Манкурт

В погожий ноябрьский день мы с племянницей поехали по делам в Барановичи.
 
Моя двоюродная племянница Татьяна Ивановна Шумак уверенно чувствует себя за рулём машины; она водитель-любитель с сорокатрёхлетним стажем.
 
За разговорами я и не заметила, что мы уже подъехали к городу. Договорившись встретиться в условленное время в назначенном месте, расстались.

Завершив дела, я вызвала такси, чтобы добраться на окраину города и успеть на оговорённую заранее встречу с моими друзьями-медиками.
 
Такси не пришлось долго ждать, правда, вместо легкового автомобиля прибыл транспорт, похожий на микроавтобус. Водитель, на вид сорокалетний мужчина, взял у меня сумку, чтобы мне удобнее было взобраться на высокую ступеньку машины.

Мы проехали менее километра, когда позвонила Татьяна и сообщила, что обстоятельства изменились, и она освободится через полчаса.

Я начала плакаться, мол, с друзьями я не виделась почти три года, может, она пожертвует для немолодой тётки (разница в возрасте – два года) час-полтора своего драгоценного времени бизнес-леди? А потом мы вместе возвратимся домой?

– Конечно, у меня ещё уйма дел в Барановичах, я просто планировала их сделать в свой следующий приезд. Сколько вам надо, столько и общайтесь, – согласилась племянница.

Наш разговор вызвал интерес у водителя:

– А Вы потом ещё куда-то поедете? – уточнил он.

– Да, поедем в Телеханы, – машинально ответила я, в мыслях уже встречаясь с коллегами.
 
– А, знаю-знаю, там недалеко Бобровичское озеро, мы туда с друзьями на рыбалку ездим! А ещё мы там храм какой-то видели, – включился в разговор водитель.
 
– Да, в Бобровичах есть храм-часовня в честь Святой Великомученицы Параскевы Пятницы. Он построен в память о местных жителях, сожжённых гитлеровцами заживо во время карательной экспедиции.
 
Кстати, часовня – это напоминание ещё о трёх деревнях, ранее расположенных неподалёку от Бобровичей: Вядо, Тупичицы и Красница, которые фашисты вместе с жителями сожгли в ходе операции “Болотная лихорадка” в 1942 году, – изложила я шофёру историю восстановления православного храма, построенного в деревне ещё в середине девятнадцатого века.

– Так это партизаны виноваты, они спровоцировали немцев своими вылазками и немцы в ответ пожгли деревни! – возразил водитель.

Я посмотрела на мужчину, производившего впечатление психически здорового человека; глядя на дорогу, он далее развивал тему причастности партизан к сожжению гитлеровцами мирного населения оккупированных территорий.

– Всё правильно, надо было мужчинам Западной Белоруссии, которые не успели уйти в Красную Армию из-за быстрого продвижения фашистов по нашей земле, спрятаться под бабские юбки и не высовываться: зачем злить представителей высшей расы?! – резко и грубо прервала я монолог перерожденца.
 
Водитель удивлённо посмотрел на меня, видимо, привык, что пассажиры внимательно слушают его “компетентные” размышления вслух.

– Взвод партизан под командованием моего отца пустил под откос двенадцать вражеских эшелонов с живой силой и техникой, идущих на Восток, тем самым оказав фронту неоценимую помощь. Или было бы лучше ему, молодому мужчине отсидеться дома или в полицейские податься? – задала я риторический вопрос ренегату.

Его попытку ответить я оборвала одним из любимых выражений моей сестры Татьяны Цыркуновой: “Мы говорим на разных языках …”

Отвернувшись к окну, задумалась: откуда в толерантной Беларуси, неимоверно пострадавшей от немецкой оккупации, берутся такие моральные уроды?!

Напрасно я надеялась, что в тишине доеду до места назначения. Повернувшись ко мне буквально через минуту, манкурт* вопросительно произнёс:

– А что на Украине сейчас делается?

На любой другой вопрос я ответила бы молчанием, но не на этот:

– А что там делается? При попустительстве властей на благодатной почве, унавоженной ненавистью к великому русскому народу, национализм “расцвёл”, как в известной украинской песне “Цвіте терен”. Я ещё в начале девяностых годов у Львовского академического театра оперы и балета имени Крушельницкой видела многочисленные сборища националистов. Вот и “дособирались” до государственной политики оголтелого шовинизма, когда даже дети призывают “вбивати москалей”!

– Если украинцы хотят говорить на своём родном языке, разве это плохо? – водитель явно не был из породы молчунов.

– Так пусть себе и говорят, кто же им мешает?! Но зачем навязывать другим нациям обязательное изучение украинского, безусловно красивого, языка? Например, мне, приехавшей во Львов на короткое время? – конкретизировала я вопрос.

– А на каком языке Вы будете разговаривать, если приедете в Украину? – не унимался шофер.

– На русском, а если меня не будут понимать, то перейду на английский,  – ответила я тоном, не вызывающим сомнений в знании мною международного языка.

Убеждённый эмоциональный оттенок моего ответа остудил пыл таксиста:

– Надо говорить на языке страны, в которой ты живёшь, – менее уверенно произнёс мужчина.

– Во всем мире двуязычие – норма жизни и принудительное насаждение языка страны проживания, как правило, не практикуется. Конечно, если ты планируешь жить в этой стране, то знание государственного языка необходимо хотя бы на бытовом уровне, ведь в “чужой монастырь со своим уставом не ходят”, – согласилась я.

Мы подъехали к назначенному месту.  Сосредоточенно считая мелкие монетки, я  произнесла:

– А чаму ж Вы, жыхар Беларусі, праўдашукальнік і знаўца гісторыі сваёй краіны, не размаўляеце на роднай мове? Верагодна, не ведаеце яе? А дарэмна! (А почему же Вы, житель Беларуси, правдоискатель и знаток истории своей страны, не разговариваете на родном языке? Вероятно, не знаете его? А напрасно! – бел.).

Против обыкновения, я рассчиталась с таксистом – “знатоком” истории партизанского движения в Белоруссии и специалистом по межнациональным отношениям, ровно по таксометру, копеечка в копеечку.
 
По выражению лица водителя было видно, что своей мелочностью я задела его самолюбие.

Я внутренне улыбнулась: удалась-таки моя символическая отместка манкурту!

*Человек, утративший историческую память, духовные ценности и ориентиры. Слово придумано киргизским и русским писателем Чингизом Айтматовым для романа “И дольше века длится день”.