Жадность судьбы

Сосед
Был у меня сосед по комнате в московском общежитии. Весьма экзотичный тип - якут. Феликс (так его звали), прекрасно играл в шахматы, считался блистательным математиком и неслучайно - в Новосибирске закончил известную физмат школу, а потом и университет. Когда нас знакомили,  Феликс первым делом попросил показать ему образчик моего почерка. Я показал первую подвернувшуюся бумагу. Сосед внимательно изучил текст и сказал вслух: "У вас неплохой интеллект, но почерк выдаёт в вас явного шизоида!" На мой несколько недоуменный взгляд сосед ответил, что увлекается графологической экспертизой.
- Но вы не беспокойтесь, шизоидность - это не шизофрения, а склад характера. Судя по всему вы вполне адекватны, - успокоил он меня.
Другой раз, когда играли в шахматы, Феликс спросил у меня, а не водятся ли у меня в роду евреи.
- Ты что антисемит? - спросил я.
- Ты думаешь, что якутом быть менее обременительно? - съязвил он.
Потом выяснилось, мой сосед изобрёл циркуль для обмера глазных и носовых впадин черепов. Был момент, когда его приглашали в институт антропологии. После этого у него появилась мания "вычислять", кто какой расы.

Его интерес к черепам стал поводом для анекдота. Один остряк распространил в общежитии байку о том, как мой сосед по ночам ходит на кладбище и выкапывает трупы и, набрав черепа, приносит их в общагу. По ночам на общей кухне Феликс варит их в большом чане. Получившийся бульон потребляет в пищу, а новые образцы своей необычной коллекции показывает всем подряд. Некоторые легковерные нервические натуры поверили в анекдот и сторонились оригинала.
Байка была маленькой местью шутника. Он скрывал своё этническое происхождение. Ему просто хотелось, чтобы его принимали за русского. Феликс "расшифровал" его деликатный секрет, причём публично. Он ничего не имел против него и его этнического происхождения. Главным для любителя-антрополога было сделать открытие.
Тот шутник спросил меня однажды не без подковырки, а не угощал ли меня мой сосед своим хваленными супами. Кстати, Феликс любил и считал полезным есть супы и борщи. Он считал, что они питательны и содействуют пищеварению, и кроме этого - "проясняют мозги, особенно в горячем виде".

Когда Феликс занимался своей диссертацией - неизвестно. Круглые сутки он торчал в общежитии, точнее - возлежал на кровати. Не пользовался даже учебниками. Как уверял, решал задачу для одной компьютерной программы.

Однажды он всё-таки посвятил меня в содержание своей работы. Был вечер. Я собирался под душ, нарядился в свой халат. Тут Феликс начал вещать, "излагать теорию", как всегда, лёжа и уставившись взглядом в потолок. Казалось, он проповедует, а не пересказывает концепцию, так как был выспренен и категоричен.
Я простоял в своём халате три часа. Если не томительное ожидание и сильное желание стать под душ, я, наверное, что-то выудил бы из вдохновенного потока неведомых мне словес. Запомнилось: "трансцендентный и трансцендентальный ряд сомкнутся в виртуальной действительности, что есть ни что иное, как овеществлённое человеческое сознание".
Когда я убедился, что меня перестали мучить, поспешил в постель.
- Ты, вроде, под душ собирался? - последовало.
- Ничего, завтра утром искупаюсь, - ответил я не без намёка. Феликс вставал позже всех в общежитии, и поэтому утром помешать мне принять душ он не мог.

Но на следующее утро Феликс повёл себя иначе. Мой сосед встал раньше меня, привёл себя в порядок. Потом разбудил меня.
- Я иду в райком. Составь мне компанию, - заявил он.
Мои реакции на его бесцеремонность вдруг глубоко оскорбили Феликса.
- Ты ничего не понял из вчерашнего!!? - заявил он, тараща на меня своими узкими глазами. Я хотел было уточнить, о чём шла речь вчера, но спохватился.
- Ты знаешь, какое бы большое государственной значение не имели мои наблюдения, всё-таки неудобно заявляться одному в райком. Эти чиновники такие чванливые. Потом их манера - присваивать чужие идеи!
Сильно хотелось спать. Я отказался от сомнительного паломничества в райком.

Вечером мой сосед запаздывал. Но вот некто позвонил в администрацию общежития и сообщил, что Феликса увезли прямо из райкома в "кащенку". В общежитии на меня косились, дескать, мог быть повнимательнее к товарищу, а не отпускать его гулять по райкомам без присмотру.
 
Лечащий врач Феликса смотрел на меня испытующе. Спросил, замечал ли я за соседом странности. Я ответил уклончиво - кажется да, кажется нет.
- На самом деле у него острый психоз,- сказал врач.
Я исправно посещал соседа в больнице. Сам Феликс был сломлен. Ворчал:
- Уходу нет настоящего. Для удобства накачивают лекарствами всех подряд, чтобы смирные были.

Через некоторое время я вызвал его родителей. При встрече в первый раз наяву мне довелось увидеть оленеводов. Поводил их по Москве. Потом они увезли сына домой.

Лет через 10 в прессе я случайно наткнулся на фамилию и имя моего соседа. Не помню, о чём там было написано, но он был упомянут как доктор физмат наук. Я по-прежнему хожу в кандидатах.

Портной
Почти каждое утро в 8-45 наш двор по диагонали пересекал высокого роста длинноногий парень. В мокрую погоду он ловко перепрыгивал лужи, в тёплую его всегда можно было видеть в сорочке с короткими рукавами. Это - Бесо шёл на работу... Огибая угол ателье-аквариума я невольно оглядывался. В окне неизменно вполоборота стояла согбенная фигура, глаза сощурены, в левой руке бесформенный отрез материи, большой и указательный пальцы правой руки напряженно колдуют иголкой. Бесо за работой.

Я познакомился с ним при весьма смешных обстоятельствах. Мы играли в футбол на пустыре. Тут появился он, весёлый и пьяненький. Наблюдал за нами из окна ателье и не выдержал. Выбежал на пустырь и вмешался в игру. Перехватил мяч и давай гонять его, изящно обыгрывая всех подряд, один против всех. Даже прохожего обошёл, который случайно на площадку забрёл. Портной технично провёл мяч между его ног. Он совершал свой дриблинг молча, его азарт выдавали пунцовые щёки, горящие голубые глаза.  Мальчишки усиленно жестикулировали, чтобы быть понятыми. Бесо был глухонемым. Его имя мы узнали из «разговора» с ним. Он как бы выдохнул его. Дал понять ещё, что любит баскетбол, показал, как в прыжке дотягивается до кольца. О том, что окончил специальное профучилище в Тбилиси, портной написал нам печатными буквами на клочке бумаги, которую достал из кармана брюк, а серый карандаш извлёк из нагрудного кармана своей сорочки с короткими рукавами. Вот вернулся восвояси, в городок.

С того момента каждое утро, огибая угол ателье, я приветствовал его.

По всей Грузии входили в моду брюки-клёш. Наш городок не остался в стороне. Мне их шил не Бесо, а его более опытный напарник, Серапион - молчаливый, грустный мужчина. Во время примерки он поведал мне, что его сын болеет эпилепсией. Я спросил о возрасте ребёнка, и узнав, с видом знатока заявил, что с повзрослением эта напасть у него пройдёт. Серапион улыбнулся и протянул мне руку в знак благодарности. Бесо «слушал» нашу беседу. Его лицо было озабоченным, потом посветлело. Он знаками показывал Серапиону, что и он о том же «твердил», при этом одобрительно показывая на меня пальцем.
Однажды Серапион пришёл на работу странным, с каким-то диким взглядом. Вместо ателье он сперва зашёл в соседний галантерейный магазин, а там хвать женские трусы размером для слоноподобных дам и пошёл к выходу. За ним крадучись  вышла продавщица Маро. На улице Серапион вдруг вскрикнул, упал навзничь и забился в судорогах, изгибаясь в позвоночнике. Изо рта пошла пена. А те трусы он держал в руках. С миной отвращения продавщица вырвала их у него и ушла. Тут из ателье выскочил Бесо, подбежал к Серапиону и подложил бедняге под затылок свою стопу. Несчастный бился затылком об асфальт.
Свои брюки-клёш я получил не скоро.

В ателье частенько набивался разный люд. Особенно в холодную погоду. Мужчины сидели и сплетничали, тут всегда можно было опрокинуть стопарик-другой чачи или белого сухого вина. Бесо охотно участвовал в общих разговорах. В стране шла борьба с «антиподами», с коррупцией. Фамилию Шеварднадзе, который возглавил эту борьбу, глухонемой  обозначал жестом – большой палец вверх, поминая «разных там антиподов», этот палец опускал вниз. Моментами он энергично тыкал указательным пальцем в газету, пытаясь артикулировать слова. Его мимика была богатой. Бесо пылко жестикулировал, строил позы как мим. Он понимал нас лучше, чем мы его - по движению губ читал наши реплики. Уже переехав в Тбилиси, я как-то рассказал знакомому фото-художнику, как поймал себя на желании запечатлеть мимику Бесо. Собеседник предложил мне заняться фото-делом. Он сказал, что фотокамера должна стать продолжением моих нервных окончаний. У него самого был тик – он подносил к правому глазу руку, якобы с аппаратом, и указательным пальцем нажимал будто на кнопку затвора.

Вообще в городке было скучно. Летом по главной улице в сторону моря тянулись караваны авто, до него было километров 120. Появление иномарки становилось сенсацией. Такая редкость – одна импортная машина за день-два! Востроглазый портной  уголком глаза первым замечал её и подавал голос. Бывало иномарки след простыл, а оторопь длилась ещё минуту-две.

Однажды в дальнем углу школы дети обнаружили труп мужчины. Следы вели к питейному заведению. Тема для пересудов была на целый год. Бесо проявил способности следователя, хотя убийство случилось в другом конце городка и портной там не объявлялся. Он строил догадки, почему у покойника был задрана майка на спине, показывал, как несчастного волочили по земле за руки головой вперёд.

Осведомленность Бесо удивляла. Импонировала его открытость. Однако, иногда портной вдруг уходил в себя. Делал это как бы невпопад. Случайно ли?

Из-за дефицита впечатления горожан могла рассмешить самая малость. Вот в магазине растянулся на полу Сипито Аквсентьевич, весьма дородный мужчина. Примеряя обувь, он, кряхтя, нагнулся и потерял равновесие. «Так и сел на свой толстый зад!» - отметили в ателье. «Факт» имел место дня два назад и уже утрачивал свежесть. Поэтому смеялись с ленцой. Серапион хмыкнул несколько раз. Некоторые весельчаки издавали звук, напоминающий скрежет, как будто трут друг о друга ржавые жестяные пластинки. Так умели смеяться только в нашем городке. Он звучал как хихиканье, но более уничижительно. Дома я рассказал маме о случившемся в ателье. Она испытующе посмотрела на меня и проворчала: «Их нравы!» Она была приезжей здесь, приехала из Тбилиси. Тут я вспомнил, что и Бесо не разделил общее веселье.

