Параллелизм судеб А. Зворыкина и Б. Кузнецова

Памяти Каринэ Акоповны Щадиловой (1944-2018)

В названии моей книги, увидевшей свет в 2013 году, есть слова: «История в биографиях и биографии в истории» [1]. В полной мере они относятся и к содержанию настоящей статьи. Исходно здесь предполагалось лишь рассмотреть уникальные жизненные пути двух социологов науки. Но история – живет, поиски продолжаются...
В своих публикациях я не раз отмечал влияние на мою методологию работ известного советского историка и философа физики Бориса Григорьевича Кузнецова (1903-1984).
Б.Г. Кузнецовым написано множество трудов по эволюции физических идей и большое число биографий выдающихся ученых, в них может быть прослежена методология его работы, но он нигде не раскрывал ее, не описывал. И в этом смысле я могу говорить не об использовании его подходов, но о стремлении понять их и действовать в пространстве его исследовательских координат. К примеру, в одной из его последних книг – «Идеалы современной науки» – говорится о спрессованности в настоящем прошлого и будущего, и я помню, как очень давно размышлял о возможных логических, познавательных следствиях этого утверждения. Не это ли стремление понять природу настоящего привело меня несколько лет назад к понятию «толстого настоящего», лежащего в обосновании моей интерпретации «современности»? И во многом именно к Кузнецову восходит мое понимание и моя уверенность в том, что главное в науке – исследователь, и потому я достаточно быстро обозначил создаваемую мною картину истории современной советской/российской социологии «человекоцентричной».


Приведу воспоминание коллеги и молодого друга Кузнецова Владимира Кирсанова о его разговоре, состоявшемся через несколько лет после смерти Кузнецова с Нобелевским лауреатом Ильей Пригожиным. «Вы знаете, — сказал Пригожин, — я ведь, по правде говоря, книг Б.Г. не читал, но в разговорах с ним я постоянно оказывался в плену его интеллектуального обаяния, которое обладало мощным каталитическим действием» [2]. Я начал читать его книги и оказался в плену его интеллектуального и человеческого обаяния в достаточно молодом возрасте. Он был двоюродным братом моей мамы, и я познакомился с ним в ранней юности.
В прошедшем десятилетии я написал несколько очерков о жизни и трудах Кузнецова, а в 2016 году была сделана онлайновая книга: «Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов: историк, философ и социолог науки» [3]. Формально, т.е. чисто в информационном плане, излагаемый ниже материал мог быть рассмотрен в этой книге, но в силу структурных соображений он не был включен в нее, это нарушило бы гармонию ее структурных элементов. Описание событий далеких 1930-х заняло бы много места, что не соответствовало общему замыслу работы.


Исследования социолога труда, управления и науки Анатолия Алексеевича Зворыкина (1901-1988) известны мне с начала 1970-х, но я не был знаком с ним лично и никогда не писал о нем. На протяжении ряда лет мое знакомство с его биографией ограничивалось лишь содержанием заметки К. Щадиловой и Т. Козловой [4], написанной к столетию ученого.
Из очень давнего разговора с Кузнецовым я помню, что он был знаком со Зворыкиным, в 30-е годы они оппонировали друг другу при защите диссертаций, но особого внимания я на эти слова не обратил. Наверное, этот разговор состоялся на рубеже 60-х-70-х годов, когда я начал работать в социологии и приезжал в Институт социологии РАН. До появления моего интереса к истории советской социологии и к биографии Кузнецова было еще тридцать лет.


При работе над книгой о Кузнецове я обнаружил серию статьей об Институте истории науки и техники АН СССР (ИИНТ), созданном в Ленинграде в 1932 году. [5], [6], [7]. Руководителем института был назначен академик Н. И. Бухарин, а его заместителем стал академик А. М. Деборин. Вскоре в связи с «Бухаринским делом» наступил период смены директоров Института. В 1935—1937 годах Институт возглавлял академик В. В. Осинский-Оболенский. После его ареста, отмечает в обстоятельной статье об ИИНТ Ю. И. Кривоносов: «Началась кадровая чехарда, обязанности директора по несколько месяцев выполняли Я. М. Свикке, историк техники, затем Б. Г. Кузнецов» [6, с. 64]. И все же 5 марта 1938 года постановлением президиума АН СССР институт был закрыт, и Кузнецову было поручено руководство ликвидационной комиссией.
В те же годы в ИИНТ работал Зворыкин и был там весьма заметной фигурой. В 1937–1938 гг. [6, с. 64] он дважды назначался заместителем директора, одно время его обвиняли в следовании линии Бухарина. Но вскоре эти обвинения были признаны «совершенно беспочвенным, лишенным каких бы то ни было фактических оснований», а Зворыкин опубликовал в 1937 г. в «Вестнике АН СССР» статью «Ликвидировать до конца последствия троцкистско-бухаринского вредительства на фронте истории науки и техники», напрочь перечеркнувшую ленинградское прошлое ИИНТ [5]. Я не ставлю перед собой задачу анализа событий в ИИНТ и деятельности в нем Зворыкина и Кузнецова. Отмечу лишь, что, по-видимому, в конце 1930-х Зворыкин несколько отошел от проведения собственных исследований в области истории техники, тогда как Кузнецов, наоборот, решительно ушел от своих старых интересов – экономика энергетики – и полностью сосредоточился на изучении истории науки. Однако замечу, в начале 1950-х Зворыкин подавал в ЦК ВКП(б) и другие организации записки о создании в системе Академии наук Института истории техники [8].


