Тихая усадьба 5

                Глава 5
                СЕМЕЙНЫЕ   УЗЫ
« 28 января 1863 года. Москва.
Теперь моя тетрадь всё время со мною, я привезла её из поместья и не стану с ней расставаться. Прошлое лето было всё заполнено хлопотами и заботами по переустройству хозяйства, применительно к реформам. Я об одном теперь мечтаю: забыть все разочарования, всю неблагодарность некоторых раскрепощённых крестьян, вдруг проявивших злобу и лень. Особенно поразил меня Тимофей Запрудный, так прозвали всю часть крестьян, что жили за прудом. Тимоха сверкал глазами, сплёвывал под ноги при одном упоминании об оброке, шипел подколодной змеёй. По его выходит, что за годы крепости каждого освобождённого теперь должны кормить без всякого его труда. Он и другим замутил умы, это видно. Я просто устала разъяснять, убеждать, совестить. У него один, не требующий ответа вопрос: «А вас, какой труд кормит?»
Что поделаешь? Приходится сживаться с новыми обстоятельствами. Вот и в моей  семье новости: во-первых, Павлик окончил университет, служит в городской управе, уже получает жалованье – вырос сын! Во-вторых…  Ах, как же удивительна жизнь! Какие неожиданности она нам подбрасывает! Как умеет настоять на своём! Вот ведь я отказала Ланскому, а всё равно мы теперь будем родственниками. На Рождественском бале Павла представили хозяину дома и его младшей дочери Дарье Ланской. Молодые люди просто не отрывали весь вечер взоров друг от друга. Я тогда уже поняла: быть нам с Василием Петровичем сватами. Вот и просватали Дашеньку моему сыну. Я очень рада – невеста прекрасная! Какие нежные у неё глаза, словно у газели! Они с Павлом пара, по всему видно. Тихая такая девушка, образованная, красоты неброской, но изящной, словно божественным резцом выточены черты, вся фигурка. Тут ещё довелось ей петь соло и дуэт с графиней Толстой. Куда уж юноше устоять! Я сама влюблена в эту очаровательную, нежную, словно белая птица, красавицу. Но, слава Богу, не в одной красоте дело: достоинства Дарьи Васильевны явлены и родом её славным, и воспитанием и, главное, видимым добрым и скромным нравом. Ведь в молодости все красивы! Даже эта чернявая, маленькая Епишина, с крупным ртом и сверкающими чёрными глазами, даже крупная, несколько рыхлая Софья Толстая…         
А как рдел румянец на лице Василия Петровича! Он, казалось, избегал смотреть на меня, но я во всякую встречу  чувствовала его взгляд, его неослабное к себе внимание. Да Бог с ним. Теперь-то уж всё решено, всё расставлено по своим местам.
Венчаться молодые будут по истечение года, после следующей Пасхи, жить собираются в квартире, оставшейся от Дашиной бабушки по материнской линии. Там сейчас наводится порядок, кое-что переустраивается к удобству будущей семьи. А я летом, мечтаю поехать на какое-то время в Большие Дворы, там тоже надо привести всё в порядок.
Я счастлива, наконец-то. Долгие годы прошли в постоянной тревоге за сына, за обстановку в обществе вообще. Я не разучилась скорбеть о своих близких, но обрела новые надежды и желания. Ведь у меня будут внуки – новые дорогие  мне люди, и, судя по всему, бабушке станут их доверять. Подай, Господи!
                Анна Княжко-Соловецкая».
               
                *     *     *
За этот год произошли в стране события, от которых становилось и страшно, и тревожно, и в которые не хотелось верить. Но вначале шли слухи, многими отрицаемые, зло высмеиваемые на кухонных посиделках, а потом вдруг подтверждаемые теми или другими способами. Летом шестьдесят первого, точнее, тринадцатого августа ночью, выросла, словно плотная гигантская грибница, Берлинская стена. ФРГ не желала больше пополняться нищими социалистами, что было вызовом социалистическому миру и, безусловно, его лидеру СССР. Но когда два года назад некоторые смельчаки предполагали, что Германия разделится окончательно, другие, патриоты и глубоко верующие в коммунистические идею оппоненты, возмущённо и гневно клеймили вольнодумцев. Так же было с кубинскими событиями: сначала, как еле слышимый запах дымка, просочились сведения об обострении отношений с Америкой из-за Кубы, резком возгорании холодной войны, потом  уж  и радио сообщило о Карибском кризисе, и Хрущёв бил кулаком по столу и кричал, что «мы им покажем Кузькину мать!» Но, наделанных легко, «как сосиски», по выражению генсека, ракет, размещённых на революционном «острове свободы» для полного краха американских амбиций было недостаточно, так что пришлось их убрать в обмен на согласие США отказаться от захвата Кубы и на ликвидацию их ракет в Турции, у границ СССР. Так в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое октября шестьдесят второго года пик противостояния двух сверхдержав плавно позволил им съехать с себя в разные стороны на пятой точке, избежав ядерной войны. Обо всём сначала шептались, потом обсуждали открыто, кроме событий внутри страны. Об этом и шептать боялись.
Новочеркасские события были запретной темой, опасной для распространяющих сведения о них, но через тридцать лет позор лёг на головы тех, кто в них тогда не поверил. А ведь была забастовка электровозостроителей, был расстрел безоружной толпы, были жертвы – двадцать четыре человека, тела которых тайно захоронили неизвестно где и как, хотя молва утверждала, что закатали в асфальт.
Цены повышались, зарплаты, называемые расценками на производимую продукцию, снижались, талоны на дефицит мучили людей, а управленцы всё жирели. Вот и разделение на промышленный и сельский обкомы размножило эту группу паразитов с огромными зарплатами и льготами.
В этой ситуации сплошных экономических противоречий, вольной властью на местах, строительство санатория, то есть базы для оздоровления и отдыха оравы льготников, шло довольно резво. Борис Лунёв уже был утверждён на должность главврача, пропадал на стройке, что его нисколько бы не огорчало, если бы не отношения со Светланой. Они уже больше года жили как супруги, но не вместе и без регистрации брака. То Света приходила к Борису, убирала его квартиру, ждала с работы, накрыв к ужину стол, то Борис прибегал к ней в её однокомнатную квартиру,  открывал дверь своим ключом, если её не было дома, валился на кровать и тут же засыпал, измученный бесконечными заботами. Светлана жила рядом с автовокзалом, так что по его приезде в Северск, её «гнездо» принимало Бориса с дороги чаще всего. Он понимал, Светлана ждёт его действий относительно регистрации брака, чувствовал её неуверенность в его к ней любви только потому, что она считала его слишком для себя хорошей партией. Но Борис просто не мог урвать времени  для простого похода в ЗАГС,  минуты не было свободной от строительной и устроительной теперь уже суеты.
Они разговаривали, ужиная жареной картошкой с салатом и котлетами, смотрели, не отрывая глаз, друг на друга, обсуждали дела Бориса.
— Светик, я уже завёз оборудование, распределяю по кабинетам и процедурным. Всё современное, новое. Занимаюсь формированием штата. Как ты смотришь на то, чтобы в среду пойти в ЗАГС. Мне надо будет подписать в райздраве ряд бумаг, а потом я освободил полдня. Почему молчишь?
— Мы заявление подадим? Какие документы нужны, я узнаю, позвоню тебе.
— Да, узнай всё. А я тоже похлопочу, чтоб побыстрее нас расписали.
— Когда тебе хлопотать? Дождёмся и так. Свадьбу же делать не будем?
— Как это, не будем? Обязательно отпразднуем, безусловно! У нас обоих первый и, уверен, последний брак, вокруг нас столько близких людей! Нет-нет, не вздумай отлынивать, готовься по полной программе. Вот деньги, продумай всё, прости уж, на тебя перекладываю. Свадьба будет в усадьбе, на территории. Там у нас такая замечательная крытая веранда, с неё речка видна, луга… Кухня в санатории отлично оборудована, гостей из Северска довезём на автобусе, оплачу, конечно, бензин и все услуги. Согласна?
— О таком и не мечтала. Даже верить боюсь.
— Не смей сомневаться! И чтоб белое платье было!