С превеликим интересом в городке восприняли «событие» - обществу местных проституток прибыло. Дебютировала сестра известной здесь особы лёгкого поведения. Мы сидели в аквариуме-ателье и обсуждали пикантную новость. Девушка была одноклассницей моей сестры, хаживала к нам. Они вместе готовили уроки. Гостья казалась прилежной в учёбе, никто не мог предположить, что она разделит судьбу сестры.
- Знаю тебя, пострела, небось, в штанишки к ней лазил! – сказал один из присутствовавших мужланов. Публика залилась хохотом. Особенно выделялась скрежещущая-хихикающая партия. Я промолчал. Вижу, и Бесо «молчит», не высказывается по поводу. Вроде как устал от общения со зряче-слышащими. Ему махали руками, привлекали его внимание. А он – ноль внимания. Присутствовавшие  гримасничали, мол,«ты -бирюк» («байкуш» на наш манер). Безрезультатно. Его несколько оживила другая "новость". На днях был развенчан известный в городке тамада - Хвича Г. Во время застолья он дал слабину, ему стало дурно с известными для перепившего человека последствиями. Сам оскандалился как какой-нибудь лох и пир испортил. Народ снова повеселился, Бесо знаками показал, что не видит повода для смеха. Между тем, присутствовавшие продолжили тему и рассказывал, где и как блевали после застолий. Считалось, что разговор был мужским. Он сопровождался жестами, понятными не только Бесо.    

Мне запомнился случай. Весьма экстраординарный.
В то утро у Шалико Б., местного крупного чиновника «поехала крыша». На него нашло –  он собрался самочинно навести порядок в городке. Это был очень крупный мужчина с громовым голосом. Начал с «ревизии» торговых точек, с разноса их директоров, что стало сигналом для всех магазинов. Они сразу закрылись. Взбешенный Шалико, красный и взмыленный, двинул к «осиновому гнезду мошенников» – райкому. Громадный мужчина шёл посередине улицы, а за ним на некотором расстоянии двигались зеваки. Когда Шалико оборачивался, все разбегались в разные стороны. «Шакалы!» - кричал он им. Милиционеры не решались подходить к нему. Только вчера он был их начальником. Бедняга сделал остановку у городского фонтана, обливался водой и грозно рычал.

Когда я зашёл в ателье, народ уже был в курсе. Тут с улицы послышалось: «Идёт, идёт!» Звучно закрылись двери соседнего магазина. Те, кто был в ателье, бросились прятаться про углам. Я тоже. Только Бесо повёл себя странно. Он встал со своего стула и вышел на лестницу, на улицу. Увидев его, буйный Шалико сначала насторожился. Бесо спокойно смотрел на него. Вдруг сумасшедший отошёл, на мгновение его глаза прояснились. Он мягко улыбнулся портному. Затем, спохватившись, продолжил путь... Несчастного перехватили на подходе к райкому. Ему сделали укол. Утихомирили.

Неожиданную реакцию Шалико на портного «анализировали» долго. Предположение о том, что они приходились друг другу родственниками, быстро отвергли. Некоторое время рядили, что один пожалел другого. Я сказал, что Бесо просто-напросто – хороший мужик, даже мятущаяся душа Шалико это рассмотрела. Мои собеседники согласились со мной. Потом все смолкли. После паузы я привёл слова моей матушки: "Взгляд у Бесо открытый, глаза ясные!" Меня не поняли. Мужики вокруг были сплошь простые, такие сантименты для них оказались непонятными. Я ещё подумал про себя, что глухонемой чувствует себя уязвимым, что мальчишки иногда показывали рожи ему вслед и если он замечал это, то сильно краснел. Но промолчал.

Сколько лет прошло! Бесо по-прежнему можно увидеть в угловом окне ателье-аквариума, если проезжаешь через городок по главной улице. Пустырь не может быть ориентиром. На нём возвели здание супермаркета. Не могу судить, сохранил ли себя Бесо.


Додо
Каждое утро Додо тщательно укладывала свою причёску. В погожий день она располагалась на скамейке во дворе у ворот. Она, склонившись над порогом, по талию высовывалась-выглядывала на улицу. Аккуратно прибранная головка, кокетливо изогнутая спинка, девичья грудь.
То, что было продолжением тела, ниже талии, не подчинялось Додо и безжизненно покоилось на скамейке за порогом железных ворот. Ещё в детстве в аварии погибли родители и часть её плоти. Так проходил день - то в одиночестве, то в компании соседок, забавлявших её девичьими сплетнями. Вечером Додо, почти невесомую, брала на руки и относила в дом бабушка.
Мощённая камнем улица перед их домом из-за поворота резко начинала переходить в подъём, ведший к вершине Лоткинской горы. Новые лица вызывали живой интерес Додо. Она максимально вытягивалась, а жадные до впечатлений глаза провожали незнакомца. Только успевай насытить взор, ведь поле зрения было узким. Каждый новый персонаж, если шёл наверх, появлялся неожиданно из-за поворота и скрывался из виду за толщенным стволом старой акации, росшей тут же у ворот.

Богемного вида Реваз не мог не привлечь внимания. Он - студент художественного училища - снимал угол в доме, расположенном выше, на подъёме, в моём доме. Ему нравился вид с нашего балкона. С него обозревалась большая часть города. Квартирант делал наброски. Деревенский парень Реваз считал себя урбанистом. Обычно рисовал пейзажи старого Тбилиси, но почему-то безлюдные. Только иногда то там, то здесь на его рисунках виднелись фигурки людей, но настолько расплывчатые, что невозможно было определить ни пол, ни возраст человечков.
- У неё красивая головка, правильный череп. Раковины ушей пропорциональные. Глаза такие живые! - говаривал он о Додо. Никто даже не предполагал, что инвалидности девушки он не замечал. Каждый раз, выйдя из-за поворота, Резико (как мы его звали) искал её глазами. Их взгляды встречались и прощались, когда он скрывался за акацией. Однажды Реваз всё-таки подошёл к ней, разговорился и спросил, дескать, почему она не выходит на улицу. Слёзы, которые вызвал вопросец, вогнали его в оторопь. Наконец-то поняв, что к чему и, расчувствовавшись, парень побежал домой. Я наблюдал, как он лихорадочно перебирал свои рисунки, потом поспешил вниз по улице... Оплошность урбанист решил загладить подарком.
После того случая Реваз ходил окольными дорогами.

Так же, как Гамлет - мой сосед. Он - человек простой, работал водителем. Однажды заметив, как тот мучается тяжёлой думой, я принялся расспрашивать его. Мы сидели на балконе, играли в нарды. Не поднимая глаз, он в минорном тоне рассказал мне историю:
- День выдался противный. У моего авто полетел кардан. Провозился в гараже. Голодный и грязный, я шёл домой. Меня окликнула Додо. Несколько полегчало. Но когда пришёл домой, то никого не застал. И холодильник был пуст. На кухне висела вязанка чеснока. С краюхой хлеба умял две головки чеснока. Ел до одури. Почему-то возбудился. Был уже тёмный вечер. Я вышел со двора и, как пьяный, слонялся по улице. Вдруг пошёл к Додо. Зашёл во двор, потом в комнату на первом этаже, где горел свет. Она лежала на кровати. Помню ещё, кровать была старомодная, железная. Тут я увидел, что бабушка, которая стояла в дальнем углу, вдруг шмыгнула в дверь, ведшую в соседнюю комнату. Я стоял, как болван, у входа, а Додо выжидающе смотрела. Почувствовал, как к глотке что-то подступает. Изжога, может быть, или что другое. Повернулся и ушёл. Всю ночь ворочался. На следующий день она окликнула меня: «Гамлет, Гамлет!» Я не обернулся и ускорил шаг.

Рядом с нами сидел наш сосед - Васо. Он только хмыкал про себя, когда слушал Гамлета. Ему тоже приходилось обходить то самое место крюком. Ему казалось, что о нём грязно сплетничают в убане, и особенно злостно в том месте, где улица делает поворот и ползёт наверх.
Я же, как философ, думал о мудрости бабушек и о неожиданных эффектах чеснока и природе паранойи.
 

Наследство от идиота
В одном просвещенном московском обществе я принял участие в салонной игре. По очереди назывались фразы, означающие «смерть». Запнувшийся выбывал. Мне, технарю, было трудно угнаться за филологами. Выражения типа «ушёл в мир иной», «представился», «отдать концы», «протянуть ножки», «отбросить копыта», «сыграть в ящик», «дать дуба», «почить во бозе» казались им тривиальными и они снобистски морщились. Игру продлевало обстоятельство, что компания была многонациональная и допускались переводы на русский. Но и эта поблажка не помогла мне и я долго оставался в аутсайдерах. Одна дама-лингвист записывала новые для неё обороты.
Вдруг меня осенило и я произнёс «Ке-ке». От неожиданности все смолкли. Потом спросили перевод, кое-кто засомневался, вообще слово ли это.
Та самая лингвист, что записывала, заметила: «Знаю я это ваше кавказское гортанное или фарингальное согласное». Затем без запинки и правильно произнесла на грузинском: «Бакаки цкалши кикинебс», что означает: «Квакушка квакает в аквариуме». Видимо, она - хороший специалист, подумал я. Но в свой блокнот «специалист» мою фразу не внесла. Между тем, с этим «неологизмом» связаны истории.
 
Слово изобрёл Важа - местный дурачок. У него была инфатильная речь, что доставляло ему немало неприятностей. Однажды мужчины играли на улице в нарды, когда вдруг принесли весть, что скончался столетний дядя Вано. Возникла некоторая заминка. И тут Важа произнёс: «Вано ке-ке!» «Слово» прижилось. У нас, в одном из кварталов тбилисской Нахаловки, оно считалось интернациональным. Правда, русским произносить его было труднее из-за этого «к».

Что ни говори, такие, как Важа, нужны! Можно было «прикинуться» Важей, куролесить,лепетать как дитя. Но безвозмездно ли?
Этим вопросом одним из первых задался наш сосед Бежан, когда ему стало совсем плохо. Он долго корил себя за то, что злоупотреблял алкоголем. Но потом вдруг на него нашло - он наказан.
Случилось это в тот день, когда умер Роберт, молодой парень. Тот страдал от безжалостной болезни и скончался в больнице. Позвонили соседке. Женщина вышла из своих ворот на улицу и со слезами в голосе сообщила новость. В это время Бежан с другими мужчинами играл в домино. Он выигрывал и пребывал в хорошем настроении. «Роберт ке-ке!» - вырвалось неожиданно у Бежана. Но этого никто не заметил, потому что остальные мужчины всполошились и подошли к соседке. Бежан с костями домино оставался сидеть.
Через некоторое время у Бежана стала побаливать печень, пропал аппетит, появилась слабость. Он вынужден был оставить работу в таксопарке. Вдруг начал расти живот... Врачи установили - цирроз.
Он лежал в постели, когда в голову стукнуло: «Бежан ке-ке!» Стало обидно. Он позвал жену и попросил подвести его к окну посмотреть, что там на улице. Как всегда, под летний вечер мужчины играли в домино, бегали дети. Ему мерещилось непрекращающееся: «Ке-ке-ке!». Похоже, как гуси гогочут.

Был сучай, когда слово стало причиной убийства.
Петре ненавидел своего старика-тестя. Он называл его «пердящей субстанцией». Филиппе (так звали отца жены), в свою очередь, считал зятя неудачником - «умным дураком» или «дурным умником». Тот был единственным, кто имел высшее образование из всех живущих в убане, но зарабатывал меньше шоферов, работников прилавка, которые преобладали в соседском окружении. Бесило Петре то, как Филиппе чавкал во время еды, но особенно то, как произносилось им одиозное «ке-ке». «Каркает как ворон!». Ему становилось жутко, когда представлял себе картину: он умер, а Филиппе говорит на улице: «Мой зять ке-ке!»
Петре действительно смертельно заболел.
В то мартовское утро он сидел на скамейке в садике. Он ослаб. Сидел укутавшись в пальто. Филиппе ковырялся в земле, подкапывал виноградник. В какой-то момент Петре послышалось старческое брюзжание, дескать, у людей зятья как зятья, а ему - старику самому приходится в саду ковыряться. Больной разнервничался, в нём поднялся гнев. Он схватился за садовый нож встал, качаясь, и с воплем «ке-ке!!» направился к тестю...
Следствие списало убийство на временное помутнение разума больного. Петре что-то лепетал, как Важа. Сам он умер скоро. Его похоронили в деревне, далеко от этих мест.

