Жизнь как жизнь

Мне было всего 49 лет, а я считал, что моя жизнь уже кончена. Кому интересен больной и уставший от жизни и славы спортсмен на пенсии? И пусть я в своё время одним своим появлением приводил в неистовство огромные ледовые дворцы, своими похождениями кормил не одну журналистскую свору, а своими высказываниями порождал новые культы, секты, философию, течения или как это там называлось. Да, всё это было… Купание в лучах славы – это такой наркотик, почище героина. Который я тоже пробовал в своё время. Как и кокаин. Про сигареты и алкоголь я не говорю – это было вообще в порядке вещей. Да, хоть я и спортсмен, но не избежал этого. Так вот… наркотик… Круче, наверно, только обладание властью. Хотя… Я ведь тоже обладал властью. Над фанатами, над толпой… Но я имел в виду власть политическую. Но героин с кокаином мне не понравились – состояние полного мрака и безысходности в душе после их приёма, жуткие ломки и зависимость от дилеров после нескольких минут или часов кайфа не то состояние, которого я хотел. Кого-то тяжёлые наркотики веселят или расслабляют, заставляют чувствовать себя всемогущим, бодрым, безбашенным и довольным жизнью. Я же становился мрачнее. И злее. «Тёмный демон», как мне однажды сказал тренер, когда застукал меня под кайфом после очередного укола. Режим режимом, но любой спортсмен знал, как и где оторваться и чем приводить себя в форму после. В конце концов, после победы можно немного и расслабиться. И моя команда расслаблялась по полной: разгромленные номера, пьяные голые девки, укуренные спортсмены, избитый персонал и вообще какие-то левые люди, обоссанные и облёванные гостиничные номера… Всё было. И никакой режим с самым жёстким тренером не могли этому помешать. Наутро он нас гонял нещадно, конечно. Устраивал «разбор полётов» со штрафами. А очень хотелось спать, похмелиться и послать его к чёрту. Владелец команды и спонсоры покрывали наши загулы. Один из владельцев, немолодой дядечка с редеющей шевелюрой каждый раз задумчиво смотрел на нас, когда ему приносили счёт из очередной гостиницы или отчёт охраны о наших «подвигах». С охраной, кстати, мы тоже регулярно дрались, когда те пытались нас обуздать. Задумчиво поглаживая свой длинный подбородок указательным и большим пальцами, как будто пытался сделать его длиннее, он любил повторять: «В этот раз плачу я. Но придёт время, когда это закончится». Мы настолько привыкли к этим его словам, что уже не обращали внимания. Пока… Пока, устав от убытков, которые мы приносили ему больше, чем прибыли, он не продал нас другому владельцу. Тот чётко постановил сразу: всё, что творим мы, мы и оплачиваем. Пару раз пришлось платить и мне наравне со всеми, хотя к тому времени я уже давно отошёл от такого времяпровождения. Просто устал от обилия безликих лиц, мятых кроватей, пьяных собутыльников, запаха перегара и блевоты и, главное, полной черноты в моей душе. Пару раз я чуть было не отправился на тот свет. Меня откачали. Но пожилой хирург, которого вызвали для консультации по поводу болей в моём правом боку, сказал, что третий раз может быть фатальным, если я не изменю образ жизни. Тогда я отмахнулся от его слов, но с наркотой, на всякий случай, завязал. Не без помощи клиник, конечно. Смог. Ибо не успел плотно подсесть. Заменил всё это беспробудным пьянством, во время которого меня уносило то в глухую провинцию, откуда я выбирался на каких-то стрёмных попутках, то в другой город, где меня, узнав, иногда избивали фанаты другой команды. И получалось, что почти всё заработанное я тратил на собственное возвращение. Домой, к жизни, к разуму. Новый владелец пару раз мне жёстко грозил исключением из команды. Но я же был легендой! Я считал себя незаменимым! Одно моё имя делало кассу и радовало букмекеров. В любом ледовом дворце всегда был аншлаг, когда играла наша команда. Да и я, отдав дань «зелёному змию», постепенно приходил в себя. Тусовки с командой и групповые оргии мне