Их любовь была настолько гармоничной, что и он и она ощущали полное слияние всех жизненных признаков: духа, взглядов, темпераментов, мечтаний… Оба мечтали быть вместе нераздельно и обязательно иметь детей. Уже полгода Борис намечал регистрацию их брака то на ту, то на другую дату, но обстоятельства не давали возможности осуществиться их планам. Они есть и будут вместе, но то, что профессия Светы никак не вписывалась в работу санатория, а это означало, что или они снова будут гостями друг друга, или Светлана станет домохозяйкой, омрачало их мечты. В конце августа прошлого года Светлана, вдруг поняв, что для неё весь груз её знаний не стоит и дня разлуки с любимым, задумалась о выходе из ситуации. Решение пришло неожиданно, словно её толкнули под локоть, услышав мольбы. В «Борской правде» она прочитала объявление о наборе на платные курсы массажистов. Надо было в течение трёх месяцев ездить в Борск три раза в неделю, заплатить немалые деньги, но это она приняла как благодать. И теперь, с удостоверением в руках, она открылась Борису, наконец, объяснила свои отлучки из города.
— Какая же ты умная и настойчивая, мадам Лунёва! Я поражён! Я тебе так благодарен, девчоночка моя! Не смел и предполагать, что так всё замечательно разрешится. Какие решительные у тебя перемены в жизни: новая профессия, новое семейное положение…
— Новая радость, дорогой. Мы скоро станем родителями.
— Правда? Милая! Какой срок?
— Самый малый, даже говорить пока не хотела. Но сомнений нет, я беременна. Ты рад?
— А ты не видишь? Ты бы не призналась, если бы я в ЗАГС не собрался? Побоялась бы «надавить»?
— Ага. Но лучше, чтобы малыш потом не задавал вопросов, да?
— Всё правильно. Какое счастье!
                *    *    *
Свадьба удалась на славу. Само здание с его барельефами и колоннами было истинным дворцом, словно созданным для торжества любви и красоты. Гости собрались на площадке перед входом, ждали молодых, вошедших в помещение, чтобы поправить свои праздничные наряды. Пришли своим ходом только деревенские: Нина и Павел Княжко, названные родители жениха. Они, прибыв загодя, уже побывали внутри здания, осмотрели широкие коридоры, поахали, восхищаясь оборудованием санитарных помещений, полюбовались картинами на стенах – подарком Северского художественного училища. Заглянули и на террасу, где длинный стол благоухал великолепными закусками.
Из открытого окна первого этажа раздалась торжественная музыка, на крыльцо через высокие двери вышли молодые. Гости зааплодировали. Борис, поцеловав руку жене, спустился на площадку, взял за руки Нину и Павла, увлёк их за собой на крыльцо. Он представил гостям своих «родственников» – и старших, и всех остальных: Валю, Антона, сказал и о Татьяне, зачитал её телеграмму. Потом все пошли к столу.
Тосты звучали, конечно, самые добрые, очень разные. Говорили родные люди, старые друзья, новые коллеги. А вальс молодых, словно край ленточки серпантина, увлёк всех в общий круг, дал начало для движений, кружений, резвых современных танцев. Антон отплясывал модный «твист», ему помогали, кто как мог, много смеялись, шутили… 
Всех разместили на ночлег в большом и уютном доме. А молодые вышли поздним вечером на маленький балкончик у купола здания, прилепленный, будто ласточкино гнездо. Звёзды мерцали на иссиня-чёрном небе, словно подрагивали от ночной прохлады – август, порадовав погожим днём, предвещал конец лета.  Борис обнял Светлану, согревая своим телом. Они молчали, переливая своё молчание друг в друга, полня любимого человека своим содержанием, словно сообщающиеся сосуды. Это было то безукоризненное счастье, которое возможно только в самых малых дозах и в очень редкие мгновения. Счастье без тени воспоминаний или мыслей о заботах, бестревожные секунды наслаждения неповторимым «сейчас», миги  растворения в совершенстве.
Наутро, после продолжительного и весёлого завтрака, гости погуляли немного по окрестностям усадьбы, рассмотрели красоты пейзажа и парка, попили чай и уехали на автобусе. Нина и Павел отказывались, но всё-таки потащили нагруженные продуктами сумки домой. Светлана  разбирала свои вещи и свадебные подарки – устраивалась на житьё. Они обсуждали с Борисом свой быт, никуда от этого не деться. Решили, что квартиры надо бы сохранить в семье, потому Антона прописали в комнату Светланы, где он после получения диплома и собирался жить, а квартира Бориса оставалась за ним, по причине того, что в санатории ему полагалось служебное помещение – одна жилая комната и отдельное санитарное помещение. Там Борис установил электрическую двухдисковую плитку, прибил пару настенных полок.
Светлана, прожив в усадьбе первую неделю, почувствовала себя так хорошо, что, казалось, напилась живой воды. Она и вправду пила только родниковую, целебную воду, но ещё и воздухом дышала свежим, чистым и ароматным, ещё и наслаждалась звонкой от голосов птиц и стрёкота насекомых тишиной. Она не собиралась после отпуска на работу, подала заявление об уходе, внутренний покой впервые в жизни поселился в душе. Борис заметил перемены в ней и взором мужа и профессиональным взглядом врача. Он радовался, жил,  необычной для себя, полной и  теперь, после всей мучительной суеты новостройки, спокойной и размеренной жизнью. Уже состоялся первый заезд желающих оздоровиться, работа шла по плану, коллеги радовали своей компетентностью и заинтересованностью.
Одной из первых пациенток стала мама заместителя начальника облздравотдела Алла Илларионовна Ерсина. Дама на седьмом десятке здоровье имела завидное, несмотря на некоторую тучность, сердце и давление были в норме, желудок мог сварить камни, все органы, как показало обследование, функционировали прекрасно. Показанием к санаторному лечению была справка о нарушении сна и неврозе. Борис внутренне засмеялся, женщина была спокойной, как скала, смотрела своими пронзительными небольшими глазками, словно высматривала шпионов. Он понимал, что это – инспекция, проверка деятельности санатория. На планёрке Борис подчеркнул статус Ерсиной – ветеран медицинской службы. Даму обихаживали и ублажали так, что она, каждый день названивавшая сыну, не могла ни на что пожаловаться, особенно отмечая внимательную и симпатичную массажистку Светлану. Сам Юрий Ильич, почитавший мать настолько, насколько только возможно, что было, несомненно, лучшей чертой его характера, приехал её навестить и убедился в качественной работе санатория. Мама просто расцвела, была жизнерадостной и даже необычно мягкой.
Борис радовался за жену. Ей удивительно благополучно удалось войти в новую профессию: ласковые, сильные руки, внимание к пациенту и усердие, кропотливое и постоянное углубление в познание дела, то есть, чтение специальной новейшей литературы, консультации с опытными массажистами, которых в санатории было ещё трое – всё это укрепило Светлану на новом поприще и создало о ней очень хорошее общее мнение. Сама она радовалась, говорила, что нашла своё место в жизни, а язык теперь никак не забудется, тем более что можно постоянно читать литературу.
Санаторий назвали «Тихая усадьба», так написал Антон в своей статье о новой здравнице, мол, здесь, словно в прекрасной усадьбе тихо и мирно человек, отдыхая, обретает живительные силы для дальнейшей жизни. И закончил: «Процветания тебе, тихая усадьба!» Начальству понравилось такое определение, без амбиций и претензий, а Борис и Антон просто порадовались, что не приклеился какой-нибудь модный ярлык вроде «Здравницы коммуниста» или санатория имени такого-то деятеля.
Теперь здание можно и нужно было вовремя ремонтировать, за парком осуществлять необходимый уход, чистить и держать в полном порядке Белый колодец, получивший замечательное оформление: вода бежала сначала в мраморную, белую чашу в виде цветка, потом попадала в жёлоб, ведущий в овальный естественный бассейн с белым песчаным дном. Над источником на витых металлических столбах простиралась лёгкая пластиковая крыша, чтобы листья и мусор не попадали в воду, и дождь не мешал дышать воздухом. На площадке вокруг источника стояли белые скамейки со спинками, можно было отдохнуть, глядя на усадьбу или на широкий луг с полосой леса по краю. Это место стало любимым для многих лечащихся. Скамейки почти не пустовали в течение всего дня, даже в дождливую погоду кто-то непременно сидел здесь, отложив раскрытый для просушки зонтик, и слушал шум падающей широкой струи.
Борис думал и о развлечениях пациентов. Он взял на ставку организатора художественных мероприятий выпускницу культурно-просветительного училища Лидию Павлову, успевшую поработать в Доме пионеров два года массовиком – организатором массовых мероприятий. Девушка была с огоньком, весёлая, синеглазая, сама придумывала, чем и как занять людей. Теперь прибежала к директору с предложением пригласить поэтов из Северска, устроить поэтический вечер. Борис одобрил её инициативу и позвонил Антону, предложил присоединиться. Парень был не против, заодно и родителей навестит, и брата увидит, тем более что вечер планировался на субботу.