Однажды я услышал это сакраментальное слово в женском исполнении. Моя соседка – врач. У неё жила сестра, приживалка и старая дева. Однажды по просьбе хозяйки я возился у них на кухне, починял кран. В это время докторша принимала пациентку, обследовала её грудь на предмет опухли. Слышу, как она сказала женщине, мол, снимок сделай, на ощупь что-то есть. Стукнула дверь, ушла пациентка. Тут приживалка торжественно и радостно выдала: «С ней ке-ке, так ведь!» Обе злорадно захихикали. Пикантности ситуации прибавляло то, что пациентка приходилась сестричкам подружкой.

Я помню Важу постаревшим и забитым. Вольности, которые ему дозволялись, не делали его счастливым. Этот идиот всегда страдал. Он, может быть, не помнил, что одарил Нахаловку таким словом. И вот в Москве я про него вспомнил.
Совсем недавно тоже...

Мне с сотрудниками довелось поехать в Мегрелию на похороны родственника нашего начальника. Мегрельцы вообще отличаются большой изобретательностью по части разных церемоний. И на этот раз нас ожидал «сюрприз». Когда мы вышли из автобуса и понурые направились к воротам, то у самого входа столкнулись с портретом пожилого мужчины в натуральный рост. С полотна на нас сурово смотрел человек в сером костюме. Его правая рука отделялась, торчала, преодолевая двухмерность изображения - ручной протез. Рядом стоящие родственники плачущим голосом (женщины голосили), разъясняли прибывающим, что покойник любил встречать гостей у самых ворот и всегда подавал им руку. Среди людей в трауре я увидел мужчину, правый рукав костюма которого был пуст и заправлен в карман. С жутким чувством я пожал протез. Одной из сотрудниц стало дурно. Пришлось объяснять присутствовавшим, что она очень близко была знакома с усопшим...
Но вот церемония закончилась. Мы вернулись с кладбища. Зашли в разбитую во дворе палатку, заставленную столами. Помянули вином умершего. Когда мы выходили из палатки, «под мухой», качаясь, увидели, как мимо нас на тележке провозили портрет. Уже без «руки». Что-то знакомое вдруг послышалось. Плохо смазанные колёса тележки издавали «ке-ке-ке».

Кстати, под конец той самой салонной игры в Москве кто-то предложил перебрать словесные обороты, синонимы слова «жизнь». Увы, таковых, не нашлось.
Маршал
Семейство снимало комнату по соседству. Многочисленное и бедное. Оно прибыло в Тбилиси из одного горного района. Отец, молодой мужчина, был горбатым, с впалой грудью и малого роста. Говорил он не без апломба, с достоинством, тонкий голос вибрировал от напряжения. Я спросил дочку горбуна, чем занимается её родитель. Девочка была довольно плохо одетой, выглядела бледной. Она неуверенно ответила: «Мой папа – творческий работник». Он, оказывается, работал на киностудии. Я ещё подумал - достаточно устроиться работать на киностудию, и тебя уже принимают за человека искусства.

Однажды утром я с соседями стоял на улице. Мимо прошёл «творческий работник». Он торжественно отвесил нам поклон и продолжил свой путь. Мы посмотрели ему вслед. Большой горб, проваленная в плечи маленькая голова, непропорционально длинные ноги долго привлекали наше внимание.
- Говорят, он – человек искусства, - сказал я в задумчивости.
- Фанфаронство всё это! – заметил мне сосед, стоявший рядом. Потом продолжил: «Видел я его на территории студии. Он работает билетером в одном из кинозалов. Проверяет билеты на входе. Этот тип своим тонким голосом призывает зрителей не курить в помещении. Вроде как командует!»
Через некоторое время бедняга заболел воспалением лёгких и умер. Покойника увезли хоронить в деревню... Звали его Звиадом.

Прогуливаясь по Руставели, я встретил старого знакомого, Коку Г.. Тот эмигрировал в Германию. Но вот приехал в гости. Эмигрант проявлял озабоченность. Ему срочно надо было раздобыть кассеты с фильмами Годердзи Чохели. Мы зашли в магазин.
 - «Великий поход за невестой» есть у вас? – теребил продавщиц мой знакомый, а мне заметил, - это лучший фильм режиссёра.
 - Почему же, - возразил я и продолжил список лент, снятых режиссёром.
Получив желанную кассету, мой непоседливый товарищ впал в нетерпение. Давай, дескать, посмотрим кассету прямо здесь, в магазине. Признаться, я не разделил его энтузиазм... Позже в одной компании с моей подачи шутили об идефикс Коки Г, - только-только из аэропорта приехал, прямиком в магазин побежал, одержимый желанием фильм Чохели посмотреть...

Вспомнил я эпизод с Кокой потому, что вчера по ТВ ещё раз посмотрел этот фильм. В юмористически-шизоидный сюжет о захватническом походе сельчан, разгневанных тем, что их жениху отказала невеста из другого рода, была вплетена тема смерти. Дураковатые воители и воительницы вдруг осознали, что и без их потуг в мире много смерти. Есть там проходной персонаж – двухметровый жердяй, который в буйстве гонял кур и индюков, размахивая своей шашкой. Его постоянно связывали. Но вот сельчане заговорили о походе. Он стоит, привязанный к дереву, и слушает, а потом как завопит: «Война! Война!» Столько было терапевтически высвобождающего в этом вопле. В конце фильма наступает другой катарсис. Не выдержав зрелища похорон молодки, "длинца" бежит с криком: «Нет! Нет!!» Бес покинул его душу, освободил от наваждения...

Кроме Коки Г. я вдруг вспомнил и... Звиада. В фильме при жуликоватом главнокомандующем походом «маршалом» состоял некий горбун. Стратег после каждой своей огненной речи обращался к «маршалу», мол, каков я. И каждый раз следовало обескураживающее: «Так себе». «Прекратить разговорчики!» - реагировал обиженный витий. Или, стратег опростоволосился, вдруг поскользнулся и упал. Женская часть армии заверещала: «Теракт! Предательство!!» Их урезонивает горбун, дескать, человеку и поскользнуться нельзя.

Я c величайшим напряжением вглядывался в титры фильма, чтобы убедиться, что «маршала» играл артист по имени Звиад. Его фамилии я не знал. Незнакомыми показались мне фамилии других актёров. Годердзи Чохели любил приглашать артистов «из народа». Непрофессиональных "творческих работников".


Медведицы
... Как бы набираясь духу перед тем, как свернуть с улицы Кахиани на Лоткинскую, старенький трамвай делал на углу остановку. Ему предстояло вписаться в глубокий вираж. И вот, когда он, накренившись, начинал отчаянно скрежетать колёсами, с задней площадки один за другим спрыгивали мужчины разного возраста и комплекции. Ещё до того как свернуть трамваю, они изображали безучастность, и только когда вагон двигался с места, начинали слегка волноваться и толкаться в проходе. Они плавно отделялись от подножки, чуточку как бы задерживаясь в воздухе, приземлялись, по инерции делали короткую пробежку вдогонку уходящему трамваю и степенно продолжали свой путь. Таким образом взрослые подавали дурной пример детям, тоже норовившим прыгать с подножки движущегося транспорта. Выйдя из виража, только-только выпрямившись, трамвай делал очередную остановку - всего в метрах тридцати от поворота.

Стоя в сквере, что был на углу двух улиц, эту сцену, широко разинув рот, часами мог наблюдать Арутик. Трудно сказать, завораживал ли его молодцеватый пластический этюд взрослых мужчин. Вероятно, нервы приятно щекотал металлический скрежет трамвайных колёс, который оглашал окрестности и надолго зависал в воздухе. Может быть, он сочувствовал многотрудной жизни старенького вагона. В пятилетнем возрасте Арутик переболел менингитом с фатальными последствиями для его психики, так что вряд ли что мог объяснить. Одно его интересовало точно: почему трамваи бывают красные и зелёные? С этим вопросом бедняга приставал к прохожим вот уже лет тридцать.
Сегодня Арутик выглядел смущённым. Трамвай, которым я прибыл, был фиолетового цвета. «Арутик, как дела?» - спросил я его. Он вежливо поздоровался со мной и озадаченно справился: «Почему трамвай не красный?». Мне стоило труда ответить на такой «каверзный» вопрос. Он благосклонно слушал меня, но было видно, что вопрос будет повторен. Вдруг его ясное идиотическое лицо потемнело. «Нельзя, неприлично показывать язык! Прекратите!» - скороговоркой заговорил он. Я обернулся. Гориллоподобное существо - огромный толстяк, обросший чёрной щетиной, волосатый живот навыпуск, заплывший пуп, в руках два арбуза - силясь, максимально вытянул изо рта алый язык. Арутик не любил, когда ему показывали язык. Он отвернулся и заспешил прочь, переваливаясь с ноги на ногу, что-то выговаривая. Гориллоид с арбузами, который прибыл тем же трамваем, что и я, удовлетворенно крякнул, затем поздоровался со мной и прошёл мимо.

Себе на беду Арутик обладал самолюбием. Он доверчиво реагировал на меня, ибо не причислял мою персону к разряду людей, которые, завидев его, начинали кричать: «Арутик сумасшедший! Арутик сумасшедший!»... Каждый раз, когда начинался этот гон «ату его, ненормального!», он истошно кричал и нецензурно бранился. Педофильные моменты преобладали в его бранном лексиконе. Ему много доставалось от мальчишек. Они преследовали его, держась на расстоянии, и чем-то напоминали дворняжек, облаивающих не приглянувшийся им объект.
За Арутика некому было заступиться. Я попытался посоветовать ему не обращать внимания на приставал. Он признательно кивал головой, но по глазам было видно, что ничего не понял. У него была старая мать. Я её видел один раз, мельком, со спины. Они поднимались вверх по улице - он, тучный, рыхлый, она, согбенная от возраста женщина в чёрном. Отец умер давно. Рассказывали, что перед смертью он сильно страдал от сознания, что оставляет бедолагу-сына. Кстати, кроме цвета трамвая, Арутика занимала ещё одна «проблема»: «Почему отца закопали в землю?» Спрашивал он это исключительно из любопытства.
Нельзя сказать, что его окружали сплошь садисты. Иногда беднягу защищали женщины, пытавшиеся унять дразнящих, но его отборные ругательства сильно их разочаровывали. Соседи, похоронив его мать, прикармливали его. Он не выглядел убогим. Единственное, что от него требовали - вынести мусор, принести керосин. Позже, когда стали давать о себе знать разные болезни, у Арутика в карманах не переводились лекарства. Доведённый до кондрашки, он дрожал всем телом, появлялась синюшность, иногда бывало хуже - из-за конвульсий падал на землю. Даже безжалостные мальчишки проникались к нему чувством, когда Арутик, обессиленный и задразненный ими, сидел на земле и горестно плакал. Дети интересуются сумасшедшими и покойниками. При этом они не проявляют хороших манер.