становились не интересны. И я всё чаще просил владельца для себя отдельный номер. Где запирался и просто сидел в тишине. Или читал. Читал философию, чего от себя никогда не ожидал, и слушал музыку, блюз и романсы. Чего тоже не думал, что когда-нибудь произойдёт. Жена, родившая мне сына и дочь, как-то неуловимо ушла из моей жизни. Сын, слишком правильный, чтобы понять меня, исчез сам, предпочитая не иметь со мной ничего общего – даже фамилию сменил. А дочь…  Вот уж кто всегда был на моей стороне и чуть не с детского сада она ездила со мной на матчи. Странно, но я совершенно не помню, с чем я её оставлял, когда ударялся в свои загулы. Тогда я как-то не придавал этому значения, а сейчас, думая об этом, я прихожу в ужас: что если она видела меня в том непотребном виде? Она ведь была ребёнком и могла решить, раз её обожаемый папа так себя ведёт, то только так и надо. Но только недавно я стал обращать внимание на то, как моя дочь одевается и как выглядит. Оказывается, я пропустил время, когда она понаделала на лице пирсинг и татуировки на теле. Что до одежды, то девчачьи платьица остались далеко в детстве. Теперь это простые тренировочные штаны из лёгкой шерсти с синтетикой, худи с капюшоном, массивные устрашающего вида кроссовки и дутая чёрная жилетка на холодную погоду. Ко всему прочему – дредды, сигареты и пиво в немереных количествах. А ведь ей только недавно 18 исполнилось! Мои попытки исправить ситуацию привели только к неприятию и отчуждению. И ещё недавняя папина дочка стала мне чужой. Но что вообще меня убило, так это то, что она стала заниматься тяжёлой атлетикой и бодибилдингом. И это моя милая девочка! Вот как в ней уживались нездоровый образ жизни и спорт? Хотя, кого я спрашиваю… У меня же уживались…
И вот я остался один. Ни семьи, ни детей, ни друзей. Со спортом я тоже завязал: нелепая случайность – и разрыв связок. И всё бы ничего, да пока я лечился, врачи обнаружили у меня рак. И всё. Мир перестал для меня существовать. Я ушёл из спорта и на долгие недели уехал себя жалеть к другу в отдалённое село. Людей там мало, цивилизации ещё меньше. Там, лелея свою обиду на весь мир, я пребывал в состоянии от ярости до равнодушия, от уныния к надежде. И однажды, проснувшись, я твёрдо решил лечиться. Зачем? Не знаю. Я ведь стал никому не нужен и не интересен. Однако хромой интернет донёс до меня, что я по-прежнему на слуху. Пусть не так знаменит, как раньше, но меня помнят. Меня ждут и сочувствуют. Но что ещё больше меня встряхнуло, так это те небылицы, что понапридумывали на мой счёт бывшие друзья и соратники, а также совершенно неизвестные мне личности. Которые, однако, пишут свои воспоминания о наших встречах, которые я совершенно не помню. И как раньше я упоённо жалел себя, с тем же остервенением я стал опровергать выдумки обо мне и ходить по врачам. Возможно, проснувшаяся воля к жизни и злость дали основательную встряску моему организму – рак отступил. О возможности излечиться совсем речи не шло – мой образ жизни в прошлом искалечил и другие мои органы. Но и передышка – уже хорошо.
Общение в интернете не стало смыслом жизни. Но, по крайней мере, я не был вычеркнут из жизни и чувствовал, что тоже принимаю в ней участие. Оказывается, в одной из соцсетей у меня есть фанатская группа. Люди в ней очень интересуются моей нынешней жизнью и прошлыми успехами. Это грело душу. Я потихоньку возвращался к активной жизни. Даже консультировал молодых тренеров и начинающих спортсменов. В ответ они меня приглашали на свои матчи. Всегда вежливо и почтительно указывая  мои заслуги в анонсах. Хотя, подозреваю, я выступал больше в роли «свадебного генерала» - ради ажиотажа, хайпа и прибыли на продаже билетов. Ну да всё равно. Я давно перестал беситься из-за эгоистичной мелочности незнакомых людей, расстраиваться людской неблагодарности или жалеть себя чужой стяжательности моим именем. Интернет огромен. И хорошие люди там тоже попадаются. Правда, редко.