Так Антон познакомился с Лидой. Сразу, с первого взгляда, заволновался, увидев её синие глаза, невольно выплыл в памяти милый образ Лизы Кулаковой, первой школьной любви. «Наверное, я только таких синеглазых и замечаю, такая установка, что ли?» В отличие от Лизы,  Лидия была очень энергичной, даже напористой. Она сразу углядела заинтересованного парня, направила на него своё внимание, словно взяла под опеку. Кроме Антона, приехали ещё трое: два мужчины – лет тридцати и под пятьдесят, и дама неопределенного возраста. Тимофей Кроткий уже издавший две поэтических книжки, вступивший в Союз писателей, словно опровергая свою фамилию, был напористым и нагловатым, вёл себя шумно, развязно. Скромный и порядочный Владимир Залыгин смущённо поглаживал седоватый ёжик волос, тихо улыбался каждому. Валентина Фисанова, явно не будучи молодой, носила какую-то мальчишескую одежду, держалась, словно подросток, задиристо и смело. Антон был знаком со всеми, газета печатала стихи постоянно, так что имена областных писателей не сходили со страниц. Команда отметила писательские путёвки, за выступления платили немного, но всегда. Так повыступав, раз от раза у писателей набиралась неплохая добавка к обычным средствам существования. Борис организовал для гостей обед, Лида провела экскурсию, а вечером, довольные приёмом гости, очень живо и достаточно интересно пообщались со зрителями, заполнившими зал.
Антон читал стихи о любви и смотрел на Лидию, а та улыбалась в ответ, не пряча глаз. Потом, до отъезда на писательской «волге», они успели только обменяться адресами, и Антон взял её служебный номер телефона, отличный от номера брата.
Борис всё заметил, всё понял, поделился своими наблюдениями со Светланой.
— Что ж, Боренька, пришла их пора. Неплохая, мне кажется, может получиться пара. А?
— Что-то я сомневаюсь. Я лично бойких не слишком люблю. Антон глубокий, сосредоточенный парень, ему суета не присуща. Да о чём речь? Не женятся же они! Пока, во всяком случае.
                *    *    *
После свадьбы Бориса прошёл почти год. Антон окончил ВУЗ, получил, как и предполагалось, направление в среднюю школу номер два города Северска, которую окончили его сёстры Валя и Таня. В Северске было хорошее жильё – Светланина  квартира старого образца: просторная кухня  и светлая, большая, совершенно квадратная комната, отремонтированная и обставленная. Светлана не забрала даже телевизор, у Бориса был свой, более современный, а тот, с маленьким экраном и водяной линзой, остался Антону. Получивший диплом с отличием Антон смог выбрать место работы, ориентируясь не только на наличие жилья, но и на возможность продолжить сотрудничество с газетой. Он был довольно известен в городе: часто печатались его стихи и статьи, в основном, на темы искусства и истории. Антон много писал об открытии  санатория, о реставраторах и отделочниках, о коллективе работников здравницы… А теперь был объявлен конкурс журналистских и писательских работ на тему об освобождении Борской области от фашистов, к двадцатилетию этой великой для населения даты. Антон, совсем не ставя перед собой особенных целей для участия в конкурсе, просто вспоминая, думая о войне, написал небольшую поэму «Победе сердце отдано», несколько стихотворений и цикл статей о своих земляках из деревни Большие Дворы. О борьбе с врагами Дмитрия Лопатина, его расстрелянных и сгоревших вместе с хатой родителях, об истории Петра Лукича Дёмина, о деятельности партизанской явки в хате Княжко, очерк о Вере Исааковне Лунёвой – всё это просилось на бумагу, рвалось из души юноши. Антон поймал себя на том, что едкие слёзы щипали глаза, когда он увлечённо писал о том времени. Он перечитал всё, боясь ошибок, снова щемило сердце, снова глаза увлажнялись. «Значит, неплохо. Или у меня мания величия? А как же Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь?»  Боже, как же хочется, чтобы все узнали о наших людях, чтобы сами они, кто жив, не нашли никаких искажений в моих статьях!»
Учебный год уже начался: классное руководство в пятом «Б», двадцать четыре часа в неделю преподавания в пятых, шестых, седьмых и восьмых классах, историко-археологический  кружок – сразу довольно большая нагрузка. Но хотелось писать, надо было заходить в редакцию районной газеты, посещать литературное объединение «Родник» при той же редакции.  А тут любовь.
В выходные Антон мчался в Большие Дворы, приехав рано утром, помогал родителям: таскал воду, пилил с отцом и колол дрова, копал картошку…  Много было всего по хозяйству, что за неделю ждало сильных молодых рук. В послеобеденное время он шёл в усадьбу. Заглядывал к Борису со Светой, заносил гостинцы от мамы, обязательно давал Борису читать что-то новенькое из своих творческих работ и выискивал Лидию, всё поглядывал в окна, прислушивался к голосам в коридоре. А Лида и сама, зная время его появления, подгадывала их встречу. Они то разговаривали у неё в кабинете – маленькой, заваленной реквизитом каморке рядом с лестницей, то шли к Белому колодцу, пили воду и скрывались в глубине парка. Они целовались, обжигаясь, томясь и наполняясь счастьем. Признания уже сорвались с губ Антона, эхом отозвались из уст Лидии, но что-то не давало Антону решиться на предложение вступить в брак, словно тяжёлое предчувствие гнездилось глубоко в душе, туманило мозг. Он возвращался к себе, ложился спать, а уснуть подолгу не мог. «Ну, почему я не сказал ей? Так просто – «выходи за меня». Что тянуть? Вот сейчас бы она была здесь, рядом. Так что же, работу ей бросить? Подумаешь, в Дом пионеров пошла бы или в Дом культуры… Дело не в этом… А  в чём? Ведь я люблю её, хочу быть с ней, она порядочная, весёлая, мне с ней просто и радостно. Но что? Что не так?» Ответа не находилось, а препятствие оставалось.
Валя отказалась уехать на работу в санаторий. Борис не настаивал, хотя сестра была лучшей из медсестёр, могла бы стать надёжным тылом. Но огромный пласт жизни Валентины образовался именно в Северске: там прошли последние школьные годы, учёба в училище, замужество и вдовство, квартира и работа в больнице… Не знал Борис о том, что теплота отношений сестры с коллегой и шефом Валерием Денисовичем Вороном постепенно набирала температуру, грела две эти одинокие души всё сильнее, отодвигала границы круга леденящего вдовства обоих. Дружба и доверие, сочувствие и человеческое взаимопонимание всё теснее сдвигало две судьбы, несмотря на заметную разницу в возрасте – девять лет.
Советская эпоха надолго перечеркнула прочную цепь дореволюционных неравных браков, когда старые богачи брали в жёны молоденьких бедных девушек. Семья крепилась отношением к ней государства, партийного руководства – за непорядочность в семье можно было запросто лишиться карьеры. Ещё не было в народе послеперестроечного брачного разврата, когда менялись жёны и мужья, как перчатки, в зависимости  от экономических возможностей одного из партнёров. 
Валя сама побаивалась общественного мнения относительно её отношений с Валерием, и видела, что тот тоже не решается на определённые шаги. Неравенство в общественном положении, в возрасте казалось почти непреодолимым препятствием. Они держались на расстоянии из последних сил, мучаясь, каждый наедине с собой и мучая друг друга. Только однажды, после очень трудной операции, Валерий, оставшись с Валей наедине, привлёк её к себе, прижался на мгновение щекой к щеке, шепнул: «Спасибо, дорогая!» Он опустил руки, а она так и стояла, не отрываясь от его лица, купаясь в горячей волне, пронизывающей кожу. Шаги за дверью разорвали это прикосновение, но души были связаны накрепко. Валерий, понял, что Валя так же стремится к нему, несмотря на молодость, красоту и свободу и с этого момента он решился на предложение ей пожениться, хотя один вопрос пока ещё стоял стеной между ними – как быть с дочкой. Надо было понять, какой будет реакция девочки на перемены в личной жизни отца. Он пригласил Валю на девятый день рождения дочери к себе домой, где собрались самые близкие люди: тёща – мама покойной жены, родная тётушка Валерия – сестра его матери, соседи – бездетные супруги и Саша, друг детства Валерия, одноклассник и бывший сосед. Ильины, муж и жена – ровесники Валерия и Саши, а тётушка Наталья Викторовна одних лет с тёщей, Ниной Михайловной. Так что, не считая именинницы, Валя оказалась самой молодой в компании. Она села за стол рядом с Леночкой, ненавязчиво ухаживала за ней, подкладывала на тарелку новые порции блюд.