Особенно «тяжёлыми» были для Арутика выходные дни тёплых месяцев года. Мужчины собирались на улице с утра. Играли в нарды, домино, карты, пили пиво. Арутик жил вверх по нашей улице. Когда там появлялась его пузатая фигура, наиболее легкомысленные из мужчин начинали травить его. Те, кто посолиднее, слабо пытались унять распоясавшихся, ещё более солидные делали вид, что ничего не замечают.
Очень усердствовал малый по имени Дуде. Репутация у него была не ахти какая - тунеядец, пьяница, игрок. Но без него не обходилось ни одно уличное событие - поминки, свадьбы, драки. Его присутствие было как необходимый антураж и производило впечатление массовости. На языческом действе, типа «чиакокноба», когда по весне жгут огромные костры, чтобы изгонять чертей, он со своим сыном, тоже оболтусом, проявлял энтузиазм - нагромождал самые высокие кучи и с дикими воплями перепрыгивал через костёр. Этот субъект выказывал осведомленность по части местных сплетен и играл свою роль, когда шушуканье переводится в громкие разговоры и уличные сцены, когда обструкции подвергают жертву наиболее одиозных сплетен.
Видимо, издеваться над Арутиком тоже было его «функцией». Однажды, завидев его на гребне того самого взгорка наверху улицы, он заладил свой репертуар: «Арутик, сумасшодш, сумасшодш!!» (с русским у него были трудности). Дуде позорно проиграл в нарды и теперь допекал Арутика. Тот выпалил порцию ругательств, потом разнервничался и упал, скрывшись из виду. Видно было какое-то хлопотливое движение людей в том месте. Потом послышались крики с требованием прекратить безобразие. Вероятно, несчастному было совсем плохо. А Дуде в исступлении продолжал кричать уже осипшим голосом, глаза пустые, остекляненные. Его тоже пришлось отпаивать валерьянкой.

Однажды у меня получился интересный разговор об Арутике с соседом по имени Ромео. Семейство, из которого он происходил, окружал ореол образованности. Мамаша соседа носила университетский ромбик, что производило эффект, так как вокруг жили преимущественно шофёры, работники прилавка - люди, не отличавшиеся образованностью. Вообще, вся семья состояла из снобов. Помню, в начальных классах Ромео водила в школу бабушка. Она оберегала его от мальчишек, размахивая своей тростью, когда те пытались к ним приблизиться. Мать Ромео некоторое время сочувствовала Арутику, пока ей казалось, что того зовут Рудиком. Видимо, она полагала, что жертвой уличных издевательств является человек с иностранным именем Рудольф. Она быстро потеряла к нему интерес, узнав, что на самом деле того зовут Арутюн. Просветил на этот счёт её я - редкий избранник, которому дозволено было заходить к ним в гости. Сблизило меня с Ромео то, что мы оба учились в университете. По месту жительства он обращался ко мне на «вы», не из уважения, а потому, что не выделял меня из окружения, по месту учёбы на «ты», льщу себя надеждой, из товарищеских побуждений.
На улице за их высокой оградой происходила обычная перепалка с Арутюном.
- Вы знаете почему его так шпыняют? - спросил меня Ромео, кивая в сторону, откуда доносились ругательств.- Вам доставляет явное или неявное удовольствие слушать всё это. Учат же мужчины на вашей улице маленьких детей матерщине, чтобы потом те выдавали её в присутствии женщин, желательно незамужних? Какое удовольствие для всех! Так что Арутик для них - находка! Обратите внимание - сколько экспрессии!!
И он стал вслушиваться в происходящее на улице. Я вынужденно признал правоту его слов, хотя меня коробил такой огульный подход. Мои племянники совсем не умели материться.

У Арутика была манера - как увидит «опасный объект», закроет глаза, пройдёт, крадучись по противоположной стороне улицы. Вот он - спасительный поворот на соседнюю улицу, и именно в этот момент его настигал тот самый клич, который поражал его, как прямое попадание. Хотя, спасения не было нигде - в нашем районе его «обложили со всех сторон». Однако было место, где он бывал вполне счастливым... Арутик любил ходить в кино. Он проявлял предусмотрительность и наведывался в дальний кинотеатр, где о нём могли не знать и, значит, не дразнить. Смотрел он всё подряд, наверное, его привлекал калейдоскоп изображений, а не смысл. Было бы сильной натяжкой допустить существование какой-то духовности в его неразвитом сознании. По случаю посещения кино одевался чистенько. Помню его в сорочке с короткими рукавами, в широких брюках и сандалиях и реплику Дуде: «Наверное, в кино идёт». Информация была для компании, которая резалась в карты на улице. Но никто и ухом не повёл. После киносеансов он возвращался умиротворенным и не реагировал на дразнилки.
Несчастного всё-таки «застукали» прямо в очереди в кассу кинотеатра. Какой-то хмырь из нашего района узнал его и не преминул покуражиться - показывал язык и обзывал. Но Арутик стоически вытерпел наскок, выстоял очередь и не обратил внимания на лёгкий ажиотаж среди окружающих. Своё спасение он хотел найти в темноте кинозала.
Фильм в тот день был скучный, «про любовь». В те времена в лентах такого сорта совсем не было эротики. Оживление вызывали только долгие поцелуи, и наиболее незатейливые из зрителей кричали из зала «Сорок, сорок!», т.е. - поделитесь. На этот раз вдруг прозвучало «Арутик ...» и так далее. Арутюн не выдержал и отреагировал, как обычно – залпом матерщины, чем только подогрел зал. Уже никто не смотрел на экран, где события развивались нудно. Когда включили свет, бедняга выскочил из зала первым, а вслед ему доносилось улюлюканье.
Его запомнили и стали узнавать. Дело дошло до того, что Арутюна просто не впустил в кинотеатр администратор. Ходить в другой, более дальний он позволить себе не мог - плохо знал город.

После этого Арутик умер довольно скоро, прямо на улице от кровоизлияния в мозг. Состоялись похороны, всё прошло весьма чинно. Соседи постарались. Хотя на поминках не обошлось без инцидента - Дуде напился и устроил скандал.

Но ещё некоторое время после смерти Арутика в кинотеатре сохранялся «милый» обычай - посреди сеанса кто-то выкрикивал то самое оскорбление, и несознательные зрители гоготали, а сознательные жаловались дирекции кинотеатра, требуя навести порядок. «Хулиганов», которые срывали таким образом сеансы, пытались урезонить милицией. Но что можно сделать в темноте с анонимной толпой. Да и сами милиционеры не прочь были похихикать.
Однажды в зале произошло нечто непонятное. Шёл обычный фильм «про любовь». Зевавшие зрители прибегли к испытанному развлечению. И тут ... Позже, проходившие мимо кинотеатра пешеходы рассказывали, что смех, который доносился из зала, вдруг вылился в истерический крик людей, охваченных ужасом. Сначала можно было подумать, что показывают триллер, но и тогда обычно мужчины не кричат как женщины. Достигнув наивысшей точки, вопль сразу оборвался, и наступила глубокая тишина. Только неразборчиво был слышен диалог на экране, кстати, довольно спокойный.
Когда распахнулись двери зала, из него в изнеможении медленно выходили напуганные люди. Они невнятно мямлили о каких-то двух медведицах, которые вдруг спустились с экрана в зал.
«Никаких животных в этом фильме нет!» - заявил один из пешеходов, но, оправившись, добавил, не имеет ли место случай коллективного помешательства.
После этого инцидента сеансы в кинотеатре не срывались.
Об Арутике на улице забыли довольно скоро и безнаказанно. Медведицам до наших мест было не добраться.
Впрочем, умер Дуде. У него вдруг стал заплетаться язык. Оказалось - опухль на языке. "Не любил Арутик, когда я ему язык показывал", - однажды обронил Дуде.

Волио уна до-о-онна!!
Вчера по дороге  на  работу я наблюдал и даже стал участником  жуткой  сцены. Произошла  она на  улице Пиросмани, близ Вокзальной  площади.  На этой улице машинам трудно разминуться. А тут ещё движение преграждала  чернявая девица в джинсах.  Я заметил её издали - она исступленно задирала шофёров.  «Может быть, нищенка! Но какая экзальтация! - сначала подумал я. Впрочем, её  жесты не оставляли сомнений. Хотелось пройти незамеченным, но она увидела меня и быстро переместилась на тротуар. Начала говорить со мной вроде нормально. Меня даже удивила вполне сносная русская речь:
- Я понимаю, что вы спешите на работу, с папочкой! Интеллигент в очках.
Но  потом последовали  гнусные предложения, жесты.  Её глаза были выпучены, шея напряжена, пальцы будто сводило от конвульсий. Я прибавил шагу. Потом оглянулся назад. Она приставала уже к другому прохожему – нездорового вида молодому человеку с палочкой. На его бледном лице отпечаталось возмущение. «Возможно, этот парень после автоаварии отходит», - промелькнуло у меня в голове.

На работе, в рекламном офисе, я потчевал коллег рассказом об инциденте. Они не долго рядили - девица была психически больна. Не исключено, что именно в это утро на неё «нашло». Ещё то, что она была «очень» восточной национальности. Её соплеменницы обычно робки. 
- Именно потому такая надрывная манифестация у неё получилась, - пояснил Гриша – наш психолог, большой любитель Фрейда.
 «Оседлал любимого конька» - подумал я. Гриша начал издалека. Дескать, не может понять, как коллеги до сих пор не обзавелись сателлитными тарелками для ТВ. Мол, дешево  и полезно. Вчера он, например, смотрел канал «Дойче Веле». Наш фрейдист, кроме того, что поупражнялся в своём немецком языке, в криминальной хронике посмотрел интересный сюжет:
- Раннее утро. Пустынная улица немецкого городка. Некоторое время камера фиксировалась на окнах одного домика. Диктор говорил о преступлении, совершенном в нём. Душевнобольная гражданка В. задушила своего ребёнка. Потом показали её. Она в утреннем халате расхаживала в полном одиночестве, говорила какую-то ерунду, издавала идиотические звуки. Потом повернулась спиной к оператору и задрала халат.  То самое место немецкие телевизионщики заштриховали.

Некоторое время в офисе зависло молчание. Потом для разрядки вспомнили городского колорита Кику – потешного дауна. Бывало он заскакивал в какой-нибудь городской транспорт и кричал: «Народ любезный, жениться хочу!!!»
Шалико, мой сотрудник, слыл в офисе за пародиста. Он умело передразнивал Кику, как, впрочем, и нашего занудливого шефа-иностранца. Пародист легко подхватывал любую тему. Стоило мне в тот момент вспомнить эпизод из феллиниевского «Амаркорда», как Шалико завопил: «Волио уна до-о-онна!! Волио уна до-о-онна!!!» «Хочу женщину!» Так кричал один из персонажей фильма, для чего взобрался на дерево. Бедняга просидел на нём весь день, выкрикивая эту фразу. Таким образом был испорчен пикник, который устроил его брат. Ради семейной пасторали «баловника» на весь день отпустили из психушки...
 
Наш разговор завершился тем, что одна из миловидных сотрудниц пыталась показать, как виляла задом Гратиска – другой приметный персонаж из фильма. К пущему удовольствию присутствовавших мужчин. В этот момент в комнату вошёл шеф, как всегда с постным выражением лица.
          
По дороге обратно на той же улице один знакомый рассказал мне о том, как развивались события с той девицей. Она по мере того, как подходила к концу улицы, выходящей на молоканскую площадь, больше распалялась, уже на площади с криком стала рвать на себе одежды. В этот момент на неё набросились полицейские. Накрыли плащом и, затолкав в машину, увезли в участок.  Знакомый проинформировал меня, что девица приходится ему соседкой. Потом добавил:
- Пока ей давали дорогостоящие лекарства, она вела себя прилично. Но семья бедная, денег на медикаменты не хватает.
- Надо же, принял лекарство, и ты – приличный человек, - заметил весело рассказчик.
   
