Комбат

КОМБАТ

Комбат достал новую сигарету из пачки. Пачка была не обычно тонкой, как в прочем и сами сигареты. Модные, с какой-то кнопкой. До войны он таких не помнил, вернее сказать до войны он давно, как бросил курить и ему было все равно какие сейчас бывают сигареты. Пьезовая зажигалка мощно запалила кончик сигареты. Война научила, что зажигалку надо иметь только пьезовую. Ей не страшен ни ветер, ни сырость, ни грязь. Комбат затянулся и закашлялся. Сигаретный дым был, каким-то не правильным. Мягким и обволакивающим с привкусом ананаса. Легкие комбата словно бастуя с кашлем извергли из себя неправильный никотин, они требовали тот окопный табак.
С сигаретами на войне всегда было очень плохо. Если и привозили что-то из тыла, то обязательно «дери-горло». Каждая затяжка давалась с трудом, всегда переходя в кашель и сплевывание густой горькой слюны. Трофейные сигареты были не лучше, но главное, что в тех окопных сигаретах была, какая-то «табатская» правда. В этих же гражданских только обманчивая сладость и ненасытность. Дотянув сигарету до фильтра, комбат тут же закурил новую. Вот так курить не прерывно от сигареты к сигарете его научила война. Только там он давился тяжелым дымом и заходился в тяжелом кашле сменяя скуренный бычок на новый никотиновый снаряд. Тут же, в тылу, он словно задыхался, задыхался от неправильных сигарет, от неправильной жизни, от апатии и безысходности.
На войне все просто, пока у комбата тлеет огонек сигареты  у солдата есть надежда. А главное она есть у самого комбата. Когда пропала группа разведки, когда стрелкотня боя перебивается криками боли и отчаяния в эфире комбат курит. Курит раздавая указания и играя каналами на радиостанциях. Отправляя резервы в заведомо не равный бой курит. Матерится, улыбается, просит солдат, шутит и курит. Не курит только когда сам ведет своих в бой, когда надо личным примером пойти под минометный огонь. Тогда он, стиснув зубы тихо матерится о том, что надо было наплевать на правила и закурить. Потому, что пока комбат курит у всех есть надежда.
- «Что вы себе позволяете?! Уберите сигарету немедленно!», - над комбатом подбоченившись нависла дородная женщина.
- «Из-з-з-вините, прив-в-вычка», - комбат быстро затер пальцами огонек сигареты и спрятал недокуренный бычок в карман рубашки. Это тоже была привычка с войны.
- «Вы же офицер, хоть и бывший! Вы бы еще тут водку с горла хлебать начали!», - не унималась дородная женщина.
Комбат тяжело вздохнул, идея с водкой показалась ему весьма заманчивой. Он медленно поднялся и сказал: «Быв-в-вших не быв-в-вает».
- «Оно и видно», - нескрываемым раздражением ответила женщина и добавила: «проходите в кабинет, времени и так не хватает, и вы тут еще».
Комбат двинулся за женщиной, стараясь держать дистанцию. В нем хоть и было честных два метра роста, но перед женщинами он всегда не много робел. А в данной особе по мимо выдающихся внешних данных чувствовался стрежень чиновничьей важности и предельной занятности на службе народу. В кабинете женщина с трудом втиснула свои пышные формы в большое кожаное кресло и засопев носом стала перебирать весьма поистрепавшиеся бумажки комбата.
- «Та-а-ак, Алексей Анатольевич», - сказала чиновница, перебирая бумаги по второму разу: «В чем собственно у вас вопрос?»
- «Так там в-в-все написано. Мне необходимо оп-п-перацию…»
- «Да, да, да. Это я все прочитала», - перебила комбата женщина и пытаясь поудобнее устроиться в кресле снова заскрипела креслом.
- «От меня-то вы что хотите, Алексей Анатольевич, я операции не делаю», - спросила она.
Это был далеко не первый кабинет комбата за последний месяц, и он уже научился сдерживать свои эмоции и разговаривать с чиновниками, как с детьми малыми.
- «Мне необходимо оп-п-перацию сделать. Мне отказыв-в-вают, так как я не в-в-военнослужащий. Я был добров-в-вольцем на в-в-войне и получил ранение. В бумагах в-в-все написано».
- «Я читать умею, Алексей Анатольевич. Ко мне какой вопрос? Вы не военнослужащий и поэтому вам не делают операцию в военном госпитале, а в гражданской больнице такого просто не делают. Я узнавала, глав. врач так и сказал, что у его мед. персонала нет такой компетенции».
- «Я же в-в-воевал. У меня награды, ранение я же не дома на див-в-ване получил».
Чиновница тяжело вздохнула и продолжила: «Вы на войну пошли воевать добровольцем. То есть добровольно, сами так решили, без принуждения».
- «Н-н-нет. Меня в в-в-военкомате попросили, сказали надо помочь».
- «Ну так и идите в военкомат».
- «Я там был, меня к в-в-вам отправ-в-вили. В-в-вы же нам гов-в-ворили, когда пров-в-вожали на в-в-вокзале, что в-в-всем поможете, что гордитесь, что в-в-все для фронта…»
- «А я и не отказываюсь, мы между прочим и стельки собирали, и письма детские на фронт. Вы мне тут не попрекайте, вы хоть знаете, как нам тяжело?!»
Комбату очень хотелось закурить, тех фронтовых, чтобы выдохнуть горьким дымом в свежий кондиционированный воздух кабинета, чтобы хоть так, не на долго оставить о себе след в памяти чиновницы.
- «Мне, что делать?», - спросил он.
- «Что делать… Вы уверенны, что вам нужна операция?»
Комбат хотел было уже потянуться рукой и потрогать ту часть головы, где отсутствовала кость черепа, вдруг все заросло? Но постоянное пульсирование тонкой болевой ниткой четко очерчивало мягкий провал в голове. Он повернулся на три четверти, чтобы чиновница могла получше рассмотреть последствия осколочного ранения в голову.
Как только ее взгляд наткнулся на огромный кривой шрам, под которым четко прорисовывалось отсутствие кости, как будто кто-то ложкой черпанул не много головы под кожей ее лицо позеленело.
- «Шрамы украшают мужчину, между прочем», сказала она, уткнувшись взглядом в бумаги комбата.
Комбат молча повернулся к двери.
- «Алексей Анатольевич», - в голосе чиновницы появились человеческие нотки: «я все понимаю, и что операция вам необходима и в кратчайшие сроки, и что все это не по-людски. Но законодательство не позволяет вас оперировать. Нет у нас такого статуса доброволец. Я честно даже узнавала сколько стоит такая операция в Москве, но это очень дорого. Нет у нас таких денег. Вы не теряйте надежду я уверена, что скоро все изменится и к добровольцам будут относиться, как с военным. Надо только подождать…»
Комбат ничего не ответил. Он не много улыбнулся, оказывается, как человеку мало надо, не много человеческого сочувствия и понимания и на душе становится легче. Он вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Этому он тоже уже научился за долгие хождения по чиновничьим кабинетам. Уходить ни с чем, но аккуратно.
На крыльце он снова закурил и еще подумал, что идея дородной женщины про водку из горла не так уж и плоха. Еще бы найти нормальных сигарет и тогда ждать, и надеяться будет сподручнее. Потому, что пока курит комбат у всех есть надежда, даже у него.