и волшебных фруктов, нужных дисам, валькириям и другим существам, не имевшим изначальной бессмертной природы, для регулярного омоложения. Одна из них, красивая диса Идунн – постоянно ухаживала за садом, и даже в ее имени читается отсылка к Эдему, поздней репликой которого и считалось это место.
Парадной дорогой в Асгард была мистическая радуга Бифрест – уникальное явление якобы образного характера (а вот и нет) – то ли неотъемлемая часть, то ли случайное следствие древних экспериментов по сообщению между планами, затем реконструированное уже асами (а это правда). Понятно, что с обычной радугой Бифрест роднили лишь форма и цвета, а на деле это получился мост, соединяющий нижний и верхний миры, причем в Вендоре можно было найти не так много мест, где соорудить подобное оказалось бы под силу даже богам или титанам (собственно, и тут не сами соорудили). Вся зона вокруг Асгарда была буквально пропитана тонкими энергиями, ведь именно здесь когда-то разлетелся осколками уранита увесистый фрагмент оболочки Урана, превратив окрестности в аномальную зону особенно тесного слияния планов. Один, который еще юнцом помогал отцу и деду в здешних экспериментах, прекрасно знал это место, так что с выбором наилучшей точки для базы, а затем и города – колебаний не было.
Мы отвлеклись, перечисляя плюсы асов в сравнении с большинством других пантеонов. А ведь главным из них был даже не Асгард, а завидная монолитность клана. К середине пятого века немногие пантеоны могли похвастаться подобным единодушием. Где-то, как на Олимпе, существовало мирное, но отнюдь не дружелюбное разделение на внутренние кланы и группы, где-то распри дошли до открытой вражды (Лидия, Даоссия, Картахена), остальные кланы были порядком прорежены временем и обстоятельствами, лишившись стержневых богов и титанов (Русь, Аджария, Шумерия), либо вообще уснув почти полностью (Гелэрис). Зато в Асгарде все оставались в строю, все продолжали заниматься полезным делом и думать примерно в одном ключе. Все, кроме Локи…
Можно по-разному относиться к этому богу, но то, что именно его действия стали спусковым крючком, запустившим процесс распада клана асов – факт, с которым не спорил бы и сам Локи. Другое дело, что его мотивы, как минимум, понятны, да и другие боги, честно говоря, тоже имеют основания себя винить – процесс распада можно было остановить на любом из этапов, но асы всегда выбирали наихудший из вариантов реакции на проступки огнебога-трикстера.
Не здесь разбирать всю лестницу событий – обойдемся лишь кратким изложением, тем более что в проблемах Локи мы уже слегка поковырялись. И его главная проблема – глубокое отчуждение – лишь разрасталась. Было бы ошибкой считать Локи похожим, скажем, на Гермеса. Бог-странник олимпийского пантеона отличался редкой самодостаточностью, был любим, уважаем, уверен в себе и своей ценности как для богов, так и для людей. Это уравновешивало его природный авантюризм, азарт и изощренность ума, направляя их в гармоничное русло. А теперь сравним с Локи – изначально очень похожим на Гермеса, но попавшим в совершенно иные условия взросления и становления. Оказавшись среди суровых прямолинейных асов, он, не имея возможности быть таким, как они – компенсировал отставание в привычных для них вопросах еще большей культивацией качеств, которыми обладал сам, отдаляясь от соратников по пантеону все сильнее . Этот большой ребенок желал играть, хотел быть своим, мечтал слышать похвалы, но натыкался на стену непонимания и начинал шалить, постепенно поднимая ставку и игр, и шалостей.
Если бы асы распознали в таком поведении крик души «Я – свой!» и с опозданием насытили потребность Локи в похвалах и признании нужности для пантеона – все могло бы закончиться иначе. Но, слишком черствые, чтобы разглядеть страдания хорошо их маскирующего гордеца, коллеги по пантеону, вроде и испытывая к Локи кто теплые чувства, а кто уважение за объективную пользу, принесенную Ллантрейну – держали это в себе. Шалуна сурово предупреждали, затем стали наказывать, и потрепанная за века жажда быть родным постепенно трансформировалась в обиду и зависть по отношению к тем, кому доставалось любви с избытком, с «горочкой» сахара, которого не досыпали бредящему сладким Локи.
А он совсем слетел с катушек, устраивал скандалы, бунтовал, нарушал Закон, вмешивался в дела других, пакостил. В ответ продолжали сыпаться упреки, угрозы и наказания... Наконец, Локи переступил черту, и его очередная шутка зашла слишком далеко.
Конечно же, Фригг не стоило так носиться со своим любимчиком Бальдром, пытаясь сделать его неуязвимым. Конечно же, великие асы могли вести себя посолиднее и не метать ради прикола в Бальдра копья и топоры, радуясь его неуязвимости. Конечно, Локи в порыве шалости мог банально не оценить уровень угрозы, когда подсунул в руку слепого Хеда острую ветку омелы… Но какая-то высшая логика во всем произошедшем имелась – Локи ненавидел всеми обожаемого Бальдра и желал ему зла, а то, что это воплотилось в ветку омелы, оказавшейся ситуативным фатальным оружием  именно для веселой мишени асов – вопрос лишь выбора сценария судьбой, у которой их множество. И, если предположить, что за мифом о Бальдре стоит не квохчущая мамаша, а реальные исследования природы неуязвимости, то Закон ясно показал асам, что в эту область вторгаться нельзя… По горячим следам пострадал лишь Хед, которого тут же убил психованный Вали . Локи же вышел сухим из воды, но вскоре, во время очередной ссоры на пиру, сгоряча сознался в содеянном, и тут уж из чаши терпения асов просто полилось…
Локи был наказан с крайней жестокостью и пролежит в болезненном анабиозе 666 лет, освободившись незадолго до дня Рагнарек. А утрата сразу трех богов пантеона – ударила по Асгарду очень сильно, как будто надломив некую пружину, державшую в динамическом равновесии всю конструкцию. Начался этап разобщенного равнодушия.
В течение двух веков большинство асов, несмотря на вполне достаточный приток энергий, примут решение войти в анабиоз, чаще всего с мотивировкой, что народ и так идет по показанному пути, мотивация сражаться за скучнеющий мир уменьшается, вот и полезнее будет переадресовать энергии тем, кто останется на страже, чтобы остальных в канун Рагнарек было кому разбудить.
В этих решения доля прозорливости присутствовала. Сканды постепенно снизят градус фанатизма, Энергополе продолжит увядать, и даже Один с Тором будут вынуждены уйти на тонкие планы, чтобы хоть сам страж-горнист Хеймдайль сумел дотянуть до последнего дня. Лишь Фрейя составит ему компанию. В силу своего происхождения (она из ванов) и особенностей культа, она не могла поделиться с Хеймдайлем энергиями поклонников, так что старалась хотя бы скрасить коллеге время затянувшегося ожидания. К МП Фрейя будет держаться из последних сил, а о судьбе стража Асгарда лучше узнать из книг.

История скандов на редкость скудна, представляя собой череду нескончаемых однотипных клановых войн, и только разделение на ортодоксальных вояк-викингов и ищущих новый вектор развития торговцев добавило красок.
Долгие века с высоты исторического полета на землях Ллантрейна не удавалось рассмотреть ничего особенного. Сканды, послушно следуя заветам Одина, жили в режиме клановых войн и перманентной зачистки лесов, гор и подземелий от опасных монстров. Это обеспечивало стабильный приток душ в Вальхаллу, что устраивало как народ, так и богов.
Другое дело, что в меру полезный вирус жажды новых горизонтов постепенно проникал на Ллантрейн, все устойчивее локализуясь в срединных землях – Мидгарде, и особенно в городке Уппсала. Это объяснялось целым рядом факторов. Во-первых, в восточной части острова климат был лучше – неподалеку проходил вираж теплого течения Дыхание Геи, и плодородные земли Мидгарда все настойчивее убеждали своих жителей, что крестьянский труд способен дарить радость и сытый комфорт тем, кто по разным причинам не мог надеяться на попадание в Вальхаллу. Во-вторых, очень весомым оказалось влияние соседей. И если лунные эльфы Менаона, поселившиеся в Долине Солнца, могли разве что служить подсказкой в духе «в мире существует масса интересного, пока вы сидите в убогих домах и перемалываете себя ради Вальхаллы», то соседство с гномами постепенно сформировало новый социальный слой – торговцев.
Подземная автаркия Тиббот  жила изолированно, однако периодами раскрывала щель контактов, чаще всего для сверки с реалиями поверхности и взаимовыгодной (пусть и необязательной для гномов) торговли. За счет такого соседства, восточные кланы всегда обладали более продвинутыми технологиями, нежели западные и, самое главное, постепенно начинали ценить это преимущество, двигаясь к пониманию, что фанатичный консерватизм западных соседей – более слабая карта, чем плоды прогресса, а стало быть, прогресс – это хорошо. Но еще важнее, что, незаметно для себя став посредниками между гномами и остальным миром – сканды востока вовлеклись в торговый круговорот и подсели на мореплавание.
Гномы долгое время значительно опережали людей в технологическом развитии, поэтому на их изделия существовал большущий спрос, позволяющий скандам, которым гномы по привычке и недорого сливали излишки производства, получать баснословную прибыль. А ведь скандов асы аскетами не делали. Стремление попасть в Вальхаллу было высшей целью, но приземленным механизмом генерирования новых войн, наряду с определенной кровожадностью, являлась банальная жажда наживы. Боги, пожалуй, могли бы изобрести и более возвышенное топливо для подкрепления мотивации, но, трезво оценивая уровень развития народа, решили, что желание поиметь что-нибудь чужое – не худший из вариантов, особенно в сравнении с кровожадностью… А то, что круг вожделенных объектов был крайне ограничен скудной фантазией – это уже другой вопрос.
И вот теперь часть скандов узнала, что для получения новых цацек необязательно устраивать набеги на деревни. Можно всего лишь перепродавать то, что штампуют под землей коренастые карлики-работяги, и тогда на барыши получится купить столько, сколько самым храбрым воинам за всю жизнь не награбить, тем более что жизнь налетчиков коротка. Упомянутая узость вожделения здесь тоже имела место, и богатые сканды востока неприлично долго тупо не знали, на что можно потратить свалившееся на них богатство. Культура потребления и способность повышать уровень собственного комфорта – тоже требуют опыта и знаний, поэтому диковатые скандские купцы, не умея выйти за рамки привычных представлений, только и делали, что мерялись длиной драккаров, тяжестью золотых топоров и количеством продажных женщин. В торговых центрах Вендора, вроде Дориона, Сидона или Итиля – над скандскими торгашами посмеивались и вовсю пользовались их культурной безграмотностью, впаривая за несусветные цены что-нибудь из узкой линейки типичных скандских товаров. Постепенно эта линейка расширялась, северные торгаши постигали следующие уровни комфорта и даже роскоши, но, впрочем, от имиджа простаков не избавились. Пока сами сканды, в душе торжествуя, ломили цены за гномий эксклюзив, их наценку успешно компенсировали продажей им тоже по специальной «скандской» цене, еще и не реально ценных вещей, а того, что в силу наивности и неразвитости считалось ценным лишь самими скандами. В какой-то момент бедолаги догадаются, что выгоднее пользоваться услугами хазарских посредников, и некоторые действительно неплохо на этом поднимутся, хотя из-за усиления изоляционизма Тиббота, продавать придется уже не столько гномьи товары, сколько собственные изделия и продукцию, созданную мастерами Руси.
Как бы то ни было, путь торговца многим показался более приемлемым вариантом, нежели путь воина, и примерно с восьмого века Уппсала, благодаря полноводным рекам имеющая удобный выход в море, стала идейно отдаляться от западных земель, тяня за собой и географически близкий Мидгард, представляющий из себя рыхлое скопление деревушек. Боги, испытывая некоторое чувство вины за то, что обрекли свой народ на унылое клановое прозябание, вмешиваться не стали, и процесс приобрел стихийный характер. На восток попер люд…
Здесь было тепло, сыто и в меру безопасно, ведь западные земли реже сталкивались с зачистками Тора и его соратников, предпочитавших наводить порядок в расширенных окрестностях Асгарда. Здесь можно было наняться на торговый корабль и получить фиксированную плату за то, что просто гребешь веслом, за топор берясь лишь в случае нападения пиратов. При этом открывалась возможность посмотреть дивный мир, а при желании – провести ночь со смуглой красоткой, стройной, словно валькирия, но еще и гибкой, как кошка… Жизнь на востоке, как ни крути, была легче и разнообразнее всего, что предлагали насквозь провонявшие рыбой и кровью деревни западного побережья. И вот теперь за этой легкой и разнообразной жизнью массово отправлялся народ, меняя ее на призрачный шанс угодить в Вальхаллу.
Нельзя сказать, что скрепы совсем разошлись – жители восточной Скандии продолжали чтить асов, просто все чаще выбирая для первичного поклонения не Одина, а кого-нибудь из более нейтральных богов. Они не настолько кардинально меняли быт, нравы и принципы, чтобы считать себя принципиально иным этносом, нежели западные соседи. И тем не менее, внутренняя миграция приобрела постоянную циркуляцию, которая не прекращалась и до МП, медленно выкристаллизовывая поселения и разделяя Ллантрейн на средний восток и запад.
Когда в одном большом пространстве существует два разных доминирующих центра масс, у каждого жителя появляется выбор, какой из них ему ближе. И далеко не всегда выбор был в сторону ближайшего с географической точки зрения. Теперь те, кто не смог найти себя в окружающей действительности, имели шанс попробовать другой путь: береговой вояка уходил от набегов к восточной сытости и торговому флоту, а неудавшийся торговец, нерадивый земледелец или уставший смотреть мир гребец – шли на запад искать тропу в Вальхаллу или удовлетворять истомившегося внутри кровожадину. Для последних, к слову, существовал и третий путь – в Междуморье, где из эмигрантского сброда сформировался племенной союз саксов. И туда обычно направлялись те, кто кровь любил, но в Вальхаллу верил не особо.
Потоки переселенцев имели не равнозначную силу, и в какой-то момент возникла ситуация, когда средневосточные земли по количеству населения превзошли западные в несколько раз, достигнув той точки плотности и интеграции, когда созревает переход на новый общественно-политический уклад. Клановые войны давно уже остались уделом западного побережья, большинством процессов заправляли торговые гильдии Уппсалы, и имелись все предпосылки для структурирования управления в одну горизонталь (именно так) власти.
Стратегической ошибкой восточных лидеров стало их желание максимально громко оформить переход на новый политический уровень и узурпировать название Скандия, обозначив этим словом всю средневосточную территорию. Формально все было верно. Не могли же они вовлекать в свое политическое образование не входивший в сферу единой структуры запад. Да и само понятие Скандии по-настоящему прозвучало именно теперь, ведь до этого центр тяжести лежал на уровне родов и поселений, и народ, хоть и ощущал определенную общность, редко использовал термин «Скандия», чаще употребляя название всего острова. Проблема же возникла из-за того, что, присвоив себе только Скандию, жители востока автоматически приватизировали и привычное понятие «сканды», ведь как теперь оставалось именовать себя ортодоксам запада, если они оставались за пределами новой Скандии?
Как и большинство стратегических ошибок, этот жест аукнется уже гораздо позже, став разломом на пути слияния востока и запада. Наверное, стоило быть скромнее и назваться, скажем, Восточной Скандией, чтобы затем, когда интеграция все же случится, слияние с западом произошло мягче как воссоединение единого народа. Так же получится, что слово «Скандия» для жителей запада станет уже чуждым, а сами они, взяв на вооружение новое самоназвание, будут ощущать себя уже не скандами, а независимым народом. Практика же показывает, что, если часть даже почти во всем одинаковой нации успеет придумать себе новое название – опять сливаться с отвергнутым ядром ей на порядок сложнее.
Все это, вполне вероятно, осталось бы лишь домыслами, не качнись вскоре маятник ценностей в обратную сторону. Поселения запада могли бы одно за другим влиться в Скандию, не умея ничего противопоставить сплоченному обществу новой ступени развития – единому государству… Но вышло иначе. То ли оставшиеся бдеть боги запустили волну, опасаясь истощения дорожки в Вальхаллу, то ли в народе самостоятельно пробудились гены предков и зов крови (во всех смыслах)… Однако обратный скачок маятника налицо: сытые сканды стали ощущать некую пустоту и праздность жизни, не найдя для ее заполнения лучшего способа, нежели возврат к утраченным традициям прошлого.
Первая волна, скорее всего, состояла из тех, кому не пришелся по душе новый общественно-политический строй. Появились разновидности налогов, бюрократический аппарат, поглощение земель и укрупнение бизнеса. Не имевшие никакого опыта государствостроения, сканды создавали свою державу методом проб и ошибок, и свободолюбивому, прямолинейному народу стало тоскливо жить в мире, регламентированном уже не богами, а другими людьми, которые еще и делали это кривее некуда. Рыхлая горизонталь власти раздражала, вызывая желание встроиться в небольшую и понятную вертикаль. А где такую найти? Как где – на западе!.. Туда и потянулись недовольные, а затем и те, у кого сытый желудок спровоцировал аппетит души и духа. Циркуляция переселенцев вновь перекосилась, только теперь в обратную сторону…
Когда процесс миграции на запад достиг какой-то точки, некоторая его стихийность приобрела стройную форму вектора. «Мы не просто уходим жить на запад! Мы возвращаемся к истокам, к богам, к пути в Вальхаллу! К обретению высшего смысла существования!..». Под движение подоспел и сгенерированный скальдами новый термин, который впоследствии станет даже более популярным, нежели укоренившееся за века «сканды». Викинги!.. Так назовут себя все, кто отбросит бытовое благополучие ради суровой жизни, наполненной старым-новым высшим смыслом. Это слово в современной событиям Скандии будет звучать несколько странно, так как происходило от слова «покидать», и восточными обывателями понималось как факт покидания человеком родного дома. На самом же деле все было гораздо глубже. Скальды откопали созвучный древний корень, означавший нечто вроде «человек с побережья», при этом заметили, что составленное из старших рун, это слово создает богатый образ, который вольно и слегка поэтически можно перевести как «житель побережья, покидающий дом во имя богов и подвигов».
Не исключено, что скальды, опьяненные идеей, кое-что подогнали для красоты, но новую национальную идею они сформулировали очень четко. А под идею народ собирается ой как охотно…
***
Численность викингов никогда и близко не подходила к численности скандов – чрезмерно активный образ жизни в суровых условиях редко положительно сказывается на демографии, если сравнивать с обывательским счастьем сытых земледельцев и торговцев. Но теперь у Скандии появился мощный противовес, а заодно и головная боль, ведь викинги в поисках крови, славы и благосклонности валькирий редко удовлетворялись походами друг на друга и зачисткой территорий от расплодившейся было живности. Западные поселения стали базами для боевого флота, который самим викингам казался служением Одину, а другими «почему-то» воспринимался, как пиратский. По правде говоря, многие викинги предпочитали настоящие походы: на кельтские порты, на варварские поселения Междуморья или даже далекие Бермудские острова. Но нередко драккары промышляли самым обыкновенным пиратством, дрейфуя по Желто-белому пути или вдоль береговой линии в поисках нефартовых торговцев или расслабившихся жителей деревушек. Да и не морем единым – Мидгард вообще чаще всех страдал от набегов соседей, завидуя прекрасно защищенной географическими условиями Уппсале.
Сканды, где могли, пытались брать числом, но викинги находились на промежуточной стадии между чисто клановыми отношениями и клановыми же союзами, так что, воюя с одними, очень даже дружили с другими, и в случае угрозы с любой стороны, а особенно со стороны скандов – без лишних слов приходили друг другу на помощь. А так как те, кто ощущал в себе воина, чаще всего уходили на запад – средний викинг стоил в бою троих-четверых скандов. Тем приходилось наверстывать отставание с помощью внедрения более современного оружия и доспехов, но, как показывала практика, это работало не особо здорово. Что во время набегов, что во время Зимней войны – сканды противнику явно уступали.
***
…Зимняя война случилась аж в двенадцатом веке, когда викинги, недавно окончательно отбросившие клановые усобицы на свалку истории, объединились в братство под названием Колдон и почуяли в себе силу для того, чтобы, вместо одиночных рейдов, совершить настоящий поход на восточных соседей, доказав верность именно своего пути развития, ну, и чтобы пограбить богатенькую Уппсалу, само собой…
Лидер братства, конунг Вильхельм, имел искандеровские планы, намереваясь после аннексии Скандии подчинить и Гелэрис, и, если попрет – Междуморье, может быть, даже с Хазарией, а в идеале и с западной частью Руси. Но для этого требовалось сделать первый шаг и обставить дело с захватом Уппсалы так, чтобы не спровоцировать длительную гражданскую войну, а создать надежный тыл. Для решения этой задачи конунг привлек скальдов, и те, мотивированные бочками медовухи и перспективой остаться без голов, сформулировали очень даже сносную интегрирующую идею. И поскольку победа над скандами далась викингам до безобразия легко – перейдем сразу к этой идее.
Ее суть была проста: создать новое государство, раз пути старых разошлись слишком далеко . И создать – на принципах соединения обоих путей: воинского и торгового. «Может быть, судьба многих асов оказалась бы куда радостнее, может быть, и дня Рагнарек удалось бы избежать, если бы Один и Локи продолжали ладить между собой! – голосил Вильхельм, повторяя заученные тезисы скальдов. – Так почему нам не сделать подобное и не примирить воинов с торговцами и земледельцами? Как старшая Эдда и младшая Эдда – единый свод нашего прошлого, так и Колдон со Скандией – это старшая и младшая Эдды: одна из далекого прошлого, другая – молодая, но тоже успешная и близкая времени, в котором живем!»…
Из этого образа и выросло имя нового государства, названного именно Эддой, и соединяющего в себе религиозные идеалы и воинские традиции прошлого, а также торговый вектор настоящего, приправленный земледельческим и ремесленным акцентами. Себе Вильхельм подготовил ожидаемый подарок в виде нового личного статуса – короля Эдды, и народ, довольный примирением, в целом был совершенно не против… Вот только оказалось, что всего одного голоса «против» достаточно для нарушения всех планов, если этот голос принадлежит вопиюще умелому берсеркеру.
Его звали Ульфрик, он, в силу ограниченности ума и фанатичной преданности Одину, увидел в речах Вильхельма, поставившего Одина и Локи в один ряд, страшное богохульство, а его боевой подготовки хватило, чтобы в одиночку перебить стражу новоявленного короля, а затем отправить то ли в Вальхаллу, то ли к Хель и его самого… Сам же берсеркер – помолившись Одину и тщетно ожидая валькирий – сиганул с башни вниз…
Вместо объединяющей войны с соседями, Эдда получила борьбу за власть между ярлами и кураторами малолетних наследников Вильхельма, утверждающими, что титул теперь наследственный… Против первых сыграло отсутствие единства, а против всех скандов и викингов – победа в подковерной возне самых отъявленных интриганов, заботящихся о своих интересах, а наследников воспитывавших, как придется. Пользуясь тем, что викинги, начавшие ссориться во время борьбы за трон, перенесли вражду на поля сражений, кураторы, запудрили головы братьев-королевичей всякой пургой, и следующим королем станет старший из них, Хейдар, который до конца жизни будет метаться из стороны в сторону, то вводя повальную воинскую повинность в надежде реализовать мечту отца и захватить Гелэрис, то запрещая культ Одина (из-за берсеркеров) и объявляя Корн торговым побратимом в обмен на обещание посвятить его в рыцари.
Хуже всего, что своих детей Хейдар воспитал в том же духе, и его преемник Аскалаф, по природной сути являясь кровожадным воякой, угробит в неудачных походах цвет викингов, зато будет всячески продвигать именно восточную парадигму развития Эдды, что в конце концов приведет к ее расколу. Колдон под руководством юного конунга Бельторна объявит о выходе из государства и реконструкции братства, а капризная дочка Аскалафа, Кристанна – настолько увлечется чужеземной культурой, что объявит войну всей скандской традиции…
Где-то в это время на остров и заявится небольшая группа молодых, но уже опытных искателей приключений и смыслов, знающих о Рагнарек больше, чем большинство жителей бывшей Эдды.

Общепринятые представления о берсеркерах значительно отличаются от того, кем на самом деле были эти гвардейцы Одина, по крайней мере, в эпоху средневековья.
В эпоху Нового времени у вендорцев сформировалось весьма специфическое представление о многих явлениях жизни Ллантрейна. Скандские торговцы, освоившиеся в мировом информационном поле, активно наполняли его не только рассказами о собственных делах, но и байками о нравах ортодоксальных жителей родного острова, с которыми находились в сложных отношениях. Вряд ли это было элементом мести за набеги викингов на восточные поселения – скорее, сканды сами слишком далеко оторвались от описываемых явлений, поэтому искренне верили в то, что болтали.
Главными героями многих таких сплетен становились берсеркеры, описываемые как неукротимые психопаты, которые, налопавшись мухоморов, впадали в неистовство, сражаясь, словно дикие звери, а нередко и обращавшиеся в них – обычно в медведей. Положа руку на сердце, стоит признать, что среди викингов во все времена имелись полные отморозки, которые и бились, как звери, и мухоморы употребляли активно . Какая-то их часть, вполне вероятно, достигла крайней степени наглости и называла себя берсеркерами, особенно в поздние века, когда этим словом можно было напугать очень многих, и подобный эффект компенсировал риск нарваться на настоящего берсеркера.
А встреча с одним из них могла состояться в любом уголке Ллантрейна и даже за его пределами. Берсеркеры часто странствовали, ведь они считали себя руками Одина, а мало ли где понадобится вождю асов проявить свою волю и силу – вот и старались охватить редкой, но динамичной сетью все владения своего высшего вождя. В ниндзя они не играли, более того – никогда нарочно не маскировались , но без надобности свою принадлежность к этому древнему клану не афишировали, так что берсеркером вполне мог оказаться обычный гребец на скандском торговом судне.
Если начистоту, то и сами берсеркеры подавляющее количество времени были совершенно обычными людьми, отличаясь от остальных разве что объективно более оригинальной техникой боя и общим уровнем воинского мастерства. Другое дело, что славу им принесли как раз оставшиеся несколько дней, в которые суммарно складывались минуты ритуального неистовства – особого состояния, позволяющего берсеркерам на короткое время превращаться в машины убийств или инструменты решения других задач, которые, впрочем, оказывались за кадром, всегда оставаясь в тени основной.
У кого-то из исследователей доводилось встречать информацию, будто первыми берсеркерами стали отпрыски бойцов из гвардии Одина еще гиперборейского периода. Но при всей симпатичности версии, вынуждены не согласиться – асы пришли на Ллантрейн независимо от людей и очень долго не привлекали их к своим делам, решая задачи самостоятельно. К услугам людей пришлось обратиться уже в четвертом веке, когда асы переключились в режим демиургов и стали постоянно сталкиваться с невозможностью что-либо сделать, не нарушив Законы Творца. Когда речь шла о зачистке острова и войнах с великанами, у богов имелись широкие границы дозволенного, но люди очень прочно встроены в законы кармы и причинно-следственные связи, поэтому при возне с ними рубить с плеча было чревато последствиями со стороны равновесных и регулирующих сил.
Создание валькирий и помощь других дис – проблему не решили. Какого бы происхождения ни были эти помощницы богов  – полной свободы воли, имевшейся у людей, они тоже не имели. Так что было решено создать специальный орден на уровне самих людей, и уже их сделать своими руками, лишенными любых запретов. Идею Одину подал, разумеется, Локи, уловивший тонкую грань, позволяющую совершать любые поступки.
- У людей нет запретов, потому что они, во-первых, несут ответственность за все совершенное, а во-вторых, ограничены в возможностях. Правда, последнее лишает их нужной нам степени полезности, но можно ведь связать людей с теми же валькириями, и тогда твои дурочки, получив возможность управлять их телами – смогут оторваться по полной и всыпать любому мешающему нашим планам придурку, которого не могут тронуть лично. На выходе получаем людей, которые в нужный момент обладают мощью валькирий, но не ограничены в действиях. А твои руки чисты, потому как эти дурачки, согласившись стать орудием воли богов – признают готовность лично нести ответ за любые действия, в независимости от того, кто ими управляет в важный момент. Уверен, ты сейчас отвергнешь мой план, но, когда решишься – не забудь прислать мне с Фрейей какой-нибудь подарок на свой вкус. Гунгнир, думаю, был бы отличным выбором…
Один недолюбливал Локи еще и за то, что чувствовал за ним странное преимущество в понимании природы что богов, что людей – особенно той части души, которую стараются не выставлять напоказ… Он хотел или сразу согласиться, или не соглашаться никогда, чтобы не идти послушно по сценарию этого трикстера, но, поступив так, вождь асов признал бы, что вовлекся в очередную психологическую игру, и сделал не наилучший выбор, а выбор вопреки кому-то – тот, что потакал бы собственному эго. И, злясь, что хитрец Локи и эту его мысль наверняка заранее учел в своем сценарии, Один поступил ровно так, как плут и предсказывал. Разве что подарок был, конечно же, не Гунгниром…
***
Первое поколение берсеркеров Один воспитал с помощью валькирий и с личным участием в процессе подготовки не только ритуалов, но и самих бойцов. А затем берсеркеры были отправлены обратно в кланы – сеть слуг, контроль над которыми можно получить почти в любой момент, не нуждалась в территориальной централизации. Гораздо позже появится пару баз, где берсеркеры станут готовить себе смену, но это будет уже их собственной инициативой в условиях ослабления связи с богами и валькириями. Впрочем, до типичного ордена, строящего собственные планы, не дойдет – берсеркеры останутся децентрализованной сетью.
Схема жизни гвардейца Одина довольно проста. Валькирии либо лично ищут кандидата, либо прислушиваются к взываниям юных фанатиков, просящих богов принять их руки и одухотворить их правом нести волю небес. После заочной или очной проверки кандидата, тот проходил обучение в лесу, сдавал экзамен, собственноручно убивая медведя одним лишь ножом, а затем допускался до обряда посвящения. Этот сложный ритуал связывал его с валькириями, и теперь они получали возможность на короткое время вселяться в тело берсеркера. Стартовать процесс слияния мог с обеих сторон, и если валькирии для этого не требовалось никаких дополнительных усилий, то берсеркеру, дабы научиться впадать в боевое исступление – следовало потренироваться: либо с духовными практиками, либо с грибной настойкой или каким-то другим веществом, способным отключать сознание, мешающее наладить стабильную связь с духом небесной воительницы.
Непобедимыми берсеркеры не были. Валькирии и в собственных-то телах, натренированных донельзя, не являлись совсем уж эталоном мастерства, а уж в чужом теле представляли и вовсе урезанную версию. Так что бросаться в одиночку на великана вряд ли стоило. Но в сравнении с остальными скандами берсеркеры, естественно, стояли на несколько ступеней выше, так что для решения задач, стоявших перед богами – подходили прекрасно.
Сила каждого гвардейца зависела как от его собственной подготовки, так и от уровня мастерства влившейся в его тело валькирии. Излюбленным оружием считался топор с длинным, как у посоха, древком. Этот примитивный вариант секиры в умелых руках становился мощным орудием воли богов. Небольшое топорище не особо нарушало баланс и позволяло технично фехтовать древком, как посохом, зато в нужный момент было способно расколоть хоть щит, хоть череп в шлеме. В совсем уж массовых баталиях берсеркер мог взять двуручный меч или надеть на руки режущие лезвия. А бывали случаи, когда валькирии, находясь в теле гвардейца Одина, применяли и нечто особенное из собственного арсенала. Чаще всего это было обращение в медведя, в тотемной связи с которыми находились некоторые небесные воительницы. Правда, такой трюк удавался лишь в случае особенно широкого канала связи между берсеркером и валькирией, а для этого требовалось либо частое слияние воительницы с телом конкретного гвардейца, либо… частое слияние с телом гвардейца, но уже в собственном теле.
И это происходило не так редко, как можно подумать. Не все валькирии имели плоть – те, что погибали, не получив своевременной помощи в виде яблок из сада Идунн или особого меда Одина (помогавшего только при ранениях – еще живым) – оставались существовать в форме духа. Такие особенно ценили связь с берсеркерами, ведь это было единственным доступным способом побуянить в мире материи. Тех же валькирий, что свои тела не профукали – особенно любили уже сами гвардейцы  за возможность сливаться не только в ритуальном трансе.
Так как небесные дивы останутся на Ллантрейне, даже когда плотный его план покинут практически все боги – институт берсеркеров сохранится до самого МП в той же самой роли инструмента влияния высших сил на жизнь людей. Просто теперь заказчиком будут выступать не асы, а сами валькирии, число которых в астральном плане уже раз в десять превзойдет количество сохранивших тело упрямиц, из последних сил удерживающих Асгард от орд некромантов прямо тогда, когда к заброшенному городу асов будут подходить герои одной из книг…

К оглавлению

































Кельты: блуждающие в тумане
Остров Гелэрис является очень специфическим местом из-за того, что именно здесь в древние времена велись разрушительные войны, спровоцировавшие печально известный Большой Сдвиг.
Одним из самых коварных искушений для исследователей, изучающих тайны далекого прошлого вендорской цивилизации, становится желание съездить на Гелэрис. Дело в том, что для большинства из них дошли лишь самые крупицы истории Вендора до Большого Сдвига, зашифрованные в древних мифах и сказках. При этом в ученых кругах давно не секрет, что в тонких планах именно Гелэриса сохранились на редкость яркие обрывки образов, которые при удачном стечении обстоятельств можно поймать, даже не обладая ярко выраженным даром мистика. Вот только есть проблема: эти образы настолько искажены, что шанс уловить истинную картинку одного из древних событий – минимален, в отличие от риска нахватать ложные образы, способные подорвать репутацию наивного исследователя совсем уж откровенной бредовостью.
Хорошо, что конкретно у нас имеются и другие источники информации, поэтому мы можем, хоть и вкратце, но в меру достоверно пересказать, что конкретно происходило здесь в ту пору.
Итак, как мы знаем из других статей, во время Титаномахии мятежные боги наводнили Вендор непростительно огромным количеством жутких монстров, которые после окончания войны самоликвидироваться не стали, зато взялись активно плодиться в тех, отнюдь не редких случаях, когда боги, не приняв меры предосторожности, оставили создаваемым воякам функцию размножения. И вот именно эти существа стали первыми жителями Гелэриса, носившего тогда, правда, иное, позабытое имя.
Остров лежал в отдалении от основных эпицентров событий последующих лет, и непонятно, зачем именно сюда направилась группа начинающих демиургов создавать одну из цивилизаций Первой Попытки. Можно постараться оправдать столь дерзкий шаг дальновидным умыслом – дескать, мало ли как предоставленные сами себе монстры могли бы эволюционировать вдали от богов, так что лучше присматривать за ними, прикрываясь популярным в ту пору статусом участников движения демиургов. Но, честно говоря, дело скорее крылось в непонимании многими богами того факта, что недавние союзники – зачастую откровенные отморозки, которые к своим создателям не испытывали ни малейшей любви и благодарности, а уж их мелких подопечных были и вовсе склонны воспринимать едой.
Столкновение с суровой действительностью происходило повсеместно, и обычно богам с помощью образности и технологического превосходства удавалось потеснить обнаглевших соседей. Но как раз на Гелэрисе ситуация сложилась наиболее непростая, ведь его облюбовали для жилья, может быть, не самые сильные, но зато самые организованные монстры, еще и успевшие за время безраздельного владения островом создать эрзац общества со своей многоуровневой иерархией и разделением обязанностей. Поначалу они терпели непрошенных гостей, посчитавших себя вправе селиться, где душа пожелает, без согласования с теми, кто занял место раньше – земли хватало, люди вели себя скромно, а боги, в отличие от некоторых коллег в других землях, не проявляли признаков агрессии и неуживчивости.
Но рано или поздно соседство столь разных видов существ должно было вылиться в конфликт, что в какой-то момент и произошло. Насколько известно, богов не устроили попытки фоморов (так обитателей Гелэриса начнут называть уже позже, но мы будем использовать этот термин, описывая и более ранний период) слишком уж активно воздействовать на тонкие планы. Цивилизацию здесь планировали создавать с крайним технологическим уклоном, поэтому попытки фоморов выстроить на Гелэрисе систему уранитовых усилителей Энергополя – боги восприняли в штыки. И не нашли ничего умнее, как разрушить несколько из них якобы случайно руками людей. Фоморы в ответ с готовностью перебили подставленных бедолаг, а самые дикие еще и попробовали на вкус, очень им вдохновившись…
Быстро разгоревшийся конфликт шел в двух режимах: боги били фоморов, фоморы били людей. Богов было слишком мало, чтобы прикрывать народ от набегов, население редело, люди погружались в пучину страхов, и о нормальном развитии цивилизации речи уже не шло. В конце концов, проредив численность противника, боги плюнули на свою изначальную задумку с ролью демиургов и вовлеклись в собственную войну против монстров. Видя, что самим им не справиться, они позвали коллег с материка и объединенными силами истребили костяк островных фоморов, вытеснив их в южные земли Гелэриса. Фоморов на том этапе спасла предусмотрительность. Кроме усилителей, они в свое время возвели еще и так называемую Белую башню – корявенькую, но вполне рабочую реплику уже возведенной в Гелиополисе пирамиды Меру . Сложенная из кристаллов, камней и обломков уранита, эта башня, поставленная на отдельном островке Авалохе (в Авалон это перейдет позже), сильно искажала вокруг себя пространство-время, стягивая планы и позволяя монстрам прятаться от богов в многочисленных астральных локациях. Причем об умственном развитии фоморов говорит уже хотя бы факт грамотного расположения башни: к ней самой боги тоже никак не могли подступиться, запутываясь в многослойном переплетении планов, создаваемом системой припрятанных вокруг нее уранитовых же ретрансляторов…
Призванные на помощь боги имели собственные проблемы на континенте, поэтому, устав от этой игры в прятки, вернулись к своим племенам, а фоморы, выждав время, нанесли ответный удар. Неизвестно, каких усилий им это стоило, но лидерам фоморов Лот и Балору удалось организовать на материке движение поддержки, и в какой-то момент, когда одинокие демиурги Гелэриса, чувствуя себя в безопасности, снова возились с восстанавливающимся после жуткой эпидемии народом (звучало название «немеды») – на остров вторглись полчища монстров, к которым присоединились сидевшие по авалонским астральных схронам коренные фоморы. На этот раз боги проиграли без шансов, а из немедов выжило лишь несколько десятков счастливчиков, которые вместе с неудавшимися демиургами временно покинули мрачный остров, разделившись на две группы: одна направилась в Гиперборею, а другая – в Эллу.
Но терпеть такое болезненное поражение боги не желали. Понимая, что объединившиеся монстры представляют глобальную угрозу, они решили нанести удар сейчас, пока к тем не примкнули разрозненные группы и угрюмые одиночки, разбросанные по всему миру. Боги сплотили усилия, хорошенько подготовились и вломились на Гелэрис во всем вооружении. На этот раз они решили использовать энергию Урана, находившегося все еще в районе будущей Шумерии и готового вновь воплощать любые образы. Собственно, его силами боги продолжали пользоваться и до этого, но теперь удивительной сфере предстояло проявить себя во всей красе.
Неизвестно, какие конкретно образы направляли в Уран боги, пользуясь протянутой на Гелэрис системой передатчиков и усилителей. Но то ли им пришлось на острове туго, то ли просто увлеклись несоразмерно угрозе, однако напряжение Урана нарастало, и в какой-то момент он выдал пиковый импульс, который вошел в резонанс с Энергополем и геомагнитным полем всей планеты, спровоцировав невероятной силы толчок, сдвинувший земную кору… Это событие получит название Большого Сдвига и станет, вероятно, самой масштабной трагедией в истории Вендора, по крайней мере, до дня Рагнарек. Пока Энергополе перезагружалось, в воде и под обломками гор десятками гибли боги, единицами титаны, сотнями монстры и многими тысячами – люди. Вендор из субэкваториального пояса сместится в умеренные широты, Гиперборея окажется за полярным кругом, а острова изменят очертания береговой линии.
***
Следующая тысяча лет на Гелэрисе пройдет в более спокойном ритме. Так вышло, что вернувшиеся на войну местные демиурги погибли во время Сдвига, но и фоморы получили по полной программе, что позволило выжившим людям вполне пристойно существовать и самостоятельно. Боги, кстати, проявили определенную солидарность, и старались по мере сил нести вахтовое шефство над осиротевшим народцем. Но, как всегда бывает, бодрая поначалу, эта активность с веками поутихла, и во второй половине тысячелетия, когда людям как раз пригодилась бы помощь могучих союзников, способных поставить на место вновь поднявших голову фоморов – эта помощь приходила довольно редко.
На численности местного населения проблемы с фоморами особо не сказывались только потому, что по какой-то причине Гелэрис продолжал притягивать к себе не только монстров, но и людей. Можно насчитать как минимум две волны переселенцев – с Ллантрейна, откуда народ бежал, устав от суровых условий, и с Эллы, где многих людей не устраивало сожительство с рептилоидами-эрехтеями, развивать которых взялась титанида Эвринома. Стоит отметить и попытку основать на Гелэрисе одну из гиперборейских колоний. Попытка эта успехом, впрочем, не увенчалась – местную колонию, в отличие от большинства других, запускали не боги, а только люди, и, убедившись, что заботы не окупаются артефактами – лавочку гиперборейцы свернули.
Да. В этом и заключается вынесенная в заголовок специфика Гелэриса: при высочайшем уровне плановой запутанности, здесь находится непропорционально мало сохранившихся фрагментов уранита даже средних размеров, не говоря о крупных. И секрет вот в чем. Стремясь максимально усилить эффективность Урана в борьбе с фоморами, боги привезли на остров целую сеть уранитовых зеркал-ретрансляторов. В момент рокового импульса те не выдержали нагрузки и разлетелись мельчайшей пылью. Причем, из-за особенностей настройки зеркал, эти облака пыли не разлетелись по местности, как это произошло в других уголках Вендора еще во время падения Урана, а сохранили сцепленность между собой. Благодаря этому в Гелэрисе, вместо пары-тройки десятков стационарных аномальных зон, появилось столько же блуждающих «дымок» – едва заметных движущихся облачков, создающих вокруг себя искривленное пространство, в котором плотный план переплетается с астральным. В низменностях дымка обнаруживает себя зеленоватым туманом – частым спутником «слитых» мест, но на равнине и в горах подобная демаскировка встречается реже, регулярно сводя с ума бедолаг, оказавшихся в этих местах слияния планов, чтобы иногда возвращаться оттуда поседевшими психами.
Кроме дымок, для Гелэриса характерен еще один тип аномалий, тоже бесполезный для собирателей уранита. Это знаменитые «гэльские холмы» – тот посильный вклад гиперборейских колонистов, который они внесли в безопасность острова. Понятно, что речь не о всех холмах, столь обильно рассыпанных по Гелэрису, а лишь о тех курганах, что были созданы искусственным путем, пусть за века признаки рукотворности постирались, да и «рукотворность» в данном контексте – лишь оборот речи. Гиперборейцы, исследуя остров, обнаружили источники хаотичных всплесков астральной энергии и, изучив вопрос, выяснили, что причина – в останках фоморов, павших во время войны с богами незадолго до Сдвига. Большую часть трупов смыло волнами, но весомая доля осталась погребена слоем земли, и останки эти до сих пор хранят отпечаток воздействия энергии Урана, наполнявшей боевые образы богов-операторов. Пользы от старых костей уже особо не было, а вот народ аномалии, возникающие вокруг них, пугали. Не желая лично возиться с фонящими останками, колонисты решили вместо выкапывания и утилизации в море тупо засыпать их холмами, в которые встраивали кристаллы, экранирующие энергию, а чаще – перенаправляющие ее вниз. Судя по датировке, для создания холмов использовались уже не образы, а технологии (в последние века ЭТ Гиперборея четко шла по второму пути). Правда, вряд ли работу можно считать успешной на сто процентов – уровень аномальности, конечно, понизился, но до конца не исчез, и в гэльской культуре холмы останутся местами, в которых плотный мир соприкасается (но раньше-то вообще переплетался) с тонким.
Единственными источниками уранита для его сборщиков могли бы стать постройки фоморов. Там, в общем-то, и искали их колонисты в первую очередь. Но выяснилось, что фоморские усилители давно разобраны, чтобы стать материалом для восстановления почти начисто смытой стихией Белой башни. Ее поздняя копия получилась еще на порядок слабее по эффективности, ибо основой имела всего лишь кварцевые и кремневые каменные породы. Уранита же в ней теперь было совсем мало – из обломков усилителей его удалось собрать столько, чтобы сформировать разве что пунктирный контур.
Башня стояла на месте старой – на Авалоне, и отправляться в логово фоморов гиперборейцы не рискнули, поэтому та сохранится до третьего века эры богов, когда ее, наконец, захватят и разберут боги из клана титаниды Дану .
До той же поры фоморы будут целиком и полностью хозяйничать на тонких планах Гелэриса. Во время Сдвига выжили преимущественно те монстры, кто имел демоническую сущность, поэтому для них, даже с учетом кратно ослабевшего после Сдвига Энергополя, не составило особого труда создать в астрале каналы, по которым можно было перемещаться между стационарными аномальными зонами Гелэриса и основной своей базой на Авалоне. Пользуясь неоспоримыми возможностями первого удара, фоморы держали людей в уважительном страхе, сохраняя ту грань, когда доминируют, но не полностью подавляют. Вдруг, узнав о тотальном притеснении людей, боги решат вмешаться?.. Так что фоморы старались знать меру и только в один день в году никак не могли удержаться.
В каждую годовщину Большого Сдвига все остатки «зеркал» до последней уранитовой пылинки выстраивались в строго определенной форме, создавая резонанс и превращая почти весь Гелэрис в зону, близкую к аномальной. В этот день, прозванный Самхейном, границы между планами утончались до предела, и фоморы, возможно, ощущая зов мести, выходили на охоту, собирая кровавую дань с помощью внезапных атак на почти что любое место жительства людей. В ответ народ (а эта помесь аборигенов и нескольких волн мигрантов называлась фирбелгами) стал в Самхейн собираться в большие группы, способные дать отпор фоморским агрессорам, и это плавно переросло в особенно важный праздник со множеством знакомых нам атрибутов. Осознавая всю свою уязвимость перед фоморами в этот день, фирбелги впадали в обратное состояние насмешливого и несколько надрывного бесстрашия. Они сами надевали костюмы, изображая авалонских демонов и стараясь довести всё до карнавального смехового абсурда, во все времена являвшегося отличным щитом от страхов.