Тут я опять почему-то вспомнил помянутый эпизод из шедевра Феллини. Там промелькнул кадр, который можно было не заметить. Отец семейства, Аурелио, брат несчастного, больше всего нервничает из-за происходящего. Типичный итальянский характер, он кричит благим матом, клянёт свою судьбу, гоняет домашних. На подмогу приехали врачи. Незадачливого Тео (имя братца) снимают с дерева. Ведут бедолагу под руки, а тот как ни в чём не бывало разглагольствует на нейтральные темы. «Тео, Тео!!» - бросает ему вслед Аурелио. В глазах его слезы, в голосе боль.   

Несносный Шакро
Я работал за городом. Когда опаздывал к служебному автобусу, пользовался «пазиком» Общества слепых. Слепые, плохо видящие и зрячие пассажиры сильно оживлялись, когда я поднимался в салон. Но не из-за меня. Обычно вперёд себя я пропускал их товарища - мужчину средних лет в чёрных очках с палочкой. Он был невероятно разговорчивый и начинал витийствовать уже с момента, когда поднимался в автобус. «Оратор» не замолкал всю дорогу, до места работы пассажиров - маленького завода. Насколько я знал, они штамповали какие-то детали.
Как мне показалось, люди с таким недугом молчаливы и поглощены собой. Этот мужик являл прямую им противоположность, чем и досаждал. Шакро получал физиологическое удовольствие от самого процесса говорения. На его лице была сытость.

Ещё на остановке я замечал, как хладнокровно игнорировала этого типа не то сестра, не то жена, которая провожала его. Она стояла чуть поодаль, а он, упёршись на тросточку, говорил без остановки, обратившись совсем не в ту сторону, где стояла женщина. Проходящий мимо мужчина знаком обратил её внимание, что с ней говорит слепой. Её лицо изобразило такую степень изнеможения, что всё сразу стало ясно.  Спровадив слепого, она с лёгким сердцем, чуть ли ни вприпрыжку направлялась восвояси.

Между тем Шакро (так его звали)  рассказывал интересные истории. Так, выяснив из какой деревни один из его попутчиков, он тут же выдал занимательную историческую справку. Говорун заявил во всеуслышание, что жители села, откуда был родом его сосед, готовят хорошее вино, они - хорошие наездники и неплохие стихотворцы, но драчуны и воры. Когда в ту деревню приехал Илья Чавчавадзе, у него украли каракулевую шапку.

С превеликой важностью Шакро судачил о политике.
Он выдавал фразы: «Говорил я вам не давать голос этому бесноватому... Жена его - известная стерва, вот кто его погубил. И ещё сестры жены, которые... Не президент, а подкаблучник!» К дискуссии подключались другие пассажиры. «Президента-подкаблучника» кто-то любил, а кто-то ненавидел. Начиналась шумная разборка, некоторые из спорщиков даже проявляли агрессивность. Они грозно тянулись руками в сторону оппонента, нередко в ошибочном направлении. Шакро в это время потрясал своей палочкой. Свару окриком прерывал шофёр. Он угрожал остановить автобус и выгнать Шакро, «провокатора и надоеду».

Однажды я сидел рядом с ним. Он долго пытливо будто бы смотрел на меня. Я даже заметил некоторую враждебность в том, как Шакро «изучал» меня сквозь черные очки. Мне стало не по себе. Но я продолжал делать вид, что меня нет. Тут к нам подсела пышная высокая дама. Я раньше её не замечал. Мой сосед приосанился, потёр руками и вежливо задал незнакомке один-два зондирующих вопроса. Вначале женщина отреагировала настороженно. «Приставания» незнакомого слепого мужчины в транспорте?! Но потом успокоилась. В основном собеседники перебирали общих знакомых. По опыту знаю, что подобного рода разговоры любят вести провинциалы. Они долго ищут «знакомого среди незнакомых». Цель считается достигнутой и наступает полнейшее удовлетворение, если общий знакомый найден и неважно, обладателем каких достоинств он является.

Истории Шакро действительно отличались аппетитностью, но их автор заметно пресытил ими публику. Уже никто не спрашивал, откуда он их мог брать. Справедливости ради надо заметить, что это не были байки барона Мюнхгаузена. События происходили без участия рассказчика. Шакро в чёрных очках и со своей палочкой появлялся под занавес, когда надо было высказать компетентное мнение. Чаще забавлялся баснями на исторические темы. Вроде того, например, что "родственник соседа играя с самим Лаврентием Берия в волейбол, угодил тому мячом в лицо и поломал ему очки". Лаврентий Павлович только посетовал на свою неловкость. Затем следовал "вывод" Шакро - чёрный комиссар был извергом, но спорт любил.

Однажды Шакро сильно меня удивил...
К нему приехал товарищ из России. Тоже слепой. После обильного обеда с вином пьяные хозяин и гость по крутой тропинке поднялись на гору. Я несколько встревожился – такое легкомыслие со стороны Шакро! И вдруг слышу:
- С горы открывался вид на Алазанскую долину, дул приятный ветер, Алазани сверкал в лучах заходящего солнца, небо  было багровым. Казалось, что от его лучей горят деревни.
Озадаченный, я спросил одного из его товарищей, что, мол,  происходит. Тот довольно лениво ответил мне:
- Услышал где-то от кого-то, а теперь рассказывает.

Моё место работы находилось недалеко от заводика, где работали слепые. Изумленный, я рассказал сотрудникам о живописаниях Шакро. По совпадению один мой коллега тоже был под впечатлением – вчера на городском турнире по шахматам он проиграл слепому партнёру.
- За всю игру он ни разу не взглянул на доску, - сокрушался он.

Через некоторое время я снова опоздал на служебный автобус и воспользовался «пазиком» Общества слепых. Как обычно, Шакро ораторствовал, а другие пассажиры всячески этому противились. Проехав некоторое расстояние, автобус остановился. На улице произошла авария, и дорогу на время перекрыли.
Все стали проявлять любопытство, зрячие комментировали происходящее на улице. В салоне стоял лёгкий гул от возбужденных голосов. Неожиданно я ощутил, что чего-то не хватает, а именно – зычного голоса Шакро. Я посмотрел на него... Он затаился, как будто ушёл в себя, от напряженного внимания его лицо даже вытянулось в «кувшинное рыло»...
Чуть позже Шакро солировал. Обсуждая перипетии аварии, он проявлял завидное знание деталей. Правда, допустил неточность, когда сказал, что серая «Волга» въехала в красные «Жигули».  «Жигулёнок» был синего цвета.

Диспетчер
Наркоманы в то время были большой редкостью. Тогда их называли «морфинистами». Другого наркотика, кроме морфина, у нас просто не знали. Мне было лет пять, когда я увидел его впервые – очень худого молодого человека. У него была сильная дрожь в руках, голова дёргалась. Особенно запомнился сильно выдающийся кадык. Я с мамой сидел в трамвае, когда увидел его на остановке. Он громко, «по-свойски» общался с ватманом и кондуктором нашего вагона.
 - Смотри морфинист! - шепнул я маме. Она строго посмотрела на меня и сказала, что он – очень больной молодой человек.
Должно быть, парень страдал от последствий церебрального детского паралича.

Через некоторое время я увидел его на конечной остановке трамваев, на Колхозной площади. Он сидел в будке, видимо, работал диспетчером. Все дела его – вписать в журнал время прибытия и отбытия трамвая. Когда мешкал кто-нибудь из ватманов, диспетчер выглядывал из будки и громко кричал, призывая водителя занять место и отправляться. При этом его приметный кадык вибрировал, а голова дёргалась.

... Бойкое место, снующие пассажиры, лязг трамвайных колёс, скрежет на вираже, когда какая-нибудь таратайка отправлялась на маршрут, и голос диспетчера запечатлелись в моей памяти. У будки всегда толпились водители и кондукторы. Этакая биржа. Народ был простой, и шутки у него были вульгарные. Мужчины задирали местных проституток, собиравшихся стайкой поблизости. Иногда эти биржи объединялись. Обычно диспетчер молчал и важно восседал на своём табурете.
К весёлой компании прибивался один инвалид, у него не было ног. Потерял их в детстве. Он являл собой скорбную особенность городов, где ходит трамвай. Этот тип был с характером. Он мог быть высокого роста. Однажды я проходил мимо и увидел, как он ударил правой рукой одну особу лёгкого поведения. Мужчина с усилием дотягивался до её лица и что-то говорил на армянском языке. Девица, сама неробкого десятка, сохраняла сдержанность и достоинство и почти не сопротивлялась. Она смотрела на него сверху и что-то ему выговаривала, пыталась урезонить.
- Если хочешь, спросим у Сандро, - сказала она на грузинском языке и показала глазами на диспетчера.

С некоторых пор я перестал пользоваться трамваем. Этот вид транспорта у нас упразднили. Рельсы закатали в асфальт. На работу я отправлялся через метро, потом купил авто – «Жигули». Во время перестроечного кризиса авто продал. Вырученные деньги положил в банк, который потом лопнул. Потерял и работу. Но потом опять трудоустроился. На новое место службы ездил с вокзала на пригородной электричке. Снова купил авто. На этот раз поддержанный «Мерс». Я уезжал из страны. Потом вернулся.

Жизнь шла своим чередом. На Колхозной площади бывал мало. Разве что наведывался туда по делам. У меня была доля в двух забегаловках. Заезжал туда на машине под поздний вечер за своим паем.
Недавно я пригласил в одну из забегаловок новых знакомых. Горячие пышные пельмени, справно посыпанных черным перцем, мы запивали холодным немецким пивом. Стоял приятный вечер. Гости и я решили пройтись.

Мы проходили мимо того места, где находилась конечная остановка трамваев. Я начал рассказывать гостям о тбилисских трамваях. О том, как я шкодил – прыгал и запрыгивал на подножку вагонов. Это – чтоб понравиться девчонкам. Они потом ябедничали моим родителям, после чего мне крепко доставалось.
- А вот здесь стояла будка диспетчера, - сказал я и картинно повернулся к тому месту, где она когда-то стояла. И тут осёкся...
Будки не было. Притулившись в углу на старой-престарой табуретке, восседал маленький старичок. Его руки и голова дёргались, кадык ходил вверх вниз, когда старичок глотал слюну.  Он сидел, углубившись в своё молчание. Как когда-то... диспетчер Сандро! На старом столике «диспетчер» разложил несколько коробок сигарет. Видимо, торговал ими.
Гости обратили внимание на мою оторопь. Я рассказал им, повинившись:
- Лет 50 назад я по детскому недомыслию принял этого человека за наркомана. Мама меня поправила и сказала, что этот старик тяжело болен. Пардон! Тогда он был парнем.