В один из дней, когда я, жертвуя сном, пресёк попытку очередного оголтелого фаната покритиковать моё изменившееся мировоззрение и образ жизни и вывести меня на политические дебаты, я наткнулся на сообщение-комментарий какой-то дамы (девочки, девушки или женщины, я тогда не знал), которая на фоне обсуждения моей персоны выделялась тем, что не пела хором со всеми, а, приводя цитаты философов, чем меня подкупила, посоветовала спорящим заниматься своими делами и оставить меня в покое. Только я хотел ответить ей, как на неё посыпались сообщения нескольких человек. Отбивалась от них она весьма жёстко и с юмором. Конечно, победа осталась за толпой. Но я не преминул поблагодарить её за её позицию. Часа через полтора она написала мне в личку. Весьма странное это было приветствие. Скромность на грани самобичевания, резкость и прямолинейность на грани грубости, вежливость до самоотречения и рассуждения о философии – взгляд совершенно противоположный моему. Первым моим порывом было вежливо и односложно ответить и забыть о странноватой даме с ещё более странным ником – Святая-в-латах, или короче – Немезида. Но что-то зацепило в её этом сумбурном приветствии. То ли затаённая печаль, то ли тонкий юмор. Я ответил. Потом она мне. И мы начали переписываться. Она никогда не выспрашивала о моей личной жизни, но как-то получилось, что я сам ей всё о себе рассказывал.  Она не давала мне оценок, а наши споры вплоть до разрыва отношений воспринимала очень болезненно. У нас с ней были совершенно противоположные вкусы, и наши споры о философии или искусстве напоминали войну на истребление. Я уже вышел из того возраста, когда это огорчает. Потому что спор на тему – это одно, а общение с человеком – другое. И хоть её слова и возмущали меня своей дикостью, непоследовательностью и полным невежеством иногда, я почему-то не хотел прерывать общения с ней как с человеком. Ибо вне споров это была очень добрая и душевная женщина, до щепетильности интеллигентная и боящаяся показать навязчивой. Она странным образом могла угадать моё настроение или мысль. Когда я исчезал с «радаров», она беспокоилась обо мне. Я уже успел отвыкнуть от подобного человеческого общения, живя один и всегда подозревая подвох. Поэтому не сильно раскрывался перед ней. Её, казалось, это не обижало. Она, как говорила, была довольна нашим общением. И после недельной переписки я предложил встретиться на матче – моя прежняя команда играла в Питере через несколько дней. Поклонница хоккея она, казалось, знала о нём много. Но я и моя команда прошли мимо неё, по её словам. Это меня удивило: привыкнув к тому, что я знаменит, я и предположить не мог, что в моей стране, а тем более в столичном городе есть кто-то, кто обо мне не слышал. Это меня удивило и захотелось посмотреть на столь странную особу. Она ответила не сразу. Да я и не ждал ответа: мне было с кем пообщаться, подискутировать и кому просто отправить информацию. Особа была интересна, но не настолько, чтобы я переживал ее молчание. Но через часа три она отписалась, что билет на матч купила. Ну и хорошо. Мне-то что? А с другой стороны – если женщина покупает билет на хоккей на матч команды, которой не знает, то либо она дура, либо тупо хочет посмотреть на фонтан мужского тестостерона, либо… Нет, не стану выдумывать. Увижу – решу, кто на такая: скучающая баба бальзаковского возраста или малолетняя дурочка. Ибо, исходя из нашего неровного общения, я так и не пришёл к однозначному выводу относительно неё. Да и особо думать не хотелось: мало ли таких людей пишет мне – успевай отвечать. Очень мило, конечно, что она беспокоилась о моём здоровье, предлагала помощь. Но мне это было не нужно. Заинтересовали её мысли.
На матч я пришёл задолго до его начала. Хотелось пообщаться с командой, тренером услышать новости, вдохнуть почти забытый запах мужской раздевалки, короче, окунуться в прошлое. Это на льду я был весь из себя брутальный демон, который махал клюшкой, выбивая зубы и своим, и чужим, сбивая в борт противника и посылая шайбы такими бросками, от которых ворота отлетали в разные стороны. В душе же я неисправимый сентиментальный романтик.
За разговорами прошло время, и я вышел в коридор, чтобы идти к своему месту. У входа на трибуны уже собиралась толпа. Пока ещё небольшая и относительно спокойная. Чуть в стороне я заметил молодую женщину в мешковатом спортивном костюме без логотипов и рисунков. Немезида хоть и описывала себя, но я не ожидал, что смогу её узнать. И всё же… Это была она. Маленькая, хрупкая, со взъерошенными короткими белыми волосами, которые выбивались из её малюсенького «хвостика». Я пригляделся: если смотреть на её телосложение, то это девушка. Но лицо и, главное, глаза выдавали в ней женщину. Серьёзное застывшее лицо, большие красивые печальные глаза – эта женщина многое повидала. Да, возможно, это она – Немезида, Святая-в-латах. Нет, обычное имя у неё тоже было. Но, по её словам, она его терпеть не могла. Да мне и неважно, как её называть.