Новым этапом в жизни Гелэриса стал приход клана титаниды Дану, постепенно вытеснившего фоморов за пределы острова, но после АрДо как-то очень уж быстро растратившего силы.
В первом веке эры богов на Гелэрис пожаловали новые поселенцы. Титанида Дану, до этого помогавшая Сати развивать дравидов острова Аджи, решилась его покинуть, предчувствуя надвигающуюся войну между сразу несколькими силами, обживающими теплый восточный остров. Это был, разумеется, не побег одинокой трусихи, а вдумчивая забота о будущем своих подопечных. Дану объявила, что отправляется искать другое место жительства, и согласилась взять с собой всех желающих. В итоге, под знамена ее команды собралось более десятка богов, раза в три больше существ демонической природы и пару тысяч людей – почти исключительно дравидов с редкими вкраплениями ариев.
Где-то мелькала информация, что первоначально переселенцы высадились в Мавритании, но что-то их не устроило, и землей обетованной пришлось стать Гелэрису. Хорошо помня пренебрежительность ариев по отношению к дравидам и ответные чувства, которые она способна вызвать – данааны (опять более позднее название) попытались с максимальным дружелюбием отнестись к аборигенам острова, невзирая на чертовски низкий уровень их развития. Причем, пока дравиды тщетно пытались наладить отношения с фирбелгами, боги, ради гармоничного сосуществования, вели искренние переговоры с фоморами.
Вторые добились большего – фоморы признали право визитеров на свободное расселение по недостаточно освоенным регионам Вендора (Гелэрис явно к таким относился). А вот фирбелги нахмурились. И зря. Им предлагали продолжать осваивать западную часть острова, обещая ограничиться восточной половиной, но местные вожди встали в позу и заявили свое право применять оружие, пока нога чужеземцев стоит на земле острова.
Надо сказать, сражались фирбелги достойно. Боги проявили благородство, не вмешиваясь в начавшуюся войну людей, и дравиды, обладавшие не таким уж и явным технологическим преимуществом, сполна оценили силу туземцев, веками учившихся выживать бок о бок с фоморами. Бог Нуада не выдержал и попытался решить конфликт демонстрацией якобы неоспоримого технологического превосходства завоевателей, однако или противовесные силы очень оперативно ответили, или просто случайно, но Нуада, хоть и запугал местных вояк своим превосходным волшебным мечом, зато сам лишился руки. В тонких полях Гелэриса удалось уловить два образа, рассказывающих об этом казусе. Один показывает, как Нуаду ранят в бою фирбелги, согласно другому – бог слишком увлекся резней, и оттяпал себе руку сам, потеряв ориентацию в пространстве. Во вторую версию верится больше – вряд ли среди фирбелгов имелись силачи, способные отмахнуть руку богу, и образ в тонких планах, по всей видимости, отражает альтернативный вариант легенды, популярный среди потомков местных племен. А вот угодить в блуждающую дымку, запутаться в переплетении планов, да еще и в буйной эйфории кровавых брызг – почему бы и нет?.. Косвенно подтверждает наш выбор и тот факт, что Нуада не смог применить регенерацию, вынужденно обойдясь протезом – можно думать, что так он сам себя покарал за вмешательство в дела смертных, но жизненнее версия с дымкой, в которой тонкая матрица отсеченной руки банально затерялась.
Как бы то ни было, пришельцы туземцев одолели, и жертвенный вклад Нуады в этом немал. Кое-где фирбелги сопротивлялись до последнего воина, но в местности под названием Гэлла (в честь большой Эллы, выходцы откуда здесь преимущественно и жили) признали поражение и согласились жить в мире. Более того – предложили свои земли для совместного проживания (поняли, наконец, кто их может от фоморов защитить). По настоянию богов, кровь народов тесно перемешалась, и уже через век единый народ, отпустив свое личное прошлое, назывался гэлами и представлял интересную помесь нередкой у туземцев рыжеватости с заметной чернявостью, свойственной дравидам.
К тому времени и остров получит свое современное название – к имени народа прибавится имя одной из богинь – Эриу. Возможно, самая значимая фигура первого века освоения острова, эта на редкость дружелюбная умница приложила уйму сил, сближая пришельцев с аборигенами на всех уровнях. Она даже ребенка родила от фомора, чтобы показать готовность к компромиссам, но так вышло, что этот мальчик, выбранный уже в юности правителем, слишком много взял от отца, став не особо удачным лидером и приняв целую череду ошибочных решений. Когда изначально назревавший конфликт с фоморами, наконец, вспыхнул – Эриу, всем сердцем переживавшая это как личное поражение, ушла в Вечный Мир, не желая видеть происходящее. В память о миротворице, боги решили закрепить ее имя в названии острова, долгое время с тех пор называвшегося Гелэриу, и сменившего окончание уже под влиянием олимпийской традиции.
***
Война данаанов с фоморами стала миниатюрной репликой событий тысячелетней давности. Община местных монстров, хоть и смогла за полувек сосуществования убедить себя, будто терпеливость богов основана на их слабости, все же не рисковала ввязываться в открытый конфликт. Но, когда с Ллантрейна прибыла внушительная группа великанов, теснимых асами, а из Олимпии почти синхронно с северянами выдвинулось несколько сотен эрехтеев – лидер фоморов Балор осмелел и объявил богам клана Дану войну.
Балор интересен тем, что сам фомором не являлся – это был один из очень немногих богов, после Титаномахии прикипевших к созданным богами союзникам, и принявших их сторону, когда популяции монстров начали сокращать. Организованность фоморов в первой войне во многом была связана как раз с наличием у них именно такого – уверенного, четкого и красноречивого – лидера, чья харизма позволила объединить орды хаотичных монстров, а интеллект – правильно создавать управленческие структуры. За многие века Балор сильно сдал как бог, отупел, озверел, но стал еще сильнее. Впрочем, сейчас бы фоморам пригодились именно утраченные качества. В силе они и так многократно превосходили горстку богов, но в технологиях уступали нещадно, а отсутствие организованности не позволило построить войну так, чтобы сила стала важнее технологий. Боги хитростью оттянули время, спешно подготовившись к изменившимся из-за подкреплений врага обстоятельствам, а затем, удачно сосредоточив силы и призвав на подмогу гэлов, стали применять тактику москитных атак, выматывая фоморов налетами и не давая возможности выступить одним фронтом в одном же главном сражении.
В этом помогало отсутствие стационарной базы, которой данааны так и не обзавелись. Но зато под удар подставлялись люди, чьи поселения не припрячешь и не станешь уводить из-под удара. Когда фоморы догадались о существовании подобной уязвимости, они выдвинули все оставшиеся силы в Сен Маг – дословно «старую равнину», на которой еще с первых людей Гелэриса и проживали гэлы. Боги, понимая, что, позволив уничтожить подопечных, распишутся в полной беспомощности как демиурги – приняли бой.
В той битве погибло множество гэлов, а большинство богов были изранены или вовсе отправлены в Родные места. Но зато фоморов удалось победить, а Балора убить, причем его «глаз смерти» (давным-давно созданный другом Балора, титаном Вием), был выбит внуком Балора богом Лугом  столь удачно, что умертвил, ослепил или ввел в оцепенение добрую треть монстров. После этого оставалось лишь оперативнее расправиться с растерявшимися, дабы нивелировать численное преимущество врага в боях будущего.
Противостояние примет вялотекущий характер. Без лидера фоморы разобьются на группы, от которых и будут еще очень долго зачищать остров боги. К Армагеддонскому договору сомнений в том, кто действительно правит островом – не останется никаких. Другое дело, что, если великанов сохранят больше как редкие экспонаты экосистемы, то монстров демонического характера вывести не удастся даже после успешного штурма Авалона и разрушения Белой башни. Астральные лабиринты были освоены фоморами так глубоко, что найти их там не представлялось возможным – приходилось поштучно выманивать на Самхейн. Но активность стабильно убавлялась, пока, наконец, остатки фоморов совсем не перестали выходить на поверхность, обживая обильные подземные пещеры, переплетенные с астральными ходами с помощью спасенных обломков Белой башни.
***
Самое любопытное во всей данной истории – это то, что боги вскоре тоже исчезнут с карты острова. И единого мнения на сей счет нет: наши эксклюзивные источники хранят загадочное молчание, а опираться на противоречивую слойку тонких образов из призрачных дымок – значит, согласиться со всеми причинами одновременно.
Если рассуждать логически, то первым делом необходимо заметить, что горстка богов Гелэриса полноценным пантеоном так и не стала, оставшись именно что кланом. Так сложилось, что команда Дану была совершенно не сбалансирована, опыта демиургов не имела, и, вынужденная массу времени тратить на затяжную войну с фоморами, четкой системы культов создать не смогла. Для гэлов их боги так и остались могучими воинами и умелыми мастерами, но точно не учителями. Попытки, разумеется, были, но перекос в собственных способностях, помноженный на ребячливые споры, у кого длинней талант – мешал трезво распределить обязанности и функции. Во главе не оказалось мудрого управленца, как, например, у асов, поэтому, лишь только Дану, еще во втором веке последовавшая повальной моде титанов на уход в тонкие планы, оставила соратников одних – началась возня за лидерство в клане, на фоне которой о людях постоянно забывали.
Проще говоря, гэльские боги очень неплохо решали проблемы людей лично (если это укладывалось в Законы), но создать самостоятельно функционирующую систему – не сумели. Это аукнулось резкой нехваткой энергии – лишенные стабильных потоков, обеспечиваемых культами, боги начали слабеть. Некоторые станут жаться поближе в блуждающим дымкам, плавно опуская свой статус до демонов и фей и провоцируя этим страшную неразбериху в головах людей, где боги, феи и демоны действительно сольются в нечто схожее.
Луг, догадавшийся построить себе жилой храм на месте Белой башни, продержится дольше многих, получая подпитку от насыщенной энергиями местности, но, видя, что энергии эти куда скорее негативные, и сам уйдет в ритуальный анабиоз, став горячим приверженцем плана Одина на битву в Рагнарек. Жаль, что мы не в силах подтвердить подобных шагов других богов, но, хочется думать, как минимум, Дагда, Нуада и Мананнан – последовали примеру огнебога.
Дольше всех протянула богиня войны и мести Морриган. На редкость отмороженная дамочка смогла найти источник подпитки именно в мести, создав сеть коварных ловушек для людей, чью горькую энергию затем растягивала, продлевая существование.
***
И, честно говоря, жаль, что местный пантеон так и не был сформирован – всего пара-тройка толковых богов могла бы заполнить проблемные ниши, чтобы возникла некая химия, и группа стала командой. Ведь в отдельности ребята подобрались интересные.
Тот же Луг, например. Его бурная деятельность, нередко на грани Закона, заставляет видеть умелого трикстера, подражающего одновременно Аполлону и Гермесу, причем делая это сравнительно неплохо. Луг был универсален: занимался искусством, ремеслами, военным делом, стрельбой, пытался создать культ солнца, и создал!.. Но то ли из скромности, то ли по другим, необъяснимым причинам – не стал привязывать его к себе. А ведь сотни друидов с их регулярными солярными ритуалами могли бы наполнять Луга по самое не хочу… Не захотел… И так во всех сферах: по мере сил развивал, но нигде не числился патроном и наставником.
Точно так же вела себя и Бригантия. В чем-то похожая на Афину: четкая, прагматичная, с мужским складом ума, она находила применение во многих сферах: от врачевания и поэзии – до ремесел и военного дела. Но, если Паллада старательно завязывала культы на себе, Бригантия на это время не тратила, предпочитая конкретно действовать.
Еще одним универсалом, по делу, слыл Дагда. После того как Нуада опростоволосился с рукой и снял с себя полномочия формального лидера клана (Дану позиционировала себя отстраненным куратором, автором проекта), именно Дагда стал его наследником. Но этот позитивный добряк отличался гипертрофированной тягой к хаотичной свободе, поэтому быстренько переложил звание и ответственность на Луга, а сам продолжил неустанно бродить по Гелэрису, даря людям хорошее настроение, защиту и еду. На каждый такой случай у Дагды было по артефакту. Настроение он поднимал не только аурой и нехитрыми шутками, но и игрой на волшебном гиперборейском музыкальном инструменте, который явно лег в основу более поздней арфы. Защитить мог от самых могучих фоморов, разгоняя их огромной дубиной с собственным пониманием гравитации . Кормил же Дагда едой из особого котла, в котором появлялась пища вроде как по заслугам едока, но думается, это добавка из менторских побуждений поздних веков, и не в духе Дагды занудничать – кормил поди всех подряд, и ровно тем, что просто смогут внятно вообразить.
Совсем другим предстает бог по имени Мананнан. Этот не распылялся и сразу выбрал себе функции покровителя морей. Культами, как и все, брезговал, зато совершенно не стеснялся пользоваться самыми разными артефактами, арсенал которых у него был на зависть многим. Мало того что перемещался Мананнан на универсальной вимане с автопилотом, способной и летать, и плавать. Так и в боях с фоморами без тормозов применял высокотехнологичные новинки, которые в народной молве были названы затем Желтым копьем, Красным дротиком и не останавливающим резать, пока остаются враги, мечом Мстителем . Мананнан совершенно не заморачивался по поводу баланса и, щедрый по натуре, нередко раздавал предметы из своей коллекции простым людям. Одних только плащей-хамелеонов, маскирующих носителя на любой местности, было роздано штук десять…
Нехватка энергий на эффективности, с которой этот парень истреблял фоморов, не сказалась – артефакты продолжали работать, и Мананнану необязательно было тратить личные резервы. Однако в какой-то момент он просто исчез, и неизвестно, то ли решил помахать Мстителем в день Рагнарек, то ли отправился в Вечный Мир, то ли ушел на тонкие планы курировать какую-то сферу деятельности, как это сделал, например, педантичный и очень добрый врачеватель Диан Кехт.
Кто сохраняет завидную бодрость к МП, так это Огма. И не ищите противоречий – Морриган действительно последняя богиня клана Дану, оставшаяся в Вендоре вне анабиоза. Просто Огма к клану Дану отношения не имеет – это не кто иной, как Аполлон, чья тонкая душа не выдержала существования столь вопиюще необразованных соседей, как гэлы. Нам повезло знать, что на такой революционный рестайлинг Феба подбили Гермес с Дионисом, считавшие, что несколько пафосному гению пойдет на пользу роль простака в другом пантеоне (да-да, клане, помним). И Аполлон превзошел все их ожидания, проявив недюжинный юмор и самоиронию.
Кельтам очень по душе пришелся образ силача-сладкоуста, каким предстал перед ними Огма-Феб. В этом образе утонченный перфекционист смеялся не только над диким народцем гэлов, но и над всеми своими излишествами. Именно здесь он отточил знаменитый лаконский стиль ораторства, внедренный позже в Спарте. Никаких красивостей и излишеств! Четко и по существу! И певцам нечего скулить – пусть это будут боевые певцы! Барды! Которые одной рукой лиру держат, а другой – меч. А если в романтику ударяются, то обязательно над этим сами же и посмеются в конце…
Именно такие мысли стояли у истоков зарождения столь самобытного явления, как барды – того немногого, что будущие кельты дадут миру. Стыдно сказать, но кельтская буквица своей предтечей вообще имела азбуку, созданную как шутка.
- Нет, ну наши пока тоже не блещут, - делился Аполлон впечатлениями с Дионисом и Гермесом, - однако эти варвары – просто вне конкуренции. У них ведь даже письма нет, и страшно представить, каким оно должно быть, соответствуя их уму. Точки с зарубками?..
Боги посмеялись, а затем переглянулись в стиле эвристического «Гм!» и снова засмеялись…
В защиту жителей Гелэриса, на азбуке из точек и зарубок они просидят не так и долго, сумев адаптировать под себя ахейскую буквицу. Зато под влиянием Огмы их язык пойдет по предельно рациональному пути, став одним из факторов прогресса нации. Простая и практичная модель обмена информацией идеально подойдет для этого народа, уравновешивая избыточную мистическую насыщенность острова. Если бы не полное доминирование в средиземноморье олимпийской культурной традиции, то язык кельтов, при условии продолжения упрощения, мог бы стать универсальным языком для торговцев, особенно если бы Феб, уже давно переставший следить за кельтами, решил еще удобнее структурировать их грамматику.
В свою очередь, Аполлону шуточная командировка тоже принесла пользу. До нее любитель совершенства не знал, как подступиться к своему собственному народу, требуя от него слишком многого и создавая типичный для педагогики случай, когда умник не может объяснить малышам самые азы. Теперь же, потренировавшись на кельтах, Феб сумел выстроить пошаговую лестницу развития, и оглянуться не успеет, как ахейцы пронесутся по ней, достигнув того уровня, когда их творения или мысли могли показаться возвышенному куратору уже хотя бы занятными.
В отсутствие богов Гелэрис быстро и надолго заполонился всевозможными существами демонической или мистической природы, а народ, недополучивший божественных культов, обратился к архаичным религиозным моделям.
Представим себе, что должны были ощущать жители Гелэриса, находящиеся на клановом уровне социального развития, практически лишенные системной поддержки богов и вынужденные регулярно сталкиваться с явлениями и существами мистической природы. Наверное, в первую очередь – одиночество и страх перед враждебно-непознанной стороной мира, а также стремление постичь его природу. Конечно, на частном уровне вперед выходили сугубо практичные желания: трудиться, размножаться и потреблять. Но как общество гэлы жаждали стабильности и системности, добиться которых было очень сложно, живя по соседству с хаотичными мистическими туманами и фоморскими недобитками.
Фоморами, правда, последние уже не назывались. Боги до своего ухода успели сделать главное – фрагментировать общность монстров, бестий и демонов, которые, лишившись какого-никакого структурного и идеологического ядра, с той поры никогда не выступали единым фронтом. Даже в Самхейн их нападения на людей носили спонтанный характер, не имеющий ничего общего с былыми атаками древних фоморов, которые на каком-то этапе обнаглели до такой степени, что вместо централизованных вторжений предпочитали собирать живую дань с бедолашных фирбелгов, согласных жертвовать некоторыми детьми и подростками, лишь бы не трястись от страха собственной смерти.
Но проблема заключалась в том, что Гелэрис, очень рано лишившийся своих богов, стал привлекать огромное количество всевозможных тварей, которым в других регионах жилось все хуже. Там их истребляли боги и их помощники, теснили осваивающие территории люди, а на Гелэрисе оставалось еще очень много бесхозных земель, здесь почти не было богов, а люди жались к паре-тройке издавна освоенных областей на побережьях и не испытывали никакого желания заходить вглубь острова. Понятно, что в глупых бошках большинства монстров даже такую схему выстроить было делом невозможным – это являлось уделом более высокоразвитых демонов и бестий. Но и откровенно примитивная монстрячная гопота постепенно заполоняла остров в рамках естественных миграций, ведь даже простой зверь в состоянии сравнить условия жизни во всех посещенных регионах, а потом сделать выбор… Хорошо еще, что Мавритания лежала неподалеку – почти девственно неосвоенная, жаркая, густонаселенная слаборазвитыми племенами и слегка обогнанной ими фауной. Но, к сожалению для гэлов, далеко не всем монстрам нравилось жаркое солнце, и туманно-болотистый, дождливо-равнинный Гелэрис – имел среди нечеловеческих мигрантов еще большую популярность, чем среди, собственно, людей.
Будь центральные области острова просто болотно-лесо-луговой мозаикой – и уровень популяции живности наверняка оказался бы более низким благодаря нескончаемому дезматчу самых агрессивных существ. Но из-за постоянно блуждающих призрачных дымок обычный мир был покрыт запутанной сетью мистических ходов и лабиринтов, которые мешали агрессорам играть в царя горы и позволяли сосуществовать годами и даже веками великому множеству центров силы, в разы снижая вероятность их прямого столкновения.
По идее, люди могли бы вообще не сталкиваться со всеми этими существами 364 дня в году, если бы россыпь призрачных дымок была локализована в центре острова. Но так уж вышло, что некоторое их количество добиралось и до берегов, а три-четыре дымки – вообще оказались завсегдатаями западной области острова, где в основном и лежали почти все древние поселения гэлов, медленно расходящиеся полукругом от равнины Сен Маг.
Так что хотели люди или нет, а соприкасаться с мистической тенью Гелэриса им приходилось. И страшно усложнял процесс постижения законов этой тени печальный для гэлов факт. Если в Шумерии судьба распорядилась так, что местные жители получили так называемый ген колдовства, то здесь получилось, что местность – «колдун», а вот сами люди – вполне обычны и образной силой обладают на среднем уровне рядового вендорца . И нужно отдать должное местному институту друидизма, который раскрывал суть непознанного, двигаясь зачастую наощупь, методом проб и ошибок.
***
Систему мировосприятия гэлов на протяжении всего средневековья и даже более поздних веков, вплоть до появления христианства, можно с легкой натяжкой определить как мистический анимизм, усложненный единичными культами древних богов. Жрецы гэлов назывались друидами и, вопреки искушению привязать этимологию к дравидам, мы предпочтем видеть здесь лишь эльфийский импорт традиции. И связь между друидизмом эльфов и гэлов видна еще и в том, что в обоих случаях операторы духовных процессов зачастую имели дело не просто с абстрактно одухотворенной природой как с комплексом стихий и эфирно-материальных взаимодействий, а со стыком природы и глубокого мистического пласта в лице конкретных духов и других представителей этого потустороннего мира. Проще говоря, друиды Гелэриса, в отличие от большинства коллег из других регионов, нередко работали и с тонкими планами, а обращаясь, скажем, к дереву или озеру – могли видеть конкретную дриаду, нимфу или фею, в чьем ведении они находились .
Как и в Скандии, люди формировали представления о мире почти самостоятельно , поэтому нет ничего удивительного, что, вместо ясного понимания сути астрального плана, они нарисовали себе целый потусторонний мир – Сидх (Сид). Он был связан с Гелэрисом многочисленными ходами, населялся богами, демонами, феями и прочими мистическими существами, в нем действовали свои законы пространства и времени. В общем-то, вполне достоверная картина, если закрыть глаза на отношение к Сиду как именно к самостоятельному миру, тем более что позже друиды дойдут до понимания Сида как отражения плотного мира – своеобразной тени Гелэриса. Правда, дальше не продвинутся, продолжая считать, например, что похищенные или заблудившиеся люди могут жить в Сиде, как в нашем мире. Ну а откуда было друидам знать, что на самом деле люди в астрале могут пробыть недолго, и похищенные\заблудившиеся бедолаги вскоре оказывались в Гелэрисе же, просто уже в другой его части (нередко – в подземельях, где обитали существа, использующие астрал лишь как ворота). Заблуждение возникло, скорее всего, из-за Слияний, в которых не раз довелось побывать не только друидам, но и обычным людям. В этих точках планы сливаются и, технически находясь в плотном мире, человек испытывает влияние ряда законов астрального, думая, что угодил туда полноценно.
Вообще, у гэлов довольно долго царила путаница в мистических понятиях, вызванная редкой скудностью терминов. Так, например, сидом мог называться и весь потусторонний мир, и любой из входов в него, и каждый его житель. Но постепенно школа конкретики Огмы дала плоды и в сфере деятельности друидов. Мир остался Сидом, мистические места, связанные с ним – стали именовать сейдами, а общее название для всех коренных обитателей Сида – переправилось в сидхов.
Нарастающая жажда классификации и систематизации привела к тому, что друиды, не имея особых способностей к навигации непосредственно в тонких планах, взялись наводить максимальный порядок на уровне плотного мира. Стационарные сейды стали помечаться специальными каменными ориентирами, причем они тоже классифицировались: по названию (гурии, туры, каирны и др.) и форме (конические и пирамидальные груды камней, мегалиты, обелиски, расписанные плиты), обычно довольно четко давая представление об особенностях, предназначении и угрозах конкретного сейда. Забавно, что, обозначив реальные просветы между планами, друиды увлеклись и принялись метить все щелочки подряд, объявляя сейдом чуть ли не каждое озеро, реку, родник или дерево, рядом с которыми кому-то когда-то померещилась фея. На деле же подавляющее большинство отправленных в группу риска водоемов и прочих природных объектов – никаким входом-выходом не являлись ни для кого, кроме нимфы, феи, дриады или другого духа, связанного с этим объектом.
Холмы-курганы, выстроенные гиперборейцами и их помощниками на местах захоронения фонящих фоморов , назывались бругами (сейдами, впрочем, тоже – как более широким понятием) и все чаще использовались как священные места, особенно после того, как пару восточных магов, взявшись помочь народу, покажут друидам ритуальные способы очищения этих точек близости миров .
Особую благодарность в народе друиды получат за рискованную и утомительную инициативу – пометить места наиболее частого появления блуждающих дымок. В чью-то светлую голову пришла мысль, что строгая периодичность Самхейна – может быть частным проявлением одной масштабной закономерности. Если один раз в год дымки послушно выстраиваются в резонирующую последовательность, то, может быть, и остальные их блуждания не так хаотичны, как кажутся?..
Эту закономерность высчитывали не один год, даже с учетом, что речь шла лишь о самых близких к Сен Маг дымках. Десятка три друидов за время работы бесследно пропали, заблудившись в неожиданно подступившем тумане , зато удалось подтвердить гипотезу о цикличности перемещений, хоть пришлось отметить также и некоторую склонность дымок к спонтанности в рамках привычной смены стоянок. Главным достижением стало понимание, что дымки не постоянно блуждали, а просто меняли ряд стационарных точек, вокруг которых затем добрую неделю нарезали круги и спирали. Именно эти стационарные точки и постарались не просто пометить, а превратить в особые сейды, окружая каменными кругами диаметром, примерно равным дымке – 20-30 метров. По мере того как друиды смелели, воспринимая Сид источником уже не столько угроз, сколько возможностей – эти каменные круги, называемые кромлехами, использовались ими все чаще. В первый век работы – уже после ухода дымки, чтобы изучить остаточные явления стыка планов. А позже – и в Сид именно отсюда проникали, наловчившись заодно с помощью образов связывать кромлехи между собой и использовать как систему порталов.
Если кромлехи использовались как центры исследований, то местами для общения, собраний или даже просто домом – для друидов являлись хэнджи. Они представляли собой круговые земляные валы с несколькими входами внутрь кольца, где «интерьер» мог отличаться в зависимости от потребностей связанных с хэнджем друидов. Обычно здесь камнями не баловались, но имелся и каменный хэндж, используемый больше как примитивная обсерватория и место для ежегодного собрания друидов, напоминающего коловраты Руси и оттуда, собственно, заимствованного, судя по всему…
***
Из-за отсутствия у большинства друидов ярко выраженных образных способностей, многие «жрецы леса», а через них и другие гэлы (порой и напрямую) – становились объектом манипуляций со стороны сидхов. Астрально подслеповатым друидам было крайне тяжело разобраться, кто вышел с ними на связь: бог, демон или фея (речь об астральных, которые технически почти что демоны). Из легенд прошлого друиды помнили, что боги имели плотное тело, но, во-первых, не каждый рискнет проверять природу мистического собеседника путем его ощупывания, во-вторых, из тех же легенд сохранились описания вполне себе плотских существ демонической природы. Ну, а в-третьих, демонит набирал популярность, и, при должном терпении, соткать из него очень похожее на обычную плоть тело – мог теперь любой демон, и на Гелэрисе это очень даже практиковалось.
Когда друиды, идя на поводу у сидхов, выполняли разовые или даже комплексные задания – это порой приносило и пользу. Однако немало вреда развитию и энергетике острова нанесла мода демонов притворяться богами для создания собственного культа… По-хорошему, это мало отличалось от культа божественного, и отдельные феи даже жаль, что не созрели раньше – когда их помощь очень бы пригодилась богам – занимая пустующие ниши определенных аспектов жизни. В частности, целая группа фей под именами разных богов курировала ремесла, позволив гэлам выйти на новый уровень освоения каменной и железной отрасли…
Но чаще культы несли и существенный низкочастотный заряд. Причем не всегда демон или фея изначально собирались скатываться в кровавые ритуалы или жестокую систему гейсов (клятв запретного характера с очень высокой ставкой наказания). Но в том-то и отличие бога от демона, что первый изначально состоит из сбалансированного набора энергий, а второй – целиком зависит от частоты той, что бурлит в нем в текущий момент. Будь гэлы развитым народом – могло бы и обойтись. Но они застряли на довольно примитивном социокультурном уровне, поэтому систему ритуалов в новых культах часто сводили к обрядам кровавых жертвоприношений . Демоны же, быстро наполнившись этой энергией, подсели на нее и долго потом требовали продолжения банкета, задерживая весь народ на ступени ритуального дикарства до девятого века (!), когда это осталось в практике разве что насканцев, зулусов с бушменами, ну, и стоявших особняком темных эльфов, для которых жертвоприношения себе подобных были одним из стержней культуры.
Интересно, что часть этих культов увезут с собой на материк и будущие галлы, заставляя затем теологов недоумевать, о каких богах идет речь, как они стыкуются с кельтскими и почему их так много, в конце концов. Правда, галлы, вроде бы и соседствуя с кровожадными саксами, гораздо быстрее перейдут на животных и мистерии, лишь инсценирующие смерть жертвы.
На Гелэрисе же, видимо, очень сильным окажется древний зов крови. Ведь, прожив несколько веков без ритуальных казней, кельты умудрятся сконструировать самый кровавый тип христианства, который приведет их ко все тому же обряду человеческого жертвоприношения, просто обставленному на новом уровне: как Божья кара слуге зла в лице очередной жертвы инквизиции.