ДВОЕ
Сегодня в метро встретил П.С. Она прощалась с одним молодым человеком, когда я подходил. Некоторое время моя приятельница смотрела вслед тому парню. Глаза чуть влажные, лицо восторженное.
- Как приятно, парубок из горного села, отец у него чабан. Но какие у него тонкие запросы. То прочесть, это посмотреть в картинной галерее, подготовиться к аспирантуре!
Эта дама отличалась впечатлительностью и склонна была пустить слезу умиления. Иногда это забавляло. Я попытался несколько сбить градус её сантиментов, заметив, что такие потребности иногда мешают. Она только слегка дёрнула плечиком в знак несогласия и продолжала смотреть в сторону удаляющегося молодого человека.
Мы направились к эскалатору. Тут я решил попотчевать её одной историей, которая, как казалось, продолжала тему. И начал:
- У соседей родились близнецы. Родители их нарекли Парвизом и Тенгизом. С какого-то моменты вдруг стало ясно, что мальчики страдают болезнью Дауна. Оба были добродушными и добрыми. Я наблюдал: когда плакала их мать, они начинали суетиться, паниковать, и почему-то предлагать ей разные попавшиеся им под руку предметы. Близнецы любили друг друга. Иногда по-братски ласкались – грубовато неумело целовали друг другу в низкие лбы, при этом у них текли слюни. Они издавали неблагозвучные воркующие звуки...
П.С. пристально посмотрела на меня. В её глазах обозначилась печаль. Мы в этот момент поднимались на эскалаторе. Я продолжил:
- Близнецов повели в школу. В специальную, конечно. Скоро Тенгиз отсеялся. Не потянул. Парвиз же проявлял настойчивость. Я его часто видел с книжками. Ещё то, что он повадился носить тёмные очки и шляпу. Прятал глаза и укрывал череп, хотя, конечно, ему было не спрятать характерную фигуру, а в речи было много дефектов. Вместе с этим он бывал подчёркнуто вежливым. Вырабатывал свой стиль. Так и рос.
Моя спутница по-доброму стала улыбаться.
И вот однажды ко мне в кабинет заглянула секретарша. С гадкой улыбкой сообщает мне:"Там к вам тип в чёрных очках и шляпе!" Завели Парвиза. Молодой человек пытался держаться достойно, пыжился. Он как-то по-старомодному поблагодарил ту девицу:"Покорно благодарю!" Та только прыснула.
- Что за дура такая! – отреагировала П.С., некоторое время она сокрушалась, как много недобрых людей вокруг. Потом замолкла и заинтересованно посмотрела на меня.
... Парвиз говорил несвязно. Разгорячился. Я проявил терпение, что успокоило его. У него была проблема – чиновники от образования вознамерились закрыть их школу. Одноклассники в тревоге. Парвиз вспомнил обо мне, журналисте, и обратился за помощью.
- Вот молодец! – воскликнула собеседница, - этот парень решил взять свою судьбу в свои руки. Он – прелесть! Его товарищи тоже молодцы! Сорганизовались, только бы школу не потерять! Обрати внимание – школу!! Кстати, чем кончилась история?
- Удалось мобилизовать общественность. Школу сохранили, хотя в старших классах был некомплект – 3-4 учащихся.
Второй раз на день я удостоился увидеть восторженно-умиленное лицо приятельницы. Она светилась, а по щеке скатилась слёзка.
- Да, а как другой близнец? Как его имя, не запомнила, - вдруг спохватилась П.С.
- Он постоянно на улице торчит. Сорванцы-мальчишки науськивают потешного дурачка на проходящих девиц. Те убегают от несчастного, не зная, на что реагировать – на его беспардонные приставания или его внешность...
- Увы, увы! – последовала реплика спутницы. Мы уже выходили на улицу. Потом она вспомнила о необходимости сделать покупку в магазине. Я вызвался сопроводить её. Говорили о разных мелочах.
 
При входе в магазин нас ожидал сюрприз. П.С. нашла портмоне. Она быстро подняла его. Кошелёк был тугим. В это время я обратил внимание на пожилую женщину. Та с озабоченным видом рыскала глазами по тротуару, явно что-то потеряла. Я взглянул на П.С.
- Молчи, - прозвучало вполголоса, вдруг резко и категорично. Взгляд её сухих глаз был жёстким и решительным. Рот стал сжатым, безгубым. Женщина прошла мимо, продолжая безрезультатно искать что-то.

Джим гренландский
- Меня не интересует текущий литературный процесс, - заявил мне один профессор филологии - специалист по новейшей русской литературе. Затем он немножко порассуждал о той взыскательности к литературе, которую в себе выработал. После таких слов я не рискнул показать ему свои рассказы.
Его коллега - доцент Елена К. придерживалась иных вглядов. Она сотрудничала с Русским просветительным обществом в Тбилиси. В тяжелейшие времена кризиса этого общества хватало лишь на распределение гуманитарной помощи. Елена же “днём с огнём” искала “действующих” русскоязычных авторов.
- Здесь, на краю ойкумены русскоязычия ещё кто-то старается делать литературу на этом языке, - говаривала она.

Однажды Елена сообщила мне:
- Недавно в библиотеке в журнале "Техника - молодёжи" 80-х годов я обнаружила одного тбилисского автора. В Тбилиси есть поэты, много меньше прозаиков, и вот уникальный случай - прозаик-фантаст! Некий Джим Гренландский. Понимаю, что это псевдоним. Но я всё равно просмотрела телефонную книжку и, как предполагала, не нашла абонента с такой фамилией.
- Кажется, я его знаю, вернее - знал. Его настоящая фамилия не менее диковинная для наших мест - Гриша Модзолевский.
Елена загорелась от предвкушения удачи...
- Как ты думаешь, есть возможность найти этого фантаста? - спросила меня Елена.
- Увы, это невозможно!

Это было давно. Познакомил меня с Гришей Модзолевским мой сотрудник Эдик. Не добрав очки при поступлении в вуз, я временно кантовался в одной конторе. Её деятельность была связана с обслуживанием ВЦ какой-то пищевой отрасли. Центр территориально находился в другом конце города, в каком именно, я так и не удосужился узнать. Эдик числился переводчиком. О нём говорили как о полиглоте, "владеет не то семью, не то девятью языками", - заметили мне. Он, мало задействованный по службе, если не играл со мной в домино, то писал статью на тему, весьма далёкую от проблем пищевой отрасли - о когнитивном диссонансе. "Пишу для души!" - заметил он мне.
 
В момент знакомства Гриша представлял себя, долго, нараспев, как бы перечисляя титулы: "Физик-теоретик, психолог, социолог, искусствовед, математик, писатель-фантаст и ... сексуальный маньяк!" Потом, обратившись к Эдику, сказал: "Я хочу написать статью под названием "Нголо, аллилуйя, нголо!" Так, для души!"
- Что такое "нголо"? - спросил я. Мне стали объяснять, что это понятие у африканских негров обозначает маскулинное начало, что оно - атрибут мужской доблести.
- Тип африканского мачо, что ли? - переспросил я. После некоторого замешательства Гриша согласился со мной.

Из длинного ряда "титулов" Гриши поневоле обращал на себя внимание последний. Поначалу я воспринял его самооговор за пьяную шутку. От него, маленького и неказистого, со слабым голосом, в тот момент пахло водкой.
Во всяком случае, как писатель-фантаст он себя в тот день не проявлял.
 
Как-то раз Гриша принёс ксерокопии юмористических рисунков из "Плейбоя". Он объяснял, что достать их стоило сил. Для того времени это звучало весьма правдоподобно. На одном из рисунков была изображена сценка: скамейка в парке, на ней старичок, мужчина средних лет, юноша и мальчонка. Мимо проходят пожилая женщина, женщина средних лет, девушка и девочка. За ними вприпрыжку увивается весёлый пёсик. Джентльмены вожделенно смотрят на дам: пакостный старик на нимфетку, мужчина средних лет на женщину соответствующего возраста, гипер-сексуальный юнец алкал всех, мальчонка же предпочёл бы поиграть с занятным псом.
- Судя по всему, этот парень твоего возраста, - сказал мне Гриша, весело ухмыляясь.
- Судя по всему, этому типу лет под сорок, как вам и Эдику, - парировал я, показывая на мужчину средних лет.
- Меня на этой скамейке нет, - последовал ответ Гриши.

А однажды… В конторе никого не было, кроме меня и секретарши. Я сидел в своей комнатушке и решал кроссворды. Ко мне вбежала встревоженная секретарша.
- Там, в приёмной сексуальный маньяк! - почему-то шепотом сказала она мне.
- Он сам в этом признался? - спросил я.
- Да.
- Он маленький, голос как у педа, и усы смешные?
- Откуда вы знаете?
- Бояться, по-моему, не следует. Это Гриша - дружок Эдика.

Потом вошёл и сам "смутьян". Он извинился перед секретаршей за причинённое беспокойство и попросил, чтобы я разрешил ему подождать его приятеля. Я не возражал. Девушка ушла и мы остались вдвоём. Гриша сделал паузу и вдруг разразился монологом... Пассажи на эротические темы бывают организованы в добротный текст и быть хорошей литературой. Можно обходиться без скабрезностей. Но мне стало жутко от таких “откровений”, ибо несчастный пересказывал свою историю болезни и делал это в стиле очерков Зигмунда Фрейда...
Потом Гриша смолк. Я осидел озадаченный. Ничего не сказав, он ушёл. В тот вечер, как выразился Эдик, "Гришу взяли".

Он оказался беспокойным больным - "постоянно качал права", требовал встречи с видным правозащитником. Это было нечто новое для местных эскулапов от психиатрии. В качестве бреда в истории болезни они зафиксировали угрозы пациента устроить им головомойку похлеще той, что была в Гонолулу. Далеко не многие из них знали, что именно на конгрессе на Гавайах советских психиатров изгнали из международной ассоциации. Об всём этом мы узнали от лечащего врача Гриши. Тот убежал из больницы, а доктор обходил знакомых его пациента. Заглянул к нам в ВЦ. Интеллигентный, мягкий в обращении мужчина говорил Эдику и мне, что "идейность" беглеца только мешает его излечению. "Завышенный уровень притязаний с непомерно развитой фантазией - риск-фактор", - сказал он. Затем добавил:
- Он почему-то взъелся на галоперидол. Сколько ни пытаются санитары заставить его принять лекарство, он постоянно сопротивляется.

На следующее утро Эдик рассказывал:
- Весь день Гриша прятался в городском саду. Вечером заявился домой, пытался нарядиться в женские платья и таким образом скрыться от преследователей. Пока с ним боролись мать и жена, ко мне позвонила его дочь. Пришлось брать такси. "Ты хотя бы усы сбрил!" - бросил я ему, приехав. Это его успокоило, потом приехала скорая, сделали укол. Беднягу всего скрутило.

Тут Эдику позвонили, он весь ушёл в разговор. С некоторых пор наш полиглот засобирался в Америку. Мой сотрудник был последним из компании друзей Гриши. Кстати, от психиатров бедняга прятался в саду, в опоясанной вековой лозой беседке, где они собиралась. Народ был образованный. Обычно играли в шахматы, говорили на разные темы (не исключено, что о когнитивном диссонансе тоже). Пили пиво. Народ разъехался, кто в РФ, кто в Израиль, кто в Америку.

Лет через пять я встретил Гришу на бассейне. Он привёл на секцию своих детей-подростков. Меня он не узнал. Я обратил внимание, как крепко Гриша держал за руки мальчика и девочку, уже вполне взрослых. Дети точно устали сопротивляться отцу, его гипер-опёке. Шла она от тревожности, которую выдавали глаза родителя. Они совсем забегались, когда из-за занавесок раздевалки появился угрюмый тип в спортивной форме, со свистком - тренер. Тот начал объявлять номер группы, читал список и по одному пропускал вовнутрь детишек. Даже самые суматошные мамаши самых маленьких детей смирялись и безропотно отдавали своих чад в его руки. "Лёва и Катя Модзолевские!" - членораздельно произнёс тренер.  Тут его физиономия приняла свирепое выражение. Плюгавый с виду мужчина, лепеча нечто невразумительное, вслед за Катей и Лёвой Модзолевскими бочком попытался протиснуться в помещение. Мужлан в спортивной форме опешил, когда дитяти дружно набросились на папашу. "Надоел, и здесь нет от тебя покоя!" Девочка даже обозвала его дураком. Не знаю, чем там кончилось, потому что объявили номер моей группы, и я заспешил в раздевалку для взрослых.