Я подошёл и запросто заговорил с ней – ведь мы же только недавно общались в личке. Она подняла голову, и я увидел в её глазах удивление, а её лицо отображало оторопь. Но на удивление, она быстро взяла себя в руки и улыбнулась. Какая это была улыбка! Радостная, добрая, чуть смущённая – мне даже показалось, что вокруг стало светлее. Мило смущаясь, видимо, не привыкла к общению, она отвечала на мои вопросы, слушала мои рассуждения, глядя снизу вверх, и потихоньку осваивалась. Ничего необычного я не ждал, ничего необычного не случилось – резковатая и импульсивная она подкупала своей энергией и жизнерадостностью. Только тёмная глубина глаз выдавала какую-то печаль, грусть и тоску. Да белые полосы шрамов на запястье загорелой левой руки диссонансом выбивались из её искрящегося жизнелюбием образа. За те несколько минут что мы пообщались, пока не набежали фанаты, а она тактично не ушла в сторону, я заметил, как она искоса серьёзно посматривала на меня. Книг обо мне и моей команде было написано немерено, а ещё больше было интервью. Я не знаю, что она смотрела или читала обо мне, но тактично молчала о моей личной жизни и на удивление мало вопросов задавала сама. Я давно соскучился по реальному общению – одинокая старость это тягостно (а я уже ощущал себя стариком), и пригласил её на трибуну с собой. Чем снова вызвал её удивление. Её оторопь меня весьма позабавила: ну как провинциалочка на балу дворянского собрания в Кремле! Эта подростковая робость во взрослой женщине доставляла мне некоторое удовлетворение: не всё этой выскочке ругаться со мной в личке на тему, мной любимую, и в которой я больше знаю! Но к моему неудовольствию мне не удалось сполна насладиться своей маленькой победой: она снова быстро пришла в себя. И весь матч мы смотрели на лёд. Но иногда я ловил на себе её косой взгляд. Трудно было понять, чего в нём было больше – сомнения или задумчивости. А может и то, и другое.
Матч меня разочаровал: игроки играли слабо, тренер больше глотку драл, чем реально чем-то мог помочь. Сомнение на лице Немезиды было едва уловимо, но я заметил. На мои вопросы она отвечала уклончиво и вежливо – старалась меня не задеть. Терпеть не могу такого поведения! Я не ученица Смольного, чтобы со мной обращаться, как с оранжерейным цветком. Я за прямоту и честность. И в конце концов я потребовал прямого ответа. Я его получил. Что ж, сам виноват. Но хоть я и считал также, больно было из уст посторонней, тем более, непрофессионала, тем более, женщины слышать негатив о своей любимой команде, в которой я играл много лет. Она заметила моё состояние и прекратила разговор, предоставив вещать мне. А я, соскучившись по живому общению, люблю поговорить. Особенно о своей команде. И я предложил подбросить её до метро, чтобы продолжить разговор и переубедить её. Секундное удивление, мелькнувшее в её глазах, я успел заметить, но не успел насладиться.