До конца средневековья жители Гелэриса оставались на хоть и длинной, но все же одной ступени социокультурного развития, медленно осваивая новые земли и постоянно воюя из-за старых.
На протяжении всей эры богов Гелэрис оставался основным распределительным пунктом для непрекращающихся потоков переселенцев. Он располагался так, что, хоть с севера убегай в более теплые края, хоть с континента уходи от войн и перспективы рабства – именно в него первым делом и уткнешься. Поэтому в крови жителей Гелэриса текли самые разные примеси. Сюда уходили арии с Руси, вливаясь в юный синтез дравидов и фирбелгов. Сюда постоянно направлялся ручеек из Ллантрейна. Это здесь искали шанс на новую жизнь илоты Лаконии и те, кому просто не повезло проявить себя в растущей Олимпии…
Отнюдь не все они находили в Гелэрисе землю обетованную – многие, столкнувшись с нравами аборигенов и часто враждебными проявлениями мистической ауры острова, отправлялись искать дальше. И на долгой дистанции простейший механизм естественной фильтрации срабатывал как кристаллизатор определенного набора качеств, ставших характерными для народа в целом. Когда этнографов второго тысячелетия эры богов удивляет подчеркнутый прагматизм кельтов на фоне тотального отсутствия мечтательных романтиков, стоит объяснить им, что мечтателям на Гелэрисе попросту неоткуда взяться. Все таковые уплывали дальше – не удовлетворившись найденным здесь и искренне веря, что где-то им будет лучше. Зато оставались как раз прагматики, сумевшие оценить простоту гэльских отношений, четкость законов и обширную сферу применения ремесленных и воинских талантов.
Мы, конечно, упрощаем суть работы механизма кристаллизации, так что не учитываем еще целый ряд фильтров. Скажем, то, что здесь находили себя атеисты, колдуны и мистики, зато почти не застревали хаотичные искатели проблем, которым было куда удобнее проявляться среди саксонских пиратов…
Это все не так важно, как то, что, благодаря, многовековой фильтрации, на Гелэрисе сформировался народ, имеющий определенное единство во взглядах на мир и ряд мелких, но сквозных скреп. И для народа, составленного мозаично, подобное единство выглядит солидным достижением.
Среди факторов можно также назвать узость потока мигрантов, вместо слишком непредсказуемых переселенческих волн, а также сравнительную компактность зоны потенциального расселения. Некоторые, конечно, пытались освоить восточные земли, рискнув на себе испытать влияние Сида, но это успехом не увенчалось, а подавляющему большинству иммигрантов не нужно было дополнительно пояснять, почему стоит селиться вокруг Сен Маг. Правда, ничто не могло застраховать местных от появления «сканда-таунов» уже внутри единого пространства, но это как-то не прижилось в первые века , а потом просто не было этого раннего ядра, вокруг которого вырастали бы этнические общины. Наверняка кто-то пытался держаться вместе с недавними земляками, но система единых местных скреп оказывалась сильнее, и этнические связи лопались ради деловых или просто личностных.
Гэлы неосознанно помогали естественным факторам ассимиляции своей боевитостью. Не раз и не два, вопреки сказанному в прошлом абзаце, мигранты, прикатывая волной, пытались поселиться в той зоне, когда и до опасных земель востока (обобщенно их называли или просто Мосс (болото), или Кент  Мосс (чтобы не путать с другими болотами без контекста)) далековато, и жить можно по собственным обычаям, не оглядываясь на местных с их Сен Маг. Но гэлам почему-то очень нравилось в своих непрестанных внутренних войнах выбирать приоритетной целью именно свежие заставы переселенцев, поэтому, прослышав о такой славной традиции, иммигранты предпочитали влиться в существующую модель, а не лелеять старую, рискуя оказаться-таки в новой, но уже в роли бесправного раба.
На внешности гэлов сказалось сочетание трех основных притоков: северного, дальневосточного и южного. Они получились высокими и явственно белокожими, как сканды и арии, но за счет стойких генов гибких дравидов – достаточно худощавыми, в отличие от крупных и частенько бесформенных жителей Ллантрейна. Первое время светловолосые из-за большей мощи северного притока, позже гэлы потемнели, наследуя илотское и олимпийское в целом влияние – начиная со средних веков, жители Гелэриса имели светло-коричневые волосы с неявной тенденцией к дальнейшему потемнению. Впрочем, процент светло-рыжих кельтов всегда оставался на высокой отметке, обеспечивая лидерство в этом компоненте где-то наравне с саксами.
***
Одним из сложных вопросов остается происхождение самого слова «кельты». Существует легенда, что ребрендинг жителей Гелэриса, совершенный в течение девятого века, был проведен по совету феи по имени Ллойд, пытавшейся помочь людям преодолеть затянувшийся этап кланового развития. Якобы в эту красавицу-фею влюбилось сразу несколько вождей, а она сказала, что ответит взаимностью тому единственному, чье племя, спустя три года, не будет называться кельтами. Вычурный замысел сработал, как хитрюга и спланировала: вожди моментально стали прививать новое понятие, которым теперь называли все племена, кроме своего, и за три года это прижилось. Когда истекающие то ли чувствами, то ли похотью бедняги пришли к озеру за наградой, фея с помощью простого опроса показала визитерам, что они теперь все – кельты, после чего объяснила, зачем так подшутила.
- Посмотрите на свои даны (см. чуть позже) и на себя!.. А затем обернитесь в далекое прошлое, вспоминая нравы былых лет. Гэлы – это дикари, что приносят кровавые жертвы ради демонов, беспрестанно воюют и боятся болот и озер. Кельтами же имеют право называться современные жители Гелэриса. Те, кто общается с феями на равных, кто строит города и даны, кто кует сталь и плавает в морях, кто поет славные песни о битве с чудовищами, а не о резне соседей…
- Но что означает это слово? – спросил один из вождей, не имея сил удержать взгляд от скольжений по обворожительно аппетитным бокам Ллойд.
- И не предаем ли мы тем самым своих предков? – заволновался второй, врезавшись глазами во взгляд первого.
- Если кто-то из вас в прошлой жизни был глупым фомором по имени Эссекс, то нужно ли называть себя Эссексом и сейчас? Да даже если славным рыцарем был, то для новой жизни – новое имя. А остров и селения – пусть уже хранят память предков, сохранив свои имена в честь тех, кто их обживал. Что касается значения, то я открою его вам, но если поклянетесь держать это в тайне…
Такая вот динамо эта Ллойд… Переименовала, никому не отдалась, так еще и новую клятву взяла, ничего не пообещав взамен… Нас не было среди вождей, а клятву они сдержали. Так что остается лишь гадать, откуда фея откопала слово. Хотя бы немного рабочей версией выглядит предположение, что это слово было развитием древнего понятия кехт, означавшего власть и могущество и являвшегося частью составного имени мудрого бога врачевания Диан Кехта, до сих пор продолжающего оберегать свой народ с тонких планов. Правда, какими лингвистическими правилами чередований и переходов руководствовалась в этом случае фея – кто ж ее знает. Вдруг Аполлон ей в шутку помог. Он может…
…Неизвестно, расплатилась ли Ллойд с кем-то из вождей, либо вообще со всеми, каждого заверив в том, что лишь ему повезло, но надо молчать, однако они прислушаются к ее тезисам, и постепенно новое самоназвание вытеснит устаревшее «гэлы», оставив честь именовать себя так континентальным эмигрантам галатам и галлам. Ребрендинг, как и хотела фея, подведет черту под старым этапом развития и создаст предпосылки для нового. Вряд ли именно новое имя было столь энергетичным, что это непременно оно спровоцировало подготовку к переходу на феодальный уровень отношений, но совпало очень точно: гэлы остались в памяти как кланы, обрабатывающие металл и камни, а кельты сольются в ассоциациях с феодалами, строящими из камней прочные форты и защищающими их стальным оружием.
***
Любителям атмосферы феодального общества в Вендоре, пожалуй, было бы скучновато. Если вынести за скобки стоящий особняком Синай с его сегунатами, то типовой феодализм можно обнаружить разве что на Гелэрисе. Правда, неприступные замки и закованные в латы рыцари – появятся здесь уже во втором тысячелетии, но предтечи классического феодализма легко обнаружить как раз в ту пору, когда кельты привыкали к своему новому самоназванию, делая апгрейд почти по всей ширине вектора развития.
Важным шагом для этого стало временное прекращение нескончаемых усобиц между кланами. Войны, конечно, способны двигать прогресс, но не в том случае, когда имеют перманентный характер, вытягивая из народа все соки. Может быть, Ллойд просто взяла с вождей клятву о ненападении, но на короткий период взаимные вторжения действительно прекратились, и всем так понравилось жить в мире, что начавший новую войну лидер наверняка был бы вынужден очень скоро воевать против всех сразу. Такого смертника долго не находилось, и за это время кельты действительно открыли для себя новый тип взаимовыгодных отношений, построенных на торговле, обмене и мирном сосуществовании, позволяющем ввести такое понятие, как экономическое планирование.
Дело в том, что вся область расширенной Сен Маг представляла из себя равномерную россыпь небольших поселений, управляемых по принципу: один клан – одно поселение. Большинство из них могло похвастаться компактностью, принятой с давних пор и объяснявшейся элементарной безопасностью: испытывая перманентный страх нападения когда-то фоморов, а затем и разрозненных сидхов, гэлы не особо увлекались хуторянством, предпочитая держаться поближе. Поэтому, по мере увеличения прироста в кланах – села просто обрастали новым тесным кольцом домов.
Ядром селений с давних пор являлся дан – небольшой, но крепкий каменный форт, располагавшийся, как правило, на холме (обычном, а не бруге) и способный вместить в себя весь клан. Поначалу – в Самхейн, но, как мы говорили, этот день постепенно превращался для гэлов в праздник показного бесстрашия перед мистическими силами, и храбрость победит желание отсидеться за стенами, дрожа от страха. Переосмысление значения данов произойдет позже – когда разрастающиеся села начнут утыкаться друг в друга, ведь дальновидностью древние гэлы не страдали и закладывали клановые поселения достаточно кучно. Это даст старт безумному количеству соседских войн. Если раньше гэлы чаще практиковали рейды в сравнительно далекие места, то теперь ощетинились в сторону ближайших соседей, всегда готовые в нападению или обороне. Понятно, что роль данов в таких условиях снова вырастет – именно здесь теперь могли найти укрытие женщины и дети, здесь же хранились главные ценности клана, ну, и мужчинам это давало возможность восстановить силы и занять выгодную позицию для обороны, если атакующие реально хорошо подготовились и в чистом поле побеждают.
К данам мы еще вернемся, а сейчас просто хотелось отметить, что за века соседских набегов гэлы не привыкли вести собственное хозяйство по плану. Не хватает мяса – угоним у соседей скот. Мало зерна – ограбим чужие амбары. Дефицит рабочих рук – а не угнать ли пленных из клана Мак Гована?.. Понятно, что этот подход имел двусторонний характер, и прогнозировать прирост собственных ресурсов было делом нереальным по той же причине: что толку высчитывать поголовье коров, если Мак Гован в любой момент может решить пополнить запас солонины уже за ваш счет?..
Тотальным дезматчем жизнь гэлов, естественно, не являлась. Как минимум, друиды, хоть и старались держаться несколько в стороне от социальных явлений, занимаясь больше мистической и религиозно-жреческой стороной жизни, все равно постоянно мирили кланы, пусть, в случае необходимости, и помогали в сражениях. Да и вожди регулярно собирались для переговоров, которые отнюдь не каждый раз заканчивались мордобоем и резней. Просто так выходило, что, примирившись с одними, начинали ссориться с другими, и как могло быть иначе, если лидеры кланов просто не знали, что можно вести хозяйство без чудесно работающей схемы «возьми у ближнего своего то, в чем нуждаешься сам»?..
Но это все к тому, что на фоне постоянных стычек и набегов гэлы вполне себе вели и торговлю, особенно с момента, когда развитие ремесел потребовало расширения ресурсной базы. В районе Сен Маг постепенно истощались запасы «свободного» камня , а хорошие железорудные жилы лежали гораздо восточнее – ближе к Авалону. Некоторые кланы ушли туда, и другим пришлось с ними торговать, ведь с теми, в чьих руках большие запасы железа и изделий из него – земледельцам воевать не особо разумно.
К девятому веку, когда на обжитой части острова наступит мир, описанная парадигма отношений изменилась едва ли. Зато стоило пожить пару лет с гейсом на захват имущества соседей, как выяснилось, что хозяйство можно развивать и самостоятельно. Достаточно просто вести учет, отмечать тенденции, заниматься на их основе планированием, и тогда отпадет нужда в соседских коровах или зерне. Раньше система ведения хозяйства слишком зависела от неизвестных, вроде рейда соседей или атаки демонов, но теперь первый икс отпал, а второй – свелся к минимуму, и при наличии мозгов можно было соблюдать текущий баланс и даже вести долгосрочное прогнозирование.
Было бы комплиментом вождям считать, что все эти вычисления производились в их головах. Лидерами кланов издавна становились самые сильные и харизматичные, но отнюдь не умнейшие, поэтому нишу быстро заполнили друиды. Дабы не брать на себя слишком много, они стали делиться на тех, кто продолжал обеспечивать духовную поддержку клана, и тех, кто погружался в социальные заботы. Причем долго определялось, к какой сфере относить правосудие, ранее почти везде остававшееся в ведении духовных лидеров. Все решило вмешательство вождей: желая сосредоточить в своих руках более широкий слой власти, они предложили переложить правосудие на плечи более близких себе брегонов – именно так стали называться друиды светского слоя. Брегоны создали структуру, объединяющую в их руках образование, правосудие и делопроизводство. Формально они считались советниками вождей, но нередко становились теневыми правителями, помыкающими среднеразвитыми вождями за счет интеллектуального превосходства. И это долгое время шло всем лишь на пользу, ведь более мудрые и сдержанные брегоны – прокладывали фарватер развития в куда более спокойном ключе, нежели импульсивные вояки.
***
Начало десятого века можно назвать легкой формой расцвета кельтского общества. Народ воинственных работяг, наконец, структурировался в более-менее четкую общественную модель, и несколько десятков клановых механизмов заработали в едином режиме. Камертонами этого режима выступали друиды, общность которых стала еще более важной скрепой всего народа в целом, нежели это было раньше. Отдельные историки на основании редких упоминаний этнонимов пытаются разделять кельтов и гэлов на ряд племен, но, как минимум, в Вендоре это ошибочная стратегия. Да, определенные отличия между жителями разных областей существовали. Звучали такие этнонимы, как скотты, бритты, пикты, и, постаравшись, можно найти у каждой ветви свои особенности . А если ковыряться, то и в акценте этнических притоков обнаружатся некоторые тенденции . Но, как говорилось раньше, эти отличия являлись мелкими нюансами на фоне куда более явных схожестей и скреп, позволяющих всем ветвям гэлов жить в сравнительно едином ключе.
Причем и более поздние отличия, вызванные разницей ремесленных и территориальных векторов, на идентичности кельтов не сказывались. Понятно, что, скажем, ремесленно-ресурсный центр Тимтагель, разросшийся на юге острова и переполненный суровыми шахтерами, кузнецами и каменщиками – и внешне отличался от скотоводческого Корна и аграрного Ротлэнда , и в нравах населения. Но если бы путешественник посетил Тимтагель, Корн, Ротлэнд, а затем и все остальные города Вендора, то без проблем бы отнес именно первые три в одну ячейку, а все оставшиеся – в другую.
На более мелком уровне схожесть кельтских селений была и вовсе вопиющей. Гостю Гелэриса было проще простого заблудиться в западной половине острова, ведь типовые поселения кельтов давали фору спальным микрорайонам наших городов. И земли Мидуэя в этом плане не отличались от Сен Маг, ведь, когда через них стали проходить торговые пути в Тимтагель, для защиты торговцев на холмах повырастали даны, а свойство данов генерировать вокруг себя поселения – давно известно.
И дело было не только в архитектурной идентичности – вся система внутренних взаимодействий в любом кельтском поселении была структурирована по одному шаблону, максимально отвечавшему прагматичным требованиям. Форт с сокровищницей, казармой, жилыми помещениями для вождей и брегонов; рынок, примыкающий к главной площади, кузница, пара мастерских, таверна, а вокруг – кольцо круглых крестьянских домов с глиняными стенами и соломенной крышей. Что уж там: половина читателей, если знакома с играми по классическому фэнтези – в таких микро-городках ориентируется лучше, чем на родной улице.
И вот к концу тысячелетия почти вся обжитая часть Гелэриса представляла собой тройку уже упомянутых крупных городов и несколько десятков микро-полисов, получивших название каунти. Полноценное натуральное хозяйство могли позволить себе только первые. Да и то: что Ротлэнд, что Корн зависели от карьеров Тимтагеля, хоть, благодаря морскому снабжению да собственным карьерам на востоке острова, и старались обеспечить себя дополнительными запасами сырья, чтобы ощущать полную автономность. Каунти же могли обеспечить себя самым необходимым, но активно торговали излишками с соседями, немного сердясь на море за то, что отобрало у них торговые пути между тремя ключевыми центрами Гелэриса.
***
Неизвестно, кто именно нажал на спусковой крючок новой волны усобиц. Кельты по привычке во всем винили фей и других сидхов, еще позже многим захочется сделать козой отпущения могущественную некромантку Аделаиду. Но, насколько нам известно, последняя, хоть уже и активничала на острове к тому времени, была занята другими делами и играть на властолюбии местных корольков станет существенно позже.
Как бы то ни было, война началась в самом сердце Сен Маг. Правители Корна и Ротлэнда с подозрительной синхронностью решат модернизировать институт власти, и за основу возьмут эльфийскую кальку, назвав себя королями. По уму, им бы обойтись внедрением корон, регламентов и прочих атрибутов самодержавия, но тщеславие требовало подтвердить повышение статуса чем-то значимым. Например, укрупнением территорий… Корн и Ротлэнд начнут наперегонки втягивать под свою сферу влияния соседние каунти, и, наконец, достигнут Дан Далка – крошечного каунти, лежащего на свою беду примерно посередине Сен Маг. Местный вождь (аутентично лидеры кланов уже назывались графами) извивался, как уж, выгадывая условия получше, но все закончилось, как обычно – приняв-таки более звонкое предложение Корна, он уже на следующий день был вывешен на стене дана войсками Ротлэнда, взявшими штурмом его слабенький форт. Корн ответил собственным штурмом, и началось…
***
Не пытайтесь рисовать себе привычную картину, на которой латники с требушетами штурмуют высоченные замки – на описываемом этапе сумбурные толпы мечников при поддержке активно скатывающихся во «френдли файр» лучников тупо вламывались в кособокие форты, натыкаясь едва прикрытыми кольчугой торсами на пики и размахивая клинками направо-налево. Не меньше полувека уйдет на военные реформы и строительную революцию, которые хотя бы в общих чертах сформулируют разделение по родам войск и доведут форты до цитаделей.
Отношения же выйдут на чисто феодальный уровень. У королей Корна и Ротлэнда появятся вассалы в лице графов, на которых в главной мере и падет груз основных кровопролитий. За все время почти непрекращающейся войны между двумя западными королевствами стенам их столиц придется лишь по разу отражать атаки врага. Зато сколько раз будут переходить из рук в руки почти все даны в районе Сен Маг – просто не сосчитать.
Тимтагель нашел свое место в разразившейся войне, заняв нейтральную позицию и завоевывая симпатии каунти Мидуэя тем, что снабжал их ресурсами для превращения данов в цитадели, за стенами которых графы надеялись укрыться в случае попыток Корна или Ротлэнда распухнуть на восток за их счет. Пару ближайших каунти все же не выстоит, но остальные, вовремя подсуетившись, достигли того уровня защищенности, когда успешный штурм любой западной армии приводил бы к неприемлемым потерям, и на такой риск, разумеется, никто из королей не шел, понимая, что антагонист только и ждет изменения баланса сил в свою пользу.
При этом укрупнения каунти как внутри королевств, так и в формально независимом Мидуэе – не происходило. Максимум – более успешный граф мог поставить другого в вассальные отношения, но это имело лишь имиджевое значение да кое-какую прибыль с несущественной обычно дани. Такого же, чтобы одно каунти поглотило другое – не происходило. Слишком уж четко структурированы были эти ячейки, чтобы гравитация одного ядра заставляла другое кружиться на его орбите.
На фоне истощения запада перманентной войной, стал набирать силу восток. Если в мирное время воины искали славу, истребляя монстров Кент Мосса, то теперь, когда они переключились друг на друга, всякая погань подняла голову. Какое-то время хорошим громоотводом служил уникальный в своей мерзости портовый городишко Самхейн, неспроста получивший именно такое название , но широченный в своем разнообразии бестиарий Кент Мосса вскоре достаточно обнаглеет, чтобы напомнить о себе и жителям запада, с непростительной беспечностью позабывшим, что Самхейн, который город – отнюдь не худшее, что можно назвать этим словом…

Король Артур за какие-то двадцать лет привнесет в кельтское развитие массу новых явлений и понятий, но парадигму взаимоотношений изменит очень ненадолго.
Если рассматривать вклад личности в жизнь острова, то Артур без сомнений является самой значимой персоной в истории Гелэриса. По чисто боевым подвигам с ним может успешно поспорить легендарный воин начала средневековья Кухулин , но ведь Артур, хоть и бился, как бог, больше прославился как великолепный лидер и умелый реформатор.
Барды, за три века насочинявшие про него уйму легенд и саг, придумали трогательную историю, будто он юным парнем вернулся в Тимтагель, где по праву унаследовал трон отца. Мы позволим себе не согласиться, ведь точно знаем, что, при всем искрящемся молодостью здоровье, Артур появился в Тимтагеле очень даже зрелым мужем. Скорее всего, он узурпировал власть за счет лидерских качеств и (тут барды попали в точку) помощи фей, а легенду о наследии  добавили, чтобы подвести законные основания под этот факт.
Так или иначе, Артур был коронован, но на почести сразу наплевал, позиционируя себя в первую очередь военачальником. Патриотичным бардам не слишком нравится упоминать, что первыми рыцарями братства, которое Артур создал в стартовый месяц правления – были не местные удальцы, а пришедшие с ним сарматские воины. И именно с ними, пусть и подкрепив свой отряд парой сотней кельтских лучников, король совершил свой самый значимый, с точки зрения жизни острова, подвиг – разнес целую орду саксов, положивших глаз на процветающий порт. С учетом того, что весь запад лежал в руинах, страшно устав от войны королей – саксонское вторжение могло закончиться и порабощением кельтов в целом. И кто знает, может быть, именно с целью недопущения этого Артур и появился на Гелэрисе столь своевременно, а затем просто решил заняться реконструкцией всей инфраструктуры, дабы новая попытка варварской интервенции не оказалась более удачной.
Короли Корна и Ротлэнда, хоть их уделы и находились в удручающем состоянии, не пожелали признавать пришельца сюзереном. Они впервые в истории объединились, чтобы отстоять свое право на дальнейшую грызню между собой, но Артур, даже отягощенный стремлением избегать большой крови, умудрился победить. И в первую очередь, благодаря неслыханной для Гелэриса мобильности.
Понятно, что в войне набегов, которую практиковали западные короли, они давно уже делали ставку на конные отряды. Но это были, по существу, драгунские войска или, на крайний случай, легкая кавалерия маневра. Артур же в короткие сроки сумел подготовить в Тимтагеле принципиально новый вид войск – ударную конницу. Ее численность кружилась всего в пределах сотни, причем основной удар брала на себя сарматская гвардия в лице десятка рыцарей, но, защищенные прочными доспехами, вооруженные длинными копьями, сидящие в стременах, не так давно изобретенных скифами – эти могучие стальные машины, избегая фронта войск, врубились прямо в королевские ставки, в считанные минуты решив судьбу главного боя.
Воины Корна и Ротлэнда, равно как и друиды обеих сфер влияния – по достоинству оценили благодушие короля Тимтагеля, всячески подчеркивавшего нежелание проливать кровь обычных солдат. Любуясь на опустевшие троны, они признали власть Артура и включились в движение реформации, уже запущенное им в Тимтагеле. А эти реформы сводились к следующему.
Провозглашалось единое королевство всех кельтов со столицей в Тимтагеле. Все графства принимали равный статус вассалов короля, не имея права ставить друг друга в вассальные отношения следующего уровня. Все споры между графствами любого размера и могущества (Корн и Ротлэнд, как следует из предыдущего тезиса, были тоже урезаны до изначального размера) решались на советах брегонов и друидов, либо самим королем, если на первом уровне найти компромисс не удалось. Объявление войны любому графству – приравнивалось к объявлению войны Тимтагелю.
Каждый город или дан имел право сформировать Круг рыцарей, лидером которого становился граф. Рыцари давали присягу графу и королю, брали на себя несколько гейсов и служили с тех пор в роли гвардии, обязанные по первому зову простых жителей приходить им на помощь в случае нападения сторонних существ или бандитов. За счет графства рыцарям выковывали броню нового типа и лучшие мечи, обеспечивающие гвардии преимущество над другими. В том числе, и над существами Кент Мосса, регулярное посещение которого с целью зачисток становилось одним из обязательных гейсов рыцаря.
Сразу в нескольких графствах начиналось выведение особого типа лошадей, подходящих для ударной конницы. Позже эта порода будет называть кельтаврами, и кельты действительно смогут вывести очень статных и могучих коней, превосходящих большинство остальных пород в ряде ключевых качеств, важных именно для тяжелой кавалерии.
Большое внимание уделялось и подготовке стрелков. Инструментом был выбран простой длинный лук, владению которым обучали с детского возраста, тратя на это от пяти до десяти лет. Прошедших обучение называли йоменами, и они становились важным элементом боевой квадриады конница-ударная пехота-фаланга-стрелки.
Много еще чего было внедрено за время правления Артура, которое он сам, впрочем, посвящал в большей мере очистке острова от распоясавшихся тварей. Женщины впервые в истории почти полностью выводились за пределы поля боя , беря на себя взамен всю полноту забот по поддержанию домашнего очага. Воров-рецидивистов сквозь порталы-кромлехи отправляли в Кент Мосс демонстрировать жажду изворотливости местной живности. Особый закон охранял сейды, запрещая наносить вред связанным с ними сидхам, если те, разумеется, не слетали с катушек сами . Наконец, именно при Артуре появились первые на Гелэрисе замки привычного для нас образца – единые комплексы, защищенные не только стенами, но и многочисленными башнями, бойницами, рвами, подъемными воротами и, конечно же, донжоном – мощной внутренней башней, за которую реформатору будут страшно благодарны многие графы Гелэриса, когда уже после его смерти их замки будут атакованы соседями…
Да… Пройдет всего полтора десятка лет после странной гибели Артура в бою с одним из мятежных рыцарей (сумевшим, пока король исследовал подземелья, сколотить неслабую коалицию недовольных и пополнить ее сидхами), и Гелэрис вновь погрузится в пучину усобиц. Отличие, впрочем, будет: графства уже набрали силу, обросли замками и выступили независимыми игроками, ведущими собственную игру, вместо того чтобы быть пешками королей Корна и Ротлэнда. Характер этой усобицы будет больше напоминать старые времена, когда каждый центр силы параллельно вел несколько перманентных войн с одними, зато успешно торговал с другими, пытаясь заодно привлечь на свою сторону третьих.
При этом реформы Артура вывели многие явления на новый уровень, и вот теперь-то кельтские войны очень даже походили на классические зарисовки. Запакованные в сталь рыцари, длинные луки, арбалеты, осады неприступных замков, предательские удары в тыл и летящий снаряд катапульты… Это люди никогда не меняются. А войны – очень даже…