В следующий раз детей привела бабушка - маленького роста женщина. Ждать было ещё долго, и я разговорился с ней. Меня разбирало любопытство. Дети в это время смешались со сверстниками. После общих тем, я спросил об Эдике, друге её сына.
- Уже три года, как не пишет, - сказала она горько, - все бросили моего сыночка!
Потом я спросил о здоровье Гриши. При этом всем своим видом показал, что мне ведомо, о чём могла быть речь...
Она подробно мне рассказала. Во время разговора с ней я испытал такое же жуткое ощущение, как и от "откровений" Гриши, когда стал свидетелем его психического срыва. Тем более, что голосом сын очень походил на мать.
В какой-то момент она отвлеклась от меня и обратилась к сбившимся в группу ребятишкам: "Малыши, вам никто не говорил, что перед тем, как прийти на бассейн, вы должны мыть свои попки!"
Из разговора с ней мне запомнилось, что Гриша писал фантастику и что у него был чудной литературный псевдоним. А именно - Джим Гренландский. Ещё то, что он мнил из себя губернатора Гренландии.
- Сейчас он ничего не пишет! Астения, его хватает на несколько строк, чифирь не помогает, - сказала она.  Другой раз бабушка в присутствии внука отметила, что отец и сын на днях вечером пили чифирь. Потом  полночи хихикали. «За компанию!» - отметила женщина с улыбкой.  До этого она говорила, что мужчина в семье нужен, особенно для мальчиков. Каким бы он ни был. 

После этого мне долго не доводилось с ним встречаться.
Через некоторое время я, проезжая на трамвае, мельком увидел его на улице. Он передвигался на костылях. Случайно узнал от дальнего общего знакомого, что в тяжёлой депрессии он выкинулся с третьего этажа больницы. Разбил ноги.

Другой раз я наблюдал несчастного в совершенно невероятных обстоятельствах. Только-только закончилась война в Абхазии. Начался миротворческий процесс, на который иностранцы тратили большие деньги. Меня как подвизавшегося на этой стезе включили в жюри конкурса, который должен был определить лучший фильм на темы преодоления конфликта в регионе. Одна из лент посвящалась мосту через реку Ингури. Он была о том, как через него ежедневно туда и обратно ходят беженцы - они покупали продукты на грузинской стороне и несли их на абхазскую. Неожиданно в группе беженцев я увидел Гришу.
- Стоп! - крикнул я механику. Тот повиновался.
- Верните кадры! Сейчас увеличьте этот кадр! - продолжал я давать команды.
Сомнений не было, в кадре был Гриша, ковылявший на костылях.
- Вы тоже обратили внимание на этого эксцентричного типа?- обратился ко мне автор фильма, - его не трудно было запомнить. Кто за чем, а он на тот берег шёл за информацией. Так он нам отрекомендовался. Этакий Штирлиц.
- Вы видели его, вернувшимся с той стороны?
- Нет. Мы работали у моста два дня, но его больше не видели.

Прошло ещё время. Губернатор Гренландии спился окончательно. Его болезнь прогрессировала. Я увидел его на Воронцовской площади. Как оказалось, в последний раз. Он стоял, опираясь на костыли, лицо серое, правда, одетый как всегда аккуратно. Меня неприятно поразило то, что в правой руке Гриша держал заостренный штырь, деталь от костыля. Зачем? Помню только, что он доверительно и громко обратился к одной из торговок фруктами. Та ответила охотно. Он был здесь своим, жил недалеко.  Я заметил тихо милиционеру (он стоял тут же рядом), что мой знакомый очень болен психически и что у него опасный предмет в руке. Страж порядка только улыбнулся и ответил: «Он не опасный!» 

Но вот я в чинах и принимаю граждан. Ко мне на приём записался сын моей бывшей сотрудницы. Просила, дескать, ходит он без дела, не находит себе применение, помоги с работой. Пришёл молодой человек, бородатый, по глазам было видно, склонный подвыпить. Расспросил о его увлечениях.
- Как-то я увлекался фантастикой, писал её.
- Наверное, знаком был с Гришей Модзолевским?
- Как же! Мы дружили. Он даже предлагал мне место министра в Гренландии. Земля ничейная, давай её вместе осваивать. Он был очень многообещающий фантаст! Его даже братья Стругацкие благословили… Жаль, пропал человек!

Мне рассказали историю. Из психушек он не вылезал. Дети повзрослели и разъехались. Дочь вышла замуж за одного концептуального наркомана из Голландии. Сын уехал в Москву.
- Как же его мать?
Тут посетитель побледнел.
- Вы разве не слышали эту страшную историю? Она произошла лет пять назад?
Сделал паузу. Ему трудно было говорить.
- В припадке Гриша заостренным штырём (!?) убил мать и потом весь в крови, с выпученными глазами еле доковылял до трамвайной лини и бросился под движущийся вагон.


Стоянщик и его брат
С тех пор, как в городе паркование автомобилей стало проблемой, авторитет стоянщиков заметно вырос. Они приосанились, даже позволяют себе бесцеремонность. Тему об их буднях подхватили ребята из юмористического шоу. Популярностью пользовалась сцена, когда стоянщик в униформе ввалился на заседание парламента. Из своего блокнота он вычитывал номера автомобилей и грозно размахивал своим полосатым жезлом. Его пытались успокоить, но тщетно. Кончилось тем, что «этот грозный мужик при исполнении» взгромоздился на президиум...

Существует ещё нюанс. Стоянщиками у нас назначают инвалидов, для чего была выделена квота. Таким образом власти решали проблему их трудоустройства.

Вчера я смотрел по ТВ передачу. Представитель некой международной организации брал интервью у стоянщика. Респондент говорил ладно, моментами от имени всех своих коллег. Телекамера навязчиво акцентировалась на дефектах тела молодого человека...
Я давно его знаю. Георгий проживает на улице Пиросмани, которая соединяет Молоканскую площадь с ж.д вокзалом. У него есть брат-близнец – Васо, не инвалид. Их детство пришлось на тяжёлые времена, начало 90-х. Как-то я возвращался домой через эту улицу и наблюдал как мужчины-соседи и среди них отец мальчиков, лакомились неспелыми корольками, которые с дерева сбрасывал им Васо. Вроде как веселились. Вдруг расплакался один из мужчин. Он признался, что два дня ему нечем кормить семью. Все сразу приуныли.

Профиль у Георгия птичий, он смотрел пытливо, даже дерзко. Угрюмый, согбенный, держа короткие руки в карманах, ковыляя на кривых ногах, парень проходил мимо неунывающей компании пьяниц у магазина. Инвалид не реагировал на её зазывания и продолжал путь. Его постоянно можно было видеть на вокзальной площади, на бойком месте Инвалид торговал папиросами и спичками. Курево было дешёвое - папиросы «Прима». «Экстра», «Дружок».
Однажды выйдя из метро, я обратил внимание, как снующие на площади люди смотрели в одну сторону, кто по ходу, кто остановившись. Их заинтриговало зрелище... Юноша, видимо, шутки ради, попытался было умыкнуть с прилавка пачку папирос. Георгий схватил его за грудки и сверлил глазами. Ярая агрессия со стороны убогого с виду торговца удивила «шутника». Он оторопело смотрел на своих дружков, стоявших рядом. Те тоже пребывали в нерешительности. Бросив пачку на прилавок, молодой человек вырвался из рук инвалида и поспешил прочь. За ним потянулись его дружки. А вслед им слышалась отборная брань продавца куревом. «Жоржик своего не уступит!» - послышался комментарий.
 
Видимо, торговля папиросами не давала дохода. Жоржик бросил это занятие. Кроме него по всему периметру тротуара стояло много народу, которые предлагали товар получше.
Через некоторое время я стал замечать его в новом амплуа. С некоторых пор в городе объявили борьбу с уличной торговлей. Полиция устраивала облавы, гоняла несчастных торговцев. Мужчины слабо сопротивлялись, женщины голосили. Именно в этот момент активность начал проявлять Жоржик, помогал полицейским, с видом хозяина улицы он безжалостно опрокидывал самодельные лотки, сумки с товаром - расправлялся с некогда товарищами по занятию. Нелегко ему это давалось, но в движениях и во взгляде была решительность. Что меня удивило, этот тип добровольно участвовал в облавах. Нарукавника дружинника у него не было.
    
 ... Его назначили стоянщиком, облачили в желтый фосфоресцирующий костюм, дали в руки жезл. Ещё снарядили свистком. Надо отметить, он не злоупотреблял им, как его коллеги на соседних парковках. Всегда был деловит. Однажды мне пришлось быть его клиентом. Георгий быстро нашёл место для моего «Мерса», помогал, когда я выруливал, не совсем ловко, но старательно размахивая жезлом. Получив от меня чаевые, он осклабился. Зубы у него были как на подбор. Физиономия, надо отметить, тщательно выбрита.
 
Кстати, близнец Жоржика Васо лицом было очень похож на брата. Профиль у него был таким же, но взгляд мягкий. Он был приветливым, и  если кто обращался к нему с вопросом или просьбой, то начинал суетиться и мельтешить – так было сильно его желание угодить просто прохожему. Васо легко поддался влиянию улицы, рано пристрастился к питью, постоянно торчал у магазина с местными пьяницами. Потом влип в историю и попал в тюрьму. Вернулся оттуда совершенно деградированным. Ходил поросший щетиной, в лохмотьях, рот проваленный из-за преждевременно выпавших зубов. Кто-то мог подумать, что он бомж. Васо регулярно клянчит деньги у Георгия.

Агент цру
Каждое утро, выгрузившись из чёрного лимузина, Первый невольно озирался на арку трёхэтажного дома напротив. В самый торжественный момент его прибытия, как в «час назначенный», из жерла той самой арки, тёмной, дышащей запахом мочи и плесени, являлся Самвел. По виду становящейся не столь робкой паствы Первый делал заключение: «День начался неудачно!»

Самвел являлся местной достопримечательностью. В гнетущие, чопорные минуты утреннего ритуала, устраиваемого комсомольским начальством, он всегда был кстати. Как бы в отчаянном желании дожевать то, что не смог проглотить дома, он выскакивал на улицу — потешный карлик. Всё его лицо жевало, даже лысина морщинилась в такт работе гипертрофированной нижней челюсти. Наконец, с усилием, уже на улице, проглочена тягостная жвачка. На секунду-другую проясняется лицо, разглаживается лысина. Он оборачивается к нам и в знак приветствия воздевает руку и произносит: «Пэмэн, пэмэн!», что означало: «Общий привет!» По-другому у него не получалось. Самвел был глухонемым.

Рабочий день в райкоме начинался с начальственных воплей шефа. Нельзя было сказать, что он был из звериного рода. По словам шофёра, перед тем, как свернуть на улицу, где находился райком, Хозяин бывает в хорошем настроении, даже благодушно сквернословит. Но вот последний поворот, и его лицо принимает каменно-похоронное выражение. Положение обязывало. Таков был стиль руководства, сложившийся в системе.
В минуты отдыха, после проработки очередной жертвы, в одиночестве Первый расхаживал по садику райкома, задумчиво покуривая. Идиллию нарушал тот же Самвел. Завидев с улицы курящего в саду человека, он припадал к решётке-ограде, мычал, тянул руку, и никакие соображения о сане лица, к которому он приставал, его не волновали. Хорошо, если шеф близко. Не повернув головы, он торопливо протягивал несчастному сигарету. Но если не близко, возникала заминка, и Первый предпочитал спешно ретироваться в здание под недовольные возгласы Самвела.