Пока мы ехали, говорил только я, она изредка вставляла пару слов. Кстати, весьма уместных и по делу. Как будто заранее знала, что я хочу сказать. Проницательна и умна, чего от «той» Немезиды из интернета я не ожидал. Ещё она удивила меня тем, что на мои жалобы и стенания по поводу здоровья не стала ахать и охать или сочувствующе хлопать по плечу, а сразу предложила помощь. Любую. Причём не только предложила, а стала куда-то звонить. Еле остановил её. Вот подобной готовности помочь малознакомому человеку я не встречал давно. Даже мои давнишние друзья по команде сто раз подумают, прежде чем руку помощи протянут. Но протянут обязательно и помогут. А тут… Короче, этим она тоже заставляла задуматься. Странная она…
И с тех пор мы стали с ней регулярно переписываться и иногда встречаться для прогулок по Питеру. Я показывал ей мои любимые места, она парой-тройкой фраз просвещала меня в истории и архитектуре тех мест. Снова говорил, в основном, я. О жизни, о хоккее, о нравах, о тренерах – обо всём. Словом, я конкретно присел ей на уши. Она не перебивала меня, не выражала неудовольствия. Она слушала. Более внимательного и заинтересованного – искренне заинтересованного! – слушателя я давно не помню. Хотя сейчас по разным делам, в том числе и с журналистами и с теми, кто мнит себя писателями, юристами, редакторами, фотографами, блоггерами я общаюсь регулярно. Но всем им от меня всегда было что-то надо, будь то жареный факт или раритетный мяч с автографом друга-футболиста. Немезиде не было надо ничего. Каждый раз, встречаясь с ней в метро, я первое время наблюдал за ней из толпы. Она никогда не опаздывала. И к месту встречи шагала спокойно и уверенно, глядя прямо перед собой немигающим взглядом и пугая бесстрастным лицом. Видя её такой, я содрогался: маленькая, хрупкая, а какая уверенность в себе! Верно она себе ник выбрала – неумолимое воздаяние. Но, замечая меня, она всякий раз оживлялась и переставала быть похожа на суровую воительницу в броне. Как два разных человека. Интересный факт, но не более. А её постоянные серьёзные вопросы о моём здоровье меня стали со временем раздражать. Да ещё это настойчивое желание помочь. Нет, я привык обходиться своими силами. Мне она была нужна только как свободные уши. Ибо дома мне было совершенно не с кем говорить. А тишина и одиночество угнетали меня, порождая мрачные мысли.
Наши встречи приводили к бурной переписке по ночам время от времени. Моё здоровье стало ухудшаться – я уже спал урывками, сидел на жёсткой диете и мне намекали на диализ в будущем. Знакомые и поклонники обеспечивали мне лечение у светил всяких медицинских премудростей. Я лежал в больницах. Немезида ездила ко мне. Приезжала по первому звонку и привозила всё, что мне было надо. И постепенно я привык использовать её как девочку на побегушках. Наши беседы по-прежнему ограничивались моими монологами. Хотя ей тоже было что сказать. Но коротко и по делу. Потому что я снова перехватывал инициативу.
В один из дней мне сообщили, что всё, что можно было сделать для моего здоровья, уже сделано. И держать меня в больнице больше смысла нет. В тот же день Немезида перевезла меня домой. Я был опустошён и раздавлен и довольно резко говорил с ней, когда она пыталась выяснить, какие лекарства мне надо принимать и как часто. В конце концов, она замолчала, аккуратно ведя машину. Ещё и это весьма раздражало: я – мужчина, за рулём должен быть я. И тут я снова начал говорить. О философии. Хотя мы договорились не поднимать эту тему. Она не отвечала, плавно везя меня. То, что она слушает, я понимал по её кивкам или мотанию головой. Больше она себе ничего не позволяла. А мне и не надо было.
Выбираясь из машины у дома, когда она протянула свою маленькую ладошку, чтобы помочь мне выйти, я сурово зыркнул на неё и едва удержался, чтобы не оттолкнуть её. За кого она меня принимает? Взглянув ей в лицо, я наткнулся на непроницаемый серьёзный и пристальный взгляд. Ни тени досады и неудовольствия я не увидел. Только печаль и усталость. Я не предложил ей зайти и отдохнуть. Да она и не намекала. Спросила только, не нужна ли мне её помощь дойти до квартиры. Я резко отказался и пошёл к подъезду. Отперев домофон, я оглянулся: она стояла в лёгком плаще на холодном ветру и смотрела на меня. Я шагнул внутрь и хлопнул дверью так, что доводчик взвизгнул. Поднявшись к себе, я выглянул в окно: её уже не было. В этот день я не выходил в интернет и ни с кем не общался. Я просто лёг и попытался заснуть. Но сон не шёл. Промаявшись с час,  я встал и побрёл на кухню. В холодильнике пусто. Я безо всяких сомнений набрал Немезиду. Однако она ответила, что стоит в пробке. Странно. Раньше она никогда не говорила о пробках, даже когда весь Питер вставал. Она умудрялась успевать и до развода мостов, если мне было надо. А сейчас… Я вслушивался в её голос, пытаясь уловить её досаду. Но нет. Ровный спокойный голос без тени неудовольствия или гнева. Ну и замечательно. Я отключился и позвонил своему хорошему знакомому. Он не ответил. Второму… третьему… Кто-то далеко, кто-то занят, кто-то не отвечал. Наконец я вышел на площадку и позвонил в дверь соседу. Да, я жил в обычной панельной новостройке – я мог себе позволить большую квартиру в своё время, дом за городом, яхту, да хоть квартиру в Москве рядом с Кремлём! Не всё пропил или скурил тогда. Но на сегодня у меня осталась не такая большая, но удобная квартира в спальном и тихом районе Питера. Слава богу, я сумел её уберечь, обеспечив жену и детей после развода. Да мне много и не надо. Сосед был дома. Пришлось выслушать его лекцию о политике, заставив себя помолчать, хотя очень хотелось ответить на его слова, но я получил то, что мне надо. Мысли о Немезиде посещали меня пару раз – почему она отказалась мне помочь в этот раз, хотя раньше всегда предлагала? Но потом я занялся приведением в порядок своего архива и забыл о ней.