В конце одиннадцатого века на арене Гелэриса появились еще две силы, одна из которых постепенно пронижет кельтское общество, а вторая – станет ее главным антагонистом...
Немало исследователей задавалось вопросом, почему одним из первых регионов, куда христианство пришло завоевывать паству – стала довольно далекая от изначального эпицентра событий островная страна. Но тут хитрость в том, что если первая волна проповедников несла учение Иисуса просто повсеместно, не слишком просчитывая последствия и испытывая лишь жар внутреннего огня рвущихся к чужим сердцам спасительных откровений, то с последующими волнами все было сложнее. Наше внутреннее расследование привело к гипотезе, что за масштабным распространением христианства как доминирующей религии – стоит неведомая могущественная организация. Ее истинные планы покрыты пеленой неизвестности, но, судя по тому, в каком виде христианство подается, трансформируясь при этом в параллельную систему власти и связанные между собой центры региональной силы – можно предположить, как минимум, попытку набросить на Вендор сеть доминирования.
На самом деле, это был очень сложный процесс, ведь учение Христа озарило тысячи сердец по всему Вендору, и долгое время сеть проповедников состояла из очищенных любовью и состраданием душ. Поэтому проникнуть в их круг ушлым интриганам удастся не сразу – придется изучить механизмы поведения, особенности психики, чтобы затем, мимикрируя, манипулировать новыми соратниками в неведомой для тех игре, направляя в нужное русло.
Понятно, что вдали от мест концентрации истинных христиан было удобнее оттачивать мастерство управления проповедниками, постепенно уводя новые их поколения в сторону. Кроме того, Гелэрис идеально подходил еще и потому, что здесь уже много веков зияли дыры в религиозной картине мира. Истинное учение Христа обычно никак не мешало местным культовым системам, если те, конечно, не пропагандировали насилие и жертвоприношения, как, например, в Наскании или Сарагосе. А вот религиозная парадигма, созревшая в умах неведомых кукловодов – оказалась несравнимо агрессивнее к другим системам, ведь шла им на смену, и, перед тем как начать атаку на все еще работающие пантеоны, стоило набрать силу и набить руку в тех регионах, где занимать можно было свободную нишу.
Главной морковкой для местных центров силы стала готовность сотрудничать с властью. После первой волны проповедников, правители с опаской смотрели на христианство, осознавая угрозу, которую оно несло для них, пропагандируя столь чистые помыслы, что рядом с ними любая светская мораль или даже религиозная система – выглядели суровыми оковами. Носители слова Божьего подвергались гонениям, казнились, но это лишь приносило учению популярность среди самых отчаявшихся слоев населения, и каждая насильственная смерть проповедника – пробуждала огонь любви и сострадания в десятке новых сердец. Не один правитель, глядя на этот процесс, про себя обзывал христианство гидрой, и только самые упрямые продолжали гонения, тогда как более мудрые или окруженные толковыми советниками – уже догадывались, что легче просто смириться с расшатыванием устоявшейся морали.
Ведь при ближайшем рассмотрении выяснялось, что Христианство – это не очередная система культов, а некий катализатор, совершающий революцию в мировосприятии каждого отдельного человека – мост между человеком и Всевышним. Кое-где люди по привычке либо из слабости – начинали собираться в кружки, дабы вместе попытаться переварить столь новый взгляд на Бытие, но и там лейтмотивом шла мысль о модели личных отношений между человеком и Всевышним. Религиозных деятелей в этой модели пугало то, что система посредничества между людьми и Богом, частью которой привыкли видеть себя жрецы – объявлялась излишней. «Не нужны посредники, кроме Иисуса, взявшего на себя грехи каждого, кто примет такую модель отношений с одним-единственным посредником», «Бог – уже в сердце каждого, и можно обращаться к нему напрямую – на языке любви!». Подобные тезисы, разумеется, не могли радовать жрецов, привыкших к роли главного полупроводника между человеком и высшими силами. И лишь самые мудрые вникали глубже, начиная понимать, что эта новая модель не была тотальной взаимоисключающей альтернативой и предлагалась как путь спасения для тех, кто не нашел подобный путь в существующих системах взаимоотношений с Творцом.
Надо сказать, что немало глубоко вникавших жрецов так увлекались идеями христианства, что и сами в какой-то момент впускали Христа в свое сердце. Многим из них это не мешало оставаться служителями других культов (зато менялись сами жрецы – внутри, становясь милосерднее), но были и те, кто не желал идти по нескольким дорогам – такие в корне меняли еще и образ жизни, обычно пополняя ряды проповедников, тем самым лишний раз заставляя своих коллег воспринимать христианство как угрозу.
Правители же как раз все больше успокаивались, видя, что тревожной динамики почти нет. Да, какая-то часть людей, подхватив вирус христианства, срывается с места и подается в миссионерское паломничество, но это лишь те, кто именно в такой деятельности увидел свой путь. Другие же христиане – спокойно продолжают жить дальше, становясь еще даже более выгодными гражданами: пустив любовь в сердце, они на порядок терпимее воспринимают любые трудности, видя в этом форму испытаний своей любви и тренажер для духовного роста. Диктаторов, привыкших управлять при помощи страха, этот необъяснимый стоицизм народа настораживал и смущал, ограничивая возможность применения столь мощного инструмента, зато для более-менее адекватных суверенов или даже выборных управленцев добрые подопечные, склонные видеть в любой невзгоде не самодурство властей, а испытания, посланные Всевышним – были идеальными гражданами. Плохо, конечно (с точки зрения правителей), что слишком сострадательными становятся – армию из таких не составишь, ведь убивать не желают, хотя в готовности терпеть пытки дадут фору прожженным ветеранам. Но ведь цепляет вирус очень выборочно – будто реально тех, кому это нужно; и на солдат всегда хватит остальных – кто новое учение воспринимает с насмешкой, искренне не понимая, почему бог «оказался такой тряпкой, что позволил себя распять».
Так, кстати, мыслило большинство. И неудивительно, ведь мессианская схема отношений, показанная Иисусом, как минимум, для континентальной части и уж тем более западных областей – была совершенно революционной. Сформированные в том числе и из скандов, кельты прекрасно знали об асах, поэтому для них до сих пор пиком жертвенности богов в адрес людей было мифическое лишение Одином себя глаза, за который он якобы получил руны, подаренные затем людям. А тут – не в каком-то мохнатом прошлом, а прямо сейчас – бог принял мученическую смерть ради того, чтобы спасти людей от их (!) же грехов! Это было совершенно немыслимой жертвой!.. Потому-то сознание многих и отказалось принимать историю Христа за правду – она просто не укладывалось ни в какие рамки. Потому-то и появлялось столько фанатиков, не просто готовых, а прямо-таки жаждущих принять мученическую смерть, повторив подвиг Христа. Их сознание тупо взрывалось, вот, не зная, как еще выразить вихрь бурлящих энергий, они, вместо того чтобы терпеливо нести любовь – стремились выплеснуть ее всю и сразу. С одной стороны, их фанатизм порой бросал тень на все христианство, а с другой – на том этапе подобный эпатаж помогал шире и дальше разнести благую весть, позволяя спастись еще большему количеству заблудших душ…
***
Распространение учения Христа на Гелэрисе носило очень сложный характер. С одной стороны, народ за века страшно истомился по пище для души. Друидизм, со своим мистическим посылом и каким-то местечковым обрядовым размахом – уже давно стал пережитком прошлого, не вписывающимся в модель современных отношений, при этом, еще остались в памяти сравнительно недалекие времена жертвоприношений каким-то мутным демоноподобным божкам, которые привыкли лишь брать от людей, а уж никак не давать и тем более жертвовать собой ради них. Поэтому глубина пронзительности, с которой Христос вонзился в пустоту страждущих сердец – была неимоверной.
С другой же стороны, кельты – предельно рациональный и приземленный народ, еще и подсаженный на постоянные войны. Так что ничего странного в резком отторжении христианства большинством – тоже нет. Как и в том, что именно здесь, наряду с Ланистой, отторжение носило особо агрессивный характер банального истребления. И генераторами неприязни являлись не столько даже друиды, сколько недалекие корольки и графы, видевшие в учении о любви и всепрощении источник неприемлемого для удобной модели «Кровь за кровь!» и «Во имя короля!» хаоса мягкотелости.
В какой-то момент истреблять проповедников перестали. И в этом есть забавная аллюзия на то, как кельты стали кельтами… Один из брегонов Корна догадался, что, раз христиане сеют хаос и чрезмерно размягчают души, то выгоднее их не казнить, а засылать в стан врага, что и стал, по совету умника, делать король. Миссионеров сначала изгоняли, но, видя, что эти миролюбцы бесполезно (для Корна) гибнут в пути – сменили тактику, и не только помогали теперь добраться до Ротлэнда, Тимтагеля или графств Мидуэя, а еще и проводили разъяснительные беседы. Дескать, вы – хорошие ребята, но у нас тут свои проблемы, друиды, опять же, хмурятся, да и народ не готов. А вот в… (любой город или каунти) – люди восприимчивее. Там только власть плохая – могут казнить, так что действовать нужно тоньше. И, раз уж мы у себя ничем помочь не в силах – поможем хотя бы там Слово Божье разнести. Есть у нас там люди – они вам и помогут…
За века усобиц кельты страшным образом поднаторели в шпионских играх, давно уже осознав, что в условиях перманентного противостояния скрытые агенты – важнее отряда конницы, ведь, когда напасть могут всегда и везде, своевременная информация о готовящемся нападении – необычайно ценна. До подрывной работы в тылу пока только дорастали (максимум – убийство важного врага в спину), и теперь в руках оказался такой удобный инструмент, как миссионеры, готовые терпеть любую боль, но не выдать человека, позволяющего разнести благую весть пусть хотя бы скрытно, раз на площадях и даже в переулках это строго запрещено.
Механизм, надо сказать, универсальный, и в тайную сеть христиане были вынуждены превращаться на только на Гелэрисе, но и в Ланисте, и в тех некоторых городах Фриланда, где открытые проповеди учения Христа карались... Спасая свою душу и желая спасать чужие, миссионеры становились инструментом в руках прожженных интриганов, и, думается, как раз в Ланисте или на Гелэрисе на них и обратили внимание более влиятельные силы, нежели агенты королей или сенаторов.
Благодаря тому, что шпионская сеть Ротлэнда работала, как часы, об инициативе Корна быстро узнали и в стане его главных противников. Сначала ответили тем же, на некоторое время увлекшись этой странной игрой в пинг-понг. Но затем, догадавшись, что вред от проповедей христиан – меньше пользы, которую несет возможность раскрывать агентурную сеть врага – им стали позволять закрепляться у себя, устанавливая за ними наблюдение. Еще чуть позже дошли до идеи своих обычных шпионов выдавать за христиан, чтобы те в чужом городе попали в группу высылки и навели на чужого агента в своем тылу…
Все эти шпионские игры к радикальным успехам в усобице Корна и Ротлэнда не привели, потому что велись с равной степенью успешности обеими сторонами, и маленькие победы компенсировались аналогичными маленькими же поражениями. Но, выведя агентурное противостояние на этот этап, ни одна из сторон не могла выйти из игры первой, ведь ее продолжение позволяло лишить врага его преимуществ, хоть уже и не давало своих…
А вот в Тимтагеле и графствах Мидуэя противовеса христианской сети не нашлось. Расположенный слишком близко к Кент Моссу и Авалону, где уже вовсю хозяйничала некромантка Аделаида, да и просто в силу своих давних традиций, Тимтагель был вынужден опираться на силу. Стоявший обычно вне противостояния западных городов, он никогда не испытывал потребности в мощной агентуре, поэтому теперь, когда в его подполье тоже вполне массово депортировались христиане – они получали широкие возможности реализовывать изначальное свое предназначение, совпадавшее с интересами Корна и Ротлэнда. А именно – впитывать в свои ряды новые и новые души, мечтающие о спасении. Схожая картина наблюдалась и в графствах Мидуэя, поэтому вряд ли стоило удивляться, когда в какой-то момент сеть христиан разрослась до такого размера, что стала самостоятельной силой, имеющей влияние на массы. В западных городах этот процесс сильно отставал, но и там наблюдался планомерный рост популярности христианства, ведь, пока агенты вели свои игры, миссионеры, не особо в эти игры вникая, спокойно делали свое дело, разжигая сердца людей подпольным глаголом.
В общем, почти как и в истории с Ллойд: желая сделать христианами всех, кроме себя, кельты станут ими все. Пусть на это тоже уйдет немало времени и (в этом от кельтизации уже есть отличие) понадобится вмешательство дополнительных сил.
***
Последнее, повторимся – лишь наши догадки. Не исключено, что глобальные силы вступили в игру все-таки позже – когда кельтские властители уже сами пришли к выводу, что христианство может стать куда более полезным явлением, нежели размягчение сердец врагов. Но уж больно тонко должны были мыслить тогда кельты, подменяя понятия и превращая учение о любви, которая способна заменить посредников между человеком и Богом – в новую, чрезвычайно громоздкую систему этих самых посредников. Такое под силу лишь в двух случаях – когда сами совпали все предпосылки и когда за этим стоит ушлый стратег. И нам видится, что в данной истории было и первое, и второе…
Надо сказать, что в трансформации учения о личной свободе и любви в систему обрядов и культов – нет ничего уникального. В одной из статей о востоке мы снисходительно посмеивались над тем, что у людей любое учение почему-то заканчивается одним и тем же: храмами, статуями, кучей обрядов и сотнями святых, четко распределяющих функции. Такое упорство заставляет задуматься, что, может быть, описанная система – реально нужна человечеству как максимально удобная на его уровне модель отношений с высшими силами. Но с рядом поправок. Во-первых, это хорошо для масс, и существует немало людей, способных на более глубокие и совершенные модели отношений с Всевышним. Во-вторых, стоит, пожалуй, все-таки поднимать и общий уровень человечества, а анализируя почти что нулевую динамику совершенствования глобальных религиозных систем , приходишь к выводам, что как некая константа морали они очень важны и полезны, но как способ развития человечества в его поиске оптимальной модели Бытия – очень уж архаичны . Ну, и в-третьих, иногда раздражает, когда систему отношений с высшими силами в своих жалких низших интересах рихтуют сами люди, представляющие власть и воспринимающие религии как средство укрепления этой власти. Хорошим примером плохих стремлений является как раз Гелэрис… По большому счету, не суть важно: сами брегоны догадались, как именно нужно трансформировать сеть последователей христианства в религиозную систему, либо их натолкнули на это глобальные манипуляторы. Главное, что властители внедрили все это, пойдя на поводу у частных низменных потребностей…
Первая церквушка в Тимтагеле, ставшая символом признания права христианства на свободное распространение – была построена только ради завоевания симпатий черни. Технически это была даже часовенка, и само по себе здорово, что она появилась, хоть тогдашние власти о душе думали в последнюю очередь, надеясь просто отвлечь народ от навалившихся проблем. И отвлекли!.. Признание христианства спустило пар недовольства и заполнило информационное поле, затмив слишком уж разогревавшие народ разговоры о введении новых налогов и дополнительного набора рекрутов, который пришлось делать из-за бездарного профукивания войск в боях с Аделаидой и ее нежитью.
Интересно, что раньше народные волнения разряжались тоже за счет христиан, но только, мягко говоря, иначе. «Тайная сеть религиозных фанатиков» – отличный претендент на образ внутреннего врага, когда в борьбе с внешним терпишь одни неудачи, и ложа графов (королевская династия тогда прервалась) активно разогревала ненависть к христианам, используя их в качестве козлов отпущения. При всем примитивизме схемы, она работает и у нас, и прекрасно работала в Тимтагеле: народ, поглазев на жестокие казни и поучаствовав в спровоцированных агентами погромах найденных общин – сбрасывал агрессию, забыв, что источником ее роста вообще-то была как раз ложа, генерирующая идиотские законы, налоги и поражения.
Но христианство продолжало распространяться, набирая симпатии, и это не укрылось от глаз графов (формально, лордов – так более обобщенно называлась властная элита, а конкретно графов были единицы). Агенты сообщали, что казненным в толпе все чаще сочувствуют, а в погромах, кроме костяка из прикормленных молодчиков, участвовало все меньше обычного люда. Тогда, продержав какое-то время серую паузу, в течение которой христиан словно вычеркнули из списка официальных врагов народа, власти качнули маятник в другую сторону. Громко растиражировали подоспевший подвиг кучки христиан, которые молитвами отогнали нежить от какого-то села, потом объявили всеобщую религиозную амнистию, приняли закон о свободе веры, ну, и, наконец, возвели часовню…
Вряд ли на проросшую в недрах Тимтагеля тайную общину рассчитывали как на некую силу – миролюбие христиан давно стало притчей во языцех. Но не исключено, что лорды уловили в этом движении большой потенциал как у источника пассионарности, способного дать погрязшему в трудностях народу некий новый импульс. Когда вы каждый день бьете одноклассника с длинными волосами за его волосы, а он их упорно не стрижет на протяжении года, то, если вы не полные отморозки, рано или поздно ощутите внутри некое уважение к стоицизму упрямого волосатика. Вряд ли лорды уважали конкретно христиан, но их не могла не заинтересовать вера, которая наделяла христианских мучеников такой волей и терпением, что даже стойкость рыцарей при исполнении гейсов меркла. Они уже добрый век вели войну с некроманткой Авалона, и проигрывали вчистую, приходя к мысли, что владычица вампиров просто забавляется с Тимтагелем или, что еще хуже, воспринимает как генератор сырья для пополнения своей армии. «Стрижет город, как шерсть с овец, - сердился один из лордов, - собирает свою орду. А как насобирает, сколько нужно – придет и забьет на мясо». Стоит заметить, ворчун попал в точку – Аделаида вполне могла захватить Тимтагель, начиная с первых лет двенадцатого века, но предпочитала пить его кровь в не смертельных для донора дозах, ведь время пока играло на нее.
Недалекая магия друидов едва ли помогала противостоять столь могучей волшебнице, армия с каждым десятилетием ссыхалась, словно в обратной пропорции с ордой Авалона, так, может быть, этот новый бог и вера в него – как-то помогут? Неизвестно, наш ли знакомый ворчун формулировал эту мысль, но, в любом случае – попадание было идеально точным.
***
Изначально лорды Тимтагеля зацепились за два, связанных между собой, постулата христианства.
Первым была терпимость… В условиях нарастающих трудностей, обоснованно казалось редкой удачей получить народ, способный терпеть лишения ради спасения души. Вторым постулатом было упомянутое Иисусом в проповедях Царство Небесное – модернизированный вариант Сида, в который уходили души умерших. Сложно сказать, упоминал ли сам Иисус напрямую о взаимосвязи между праведностью при жизни и этажом небес после смерти. Возможно, он, не отвергая ценности самой жизни, просто говорил: «Спасение заключается в том, что очищенная любовью душа – сразу попадает в Царство Небесное», но люди, привыкшие, что в разных религиозных системах потусторонний мир нередко делился на раздельные зоны для грешников и богоугодников – не могли не наделить этими свойствами и тот вечный мир, о котором упоминал Пророк.
И вот кто-то из брегонов догадался повернуть все таким боком, что попадание в Царство Небесное становилось главным (а в идеале – единственным) смыслом существования. Жизнь в этой схеме превращалась в одно большое испытание, пройдя которое, душа попадала в дивный мир блаженства (хорошо, если вообще вечного – тогда ставка на земную жизнь просто-таки взлетает).
Сами лорды принимать христианство не торопились, ведь оно как бы сковывало свободу жестких действий, зато с помощью активной пропаганды удалось спровоцировать стремительный рост христианства среди народа. Уставшие от пустоты, от невзгод и тягот, люди охотно хватались за ниточку надежды, что все беды – не просто так, и это имеет высший смысл. Как нередко бывает с вырвавшимися из долгого подполья, матерых христиан бросало в обратную крайность – вынужденные годами шептать слово Божье по лачугам и подвалам, они теперь вещали на каждой площади, попутно отстраивая новые и новые места для официальных собраний, на этой волне позабыв, что трудности миссионерства, возможно, являлись именно частью их личного испытания…
На западе острова с этой тяжестью проблем пока не было – идти по легкому пути, как в Тимтагеле, местным христианам не давали еще долго. Да и вообще очень логично, что как раз Тимтагель стал первым эпицентром новой религии на Гелэрисе. Если помните, мягкосердечность христиан, по замыслу западных стратегов, должна была ослаблять оппонентов. И хитрость в том, что с Тимтагелем срабатывали другие правила… Ведь на западе воевали люди с людьми, и это христианам не подходило. Зато бывшая столица Гелэриса, не воюя с людьми, главным врагом имела вполне ярко выраженные силы тьмы. Правда, христиане текущей волны и нежить пытались воспринимать как одно из испытаний, но тут есть два нюанса. Во-первых, их стойкая вера позволяла справиться с главным бичом жителей Тимтагеля – страхом перед кошмарным воинством Авалона. А во-вторых – не стоит повально идеализировать всех ранних христиан: до многих доходила уже адаптированная за десятилетия каша, из которой оказалось не так и сложно сформировать мысль о неких силах тьмы, мешающих достичь Царства Небесного. А от сил тьмы, которые нужно терпеть и любить как часть испытания, до сил тьмы, которые очень даже можно и нужно не только уничтожать, но и ненавидеть – не такое далекое расстояние, как хотелось бы…
***
Согласно нашей теории, до этой точки христиане Гелэриса могли легко дойти и своими силами. Религия для масс, которая взывает к терпимости и готовности терпеть любые невзгоды ради Царствия Небесного; с поправкой в виде постепенно воспитываемого неприятия нежити как сил Тьмы… Почему бы и нет? В конце концов, брегоны имели право считаться достаточно неглупыми дядьками (уже только так, ведь гендерная реформа Артура развивалась активно) для описанных комбинаций.
Но вот дальше явно прослеживается игра более высокого уровня.
Теоретически могли, конечно, кельты дойти до идеи создания на базе христианства четкой религиозной системы. Но, с учетом отсутствия полноценных культовых традиций на Гелэрисе, за столь короткое время им этого сделать явно не удалось бы, еще и перекинув систему на остальные города острова. Причем дополнительным аргументом выступает тот факт, что имеются задокументированные свидетельства о первых значительных расхождениях среди континентальных христиан. Согласно им, возникло течение, считающее необходимым вывести христианство на новую ступень: из миссионерского и хаотичного превратить в стационарное – построить сеть храмов, создать комплекс ритуалов, связать воедино письменные источники и разработать иерархию самих служителей веры – священников.
Само по себе такое стремление вполне понятно. С момента воскрешения Христа прошло сто лет, и его учение расслоилось на множество вариаций, что легко видеть на примере того же Гелэриса, смехотворно легко изъявшего из парадигмы не что-нибудь, а важнейшее понятие реинкарнации, уведя всю суть в попадание в Царство Небесное, угодить куда мешают силы Тьмы и особенно гадкая-гадкая Аделаида. Кроме того, волна эйфории первых десятилетий постепенно сходила. Как священный пасхальный огонь лишь в первые секунды не обжигает, так и заветы Христа поначалу воспламеняли сердца моментально, но дальше стартовый форсаж прекращался, и наступало время планомерной и поступательной работы. Благая весть была разнесена почти по всем уголкам Вендора, и те, кого она могла воспламенить одним лишь фактом своего существования – уже являлись христианами, а чтобы достучаться до более закрытых сердец – требовалась терпеливая работа.
Противники резких реформ тоже все прекрасно видели, но предлагали более плавное движение. Они уже начали строить в разных уголках Вендора небольшие монастыри, служащие опорными базами для миссионеров и подвижников, создали ключевой свод откровений прямых учеников Иисуса в лице Библии, но остальные пункты плана реформаторов не поддерживали. Учение Христа, по их мнению, должно было идти снизу и распространяться на свободной основе, словно ветерок. А дабы этот ветерок сохранял изначальную неискаженность – достаточно (вместо иерархии и структурирования) регулярных соборов, выступающих в роли своеобразного камертона. 
Главным камнем преткновения стал вопрос взаимодействий с властями. Реформаторы не соглашались с необходимостью свободного движения снизу, считая, что христианство как структура – должно встроиться в четкую систему отношений со светской властью. Дескать, так учение получит более широкий и глубокий охват, позволив спасти еще больше душ… Опасения же, что это может привести к формализации учения и, вместо искреннего проникновения в души, превратиться в систему формальных ритуалов, которые подменят главное: прямую связь человека с Творцом через Христа – они пропускали мимо ушей…
На том этапе ортодоксы победят, и на континенте еще долго будет действовать схема мягкой эволюции, а не путь реформ. Однако, кто знает – может быть, лучше реформаторы переубедили бы соратников. Пускай христианство формализовалось бы, но в близком к первоистоку виде – неся сравнительно неискаженную суть учения, пусть и разбавленную столь обожаемыми толпой обрядами. Так же вышло, что радикальное звено реформаторов подалось на Гелэрис, где и создаст почву для появления принципиально иного подхода к христианству, превращающего светлое учение о любви в жестокую систему кровавых догм.
***
Кельты Тимтагеля как раз созрели для новой порции континентальных инъекций. Христианство оставалось народным движением, устраивающим власти, но динамика распространения снизилась, и для более широкого проникновения в массы – требовался новый форсаж. Именно поэтому ложа графов запросила Саул, являвшийся главным сервером христианизации – оказать содействие. На Гелэрис отправилась группа миссионеров. Они пришли не с пустыми руками – давно заметив, что на людей порой лучше действуют не слова, а чудеса, миссионеры вовсю пользовались рядом артефактов, обладавших высочайшей энергетикой.
На беду острова, обоз, которым везли артефакты из Тимтагеля в Мидуэй, подвергся атаке Аделаиды. Он был хорошо защищен, но отряд королевы вампиров оказался еще сильнее, поэтому она не только завладела столь значимыми для христиан артефактами, как Грааль и Венец, но еще и перебила всех священников. А ведь это были почти исключительно ортодоксы, на смену которым из Саула придет другая группа, на сей раз по каким-то причинам составленная почти исключительно из сторонников реформ.
И вот они-то очень быстро найдут общий язык с лордами, обнаружив множество точек соприкосновения во взглядах на развитие христианства. Да, это удобно, что люди, занятые душой, принимают власть такой, какая есть, но ведь еще проще будет управлять, если власть срастется с религиозной системой, созданной на основе христианства. Как много пользы принесли друиды, став брегонами, но теперь есть острая необходимость вновь скоординировать духовную линию со светской, а раз друиды совсем ударились в мистику и природу – стоит найти духовную поддержку в несравнимо более современном явлении, каким является христианство. Эти мысли были слишком откровенны, чтобы высказываться в чистом виде, но путем наводящих вопросов и намеков христиане с брегонами и лордами зондировали почву, в конце концов, оставшись друг другом довольными. Уже через неделю после этого под Тимтагелем заложат первый камень в масштабный храмовый комплекс, а трое лордов будут крещены прямо в водах залива.
***
Одна из главных мыслей, которую мы хотим донести, это то, что, наверное, именно на Гелэрисе и могла сформироваться настолько уродливая версия христианства. Остров, населенный прагматичными людьми, не склонными к духовным исканиям и терзаниям, зато несущими в генах века кровожадных гражданских войн… Идеальное место для рождения крестоносцев, как их будут неофициально называть позже, дабы разграничить с христианами, которыми они продолжали себя считать.
Вообще, продолжая нашу теорию заговора, есть подозрение, что как раз все эти кресты, инквизиция и охота на ведьм – в планы возможных кукловодов не входили, а религия, хоть и должна была обрести системность в отведенных от исконной их чистоты догматах, но не несла бы в себе столь явной агрессии, как это стало принято позже, на основе кельтской ячейки. То есть, целью было сращение с властью и возможность влиять на нее, а уж какой оттенок принимало бы христианство – это кукловодов заботило во вторую очередь. Хотят крови – получат, хотят успокоения в ритуалах – на здоровье…
Но на кельтской земле родилось то, что родилось, и вряд ли могло быть иначе.
Христиане первых волн (те, что вышли из подполья) – по большей части, не переформатировались и оружие в руки не брали. Но в этом и не было нужды. Как только христианство стало проявлять признаки религии – креститься начали уже действующие вояки. Они не особо понимали «всю эту лабудень насчет любви», зато хорошо усваивали, что теперь сражаются не ради лордов и семьи, а ради Царствия Небесного, куда можно попасть, истребляя нежить во имя Иисуса, «который искупит им все грехи», совершенные на пути воина света…
И к чисто кельтским бойцам все чаще присоединялись «воины-интернационалисты» из других регионов Вендора.
Христианство, как и почти всякая революционная концепция, очень часто захватывала в свое течение поверхностных фанатиков, которым было не до вдумчивой работы над собой. Таким нужны четкие команды. «Что нужно делать, чтобы спастись? Воспитывать в себе любовь? Это как?.. А может быть, есть вариант спастись, делая нечто попроще? Я вот мечом хорошо владею…». Любителей помахать дубиной ради высокой цели – в то время втягивали в себя паладины. Но их орден отличался суровой дисциплиной, и так вот получилось, что в паладины с начала двенадцатого века шли те, кто умеет держать себя в руках, а толпы неуравновешенных фанатичных отморозков – облюбовали Гелэрис, уже известный во всем Вендоре как один из главных форпостов борьбы со злом, где рамки дозволенного «воинам света» были еще и предельно широки. То, что борцами против любых проявлений «зла» они будут под знаменами удивительно милосердного бога, взывавшего любить, сострадать и терпеть – их заботило в последнюю очередь. Каждый видит то, что хочет, и фанатикам было некогда вникать в глубины изначального учения – они сражались в его честь и мстя за него… Этого же хватит для спасения?
Даже те из священников Тимтагеля, кто понимал всю ущербность подобной логики – не разубеждали глупцов. Война с Авалоном выходила на новые витки, и каждая пара фанатичных рук была важнейшим подспорьем. Да и, в конце концов, Иисус ведь ничего не говорил о том, что нежить тоже нужно любить…
***
Тиара борца со злом сильно давит голову. Сражаться с отрядами Аделаиды оказалось очень непросто: Королева была тонким стратегом и крайне умело управляла разными типами своих войск, заманивая крестоносцев в ловушки, чаруя их магией и вовсю используя отличное знание расписания призрачных дымок. Подобраться к Авалону возможности не было из-за рифов и сирен, да и вряд ли у Тимтагеля имелись силы, чтобы противостоять всей армии нежити у нее дома – у Черного замка, возведенного Аделаидой на месте, где по иронии судьбы когда-то стояла Белая башня . Поэтому приходилось выступать в роли реагирующей стороны, что, как правило, сильно изматывает фанатиков, предпочитающих бить первыми. Они начали искать других врагов и, разумеется, нашли…
Люди – это всего лишь люди со своими слабостями. Десятилетия гонений с некоторым опозданием, но вызвали ответную волну. Сами подпольщики, воспитанные еще на идеалах чистого учения о всепрощении, чаще находили в себе силы сдерживаться от пьянящего угара реванша. Но и среди них находились те, кто не прочь бы посмотреть, как горит на костре поджигатель костра с когда-то близким подпольщику человеком. Что уж говорить о следующем поколении, воспитанном в соответствии с новыми веяниями? Им было совершенно неважно, что конкретно их никто не преследовал и не громил в горящих общинах прошлых десятилетий…
Первой жертвой реваншистских настроений стали друиды. Малая их часть в свое время негативно восприняла чужаков, пытающихся отхватить ломоть и без того дефицитной на острове духовной сферы. За раскрытием той или иной общины зачастую стояли именно друиды, все еще владеющие кое-какими возможностями работы с аурой сейдов. За это, а также за то, что теперь уже новая религиозная система стремилась к духовной монополии – расплачивались теперь и те друиды, что относились к христианам вполне терпимо.
Среди священников, пришедших на остров с континента, иногда попадались носители шумерского гена, владевшие определенными волшебными способностями. Они вплели этот свой дар в формирующуюся систему ритуалов, называемых молитвенными, но на деле являвшимися просто замаскированной магией. Тут монополии тоже терпеть не собирались, поэтому всех волшебников объявили пособниками Аделаиды (на нее вообще всегда списывали все проблемы, а ее агентами наперебой обзывали друг друга, стараясь сделать это первым и громче).
Так, шаг за шагом, формировалась адская машина репрессий. Друиды, колдуньи, феи, а затем и просто инакомыслящие… Когда храмовый комплекс достроят – его уже будет ждать характерное имя: Храм Карающего Креста. Именно крест, в память о распятом на нем Иисусе, будет взят как символ красного подбоя христианства. Хотя это могло быть простым символическим прикрытием объективно мощной природы этого древнего солярного знака, очень популярного на Гелэрисе и издавна имеющего славу хорошего способа искать защиты у высших сил. Жаль, что за века знак опорочат во всем разнообразии его вариаций…
Народ, приняв новую веру, смягчился выборочно. Кому-то действительно удалось впустить любовь в сердце и жить по учению Христа, к чести многих местных церковников, хотя бы не отвергаемого пока в пользу «единственно верных догматов» (наверное, чтобы не вызывать подозрений в Сауле). Некоторые нашли себя как раз в обрядовой системе, позволившей хотя бы на этом уровне принять то, что не удалось осознать все еще закрытым сердцем. Другие – пока не влились и в эту схему, но стараются влиться или хотя бы делают вид, что влились. Ну, и немало тех, для кого религия стала поводом стать еще злее – чем выше повод для агрессии, тем более злобной она становится, и те, кто чертыхались в адрес соседа из-за кур, во имя Бога запросто убьют этого же соседа, если найдут повод поймать его на богохульстве…
Как-то так… И совсем не похоже на христиан первой волны – полных терпимости энтузиастов из подполья… Но это обратная сторона любой тотальной религии. Если раньше христианами были те, кто пустил в сердце Бога, то теперь становились тупо все, и понятно, что это не могло не изменить и само христианство в целом. Глобальные кукловоды будут чрезвычайно рады результатам пробы пера. На базе Гелэриса они создали «полигон», обкатывая здесь новые идеи и тезисы. Их затем обходными путями и вводили в континентальную парадигму, пользуясь дикой занятостью лидеров ортодоксов, которым приходилось «работать ногами», а не руками. При этом события заговорщики не торопили, намереваясь в нужный момент одним махом внедрить в разных регионах отработанную концепцию религиозной системы. А пока потихоньку строили вместо монастырей храмы, на критику ортодоксов насчет кельтской кровавости отвечая, что это единственно возможная форма христианства, которая способна спасти остров от растущей угрозы Авалона и его страшной королевы.
***
Что касается Ротлэнда и Корна, то их лорды, увидев, какие плоды может дать это новое, «хорошее», в их понимании, христианство, охотно присоединятся к инициативе Тимтагеля, объявившего о создании Союза христианских земель Гелэриса. Оба будут надеяться, что оппонент промедлит, и получится, скооперировавшись с укрепившимся Тимтагелем и графами Мидуэя, хорошенько ему вломить. Понятно, что эта мечта не осуществилась, и весь запад спешно влился в Союз, перенимая религиозную модель в том же виде, который она приняла в Тимтагеле.
Религиозное единство временно прекратит островной дезматч, направив энергию ненависти на Аделаиду и инакомыслящих. Этот период будет назван Полосой спокойствия, вопреки тому, что за приятным названием будут пылать костры и глухо вздрагивать плахи – за полвека Полосы погибнет больше людей, чем за любые полвека светских усобиц.
Но затем Корн с Ротлэндом опять рассорятся, не поделив новую область влияния – поселок гномов Сепартекс, который вырастет на юго-восточном побережье и быстро станет беспрецедентно плодовитым источником дешевого железа. Забавно, что, пока давние враги ссорились, раскручивая маховик новой войны, гномы нашли более деловитых и спокойных партнеров, причем это был и не Тимтагель. Бывшая столица к тому времени будет постигать особенности нового дна, куда скатится, истребляя в охоте на ведьм цвет нации и неустанно проигрывая в новых и новых схватках с Аделаидой. В начале тринадцатого века Союз христианских земель окончательно распадется – графства Мидуэя обрежут поводья несущегося в пропасть вожака, чтобы попытаться выжить поодиночке.
Так называемое Мрачное двадцатилетие закончится, когда в Тимтагеле появятся энтузиасты, решившие ни много, ни мало – возродить Круглый стол. Попытки этого, само собой, имелись и в прошлом, особенно на первых порах после распада стола самого Артура. Но те круги создавались графами и превращались в пафосные посиделки, которые в конце концов трансформировались в ложу графов и палату лордов (была в СХЗ). Тут же за дело взялись именно рыцари – боевые товарищи, сплоченные боями. Они задвинули в сторону совсем скатившихся лордов, совершив, по сути, военный переворот. Но в условиях жизни на дне – этот шаг получил единодушное одобрение народа и спровоцировал эмоциональный подъем, который как раз к МП если не вытащил Тимтагель из ямы, то хотя бы позволил из нее выглянуть. В социальном и экономическом плане, как обычно при военных переворотах, все по-прежнему обстоит неважно, зато армия интенсивно приводится в порядок, и некоторые рыцари всерьез рассматривают возможность похода на Авалон. Что им, собственно, терять? Время продолжает играть на Аделаиду, поэтому дальше будет только сложнее. Так лучше один главный бой на новом, не исключено, что последнем всплеске активности, чем медленное угасание в изматывающей войне…
Тем более что сейчас на подъеме и Церковь Карающего Креста. Был период, когда в Сауле что-то свое порешали и попытались смягчить догматы местного христианства, прислав сюда целую сотню священников, взывающих к любви и терпимости. Но они поразъехались, зато появился Освальд, и вот он уже вдохнул в людей жажду борьбы со злом, научившись находить его буквально везде. Подмял под себя весь аппарат инквизиции (носившей поначалу светский характер и составленной из брегонов), рвет и мечет, желая поскорее добраться до Черной Королевы и использовать один из своих невероятно могущественных свитков. Ему в помощь с континента прибывают священники, и уже не такие, как те – добросердечные – а могучие бойцы, многие из которых владеют боевыми ритуалами. Священники и рыцари уже наловчились сражаться плечом к плечу, зачищая леса от сидхов и всякой мерзости, так что, может быть, действительно пришло время показать, кто истинный хозяин острова!..
К оглавлению

Капитолийцы: между холмами
Предтечами капитолийцев являются несколько народов, среди которых можно выделить три ветви: самнитов, умбров и этрусков.
Мы предоставляем вам возможность самим поворошить тайны прошлого, выискивая интересные факты из истории племен и народов, проживавших в древности на полуострове, позже названном в честь доминирующего здесь народа Этрусским. Себе же оставим лишь скупое перечисление общеизвестной информации.
Главной особенностью этой местности стало ее специфическое расположение между различными центрами сначала жизни, а затем и силы, когда просто жизнь стала присутствовать почти повсеместно. Почему поселенцы и колонисты настолько упорно игнорировали Этрусский полуостров – сказать не так просто, даже принимая во внимание мощь древнего вулкана (позже названного «Альба»), накуривающего небо хлеще любых других коллег, известных в Вендоре. Селились ведь и около Этны, и рядом с Фудзи, хотя, если судить по следам извержений, то по их продолжительности и объемам извергаемых масс им до Альбы ой как далеко. Скорее всего, пики активности пришлись как раз на ту пору, когда демиурги подбирали своим подопечным места поудобнее, и соседство с пыхтящим стариком показалось им не лучшим решением.
В итоге, вышло так, что слева в несколько заходов осваивались олимпийцы, справа – хетты (а позже – лидийцы), выше располагались земли Шумерии и Ассирии, снизу – давно уже жили эльфы, а вот Этрусский полуостров и земли, из которых он торчал – оставались неосвоенными вплоть до эры богов. Именно тогда всем соседям внезапно стало тесновато, Альба сбросила последние капли напряжения, и вакуум начал заполняться самыми разными племенами, кланами и отдельными пилигримами.
За несколько веков жители полуострова научатся не только воевать, но и более полезно взаимодействовать, постепенно формируя этносы и районы их проживания. Вообще, их было не меньше десятка, но мы ограничимся тремя основными этническими группами и таким же количеством областей.
Теснимые пришельцами пеласги – занимали земли поглубже: область под именем Умбрия будет лежать между шумеро-ассирийскими территориями и, собственно, полуостровом. Хетты освоят всю восточную полосу, где смешаются с делающими то же самое ассирийцами и образуют т.н. Самнитский союз. Ну, и народ, известный как этруски – по праву считался наиболее развитым, и вряд ли это должно удивлять, ведь предками этрусков были арии, явившиеся сюда с севера в одной из предшествовавшей дорийцам волн переселенцев. Правда, конкретно до этих мест успевшие пожить в Гиперборее не дошли, но их дети и внуки – составляли интеллектуальное ядро всей той соборной братии, которая обволокла ариев по пути из Расеи к Средиземному морю.
Главной причиной того, что этруски, несмотря на неплохой старт, не сумели преодолеть некую цивилизационную планку самостоятельно – можно считать их определенную разобщенность. У ариев часто были разные взгляды на особенности дальнейшего развития, они спорили между собой, после чего уводили весь клан подальше. И это, хоть и помогло быстро охватить широкий район земель, известных затем как Тоскана, однако лишило народ единства и заставило каждое племя развиваться самостоятельно, стремительно утрачивая именно арийский пласт знаний: давно уже разбитые на крупицы и осколки, теряя связи со своими соседями по мозаике, эти знания и навыки угасали и сами.
Но для выдвижения на лидирующие позиции в регионе – хватало и этого. Одной из сохранившихся крупиц была медицина, относительные успехи в которой позволяли этрускам превосходить соседей в демографическом росте. Кроме того, Альба не только сделала эти земли безудержно плодородными, но еще и оставила крайне полезное наследство в виде туфа и других удобных в обработке каменных пород, позволив этрускам в чисто материальных вопросах быстро достичь очень высоких на ту пору показателей. Если прибавить сюда оперативно налаженные морские связи с Финикией и Олимпией, то явно не вызовет удивление, что именно этруски доминировали в регионе, а затем даже сделали попытку совершить некое его объединение, предложив общий союз племен. Этот союз был назван Лацием и сплел в какую-никакую сеть добрую сотню небольших племен, включавших не только почти все этрусские роды (курии), но и весомую часть самнитских и умбрийских. Понятно, что единым государством Лаций это не сделало, что стычек между племенами стало меньше на самую малость, но теперь хотя бы появился инструмент урегулирования этих проблем и решения прочих: от торговых до социальных.

Популярные в Ланисте истории, будто город был основан выкормышами волчицы – лишь байки, причем непонятно, почему в тень уводят истинную историю возникновения города – более логичную, символичную и вряд ли менее выигрышную.
Возможно, историкам просто неприятно писать, что у истоков появления города, полностью изменившего жизнь региона – стоял чужеземец, еще и окропивший свою идею местной кровью. Чужеземца звали Эней, и он был, вероятно, единственным выжившим троянским аристократом, если не считать тех, кто сбежал еще в годы перманентной осады этой мавританской крепости. Что гораздо важнее, Эней также был еще и «действующим героем», и это очень ему помогло, когда, не найдя приюта в юном Корфе, он привел весь свой клан на туфовое плоскогорье, обжитое сразу несколькими куриями этрусков.
Надо сказать, что весь Лаций в ту пору переживал период упаднических настроений. Все соседи региона, объединенные какими-то идеями, управляемые толковыми пантеонами – развивались слишком быстро, и становилось все более очевидно, что их темп местным племенам выдерживать не под силу. Сначала приходилось признавать доминирование Минои, затем на роль средиземноморского лидера выдвинулись олимпийские союзы, набирала мощь лидийская экономическая стратегия, и даже амазонки уже успели нанести по амбициям лациев серьезный удар, начисто разгромив главный их порт – Анций. Видя, что у моря погоды ждать нечего, этруски стали неосознанно вжиматься вглубь материка, что позволяло на время потерять аппетитность в глазах соседей, но зато выводило из торговых морских отношений, приводя к изоляционизму.
Чужаку и его клану было отказано в земле именно по этой причине – он воспринимался как предвестник грядущей угрозы вытеснения с родных земель. Однако Эней оказался крепким орешком и, оставив клан на берегу, в одиночку вернулся к холмам, обжитым этрусками. Незаселенным оставался лишь один из них – тот, на котором стоял хлипковатый амфитеатрик, служащий ареной для тренировочных и показательных боев. Для этрусков арена была достаточно сакральным местом, правила поведения на ней отличались строгостью, поэтому, когда выяснилось, что чужак под покровом темноты устроил себе ночлежку прямо на песке арены – просто убить его считалось бы плевком в сторону богов. И он, видимо, прекрасно это знал…
- Это, - Эней показал мечом на круг, проведенный вокруг него, - мое место! Я буду здесь жить. Каждый противник моей воли – может оспорить ее поединком по правилам, принятым на арене. Но после каждой победы я буду расширять круг на длину своего меча…
Этруски были честолюбивым и азартным народом, да и свято верили, будто любое событие – следствие воли богов. Эней, представляясь им в первый раз, не скрывал ни того, что «последний троянец», ни того, что в его жилах течет кровь олимпийских богов. Все это в сумме не позволило ошалевшим от его наглости этрускам навалиться толпой или применить луки – они стали один за одним подходить к кольцу и вступать в бой с храбрецом.
В «один за одним» уже угадывается тот факт, что Эней раз за разом побеждал. Он не проявлял никакой кровожадности, и, если его удар не оказывался фатальным – позволял оппоненту выйти из схватки. И с вызывающей все большее уважение дотошностью, моментально принимался расширять отвоеванную территорию, невзирая на то, что многие противники нападали на него, не собираясь дожидаться, когда он проведет по песку копьем очередной круг… Так и чертил Эней свои круги на песке, параллельно отбиваясь от новых противников своего замысла, пока, наконец, круг не дошел до пределов арены.
- Надеюсь, я заслужил право быть выслушанным снова? – спросил троянец, тяжело дыша, когда возникла особенно долгая пауза между идущими на убой упрямцами. – Сколько еще крови мне нужно пролить, чтобы получить шанс пояснить, что я не хочу этой крови? Что я просто ищу место, где будет жить мой род, принося пользу вашим родам!..
Было бы голливудским фильмом, если бы прямо после этих слов все вдруг ахнули, умилились и начали переговоры. Нет – еще как минимум десятка два дуралеев успели получить раны различной тяжести и подивиться тому, как вынослив этот гад.
- Осада Трои длилась десять лет, - усмехаясь, предупредил он, проткнув ногу последнему. – Если не догадаетесь построить деревянного коня, ожидание беседы может затянуться.
- А как нам знать, что ты сам – не такой конь? – воскликнул один из жрецов-авгуров, и Эней услышал явные нотки поиска компромисса. – Что вслед за тобой не придут другие и не займут наши земли?
- Другие все равно придут! – ответил последний троянец, отрываясь, наконец, от новой линии. – Не за мной, а сами по себе. И вам не останется выбора, кроме как уйти, потому что, пока все народы занимали холмы – вы сидели внизу. Я хочу построить здесь собственный холм, чтобы смотреть на другие народы не снизу-вверх, а на равных или сверху вниз. Стать равным среди первых, а затем – первым среди равных. Я буду строить этот холм – такова воля богов, и ты, авгур, наверняка увидишь ее по полету ближайших птиц, но я буду рад, если этот холм мы будем строить вместе!
Одному из слушателей от услышанного явно снесло крышу, потому что он бросился на Энея, но не удостоился удара уже покрытым зазубринами клинком, а был заботливо брошен на камни (круг сейчас шел по границе со зрительскими местами).
- Мы можем напасть на твой клан, - вякнул кто-то.
- И остаться прозябать в болоте, - пожал плечами Эней, повернулся и пошел в центр круга отдыхать…
…Всю ночь совещались авгуры и старейшины курий. Гадания показывали правоту слов чужака, логика говорила, что он – личность большого масштаба и может действительно быть полезным. Но недовольных столь наглым вторжением тоже хватало, поэтому к единому решению прийти не удалось – лидеры отправились на свои холмы совещаться с кланами. Остальные завалились спать…
Вернувшись к арене около полудня, они увидели странную картину: Эней из песка насыпал символические стены своего владения, а помогал ему в этом начальник арены. Вчера он вызвался первым, был ранен, отдохнув, снова бросался в бой, но снова был ранен, а теперь, припадая на одну ногу, помогал своему обидчику строить общий холм будущей цивилизации.
- Как тебя зовут, - спросил Эней, продолжая работать.
- Критодастрий, - отозвался напарник.
- Гм… А чем ты занимаешься?
- Я – ланиста: руковожу ареной… Ну… руководил… Пока она была ареной…
- Мне нравится, - почесал уставшее плечо Эней.
…Да. Именно так назвал свое поселение Эней, подчеркивая, что готов оставаться в тени тех, кто хочет затащить свой народ на холм цивилизации и готов прилагать к этому последние силы, невзирая на боль.
Уже в ближайшие дни к паре строителей присоединятся другие энтузиасты, а затем и старейшины, наконец, примут решение разрешить последнему троянскому роду освоить этот холм, которому будет дано название Капитолия – от слова «голова». После перестройки арены в зал собраний, рядом будут воздвигнуты другие здания, и за пару десятилетий, которые проживет Эней, капитолийский холм станет центральным местом в этой холмовой системе, сохранившей первое и символичное название – Ланиста.

Всего сто лет понадобится Ланисте, чтобы сделать весь регион своей сферой влияния, а еще пятьдесят уйдет на силовое подчинение оставшихся.
Тут мыслью по древу можно не растекаться – достаточно обойтись только тезисами.
Провозглашенная политика «кругов на песке»  вернула Капитолию (область) в средиземноморские отношения. Не нужно бояться соседей! Нужно предлагать им выгодные компромиссы, а самим набирать силу, в том числе за счет этих отношений. Этруски Капитолии (не забываем, что большинство жили глубже) впустили в себя импорт культур, массу полезного почерпнув от других народов. Даже официальный язык был принят новый – основанный на олимпийском, но сохранивший определенную идентичность. Последнее сочетание, к слову, очень характерно для любых заимствований, особенно ахейских.
Специфика ландшафта Ланисты (семь вполне удаленных холмов) – изначально наметила монументальность будущего города, в черту которого требовалось вместить все родовые холмы этрусских курий. И это проблемой не было – строил этот народ всегда неплохо, а податливого туфа хватало с избытком. Для особо знаковых сооружений стали использовать прекрасный белый известняк, пласты которого обнаружились неподалеку от склонов Альбы.
Объединенные идеей, жители холмов затаскивали на свою орбиту все большее число соседей. И тем, продолжавшим племенные отношения, нечего было противопоставить набирающему мощь соседу. Тот использовал более современные технологии, импортировал и совершенствовал социальные институты, да и просто испытывал энтузиазм, заряженный идеей создания собственного цивилизационного холма – пока хотя бы равного среди первых.
Какое-то время соседние племена продолжали называться лациями, или латиями, в отличие от самих жителей холмов Ланисты – капитолийцев. Но позже кем-то толковым была выдвинута мысль: всех объединить названием, чтобы усилить единство гражданского общества. Так капитолийцами стали называть и тосканцев, и умбриев, и самнитов, и представителей прочих племен, оказавшихся вне старых союзов. Правда, деление капитолийских квиритов (граждан) все равно возникнет – уже на аристократов и обычных граждан: патрициев и плебеев, но тут географическая принадлежность играла не первую роль, пусть курии Ланисты и имели ряд преимуществ на пути в патриции.
Отнюдь не всегда вовлечение на орбиту достигалось социальными или экономическими средствами. Очень часто приходилось тупо воевать. Причем на первых порах Ланиста больше защищалась, ведь создание капитолийского союза выводило ее из общего – Лация, и племена поначалу выступали против холмовиков одним фронтом, не раз оказываясь совсем близко к победе, однако по разным причинам откатываясь назад, словно чей-то невидимый круг оберегал Капитолий от разрушения. Но тактика «кругов на песке» работала – Ланиста была уже монолитом и удачно использовала это преимущество, взаимодействуя с племенами соседей. Сильны вместе? Нужно разделить и победить поодиночке, или даже ослабить, стравив между собой…
Так, постепенно, не торопясь, Ланиста откусывала от хаотично сплетенных племенных союзов новых и новых союзников, скрепляя их с собой стройным сводом законов, языком, социальными институтами и торговыми отношениями. Проще говоря, цивилизацией. Насчет права Капитолии считаться империей в будущем будут споры , но важнейший имперский принцип как раз и помогал Ланисте расширять владения. Это принцип приоритета справедливости. Если племена жили по схеме «свой-чужой», то Ланиста, активно строившая гражданское общество, руководствовалась схемой «прав-не-прав». Когда солдата капитолийской армии казнили свои же соратники за изнасилование мирняка – местные начинали понимать, что мощный сосед живет по справедливости, и начинали осознавать определенную ущербность и узость чисто клановых отношений, все сильнее склоняясь к имперской парадигме, рассматривающей каждое племя и каждый маленький народ как часть единой системы.

С религиозной точки зрения этот народ непрост. С одной стороны, здесь в какой-то момент просто сняли кальку с олимпийских культов, но с другой – есть ощущение, что в капитолийцев, не особенно выпячиваясь, очень даже напрямую вкладывались некоторые боги, ведя свои игры.
Капитолийцы любопытно сочетают очень высокую рациональность мировосприятия с довольно пошлыми по форме религиозными культами. Что, кстати, не такая и редкость, ведь приземленные народы частенько еще и поверхностны, поэтому если уж не сошли с концами на атеистические рельсы, то в духовной сфере будут неразборчивы и догматичны .
Сложно сказать, сняли лации банальную кальку с олимпийской религиозной системы, или же боги этого пантеона левой рукой действительно занимались бесхозным народом. В любом случае, с расцветом капитолийцев модель отношений богов с народом вышла на новый уровень социализированности. По сравнению с Олимпией, храмов было несоизмеримо меньше, а ритуалы и обряды превращались в чисто народные собрания, едва неся хоть какую-то сакральность. Иначе и быть не могло, ведь и этруски, и другие народы региона (какие-то – в меньшей степени) – не получили в свое время прямого религиозного воспитания от самих богов, вот и действовали теперь эти самоучки, как умели.
Лишь несколько культов существенно выделялись грамотно поставленной работой, намекая на определенную заинтересованность в них и самих богов. Из примерно полудюжины таких – выделим три.
Особое место занимал в Ланисте культ Кибелы, в которой без труда обнаруживается ипостась титаниды Реи. Мать Зевса и других Кронидов всегда оставалась вещью в себе, так что понять ее игру весьма сложно даже нам. Можем лишь заметить, что Рея сыграла в становлении народов региона знаковую роль, являясь дистанционным, незримым демиургом. Умелый регулятор , вполне заземленная натура, знакомая с глубокими тайнами бытия, эта титанида «вела» народ по особому пути, превращая в мощный инструмент, способный стать ядром будущей интеграции всего Вендора. Как нам кажется, по ее задумке, капитолийцы должны были стать теми, кто навяжет всему Вендору единую социокультурную модель – свой упрощенный и даже в чем-то примитивный, но более универсальный вариант ахейской. Рациональные, не обремененные фанатичной склонностью к искусству и культурным поискам, более монолитные как общество, капитолийцы вполне могли бы стать камертоном технологической модели бытия, создавая базовую систему универсальных ценностей, которые, благодаря удобству, перенял бы весь Вендор…
Дабы народ не скатывался в примитивизм, Рея, с помощью культа Кибелы, пыталась создать и мистическую глубину, но где-то перестаралась, где-то не додумала, и вышло так, что у ее народа вполне развились крайние стороны: особо поверхностного рационализма и изощренного мистицизма. А вот посередине зияла дыра, создавая кромешный дефицит людей, которые, по ее задумке, должны были стать стержнем идеальной модели универсального технологического общества. Таких себе вдумчивых инженеров, способных понимать высшие законы бытия, не забывая при этом проектировать монументальный театр или делать чертеж коляски.
Есть подозрение, что Рея то ли отказалась от задумки, то ли принялась балансировать народ дальше, развивая мистическую его сторону. И вот тут, вероятно, и выйдет на авансцену ее сын, Зевс. Лишившийся к тому времени шансов на реализацию собственной концепции, он, как мы подозреваем, сделал последнюю ставку именно на Ланисту, решив-таки довести дело до воплощения. Плевать, что для универсального народа капитолийцы объективно примитивны. Плевать, что интеграция в такой ситуации затронет лишь самые поверхностные социокультурные слои, лишая народы оттенков самобытности, но оставляя глубинные противоречия (наоборот бы, но как?). Плевать, что поезд социокультурной интеграции давно ушел, и оставалась лишь возможность силовой… Есть цель, и есть Зевс, а уж в гравитации между ними сомневаться не приходилось…
Другие два культа мы зацепим совсем кратко… Богиня Веста в Капитолии развернулась почти так же широко, как в Олимпии, где была известна как Гестия. А она и там-то стояла у истоков огромного количества явлений, ритуалов и традиций. Не пожелав подстраиваться под очередные спорные планы Зевса, Гестия покинула пантеон, помогла навести порядок в некоторых минойских механизмах, а затем прочно осела на Этрусском полуострове, где стала делать то же самое, только более фундаментально. Важным отличием от ее олимпийской деятельности стало еще большее смещение всего «своего» пласта в социальную сторону от мистической, и приземленность капитолийцев – в немалой степени ее рук дело.
Янус относится к докапитолийским богам – считается, что именно он благословил создание Лация, а перед тем помогал этрускам не забывать арийские и осваивать «финикийские» ремесла, традиции и знания. Он почитался как двуликий бог входов и выходов, и на эту тему существовало непривычно много теорий и спекуляций. Согласно одной, этот бог даже помещался в знаменитый минойский лабиринт (входы и выходы), где жил в облике минотавра (двуликий) и на расстоянии занимался соседним народом, чтобы то ли максимально его ослабить, обезопасив тем самым родной остров, то ли натравить на родной остров и освободить себя из плена… Понятно, что эта теория была воспринята как шутка, ведь Януса считали очень даже своим богом, а его храм стоял на месте, почитаемом пупом земли. И пусть на такие пупки Вендор был очень богат, сам факт эдакой чести говорит о многом. Ну какой минотавр, ребята?! Отсыпьте лучше и нам!