Вообще, он не был идиотом. Редкий игрок мог похвастаться, что обыграл его в нарды или домино, чем тот забавлялся сутки напролёт. Любил «посплетничать» в кругу соседских женщин. Самвел бурно жестикулировал, иногда бывал до неприличия экспрессивным. Дурное поведение кого-либо глухонемой обозначал тем, что выпячивал свой зад и дубасил его правой рукой. Такие "излишества" вызывали недовольство "собеседниц".
В его глазах была хитринка.
Однажды в райкомовском саду разворачивался рок-ансамбль. Электрик не мог понять, что произошло с динамиком. Самвел, который с любопытством наблюдал за происходившим из-за ограды, вдруг перелез через неё, с криками предостережения пробежался через газон, оттолкнул незадачливого электрика, за что-то дёрнул, и ... динамик заработал.
Дети его не дразнили. Ему доверяли водить и приводить из детского сада малышей. Он пас детвору, когда та играла на улице. Появление машины, "опасного объекта", Самвел знаменовал громким воплем. Он не мог слышать себя и кричал слишком громко, даже истошно.

Но вот однажды произошёл казус. «Удружил» Самвелу инструктор по имени Армагеддон. Его долго искали, пока взяли в райком. Для номенклатурной мозаики понадобилась деталь невероятной конфигурации. Говорят, имя сыграло не последнюю роль в этом деле. Хотя он сам писал своё имя с ошибкой - с одним "д". Ничем другим этот инструктор не отличался, разве что склонен был к месту и не к месту острить на темы, интересные для одного бдительного ведомства. Чем больше он шутил, тем меньше скрывал желание попасть в число его рекрутов. В результате – из комсомольской братии на почётную службу призывали других, не столь остроумных.

В тот день весь аппарат прохлаждался перед парадной. Погода стояла чудесная, Первый уехал в горком. Как всегда, клянчил курево Самвел.
— А вы знаете, – заговорил Армагеддон, указывая на Самвела, — что этот чудик совсем не прост. Кто-то мне рассказывал, что видел в его каморке фото, где он на фоне калифорнийского пляжа. И для пущего эффекта громко и членораздельно спросил: «Самвел, на какую разведку работаешь?» и ткнул того пальцем в бок. Тут Самвел повёл себя неожиданно. Он завозился и, как бы что-то вспомнив, бросился в арку. Готовые, было, рассмеяться присутствовавшие остались с разинутыми ртами.

Несколько позже мне довелось узнать причину непонятной выходки Самвела. По каким-то делам я находился во дворе того дома напротив, когда с обезумевшими глазами с улицы через арку вбежал Самвел. Он упал на землю у крана и стал биться в конвульсиях. С ним это бывало. Чувствуя приближение кризиса, он почему-то забегал во двор. Но тогда, после армагеддоновской шутки, каждому из нас происшедшее пришлось понимать по-своему. Как известно, юмор – нечто индивидуальное. То ли для смеха, то ли всерьёз беднягу вызвали кое-куда «на беседу».

После этого случая Самвел пропал на некоторое время, а когда появился был уже не тот. Посерел. По утрам он не досаждал Первому, так как появлялся на улице далеко за полдень. Как обычно, «стрелял» сигареты, приставая к прохожим с дозволенной только ему беспардонностью. Но общаться с райкомовскими чурался.
Кстати, Армагеддона перевели на другую работу. Его заменил субъект по имени Моав Еприков.

Однажды во время прогулки по саду шеф «сам лично» подошёл к ограде и попытался подозвать слоняющегося на улице убогого. Он протянул сквозь решётку руку с сигаретой. В ответ Самвел только фыркнул и наградил Первого неприличным жестом.

Парочка
Эту парочку я видел частенько. Они встречались у входа в метро, где я дежурил на стоянке такси со своим видавшим виды ГАЗ-24. Свив руки, два молодых человека шли по проспекту Руставели, ворковали. Они обменивались томными взглядами. Мои коллеги, таксисты - народ, наблюдательный и склонный посплетничать. Но эту парочку они не замечали...

Я тоже не обратил бы на неё внимание, если бы всякий раз не вспоминал однокурсника Коку...
У того была мания – вычислять «голубых». Другие курили на балконе лаборатории, а он с высоты нашего этажа озирал прохожих и строил догадки о гомосексуальных тенденциях некоторых из них – дескать, походка выдаёт, жесты.
Но с некоторых пор Коку «вылечили» от перешедшей в навязчивое состояние привычки. Он стал даже заговариваться, видимо, поэтому Петю, нашего общего знакомого, назвал однажды в курильне библиотеки Педей. Спохватился, понял, что обмолвился, но было поздно. Петя – детина о двух метрах, залепил Коке затрещину. Подоспевшие курильщики приводили несчастного в чувство. Но дурь из его головы тогда выбили.
Кстати, впоследствии Кока стал «стильным» физиком, его часто приглашали за рубеж. Мне повезло меньше, стал таксистом.

Я точно ничего не знал ни об одном из них: ни о худощавом довольно интеллигентном с виду молодом человеке, и о высоком, внешне приятном, монголоидного типа парне (вероятно, студенте-иностранце). Помню, как завязалось их знакомство. К прогуливающемуся у метро не то корейцу, не то вьетнамцу обратился с вопросом тот самый худощавый тип. Иностранец выглядел напуганным. В тот момент, глядя на него, можно было подумать, что он только-только свалился с луны и не может понять, где находится. Трудно было предположить, что уличный приставала, по повадке весьма мягкий, неагрессивный, своим слабым голосом смог бы что-либо разъяснить впавшему в коматозное состояние азиату. Однако через некоторое время, проезжая по проспекту и увидев их вместе, слоняющимися у здания оперы, я дал протяжный сигнал - скорее от удивления, что этот «худощавый» всё-таки достучался до сознания иностранца. Клиент, сидевший рядом, спросил меня, чего это я сигналю. Я промолчал. Что мог сказать?

Прошло время, и парочка пропала. Куда? Я не задавался вопросами о безделках такого типа. Но однажды...
Случилось это через год. С одной соседской девочкой произошёл нервный срыв. Причиной называли переходный возраст. Подростка преследовал страх, она кричала, говорила «невероятности». Я вызвался повести её в психиатрическую больницу. В машине девочка притихла. Она сидела с матерью и отцом на заднем сиденье. Родители ласкали её, мать обвила дочь обеими руками. Когда въехали на территорию лечебницы, ребёнок, заподозрив неладное, встревожился. А когда мы подъехали к приёмному покою и из него к нам навстречу вышел санитар (огромного роста толстый гермафродит), девочка забилась в истерике. В какой-то момент она вырвалась из объятий матери и бросилась бежать. Отец побежал вдогонку – коротконогий маленького роста лысый мужчина. Я легко перегнал его и настиг девочку в конце аллеи. Она сама вдруг остановилась, прикрыв лицо руками. Я осторожно подошёл к ней, опустил руки на худенькие плечи и тут ... отвлёкся. Из-за розового куста на нас смотрел изнеможенного вида молодой человек в казённой пижаме. Неподдельному любопытству было не спрятать идиотического выражения лица. Это был один из той самой пары, прогуливающейся по проспекту.
- Женя, - окликнула его женщина в белом халате, - пора принимать лекарства.

По проспекту Руставели прошлась война. Я поменял место стоянки. Клиентуры не было. Из-за «нечего делания» поднимался к проспекту и со смежной улицы, смешавшись с толпой зевак, наблюдал. Как будто на сцене, по проспекту носились взад-вперёд ошалелые сторонники и противники президента Гамсахурдиа. Они истошно матерились и стреляли в друг друга из автоматов, даже миномётов. Иногда туда-сюда с угрожающим шумом носились БТРы. Эпицентр баталий находился в метрах двести, у здания Парламента. При желании можно было подняться выше по улице, к горе и обозревать панораму. Но это было связано с риском.
В «зону» боевых действий забрёл бомж – обросший, в грязной телогрейке. Не прячась и не пригибаясь, он шёл в сторону эпицентра. На него, хихикая, показал пальцем рядом стоящий тип. Я с трудом узнал в бродяге Женю. С криками: «Куда прёшь, сумасшедший! – к нему подскочил гвардеец. «Мне к метро надо», - слабо парировал несчастный. «Пулю в башку тебе надо, а не метро!» - кричал гвардеец, вталкивая Женю в толпу.
Я был совсем близко – от него разило. Он мямлил в полголоса, что-то о свидании с другом.

Позже я видел Женю в ещё более ужасных ипостасях. Упав на асфальт тротуара, он тянул губами воду из лужи. Его грязная борода промокла. Это - уже после войны, после того, как более или менее расчистили проспект и была восстановлена стоянка такси напротив метро. В это время до меня донеслось: «Молодой человек, что вы делаете? Где ваш дом?» – вроде отчитывая, обратилась к нему женщина. Вокруг было немало разных попрошаек, забулдыг, но его поступок был слишком шокирующим.
Вообще он часами сиживал на парапете, согбенный, что-то чиркая в ученической тетради. Всегда один. Иногда он вставал, скособоченный, прихрамывая от долгого сидения, куда-то направлялся.
- Посмотри на этого несчастного, - обратился я к коллеге. В этот момент Женя куда-то направлялся. Не глянув тому вслед, таксист ухмыльнулся и сказал:
- Он давно такой. Ещё с детства его периодически укладывали в психушку. С тех пор, как умерла его мать, некому за ним присмотреть. Вообще он - не дурак, много знает, пишет стихи, - ответили мне.
Я подивился информированности таксиста, но переспрашивать не стал, ибо принимал осведомлённость этой категории людей за данность. О дружке Жени я не спросил. Признаться, не помнил о нём в тот момент.

Прошло ещё время, как кончилась война. Руины оградили цветными заборами, за которыми суетились строители. Уцелевшие фасады подрумянили. Не было отбоя от клиентов. Я гонял свой старенький лимузин вовсю. Прохлаждаться не приходилось. Озираться тоже... Но однажды, когда подкатывал к стоянке свой лимузин, я периферийным зрением зафиксировал того самого не то вьетнамца, не то корейца. Он стоял в нерешительности и осматривался. Иностранец держал в руках подарок. Именно подарок, потому что свёрток был с голубой каёмочкой. Я не отрывал от него глаз, когда вышел из кабины своего «газика», когда закуривал у стоящего впереди в очереди коллеги-таксиста и когда поднял капот, чтобы проверить не перегрелся ли радиатор ... Женя пребывал в худшем из своих состояний. Весь почерневший от грязи, бородатый, в рванной обуви, откуда выглядывало полступни, он полулежал на парапете и тупо смотрел на проходящих. С замиранием сердца я ждал, когда их взгляды встретятся. Это могло быть «узнавание» как в древнегреческих трагедиях! Иностранец находился в метрах пяти от своего дружка, стоял боком к нему, чуточку только поверни голову. Сзади уже подстроились другие такси, послышались нетерпеливые гудки. Знаками я показал им, что задерживаюсь (ковыряюсь в моторе), мол, объезжайте. Меня объехали один, второй, третий таксист, а эти продолжали друг друга не замечать. Потом вьетнамец-кореец махнул рукой, повернулся и понуро двинулся дальше по проспекту. Женя по-прежнему смотрел в пустоту.

Тут подскочил клиент.
- До Нахаловки подкинете? – спросил он меня.
- Конечно, дорогой. 5 лари – красная цена, - ответил я.