Переписка наша продолжилась, но чего-то в ней стало недоставать. Я даже, поначалу, не понял, чего именно. Лёгкости со стороны Немезиды, её раскрепощённости. Если раньше она шутила (на мой взгляд, не очень умно, и этот шутливый тон в ней меня тоже раздражал), говорила пространно и свободно на любую тему, даже кокетничала немного, хотя, ни мне, ни ей встречи в этом ключе были не нужны совершенно, то теперь она была безупречно вежлива, серьёзна, кратка и не донимала меня смайликами и вопросами о моём здоровье. Меня это устраивало – я человек серьёзный, и легкомыслие не приемлю. Но с удивлением заметил, что мне как раз не хватает её милых глупостей. На мой вопрос – что случилось, она ответила вежливо – всё хорошо. Ну, раз не хочет говорить – выяснять не буду: это же её дело.
В один из дней мне стало совсем плохо. Я звонил своему врачу, который обещал прийти после приёма, друзьям, фанатам, с которыми мы относительно близко сошлись. Но те, кто соглашался, обещались приехать только вечером. А я уже готов был вызывать «скорую», чем ждать до вечера. И я вспомнил о Немезиде. Когда-то, до странной смены её отношения ко мне, она предлагала помощь. Потом перестала. Я отказывался за ненадобностью, а сейчас мне помощь была нужна. И я позвонил ей. Её спокойный тон не изменился, когда я начал жаловаться на самочувствие и требовал приехать. Она лишь спросила, что мне нужно привезти, что ей купить и что сделать. И через полчаса я уже открывал ей дверь. Она немного запыхалась и что-то ещё в ней изменилось. Но я сначала не придал этому значения. Меня беспокоили боли и отсутствие воды в кране. Я понятия не имел, куда в таких случаях звонить и что делать. Но Немезида взяла всё в свои руки, сначала сделав мне укол и пару других медицинских процедур, а потом взяла телефон и не  выпускала его из рук часа два. За время её разговоров – то с одной службой, то с другой, то с сайтом, куда она влезла, одновременно что-то объясняя в телефоне, у меня была возможность получше её рассмотреть. И я определил, что в ней не так: лицо осунулось и побледнело, под глазами залегли тёмные круги, четче обозначились скулы, а в глазах была уже не печаль, а безысходность. Они стали какими-то непроницаемыми. Кроме этого, я ничего не смог в них увидеть.
Руки, державшие телефон, были тонкими и с такой прозрачной кожей, что была видна каждая вена, каждый сосуд. Ногти вместо розовых  (лаком она не покрывала), были какими-то белыми с лёгким голубоватым оттенком. Когда она, наконец, закончила все разговоры, я заметил, как дрожат её прозрачные пальцы. Но вот она решительно объявила, что вода будет через три часа, потому что… Дальше я не стал слушать: какое мне дело, почему воды нет? Мне надо знать, когда она появится. Мгновенное оживление, охватившее её, когда она говорила по телефону, сменилось серьёзным покоем. Что ж, она помогла, чем могла, сделала всё, как надо, теперь я хотел побыть один. И попытаться уснуть. Она было засобиралась, но, внимательно посмотрев на меня, задала вопрос о моей бессоннице. Я раздражённо ответил. Она сняла пальто, которое было надела, и решительно прошла в мою комнату с широким и удобным креслом. Чуть не насильно усадив меня в него, она начала снимать кольца с пальцев. Я ехидно спросил, не собирается ли она меня гипнотизировать. Потому что я против. Но она только улыбнулась краешком губ печально и устало и встала за спинкой моего кресла. Потом негромко предложила мне представить место, где мне было хорошо, и думать только о светлом, радостном. Я пожал плечами. Что было дальше – объяснить трудно: от макушки стало распространяться тепло, я почувствовал покой и умиротворение. Даже боли стали меньше, а потом я и вовсе про них забыл. Видимо, таблетки стали действовать. Или укол. В тёмном экране телевизора я видел, что она просто держит руки над моей головой. И когда она их перемещает, тепло от них идёт вслед за её ладонями.