Если бы не пуны, то Ланиста, с большой долей вероятности, сумела бы-таки прирасти обширными территориями с запада или востока.
Есть что-то мистическое в соперничестве капитолийцев с пунами. Мало того что Эней с Дайдо были влюблены, так еще и свои города они заложили в схожей манере . И кто знает, как все сложилось бы в Вендоре к МП, не окажись Гамилькар столь хорош… Но о пунических войнах мы рассказали в очерке «Черное чудо», а здесь нас больше волнует глобальная трагедия Ланисты как центра, так и не сумевшего вырваться из-за спин других, несмотря на все потуги стать первым среди равных холмов.
Надо сказать, что капитолийцам изрядно мешало их территориальное расположение. Пока соседи были сильнее, Ланисте удавалось, проявляя чудеса дипломатической эквилибристики, наносить превентивные удары признания доминирования то Лидии, то Фессалии, угадывая со ставкой и лишая свои территории сомнительного удовольствия становиться полем сражений. Зато, когда все соседи, излив энергию друг на друга, откатились назад, и Капитолия, все это время поступательно наращивающая собственные силы, оказалась мощнее других – выяснилась главная проблема: расположенные в самом центре юга материка, капитолийцы не могли сосредоточить все силы на одном направлении. Вендор невелик, и информация в нем расходится быстро: если легионы двинутся на Олимпию, это сразу узнают на востоке и, не желая ждать очереди – могут ударить со спины. Аналогична ситуация и при инверсии… Грубо говоря, приходилось стремиться к такому превосходству, чтобы выдержать войну на всех направлениях, а это было едва ли достижимо для сравнительно небольшой республики (временами – монархии). Приходилось и расширяться, и заодно пробовать грунт соседских тревог. Так, в начале второго тысячелетия Ланиста сначала заключила договор о мирном присоединении Фессалии, затем нашла повод разлиться далековато на северо-восток и отхватить полис Саул. Но это вызвало резкое похолодание отношений со всеми соседями, так что пришлось успокаивать их отсутствием новых амбициозных планов, ведь для дальнейшего развития и усиления требовалось взаимодействие с партнерами, так как автаркией капитолийская империя не являлась.
Вскоре удалось найти благоприятный предлог для откусывания нового куска пирога, который, правда, надолго станет последним. Организовав ряд провокаций, Ланиста выставила галлов, не так давно заселивших опустевшую Элиду, агрессорами, угрожающими Фессалии. Отправив туда пару легионов, капитолийцы не без труда оккупировали территорию и даже назвали ее Провансом, однако эта земля так и не станет полноценно своей: галлы, прячась в горах и лесах, будут постоянно нападать на капитолийцев. С точки зрения войны, потери компенсировались получаемым опытом, а вот то, что постоянная угроза варварских атак делала оккупированные земли непривлекательными для тех, кто их осваивал бы – лишало Прованс стратегического смысла как источник ресурсов. Привычным путем манипуляции различными племенами галлов – удалось добиться лояльности некоторых из них, и кое-как Прованс стал отбивать потраченные на него силы неплохим железом и продуктами питания. Впрочем, дипломатические потери оказались на порядок серьезнее – в миролюбие Ланисты перестали верить буквально все, и именно тогда-то и возникло неформальное и даже не обсуждаемое, а заочное соглашение соседей растущей империи – объединиться в следующий же раз, когда та надумает под любым предлогом отхватить еще хотя бы клочок чужой земли. Аппетиты Ланисты понимание этой натянутой в соседях тетивы поумерит настолько, что империя не рискнет впитать в себя даже расцветающую на торговле Приену, лежащую до обидного близко к границе. Правда, тут, возможно, и другой механизм сработал: аристократам было выгодно иметь под боком город вне правового поля, в котором можно проворачивать те полулегальные комбинации, которые внутри империи могли аукнуться.
Силы, достаточные, чтобы разрастись-таки на весь юг континента, Ланисте удалось подкопить к началу 13-го века. Социально-экономическая мощь империи росла, создавая задел для войны, казалось бы, любой длительности. Отлично работающие социальные лифты притягивали специалистов из других регионов, обедняя их и обогащая плодами своих размышлений или трудов саму Капитолию. Ведь здесь им давали развернуться, как следует – «прагматичные современные государства, не имеющие глубоких религиозно-мистических корней, оказывались самым прочным фундаментом для продвижения прагматичных же отраслей науки». Благодаря работе изобретателей и инженеров Ланиста становилась все величественнее, инфраструктура всех городов и империи в целом улучшалась: дороги, канализации, акведуки, многочисленные общественные сооружения для разных нужд (от терм до гладиаторских арен ) – все это создавало задел преданности населения, которая усиливалась и толковыми пропагандистскими инструментами.
В свою очередь, продолжала совершенствоваться военная доктрина. Принимались на вооружение образцы артиллеристских средств поражения, оптимально структурировались легионы, делясь на когорты, манипулы, центурии и декурии; была создана и опробована на галлах система взаимодействия частей на поле боя с помощью горнов и флагов. Сами легионеры затачивались под увеличение универсализации, ведь с разнообразием родов войск дела обстояли все еще не лучшим образом, центр тяжести армии был сильно занижен на пехоте, а потому требовалось сделать эту пехоту максимально мобильной. И это удалось: легионеры на марше проходили почти на уровне конницы, умели строить фортификационные сооружения и даже прокладывать дороги . Но главное – были великолепно организованы и спаяны как винтики одного механизма, щедро смазывая его высочайшим уровнем моральной подготовки – понятно, что были те, кто войной тупо кормился, но костяк любого легиона составляли парни, готовые без колебаний отдать жизнь за государство, казавшееся им образцом порядка и справедливости...
И все бы хорошо, но вдруг, словно из ниоткуда, появились эти пуны с их еще более яркой национальной идеей и более прогрессивной армейской реформой!.. Череда кошмарных поражений в боях с ними, ряд мелких, но болезненных неудач в локальных конфликтах (Саул, Варгас), и империя не заваливается набок лишь благодаря упомянутой социально-экономической мощи. Она собирает последние силы и готовится к решающему рывку, чтобы запрыгнуть-таки на самый высокий холм…
К оглавлению.
Лунные эльфы: слишком близкие к совершенству
Происхождение лунных эльфов особой загадки не таит, хотя, что интересно, ключевой его нюанс упоминается довольно редко и всегда размыто.
Люди склонны сочинять об эльфах всякую чепуху, которая затем еще и прилипает к общественному мнению благодаря равнодушию остроухого народа к молве, позволяющему всевозможной клюкве радостно разрастаться в круглоухих головах людей. В таких условиях, даже странно, что с происхождением Менаона все чище некуда, и те, кто хоть сколько-то интересуются этим полисом – знают именно реальную историю возникновения как самого поселения, так и его жителей.
Другое дело, что за кадром почти всегда остается личность, стоявшая за появлением нового народа. Упоминается, конечно, некий бог, решивший на базе эльфов Мефальи создать нацию, сочетающую исконно эльфийский заряд духовности и человеческий технологический вектор развития, но, во-первых, не предается огласке его истинное имя, а во-вторых, не уточняется, что этот демиург созданием народа не ограничился и продолжил его вести вплоть до МП. Речь, между прочим, идет о самом Аполлоне. Вечный искатель совершенств, он никоим образом не ограничился любованием культурными достижениями ахейцев, на пике средневековья осуществивших с помощью своего куратора настоящий прорыв в сфере искусств. Вместо этого, Феб приступил к реализации новой идеи…
В ахейцах ему многое нравилось, однако недостаточно развитые души не могли не раздражать. Изначально Аполлон собирался лишь разбавить духовно богатыми эльфами людской фундамент пробной синкретической цивилизации, но, поближе познакомившись с жителями Мефальи – внес в план коррективы. Точно неизвестно, действительно ли его детьми от избранных эльфиек были пионеры Долины Солнца – мы не отвергаем и версию с простыми добровольцами, в которой светлые волосы будущих лунных эльфов объясняются генетическими манипуляциями бога. Так или иначе, в начале восьмого века небольшая группа блондинистых эльфов оказалась на восточном побережье острова Ллантрейн, где в упомянутой Долине Солнца принялась строить свою утопию – Менаон.
На генетических манипуляциях мы настаиваем потому, что одним лишь божественным геном не объяснить белокурость подавляющего большинства жителей Менаона. Лунный полис всегда сохранял для эльфов Мефальи переселенческую щелочку, десятки и сотни темноволосых лесных мигрантов на протяжении веков разбавляли местный генофонд, однако странным образом ассимилировались именно в его сторону, за редким исключением оставляя потомкам светлые глаза и волосы.
Среди других пояснений можно выделить попытку сблизить лунных эльфов с их соседями – скандами. Дескать, это их гены повлияли… Но уверяем: чистота нации лунников очень высока, и, хоть люди порой и находят себе пристанище в Долине Солнца, однако, во-первых, сканды среди них попадаются реже многих, а, во-вторых, совместное с эльфами потомство люди оставляли вопиюще редко, в силу банальных физиологических различий, которыми всех эльфов когда-то наградили их демиурги.

История Менаона стоит особняком среди прочих: лунные эльфы ни разу не воевали, не знали борьбы за власть и не знакомы даже с резкими реформами, продолжая жить в своем полисе, словно в царстве застывшего времени.
И всему этому есть очень простые объяснения.
От внешних вторжений Менаон был гарантированно защищен. Долина Солнца лежала между высокими горами, изначально имея опцию «герметичности». Когда-то очень давно здесь проводились необъяснимо сложные эксперименты титанов и богов, так что возможность перекрыть входы и выходы предусматривалась еще на уровне ландшафтной подгонки. Западный проход так и остался закрытым стремительными горными реками, а восточный – вел сквозь извилистые перевалы, перекрыть которые было под силу живущим в Менаоне друидам. Но даже если представить, что интервенты каким-то образом обошли природную линию обороны, то беспокоиться все равно не стоит – население Менаона настолько сбалансировано в плане боевого разнообразия, что армии даже самых могучих империй столкнулись бы здесь с колоссальными проблемами. Именно здесь жили, возможно, лучшие снайперы Вендора, здесь же располагался центр рунной магии гномов, а друиды могли обрушить на агрессора мощь магии природы. В конце концов, полчища фей, отряды единорогов и изысканная магия волшебных драконов – поставили бы невыполнимые задачи хоть перед фалангой Искандера, хоть перед легионами Ланисты, хоть перед мобильными чемпионами Гамилькара… Говорят, что в разное время мелкие отряды заносчивых авантюристов пытались прорваться в дивный природный оазис, но теряли даже призрачные шансы на самые крохотные успехи еще при столкновениях с микро-гарнизонами аванпостов.
Внутренние же трения не возникали вовсе. Да и откуда им взяться? В Менаоне жили те, кто осознанно выбирал его идею, уклад и ритм жизни. Все иммигранты проходили испытательный срок, за время которого выяснялось, вписываются ли они в местную гармонию, и право на пмж получали только успешно прошедшие этот шлюз. От гипотетического недовольства изнутри предохраняла традиция странствий: молодым лунникам, достигшим так называемого бунтарского возраста, рекомендовалось поколесить по миру. За несколько лет этого необязательного паломничества потенциальные бузотеры растрачивали пассионарность на свои приключения, а домой возвращались, как правило, убежденные, что нигде в Вендоре нет столь чудного места, как в Солнечной Долине.
Борьбы за власть в ее социальном облике в Менаоне быть просто не могло – что король, что друиды не имели никаких шкурных привилегий, так что рваться в круг старейшин, имеющих право принимать коллегиальные решения – могли разве что идейные фанатики, ищущие способ навязать другим собственные идеалы. Такие, на самом деле, способны принести не меньше вреда, нежели банальные рвачи, но в Менаоне и от идейного фанатизма имелся чрезвычайно простой предохранитель: четкое следование изначальному пути развития, изменить который был не вправе хоть король, хоть круг друидов-старейшин. В прерогативу последних входило лишь принятие оперативных решений, но это всегда укладывалось в рамки изначального устава полиса, включавшего около сотни стройных законов, традиций и правил.
Кто знает, может быть, через пару-тройку веков и в Менаоне начались бы какие-то подвижки, спровоцированные теми, кому сбалансированная система констант показалась бы застоем. Однако факт: за все пять веков существования Менаона его атмосфера застывшего времени застоем почти никому не казалась. Так уж здорово удалось демиургу и поколению пионеров сбалансировать воедино константы и переменные, что монолитность первых компенсировалась живой текучестью вторых, не давая населению вязнуть в рутине. Здесь поощрялся поиск новых форм и материалов в ремесленной сфере, не запрещались никакие духовные искания, и это выгодно отличало Менаон от той же Мефальи, в которой и ремесло, и духовный поиск – за века закоснели, что и станет одной из причин печально известного Лесного Обвала.

Менаон – вероятно, самое живописное и гармоничное из обжитых мест во всем Вендоре, но широкой популярности в народе не имеет.
Не в последнюю очередь предохраняла лунный полис от бунта любителей движения – и его удивительная живописность, помноженная на высочайшую одухотворенность всей природной системы. Пульс жизни Солнечной Долины оказался на редкость гибким, отвечающим настроению и пожеланиям того, кто оказывался в этой системе наблюдателем. Проснулась жажда динамики – смотри, как струятся мелкие водопады, скользят горные ручейки, мельтешат умопомрачительными платьишками неугомонные феечки. Захотелось покоя – наслаждайся тягучей гладью озер, созерцай задумчивых единорогов и мечтательных волшебных драконов, да даже феи, если присмотреться, перестанут выглядеть символом легкомысленности. Причем время растягивается в обоих направлениях взгляда: и если начать следить за целой полянкой как единым организмом, и если выбрать объектом наблюдения одну-единственную пикси, которая за один день проживет всю свою полную впечатлений жизнь…
Эта динамика застывшего движения – стала визиткой Менаона наряду с его вместительной многогранностью. Среди людей существует поговорка, что, если не знаешь, куда поехать – езжай в Александрию: там на любой вкус впечатления найдутся. И вот Менаон, в принципе, тоже под это определение подходит, просто в более узком смысле – природном. Солнечная Долина – это эссенция вендорских природных красот и достопримечательностей – здесь есть всё, что привлекает людей в географическом смысле. Водопады разных размеров, высот и узоров; граненые, словно заточенные богами, скалистые вершины; каскады лесистых холмов, демонстрирующие всю палитру лиственных красок; озера, болота, глубокий каньон, лужайки, тропинки, перевалы, реки, утесы, непроходимые боры и стройные березовые рощи… Этот природный универсам найдет, чем удивить любого гурмана, и тем более странна сравнительная малоизвестность Менаона среди людей.
На более глубоком уровне эта проблема будет затронута в одной из книг, а если поискать на поверхности, то первым делом хочется винить во всем собственную изоляцию лунных эльфов. На начальном этапе она была оправдана – эльфы только начинали встраиваться в экосистему Солнечной Долины, были малочисленны, так что ни защититься в случае серьезных угроз, ни удивить гостей чем-то, кроме самой природы – не могли. К тому же долина за два века, прошедшие со смерти обитавшего здесь Бальдра, пришла в запустение, наводнилась опасными существами, и вряд ли стоило засвечивать ее людям именно такой: полной угроз, запущенной и не очень-то, собственно, ассоциируемой с эльфами.
Другое дело, что, когда демиург лунных эльфов с их помощью вылизал-вычистил всю долину и встроил в экосистему не только самих эльфов, но и множество видов других существ, привезенных с Мефальи и прочих уголков Вендора – его восторженные ожидания получили звонкую оплеуху от реальности. Менаон открылся для визитов во всем торжестве своего великолепия, но несколько долгих десятилетий продолжал оставаться на задворках Вендора. В то время путешествовали чаще авантюристы – имеющие вполне прикладные цели: нажиться и получить низменные удовольствия. И так как быстро стало известно, что в Менаоне они не получат ни того, ни другого, полис эльфов, еще и отделенный от бухты умеренно длинной дорожкой сквозь горы – встроился в картину мира людей как непонятный и трудновато досягаемый уголок остроухих природолюбов.
Волна популярности Солнечной Долины накроет ее позже. В Вендоре начнутся интеграционные процессы, укрепится туризм, и, по достоинству, наконец, оцененный оазис лунных эльфов, воспетый целой чередой бардов и аэдов (кто-то адресно вдохновение подкинул) – получит в народе славу дивного уголка живой во всех смыслах природы. Правда, самого демиурга это утешит не слишком – в его планах Менаон должен был стать для людей образцом синкретического государства нового типа, поэтому тот факт, что сюда теперь тупо ездили отдохнуть – Феба огорчал и раздражал. Однажды его терпению придет конец, и Менаон снова закроет проход для широких масс, неспособных оценить его великолепие как пример для подражания, а не одну из горячих туристических точек на карте паломничества обывателей. Несмотря на довольно строгие законы полиса, поток туристов не мог не сказываться на экосистеме Солнечной Долины в негативном ключе, поэтому король Менаона времен МП, Леголас, решил (явно с подсказки бога), что, раз Вендору лунный полис примером не стал – стоит сохранить хотя бы сам этот полис.

Как и Александрия, Менаон не был равномерно сбалансированной синкретической культурой, и если первая делала крен в сторону натурализма и технологий, то полис лунных эльфов имел явный духовный акцент.
Аполлон признавал миссионерскую задачу эльфов, вложенную в этот народ их демиургами, но считал, что Мефалья упустила важный поворот в развитии, отказавшись от дальнейшего продолжения пути Серебряной ветви, предложенного эльфам их хранителями – сапфирными драконами. Эльфы тогда освоили технологическую линейку мифрил-корабли-луки, но, законсервировав ее на достигнутом уровне, вновь пошли по пути Леса. Менаон же стал, по сути, продолжением пути именно Серебряной ветви – синкретической цивилизацией с миссией примера для остальных. Если эльфы Мефальи считали себя хранителями изначальных ценностей Золотого Века и собирались (да так и не собрались) обучать людей основам духовной лесной жизни, то Менаон прицеливался к статусу эталонной модели гармонично развитого общества, сочетающего как духовные принципы древности, так и готовность развивать технологическую сторону. Аполлон прекрасно понимал, что люди уже не бросят города, чтобы уйти в лес, вот и попытался создать эталон небольшого государства, сочетающего современные социальные и технологические модели с фундаментальной духовной парадигмой. Вот только, кажется, как знатный перфекционист, перестарался, увлекся доведением детища до идеала и смастерил настолько совершенный образец, что люди, отстраненно любуясь им, не видели никакой возможности повторить достигнутое у себя.
Главный принцип развития технологической стороны в Менаоне – это отсутствие вреда экосистеме и природе в целом. Свежий пример тому – отказ большой группе гномов-переселенцев из Тиббота в создании литейного завода, который тем в итоге пришлось возводить в горах Гелэриса. Завод, по меркам лунников, уже изрядно выбивался за рамки безвредного сосуществования природы и технологий, при этом не менее сотни других гномов всегда проживало в Солнечной Долине, осваивая новые оттенки сплавов и доводя до ума рунные камни. Эта их деятельность не могла нанести экосистеме невосполнимый ущерб, поэтому признавалась не просто допустимой, но очень важной. Да и сами эльфы не сидели на месте – во время паломничества они старались узнать побольше интересного и полезного, а потом, вернувшись на родину, рассказывали об увиденном, показывали добытые образцы и защищали свои проекты новых и социальных, и ремесленных инноваций, которые, если это, опять же, не грозило опасно скосить баланс экосистемы и не противоречило древнему уставу  – охотно принимались.
Простая иллюстрация лунноэльфийского синкретизма – их музыка. Эльфы Менаона продолжали древнюю образную традицию ловли мелодий буквально из окружающего пространства, однако это не мешало местным мастерам создавать превосходные музыкальные инструменты, где копирующие, а где и развивающие людские прорывы. В итоге совсем не редкость встретить лунного эльфа, наигрывающего скользящую образную нить мелодии на самом современном инструменте, вроде виолы.

Священный ясень Иггдрасиль – отнюдь не аналог Леса Мефальи, хотя имеет пару схожих функций, на которых, возможно, стоило остановиться и Лесу.
Иггдрасиль был одним из тех самых экспериментальных объектов, над которым работали боги еще в эру титанов. В статье о скандах упоминались некоторые версии на его счет, и повторяться не хочется. Тем более что нам важнее понять, не чем является это уникальное древо по своей природе, а чем оно стало конкретно для лунных эльфов.
Во-первых, Иггдрасиль имел большое символическое значение. Он рос на острове Бальдра и располагался таким образом, что наблюдатель с берега мог видеть в воде озера Луоннотар перевернутое древо, растущее как бы корнями вверх. Для лунников это служило иллюстрацией природы человека, зеркальной природе растений. Как растения растут из земли к небу, а затем возвращаются в землю, так и люди, чьи корни-истоки находятся на небе – идут на землю, дабы впоследствии вернуться на небо.
Говорят, что, когда подобное или любое иное глубокое озарение возникает у созерцателя, глядящего на слияние ясеня и его отражения – как раз по линии последнего возникает призрачный мост, появление которого считается приглашением Иггдрасиля. Оказавшись рядом со священным древом, его гость буквально вонзается в информационный портал, связывающий все тонкие планы, и, в зависимости от готовности сознания или потоков судьбы – может считать важнейшую информацию о прошлом, будущем или настоящем. Просить у древа не принято – эльфы верят, будто оно куда лучше их знает, что для слушателя истинно важно, так что одарит ровно той информацией, которая является ключевой для осознания чего-то главного или для решения нужной задачи.
В общем-то, именно посещать ясень острой необходимости нет. Этот специфический то ли админ, то ли сервер всего информационного пространства Долины Солнца – сам постоянно посылает импульсы информации вокруг, а уж поймает ли ее адресат – зависит от его умения слушать и от воли судьбы, которая может как адресно ретранслировать импульс с помощью одной из тысяч фей, так и использовать снующих малышек в качестве фильтра, в котором подарок Иггдрасиля затеряется. От мелодий – до философских озарений, от поиска идеального имени ребенку – до выбора своего главного призвания – информационные волны, в общем-то, во всех уголках Вендора носятся и витают вокруг живых существ, но мало где эти волны столь снайперски точны и стройно структурированы, как в Долине Солнца.
Можно сказать, что священный ясень выполняет в Менаоне роль камертона мудрости. Благодаря ему у лунников нет мефальянской привычки оставлять часть своей души в местных лесах, дабы делиться опытом с потомками – с этой задачей справится и сам ясень, впитывающий в себя все, что происходит вокруг и с готовностью выступающий в роли ретранслятора. При этом, в отличие от Леса Мефальи, Иггдрасиль не берет на себя слишком много. Он – консультант, который делится знаниями и опытом, а уж решать-то в любом случае не ему, а самим эльфам.
***
Мы не стали затрагивать широкий ряд вопросов, связанных с жизнью эльфов Менаона. Есть надежда, что Иггдрасиль именно вам послал нужную информацию о лунных эльфах, которой вы непременно поделитесь со всеми нами. Во всяком случае, добрые сотни две фей клятвенно убеждали нас, будто лично ретранслировали импульсы священного древа в сторону самых пытливых и творческих умов Земли.

К оглавлению




















Гномы: запасная колея человечества
Народ практичных и приземленных ремесленников создавался титанами на случай экстраординарных обстоятельств, а у истоков этой идеи лежал банальный спор.
В середине первого тысячелетия ЭТ в Гиперборее между двумя знаменитыми титанами случился трендовый на то время спор, суть которого сводилась к выбору оптимальных путей развития цивилизации. Сама Гиперборея уже довольно уверенно неслась по технологическим рельсам, и менять конкретно ее маршрут никто не собирался, но зато вовсю шли дискуссии о степени технологического крена, который следовало закладывать в развитие колоний. По мнению титаниды Майи, нельзя было сильно подавлять образную ветвь развития, а вот ее отец Атлант – автор большинства технологических проектов самой Гипербореи – считал, что технократическое будущее – неизбежность, к которой следовало готовиться. Атлант обращал внимание на медленный, но поступательный коллапс Энергополя и призывал заранее приспосабливать людей к условиям жизни будущего, в котором магия останется уделом считанных единиц, а на первое место выйдут практичные навыки.
Свой семейный спор титаны попытались разрешить по старой традиции – моделированием. Причем если в древние времена чаще ограничивалось чисто образным моделированием, то теперь Атлант предложил экспериментальный подход. Дескать, странно решать спор между образностью и технологией на поле одной лишь образности, и он докажет свою правоту делом – создав народ, который сможет легко обходиться и без всякой образности, выживая лишь на практичных ремесленных навыках.
Майя с подозрительной готовностью согласилась с отцом, занялась своими делами, и Атлант, погрузившись в работу демиурга, лишь через три века догадался, что все это, видимо, оказалось отвлекающим маневром его хитрой дочурки. Ведь за то время, пока Атлант дотошно возился со своим народцем, остальные проекты предоставив левой руке, Майя успела без противодействия реализовать кучу задумок образного характера , вновь вернув ключевой дилемме выбора пути будущего поувядшую было актуальность. Сердиться на дочь Атлант не умел, да та бы и все равно вывернулась, применив свое потрясающее обаяние , так что оставалось только махнуть рукой и вернуться наверстывать упущенное за время возни с народом ремесленников, к которым титан теперь резко охладел, перенеся на них то чувство, которого не мог испытывать к дочери.
Возможно, народ цвергов, как их назвал сам демиург, остался бы вовсе без поддержки и зачах в суровой борьбе за выживание, но тут вмешался еще один титан – Прометей. Обладавший пророческим даром огромной глубины, он частенько вмешивался в дела других богов, вот и Атланту убежденно шепнул, что тому не следует забрасывать своих подопечных, пусть они и оказались лишь отвлекающей пешкой в давней игре с дочерью, а каких-то выдающихся задатков пока явно не демонстрировали, лишь недавно обойдя в развитии дикарей из «контрольной группы», от которых и были изначально отпочкованы...
Раскрывать причины своих советов Прометей не имел права, но Атланту хватило и самого факта вмешательства пророка – раз говорит, значит, видит, что в будущем у этих ребят есть роль, и не исключено, что важная. Атлант проанализировал складывающуюся ситуацию с энергиями, смоделировал ряд векторов в будущее, затем долго вычислял, создавал схемы, проводил эксперименты и, наконец, объявил о своем решении, многих им удивив. Еще бы! Один из главных авторитетов Вендора, вдохновитель технологического пути Гипербореи, архитектор ключевых инженерных сооружений последнего тысячелетия – объявлял о выходе из всех общих структур взаимодействия. И ради чего?! Чтобы сосредоточиться на хилом народце, в котором увидел важные перспективы…
В последние пару веков эры богов Атлант еще поможет богам (проект «Наследие», строительство пирамид), однако основной его заботой теперь станут цверги. К реализации плана Атланта подключатся и некоторые другие титаны, но больше на вспомогательных ролях, а вот группу гиперборейских энтузиастов вовлекут с головой – те будут не только улучшать генофонд народа, но еще и выступать для него прямыми учителями, передающими знания цивилизации, которая уже вот-вот должна была погрузиться в пучину моря. Правда, еще до этого сам Атлант уйдет на тонкие планы, чтобы оттуда поддерживать всех сторонников своей техногенной модели в целом, и народ цвергов, в частности. И некоторые считают, что именно его уход послужил сигналом к началу бунта гигантов, для которых Атлант был слишком уж авторитетной глыбой, чтобы рискнуть выступить и против него. А народ, который к тому времени уже успеет совершить несколько цивилизационных скачков – продолжит свой путь почти что самостоятельно.

Перед более близким знакомством с описываемым народом, стоит разобраться, как его называть, ведь к МП в разных языках имеется несколько вариантов, самые известные из которых: цверги, гномы и дворфы.
Слово «цверги» применимо, когда речь ведется о древнем этапе существования народа ремесленников. Вопреки некоторым поздним мнениям, это слово не означало карликов в скандском языке, а совсем даже наоборот – древним словом «цверги» станут впоследствии называть на севере и любых других карликов.
Простейшей границей между цвергами и гномами – можно считать уход народа под землю. Правда, происхождение второго термина неизвестно. Можно, конечно, связать с утечкой знаний титанов, которые много возились с геномом своего народа, но это уж больно за уши притянуто, а попытка найти связь с олимпийским сочетанием «подземный народ», хоть и выглядит крайне убедительно, но никак не объясняет, почему и сами гномы столь радостно согласились называть себя чужеродным словом? На правах рабочей версии будем считать, что это самоназвание затем перекочевало в олимпийский и так удачно встроилось во все эти семантические гнезда, что стало восприниматься как чисто олимпийское слово.
Итак, цверги – это древние гномы, жившие на поверхности, гномы – это новое самоназвание для цвергов, спустившихся под землю. Дворфы же – чисто кельтское искажение изначальных «цвергов» (их еще называли двергами и дворгами, так что вполне логично), которое не было вытеснено популярным в остальном Вендоре «гномы» и затем радостно и обоснованно  приклеилось к гномам Сепартекса.
Также нельзя не заметить, что цвергами и вариациями на это слово – нередко называли и других карликов, а гордое имя гномов носили также многие жители подземелий, конкретно к народу Атланта не имевшие ни малейшего отношения.

Гномы не сразу создавались как подземные жители, но, по всей видимости, с прицелом и на такой вариант будущего.
Среди людей популярны два мнения на причины необычного телосложения гномов. По правде сказать, не такие они и карлики – обычный рост гномов колеблется в районе полутора метров, и не редкость – встретить местечковых богатырей, вымахавших под метр-семьдесят. Другое дело, что люди Вендора отнюдь не желают подпадать под привычные нам исторические стандарты, куда ближе соотносясь как раз с современными реалиями, в которых метр-восемьдесят – нормальный рост для статного мужчины, а амплитуда вариаций большинства дам укладывается в пятнадцать сантиметров между 160 и 175 сантиметров. В общем, гномы отнюдь не обязаны повально глазеть на людских самок снизу-вверх, пусть между средним гномом и средним же мужчиной-человеком – разница в локоть вполне типична.
Так вот, приземистость гномов, вкупе с их дородностью – принято объяснять либо тем, что их изначально создавали для жизни в подземельях, либо тем, что, наделенные, как, скажем, и эльфы, высокой адаптивностью – они подстроились под условия обитания, став низкорослыми крепышами уже со временем. Первая версия популярна среди мистиков, обычно признающих адресную работу демиургов, а вторая – результат интеллектуальных трудов натуралистов, старающихся в объяснениях избегать богов.
Но вторую версию легко разбивают древние свидетельства, в которых цверги и до ухода под землю предстают ровно теми же карликами, пусть и менее широкими в обеих осях. Да и первая выглядит странно, если задуматься, зачем, создавая подземный народ, добрых пять веков заставлять его любоваться солнцем и луной? Так что мы предложим свою версию, а уж принимать ее или нет – решать вам и гномам.
Нет сомнений, что, вкладываясь столь усердно в народ, который виделся ему запасным путем цивилизации на случай глобальных потрясений, Атлант попросту не мог упустить из виду необходимость наделять его адаптивностью. Другое дело, что изначальные физиологические параметры затачивались не столько под жизнь в глубоких пещерах, сколько под ремесленный вектор, который в расчетах титана шел по линии «камень-руды-металлы-уголь». Проще говоря, в горных проходах, где явно комфортнее себя чувствовали невысокие крепыши, цвергам следовало не столько жить, сколько работать. В противном случае, нет сомнений, что или сам Атлант, или его соратники – уж явно постарались наделить цвергов, как минимум, особенным зрением, позволяющим видеть в темноте. А тот факт, что гномы в первые десятилетия жизни под землей толпами сваливались в ущелья, пока не изобрели, наконец, «лунные кристаллы», говорит нам, что относительно неплохое ориентирование в темных лабиринтах было приобретено гномами гораздо позже, в рамках как раз-таки адаптивности их генов. Вполне возможно, что типичное для всех других людей зрение цвергов – было частью общего замысла. А уж должно оно было удерживать их от ухода под землю, или провоцировать на изобретение столь важного для человечества предмета, как универсальный источник освещения – нам неизвестно.
Как бы то ни было, цверги не один век оставались жителями поверхности, воспринимая прорубаемые ими горные тоннели как место работы. Жили они, правда, как правило, тоже в горах, но подавляющее большинство этих пещерных «квартир» располагалось уж точно не ниже уровня земли. То есть цвергов можно было совершенно обоснованно называть горным народом, но никак не подземным.
Вообще, есть подозрение, что фактура цвергов стала результатом комплексного подхода титанов. Да, сильным коротышкам на пути шахтеров будет удобно жить, но, вполне вероятно, что Атлант, воспринявший совет Прометея как намек на грядущие невзгоды высокого порядка, решил перестраховаться. Его анализ показывал, что условия жизни меняются, и, судя по динамике изменений, в Вендоре будущего будет некомфортно жить большинству крупных существ. Энергополе все слабее компенсировало зов гравитации, содержание кислорода уменьшалось, а, следовательно, росла нагрузка на кости всех существ, особенно болезненно отражаясь на высокорослых. Наверное, именно тогда Атлант и взялся вносить правки в геном своего бестолкового пока народца.
  Правда, то, что обитал этот народец не где-нибудь, а на северо-востоке Ллантрейна – намекает: к суровым условиям Атлант готовил цвергов изначально. С другой стороны, это могло быть и совпадением: Ллантрейн находился близко к родной Гиперборее, к тому же давно уже стал излюбленным полигоном для проведения множества экспериментов. Поэтому версию о народе выживальщиков в суровых условиях, почти независимого от флоры и плотно завязанного на камне и рудах, которые уж наверняка останутся под рукой при любых катаклизмах – оставляем в рубрике гипотез, пусть она и кажется нам очень логичной.
…Цверги успели пожить на поверхности и в эру богов. Когда пришли асы – с ними был найден общий язык: умелые мастера, в которых превратили титаны своих подопечных, делились с кланом Одина артефактами и технологиями, за что получали защиту от вечно досаждавших великанов и некоторых без меры назойливых ванов. С людьми проблем тоже долгое время не возникало – ни с ариями, ни с аборигенами: мелкие стычки случались, но чаще цвергов воспринимали как умелых мастеров, советчиков и наставников. Впрочем, уловив любовь людей к заполнению территорий, цверги решили уйти под землю и освоиться там, как следует, до того, как возникнут серьезные трения.
Если воспринимать гномов как народ, который должен был сохранить для других секреты работы с материей, то его миссию стоит признать успешной. По крайней мере, влияние гномов на развитие цивилизаций было куда большим, чем у тех же эльфов, несущих параллельную миссию: хранить и передавать секреты духовной стороны бытия.
Чтобы оценить успешность возложенной на гномов миссии, нужно знать, какую задачу перед ними ставили Атлант и его соратники. Если титаны считали гномов оптимальной расой будущего, то наверняка остались разочарованы. Во-первых, прогнозируемые катаклизмы оказались не столь разрушительными, чтобы радикально изменить условия жизни и продемонстрировать преимущества ширококостных карликов перед обычными людьми. Во-вторых, Энергополе, хоть и поглючивало, но вполне себе отработало еще тысячу с хвостиком лет, позволяя проявлять образные способности многим жителям Вендора. Ну, а в-третьих, сами гномы как общество – не особо успешно прошли свой путь, во многом, не развиваясь, а даже деградируя.
С другой стороны, если для титанов было важнее, чтобы гномы выступили своеобразным ковчегом технологических знаний, помогая людям эволюционировать в изменившемся мире, то тут поводов огорчаться гораздо меньше. Нельзя сказать, что всеми своими технологическими достижениями люди обязаны именно гномам, однако их вклад в любом случае очень весомый.
Причем некоторые человеческие исследователи склонны обижаться на гномов за то, что те большую часть времени провели в изоляции, делясь с остальным Вендором лишь некоторыми своими изобретениями. Но тут ведь на самом деле все тоньше. Возьми гномы на себя миссию наставников, наподобие гиперборейских колонистов – и, вполне возможно, люди бы так и не сумели оторваться от чисто гномьей традиции, став лишь воплотителями их задумок. Так же, в условиях, когда секреты подземных изоляционистов добывались по крупице – люди сумели, оттолкнувшись от них, создать собственные традиции. Ведь для многих рослых и стройных изобретателей был важен сам прецедент – понимание, что где-то в подземельях Ллантрейна бородатые коллеги давно уже разработали ту или иную инновацию. Текущее время для гномов оказывалось будущим людей, а подземные изобретатели становились своеобразными футуристами человечества, раздвигая перед людьми горизонты технологических идей. Кто знает, сколько пришлось бы людям тянуться к идее механических часов, а так – узнав, что это вообще само по себе возможно – на поверхности начинали ломать головы и создавать собственные варианты воплощения этой идеи.
Впрочем, чаще, конечно, банально изучали попавший в руки образец, а уже на его основе пытались разобраться, как создать подобное из доступных материалов. И последний нюанс важен – в чем-чем, а в металлургии гномы всегда опережали людей, поэтому на многие ноу-хау сохраняли монополию, особенно если дело касалось литья. А если люди осваивали-таки ту или иную технологию, гномы, идя с опережением, за время, пока новинка внедрялась на поверхности, создавали новое ее поколение, значительно превосходящее предшествующую модель, как это, например, происходило с арбалетами, латами, часами и многими другими изобретениями.
Иного и быть не могло – очень уж велик был задел, оставленный титанами еще цвергам. В скандской мифологии упоминаются удивительно мощные артефакты цвергов, и, даже отбрасывая наносную шелуху, приходишь к выводу, что обычные цверги начала эры богов владели знаниями и умениями, превосходящими гиперборейские технологии среднего уровня. И тут ничего странного. Титаны, работая со своим народом, и сами форсировали его развитие , и гиперборейцев привлекали наиболее заточенных под материальные взаимодействия. Это работало с перекосами, формируя очень широкий разброс мастерства, и в то время как самые одаренные ученики-цверги могли создавать из подаренных им учителями уникальных материалов истинные шедевры, подавляющее большинство остальных цвергов – занималось банальной добычей руды или прокладыванием тоннелей. Впоследствии гномы подравняются, но некоторые династии сохранят свой авторитет, почти в каждом поколении выдавая образцовых мастеров своего профиля.
Приводить полный список гномьих изобретений вряд ли имеет смысл. Ограничимся кратким перечислением основных. Именно из подземелий Ллантрейна на поверхность придут: стекло, лунные кристаллы, большинство механических изделий на шестеренках, валах и пружинах, арбалеты, трубы, латы, ламеллярные доспехи, ряд кузнечных инструментов, рельсы, шахтерские вагонетки, порох, многие химические соединения и ряд сплавов. Причем интересно, что некоторые изобретения, найдя популярность под солнцем, в подземной автаркии хода не получали – где-то (порох) из-за бюрократических проволочек, где-то (как в случае со стеклом) – из-за отсутствия области практического применения. Гномы вообще не сумели воплотить массу идей, и касаемо, как минимум, некоторых – остается лишь порадоваться, что это не было внедрено или оказалось хотя бы приторможено. Ведь тот же порох был изобретен еще за несколько веков до МП, и страшно представить, как мог этот порошок разворотить ход истории Вендора, не запрети гномы его применение в военной сфере как противоречащее кодексу чести. Позже порох все же появится на поверхности, но до МП банально не успеет выйти за рамки пиротехники, явно пока уступая той же магии. А вот сами гномы, наконец, оценят потенциал «громового пепла» и даже создадут первые образцы пушек.
Впрочем, эти пушки будут немногим из того, что могло бы иметь спрос наверху. Так вышло, что за долгие века изоляции гномы потеряют роль технологического камертона для человечества. И не сказать, что совсем уж лишатся преимущества, ведь до температуры плавки вольфрама, которой удалось добиться в уникальных подземных домнах, людям было еще вопиюще далеко, арбалеты пятого поколения во всех смыслах превосходят самые передовые человеческие образцы, да и механика у гномов развита куда лучше. Но все это – узкие ниши, и пути развития даже чисто технологических линеек у людей и гномов разошлись так сильно, что в большинстве гномьих товаров попросту нет нужды. Да, их топоры и латы – все еще лучшие в Вендоре, но ни одно, ни другое широкой популярности не имеет в силу иных традиций и природных условий. Да, вольфрам и даже адамантин – превосходят сталь, но они так тяжелы, что нужны в очень узких сферах, а гораздо большей популярностью пользуется легкий эльфийский мифрил. Да, арбалеты-«пентиумы» прекрасны, но люди предпочитают луки…
И подобная картина почти во всем. Гномы замечательно сыграли роль хранителя и ретранслятора технологических знаний древности в сложные времена, когда у людей большинства регионов случился разрыв эпох и преемственности поколений. Они долго выступали камертоном технологического развития, когда люди встали на рельсы именно этого пути… Но затем сами не заметили, как на поверхности научились обходиться своими силами, и некоторым гениям инженерии, рожденным людьми, было бы чем заставить гномов удивленно раскрыть бородатые рты, окажись они в одном цеху.
В итоге, гномам к МП остается довольствоваться званием мастеров громоздких изделий из тяжелых металлов, склонных заменять простые и практичные изделия навороченными механизмами, которые едва ли возможно воспроизвести в нормальных условиях солнечного света.