Лена всё время молчала. Когда входящие в дом гости шумно здоровались, громко поздравляли девочку, она опускала голову, смотрела в пол и тихо выдавливала «спасибо», не рассматривая подарки. Так неразвёрнутой осталась коробка с конструктором от Ильиных, кукольная мебель от бабушки Наташи и набор посуды от бабы Нины, игра «бадминтон» от дяди Саши. Валя, хотя и пришла вторая после Лениной бабушки, стояла со своим подарком в сторонке и дарила его последней. Она сорвала обёртку, сунула её за диван и просто протянула Леночке большую плюшевую собаку.  Коричневая шерсть лоснилась, белое пятно на груди придавало игрушке нарядный вид, а пластмассовый нос и глаза казались настоящими. Лена, взглянув на пёсика, вдруг едва заметно улыбнулась и прижала собаку к груди. Даже папин велосипед был встречен довольно равнодушно, а собаку она не выпускала из рук и за столом, та лежала на коленях, уткнув морду Лене в живот.
Валерий спросил дочку, надо ли устраивать танцы. Лена молчала, только пожала плечами. Тогда Валя решилась высказаться.
— Конечно, надо танцевать. На празднике скучно без музыки, хочется подвигаться, правда, Леночка? А собаки, вообще, не могут без движения, они любят бегать и скакать. Вот так!
Валя подтолкнула руки Лены, и собака подлетела кверху, Валя поймала её и бросила Лене. Зазвучала весёлая песенка. Игрушка, словно мячик перелетала из рук Лены к Вале, обратно, потом к другим гостям. При этом смешно и задорно поблёскивали пластмассовые глазки, вилял хвост,  и взмахивали уши. Лена разгорячилась, начала прыгать, засмеялась…
Валерий в кухне обнял Валю, поцеловал. Она, словно обожглась, отскочила от него и вовремя. Леночка  вбежала в кухню и хриплым, запыхавшимся голосом позвала: «Где же вы, папа, Валя? Пойдёмте, без вас скучно!» Она взяла их руки, соединила и, всунув свою руку в середину, повела за собой. В другой руке у неё была собака, уже названная Дружком.
С этого дня все выходные они проводи втроём, причём Лена постоянно беспокоилась, придёт ли Валя.
Валерий принёс букет гвоздик в парк, где Валя ждала его в этот воскресный день в конце октября. Осень задержалась неожиданно тёплыми, нарядными деньками. Кленовые листья сплошь покрывали аллеи, но всё ещё срывались с веток, реяли в безветрии, ложились на землю и шуршали под ногами. Валерий присел на скамейку рядом с Валентиной, положил гвоздики ей на колени, прижался щекой к щеке. Тихо сказал:
— Валечка, пойдёшь за меня. А?
— Конечно. Я без вас с Леной не могу жить.
Они пошли к бабушке за дочкой. Лена, увидев цветы, удивилась.
— Валечка, у тебя разве день рождения?
— Нет. Я весной родилась, в мае. Это другой праздник. Как бы тебе сказать…
— Ты папина невеста? Да?
— Да, кажется…
— Папа! Я тебя люблю! Валя, я тебя люблю! Я… – девочка вдруг заплакала в голос, а отец и его невеста гладили её по плечам, ничего не говоря.
Валя съездила в Большие Дворы, рассказала родителям, что они с Валерием подали заявление в ЗАГС и определили день свадьбы. Глаза Нины наполнились теплом, она не скрывала радости за дочь, отец чуть заметно улыбался, вздыхая по временам. У него словно камень упал с груди: любимица выглядела счастливой.  Мама расспросила о Леночке,  порадовалась, что ребёнок не против. На следующей неделе договорились, что новая семья приедет в гости к старикам, кстати, Антон тоже хотел познакомиться с Леночкой, Валерия он знал давно как главврача больницы и коллегу Вали.
Александр, школьный друг Валерия, был заядлым грибником. Прослышав о поездке Ворона к будущим родственникам, он попросился в компанию.
— Я вам мешать не буду. Последняя осенняя вылазка. Я уйду с утречка, вернусь к вечеру, залягу где-нибудь в сенцах. Не ради грибов, ради лесного похода…
Валя поддержала:
— Едем-едем! Посмотришь усадьбу, Белый колодец. Познакомлю с братом. А лес не убежит, как стоял, так и будет стоять – броди сколько хочешь.
Нина сразу привлекла Леночку к себе, показала ей хозяйство: свинку Зюту, кур, корову Зорьку, весёлого, игривого молодого пса Вертуна, к вечеру они встретили уток и гусей, кормили всех, доили Зорьку. Лена, конечно, стояла в сторонке, но звон струйки молока, его запах волновали её так, как не волновал ни один мультфильм по телевизору. Она за день порозовела, оживилась и всё ходила за бабушкой, старалась помочь: подать что-то, поставить на место… За обедом она ела с большим аппетитом, Валя с Валерием даже перемигнулись по этому поводу. Теперь Лена ждала похода к источнику, мечтала увидеть «дворец» – санаторий «Тихая усадьба». Ждали, когда проснётся Александр.
Саша явно становился другом семьи, Леночка с ним давно общалась, теперь и Валентина говорила ему «ты», на чём он настоял. Александр Яковлевич преподавал в Северском культурно-просветительном училище, вёл уроки литературы на всех факультетах.
Набродившись по лесу, Александр подремал на диване в горнице, поднялся к ужину бодрым, отдохнувшим.
— Ой, дорогие мои! Какой замечательный денёк у меня выдался! Спасибо вам! Отдохнул по-настоящему, надышался покоем, воздухом лесным! А кормите-то чем! С грядок, от коровки!
— Кушайте, кушайте! Ещё подложим и с собой дадим! – радовалась Нина, – приезжайте, когда вам захочется, будем рады. Дорогу-то теперь знаете!
— Спасибо! Но не бойтесь, надоедать не буду, занят по горло…
— Что вы! Я от души! Гостей боятся только бирюки.
— Простите, это я пошутил так неловко. У самого дом холостяцкий, приходят ко мне не гости, а свои люди – народ без претензий. Посидеть, поговорить, слегка выпить…
— А что ж не женитесь?
— Я разведён. Не сложилось с женой. Детей нет.
— Извините, я зря спросила. Не наше это дело.
— Нечего извиняться. Я в дом ваш вошёл, за стол сел, еду вашу ем. Вы должны знать обо мне.
— Довольно, что ты друг наших детей, – заговорил Павел, – мы знаем, что ребята у нас порядочные, а по пословице выходит: скажи мне, кто твой друг, узнаю, кто ты.
— Это так. Но, знаете, мне самому пора поговорить о своих делах. Какой-то застой в мыслях и чувствах. Может, вам это и не надо, а у меня назрело, дёргает, как нарыв. Раззавидовался, что ли, глядя на других?. Жена у меня была красивая, умная, очень живая и очень молодая. Я на студентке женился. Шерстили меня на педсовете, но мы сразу брак зарегистрировали, так что придраться было не к чему. Девчонка в восемнадцать лет сама проявила инициативу, сама призналась в любви. Ну, Татьяна Ларина, и всё вам! Оказалось, не я был первый. Ладно, проглотил. Потом, время идёт, детей всё нет. На втором курсе она вышла за меня, на четвёртом поехала к маме в соседнюю область, а мама мне письмо шлёт, мол, негодяй такой, заставил жену аборт сделать! Приехала она, я начинаю разговор, в меня тарелки летят. Пошли скандалы. А потом узнаю, что у неё шашни со студентом другого факультета. А потом… Я уже к ней и близко не подходил, а она в больницу угодила с неприличной болезнью. Тут я и подал на развод.
— Как же выходит, что такая молоденькая женщина так себя распустила?
— Я себя виню. Нельзя было на такой жениться, с разницей в двенадцать лет, нельзя было верить в её любовь. У неё только расчёт был: остаться в городе, обосноваться за «каменной стеной»… А потом, видно, кровь молодая взыграла. Она ж из деревеньки приехала, там пропадать-то неохота.
— То-то и меня всё предостерегал насчёт Валюши, мол, молодая слишком, – не удержался Валерий. – Я-то его историю знаю, свидетелем был. Только надо тебе, дружок, наплевать и забыть. Порядочных женщин немало, найдётся твоя половинка.
— Смотрю на вас и верю. Наверное, так меня жизнь учит – на живом примере.
— А ту, бывшую вашу, научила жизнь? Где она теперь, не интересовались? – робея, спросила Нина.