Я не знаю, сколько времени она стояла надо мной. Сил протестовать против её пассов у меня не было, хотя я никогда не верил в это мракобесие. Наконец она как-то особо сильно покачнулась, и устало упала на стул, стоявший по соседству. К моему удивлению мне стало немного легче. А вот она… На исхудалом лице чётче проступили скулы, а глаза, утонувшие в тёмных кругах, стали как будто больше. Она судорожно дышала. Потом посмотрела на меня и прерывисто спросила о моём здоровье. Чтобы не радовать её и  не тешить её «экстрасенсорный дар», я недовольно ответил, что всё это глупости. Она молча встала, медленно оделась и молча же ушла. Мне даже стало жаль её из-за моей жестокости. Но не бежать же за ней, не просить же прощения! И я лишь запер дверь после её ухода. А потом вернулся в кресло. Нет, я не заснул, а всего лишь задремал ненадолго. Но и этой малости я с недавних пор был лишён: я засыпал на час-два только с таблетками. Вот что это было? Самовнушением я не страдаю, легковерием тоже. Но поверить в какие-то там способности у Немезиды я не хотел.
Нет, я не выздоровел. Но к удивлению моего врача моё здоровье стабилизировалось. И даже появилась надежда на некое улучшение. Я стал засыпать сам. И спал уже по 4-5 часов. Мой врач спросил, в чём причина. Промелькнувшее лицо Немезиды в нашу последнюю встречу я отогнал от себя. Да и что я мог ему ответить? И я промолчал.
…Прошли холода. Немезида, как я заметил, вообще перестала появляться в соцсетях. Говорить нам особо было не о чем. Да я и не хотел. Слишком угнетающе действовала на меня её серьёзность в нашу последнюю встречу. А она и вовсе перестала писать.
В один из дней снова никто не мог мне помочь: нужно было срочно съездить на утверждение интервью, которое я давал несколько недель назад. А машину я как назло отправил в ремонт. Я вспомнил о Немезиде – безотказная, она и сейчас приедет. Долгие гудки, потом незнакомый молодой женский голос устроил мне форменный допрос: кто я, зачем звоню, откуда номер. Я терпеливо отвечал, начиная злиться: что за штучки устраивает эта Немезида? Но потом, когда я ответил на все вопросы, незнакомка мне серьёзно сказала:
-     Мама умерла четыре месяца назад.
Умерла? Как же так? Что за шутки?
И уже я стал раздражённо спрашивать. На что получал односложные и холодные ответы. У Немезиды была опухоль в голове. Которую лечить она почему-то не хотела. По словам дочери, не хотела терять остаток жизни, когда могла кому-нибудь помочь. Она постоянно срывалась из больниц, чтобы кому-то что-то купить, куда-то подвезти, с кем-то просто рядом посидеть. Однажды она кого-то отвозила из больницы, а он с ней так грубо обращался, что это её надолго расстроило. На мой вопрос, как при своих болях её мать садилась за руль, незнакомка ответила холодно, что она никогда не думала о себе. Но после того случая очень хотела врезаться в столб или попасть под фуру. А в день смерти она пришла вообще на себя непохожей. Её мать, по словам этой незнакомки, могла лечить руками (я поморщился – что за чушь?). И в тот день она отдала все свои силы, ибо была настолько опустошена грубым приёмом того человека, что по приезде заснула и не проснулась. Я молчал. А что на это я мог сказать? Молодой голос холодно спросил: «Мама умерла четыре месяца назад. Вы не звонили ни разу. Зачем звоните сейчас? И почему вы ничего не знали? Ваш номер мама не удаляла. Хотя, удалила много из тех, кто мне на него потом звонил с соболезнованиями. Что вы за человек? Я читала вашу переписку. И за что только мама уважала вас? Вы же эгоистичный моральный садист!». На этом она отключилась. Что я за человек? Обычный. Не лучше и не хуже других. А что относился к ней не так, как она желала – это её выбор. Если бы была против, то мы бы перестали общаться – я только рад общению, но никогда не продолжу его, если человек не хочет сам. Так чего её дочь хотела от меня?
Я не понимаю…