На примере гномов можно буквально изучать тезис: «Изоляция при отсутствии духовных традиций – ведет к деградации, особенно если нет достойного оппонента, стимулирующего хотя бы материальное развитие».
Говоря о гномах, так или иначе затрагивают их рост, но надо заметить, что физиологические отличия – лишь верхушка айсберга, и внутренних правок в своем народе титаны сделали немало. Ключевое отличие гномов – это сильный перекос в материальную сферу. На энергетическом и генном уровне еще первым цвергам изрядно подрезали образность, касающуюся абстрактных понятий, а затем на протяжении поколений воспитывали с таким уклоном, чтобы максимально выбить духовные поиски и заменить их практичностью… Атлант и его соратники прекрасно понимали, что полностью лишить духовно-образной составляющей – и невозможно, и глупо , так что речь шла лишь о приоритетах, и цвергов создавали как прагматичных материалистов, нацеленных на жизнь в видимом мире, но не чуждых редким размышлениям о бренности бытия.
Одним из важных нюансов эксперимента являлось полное отсутствие у цвергов института божественности. Понимая, что вряд ли получится скрыть от потомков обрывки историй о первых поколениях, прекрасно знакомых со своими демиургами и рослыми наставниками – титаны изначально вбивали в головы подопечных убеждение, что никакие они не демиурги, а точно такие же обычные существа, просто чуть более развитые. Нарочно рисовалось несколько корявых и несовместимых космогонических моделей, сочинялся ряд абсурдных мифов о богах, и все это успешно сыграло: когда цверги достигли достаточного уровня развития, они никак не могли принять предложенные предками ответы на главные вопросы, для поиска собственных ответов оказались слишком заземлены, поэтому, повинуясь искрящемуся в их генах зову земли – махнули рукой на непостижимые тайны мироздания и принялись добывать в нем руду.
Но разумные существа так устроены, что рано или поздно как перед отдельным индивидуумом, так и перед обществом в целом будет вновь и вновь вставать вопрос: «откуда мы и зачем?». И махровый материализм заземленных гномов не только не помогал уйти от ответа, но еще и лишал возможности придумать достойную космогоническую концепцию. В результате, искания гномов сводились к двум направлениям. Первым был бесконечный перебор знатного суррогата духовности – идеологий, которые гномы, как и государственный строй, меняли, словно перчатки. Вторым же направлением стали забавные, но тщетные старания в религиозной сфере. Гномы придумывали пантеоны богов с завидной регулярностью, но, из-за проблем с фантазией, эти «боги» настолько убого копировали повадки самих гномов, что никак не могли занять в душах то место, которое должны занимать истинные боги: творцы и учителя .
Пока гномы верили, будто проблема лишь в том, что они всё никак не найдут оптимальную модель общества и мировосприятия – их подземная автаркия, чаще всего носившая название Тиббот, продолжала с переменным успехом развиваться, пусть цивилизационные шаги гномов и носили чаще характер горизонтального топтания, вместо стройного шествия по вертикальному вектору. Настоящая проблема возникла, когда подземные бородачи постепенно осознали, что перепробовали все доступные модели общества, но раз счастливее не стали, то дело, вероятно, вовсе не в них. Первое прозрение тогда удалось залить тщетными надеждами на новый пантеон богов, но вскоре выяснилось, что он ничем не лучше предыдущих пантеонов, являясь не самой удачной их компиляцией, народ разочаровался еще и в религии, после чего осознал, что жить, в общем-то, незачем.
Это на самом деле огромная проблема материализма. Как бы ни храбрились некоторые упрямые богоненавистники, перспектива уйти в небытие, став минеральным удобрением для почвы и социальным (культурным, информационным) – для грядущих поколений – отвратительная мотивация для любой деятельности. Надо понимать, что в нашем мире натурализм и материализм пришли в эпоху кровавого религиозного диктата, и для многих небытие оказалось более приемлемым вариантом, нежели почти повальные адские муки и унылый застывший рай для упоротых праведников. Но если отбросить предубеждения, вбитые в головы воинствующими атеистами, то любой нормальный человек, хоть немного возвысившийся разумом над животными инстинктами – выберет модель бытия, в которой бессмертные души получают последовательный опыт, воплощаясь в телах, а не ту, в которой тела сами по себе играют в метаморфозы, дабы бесследно разлагаться в круговороте материи.
Мы отвлеклись, но суть в том, что гномы, понятия не имевшие о многомерности Бытия  и бессмертной душе, регулярно впадали в депрессивное состояние, не видя смысла во всей своей трудовой деятельности. Некоторое время удавалось заряжать их идеологическими вирусами, но эту пружину за века расшатали, и в какой-то момент подземные крепыши перестали употреблять суррогат духовности, начав тосковать по ее истинному вкусу. Религия эту жажду тоже не удовлетворяла, потому как не несла никакой высшей идеи и сводилась к ритуальному следованию нормам и традициям вполне себе социального уровня.
В рамках голого материализма есть два основных инструмента мотивации. Первый – это получение удовольствий. В идеале, замешивать их еще и на сравнительно высоких чувствах, но у приземленных гномов с этим имелись сложности, поэтому чаще всего приходилось угождать в духе эпохи потребления, давая возможность получать наслаждения плотского уровня из круга «еда-питье-бабы-охота-дом-комфорт-топор-доспехи». Временами, когда идеологический маятник уходил в сторону духовности – потребительский рай сменялся морально-нравственным, а удовольствие гномы получали от более абстрактных понятий, вроде единства, равенства, братства, готовности отдать жизнь за Родину или семью и длинного списка подобных бесплотных морковок, коими богаты идеологии.
Но практика показывает, что лишь этого инструмента обычно мало, и для обеспечения удовольствий глубиной – нужно противоположное чувство: в идеале – страх. Погрузи что человека, что гнома, что эльфа в условия, требующие борьбы за существование, и о причинах и смысле этого самого существования ему будет попросту некогда думать. Особенно если инструмент удовольствий тоже работает исправно, и наш борец сможет регулярно получать конфетки незатейливых наслаждений, которые не только заставляют его активнее сражаться за право получать их как можно дольше, но еще и ограждают от глобальных размышлений в свободное от борьбы за выживание время.
И вот со вторым инструментом у гномов было совсем плохо. Понятно, что подземелья Ллантрейна спокойным местом явно не назвать, и шахтеры сталкивались с угрозами жизни достаточно регулярно. Но все это носило локальный характер, а хоть сколько-то организованного оппонента у гномов не нашлось. Были попытки воевать с подающими социальные надежды ламиями, долго заполняли нишу принципиального врага кобольдами , но на внешнюю угрозу, заставляющую ощущать звонкий пульс тонкой нити бытия – ни одни, ни другие уж никак не тянули. Могли бы выручить сканды, но те предпочитали торговать, а подземелья уж больно не любили, чтобы сражаться в них лучше кобольдов и ламий.
…Гномам могла помочь интеграция в Вендорское общество. Нет сомнений, что человеческие достижения в духовной сфере послужили бы камертоном для поиска гномами удобных и мотивирующих моделей бытия. В конце концов, оказавшись в общем социокультурном котле, гномы элементарно испытали бы широкий спектр новых вкусов вполне материального характера, хотя бы отложив на время их постижения и переваривания свой мрачноватый поиск высших истин. Но подземные гордецы выбрали изоляцию. Небезосновательно уверенные в своем технологическом превосходстве над людьми, гномы изначально держались особняком. Когда же кривые развития подравнялись, гномам, уже успевшим столкнуться с людьми (как правило, торгашами, ворами, авантюристами, и очень редко инженерами) и сложившим о них не самое приятное мнение, и вовсе захотелось держаться подальше от этих ушлых дылд, вечно норовящих что-нибудь стащить. К тому же гномы в ту пору очень ценили собственный жизненный уклад, поэтому, как и столь непохожие на них эльфы, решили закрыться, дабы не размешивать свои ценности чужими. В итоге за века настолько задохнулись в своей изоляции, что развитие сменилось деградацией.
Блиц-сокровищница мелких фактов о жизни гномов.
Тиббот – сравнительно компактный полис, насколько таковым может являться город, в черте которого расположены шахты и заводы. План цвергских архитекторов был достаточно прост: внутри стен должно находиться всё принципиально важное для замкнутого цикла, чтобы в случае возможных осад – жизнедеятельности гномов ничто не мешало. Задумку реализовали, и хоть испытать в деле самодостаточность города так и не удалось из-за неявки ни одного из потенциальных противников, сами гномы проводили эксперимент, и выяснилось, что на одних только внутренних резервах Тиббот может продержаться до трех лет. И слабым местом оказывались не ремесленные ресурсы, а пищевые, о которых, впрочем, скажем отдельно…
Цвергские архитекторы рассматривали две концепции входов и выходов. Город заложили в месте пересечения множества искусственных и естественных тоннелей, поэтому существовал риск вторжения с добрых трех десятков направлений. Первая концепция предлагала каждый проход перегородить мощной стеной, но это было избыточно трудоемким процессом, ведь каждая такая стена должна была стать неприступной. А этому, как минимум, мешала необходимость установки, если не ворот или двери, то хотя бы сложной системы подъемников. Поэтому остановились на втором варианте, позволявшем сосредоточить все оборонительные силы в одном месте. Гномы намертво завалили все ходы уже за обрабатываемыми месторождениями и сторонние рукава по пути к ним, изолировав от внешнего мира и город, и скопления ресурсов. Правда, на всякий случай стенами каждый такой тоннель все же перегородили, но они играли больше роль КПП.
Для связи с внешним миром оставили два прохода: главный и торговый. И оба они были защищены на славу. Главный проход, ведущий в целую сеть как полезных (множество месторождений и выход на поверхность), так и опасных тоннелей, был закрыт Длинными воротами, выстроенными таким образом, чтобы потенциальный противник, донельзя сузив свой строй, оказался под перекрестным огнем с обеих сторон тоннеля, где перпендикулярно стальным воротам примыкали к несущей их стене еще две длинные стены с бойницами для арбалетчиков и боевых машин. Через торговый же проход интервенция была невозможна в силу того, что он представлял собой глубокий колодец, между поверхностью и изолированной подземной пещерой, которую можно было засыпать движением двух рычагов. По колодцу (носящему сочное название Визжащий) ходил грузный подъемник, управляемый только снизу и ведущий на так называемую Стальную гору – место, на которое молилась не одна тысяча скандов, скупающая здесь гномьи товары, чтобы затем перепродать с огромным наваром.
Структурно Тиббот состоит из мощной сердцевины, лежащей в огромной природной пещере, умело обточенной цвергами, и нескольких десятков рукавов разной длины и ширины, ведущих обычно в мастерские, заводы или места добычи ресурсов. Гостям с поверхности город без сомнения покажется холодным, ведь каменно-металлические дома буквально встроены в каменные же террасы, все выглядит монументально, но без особых полетов фантазии, гномам обычно чуждой. Прекрасный способ простыть – это экскурсия в одну из нескольких литейных, где раскаленное железо обдает жаром, тут же уносимым безумными сквозняками – верными помощниками гномов в их попытках раскочегарить огонь до безумных температур. Правда, и для адамантина, и для вольфрама одних природных сил не хватило, поэтому пришлось создавать навороченную систему механических мехов и изобретать печи доменного принципа.
***
У гномов один из самых солидных золотых запасов в Вендоре. Основной вал они, конечно, произвели сами, активно вкалывая на приисках. Но и на торговле озолотились вполне солидно, ведь модель автаркии позволяла гномам практически не нуждаться в людских товарах – сверху сквозь Визжащий колодец доставлялись преимущественно свиньи (отсюда и название) да алкоголь, даже со скандской накруткой составлявшие мизерную долю товарооборота Стальной горы. Так что колодец вполне можно было назвать и золотым, ибо его в Тиббот спускали чаще визжащих хряков, пусть, разумеется, и не в таких объемах.
Золото скапливалось в самом сердце города – сокровищнице, периодически носящей название королевской. Что характерно, за долгие века гномы так и не сгенерировали достойной идеи, зачем им столько этого металла?.. Мелькали, правда, фантазии и предложения, намекающие на какой-никакой креатив. Гном по имени Сидчи, продвигал версию, что любовь к золоту была заложена в гномов первыми цвергами, подобными богам, которые якобы еще придут за добычей, и если золота окажется столько, что хватит на мост в небо, то по этому мосту разрешат пройти и гномам. Идея в народе не зашла – гномы просто не поняли, зачем им небо, если есть благодатная и обожаемая земля?.. Впрочем, с тех пор среди гномов всегда находилось десятка два сторонников теории Сидчи, пытавшихся в визге новой партии свиней уловить голоса древних цвергов, пришедших, наконец, обменять золото на небо.
Вторая идея была популярнее и даже успела оформиться в проект. Гномка Фертити заявила, что идеальная сокровищница – это когда она сама и есть сокровище, после чего предложила сделать сокровищницу из золота в виде пирамиды, инкрустированной самоцветами. Многим понравилась мысль, многим нравилась и сама Фертити, поэтому началось бурление обсуждений и сомнений, но в конце концов от затеи отказались. Гномы склонны к максимализму, поэтому хотели влупить в пирамиду все имевшееся золото, но тогда становилось непонятно, куда девать следующее, и что делать, если золото срочно понадобится. Неужто ковырять пирамиду, лишая ее геометрической девственности? Компромиссным вариантом оставалась полая золотая сокровищница, в которую можно было складывать все остальные ценности, но за время обсуждения Фертити постарела, ее идеи перестали казаться столь милыми, и гномы решили оставить все как есть.
Занятно, что последний всплеск фантазий стал отсылкой именно к этой идее. Король Гервид, какое-то время всерьез собиравшийся купить за золото добрую половину Вендора, был так разочарован серией отказов, что вернулся к мысли о золотой сокровищнице. Но пошел дальше и превратил ее в золотое озеро. Злой из-за того, что гномы-беженцы перед уходом на поверхность постоянно подчищали закрома его королевской казны, Гервид дал приказ все золото высыпать в одну из больших плавилен и оставить там в виде перманентно побулькивающего водоема.
- Каждый беглец имеет право взять с собой столько золота, сколько захочет! – объявил король. – Но только голыми руками.
Желающих не нашлось… Хотя сбегать не перестали.
***
Известная плотность гномов – во многом приобретенная. Цверги тоже были крепышами, но больше раздавались в стороны, а вот гномы за века подземной жизни вплотную приблизились к телосложению то ли кубиков, то ли шариков. И основную причину этого стоит искать в системе питания. Рацион у гномов незавидный: вертится вокруг свинины, а растительную пищу почти исключает. Периодами добавляли разнообразия грибы, но в силу разных причин у многих гномов к ним возникла стойкая неприязнь. Понятно, что на одном сале да мясе гномы не сидят, иначе давно уже получили бы цингу, но овощной ассортимент невелик и выступает именно в витаминной роли, а не продуктовой. Покупали поначалу у тех же скандов, но, когда белобрысые торгаши вконец обнаглели – решили, что негоже зависеть от других в столь стратегическом вопросе. Тогда-то и появились первые фермы, ради которых пришлось осваивать буквально все подходящие ущелья и ложбины.
Технически гномов Тиббота не вполне верно считать чисто подземным народом. Скорее – подземно-горным. Их владения лежат в Железногорье – местности, отличающейся солидными перепадами высот, и, к примеру, некоторые рудники находятся существенно выше уровня моря, а добрая треть рукавов проходит сквозь горы по обе стороны от их основания. Неудивительно, что усердные бородачи нашли десятка два локаций, либо изолированных самой природой, либо обладающих большим потенциалом для искусственной изоляции путем обрушения скал и превращения их в плодородные наземные оазисы. Гномы в привычной манере назвали их «зелеными пятнами» и пустили под фермы, на которых, хотя бы в умеренных количествах и заставляя вертеться в гробах всех фермеров Вендора, но все же выращивались овощи и злаки в необходимых для автаркии количествах.
Фермерствовали чаще женщины, хотя и мужчинам рекомендовалось время от времени проветриваться «свободным ветром» – гномы, при всей любви к недрам земли, сохранили определенную привязанность и к ее поверхности, поэтому совсем уж затворниками не были. Более того, временами как традиция, временами как повинность, но в Тибботе существовала практика солнечной зарядки – подобно лунным кристаллам, почти каждый гном хотя бы раз в год выбирался наружу, где несколько дней заряжал кристаллы, а заодно и себя – солнечной энергией. Впрочем, хорошим тоном считалось по возвращении с поверхности сделать вид, будто ходил туда лишь для более глубокого осознания всей прелести подземного рая. А многим и вид делать не приходилось – привыкшие к узости и определенной геометрической четкости своих тоннелей, гномы на равнине ощущали острое чувство незащищенности, так что всеми силами избегали открытых пространств во время солнечной зарядки, предпочитая более уютные горные площадки.
Фермерство набирало силу, на зеленые пятна стали запускать и часть свиней. Правда, редкие, но настойчивые драконы повадились их таскать, но это было небольшой данью за куда более сочное мясо «солнечных» хрюш. Была также попытка выращивать виноград и пускать зерно на обожаемый гномами алкоголь, но тут банально не повезло – к власти прорвался импульсивный дурак, объявивший сухой закон и загубивший все виноградники, а заодно и злаковые. Издевательства над собой гномы не выдержат и довольно скоро алконенавистник угодит под пресс (в прямом смысле), но восстановить традиции не удастся – все зеленые пятна, снабжавшие зерном и виноградом, уже были наводнены свиньями, и гномы выбрали сальное настоящее вместо хмельного будущего. Часть загонов позже все-таки потеснят ради зерна, но приоритет будет отдан кашам. В конце концов, на алкоголь сканды цену не ломили, да и делали его лучше… А если вдруг торговый контакт оборвется, то всегда можно будет собственный напиток изобрести – из того, чего вдосталь. Последняя мысль подтвердит свою ошибочность ближе к МП, когда торговля действительно разладится, и гномам придется перейти на искусственный эль, ставший безусловным лидером среди худших напитков Вендора.
***
Несмотря на достаточно точное попадание многих жителей Тиббота в собирательный образ стереотипного гнома, принятый на поверхности – всех под одну гребенку не расчесать. Конечно, шансы встретить в Тибботе толстенького рыжего бородача «под мухой», без манер и с топором в руке – весьма высоки. Но это не означает, что в гномьем обществе совсем нет места вежливым выбритым ловеласам, в меру стройным непьющим эрудитам или романтичным брюнетам, читающим стихи на ахейском.
И все же типичный гном – это именно классический трудяга: грязноватый, пошловатый, выпивоха, полноватый, прагматичный, приземленный и склонный побуянить. Стоит еще отметить, что при полной идентичности перечисленных черт – два гнома могут иметь совершенно разный характер: один будет жить в формате получения плоских удовольствий и с девизом «Один раз живем!», а другой задолбает всех своим мрачным взглядом на существование как на унылое взаимодействие мясных механизмов.
Интересно, что женщины гномов практически не отличаются от мужей нравами, а внешне выглядят одинаково, если ставить их рядом перпендикулярно – то есть тоже закругленные тумбочки, но растущие больше не вширь, а вперед и местами назад. Эталон красоты очень четкий – жопастые и сисястые толстушки пользуются наибольшей популярностью, а стройным и худеньким достаются, как правило, омега-самцы, нередко неспособные к оплодотворению и уводящие последние стройные ветки в тупик.
***
Язык гномов отличается от цвергского, и причины тому просты. Цвергский создавался как строгий и практически механический язык, главной задачей которого являлась передача приземленных навыков, которым цвергов обучали наставники. Единого общества у цвергов не было – только параллельные родовые общины, которые, по мнению Атланта, лучше годились для главной задачи: сохранения знаний и умений. Титан был по-своему прав – он опирался на собственный же опыт и был недоволен тем, что за добрых три века в едином обществе его первые цверги неплохо социализировались, но, отвлекаясь на этот процесс, скверно усваивали технологический опыт. Разделенные на ремесленно-родовые общины, цверги второй фазы развития действительно стали фанатами и одновременно заложниками своего мастерства, которое всеми силами стремились передать детям и внукам. Ведь и сторонних угроз было с избытком, и сами кланы нередко воевали, и от того, насколько полно унаследовали мастерство отца дети – зависело очень многое, вплоть до выживания.
Понятно, что, поставленные в такие рамки, мужчины едва ли тратили время на хоть что-то, не касающееся их главного ремесленного дара, оставляя это право женщинам. Именно так и возникло разделение цвергского на два языка: мужской и женский . Мужской включал в себя сугубо практичные понятия, а женский – абстрактные и социальные. Причем письменное отображение имел только первый, основываясь на созданной Атлантом рунической системе знаков, имевшей кое-какую популярность и в трудовой сфере Гипербореи. Зато, в отличие от гиперборейских рунических аналогов, цвергская система была напрочь лишена образных пластов – каждый знак обозначал конкретное слово, и письменность цвергов напоминала игру в кубики или конструктор.
Когда кланы начали взаимодействовать на постоянной основе, а затем и вовсе срослись в одну общину – возникло забавное явление. Мужской язык, созданный сверху и одновременно для всех – был почти одинаков во всех кланах, в то время как женские языки, возникавшие уже независимо в каждом роду – отличались довольно сильно. Именно с этим и связан непонятный людям лингвистический феномен гномов, у которых в практичной трудовой сфере каждое слово строго выверено, зато для всех более абстрактных понятий имеется масса синонимов, причем оттеночных куда реже, нежели просто совершенно идентичных дублетов.
За тысячу лет язык, разумеется, изменился, и важное отличие от языков людей в том, что у гномов наряду с текущим сохранился и тот самый цвергский язык, чем-то напоминающий латынь нашего мира. То есть цвергский – можно назвать мертвым языком, который, при этом, сохранил отраслевую важность, ибо именно на нем основана вся техническая терминология, не говоря уже о корнях, уши которых торчат практически во всех словах гномьего языка, импортирующего людские словечки очень редко.
«Женским» словам руны придумали достаточно быстро (правда, одну на весь синонимический ряд), и они вошли в письменность на правах младших рун, в то время как мужские продолжают обозначать техническую номенклатуру, лишь с небольшими изменениями взятую еще от цвергов.
***
Гномы – объективно самобытный народ, и их история на самом деле достаточно насыщена событиями, пусть почти все они имели сугубо внутренний характер. Десяток революций, дворцовых переворотов и смен систем правления, сотня боевых операций, тысячи изобретений, четыре религии, столько же идеологий… Гномы определенно умели себя развлекать… Благодаря их Вечной истории, которую тиснят на горячих металлических листах , мы немало знаем обо всех этих попытках разнообразить свое бездушное существование. Но есть подозрение, что и многим из вас удалось лично вглядываться в стройные ряды рун, вдавленных в металл, а значит, не будем лишать удовольствия тех исследователей, которым захочется поделиться своими знаниями о гномах со всеми желающими.

К оглавлению



Амазонки: коня на скаку и со скуки
О формировании и некоторых особенностях этого народа достаточно емко сказано в концовке статьи о Мефалье, так что постараемся не дублировать информацию, обходясь кое-где нарочито сжатыми формулировками и более подробно разбирая те явления, которые в других материалах выпали из поля зрения.

В отличие от официальной исторической позиции, Фермодон стал пристанищем феминисток в силу ряда случайностей, заблуждений и неуправляемых процессов.
На самом деле, довольно долго Фермодон оставался отстойником Мефальи – своеобразным сафари-парком, в котором эльфы могли окунуться во все особенности жизни вне Леса . В эру титанов они приплывали сюда организованно, как на экскурсию – дабы лишний раз убедиться в верности своего уклада, а вот с эры богов начался уверенный рост числа самовольных побегов. Эльфы на свой страх и риск переплывали Кипящий пролив, чтобы навсегда или временно поселиться на Фермодоне, и никогда это не было связано с каким-то патриархальным гнетом – исключительно из-за недовольства Лесом и симбиотической системой связи с этим зеленым «солярисом». 
Поскольку Кипящим пролив назывался не просто так, и не каждому беглецу было суждено пересечь этот калейдоскоп водоворотов – население Фермодона в начале тысячелетия состояло, в основном, из сильных, отчаянных и везучих бунтарей. Но, что самое главное, более двух третей из них – принадлежало к слабому полу, в силу эльфийских традиций, сильнее мужчин завязанному на социально-бытовой сфере жизнедеятельности, а потому и острее переживавшему духовное давление со стороны друидов и Леса. Когда на острове стали появляться первые люди, ищущие пристанища в изменившемся после катаклизмов Нулевого мире, эта гендерная особенность была отмечена. А из-за того, что эльфийки, вместе с Лесом лишившись изрядной доли бонусов эротического удовольствия, все чаще компенсировали это частотой своих забавных эльфийских обнимашек между собой – по Вендору пошел гулять ложный слух, будто Фермодон – это обитель в первую очередь девиц-гомосексуалисток.
Из статьи о Мефалье мы знаем, что все было несколько тоньше, но это уже нюансы, и для нас важен сам факт получения Фермодоном сомнительной славы «острова любовной свободы». И если сексуальные свободы мужчин в ту пору уже вполне находили возможность реализации и на родине, то женские извращения и отклонения именно таковыми и считались, а кое-где и сурово наказывались. Потому и не стоит удивляться, что в последующие два века на остров свободной любви потянутся по большей части именно дамы. И не просто дамы, а почти исключительно гомосексуалистки (или считающие себя таковыми, ведь попробовать дома возможностей практически не было) и импульсивные авантюристки – те, кто не готов был сдерживать свои желания, зато спокойно относился к опасному путешествию на тонущий в лесах и фауне остров.
Вопреки амазонской пропаганде, речь о социальных правах, гендерном равенстве или объявлении войны патриархату – не велась и на данном этапе. Во всем этом элементарно не было нужды – Фермодон предоставлял иммигрантам столько свобод, что они долгое время занимались лишь исполнением запретных в других местах желаний и удовлетворением потребностей, которые считали естественными. Если эльфам с Мефальи, избалованным Лесным порядком, соседний остров представлялся царством опасной свободы в первобытных условиях, то большинству людей, которые в сложнейшие для их цивилизации первые века эры богов сталкивались с невзгодами на каждом шагу – экосистема Фермодона показалась вполне дружелюбной. Зверей здесь, конечно, водилось немерено, и опасные хищники, а то и монстры с бестиями – пусть и не ждали под каждым кустом, но попадались вполне регулярно. Другое дело, что на многих участках континента и других островах – подобная картина чем-то необычным не считалась, и тамошним аналогам добавляло мрачных красок еще и усилившееся противостояние между самими людьми. Здесь же что эльфы, что люди испытывали глубокое чувство солидарности и старались не мешать друг другу наслаждаться свободой. Конечно, понятие свободы у всех разное, и «полная свобода» – это банальная ширма для «права сильного», но в том-то и дело, что на Фермодоне существовал ряд неформальных ограничений, установленных еще эльфами и, в основном, разделяемых более поздними мигрантами. Явных беспредельщиков или отморозков оперативно отстреливали старожилы, и по ним никто не скорбел, воспринимая лишь как буйки, указывающие, в какую сторону и дальность свободы лучше не заплывать.
То есть еще в конце третьего века на Фермодоне абсолютно не пахло никаким царством: ни женским, ни каким бы то ни было еще. Это были, по сути, обширные охотничьи угодья, где в одиночку и небольшими стайками наслаждались первобытной свободой бунтари и лесбиянки. Никаких серьезных социальных отношений между фермодонцами не существовало, если не считать редкие совместные рейды на особо опасного зверюгу или монстра. В этих случаях охочие поучаствовать в заварушке стекались в указанное место, где ставили лагерь, поджидали остальных, а затем, после охоты, делили добычу и впечатления, расслаблялись в объятьях и алкоголе, ну, и поминали неудачниц (-ков), если тварь перед смертью успела от души побуянить.
***
И всё же изменения назревали… Первые волны мигранток выносили на Фермодон реально отчаянных авантюристок, которые, в силу общего хаоса, царившего тогда в Вендоре, ничего особенно не теряли, меняя на свободное сафари примерно столь же неорганизованную жизнь в родных поселениях. Но кланы богов время даром не теряли, и жизнь во многих регионах постепенно налаживалась и успокаивалась. Так как слава Фермодона продолжала расти – на плотности потока переселенцев это не сказывалось, однако теперь на южный остров все чаще попадали те дамы, которых дикарские условия жизни в сафари-парке устраивали едва ли больше, нежели в меру спокойный быт патриархальных городков, которые они бросали в поисках реализации женского эго.
В итоге, в начале четвертого века на берегу наиболее удобной бухты северного побережья сам собой начал расти своеобразный лагерь беженцев. Он существовал здесь и раньше, но долгое время выполнял функцию распределительного центра, пока, наконец, не выяснилось, что определенной доле мигрантов – гораздо комфортнее жить как раз здесь. Это были наименее приспособленные к охотничьему укладу женщины (мужчины исчислялись единицами), которых полностью устраивала жизнь на спокойном берегу – вдали от кишащего живностью леса, но все с тем же ощущением социальной свободы.
Постепенно лагерь, названный в честь вкусных местных рыб-олинарий Олинером, стал структурироваться в полноценное поселение. Все меньше беженцев решались покидать его ради лесной перспективы, все больше охотниц, уставших от скатывания в дикарство, возвращалось сюда, уловив зов цивилизации. Начали появляться профессиональные ниши и рабочие места, расти убогонькие, но явно превосходящие шалаши лачужки, складываться торговые отношения… За каких-то пару десятилетий из лагеря беженцев прорастет настоящая деревушка, которая станет местом жительства сотен трех поселенцев и местом комфортного отдыха – еще доброй тысячи лесных охотниц и охотников.
***
Что касается феминизма, то его взрыв произойдет еще немного позже. Мы упоминали, что характер мигранток постепенно менялся, но менялся также и угол их взглядов на гендерные различия. Если в первых ручейках двигателем миграции были банальные сексуальные предпочтения, то, чем жестче становился патриархальный гнет в различных регионах Вендора, тем чаще на Фермодон утекали не сексуальные, а социальные беженки, недовольные, что женскую сущность зажимали все более грубыми тисками патриархального самодовольства. Критическая масса постепенно накопилась, и, когда гендерное соотношение на острове перешагнуло отметку один к шести – как по заказу случилось событие, изменившее облик Фермодона навсегда.
Надо сказать, мужчины острова и так все чаще покидали его, с каждым годом ощущая себя лишними в этом рассаднике нежно-грубой женской дружбы. Эльфы возвращались на Мефалью или уходили на континент, где, по некоторым данным, в горах юго-востока обустраивали небольшую общину их собратья, ушедшие раньше. Мужчины-люди, не научившиеся мириться с тем, что из десяти привлекательных самок им может ответить взаимностью только одна, а из девяти отказавших – семеро сделают это максимально грубо – уплывали в поисках других зон свободного обитания, благо их оставалось немало… Кое-какой спрос на сильный пол оставался, благодаря тому, что иных способов размножения на Фермодоне не изобрели, однако фанаток материнства среди местной девчатины находилось не так и много – диковатым, озабоченным охотницам ребенок казался непозволительной обузой, так что решались его заводить редко , и демографический уровень держался, по большей части, на плечах мигрантов.
По идее, ситуация и так текла к перемещению мужчин за скобки островного уклада. Но благодаря одному случаю и квартету имбецилов это не только случилось раньше и звонче, но еще и сказалось на этническом наполнении острова, заодно спровоцировав в недалеком будущем рождение такого самобытного явления, как королевство темных эльфов Сарагоса.
Случай на самом деле оригинальностью не блещет. Жаль разочаровывать, но запальником назревшего внутри переселенок недовольства мужчинами как полом – послужили бездумные действия квартета отморозков, которые, устав от постоянных отказов, принялись получать свое животное удовлетворение без спроса. Поначалу они, опасаясь негласных правил лесного суда, изнасиловав какую-нибудь бедолажку – заметали следы, выдавая ее за жертву кого-то из хищников. Но безнаказанность порождает халатность, и очередная жертва, чей порядковый номер заставлял научиться считать до тридцати, не только не получила удар милосердия, но еще и была подброшена сытому медведю, от которого умудрилась уползти раньше, чем он решил провести дегустацию подарка.
Это был не вполне хэппи-энд – извращенцы, насилуя, не стеснялись проявлять жестокость, так что выжить девушка не смогла. Но умерла на руках у подруг, перед смертью раскрыв им глаза на «внезапное буйство, охватившее местный зверинец». Насильников выследили, схватили, приволокли на площадь Олинера и уже там пустили по рукам разъяренных женщин. И вот именно тогда, распуская самцов на лоскутки, бурля неслыханной злостью в их адрес, фермодонские женщины и осознали, что ненавидят они вообще всех мужчин!.. Толпа не расходилась до утра, крикливые ораторши сменяли друг дружку, затем удалось отыскать кого-то из местных самцов и закрепить на них свое осознание…
Уже через неделю остров покинули почти все мужчины, вне зависимости от формы ушей. Остальные либо скрывались в лесах, либо были пойманы и частично замучены, а частично оставлены по чьему-то предусмотрительному совету.
- Будут нашими трутнями! – заявила неизвестная нынче активистка. – Пока мы сами не сможем размножаться…
На том и порешили… А, да! Еще объявили, что отныне Фермодон – земля женщин, и отныне их союз будет называться Фемискирой – «женской непримиримостью». Как ни забавно, это придуманное впопыхах название – продержится до дня Рагнарек…

Важным этапом в развитии амазонок стало взятие их под свое крыло олимпийской богиней Артемидой.
Сказать по правде, весь первый век своего существования Фемискира лишь вхолостую тратила пассионарность обретших идею девиц. К моменту взрывного объединения на почве ненависти к мужчинам – само общество Фермодона было еще совершенно далёко от вступления в полноценные социальные отношения. Олинер оставался эрзацем городка, лишенным малейшего внутреннего баланса. А за его пределами – расстилалось лесное царство, живущее по принципам добровольной первобытности. Какое-то время дамочки прожигали эндорфины, полученные от осознания самого факта своей розовой революции, но объекты ненависти наглым образом ускользнули от роли тренажера «гидности», и вскоре выяснилось, что революционерки, как часто бывает, понятия не имеют, чего они хотят, и как сделать то, что хочется, если вдруг выяснится, чего хочется.
Проще говоря, три века девицы носились по лесам, прокачивая первобытный героизм охотниц, затем часть из них сделала скромный шажочек в сторону социализации, превратив лагерь в поселок, и тут вдруг сразу прыжок в государственность! Понятно, что подавляющее большинство охотниц так и продолжило жить в лесах, предоставив право играть в цивилизацию горстке активисток Олинера.
Ну, а те и рады стараться! Так как с конструктивными предложениями складывалось попросту никак – наверстывали свое лозунгами, и, надо сказать, пользу это нечаянно принесло. Разгневанный шумихой вокруг Фемискиры, царек самнитского Анция «решил поставить баб на место», но, в пылу патриархальной самоуверенности, не учел, что женщины Фермодона могут отличаться от забитых клуш его владений. Спешно созванные со всего острова охотницы сначала помогли землячкам из Олинера, без проблем продержавшимся до прихода подкреплений, а затем внезапно сами для себя сели на корабли дохлых интервентов, вынудили пленных морячков доставить их в Анций, забрали оттуда всех женщин, мужчин перебили, а город сожгли дотла.
С учетом эпохи, это был впечатляющий имиджевый ход. Слухи о Фемискире усилились, и на остров полезли новые волонтерки, что было очень кстати, ведь назревал демографический кризис, о котором, впрочем, догадаются позже (а мы позже и расскажем). Мало того что дети станут рождаться слабыми и больными, так к моменту, когда это начнется, еще и эльфийки острова, целый век терпевшие социальные игры женщин, дружно покинули Фермодон, пояснив свой шаг тем, что создание государства с попытками навязывания его законов – лишили остров ауры свободы.
Одним словом, к середине пятого века Фемискира абсолютно не соответствовала ореолу славы, который окружал ее в различных частях Вендора. Пустеющие и дичающие леса, в которых оставалось все меньше охотниц . Бестолковый Олинер, раздувшийся от энергичных, но разочарованных увиденным мигранток, продолжавших притягиваться гравитацией идеи матриархата (какой там феминизм!). В головах кипела каша из-за вопиющей лоскутности фермодонок, принадлежавших к разным культурам, разным картинам мира, разным языковым системам, в конце концов. Объединяло их всех лишь желание обходиться без мужчин, но стоило начать обсуждать конкретные модели такого общества, как различия выходили наружу, и все превращалось в базар. Если бы не появление на острове Артемиды, сложно даже представить, во что скатилась бы Фемискира через век-два.
***
Артемида поначалу осторожничала. Она не видела себя в Олимпии, после того как соседние народы поглотили ее милое детище – Аркадию: лесную общину, пытавшуюся жить в гармонии с природой. Однако и новых подопечных брать не спешила, опасаясь, что их постигнет схожая участь. Глубоко раненная в сердце, богиня пару десятилетий присматривалась к фермодонским бунтаркам, пока, наконец, не решилась связать с ними свою судьбу.
С рождения отличавшаяся демократичностью и скромностью, Артемида сама появилась на Фермодоне в обычном образе лесной охотницы-егеря, быстро завоевала восхищенное уважение, в одиночку подстрелив целый ряд опасных монстров, после чего открылась соратницам, пояснив, что у нее на них большие планы. Олимпийская диаспора была, пожалуй, наиболее массовой на Фермодоне, так что предложение заочно любимой многими богини сплести пути – приняли даже охотнее, чем она ожидала. Был сформирован круг жриц-дэвонн , в чьи функции теперь входило управление всеми гранями общественного строительства, и процесс создания полноценного государства был запущен.
Пройдет всего полсотни лет, и Фемискира догонит убежавшую вперед действительности славу. Общество будет ненавязчиво, но стройно структурировано, Олинер превратится в нормальный портовый городок, а в лесах опять вовсю засвистят наводящие порядок стрелы. Следующий век станет, возможно, пиковым во всей истории амазонок, и заслуга Артемиды  в этом колоссальна, ведь она не только удачно дополнит социальную национальную идею единым религиозным культом, но и в собственно социальном устройстве наведет достойный похвалы самых толковых демиургов порядок.

