синдром адели

синдром адели — не любовная лихорадка, способная пройти бесследно спустя время. это идея. это слепое поклонение. любовная аддикция, схожая с наркотической. это не может быть любовью в ее истинном понимании безусловного чувства — болезненный микс зависимости и желания обладать, который, спустя короткий промежуток времени, способен вознести на вершины высшего безумия, когда каждый атом твоего тела сжимается до неузнаваемых микрочастиц, перекрывая доступ кислорода к крови.

пальцы теребят кашемировую ткань пальто горчичного цвета, выдавая во мне нервозного и стойко фиксированного на своих внутренних переживаниях человека. на улице первый день декабря, и изо рта выходят замысловатые линии пара, напоминающие, что я все еще живой человек, а не манекен, смотрящий безжизненным взглядом на прохожих с витрины дома chanel, расположенного на улице комбо 31 в париже. будучи ребенком, я завороженно замирала напротив, разглядывая каждую деталь в мельчайших подробностях. тогда мне казалось, что в мире нет ничего прекраснее того, что мои глаза жадно впитывали: блеск дорогой ткани, роскошные ленты и сумочки из натуральной кожи с идеальными ремешками. сейчас я словно потерялась между полюсами, в невесомости, боясь коснуться почвы, которая являлась для меня неопознанным объектом.

пальцы находят в кармане холодный металл заколки, поверхность которой усыпана мелкими искусственными камешками, и сжимают его так, что острый угол практически вспарывает мою кожу, разнося нити тянущей боли по венам. мое сердце начинает биться по всем канонам тахикардии, а я испытываю ощущение, словно за мной вновь следит тот, чье имя я знаю, но которого нет на самом деле: мое бессознательное, плод моего больного воображения, возбужденного импульсами болезни, наличие которой признавать я не желаю, всеми силами пытаюсь оттянуть момент своего озарения.
 
                ***

я стою на железнодорожной станции: с промежутком в час тридцать проносятся, тяжело скользя, железные глыбы, доставляющие людей из пункта а в пункт б. приезжие, выходя, толкаются плечами и наступают друг другу на ноги, некоторые прибегают к грязным и невежественным порицаниям. лужи из талого снега, смешанного с грязью, растекаются по каменным плитам под ногами, делая их темнее. я пытаюсь отыскать глазами знакомый образ, ощущая, как противно сердце в чувственности заходится в груди. «ты в порядке». сжать и разжать пальцы правой руки, занемевшие от холода, словно я, так отчаянно ломясь в твои двери, которые ты запирал передо мной, поломала все, и ничего не оставалось, кроме как ампутировать их.

твоя высокая фигура плыла среди скопища людей в черном, оранжевом, синем и бежевом так, словно страдала хронической усталостью долгие годы, но при этом продолжала выглядеть непоколебимо, вызывающе-сдержанно, возвышаясь одним своим существованием над каждым присутствующим здесь: сердце было пойманной в силки птицей, которая самовольно хотела в твою клетку.

ты остановился напротив, и десять сантиметров, разделяющих нас, показались непроходимой пропастью, вынуждающей тоску в душе сгущаться. по-отцовски поцеловал в лоб — горячие губы оставили на замерзшей коже аромат мяты, мурманского мороза, карамели и тмина. хотелось задержать это прикосновение на коже как можно дольше, но вместо этого ты сжал мою ладонь, сунув в карман своего пальто наши сплетенные пальцы, в попытках согреть мои и не позволить мне окончательно упасть в этот вязкий омут из страха, разочарования, боли и одиночества. «я никогда не жаловалась на жизнь, но иногда хотелось в кого-то уткнуться, если этот кто-то — ты». и все то время, что мы брели в неизвестном направлении, ты безостановочно гладил мои костяшки, словно думая, какой сустав выкрутить первым.

— ты когда-то любил так, что сердце готово было выпрыгнуть из груди, а голова кружилась от счастья?
— в начале такое испытываешь, но мне по душе спокойствие и безопасность.
— разве не лучше задыхаться от чувств?
— любовь постоянно описывают как-то многострадально, но мне, к счастью, есть чем дышать.
— мужской склад ума напоминает мне непробиваемую стену из камня, бетона, горя и постоянных споров с этой жизнью. ведь она тоже женщина.
— поэтому мне непонятны твои приступы астмы, вызванные любовью.
— ну да. вам, мужчинам, куда более понятно смотреть под каждую юбку, нежели задыхаться от чувств к одной женщине.

ты промолчал, и пальцы твои дрогнули, на мгновение крепче сжав мою ладонь, словно в выраженном протесте.

— я люблю одну женщину. она выгнала меня из себя и не впускает.
— ключ больше не подходит к замку.
— можно поставить новый?
— купив новую квартиру, ты всегда будешь мысленно грезить об одной ночи в старом домике, где прошло беззаботное детство.

снегопад вновь начинал набирать обороты. я подняла голову и взглянула, как снежинки, хаотично кружась, летят на тротуары, чтобы разбиться. мне было холодно в осеннем пальто и в своем платье темно-синего цвета, которое мы купили в москве, поехав туда в наш первый совместный отпуск, но пока мое тело леденело, внутри меня таяло сердце, согретое твоим присутствием.