— Знаю, что уехала из Северска куда-то в провинцию. Но совсем от неё не избавился: каждый день любовника её встречаю, он по два года на одном курсе учится, никак не окончит. Недавно вместе их видел, с подругой её пошли к той на квартиру. Я в магазин зашёл, смотрю, подруга одна вышла. Всё ясно. А…  не стоит больше о ней говорить! Жизнь продолжается! Ну что, прогуляемся к вашей знаменитой усадьбе, попьём водички из Белого колодца? Ещё так светло…
— Теперь и в сумерках можно дойти, – успокоила Нина, – дорогу сделали, мостик. Полнолуние теперь. Антоша вас встретит, и с ним домой придёте. Только долго не гуляйте – вставать рано на первый рейс.
Шли, переговариваясь, дышали полной грудью. Вечер стоял прозрачный, свежий, душистый от горьковатых запахов увядания. Усадьба возвышалась маяком на их пути, белели стены, красная крыша пылала на фоне тёмно-голубого неба. На ступенях стоял Антон, смотрел на приближающуюся группу.  Леночка побежала вверх по ступеням, Антон подхватил её, закружил, поставил, придерживая за плечи. Поздоровались, познакомились, пошли к колодцу. На крыше из прозрачного пластика лежали жёлтые листья клёнов, отчего вода казалась золотистой и таинственной. Здесь был покой, не хотелось говорить, только слушать бы шум воды. Потом навестили Бориса со Светланой. Пили чай, говорили о санатории, о семейных делах. Валерий сам чувствовал, и все поняли, что они одна семья – большая, дружная, состоящая из людей одного круга, сходных понятий и отношений к жизни. В сумерках прошлись по парку, собрались уходить и увидели приближающуюся фигурку девушки. Лида шла навстречу, помахала рукой, на что Антон ответил жестом вскинутых навстречу ей рук. Щёки его запылали, что заметили все. Только Александр вдруг остановился, будто споткнулся. Валерий тронул его за рукав.
— Что ты, Саша? Болит что-то?
— Посмотри, Валера, это ж она. Вспомнил на свою голову…
— Точно, Лида. Вот так встреча. К чему бы это?
— Значит, есть к чему. Не она ли Антона вашего окучивает?
Но ответа этот вопрос он не требовал. Пока друзья, приостановившись, перебросились парой фраз, Антон уже приблизился к Лидии, держал её руки в своих, не сводил с неё глаз. Она тоже смотрела в его лицо вдохновенно и пристально. Потом, когда подошёл Александр, её лицо вдруг потухло, словно выключенная лампа, руки упали, губы горько скривились. Лидия молча повернулась и быстро пошла прочь. Антон, в недоумении оглядев всех, рванулся было за ней, но Валя его удержала.
— Постой, Антоша. Сейчас всё тебе объясним.
Они сидели на скамейках в парке: на одной Валерий с Леночкой, на другой, подальше от ушей ребёнка, Валя, Саша и Антон. Говорила Валя, Александр только кивал или говорил тихое «да-да». Антон был прибит к месту, весь съёжился, уставил в землю глаза. Он не произносил ни слова.
— Ты понимаешь нас? Мы не давим на тебя, не убеждаем. Просто говорим, как было, как есть.
Всю дорогу молчали. Даже Леночка притихла, ощущая горечь настроения взрослых. Антон шёл впереди, нагнув голову, опустив плечи, и Валя тихо плакала, жалея брата, понимая, как ему тяжело и стыдно, как грязь жизни заливает его чистую, романтическую душу. Валерий придерживал её за локоть, но по узкой дорожке приходилось идти почти гуськом, а Лена крепко держала папу за руку. Валя мягко отогнула поддерживающую её руку, пошла быстрее. Александр трудно думал, встряхивая время от времени головой, словно по-лошадиному отгонял рои, похожих на гнус, мыслей. Большая луна ровным, ещё прозрачным кругом повисла впереди, будто в небе за синей завесой открылся иллюминатор в светлую солнечную страну. Лёгкий вечерний ветерок начал настоятельно дуть в разгорячённые движением и переживаниями лица.
Ступив с мостика на простую тропу, все, не сговариваясь, обернулись на усадьбу: светились почти все окна, словно белый корабль плыл в синем океане вечернего неба.
                *     *     *
Нина не спала, она слышала, что Антон не находит себе места, крутится в постели, встаёт, выходит во двор, топчется под окнами, возвращается и снова выходит. Под утро стал накрапывать дождь, бисером прядал в стёкла, редкие капли били по подоконнику, скопившись на крыше в весомые шарики. Рассвет всё не наступал – хмурое небо не пропускало солнечные лучи. Нина встала, разглядела на ходиках пять утра, неслышно оделась и тихо завозилась у печи. Она взяла кастрюлю, сковородку, нож и выскользнула в сенцы. Скоро безголосо и энергично загудела керосинка, забулькала вода в кастрюле, перекатываясь среди картошин. В чулане было всё  необходимое для салата и яичницы. Нина увлеклась, и на десяток минут болезненные мысли покинули её. Как же не болеть? Антоша полюбил, мечтал о свадьбе, всё складывалось хорошо. Ну, подумаешь, невеста на три  года старше – это не великая разница, зато, оба с профессией, квартира в Северске есть… А тут… Нина, словно на себе, ощущала это жгущее пятно позора и обиды, выступившее на душе сына. Если бы он узнал (а ведь не от неё!) о её прошлом, может быть, и пережил бы, простил, смирился, но оказалось, что от него, от его чистой бережно-трепетной любви, она ходила на свидания к любовнику. Это было обманом, предательством, унижало сына и ломало его веру в любовь. Нина, поделав дела, снова горько переживала случившееся, не могла думать о другом, чуть не пропустила время побудки своих гостей.
Все были подавлены, невеселы. Погода, словно создавая фон печальным мыслям, всё круче поворачивала в осень: поднялся ветер, усилился дождь, резко похолодало. На Леночку надели большие резиновые сапоги, укутали её в шаль, Валя нашла свою старую кофту, пододела под ветровку, мужчинам пришлось мёрзнуть, хотя Павел дал им старую плащ-палатку, укрывшую их от дождя. Только Александр оказался экипированным на случай непогоды: его прорезиненный, походный  костюм здорово пригодился теперь, хотя вчера он не надевал от него куртку. Редко переговариваясь, позавтракали, попрощались с хозяевами и поспешили к автобусу.
Валя старалась не глядеть на Антона, но уголком глаза непрестанно за ним следила. Брат хмурился, видно было, что крепко стискивал зубы, смотрел в землю. Когда в автобусе на середине пути ему удалось сесть, он достал блокнот и карандаш, что-то долго писал, выжидая выезда на более  ровные участки дороги, где не так бросало на ухабах. При этом он закусывал губы, глаза его сужались, брови сходились в одну линию. Но, при всей суровости лица, красота становилась ещё ярче, потому что на щеках появлялись ямочки, молодо и нежно выявляя его романтическую суть. «Дорогой мой! Переживи, не возненавидь девушек и саму любовь! Не захоти мстить, не ожесточись!» – молила Валя, словно пытаясь передать, внушить брату свои мысли. 
В Северске простились быстро, разошлись по сторонам. Антон почувствовал некоторое облегчение. Не надо было прятать лицо  от скрытных, сочувственных взглядов, можно было не сдерживать тяжёлых, рвущихся из души, вздохов. Он почти не думал. В мыслях звучала тоскливая нудная мелодия, изводящая, словно скрип по стеклу, тоска ртутью разливалась в груди, тошнотворно мутила. Антон гнал из памяти лицо Лидии, оно послушно уплывало в красный туман обиды и злобы, потом бесстыдно выплывало вновь, как лунный диск из грозовых туч. «Может быть, надо так любить, чтобы всё прошлое не имело значения? Понять, что девчонка, вырвавшаяся из глухомани, просто заскользила по ледяной наклонной плоскости, не смогла удержаться? Подать ей руку, остановить? Может быть. Но… Мы встретились, она видела, знала, что я люблю, обещала стать моей второй половинкой, и в это же время!.. А вдруг на той квартире они просто разговаривали, выясняли отношения? Тогда почему она убежала в парке? Скрылась, как преступница. Нет, не стоит себе врать: я же что-то чувствовал всё время, что-то витало над головой, вдыхалось вместе с воздухом. Она хотела замуж, стремилась к близости, словно торопилась заручиться гарантией. В  то же время думала о своём, отвлекалась, при этом выражала горячий, слишком горячий интерес к моим делам, стихам… Я ничего не знал, но ведь не верил ей безоговорочно, до конца… Как теперь будет? Станет ли объясняться, изменит ли что-то в жизни?.. – Антон почти не заметил, как побыл дома, собрался на работу, дошёл до школы. — Какое счастье, что есть у меня моя работа, что она мне интересна! Ведь без неё можно было бы и с ума сойти!» – додумывал он под трель звонка, открывая дверь в свой пятый «Б».