Амазонки в своем генезисе дважды проходили один и тот же путь: охотницы-воительницы-охотницы-воительницы.
Со стороны может показаться странным, почему появление культа богини охоты Артемиды спровоцировало превращение охотниц в воительниц. Но тут все просто, если владеть достаточной информацией. Во-первых, Артемида была не столько охотницей, сколько егерем, и заботилась исключительно о поддержании баланса экосистемы. Потому и прослыла опасной штучкой среди охотников Олимпии, когда в ответ на их повальное истребление лесной живности – по малейшему поводу наказывала особо кровожадных браконьеров. На Фермодоне же она сразу создала такую систему охоты, которая минимально нарушала баланс, давая природе возможность его восстановить… Ну, а во-вторых, ожегшись на Аркадии, богиня утопила в печали мечты о гармоничном лесном обществе с укладом Золотого Века, твердо решив, что добро должно быть с кулаками. Правда, с добром получилось не очень, но вот с кулаками зато вышел полный порядок, и на протяжении шестого века в этом сумели убедиться не только в Олимпии, хотя в ней – в первую очередь.
И это несмотря на то, что старт удался не особо… Ведь буквально в начале века группа прославленных олимпийских героев , посетила Олинер с визитом, несколько дней гостила, а затем обманом выкрала первую царицу Фемискиры Антиопу , причем во время стычки на причале и корабле наваляла обескураженным амазонкам от души, лишний раз убедив: мужикам верить нельзя. Но тут в защиту амазонок можно слишком много аргументов привести: от вероломства нападения и наличия заложницы – до наименее благоприятных для островитянок условий боя в ограниченном пространстве.
Последнее – наиболее важный фактор. Ведь Артемида не шла на поводу у моды и даже в мыслях не имела менять боевую стилистику своих подопечных. К тому времени на континенте вошло в повальную моду умелое использование щита в сочетании с коротким мечом, но смысла перенимать эту успешную стратегию богиня не видела. Это в социальной сфере фермодонки были лохушки-лохушками, а воевать многие из них умели довольно неплохо, несмотря на упомянутые проблемы с преемственностью поколений. Просто, хоть ты от матери этому научился, хоть только-только прибыл на Фермодон, но в любом случае в здешних условиях твоим главным оружием будет или копье, или лук, а лучше – оба сразу. Амазонки четыре века были охотницами, а потому не имели никаких щитовых или клинковых традиций. Толку от щита, когда на тебя несется туша в три центнера, сколько раз и насколько глубоко нужно ткнуть мечом хищника или монстра? Другое дело привычные инструменты!.. Лук дает право первой, а зачастую, второй и третьей атаки. Затем можно вскочить на дерево и продолжить стрелять оттуда, если удалось больше разозлить, нежели напугать… Копье же и шанс достать до важных органов гарантирует, и дистанцию обеспечивает, не давая лапам или клыкам добраться до хлипкой шеи… Одним словом, охотничьи традиции сформировали мощную школу лучниц и копейщиц, что полностью устраивало Артемиду, владевшую ровно тем же оружием и не стеснявшуюся в своей собственной школе доводить мастерство учениц до запредельного на то время уровня.
Окончательным шагом, превратившим амазонок из очень умелых охотниц в хороших воительниц, стало внедрение верховой езды. Она уже успела войти в моду в некоторых регионах, но лошадки пока были не настолько велики, чтобы без ущерба для скорости и здоровья тягать облаченных в доспехи мужиков, которым приходилось искать компромисс в виде колесниц. А вот для стройных, жилистых, одетых в кожаные тряпки девиц – лошади уже вполне годились как боевой транспорт, обеспечивающий главное в их доктрине – маневренность. Артемида потому и организовала этот конный бум, что понимала уязвимость имевшейся стратегии. При схватке с условными гоплитами преградой для большинства стрел становились бы щиты, а какие шансы выстоять у полуголых бабенок с копьями против мужиков в панцирях со щитами и копьями же, которые они могут метнуть, дабы в начавшемся ближнем месиве орудовать мобильным мечом?..
Усаживание амазонок на коней – перевернуло все. Теперь можно было попросту не опасаться клинча и обстреливать медлительную пехоту со всех сторон, ускользая от ее ударов. Если же догонит кто – так и тут у него шансов минимум, ведь и инициатива, и угол атаки, и огромный «щит» в лице и заднице коня – все на стороне амазонки…
Правоту задумки Артемиды ее подопечные доказали не раз. Они успешно повоевали на Этрусском полуострове, с презрительной легкостью отразили попытку обнаглевших финикийских пиратов высадиться на острове, но больше всего прославились в двух битвах с олимпийцами.
Первая случилась уже через несколько лет после похищения царицы. Амазонки не стали выступать по горячим следам, а хорошенько подготовились и вторглись в Ахею всеми силами. Тактика маневренных атак позволила быстро рассеять основные силы врага и только во время штурма Акрополя показала определенную неэффективность в условиях осады защищенной крепости. Тем не менее, увидев, что их царица, презрев честь и присягу, сражается против них плечом к плечу со своим похитителем Тесеем – амазонки в ярости бросились на штурм и ценой немалых потерь сумели добраться до отступницы, чтобы радостно потыкать в нее копьями, пока израненный Тесей вытаскивал из себя стрелы… Воительницы бы тогда разнесли весь Акрополь, но Артемида дала отбой, вняв сменившим угрозы мольбам коллег по пантеону.
- Теперь представьте, что я приказала предать здесь все огню и вырезать нижний город, - бросила она Зевсу, смело глядя в глаза, - и то чувство, которое вы испытаете – мне хорошо знакомо…
Последнее серьезное сражение произошло уже под стенами Трои, где небольшой на этот раз отряд амазонок схлестнулся с теми же олимпийцами, сейчас выступавшими единым мощным альянсом. Осада Трои была разбита на множество эпизодов, растянутых на десять лет, но как раз-таки битва элитных олимпийских отрядов с конницей амазонок – стала одним из кульминационных моментов. Приди их помощь раньше, и кто знает – выстояли бы осаждающие против единой армии Трои и Олинера. Так же троянцы, лишившись почти всех толковых бойцов, теперь отсиживались за стенами и выступали в роли группы поддержки…
В ахейских мифах, само собой, любили приукрашивать свои победы, однако на этот раз как-то не вышло. Удар амазонок оказался настолько сокрушительным, что олимпийцы дважды проводили ротацию, выводя из-под атаки потрепанные отряды и выпуская свежие силы. Возможно, даже без поддержки троянцев амазонки смогли бы добиться победы, ведь против их тактики стремительных маневров – противник был бессилен. Но тут взыграла кровь в царице Пенфесилии, изо всех сил стремившейся показать, что настоящая царица не предает, а лично ведет своих сестер в самую гущу схватки. На ее несчастье, в третьем войске как раз оказался Ахиллес. Напуганный пророчествами, он избегал встречи с царицей, зная, что она – вроде как одна из последних ступеней, отделяющих его от смерти. Но та сама вычислила героя, вступила с ним в ближний бой и довольно безропотно пала… Что было дальше – сказать сложно. По мифам, амазонки… превратились в птиц и улетели, что можно с натяжкой трактовать как подняли паруса и уплыли (либо налетевшей стаей птиц Артемида прикрыла их отход, что вроде как ею практиковалось). По крайней мере, об их гибели – нигде не сказано (а уж сказали бы явно!), а вот то, что олимпийцам пришлось потом спешно восстанавливать боеспособность армии призывом новых вояк с родины – факт. Так что, может быть, амазонки еще и вволю покуролесили напоследок (пока ахейские летописцы и поэты демонстративно «ставили севшие телефоны на зарядку»). Ну, или же, как с Дорионом – просто ушли, послушавшись приказа своей богини.
В любом случае, слава фермодонских воительниц вознеслась со страшной силой. Всем в средиземноморье стало понятно, что связываться с этими дамочками не стоит. И не менее важным нюансом стало их сравнительное миролюбие. Олимпийцы сколько угодно могли хорохориться, но прекрасно понимали, что при необходимости амазонки и Дорион бы спалили, и осаду с Трои сняли. Но в обоих случаях остались как бы недосказанными, словно показывая запас своей силы, приберегаемой для новой встречи. В итоге, этой новой встречи никто не желал, олимпийцы отправили в Олинер послов, предложивших мирное сосуществование, и амазонки приняли его, как еще до этого приняли и само название «амазонки» .
***
Обезопасив себя имиджем блистательных воительниц, амазонки смогли, наконец, расслабиться и окунуться в островную жизнь. Их жажда доказать мужикам свою силу – была утолена победами, при этом у лидеров нации хватало мудрости понять, что перегибать палку – чревато, и каких-то пары ненужных сражений достаточно, чтобы от нынешней точки всеобщего уважения добраться до статуса «общей угрозы». А уж для войны с бабами и враждующие меж собой мужики объединятся, если жареным запахнет. И нужно это Фермодону, все население которого раза в три меньше числа жителей одного лишь Дориона?.. Доказали, что мужики из вас тоже ничего? Молодцы! Теперь покажите, что и бабы неплохие!..
На очередной смене вектора явно сказалось влияние Артемиды. В ней продолжала чесаться мечта о создании гармонично вписанного в природу человеческого общества, построенного при этом на чисто приземленных ценностях, а не образах ведруссов или мистическом симбиозе эльфов. Добрых шесть веков она потратит на попытки создания именно такого общества на Фермодоне, и не сказать, что должна быть разочарована. По крайней мере, в отличие от Аркадии, Фемискира не только благополучно выстояла, невзирая на наличие соседей с имперскими амбициями, а и вообще ни разу не находилась под чьей-то властью, если не считать короткого договора с Искандером, заключенного на очень достойных условиях. Может быть, в плане культуры богиню не все устраивало – ее подопечные оставались не слишком развитыми дикарками, с каждым веком все явственнее отстающими от соседей по средиземноморью. Но она ведь и не ставила целей гнаться за Ахеей или Библом. А с точки зрения баланса, остров оставался предельно сбалансированной экосистемой, в которой амазонки чувствовали себя, как рыбы в воде.
Если бы не последняя смена парадигмы обратно на воинскую, то можно было бы и вовсе говорить об успехе проекта Артемиды и ее приземленного лесного ковчега. Но тут свою роль сыграла ущербность социальной национальной идеи. Подробнее об этом кризисе говорится в книге Огня, так что здесь просто упомянем, что амазонки в какой-то момент словно заскучали в своем охотничьем раздолье. Может быть, заскучали и по мужикам, но признаться себе в этом не сумели. Однако архаичность идеи женщин, не нуждающихся в мужчинах, будет проявляться все сильнее, особенно на фоне более свежей идеи Рио – картахенского общества воительниц, руководящих ключевыми процессами, но очень неплохо уживающихся с мужчинами, роли которых не принижают. Появление Рио с его лайтовой версией дружелюбного амазонства, приманивающей горячих авантюристок куда сильнее все более угрюмого изоляционизма Фемискиры, не только заставило принять строгий закон, запрещающий амазонкам покидать Фермодон , но и в конце концов начисто радикализировало идею Фемискиры, сместив ее с «женщины лучше мужчин и почти не нуждаются в них» в сторону «мужикам-козлам назло!». С конца двенадцатого века начнутся социальные бурления, которые приведут к появлению и закреплению в элитах так называемых стиганор – мужененавистниц. Они будут с пеной у рта настаивать на женском превосходстве и воспитывать новые поколения как не охотниц, а воительниц. И, само собой, мишенью этих воительниц будут выбраны мужчины.
Стиганоры даже не понимали, насколько смешны в том, что, ненавидя мужчин, по сути, просто их заменяют, становясь карикатурными мужланами, которых и среди обладателей «хозяйства» встретишь не каждый день. Оптимальный феминизм – в том, что женщины равноправны мужчинам, но остаются женщинами, а не становятся подделками мужчин. Но, к сожалению, понять это амазонкам было крайне сложно, и триумф стиганор ознаменует коллапс идеи фермодонского феминизма, ведь вместо попыток попробовать его во всех более мягких версиях  – они вырвались вообще за пределы нормальных моделей общества, превратившись в тех, кто «живет назло другим».
Мы слегка сгустили краски. Буйных стиганор среди амазонок не так и много. Но тот факт, что это воинствующее, пассионарное (кто сказал, что идея должна быть нормальной?) меньшинство навязывает свои убеждения потерявшему ориентиры большинству – оставляет осадок от всей работы Артемиды. Или это все и ее рук дело?..

Пару слов о Ибице и Лесбосе
Остров Ибица, лежащий на полпути от Фермодона к материку, еще в начале средневековья стал очень важным местом для амазонок. Упоминавшаяся идея с «трутнями» с самого начала оказалась дивным промахом – пара десятков измученных слабаков (сильные не попались или сопротивлялись до смерти) в первый же год существования государства наградила своими вялыми генами несколько сотен девиц, решивших, что уж теперь-то (не забыли о каком периоде речь?) можно и родить. Уже через поколение эта инцестная схема привела к тому, что на свет стали появляться больные дети, демонстрируя признаки грядущего вырождения нации.
Тогда это компенсировалось новыми порциями мигранток, но схема явно нуждалась в корректировке, и уже Артемида, в числе прочих своих нововведений, совершила настоящую революцию среди подопечных, создав, как она это обычно здесь делала, одновременно и культ, и социальную схему. Культ Покровительницы рожениц она подала как один из своих любимых (лгать не пришлось – так и было), а социальная схема заключалась в том, что теперь за детками присматривали лактании – специально отобранные жрицы культа Покровительницы – и кормилицы, освобождая мамашек от скучной для них возни, мешавшей звенеть тетивой и зажиматься с подружками. Подняв авторитет самого института рожениц, Артемида предложила и новую схему зачатия. Теперь амазонки в нужное время приплывали на остров Ибица, где встречались с делегацией мужиков, желающих оставить потомство в подтянутых животах воительниц. В первые пару десятилетий работал договор с троянцами, но затем, когда слава об амазонках пошла гулять по всему Вендору – Ибица была объявлена местом свободных встреч, куда могли четырежды в год прибывать осеменители, желающие лично потрогать легендарных амазонок.
Многие, к слову, разочаровывались, обнаруживая в сексуальных партнершах деловитую холодность, не допускавшую никаких лишних слов и движений, кроме тех, что непосредственно вели к зачатию. Впрочем, тут как повезет – лесбиянок по-прежнему было не больше половины, так что счастливчикам порой везло оказаться в объятьях страстной гетеросексуалки, для которой зачатие было лишь поводом хорошенько покувыркаться.
Через год корабли привозили на Ибицу бедолаг, которым не фартануло уродиться с пиписькой – их оставляли в специальном приюте, где отцы при желании могли забрать своих отпрысков. Впрочем, дотошностью работницы приюта не страдали, «документов отца» предъявить не просили, и не один век о приюте гуляла слава как о месте бесплатной раздачи младенцев для любых нужд. Понятно, что такой риск отпугивал от гендерной рулетки самых ответственных мужчин, не желавших отдавать возможного сына в капризные руки судьбы. И этот естественный отбор, пропускающий сквозь фильтр обстоятельств самых авантюрных и похотливых самцов, наверное, тоже имел влияние на облик амазонок последующих веков.
***
…А многих из них можно было охарактеризовать как похотливых авантюристок. Амазонку по имени Сапфо – так уж точно. Эта дамочка сделала для пропаганды женского гомосексуализма больше, чем, пожалуй, кто-либо еще в Вендоре. Поселившись на в меру удаленном от Фермодона островке, имевшем название Лесбос, Сапфо, формально занимаясь там чем-то полезным (кажется, гончарным делом, и это не удивляет) для Фемискиры, основную часть времени тратила на эротические приключения с соратницами и описания этих приключений в стихах. Быстро смекнув, что интереснее не столько описывать, сколько фантазировать, Сапфо сменила творческую тактику, а когда, в силу обстоятельств, была вынуждена какое-то время обходиться без подруг – выяснила, что в такой ситуации стихи получаются гораздо пронзительнее, хоть концовки некоторых и выглядят явно дописанными то ли позже, то ли в несколько менее вдохновенном состоянии…
Как бы то ни было, некоторые стихи Сапфо случайно (?) попали в Ахею, где очень удачно угодили в струю культурного расцвета Дориона. Сапфо моментально прославилась, ведь местные женщины столь смело явно не могли фантазировать, а мужчины отметили, что как членов патриархального социума их данные стихи возмущают, а вот как не «патриархального социума» – очень даже трогают и воодушевляют.
В пользу славы сыграли особенности: и конкретно Сапфо, и ее предпочтений. Она была стройна и достаточно нежна, и подруг выбирала подобных. Причем в поэзии она еще сильнее сгущала свои желания, представая перед читателем как совсем уж стебельная нимфа, нежно ласкающая схожую на хариту избранницу. Реальность Фемискиры печально отличалась от таких образов, и пары, в которых хотя бы одна партнерша не была бы мускулистой мужеподобной мартышенцией – встречались трагически редко. Но читателям данное безобразие известно не было, а поскольку творения Сапфо будут переписаны и распространены во многих уголках Вендора – в народе прочно закрепится именно поэтический, а не реалистичный образ лесбиянок: нежных, пылких, чувственных и непременно женственных любовниц, странным образом возбуждающих желания как в мужчинах, так и во многих женщинах .
На Фермодоне Сапфо обожали всегда и все. Крепкие бутчи воспринимали ее и ее любовниц как объекты фантазий, а стройные милашки, хоть и не всегда разделяли вкус самой Сапфо, любили ассоциировать ее или ее партнерш уже с собой. Кое-какая польза еще и в том, что поэтесса задала стандарты обоюдоженской страсти, «научив» амазонок быть более нежными, вместо намечавшейся уже тенденции изображать мужиков и здесь. Другое дело, что обманчивая невинность и привлекательность образов Сапфо – за века стала тропинкой в лес легкого фермодонского гомосексуализма для многих тысяч амазонок, изначально вроде как вполне гетеросексуальных.

Лагерная мозаика и городское бурление.
Среди многочисленных инноваций имени Артемиды можно выделить такое явление, как лагерь. Как вы читали, подобная структура для Фермодона совсем уж новинкой не была, и лагеря, в которых собирались участники совместной охоты на какого-нибудь лесного «босса» – становились одним из редких инструментов какой-никакой социализации. Артемида взяла это на вооружение и постепенно вывела лагерную традицию на уровень одного из краеугольных камней островного обитания.
Она отнюдь не дублировала свои аркадские наработки. Если там люди жили по большей части в небольших поместьях, то с амазонками была выбрана принципиально иная модель структурирования, сочетавшая элементы кочевого уклада с оседлой жизнью. Многие, наверное, рисуют себе амазонок как неустанных охотниц, днями напролет рыскающих по лесу с луком в руках, но это не так, ведь иначе несколько тысяч застрельщиц опустошили бы леса Фермодона в считанные годы. Да и какая это лесная гармония, если один вид свою жизнь посвящает истреблению других? Так что, окажись вы на Фермодоне, вам бы с наибольшей вероятностью открылась картинка спокойного лагеря на опушке леса, в котором около сотни аскетично одетых девиц неспешно занимаются своими делами. Кто-то мастерит стрелы, кто-то готовит в походной кухне еду, кто-то расчесывает коня, кто-то скромно обнимается с подругой или делает ей массаж, пока соседка читает стихи Сапфо, одним глазом поглядывая на лучниц, тренирующих стрельбу по мишеням… Это, конечно, куда скучнее со стороны, нежели конная погоня за вепрем с окровавленными клыками, но что поделаешь – большую часть жизни спецназовца тоже составляют нудные тренировки или просмотр телевизора с сынишкой, а не «Файр ин э холл!» и хэд-шоты террористам.
Понятно, что травоядными амазонки не были, и даже инициация девочек происходила по всем охотничьим канонам: с лично убитой зверушкой, нанесением ритуального узора из крови жертвы на лицо и тело. Другое дело, что профессиональными охотницами становились лишь те, кто прошел дополнительный ритуал, получив разрешение Артемиды заниматься лесным регулированием. Их было сравнительно немало – около четверти от общего населения, зато почти каждая из них обладала не только повышенным восприятием чисто физической стороны леса, но и некоторым мистическим чутьем, позволявшим с высокой долей вероятности убивать тех животных, чья смерть минимально нарушит баланс экосистемы. Артемида, как и другие боги, имела немало ограничений, поэтому все реже действовала напрямую, и развитие в еще юных кандидатках на охотницы этой особой интуиции – позволяло регулировать баланс биосферы автоматически. Так что, когда охотницы, делясь впечатлениями, говорили, будто слышали шепот Артемиды, призывавшей опустить лук или напротив – стрелять, это в большинстве случаев была лишь частичная правда, и в шепот богини сознание амазонки трансформировало автоматический сигнал из тонких планов. Опытные же охотницы и шепот не слышали – они уже сразу интуитивно чувствовали, как следует поступить, хотя некоторым и было приятно думать, что это конкретно Артемида отвела их руку или столь точно направила стрелу в волчий глаз.
При таком подходе к делу создание лагерей становилось сдерживающим хаотичное истребление живности фактором. Если равномерно рассеять амазонок по лесу, как в старые времена, то охотиться будет каждая, лагерь же оптимизировал процесс жизнедеятельности во всех сферах. Появлялось распределение обязанностей, позволяя занять три четверти амазонок другими делами: кулинарией, простеньким строительством, обеспечением столь же нехитрого бытового комфорта, ремеслами, наконец! Ведь как ни популярна была среди амазонок идея полного личного самообеспечения, быстро выяснилось, что особо хороший лук, удобный кожаный доспешек или прочное, но легкое копье – получается сделать не у каждой. И было бы разумнее, пусть и умея себя полностью обслужить, в зрелые годы распределять функции: охотница пусть охотится, а экипировку ей будут предоставлять мастерицы в своем деле, перед работой вкусно поевшие мясо, добытое охотницей и приготовленное стряпухой.
Идея самодостаточности получала компенсацию в виде специфики кадрового наполнения лагерей. Жестких схем не существовало, к лагерю амазонки прибивались во многом хаотично, поэтому стряпуха в одном лагере – всегда имела шанс попробовать себя в другом занятии, оказавшись в новом лагере. И так как уровень мастерства в каждой небоевой сфере у амазонок особо высоким не был – переквалификация стала частым явлением. Нередко новый талант амазонки открывали в себе волей случая. Скажем, в одном из лагерей возник дефицит доспешниц, зато целительниц перебор; одна из целительниц решила, что с кожей зверей работать не сложнее, чем с человеческой, и выяснила, что в ее случае это так и есть. Если увлеклась – в следующих лагерях сможет развить свой свежий дар, ну, или поискать еще более новые – вдруг на этот раз с лошадницами не сложится.
Одним словом, амазонки веками оставались полупрофессионалками. Можно не сомневаться, что подавляющее большинство из них, оказавшись в условной Картахене или на Гелэрисе – сумело бы выжить и в одиночку. Но та выверенная грань неприхотливого комфорта, которую стремилась удерживать в подопечных Артемида  – обеспечивалась уже распределением обязанностей, пусть нередко спонтанным и к появлению истинных мастериц своего дела приводящим крайне редко.
Кроме прочего, лагерь был еще и социальным инструментом, обеспечивающим единство нации. Обычное количество одновременно функционирующих лагерей равнялось полутора десяткам, и, вопреки первому впечатлению, лишь некоторая их часть относилась к хаотичному брожению по острову. Большинство же – являлись частью по-женски сыроватой, но все же вполне единой системы, созданной Артемидой и прочно вписанной в уклад амазонок. Лагеря были учебные, священные, календарные, тематические, событийные, ну, и спонтанные. А по длительности варьировались от недельных, до сезонных.
Амазонка проводила, курсируя между лагерями, подавляющее количество отведенного ей судьбой времени. И лагеря были настолько удачно синхронизированы Артемидой, что складывались в очень даже яркую мозаику, обеспечивающую амазонкам постоянную смену впечатлений. Захотела подтянуть боевые навыки – присмотрелась к кострам, прислушалась к звукам рога, покопошилась в памяти или спросила жриц, отвечавших за организацию лагерей, в итоге – узнала, где сейчас учебные лагеря разбиты. Потренировалась с другими амазонками, решила отдохнуть телом и очиститься душой – выяснила, где лагерь, в котором совершаются лесные обряды и возносятся молитвы. Захотелось испытать полученные навыки и степень благосклонности Артемис – выбирай не хочу: хоть в лагерь у Черного острова, где всегда можно найти злобных демонят, хоть в лагерь, посвященный Большой Охоте на особенно опасного зверя, хоть еще куда – везде тебя примут, накормят и обогреют – огнем или лаской.
То, что лагеря не были стационарными – являлось осознанной задумкой Артемиды. Во-первых, любой лагерь так или иначе подчищает окрестности, и, надолго оставшись в одном месте, амазонки ставили под угрозу баланс местной экосистемы. Так же – постоянно меняя дислокацию, амазонки сохраняли состояние биосферы острова на оптимальном для себя уровне, когда и монстры для тренировки остаются, и еды с запасом, и хищники не слишком уж зверствуют.
Второй же причиной кочевой мобильности стало желание Артемиды максимально сплотить народ, избежав дробления на клановость. Логично, что многие амазонки могли бы надолго застрять в одном из лагерей, обрасти тесными связями и начать создавать некую стабильную структуру этого стационарного общества. Так же – безостановочно работал механизм ротации. Семейных ячеек у амазонок не было, и матери, хоть и знали дочерей, но давали им полную свободу выбора интересов. У стандартной амазонки имелось несколько подруг, но их интересы зачастую не совпадали, приводя к уходу в разные лагеря, где можно было найти уже новых знакомых, с которыми вскоре пути тоже разойдутся до следующей синхронизации маршрута, которая могла произойти и через пять-десять лет. Впрочем, обычно, конечно, быстрее, тем более что в одиночку амазонки скучали, поэтому старались отыскать в лагерях максимально близкую по интересам подругу, чтобы футболиться от лагеря к лагерю уже вместе с ней или с ними.
Как уже говорилось, не все лагеря имели привязку к традициям – Артемида сознательно оставляла подопечным возможность окунаться в хаос и плыть по течению. Она усердно изучала чужой опыт, и видела, что многих эльфов излишняя роль Леса буквально во всех аспектах бытия раздражает. Поэтому у амазонок всегда оставалось право свободы не только выбирать, в какой из лагерей ей отправиться, но еще и пытаться организовать собственный. Кроме потакания жажде свободы, это еще и учило амазонок самоорганизовываться, и многие будущие лидеры – начинали именно с того, что сзывали своих подруг поучаствовать в создании небольшого лагеря.
***
Одним словом, лагерная традиция – веками оставалась мотором жизнедеятельности амазонок, позволяя им держаться грани между повальным скатыванием в лесное дикарство и переходом в систему городских отношений, которой всеми силами избегала Артемида. Есть подозрение, что убогая организация быта в городах, уступавшая многим лагерям – была вызвана именно этим.
Да-да! Именно городах!.. Ведь Олинер в какой-то момент уступит статус столицы, причем уступит именно лагерю.
Это произошло как раз тогда, когда было принято решение сменить вектор развития от воительниц к охотницам. Портовая столица как-то уж больно явно намекала на готовность к участию в средиземноморских политических и социальных играх. Это могло привести к стабильному диалогу культур, который, как опасалась богиня, грозил сбить амазонок с намеченного пути. Появились бы все эти торговцы, дипломаты, шпионы, искатели новых впечатлений, апологеты урбанистического взгляда на жизнь… Много ли надо, чтобы смутить прямолинейных девчонок?
По совету Артемиды, круг ее ближайших помощниц – дэвонн – разбил в горах неподалеку от Олинера лагерь, объявив его сердцем острова. Велась многоуровневая пропаганда изоляции и лесного счастья, на нее охотно клевало все большее количество амазонок, и, в конце концов, удалось добиться того, что лагерь стал зарастать стационарными строениями и стабильными внутренними связями между осевшими в нем жительницами. Дождавшись эмоционального пика, активистки заявили, что лагерь превращается в столицу царства, молодая царица без колебаний признала верность такого решения и сама предложила назвать город в честь вдохновительниц его создания – Дэвоннесом.
В Олинере никто особо и не сопротивлялся. Были, конечно, недовольные сменой вектора, но и их, вместо того чтобы давить, успокоили: мол, желающие жить у моря – ничего не теряют, и Олинер просто уступает право быть сердцем, но сохраняет функцию глаза Фемискиры, глядящего на остальной мир.
В стратегическом смысле решение себя полностью оправдало. На протяжении веков в средиземноморье будут не раз появляться силы, способные захватить Фермодон. И столь уязвимо расположенное сердце могло бы спровоцировать в ком-то из амбициозных правителей желание завладеть Фемискирой. Так же шпионы сообщали, что захват Олинера ни на что не влияет, а вот добраться до Дэвоннэса, лежащего за чередой перевалов – задачка со звездочкой, решать которую ой как не хочется.
В свою очередь, для самих амазонок было очень удобно сидеть в глубине острова, но иметь под рукой портал во внешний мир. Олинер удачно располагался с точки зрения торговых маршрутов, поэтому приносил прибыль и давал возможность получить редкие товары или современные технологии. Законы здесь отличались от царивших в остальном Фермодоне, так что некоторые амазонки получали дополнительный клапан проявления свободы. Обычно все они крутились вокруг возможности, не уплывая на Ибицу, вкусить близости с мужиками, но и этого часто оказывалось достаточно для поддержания уровня лояльности даже самых озабоченных амазонок.
Чтобы заразы чужих цивилизаций не проникали на остров, Олинер был строго изолирован постами, и этого фильтра вполне хватало. Ничего лишнего внутрь не завозилось, никто лишний – не заходил. Зато именно в Олинере сомневающиеся в лесном пути могли воочию убедиться: ничего особенного в городах нет. В конце концов, амазонкам, за исключением нескольких коротких периодов, не запрещалось и покидать остров, если уж городская жизнь становилась их идефикс, а «олинерское перепевание дорионского Карузо» - не убеждало. Правда, обратно таких уже не принимали даже в Олинер – а то вдруг будут преступно убедительны, расписывая прелести Библа, Дориона или Мумбая?
…Интересно, что дополнительных усилий для дискредитации Олинера прилагать почти не приходилось. Портовые города без грамотного управления частенько скатываются в отхожие места. А тут еще так складывалось, что основную массу жительниц составляли озабоченные нимфоманки, которым в калейдоскопе грязных трахов было тупо некогда обустраивать быт. Застройкой занимались исключительно сами, и убогие домишки не имели никаких видимых преимуществ перед шатрами или хижинами лагерей. Внутри всей это древо-каменной белиберды кружились вихри хаотичных взаимодействий, уступавших лагерной системе разделения обязанностей в разы, так что из Олинера амазонки направлялись вглубь острова, испытывая приятный трепет возвращения в истинный дом.
Дэвоннес, честно сказать, отличался как раз лишь организованностью. Здесь находилась ставка царицы, расположенная, что характерно, среди казарм и по стилю от них никуда не ушедшая. Здесь же были рассыпаны различные ячейки Школы Артемис, стояла арена, на которой выступали с показательными боями лучшие воительницы. Кстати, и казарма этих самых лучших воительниц – лежала неподалеку: своеобразный спецназ амазонок – знаменитые «пантеры», филигранно владевшие техникой боя двумя короткими копьями – считались гвардией царицы, поэтому костяк отряда был расквартирован именно в столице. Другое дело, что большинство цариц задницу отсиживать склонны не были, так что со своими «пантерами» носились от лагеря к лагерю, возбуждая боевой дух соплеменниц и набираясь собственных впечатлений.
Третий городок вырос на Фермодоне уже незадолго до МП. Куратор царицы Мелиссы, Офелия, обладала не присущим амазонкам магическим даром, который решилась пересадить и на местную почву. Когда оказалось, что шумерский ген, благодаря разнообразию крови амазонок, не такое и редкое явление, которое раньше просто чахло, не получив развития – Офелия заявила, что в сложные времена нужно иметь широкий арсенал средств защиты от агрессивных соседей, после чего официально открыла школу волшебниц. Сначала, это, разумеется, было лагерем, но, имевшая превосходный вкус, кураторша настояла на строительстве полноценных домиков, в которых могли бы жить ее ученицы. Выросшее поселеньице назвали Эларой, и оно дополнило городское ядро острова: все три городка лежали в пределах горной видимости и примерно дневном переходе.
***
Многое, конечно, осталось за кадром. Хотелось рассказать о суде Артемис, с помощью которого она оставляла себе возможность личного вмешательства в жизнь подопечных. Об основах законодательной системы, сотканной так мудро, что короткий ряд строгих запретов компенсировался большой свободой действий вне их и только что упомянутой возможностью Артемиды творить свой прощающий произвол ровно тогда, когда это было уместно. Об охотничьем кодексе, который по стройности давал фору почти всем мужским охотничьим системам регулирования. О мистических лучницах, наконец – уникальном явлении, возникшем как раз на стыке деятельности Офелии и классических фермодонских традиций…
Но, думается, эти детали жизни амазонок будет уместнее раскрывать по ходу книг. Или, как нам очень хотелось бы – с вашей посильной помощью.

К оглавлению









О паладинах галопом
Об этих парнях во времена повествования обычно принято говорить в двух интонациях: пафосной и насмешливой. Сторонникам первой интонации – можем посоветовать обратиться к писцам ордена, которые наверняка утолят вашу жажду чтения о подвигах паладинов, предложив собственный труд, называющийся «Святая сталь». Насмешникам – стоит не забывать, что, реши все эти надутые гордецы ковать себе славу в другом месте, и весь юго-восток континента уже давно и надежно был бы освоен ордами злобных существ и их мрачных союзников со стороны человеческого вида. Для остальных же мы подготовили очень сжатый рассказ о некоторых особенностях паладинов, которые часто упускаются как их фанатами, так и насмешниками.

Звучное название имеет некоторый символизм, хотя было взято в силу стечения обстоятельств, а сам орден создан вопиюще непафосным человеком и долгое время оставался дружной компашкой добровольцев, взявшихся очищать от всякой нечисти мутные земли в предгорьях Драконьего хребта.
В самом конце первого тысячелетия ситуация на юго-востоке континента складывалась все более сложная. Лидийская империя и сама не особенно-то контролировала восточные земли, давно облюбованные всевозможными вариациями темных и серых (типа гимерцев) сил, а когда рухнула – то те и вовсе подняли голову. Это ведь только при первом впечатлении кажется, что, дескать, пришел Искандер, и воцарился порядок, ведь все испугались его фаланги. А на деле, война двух империй спровоцировала невероятный хаос, охвативший восток, и никакая армия не смогла бы справиться с бурным копошением многих тысяч «пацанчиков», ищущих успеха в трупе Лидийской империи. Дальше будет еще сложнее, ведь Искандер быстро умер, и переделом занялись на самом высоком уровне. Если раньше мелкие силы просто ловили рыбку в мутной воде, взболтанной столкновением двух главных игроков, то теперь, когда сила победителя раздробилась на более мелкие фрагменты – многие локальные игроки заметили, что внезапно выросли на фоне общего измельчания. Формально Великая Олимпийская империя просуществует лет тридцать, но на местных уровнях она пошла трещинами, забурлила хаосом и развалилась на сферы влияния – почти сразу. Враждой между людьми радостно воспользовались те, чья игра выходила за рамки социальных столкновений, и предгорья Драконьего хребта стали пристанищем для множества апологетов мрака: некромантов, вампиров, демонологов, культистов и просто сумасшедших колдунов-одиночек.
Однако если они решили, что здесь и сейчас (в пылу усобиц и перманентных противостояний) их точно никто не достанет, то явно ошибались. Когда какой-то богатырь в память о погибшем друге возвел в лесу около небольшой деревушки часовенку – никто и представить не мог, что это был первый шаг на пути, который объединит тысячи энтузиастов и клином вобьется в рыхлое болото темных планов.
Богатырь звал себя Аристисабалем по имени и паладином по призванию. Обладавший несусветной силищей, помноженной на блистательное владение любым оружием, он не стеснялся пускать в ход ни силу, ни оружие, когда речь шла о тех или иных представителях мрачных взглядов. Уже в первый год самовольного служения первого паладина к нему начали примыкать другие одиночки, восхищенные его вопиющей непобедимостью и обезоруженные огромным обаянием добродушного слона. К концу года круг паладинов, как они с радостью тоже стали себя называть – вырос до двух десятков закаленных бойцов. Было бы куда больше, но Аристисабаль терпеливо убеждал каждого волонтера, не обладавшего из ряда вон выходящими боевыми навыками, что тому лучше нести добро иным путем и без риска сложить голову в первой же стычке с могучим противником, на которых паладинам страшно везло. Именно поэтому в удалое братство принимались лишь нюхавшие сталь ветераны, по большей части представленные бывшими гетайрами и «бессмертными», не нашедшими себе места в новом мире.
Этот первый набор задаст тон будущему ордену на все два века его существования. Паладины и впредь будут фанатичными элитными бойцами, равнодушными к роскоши и социальной возне, как равнодушны были эти гетайры, не пожелавшие, в отличие от многих своих собратьев, ни купаться в обретенной после победы роскоши, ни участвовать в грызне за власть. Фанатизм же был более свойственен «бессмертным», которые, не сумев погибнуть за повелителя под Арбелем, либо кончали самоубийством, либо изо всех сил искали новую высшую цель существования, найти которую лучшим из них удалось именно здесь.
А Аристисабаль, несмотря на внешнюю простоватость, умел и мыслить стратегически, и огонь из сердца доносить. Не желая держать соратников лишь личной гравитацией, он предлагал им идею: стать защитниками людей от всевозможных проявлений мистических и темных сил. Именно этим и пояснял он свое (а теперь и их) звание – дескать, палладиум – это щит богини Афины, а они теперь будут щитом народа. Иногда по озорной улыбке Аристисабаля можно было понять, что он не все договаривает, и не только лишь в щите дело, но ощущалось также, что это, видимо, личное.