« — мне пришлось развернуть свои ребра, сломав их хрупкость, чтобы ты имел возможность забрать мое сердце себе.
— меня до сих пор обвиняют в краже.
— моего рассудка?
— и еще — души. »

                ***

горячие руки касаются моих лодыжек и ладонями скользят вверх по стройным ногам. я вижу свое отражение в зеркале напротив. сакральность момента, пробивающего с бешеной силой до каждого нервного окончания. на моем теле – парочка синяков, расположенных ровной линией вдоль правого ребра, натягивающего бледную кожу, и слишком много увечий изнутри, оставленных тобой же. «в первую встречу, ты позвал меня не чай пить, а шутливо оповестил, что твоя квартира нуждается в срочной генеральной уборке, но единственным местом, нуждающимся в приборке, был ты сам». в твоей квартире пахнет хлоркой и моющими средствами, от которых першит в горле.

колючая, покрытая щетиной щека, скула, подбородок, губы. тёплые, влажные. ты не хотел целовать меня, но просто прикоснулся своими к моим губам, не предпринимая дальнейших действий.

— если ты хочешь уйти, то просто одевайся и беги. я не последую за тобой, — касаясь губами моей щеки, ты сцеловывал пудру, смешанную с талым снегом, влажное пальто упало к нашим ногам, пока в моем взгляде всего на мгновение задержалось немое согласие.
— я чувствую себя больной рядом с тобой.
— потому что ты любишь меня.
— нет. я люблю другого мужчину. того, которым ты был однажды.

полноценно развернув меня к себе, ты вжал мое тело в хрупкую зеркальную поверхность, на которой оставались следы нашего преступления. первый поцелуй действительно был первым и странным за тот весомый промежуток времени, который мы были порознь, потому что в моем соображение все должно быть наоборот: не можно поцелуй быть первым во время секса, это дико и неправильно. стащив бретели платья с моих плеч, ты позволил тяжелой ткани упасть к ногам — я осталась обнаженной, с силой неприкаянной и простуженной души, выставленной напоказ, подобно ценному экспонату. мне хочется, чтобы зеркало, дав скол, десятками острых кристалликов оказалось в моей плоти, но вместо этого, выдавливая из губ вымученную улыбку, я вновь касаюсь твоих, стараясь зубами причинить тебе как можно больше боли. ты задыхался, тебе было трудно находиться в реальности, цепляясь за мои бедра пальцами, терзая кожу. я чувствовала это насквозь, даже своим позвоночником, поэтому возникло нестерпимое желание отвернуться, но ты не позволил сделать это. жар охватило тело, а следом неприятные мурашки пробили до озноба. ты укусил меня в подбородок, в шею и прохрипел: «ты ведь чувствуешь чужое присутствие за своей спиной. какого это, сливаться со своим безумием?», и, заставив зеркало опасно хрустнуть в раме, резким рывком ворвался в мое тело. это было слишком. всё, что со мной сейчас происходит, — слишком.
               
                ***

сидя в этом месте в черной водолазке, таких же черных брюках и длинном пальто, он ощущал зияющую рану под всем этим барахлом, под которым он был вскрыт: от макушки до пят. он слышит, как галстук на горле женщины затягивается, скользя по коже, а невидимые руки проникают меж ребер, в нутро, делая из его внутренностей кашу. он не убийца. не может им быть. но глаза женщины в форме говорят об обратном. за окном непрекращающийся снегопад, который образовал высокие навалы снега, перекрыл дорожное движение, вынуждая трамвай сойти с путей, и подталкивал людей лучше кутаться в теплые свитера и куртки.

его руки были все еще замерзшие. он потерял где-то перчатки и теперь даже не хотел думать о месте их положения. пальцы были красные от поцелуев мороза, под ногтями что-то алое, напоминающее яркий карандаш, к горлу комом подступила неприятная тошнота вперемешку с желчью. ему придётся довериться ей. она его заставит. даже против воли. она исправится в глазах начальства и её повысят.

— вы пили?
— что?

он приближается к ней, она вздрагивает и ступает ближе к окну, за которым шквалистый ветер, вынуждающий службы рассылать оповещения о штормовом предупреждении.

— у меня нет проблем с алкоголем.
— но есть с женщинами. после вас они становятся мертвыми.

он поднимает руку и касается пряди ее волос, желая выдернуть локон из общей прически так, что пальцы ломит. она смотрит на него темными глазами.

— у вас проблемы с алкоголем.
— у вас ее глаза.
— чьи?
— той, что мертвой лежит в моей постели. она встретила меня на станции, а потом...

в кабинете — противные флуоресцентные лампы, дарящие болезненный желтый свет. они дрожат, то загораясь до рези в глазах, то вновь засыпают, погружая кабинет во мрак. женщина в его квартире тоже, погасая, пыталась выжить от удушья — не вышло. его глазам больно, сильный свет въедается в сетчатку и буквально выдавливает их. он смотрит на нее, пока ее губы шевелятся: она что-то говорит, он отвечает. но ситуация потеряла контроль, он ничего не ощущает и, хуже того, не слышит.