                *    *    *
Нина, проводив молодёжь до дороги, долго смотрела вслед, мысленно моля Бога, чтобы всё у дорогих ей людей было хорошо. Антона было так жаль, что сердце отзывалось болью на мысли о нём, но Павел сказал несколько фраз, и ей стало легче: «А может, это спасение от ошибки? Его счастье не в ней. А наука дана ему, за науку  он платит». Правда, в своей ранней женитьбе вдруг бы сын горюшка хлебнул, детки бы страдали… Нина повернула к дому и, словно обронив на дорогу, освободилась от жалостливой муки, подумала только: «Хоть бы какой знак судьба подала, чтоб понять, к  худу ли, к добру ли Антоше это испытание!»
Знак обозначился: в полдень почтальонка Аня принесла письмо от Татьяны. Нечасто писала артистка, сильно занята была в театре, ездила на киносъёмки. Но уж, дорвавшись до бумаги, накатывала по несколько страниц, словно выговаривалась, захлёбываясь и торопясь. Иной раз слово не дописывала, но родители всё понимали, разбирали её быстрый, крупный почерк.
«Дорогие мама и папа, здравствуйте!
Я писала, что, хотя и прошла пробы, режиссёр меня утвердил, но комиссия – художественный совет – почему-то отказала режиссёру в его проекте. Этот фильм будет делать другой, именитый режиссёр, хотя и заявил об этом позже.  Я поплакала-поплакала да и решила, что нельзя в молодости терять надежду, надо жить и работать. Зато меня пригласили в московский театр. Я пока не скажу куда, боюсь сглазить, как с этой ролью в кино, но если получится, не задумаюсь ни на минуту, уеду в столицу.
Ясин собирается снимать фильм на современную тему, дал мне читать сценарий, планирует меня на главную роль. Он очень интересный человек: умный, волевой, несгибаемый. Сейчас у него в жизни непростой период: развод с женой. У неё сын от первого брака, который Глеба Константиновича считает отцом, так Ясин сильно переживает, что оставляет его, хотя общих детей у них нет. Жена его известная актриса, я вам писала. Конечно, я буду сниматься в кино, это самое первое, что склоняет меня к переезду в Москву, хотя в Борске я прима, а там придётся не один год на «кушать подано» держаться. Всё понимаю, но кто не рискует…
Мама! Я рада за Бориса, думаю, что порадуюсь и за Валю.  Ребята наши самые достойные, самые добрые и порядочные! Я так всех наших люблю! Тебя мамочка, тебя, папа! А вот Антон, мне кажется, торопится. Я бы ему жениться не советовала по той причине, что не учительское дело его судьба. Правда! Он талантливый, просто ещё не полностью осознавший  своё призвание. Пусть он прочитает эти строчки.
Антоша! Иди в писатели! Ты стихи себе пиши, но и думай о рассказах и романах. Просто пока у тебя жизненного опыта маловато, но я знаю, что там, внутри, у тебя прорастает зёрнышко. Оно будет расти медленно, но неуклонно, потому что это не травинка, не кустик, а большое сильное дерево. Что касается твоей любви, проверь её. Не торопи события. Любовь, в отличие от увлечения и страсти, умеет терпеть. Поверь, я на себе это испытываю. Я думаю, тебе надо получить второе высшее образование, поступить в Литературный институт имени Горького в Москве. Можно учиться заочно, семья наша небогатая, помогать сложно, но тебе обязательно нужно найти свою дорогу. Подумай. Я верю в тебя, любимый братик! Ещё для меня сценарий напишешь! А, если поступишь, остановиться найдётся где, будет же у меня в Москве свой уголок.
Когда вернусь в Борск, обязательно приеду домой, то есть в Большие Дворы. Ох, и наговоримся! Всех соберём, да? Так мечтаю поближе познакомиться с новыми родственниками! Светлану совсем не знаю, а Валерия видела мельком. Но особенно интересно узнать Леночку – первую племянницу! Мама, я так скучаю по нашей хатке, по берёзе и яблоне во дворе, по вашим голосам…
Нового письма не ждите, скоро увидимся. А я жду ответа, напишите обязательно, что и как.
Обнимаю, обнимаю, целую-прецелую!
Ваша Татьянка.  9 октября 1963 г.»
Антон прочёл письмо сестры через две недели. Уже отгремел праздник Великого Октября, прошли по Северску нарядные колонны, в одной из которых шёл со своим пятым «Б» Антон Павлович Княжко. Он старался не выдать своё подавленное настроение и, видимо, успешно, потому что ребята радовались, веселились, постоянно обращаясь к нему, вовлекая классного руководителя в свои разговоры, шутки, песни. Антон страдал по-настоящему, упрекал себя за то, что не поговорил с Лидией, просто перестал приезжать и звонить. Но он не мог её видеть. Просто, и подумать о ней ему было больно. Он отделил её от своей судьбы, как отгрызает попавшую в капкан лапу волк, с болью, с кровью, с ощущением внутреннего увечья, но без колебаний и сомнений, без жалости  к себе. Антон понял, что у него сильный характер, максимально настроенный на правду, честность в отношениях с людьми и в служении делу. Письмо Тани, её совет напомнили ему Танино же сравнение с развитием живого семечка: в нём укоренилось, пустило ростки желание заниматься творчеством, обучаться основам литературного искусства, расти и совершенствоваться. Он прочитал условия поступления в ВУЗ и стал готовить творческую работу на предварительный конкурс. Он решил попытаться поступать на два отделения – поэзии и прозы, куда возьмут. Но в прозе у него было написано немного: очерки, статьи, пара маленьких рассказов. Теперь он засел за повесть.
                *    *    *
Антон печатал на машинке, стрекотал заполночь. Соседка, живущая под его квартирой, остановила его на лестнице и смущённо пожаловалась, что его стук мешает ей заснуть. Антон извинился и теперь ставил машинку на подушку, за что получил от старушки благодарность и пирожок с капустой.  Ася Васильевна пригласила молодого соседа к себе на чай, он пришёл вечером с коробкой конфет. Разговорились, оказалось, пенсионерка человек непростой – много лет, почти всю трудовую жизнь она проработала в районной газете корректором. Она знала всех местных писателей, проявившихся за последние тридцать лет, читала очень многие произведения, подрабатывая в издательстве Борска по совместительству.
— Ася Васильевна! Мне вас Бог послал! Я стихи пишу, прозу, хочу в литинститут поступать. Очень мне хотелось бы, чтобы вы почитали мои опусы, может, и рыпаться не стоит?
— О, Антон Павлович! Конечно, с удовольствием! Какая интересная у нас работа намечается!
— Здорово! Тогда зовите меня просто Антон, к чему отчество?
— Тогда вы меня Асенькой зовите. Что, сложно? Тогда, для равенства будем общаться, как в высшем свете, со всеми уважительными деталями. Это не церемония, а знак равенства, что совсем нам не помешает, наоборот, мы стоим на одном уровне, не придётся голову задирать или взгляд опускать. Да? Прямо сейчас принесите мне, что можете.
Так началась странная, но очень крепкая и долгая их дружба. Антон даже подумал через некоторое время, что жизнь, не терпящая пустот, заполнила в какой-то мере его любовный провал, закрыла зияющую брешь. Он отнёс рукописи Асе Васильевне и ждал её отзыва.
— Вот что, Антон Павлович, вы пока что не Чехов, но я вижу замечательные перспективы для вашего творчества. Мне нравится в вашей прозе язык, точные детали, пронзительная русскость, живое душевное тепло. Стихи  хорошие, настоящие. Если вас на поэзию возьмут, вы там окунётесь в очень энергичную творческую атмосферу, словно в насыщенный бульон, где ваш приварок могут и не заметить, потому что вы пишете традиционно. Сегодня молодёжь и её литературные наставники, следуя моде, объявили поиск новых форм, новых рифм и «свежих» образов. Это хорошо. Но, поверьте старухе, и это пройдёт, тем более что в каждой новой эпохе такое уже бывало. Было и проходило. Цветы, плоды, листья отлетят, а корни и ствол останутся. Останется древо русской традиции, которое, сколько ни прививай диковинными ветками, всё равно напитает их своими соками, переродит в присущие своей исконной природе плоды. Мне нравятся современные поэты, нравится, что они пишут про сегодня, про волнующие общество события. Но даже самые яркие имена не достигают ещё классических вершин. На мой взгляд, конечно. Что мешает? Суета, соревнование, даже задор. Я думаю, что классиком может быть тот, кто постоянно, не торопливо поэтически осмысливает жизнь. Я бы вам советовала поступить на отделение прозы. Это глубокая наука, от которой и поэзия станет более зрелой.
