Пейзаж Улитина

Павел Павлович Улитин (1918 -1986) – русский писатель.  Остальное  о нем смотри в интернете.
    Одна из глав в «Черном хлебе» называется «Сугроб». Это философский пейзаж:

«Сугроб. Наконец-то я вспомнил это слово – сугроб. Именно один сугроб, хотя посреди лета высыхают губы. Посредине лета, ладно, так требует ритм.
Я уклонился от сугроба. Сугроб в этот месяц значил в нашей жизни все. Он скрывал от нас прохожих; тех, которые шли по улице. А мы думали, что он скрывает нас от посторонних взглядов. Он скрывал от нас вид на первый этаж соседнего дома. Все время пейзаж почему-то воспринимался глазами множества случайных зрителей, и слова были такие, которые будут говорить свидетели неожиданного убийства, когда начнется расследование.
Сугроб справа, слева почти гр.об. Бабы прыгают в сугроб.
Только сугроб оправдывает погоду.
Вот теперь чувствую интонации сугробного мира.
Сугроб тем и хорош был, что появился в самом конце дня делового человека.
Позади чернели белые столбы. Столбовая дорога в суГРОБ. На ней мы и остановимся. Ключ к этим интонациям дал старый кривоколенный переулок на повороте к туристу».
 
(Все цитаты из «Черного хлеба»).

Павел Улитин выстраивает сложные взаимоотношения с пейзажем:
   «Я гляжу на пейзаж, он мне доставляет радость. Я перевожу его на язык слов, и радость исчезает. Нелепость на этом только начинается. Я жду чужой радости от своих слов. Я жду от читателя моих слов таких же радостей, какие были у меня от пейзажа.» («Черный хлеб»).
 Ну, чему тут удивляться русскому писателю после мастера пейзажа Ивана Бунина? Справиться с пейзажем удается немногим.
Особенно с пейзажем средне-русской полосы, которую исплевал современник Улитина Иосиф Бродский: вид «отечества белых головок» и «мокрого космоса» российских просторов его «язвил». Ему вторит современная русскоязычная поэтесса, брякнувшая «Задница мира. средняя полоса»:
Тусклый пейзаж кровавой рябиной выткан.
Пусть небосвод и белье никогда не сохнут,
Но ничего, ничего, поживем, привыкнем.»
Какая радость у читателя от такого, якобы беспристрастного виденья, а по сути антигуманного, издевательского?  Хотя что ждать хорошего о России от еврейской поэтессы из американского захолустья?
А сравните, как тихая  русская поэтесса Ксения Некрасова смогла  вымолвить такое:
Из года в год
хожу я по земле.
И за зимой зима
проходит под ногами.
И день за днем гляжу на снег
и наглядеться не могу снегами...
Как далек ненавидящий Россию Иосиф Бродский от Евгения Боратынского, который готов не видеть морщин родины, «где разрушения следов я не замечу...» - как прощаешь морщины дряхлому отцу.

        Пейзаж у Павла Улитина написан китайской тушью по белому листу, частично утраченному.  Я поняла, что иногда роль пейзажа исполняют ТОПОНИМЫ – названия мест. Действительно, в обыденной речи мы не описываем знакомые места, а лишь называем их или отмечаем какие-либо изменения, не более.
       «Мягкий, влажный, хлопьями снег валил с неба. Снег падал на фигуру Пушкина – он стоял, – на проходящего Асаркана – он мчался в театр, – на "Новости дня", на "Шашлыки" у Пушкинской Площади. Москва кочетовская вдруг слилась с Москвой грибоедовской...»  («Детективная история. Мокрый снег.  9.3.59»).
  «Впрочем, он появился в Измайлово на аллее дубов времен царя Алексея Михайловича.» («Ошибка пекинской тюрьмы»).
«Как и пейзаж Пушкинской площади.» ( «Черный хлеб»).
        Видите, всего лишь называние названий.  Скромный литературный приём Павла Улитина, а работает. Не правда ли?
  Можно ли забыть улитинские пейзажные афоризмы?

«Чужой пейзаж – как звуки в соседней комнате.» («Черный хлеб»).
«Вгонял в су.гроб.»  («Черный хлеб»).
«Сугроб, если он накидан лопатами, а не наметен ветром, почему-то не воспринимается как сугроб. Куча снега.» («Черный хлеб»)
«А то тут, выйдя за сигаретами и – все скамейки мокрые, сидеть не на чем, я подумал "нет, это не Рио". («Ошибка пекинской тюрьмы»).

«Эти цветы называют французские нахалки, потому что они всюду лезут.» («Разговор о рыбе»).

       Для меня Павел Улитин опасен: затягивает.  Ломает мой стиль.  Наводит на опасные размышления. Чтобы обезопасить себя, и пишу о нем.  Даже посвятила ему свои стихи «Знаки препинания по Улитину»:
Мы ели блины с опасным Улитиным.
Голавль в Щелыково, купецкий Островский,
и он еще будет, тот обыск.
Улитин, где удочки?
Где линь на Неглинной? 
(Где плавает рыба – скелет ремесла.)
Улитин, где удочки, где тайны числа?
Играет опасно. Уйдет Тарантас.
Мы ели блины с опасным Улитиным,
ловили налимов.
Ковыльные степи притихли.
Станица казачья?
Травите, травите!
И все из знакомых – налимы.
Страницы похитили.
На тихих Улитиных найдут похитителей.
На то и обители.
За то и обидели.
Забыть и не помнить мотивчик,
где длинные Ольги на северной Волге
и список книг,
как список кораблей,
еще без Верлена,
но с Нижним Николой у Щелыково.
И все из знакомых – налимы.
Страницы похитили.
На тихих Улитиных найдут похитителей.
На то и обители. За то и обидели.
Мы ели блины с опасным Улитиным.
Дразнили налимов.

2015 год