Священный огонь слился с путем паладинов уже году на десятом их активной деятельности.
Этой информации вы в канонических источниках уж точно не встретите – паладинам времен МП очень важно думать, что сила священного огня не только всегда была с орденом, но и чуть ли не являлась источником его создания .
А вот мы знаем правду и не стесняемся сказать, что культ священного огня влился в путь паладинов году на десятом их перманентной миссии. Связано это было с тем, что, зачищая предгорья Драконьего хребта, Аристисабаль и его товарищи столкнулись с отнюдь не слабыми остатками воинства Аримана. Этот рассадник хаотично связанных между собой культистов-демонологов генерировал зловещих великанов дэвов и темных демонов (дьяволов) с редким усердием, поэтому приходилось зреть в корень проблемы и искать логова самих культистов, а не только истреблять их слуг и союзников. Через связи кого-то из «бессмертных» удалось выйти на прячущихся в подполье авестов Ахурамазды, и те, подумав, согласились присоединиться к паладинам, раз это открывало перспективы бодро вернуться в поединок с извечными антагонистами. Жрецы Ахурамазды имели многовековые наработки в борьбе с демонологами Аримана, так что их поддержка оказалась удивительно в тему: теперь могучие бойцы получали достаточно широкую магическую поддержку, которой им порой изрядно не хватало в первое десятилетие.
В какой момент авесты переприсягнули Инносу – сказать непросто. Кажется даже странным, что они могли сменить кумира, еще и такого могучего, как Ахурамазда, и на кого?! На какого-то полубога, чье имя было неизвестно до его встречи с Аристисабалем…
На самом деле, Иннос и вовсе был всего лишь демоном – правда, довольно высоким в иерархии не кого-нибудь, а ахуров, уступавших в зороастрийской традиции по авторитету и благодетелям лишь фравашам. Каким образом Иннос получил тело – нам неизвестно; важнее, что он его навсегда потерял, то ли успев взять с друга какое-то обещание, то ли просто вызвав в нем желание сделать нечто полезное в свою честь. Культ Ахурамазды в ту пору очень агрессивно преследовался по всей империи, и, вполне возможно, авесты паладинов, наверняка уже наслышанные и о гибели Инноса, и о часовенке в его честь – решили под его именем воссоздать старый добрый культ священного огня.
Решение оказалось на редкость удачным. То, что лидийский бог покинул мир – знали почти все его жрецы, так что предательством смену покровителя не считали. Ну, а то, что этим покровителем станет ахур – даже хорошо. Свой ведь, как ни крути, еще и изрядно превосходящий по благодетельности тех немногих ахуров, с которыми удавалось еще поддерживать связь лучшим из оставшихся авестам.
Будет создана несложная ритуальная система, на месте одного из выходов газа поставят храм Вечного Священного огня, авесты переименуются в магов и священников (в зависимости от функций) и отрекутся от старых демонических связей ради установления контакта с одним-единственным, но зато очень продвинутым ахуром по имени Иннос.
За первые же десятилетия культ Священного Огня Инноса впитает в себя больше половины авестов, радующихся возможности выйти, наконец, из подполья и стать частью стремительно растущей силы. Потенциально недовольные этим боковым возрождением запрещенного культа – сначала прозевали угрозу, обманувшись другим именем, а когда спохватились – паладины уже набрали силу. Изучив манифесты Инноса и предлагаемую его культом картину мира, специалисты успокоили правителей и религиозных лидеров, уверив, что культ изначально поставил себя в очень узкие рамки и почти гарантированно сохранит локальность.
Так и было. Причем на строгих рамках настоял сам Аристисабаль, смотревший на жизнь стратегически, а потому изначально ограничивший аппетиты возможных преемников. Честь служить Инносу – объявлялась уделом избранных, что автоматически заваливало перспективу священных войн, в которых эту веру можно было бы навязывать. Практика показала, что и из более гладких идей можно было при желании высосать поводы для «священных» войн, но с культом Инноса этого, к счастью, не произошло – возможно, и сам ахур подтверждал анонсированное Аристисабалем благочестие строгим контролем над культом имени себя.
Культ Инноса окажется таким привлекательным для магов востока, что оттянет на себя большинство из них. И когда гильдии магов начнут восстанавливаться – гильдия Огня получится самой куцей: большинство толковых специалистов, связанных с данной стихией – предпочтут работать под крылом паладинов. По этой же причине лишь к 13-му веку энтузиастам удастся воссоздать в Клазоменах культ Ахурамазды, причем даже с учетом проблем в ордене едва ли кто-то из местных магов или священников покинул его ради столь значимой для востока затеи.

Порядок, честь и служение свету – три ключевых лозунга паладинов – были введены еще Аристисабалем в рамках его долгосрочного умысла.
Существует немалая разница между тем, как действовали первые паладины, и тем, как это войдет в привычку у последующих поколений. Аристисабаль сочетал в себе высокую степень личного пофигизма с очень развитым чувством ответственности за соратников. Мы уже говорили, что он принимал в круг паладинов только самых умелых или одаренных воинов, но он также желал, чтобы эта традиция сохранилась и в дальнейшем. К тому же время лихих, разухабистых драк и облав – сменялось организованными операциями: паладины из горстки друганов превращались в военный отряд, выбирали в противники все более многочисленные орды нежити, монстров и демонов, а потому следовало вывести на новый уровень и всю систему отношений.
Тогда-то и появились три кита паладинской идентичности.
Строгий порядок, внедренный в новорожденном ордене, должен был гарантировать четкую смену поколений и поддерживать стройную структурность всей организации. Появилась четкая командная иерархия, позволяющая как в бою, так и в планировании операций, избегать суматохи и ненужных жертв. Чтобы уберечь чрезмерно прытких аматоров от участия в опасных рейдах, создавалась многоуровневая система званий, и, скажем, у послушника или неопытного мага – не было никаких шансов оказаться в рядах отряда, штурмующего притон вампиров или дэвов, каждый из которых мог положить добрый десяток таких вояк. Попозже это дополнилось и специализацией. Для одних задач лучше годились мобильные конные отряды, для других – крепкий пеший строй, для третьих – участие диггеров: шустрых и ловких смельчаков, отлично действующих в подземельях, пещерах и других темных или тесных пространствах…
То есть молодой орден, расширяя сферу деятельности, чутко реагировал на новые обстоятельства и оперативно создавал новые ниши, которые заполнялись не абы кем, а теми, кто оптимально подходил по набору качеств, умений и имеющегося опыта. Классическая система ордена включает множество званий и специализаций, так что мы совсем кратко остановимся лишь на самых известных из них.
Архонт – это лидер ордена. В его задачи входит стратегическое планирование и принятие ключевых решений. Аристисабаль будет архонтом неправдоподобно долго, фактически убедив соратников, что архонтам дарована Инносом чуть ли не бессмертная жизнь. При этом, быстро убедившись, что система и так неплохо работает, сам Первый паладин предпочитал полевую жизнь, участвуя практически во всех значимых операциях и лично приложив руку к истреблению колоссального числа нежити, демонов, великанов и культистов.
После его «вознесения к Инносу» архонты не будут столь драчливы, а потому возрастет роль магистров – ближайших советников архонтов, отвечающих за те или иные направления. Скажем, один магистр держал под контролем ситуацию с орками, другой вычерчивал на карте последовательность уничтожения вампирских притонов, третий – нес личную ответственность за сокращение популяции дэвов и демонов, четвертый – личным врагом считал каждого некроманта, вычисляя по данным разведки расположение их баз… Магистров редко было более восьми, но еще реже – меньше.
Хотя в поздние века добрая треть магистров гибла в боях, ибо штабной работой ограничиваться они не собирались, основными полевыми командирами считались все-таки не они, а подчиняющиеся им аристы. Названные то ли в честь имени вождя, то ли сокращенно от аристократов, это были, по сути, те самые рыцари, на которых опирался Аристисабаль в первые десятилетки. Кроме чисто боевых умений, от аристов требовалось безукоризненное исполнение кодексов благочестия – они служили примером в мирной жизни и были истинными комбатами в бою. Именно аристы не имели права отступить, пока хоть один живой или мертвый паладин оставался в пределах досягаемости врага, и немало из них полегло, прикрывая отход соратников, но зато имя каждого героя было выгравировано в Зале Священного Огня.
Следующий пласт бойцов делился уже по специализациям, но, как правило, все они – хоть кавалеристы, хоть диггеры, хоть пехотинцы – гордо носили дефолтное название паладинов. Они не считались рядовыми (удел послушников) и могут быть сравнены с сержантами, ведь воины, ниже этого звания – в бою не участвовали.
Что касается религиозно-волшебного сегмента ордена, то там иерархия была еще проще. Священниками и священницами считались жрецы Огня, занимающиеся мирными и бытовыми ритуалами. Магами и волшебницами – те, кто был способен приносить пользу в бою, причем дамы специализировались исключительно на лечении, а мужчины – на боевых заклятиях. Впрочем, лечить друг друга и себя молитвами обучались и сами паладины – благодаря тесной и довольно прямой связи, которую удалось наладить с Инносом и его энергетическим доменом, это получалось вполне неплохо.
Немного особняком стоят капелланы – лидеры капелл: структурных ячеек религиозных служителей . В обязанности капелланов входило непременное личное участие в любом бою, в котором сражаются их подопечные, а главное отличие от остальных жрецов или магов заключалось в том, что капелланы были погружены и в социальную жизнь. Именно они были голосом всего религиозного сегмента на военных или общественных собраниях магистров и аристов.
***
Одним словом, структура ордена отличалась одновременно и продуманностью, и простотой, что позволяло содержать всю махину в завидном порядке. О двух же других китах будет сказано меньше. Не потому, что менее значимы – просто за ними хвостом не прицепилось ничего подробного.
Строгий кодекс чести, введенный в ордене, был призван удерживать каждого паладина в рамках правил. Орден прицеливался на роль общественного защитника, а потому каждый его отдельный элемент был обязан сохранять повышенную терпимость, дабы из защитника не превратиться в обидчика. Понятно ведь, что в поединке с паладином не у многих жителей востока будет шанс победить, а значит, нужно смотреть на все мирские поступки и слова с великодушной улыбкой. С веками это, правда, трансформируется в снисхождение – немногим было дано столько добродушия, сколько природа выделила первому архонту. Тем не менее кодекс чести ограждал обычный мирняк от произвола сильного (коими паладины, безусловно, являлись), ведь покалечить или убить того, кто изначально более слаб – считалось грубым преступлением против чести.
Кодекс, само собой, учитывал не только это. Правила поведения в бою, при ранении, при разведке, при оскорблении ордена или Инноса, после боя (мародерство, например, строжайше запрещено); способы восстановления чести, если вдруг дал слабину; требования к одежде и бытовому самообеспечению… Все это завязывалось на чести, которая становилась, пожалуй, главным параметром авторитета паладина среди соратников. Кое-кто в будущем попытается скользить между правилами кодекса , но подавляющее большинство примет их как данность. И, честно говоря, это многих превратит в зануд, очень далеких от паладинов первых поколений, которым сам их архонт регулярно напоминал, что кодекс – это ориентир, а не оковы, и ведь говорил он тогда о кодексе, насчитывавшем раз в пять меньше правил, нежели его раздутый любителями уточнить да пополнить аналог времен МП.
Если кодекс чести защищал людей от паладинов на частном уровне, то принцип Служения Свету – на глобальном. Аристисабаль не был юн, когда создавал орден, а потому прекрасно понимал, что если тот с годами наберет силу, то непременно окажется перед искушением поучаствовать и в социальных играх. Распад империи продолжался, сегменты все уменьшались, превращаясь в систему независимых полисов, и на этом фоне орден, объединяющий несколько тысяч бойцов (в перспективе, конечно же) – становился бы самой мощной региональной силой. Так, кстати, и произойдет, и кто знает, устояли бы архонты будущего, осознав, что в их силах подчинить своей власти весь Фриланд?.. Спасибо стальному принципу Служения Свету, раз и навсегда поставившему паладинов вне каких-либо общественно-политических структур. «Наше дело – сражаться против порождений темных сил, а города, союзы и страны пусть занимаются своими делами». Понятно, что на частном уровне нормальный патрульный  паладин обязательно защитит крестьянку от собак, а торговца от разбойников, но вся эта помощь была ситуативной, и втягиваться в борьбу с бандитами орден считал ниже своего достоинства. Впрочем, если случай очень уж явно требовал вмешательства – арист или группа паладинов могли попросить у магистра разрешения зачистить логово вконец обнаглевших от безнаказанности зверей или людей, их напоминающих.
Паладины сохранят исключительно религиозную направленность своего ордена и устоят от искушений придать ему еще и социальный характер. Возможно, не только из принципа, а еще и потому, что до самого МП на востоке будет генерироваться достаточно мистической мерзости, не позволяющей паладинам отвлекаться от самых прямых своих обязанностей.

Экипировка паладина – предмет зависти или восхищения большинства обывателей. Но не стоит забывать, что это, по сути – и все, что у него есть.
Тут и добавить особо нечего. О знаменитых бесстрашных конях-огненосцах, прочных латах или мечах из харалужной стали – можно прочитать или в статье «Оружие и доспехи», или в «Святой стали». Здесь же отметим лишь тот факт, что в приготовлении паладинов к сражениям очень неплохо взаимодействуют ремесленный и магический сегменты ордена. На доспехи, и оружие накладываются чары, кони выращиваются специальными методами, с применением магических ритуалов и молитв (которые в случае с паладинами – очень близки магии и культизму), да и сами паладины при посвящении проходят ритуал, который наделяет их кровь особыми свойствами, защищающими от укусов большинства вампиров или ритуалов многих некромантов…

В 13-м веке в ордене возникли серьезные разногласия, приведшие к его расколу на две части.
Об этом событии скорее в книге Огня можно узнать, нежели в «Святой стали», хотя и там есть информация, посвященная расколу. Просто теперь в одном издании одни правки, а в другом – другие, и виноват, разумеется, исключительно оппонент.
Если верить изданию ордена, базирующегося в Консоле, то неправ получается магистр Пеласг, нарушивший святость единства братства из-за личных амбиций и желания стать архонтом. Этот негодник смутил своими речами большинство аристов, основной костяк паладинов и увел их в деревушку Тиамат, где имел наглость за несколько лет отгрохать целый каменный городок.
Претензии паладинов Тиамата выглядят более обоснованными, хоть и недоказуемыми. Архонт Консоля, престарелый Сфенел обвиняется в попытках изменить саму концепцию ордена. Вроде как Сфенел замахнулся на весь восток, решив превратить орден из единого стержневого братства в сеть паств, которые располагались бы в каждом крупном городе Фриланда, постепенно накинув на всю эту обширную область границы Архонеста (как называлась область, находящаяся под прямым ведомством ордена ). Пеласг же выступал против такого шага, приводя не только классический довод незыблемости Устава и принципа Служения Свету, но и чисто рациональные аргументы. По его словам, рассредоточенность, без сомнений, нарушила бы единство братства, заставив паладинов в конце концов скатиться до уровня городской стражи.
То, что к МП Сфенел решится-таки начать наводить порядок и в социальной сфере, найдя надуманный повод объявить войну скифскому центру Тагимасаду – косвенно подтверждает претензии Тиамата. Для охвата всего Фриланда требовалось ослабить другие региональные центры силы, среди которых скифы вполне выделялись, подходя также на роль ложной угрозы, защитив от которой, можно было бы начать ползучую оккупацию ближайших городов. Впрочем, не исключено, что старик просто стал неадекватен или им манипулируют помощники, решившиеся на собственную игру.
Как бы то ни было, раскол ордена принес и немало пользы. Во-первых, в Тиамате удалось построить действительно толковую цельную базу, выгодно отличающуюся от рыхлого Консоля, в который пришлось встраиваться постепенно и без малейших признаков гармонии. Во-вторых, удалось войти в тесный контакт с местной гильдией магов Воды, начавшей готовить часть собственных кадров в пользу ордена. Ну, а в-третьих, испытывая острое желание доказать недавним соратникам свое лидерство – паладины обоих орденов принялись с такой интенсивностью зачищать земли от новых волн нечисти, что сбили чуть ли не все планы лидеров Легиона пустить-таки именно здесь корни, устроив в предгорьях Драконьего хребта плацдарм для грядущих в Рагнарек вторжений.
К МП настроения в обоих орденах близки к примиренческим. Все это время паладины отлично держали себя в руках, избегая личных конфликтов, так что новых поводов обижаться ни у кого не было. Другой вопрос, что внутри консольского ордена есть организованные силы, твердо сопротивляющиеся воссоединению. Так что пока у каждой половинки – свои планы. Консоль, как и говорилось, зачистив от нежити предгорья, обратил взор на скифов, а Тиамат ищет способы в очередной раз снести огромный лагерь орков Улу-Мулу. И обе задачки непросты – орков били столь же регулярно, сколь регулярно они возрождаются, но на этот раз зеванули удобный момент, и теперь штурмовать укрепленную болотную твердыню силами лишь Тиамата – очень рискованно. Попытка же переться в горы и нападать на Тагимасад, защищенный несколькими тысячами скифских луков – и вовсе дурость.
Что из этого всего выйдет – будем искать на страницах книг.
К оглавлению

Ведруссы: филиал Золотовечья
Ведруссия – детище богини Лилу, решившей воссоздать на севере материка модель цивилизации Золотого Века.
За время развития Гипербореи титанам и богам не единожды приходила в головы ностальгическая идея создать где-нибудь колонию, которая жила бы по принципам Золотого Века. И, как минимум, дважды доходило до реализации: с подобной задумки начинался путь эльфов, таковыми были первые планы на северную колонию, названную Расеей. Но в какой-то момент и там, и там с выбранного пути сворачивали: эльфы увлеклись Серебряной ветвью, да и изначально уже несли в себе отпечаток диалектики, а Расея, привлекшая столь многих ярких личностей с разными планами и чаяниями – за несколько веков сильно синхронизировалась с Гипербореей, превратившись из филиала Золотовечья – в пространство свободного творчества демиургов.
Тогда за дело взялась Лилит. Она уже явила свой дневной образ – милой богини любви и весны Лилу, и теперь была рада укрепить понравившуюся ей ипостась делами. Очень всерьез искушаемая Люцифером, Лилит очень нуждалась в точке опоры и нашла ее в Золотом Веке – самом гармоничном периоде в истории Вендора. Видя, что ниша, благодаря уходам Эльфии и Расеи в сторону, вновь опустела, Лилу решила лично заняться воссозданием модели Золотовечья на севере континента – восточнее Расеи.
Лилу в Гиперборее любили и уважали, поэтому на ее зов откликнулось немало семей и одиноких мечтателей, желающих вкусить жизни по идеалам чистой образности. Потянулись переселенцы и из Расеи, слегка разочарованные технологическим креном, наметившимся в этой колонии… Одним словом, хоть Лилу и начинала с нуля, последователи у нее появились сразу.
Некоторым богам в их трудах демиургов мешало почему-то навязчивое для многих стремление непременно вплетать в свой будущий народ каких-нибудь аборигенов. Это, конечно, выглядело благородно и обеспечивало массовость, но нет сомнений, что «чистая» колония – состоящая из одних только гиперборейцев – куда быстрее расцветала, нежели субстрат синтеза колонистов и местных дикарей… И вот Лилу в данном случае решила избрать путь наименьшего сопротивления, поэтому опиралась исключительно на продвинутых гиперборейских помощников.
Это позволило оперативно создать внушительный стартовый задел, который и стал фундаментом для дальнейшего развития колонии, получившей название Ведическая Родосия  и на полтора тысячелетия ставшей главным ковчегом-магнитом для всех почитателей идеалов Золотого Века в их чистом виде.

Так называемая «чистая» образность – выделяла Ведруссию из числа других центров, ориентированных на духовный путь развития.
О том, чем чистая образность отличается от магии, мы немало говорили в книгах и тематических статьях, так что здесь обойдемся самой краткой формулировкой. Во времена Золотого Века люди, как и титаны с богами, обладали способностью активно работать на всех тонких планах. Не было нужды, скажем, строить дом из камня или дерева – достаточно было включить фантазию, и во всех подробностях нарисованный в тонких планах образ – получал материальное воплощение благодаря теснейшей связи между планами, обеспечиваемой Энергополем. В общем-то, работала материализация и без Энергополя, но благодаря ему отклик ускорялся до предела, позволяя игнорировать инерцию перехода энергий в материю. Грубо говоря, образ отражался во плоти чуть ли не в режиме реального времени.
Когда Энергополе начало слабеть – такого эффекта стало достигать все сложнее. Причем образность как талант плести комплексные  узоры могла оставаться на том же уровне, но теперь воплощалось все не сразу и уже не без искажений. Усугубило проблему то, что во время Титаномахии и Большого Сдвига погибло большинство жителей Золотовечья, и новые поколения достичь уровня образности дедов и родителей – уже не смогли. Тогда-то и обратились к технологической стороне взаимодействий с миром, заключавшейся в прямом воздействии на материю. Поначалу это шло на стыке с образностью, и та же Гиперборея долго двигалась по синкретическому пути, однако затем все же встала на технологические рельсы, видя в прямом взаимодействии с материей более оперативный отклик.
Одним словом, мечты мечтами, а реальность к моменту создания Ведической Родосии (в Ведруссию это перельется где-то к эре богов) навевала большие сомнения в том, что повторить принципы бытия Золотовечья вообще возможно. Энергополе работало со сбоями, а даже самые преданные дивному прошлому гиперборейцы по уровню образности были весьма далеки от своих предков.
Лилу это прекрасно понимала, поэтому изначально настраивала подопечных: им придется адаптироваться к современным реалиям и воссоздавать Золотовечье в усеченном варианте. Технически еще можно было материализовать дом, но это требовало бы долгой и утомительной работы сознания. Так зачем тратить время на это, если дом можно построить и из доступных материалов? Род-Отец вручил своим детям плод собственного образа, и игнорировать его было бы проявлением гордыни. Главное в данном тезисе – вовремя остановиться, и ведруссам, в отличие от большинства собратьев – это удалось. Они встроились в материальный мир, но не стали его эксплуатировать, сохранив принцип минимального прямого воздействия на материю. По сути, чуть ли не единственным исключением стали как раз дома, которые строили из глины, соломы или деревьев, готовых послужить жильем обратившихся к ним за помощью людям. Причем руками возводили только каркас, а уже все многочисленные детали интерьера постепенно добавляли путем материализации. Все остальные предметы нехитрого быта: от одежды до инструментов для возделывания земли – могли создавать образом.
Другое дело, что редкий ведрусс за свою долгую жизнь обходился без практики прямого труда. Пускай острой необходимости в этом не было, но чисто для обогащения личного опыта девушки плели одежды и украшения, а парни возводили беседки и лавки – да что угодно могли делать руками, лишь бы это не нарушало гармонию окружающего пространства. Излюбленным же способом творения станет «тонкая лепка»: когда мастер или искусница, взяв за основу материальный предмет (камень, кусочек коры, веточка, листок, волосок – по желанию) – меняет его структуру с помощью образа, превращая во что угодно и наделяя нужными свойствами .
За века принцип почти не изменится, и, если взять все объекты Ведруссии любого периода, процентов тридцать из них было соткано чистым образом, процентов пять – сделано одними руками, а все остальное – «тонкой лепкой». Правда, с учетом продолжающейся стагнации Энергополя, теперь на каждую поделку уходило гораздо больше времени, но его ведруссы тратили охотно, ведь для них труд оставался своеобразным диалогом с Родом – когда монахи дзен-буддисты посетят Ведруссию, они будут поражены уровнем связи с Творцом (Вселенной), достигаемой местными жителями во время труда, который и для самих монахов дзен считался крайне важным принципом постижения истинной реальности.
К чести ведруссов, сам уровень образности они не уронили. Воплощать фантазии стало на порядок сложнее, но зато ничто не мешало творить сами образы, оставляя их на тонких планах для других. Собственно, и между собой ведруссы общались не столько словами, сколько образами, обмениваясь комплексными рисунками, которые собеседник без труда считывал.
И в этом – одно из важных отличий от тех же эльфов, которые куда больше развивали сам язык, вместо того чтобы с ведрусским усердием с младенчества развивать в детях искусство образности. Что эльфы, что жители Аркадии – жили в гармонии с природой, но именно образности им и не хватало, что заставляло плавно скатываться во вполне материальные отношения с миром: строить корабли, луки, доспехи и постепенно – все остальные мелочи. И это не потому, что эльфы хуже или глупее – их ведь и создавали как хранителей древних ценностей, но хранителей – уже адаптированных под будущие реалии, когда для передачи опыта скатившимся в голые технологии людям пригодится не образ, а слова, не веточка-меч, а лук и стрела, не образное плетение или тонкая лепка, а мастерство резьбы и плетения волос единорогов с присыпкой из пыльцы фей…
Аркадия же окажется слишком аскетичной – ее жители, изначально лишенные фундамента образности, могли имитировать поместный уклад ведруссов, живя в гармонии с природой, но были, положа руку на сердце, не настолько развиты что духовно, что культурно, что эстетически, и под натиском соседей не устояли . И в этой неудаче ничьей вины искать не нужно – у Артемиды, создававшей Аркадию, под рукой был лишь довольно диковатый народец, а не гиперборейские переселенцы, обладавшие, кроме прочего, еще и очень развитым чувством прекрасного, которое и за тысячу лет, прорастая из поколения в поколении, не скатится в оборванный лесной аскетизм. Будут, разумеется, встречаться ведруссы, слегка подзабывшие о форме в поисках содержания, но большинство сохранит вкус и самоуважение, продолжая выглядеть безупречно.

Основной структурной единицей Ведруссии – является поместье, ориентированное на род.
Если вынести за скобки экспериментальный синкретический центр Аркаим, то в Ведруссии нет никаких аналогов города или даже деревни. Это чисто поместный край, состоящий из нескольких тысяч родовых поместий, очень условно объединенных в подобия скоплений, но полностью автономных. К поместью относится немалый участок земли (1-7 га), как правило, удивительно гармонично сочетающий рощицу, водоем, полянки, кусты, грядки, пасеку, родник, беседку, небольшой ландшафтный каскадик (по желанию, разумеется) и что-нибудь еще на вкус жильцов. Дома, в отличие от знакомых нам принципов, не являются центром поместной композиции, и по очень простой причине – в течение трех сезонов домом ведрусса является все поместье, и лишь зимой дом начинает оправдывать свое существование, благодаря умелой системе отопления не только согревая жильцов, но и выполняя функции теплицы для части растений. По идее, образной силы ведруссов хватало, чтобы внутри поместья круглый год было тепло, но в том и суть этого народа, что к высшим законам он относился с подчеркнутым уважением: «если сменяются времена года – значит, такова воля Рода, и не нам ей противиться!».
На территории одного поместья могло проживать разное число людей, но обычно все укладывалось в довольно простой алгоритм: дедушка, бабушка, папа, мама и пара-тройка детей. Способные заниматься «образным плетением», ведруссы могли планировать свою семью заранее, еще до зачатия создавая прообраз будущего ребенка, под который и притягивалась нужная душа. Старший сын программировался как наследник поместья, дочь, вырастая, уходила в родовое гнездышко мужа, а опциональный третий ребенок плелся из родительских чаяний на освоение новых пространств края и, находя пару – отправлялся создавать новый уютный уголок. На первых порах ведруссы чаще всего рождали трех-четырех детей, чтобы расширить Ведруссию до разумных пределов, но затем стали ограничиваться двумя-тремя, дабы не спровоцировать проблему перенаселения. Благодаря мягкому контролю рождаемости  Ведруссия за полторы тысячи лет не вышла за пределы изначально очерченной Лилу территории, и это при том, что практически каждый изначальный род не был прерван, а переселенцев поместный край принял предостаточно.
В статье об эльфах мы упоминали ведрусскую концепцию существования, и уместно будет ее привести с минимальными уточнениями. «Ведруссы жили сразу в двух точках равновесия. Одна – это вселенское единство с Родом-Творцом, включающее в себя все народы и все сущее вообще. А другая – это сплетенный воедино узор из родовой идентичности и небольшого кусочка родины – природного воплощения Рода. Сразу 4 слова с корнем «Род» в одной строчке – отражение прочной завязки ведруссов именно на том понимании Творца, которое воплощено в роде, природе и родине».
Это важное отличие. Если эльфы жили в своеобразной лесной коммуне, то ведруссы действительно привязывались к родной земле. Во избежание зацепок, с малых лет пояснялось, что собственность – это не столько права, сколько ответственность, и каждый ведрусс жил в собственном филиале Рая, осознавая, что только от него зависит, насколько близко к гармонии самого Рода-Отца подойдет доверенное ему материальное воплощение то ли крошечной части самого Творца, то ли его образа. Но пантеистами подопечных Лилу не назвать – они, может быть, даже избыточно выпукло представляли себе личностно выраженного Творца, пусть и отдавая себе отчет, что на самом деле Его истинная суть крайне далека даже от самых тонких Его образов, пойманных или сплетенных ими самими.
Ведруссы использовали два способа общения с Творцом . Первым были личные «беседы» – редко словесные, чаще – чисто образные. И, неготовые воспринимать Рода как «вечно занятого» чисто стратегическими делами генерального директора, считали пришедшие словесные или образные ответы прямым и личным ответом самого Отца. И это, повторимся, не из-за наглости или самоуверенности, а в результате глубокого убеждения: Род настолько совершенен, что способен одновременно общаться с бесчисленным множеством своих детей. Это легко подтверждается, ведь в беседах с самым примитивным чужеземцем ведруссы используют ровно ту же формулировку, в духе «если тебя печалит что-то – спроси у Рода совета, а Он – ответит тебе». Ведруссы, с подачи Лилу, верили, что Творец общается на частоте Любви, поэтому любые слова или образы – были лишь формулировкой, а сама связь обеспечивалась поддержанием высочайшего уровня душевной гармонии и любви. Собственно, многие восточные медиумы именно к этому ощущению и тянулись в своих медитациях, но механизм общения ведруссов отличался тем, что сознание не отключалось, дабы не мешать, а и само тянулось на частоту Любви. И это еще одна принципиальная разница: ведруссы не отвергали свое сознание как примитивную систему управления земными делами, а возвышались именно сознанием, стараясь оставаться в нем даже во время самых высотных полетов души при общении с Родом или в светлейший миг слияния в Любви душ, создающих новую жизнь. Получалось, впрочем, не всегда – ведь на такой частоте способно полноценно работать сознание лишь самых развитых и светлых душ, и даже как мало кто подходящие под это определение ведруссы – из пиковых состояний сохраняли в памяти лишь пронзительно яркие искорки впечатлений.
И ладно! Ведь лакомством для памяти оставались воспоминания от основной части бесед или слияний, когда сознание парило на уже восхитительно прекрасных подступах к абсолютной Любви. Эта Любовь многослойна, и на любом своем этаже превосходит любые иные ощущения, которые только может подарить Бытие. Если человек способен летать, то он будет восторженно нестись над облаками, едва ли печалясь, что летит не метров на сто выше…
Кроме того, ведруссы построили свою жизнь так, что для них полетом стало едва ли не любое действие. Это и был второй способ общения с Отцом – путем взаимодействий с Его материальным воплощением (подарком): землей и ее плодами. Глубоко засеивая в своих подопечных эту концепцию, Лилу осознанно уравновешивала духовность народа, создавая гармоничную парадигму всестороннего постижения Бытия. Не удивимся, если и Миэлла с ее интегральной йогой, и первые дзен-буддисты – именно в Ведруссии пришли к пониманию важности реальности. Дальний восток в погоне за духовностью очень долго пренебрегал реальностью, и с большим опозданием придет к признанию ценности именно земной жизни, к которой всегда уважительно относились ведруссы, считая проявлением Отца. Именно это и пытались донести до других народов странствующие волхвы. Ведь было понятно, что образные способности ведрусского уровня (где они развивались с малых лет) за пределами поместного края уже считались даром , поэтому образная часть уклада ведруссов как пример другим не годится. Вот и пытались передать земную сторону уклада, поясняя, что все сущее – подарок Отца, и любое действие – это общение с Ним через плоды Его: разрушая проявления природы – ломаешь подарок Отца, заботясь и принимая – радуешь.
Но людям тяжело было понять и эту адаптированную версию. Тем более что в таком виде она все же получалась неполной. Это у ведруссов, веками лепивших свои поместья с помощью образов, так все устроено теперь, что прокормиться можно – вообще не напрягаясь и не работая на земле, а лишь в кайф с ней взаимодействуя. Модель жизни ведруссов – прекрасна и полна гармонии, какой, пожалуй, нет нигде в Вендоре. Однако этот оазис имени Золотого Века – остался слишком далеко в стороне от пути, по которому пошла основная часть Вендора.

Ведруссы очень монолитны и дружны, несмотря на относительную удаленность поместий.
Практика показывает, что во многих случаях как раз именно относительная удаленность – гарант хороших отношений. Имеющие вдосталь личного пространства, не обеспокоенные действиями соседей (условием принятия переселенцев было соблюдение ряда ключевых принципов), ведруссы очень хорошо относились друг к другу. Благодаря умелой организации поместий и проверенной веками технологии выращивания плодов – добыче еды жители Ведруссии посвящали ничтожно мало времени, а потому с его (времени) дефицитом знакомы не были. Конечно, весомая его часть была посвящена развитию образности, владению которой, как уже упоминалось, обучали с малых лет, но оставалось все равно много, и свободное время с удовольствием тратили на общение.
Календарь ведруссов был щедро заполнен праздниками, посвященными различным событиям и явлениям. Праздники урожая, дни меда, кедра, родников, орехов, птиц, белочек – кого и чего угодно, разбавлялись событийными встречами: на обряды венчания, на игры ищущих сердец, на первые откровения отроков … Все эти мероприятия проходили в дружной атмосфере, и строгих правил практически не было – каждый раз сердце подсказывало наиболее оптимальный сценарий действа, не позволяя никакому явлению перейти в разряд традиции. В этом и отличие ведической культуры от языческой. Если на той же Руси, повторяя многие из ведрусских явлений, постепенно теряли истинное понимание (знание, ведание) их сути, превращая в обрядовую последовательность «слепых» действий , то здесь каждое действие продолжало сохранять осмысленность.
За все время существования Ведруссии, ей не пришлось ни с кем воевать. Во-первых, Лилу с дивной прозорливостью выбрала место – лежащий вдали от всех поместный край попросту не вызывал искушений. А во-вторых, в случае угрозы – ведруссы действовали максимально оперативно и сплоченно. Когда кочевые народы приблизились к нарочно оставленной буферной лесной зоне, попытки конных налетов имели место. Но если один волхв был способен силой могучего образа или призыва к природе рассеять ураганным ветром сотни две всадников, а десяток жителей поместий – направить в нужную точку огромный рой пчел, то можно представить панику агрессоров, когда противостоять их атаке выходил десяток волхвов и сотня ведруссов. Кочевники быстро все осознали и после первых же эпических неудач зареклись заходить в буферную зону. Они видели, какие усилия противник прилагал, чтобы по максимуму избежать жертв среди нападавших, и не рисковали больше проверять, что же будет, если эти странные колдуны перестанут сдерживаться или, не дайте боги, и вовсе осерчают…

Среди поместного края особняком стоит каменный городок Аркаим, а по всей Ведруссии рассыпаны каменные же структуры, называющиеся дольменами.
В структуре Ведруссии существует один элемент, отсылающий нас то ли к фракталу, то ли к символу Инь-Ян. Лилу создавала свой ведический оазис как ковчег золотовечных ценностей в мире, пошедшем по пути технологий. При этом внутри оазиса был сотворен ковчег уже технологического пути… Сложно сказать, была ли это перестраховка на случай гибели всего Вендора, кроме Ведруссии, или же очередная попытка некоего синкретизма. В любом случае, Аркаим на удивление гармонично вписался в ведический поместный край, еще более точно сбалансировав единый центр тяжести всей Ведруссии.
Некоторые считают большим достижением тот факт, что Аркаим не стал, подобно Каменному Ободу у эльфов, альтернативным центром силы, генерирующим альтернативный же взгляд на мир. Нам же кажется, что он не мог таковым стать уже хотя бы из-за существования Руси. Именно туда изредка уходили те, в ком просыпался зов иного взгляда на мир. И Аркаим в данном случае служил двойным порталом между западной и восточной парадигмами. Этот небольшой образно-ремесленный центр был зачастую первым шагом для русича, раздумывающего, не уйти ли жить в поместье, и для ведрусса – пытающегося раскрыть в себе технологическую искорку.
В том и кроется еще одна из причин исключительно положительной роли Аркаима в жизни Ведруссии, что этот центр не был лишь цитаделью технологий. Здесь царил дух слияния обоих путей развития и познания мира. Волхвы общались с инженерами, пасечники с ремесленниками, ведуны с летописцами… Спорили редко – чаще делились опытом. Сама атмосфера городка вселяла добродушное отношение к противоположным убеждениям.
Для ведруссов Аркаим был полезен уже напоминанием им: за пределами поместного края живут совсем иначе. Своеобразный музей технологий, он знакомил их с другими путями познания Бытия, воспитывая уважение и понимание к ним и тем, кто шел по этим путям. Пожив в уютных каменных домиках, расположенных во внешнем кольце, ведруссы лишний раз убеждались, что до уюта поместий тут далековато, начинали ценить то, что имели, одновременно с этим признавая, что путь к Отцу – шире, чем им казалось.
Гости Ведруссии, в свою очередь, знакомились с моделью технологического уклада, не идущего вразрез общей гармонии. Аркаим осознанно возводился чисто технологическим путем, без какой-либо образной помощи, чтобы показывать, насколько просто жить ведическим укладом и вне поместного рая. В этом смысле пример получился более доступным, нежели в случае с Менаоном – слишком идеальным полисом, чтобы его можно было брать за образец. Жаль, что очень уж далеко расположенный от большинства центров цивилизации, Аркаим особенной популярности не снискал, и не в силах посещавших его энтузиастов было полноценно реализовывать приобретенный опыт уже у себя на родине. Впрочем, в том, что у тысяч людей, живущих даже в самых технологически жестких уголках Вендора, сохраняются элементы ведического мировосприятия – заслуга и Аркаима, причем очень немалая.
…Что касается дольменов, то об этих постройках изрядно говорится в других статьях и книгах, поэтому можно совсем кратко. Желая подольше сохранять ауру отзывчивости к образности и компенсировать ослабление Энергополя, некоторые волхвы решались оставить народу свою богатую энергиями душу. Они складывали из мегалитов маленькие домики, в которых и почивали. Идея быстро развилась, и дольмены стали ставить на точках геомагнитных разломов, чтобы земная энергия, накапливаясь в кристаллическом каменном каркасе и пропитываясь энергиями души волхва – затем направлялась к людям. Для этого и создавались круглые отверстия, чтобы энергия направлялась горизонтально – в нужную сторону.
Подобных трансформаторов-фильтров волхвы оставят немало, в том числе, и за пределами Ведруссии. Наблюдая за Вендором, они с тревогой осознавали, что той гармонии, которую излучает в единое поле Ведруссия – недостаточно для компенсации негатива, испускаемого куда более агрессивными народами. Мессианской идеи, в отличие от эльфов, в ведруссов никто не закладывал, однако те и сами понимали, что нужно действовать. При жизни они ходили по далеким городам и селам, стараясь ненавязчиво знакомить народы с ведической картиной мира, делясь знаниями и конкретными секретами оптимального взаимодействия с землей. А после смерти – продолжали излучать светлую энергию от своего дольмена, с великодушной грустинкой поглядывая на тех, кто завершал их миссию, решив, что такие хорошие камни отлично подойдут для свинарника…
***
Ведруссия оказалась блестящей репликой Золотовечья, адаптировавшись к куда более сложным реалиям эры богов. Она не могла стать примером для пошедшего по технократическому пути мира, но с миссией ковчега и камертона справилась. С первой – получше. Как ни крути, а вопиющая разница в глубине миропонимания между жителями самой Ведруссии и теми, кому она могла бы стать камертоном ведической культуры – это полностью подтверждает. Возможно, Лилу, до самого МП, кстати, продолжавшей оставаться для ведруссов милой и обожаемой наставницей, стоило заложить колонию поближе к средиземноморью, чтобы не быть совсем уж на отшибе. С другой стороны, кто знает, как повлияло бы соседство агрессивных технологентов на поместный ведический край. Вдруг образов и пчел не хватило бы, чтобы отбиться от атак имперских армий, или назойливое влияние соседей за века исказило бы нравы и умы самих ведруссов , затягивая их в болото раздоров и недопонимающих мир взглядов?..
Так же Ведическая Родосия осталась одним из самых мощных и ярких излучателей света, радости и любви в тонкие планы Вендора. И расклад сил к неизбежному Апокалипсису без живущих на одной оси с Родом образных природолюбивых художников – мог бы оказаться куда более печальным.

К оглавлению