Антон так и решил, если будет выбор.
Живя в большой семье, имея старшего брата (а Бориса никак не отделяли от своих ни взрослые, ни дети), Антон не слишком искал дружбы со сверстниками. Ася Васильевна впервые стала для него другом, который был дорог и необходим не меньше, чем родные люди. Они часто сидели за чаем по вечерам, разговаривали, читали друг другу стихи, тем более что Асе Васильевне знакомые доставали книжные новинки.
За книгами буквально гонялись, стояли в очередях, ночами дежурили у магазина, чтобы по номерку на руке, написанному чернилами, получить возможность подписаться на многотомное издание, а на почте та же картина наблюдалась при начале подписки на газеты и журналы. В учреждениях подписка служила наградой за общественную активность, за успехи в труде. Библиотеки гордились новинками и составляли предварительную очередь на книги и толстые журналы. О литературных новинках много говорили по радио и телевидению, писатели были в центре внимания прессы. Домашние библиотеки были гордостью интеллигенции.
                *    *    *
Антон тоже собирал библиотеку. Он понимал, что всё не купишь, не достанешь даже то, что есть у людей, имеющих связи, как принято было говорить тогда, «блат» в магазинах или других распределяющих блага структурах. Он не позволял себе ни капли чувства зависти ни в чём, ненавидел ощущение её в душе, как тошноту или болезнь, старался погасить её искру иронией, презрительной отповедью самому себе. Потому, собирая библиотеку, он не поддался искушению хватать всё подряд, а решил приобретать только поразившее его, изменившее в нём что-то для понимания жизни и оценки мастерства литератора. Тут уж, поставив перед собой цель, он прилагал все возможные усилия. Кое-что покупал из мало ему интересного для обмена, не жалел, отдавая за, на взгляд партнёра, неравноценное. Цена для него была одна: «Это мне нужно». Он сделал в комнате стеллажи во всю стену из узких, в одну книжку по ширине, досок и, не спеша, заполнял их книгами. Ему помогали сёстры, выслушавшие его аргументы, согласившиеся с ним: Таня собирала только поэзию и драматургию, Валя только прозу, старясь не упустить что-то желаемое братом. Прослышав об издании интересной новинки, Антон тут же сообщал о ней сёстрам. Борис, находившийся как бы в отрыве от бурной литературной жизни, выписывал «Роман-газету», ряд толстых журналов для санатория, «Литературную газету»  читал сам, давал почитать Антону.  Готовясь к вступлению в новую профессию, Антон стремился  постичь её результаты, явленные миру большими мастерами. Это было захватывающе интересно, наполняло жизнь потоком, несущим его к цели. Теперь он понимал, как наивно было поступать в университет, не будучи в курсе событий, не понимая особенностей выбранного дела, не отличая его вершин от провалов. Новая цель стала мостиком над пропастью в любовной истории,  Антон ступил на него,  и понял, что выдержит его этот настил из тонких, но прочных стволов, состоящих из годовых колец чужого, драгоценного жизненного опыта и талантливого труда.
Однажды, приехав по заданию редакции в дальний райцентр Крутая гора, он в книжном магазине нашёл тонкую, плохо изданную брошюру местного краеведа. Оформление обложки словно ударило его в грудь – синим тусклым цветом было отпечатано изображение старинного здания, теперь санатория «Тихая усадьба». Имя автора показалось знакомым. Он явно слышал фамилию Обыдённый, что-то знал о нём. Открыл обложку. Фотография ни о чём ему не говорила: упитанный дяденька с простым грубоватым лицом. Он прочёл короткую справку об авторе: «Автор этой книги Николай Иванович Обыдённый – потомок крепостного конюха Трифона Лопатина в имении дворян Княжко-Соловецких, доводит до читательского внимания историю и содержание интересной исторической находки: подлинных писем хозяйки усадьбы. Автор считает, что познакомиться с этими документами интересно и широкому кругу читателей, и краеведам, и литераторам».
Антон купил пять экземпляров брошюры – больше в продаже не было – и, трясясь в редакционном газике по отвратительным дорогам глубинки, прочитал её дважды, поражаясь способности судьбы вести человека по своему, закрытому для прозрения, пути.
В редакции «Красногорской правды» Антон с большим сожалением узнал, что Николай Иванович Обыдённый умер три месяца тому назад, что дети его – дочь и сын – живут далеко, жену он схоронил год назад и, может быть, от чувства одиночества, написал эту книжицу, успел увидеть её изданной в местной типографии.
Дома Антон сходил на почту и немедленно разослал книжку родным: в Борск Тане, в Большие Дворы родителям, в санаторий Борису, забежал к Вале и, не застав никого дома, положил в почтовый ящик. Вечером позвонил, убедился, что книга попала по назначению, послушал Валины возгласы: «Надо же! Ты подумай! Ой, как странно, как здорово! Ох, ах, ну и дела!..» Он посмеялся тихонько и радостно, довольный эффектом, и снова принялся за чтение, буквально впитывая в себя каждое слово.
«В моей семье живёт легенда о том, как в усадьбе Большие Дворы князей Соловецких-Княжко  мой предок  по материнской линии крепостной Трифон Лопатин, служил конюхом. О своей жизни он своим детям и внукам рассказывал мало, ну, работал и работал, c малолетства любил коней, понимал в них толк, так как его отец Иван Лопата и сам был барским конюхом. Трифон дожил до отмены крепостного права, до обретения собственной фамилии Лопатин и до революции  девятьсот пятого года. Женился ещё крепостным на дочке деревенской знахарки Варваре, которую по мужу стали называть Лопатиной, ибо в деревне было ещё три Варвары. Сильно любил Триша свою супругу, двоих деток они нажили, да рано умерла деревенская повитуха, не дожила до свободушки аж десять годочков, третьими родами преставилась. А новорождённая дочка выжила, спасибо барыне Анне Дмитриевне, которая доктора привезла, а потом сироту в малодетную семью пристроила, приплачивала за воспитание. Эта-то Трифонова дочка Екатерина Лопатина и стала моей прародительницей, бабушкой, маминой мамой. Я помню её, ласковую, спокойную и очень стойкую в жизненных трудностях и невзгодах. Ведь прожила бабушка почти девяносто лет, и если бы не Великая Отечественная война, может быть, дожила бы до ста.
Перед самой войной, помню, мои родители построили новый дом, стали переезжать. Бабушка, жившая с нами, собирала свои вещи и попросила меня достать с чердака её старый кожаный саквояж. Я взлетел на чердак, под рогожей нашёл пузатую, но лёгкую сумку, заглянул внутрь, расцепив ремни и щёлкнув железным замком в виде двух шариков. Ничего интересного там не было: бумажная труха какая-то. Коробка, перевязанная тусклой ленточкой, тетрадка, старый бисерный ридикюль, жёлтая от времени фата с веночком из тряпичных, увядших цветов. Я усмехнулся про себя, мне, почти тридцатилетнему женатому мужику смешны были эти сентиментальные предметы, но древней старушке, понятно, были дороги свидетели её молодости и счастья. Саквояж, весь перебранный, пересмотренный, вновь накрепко закрытый, перекочевал на новый чердак.
Бабушку похоронили в июле сорок первого, когда все её три внука и зять пошли на войну. Мама говорила потом, что бабуля просто не вынесла разлуки и тревоги за нас. Её мучили тяжёлые предчувствия. И они её не обманули: выжил я один, вернулся инвалидом, с осколками в спине.
Но после войны жизнь казалась величайшей наградой, ослепительным счастьем! У меня была семья, мама, жена, сын, а вскоре родилась дочка. Я работал кладовщиком на лыжной фабрике – тяжёлый труд был мне не по силам. Мне всегда очень хотелось узнать что-то  о своих предках, о прошлом своей семьи и нашей Борской земли. Я прочитал множество книг, писал статьи в газеты о знаменитых людях, живших и трудившихся до революции. Так стала известной серия моих очерков о художнике Суворине, мать которого дружила с хозяйкой усадьбы в Больших Дворах, сама была художницей, а отец, тоже друг семьи Княжко-Соловецких, писал стихи и прекрасно играл на фортепиано и гитаре. Эти очерки печатались даже в областной газете Борска,  и были изданы отдельной книжечкой.
