Моу-ша

  В тюремном блоке появился новый зэк. Китаец. Не могу отделаться от мысли, что я его уже видел где-то. Спрашиваю одного из "старожилов".
     - Ха-ха! - смеётся - этого китайца пару недель показывали по ящику как успешного бизнесмена, а теперь Испания решила, что он должен поделиться.
     Новичок спокойно бродил по двору, читал книги и общался с другим китайцем, который раньше сидел молча каждый день в одном и том же месте с книгой или газетой в руке и ни с кем не разговаривал. По одной простой причине: он говорил только по-китайски, а все европейские гоблины, что были вокруг него, по-мандарински могли сказать только "нихао". Хотя вру; я мог иероглифами написать моё имя, чем не замедлил похвастаться. Чан обрадовался и стал со мной здороваться.
     Теперь Чан мог поговорить со своим соотечественником Пингом и я был рад за обоих. Новичок и я обозревали друг друга, не делая попыток к сближению. Улыбки, "нихао" и на этом всё. Пинг с интересом глядел, как я запросто подтягивался 15 раз и делал другие доступные на тюремном дворе упражнения. Однажды подошёл и попробовал тоже подтянуться. Получилось полтора раза.
     - Не беда, - успокоил я его, - год назад я тоже мог похвастаться таким результатом. - Хочешь стать сильнее?
     - Хочу, - не подумав согласился Пинг. Разговаривали мы, разумеется, на испанском.
     И я начал его тренировать. Через три дня, с болью в мышцах, которая появляется в первые дни занятий, Пинг старался не попадаться мне на глаза, чтобы я не пригласил его.
     - Слабак, - сказал я ему, проходя мимо.
     - Я не слабак! - взбрыкнул Пинг, бросаясь за мной, - это ты неправильно тренируешь, потому что я чувствую... И вообще, у меня руки не для этого! Я привык чеки подписывать и купюры считать.
     Я деланно засмеялся.
     - Если бы ты имел сильные руки, то считал бы не купюры, а упаковки с купюрами.
     - Да я..., да у меня...
     Но я снова его останавливаю:
     - А ещё ты горбатый и плечи опущены, дышишь неправильно, ноги слабые. Ты что, не занимался ничем в детстве?
     - Как не занимался? Ушу и тай-чи, плаваю. И не горбатый я, а это метод соединения точки ЦИ с точками ИНЬ и ЯНЬ.
     - Это хорошо, - резюмирую я, - многие ещё и в Бога верят. Ты, кстати веришь в Бога?
     - Конечно верю! За это же не надо платить. Вот если бы я платил, то тогда бы подумал.
     Я всегда считал буддистов самыми продвинутыми из всех верующих. Мы долго и плодотворно поговорили в тот день и пришли к соглашению, что каждый человек должен делать то, что ему нравится, а не то, что его заставляют. Заканчивая беседу я сказал, что если китайцу захочется стать сильным и помолодеть лет на десять, то я нахожусь в свободном доступе.
     Пинг сдался быстро: сначала перестал гулять по двору, потом перестал читать на ходу. Читал, сидя за столом и, наконец, улёгся головой на стол, держа соответственно книгу боком. Клиент созревал.
     Он подошёл и, как это принято у настоящих бизнесменов, сразу сказал, что он согласен потерпеть ровно один месяц, если я буду выслушивать его мнения и ощущения. И мы снова начали упражняться. И снова, на третий день, Пинг был телом, которое болело во всех местах. Уловив симптом, что клиент опять готов улизнуть, я напомнил ему, что осталось всего 27 дней, что через полторы недели он будет улыбаться, вспоминая первые дни и что все дни, когда он будет заниматься, я буду учить китайский язык. Типа, посмотрим кто раньше сдастся. Пинг поиграл желваками и в его раскосых глазах появилось сожаление. Через час он принёс мне новую тетрадь.
     На первой странице было написано иероглифами. Первое слово я знал. Это было моё имя.
     Следующий месяц тюремного заключения прошёл для нас как неделя. Пинг рассоединил точки ЦИ, ИНЬ и ЯНЬ, развернул плечи, висел на перекладине почти минуту, подтягивался десять раз. А я сам прочитал то, что написано в моей тетради: "Владимир, говорить хорошо по-китайски - это невозможно!"
     И Пинг и я были довольны.
     Минул ещё месяц. За ним другой. Чан с интересом наблюдал трансформацию худощавого Пинга в атлета и интересного русского, выговаривающего всё больше китайских слов.
     - Чан, давай ты тоже будешь делать упражнения?
   - Нет мне нельзя. У меня проблемы с сердцем. Я потерял много веса...
     Разговаривали мы, разумеется, по-китайски. Я меряю его пульс. 96. Многовато. Прошу его пробежать по тюремному двору. Пульс скакнул до 140, но через две минуты стало 96. Так-так! Я тебя вылечу. И я начал, где уговорами, а где обманом, привлекать Чана к перекладине и гантелям. Он втянулся, ему стало нравиться. Стал чувствовать силу. Новые упражнения, правда, встречал в штыки: "не хочу, не буду, не хочу".
     - Ты не жалуйся! Будь мужчиной! - говорю я ему на чистом мандаринском в один из таких моментов.
     Чан остался с открытым ртом. Потом бросается к Пингу.
     - Ты слышал, что он мне сказал!?
     Инженер-автомобилист с трудом сознавал, что я его отчитал, как в Китае принято ставить на место хныкающих детей.
     - Да ты просто убийца! Убийца! (моу ша на китайском).
     К тому моменту, когда меня перевели в другую тюрьму, Чан делал упражнения, недоступные никому, а Пинг раздал всю свою фирменную одежду, которая стала ему мала и с удовольствием носил майки своего младшего сына, который на десять сантиметров выше папы и на двадцать килограммов тяжелее. И оба китайца стали бегать круги по двору.
     На новом месте я напрягся и впервые в моей жизни нарисовал пару сотен иероглифов на листе бумаги. Через две недели пришёл ответ.
     - "Чин-ай-те Владимир, тон-ци... Мы стали сильными и больше занимаемся с гантелями... Твоё письмо написано очень хорошо, мы всё поняли... Не с кем стало ругаться, не хватает тренера-убийцы... Скучающие по тебе все китайские товарищи".