Год назад, когда я похоронил подругу всей моей жизни жену, почувствовал, что моё здоровье тоже слабеет, вдруг вспомнил о бабушкином саквояже. Не вспомнил даже, увидел его во сне: бабушка его берёт как будто, а он падает и раскрывается. Не мог он сам раскрыться, потому что два ремня по бокам были всегда застёгнуты на широкие металлические пряжки. Этот сон впечатался в сознание, как завет. Я полез на чердак и извлёк сумку из-под груды старых газет, принёс домой. Ничего интересно я не находил, хотел уже отнести всё обратно на чердак, но раскрыл ветхую тетрадку, начал читать, и понял, что в моих руках находится интереснейший документ ушедшей эпохи – дневник Анны Дмитриевны Соловецкой, урождённой Княжко. Несколько пожелтевших страниц охватывали историю семьи за многие десятилетия. Там упоминались и мои предки, о них говорилось с добром, с любовью, и моя душа наполнилась благодарностью и теплотой.
Что можно сочинить настолько трогательного, проникающего в самую душу читателя? Не знаю, я не писатель, никогда ничего не сочинял. А вот не донести до людей живую речь прошлых лет, мысли и переживания наших с вами далёких предков, считаю, не имею право. Вот эта тетрадь, закапанная слезами, хранимая в течение века с почти четвертью, выжившая в пожарах революций и войн. Читайте, сопереживайте, помните. С глубоким уважением к любознательным и неравнодушным читателям  – автор».
Антон прочитал ещё раз записи в тетради и глубоко задумался. Брошюрка Обыдённого – мельчайшая капля в море литературы. Она даже не претендует на звание книги, растворяется крупицей соли в океане. Но история, дошедшая сквозь время до далёкого потомка той, написавшей свой дневник, словно самой судьбой протянула ниточку к нему, наделённому писательской страстью, а может быть, талантом, Антону Княжко. Всё сходилось острым клином в душе Антона: их с Борисом интерес к усадьбе, любовь к родным местам, желание писать и теперь эта тетрадка, истинное свидетельство событий прошлой жизни. Острый угол клина стал клинком, торчащим из груди, пока не изольётся на бумагу история предков, не станет сил вытащить ранящую сталь. Антон задумал роман, в котором ни слова не выпадет из драгоценно документа – дневника Анны Княжко.
Теперь цель жизни стала совершенно ясной, выпуклой, особенно манящей.
                *    *    *
«23 февраля 1870 года. Москва.
Сегодня крестили моего дорогого внука-первенца. Нарекли его Антоном, в честь деда Дарьи по материнской линии. В семье об этом герое, сложившем голову в войне с Наполеоном, хранится трепетная, добрая память. Я рада, что маленький Антон  получил прекрасное духовное наследство, свойство крови замечательного человека. Дай ему Бог здоровья и счастья!
Много горя пришлось изведать в течение последних пяти лет. Перед самым венчанием молодых, по прошествии года после их обручения, в самый разгар предсвадебных радостных хлопот от апоплексического удара скончался в пять минут незабвенный Василий Петрович Ланской. Это произошло прямо у меня на глазах: мы прощались в прихожей перед тем, как нам с Павлом уезжать домой. Василий Петрович поцеловал мне руку, задержал её в своей, посмотрел мне в лицо, словно запоминая его, и рухнул передо мною на колени, что я в ту секунду приняла за странный жест, но уже в следующий миг увидела, что он пал на бок с сильно покрасневшим лицом. Я закричала, сама не слыша своего голоса, Павел склонился над лежащим графом, тот вздохнул неглубоко и затих навсегда.
Я не думала, что так горестно буду скорбеть, такую пустоту почувствую в жизни! А уж о Дашеньке и говорить нечего! Она слегла в горячке, сёстры, обе замужние, не отходили от неё, сменяя друг друга, я дежурила не одну ночь, а Павел, не часто допускаемый к больной ввиду собственной болезни (начал кашлять), пропадал в комнатке перед будуаром днями и ночами. Три месяца Дарья Васильевна была между жизнью и смертью, горячка отняла у неё почти все силы. Поправлялась она очень медленно. Так и ещё год прошёл, год положенного траура, и ещё полгода, пока устраивались многие имущественные дела.
Наследство оказалось небольшое, слава Богу, супруг мой нам оставил достойное содержание, так что молодым есть на что обосноваться. Правда, невеста очень ослаблена, и Паша как-то не совсем здоров с этим его кашлем…
  Венчались дети в мае, знать по примете и пришлось им маяться. С года венчания 1866-го по 68-й мы все были более-менее счастливы и спокойны, всё ждали, когда Бог пошлёт молодым первенца. Но затем в течение двух лет четырежды Даша теряла недоношенных младенцев одного за другим. Сколько слёз и сил потрачено ею, нами всеми! Но я всегда напоминала детям о грехе отчаяния, хотя сама еле держалась. Видимо, горе и болезнь так повлияли на молодой организм, лишая невестку счастья материнства. А в прошлом году перед Рождеством сговорила я Дашеньку поехать в Большие Дворы и пойти на Белый колодец. В народе говорили, там многие излечились святой водицей, от всяких немочей. Согласилась Дарья.
Усадьба ей очень понравилась, говорила, что словно домой издалека вернулась. Пошли к колодцу. Кругом никого, тишина, только голоса птиц льются с неба, сплетаясь с солнечными лучами. Июнь выдался жарким. Невестка моя водицы попила, а потом платье своё лёгонькое с плеч спустила и в исподней рубашке в воду шагнула, там у нас, словно глубокая чаша под струёй. Ахнуть я не успела. Как она окунулась с головою и раз, и другой, и третий. Выскочила на землю, вся горит! Лицо, что маков цвет. Быстро мокрую рубашку скинула, платье надела  на голое тело и всю-то дорогу до усадьбы бегом бежала, я отстала, говорю, мол, беги сама. А ведь ровно девять месяцев с того времени прошло, день в день. Что это? Чудо? Исполнение молитв наших?  Счастье  это, Господняя милость.
Я, едва взглянув на маленького внука, сразу почувствовала горячую, нежную к нему любовь. Что значит, зов крови! Малыш родился здоровым и красивым, смуглым, в отцовскую породу, похоже, и темноглазым. Пока глазки ещё отливают голубым, как у всякого младенца. Жаль, но мой сын весь в меня, не в своего красавца-отца. Никогда не понимала, что привлекло Павла Фёдоровича во мне, маленькой, смуглой, кареглазой. Никакой красоты в себе не нахожу –проста и незаметна. А вот и Василий Петрович Ланской не оставил меня своим вниманием и многолетним чувством. В чём же секрет любви? Муж мне говорил, что мой тихий нрав скрывает железную волю, но сугубо положительного свойства. «Ты в проявлениях добра неколебима. Ты – щит от всякого зла. Твоя правдивость, словно вода ключевая, но самое в тебе удивительное – это скрытая от глаз тайна твоей души, неразгаданная мною до сих пор», -- вот его слова, которые с неповторимо нежной интонацией до сих пор звучат в моих воспоминаниях. Господи! Царствие небесное рабу твоему Павлу! О какой тайне речь? Я никогда ничего не скрывала, кроме своей любви в самом начале наших брачных отношений. Это не тайна, это постоянно присутствующая во мне стыдливость, боязнь ошибок и опрометчивых поступков. Мне моими почти нищими родителями в раннем детстве, пока они были живы, внушены эти качества. Мама была такой благородной, а папа, в коего я уродилась внешностью, всегда относился к матушке с величайшим почтением и любовью. О, дорогие  мои, незабвенные! Вас призываю в благодетели небесные моему маленькому внуку Антону! А ещё  думаю, красота – это вовсе не гарантия счастья. Вот супруг мой тому доказательство – нездоровье убило его красоту. Всё  бегут слёзы, при воспоминаниях.
Летом непременно отправимся с невесткой и внуком в усадьбу. У Ланских есть своё поместье в Псковской  губернии, но там климат суровее нашего, что для младенца нежелательно.
Мечты мои такие волнующие: мой внук со мной в любимом уголке земного пребывания, в привычной душе обстановке, где и ранее ликовала и скорбела моя любовь. Там покой, там тишина и тихое, светлое счастье. Может случится, оно восполнится до края, если будет Павлу обещанный, пусть недолгий, отпуск. Тогда, воссоединившись, семья наша, верю, укрепит узы до неразрывности.
Молюсь Господу, верую, надеюсь. И люблю, люблю, люблю!
Бабушка Анна».