Вообще, сопоставление биографий Зворыкина и Кузнецова представляется весьма интересным для анализа становления советской социологии. Здесь есть все: и яркие личности, и крутые события в истории страны, и, конечно же, очень непростая траектория развития отечественной социологии.
Прежде всего, они – ровесники, Зворыкин лишь на два года старше, но их ранняя социализация протекала в одной социополитической реальности: дореволюционной, довоенной России.
А. А. Зворыкин – родом из Мурома, тихого провинциального города. Отец – образованный инженер-путеец, мать занималась семьей. Революция изменила уклад жизни города и определила старт жизненного пути Зворыкина. Он рано начал работать, участвовал в Гражданской войне, в 1922 году стал студентом факультета общественных наук Первого Московского государственного университета, где получил серьезное образование в области философии, истории и экономики. Наверное, в эти годы он вступил в ВКП(б). После нескольких лет работы в управленческих структурах он продолжил обучение в Институте красной профессуры, избрав для глубокого изучения два направления: историю техники и экономику. В 1934 году он защитил кандидатскую диссертацию, в 1939 году – докторскую по экономике.


Б.Г. Кузнецов (Шапиро) родился в Екатеринославе (ныне – Днепр), в интеллигентной не религиозной еврейской семьи, мать – учительница французского, одна воспитывала двух сыновей-двойняшек. Рано приучила их к классической русской литературе и обучала французскому, через всю жизнь Кузнецов пронес любовь к Франции, к французской культуре. Это способствовало тому, что в послевоенные годы он обсуждал серьезнейшие научные и гуманистические проблемы с Фредериком Жолио-Кюри и Луи де Бройлем, дружил с Александром Койре и Ильей Пригожиным, которым, несмотря на их русские корни, много легче было говорить по-французски. В добрых отношениях он был с Эльзой Триоле и Луи Арагоном.
В юности Кузнецов познакомился с работами Маркса. В начале 1970-х он вспоминал: «Прочитав каждое новое произведение Ленина, люди становились не только образованней, но и во всех отношениях свободней, их сознание еще больше заполнялось интересом целого. Для моего поколения к этому прибавлялось нетерпение, с которым мы раскрывали страницы с новыми выступлениями Ленина, прибавлялось также труднопередаваемое ощущение одновременности нашего пребывания на земле с жизнью Ленина». Так социально активные молодые люди того времени взрослели. Кузнецов участвовал в Гражданской войне, в начале 20-х вступил в большевистскую партию. В 1920 году он поступил на электротехнический факультет Политехнического института в Днепропетровске, который закончил в 1925 году. Практически одновременно, с 1922 по 1927 гг., он учился на историческом факультете Днепропетровского Университета. Таким образом, уже в ранней молодости его привлекали к себе физика и техника, а также – история.


Окончив университет, вчерашний студент и одновременно – опытный преподаватель, Кузнецов уезжает в Москву, где в 1927–1930 гг. он обучался в аспирантуре Экономического института Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН). При этом практически все это время он преподавал в Промакадемии, месте подготовки ранней советской номенклатуры.
30-е годы – время развития энергетики и повышенного внимания к истории энергетической техники и электротехники. То был передний край науки, все достижения в области физики и техники на Западе и в СССР рассматривались применительно к решению актуальных задач энергетики. Кузнецов, с его прекрасным образованием и чутьем нового, умением слушать и явными ораторскими данными, оказался в высшей степени востребованным. В июле 1930 г. он – заместитель начальника сектора электрификации Госплана СССР и одновременно – заведующий кафедрой Планового института. Обе эти должности он оставляет в ноябре 1931 г. и в 28 лет становится директором Всесоюзного института энергетики и электрификации. В автобиографии Кузнецова отмечено, что в 1930–1932 гг. он составлял схемы электрификации некоторых регионов страны, участвовал в разработке плана электрификации на вторую пятилетку и был одним из первых составителей схемы единой высоковольтной сети СССР.
Но вскоре, в феврале 1933 г., он переходит в Академию наук СССР на позицию старшего научного сотрудника Энергетического института. К 33 годам Кузнецов стал не только одним из крупнейших экспертов в области развития энергетической системы страны, специалистом по истории и экономике энергетической техники, он приступил к реализации своей давней мечты – изучать историю и физику, пусть пока в относительно узком направлении – в энергетике.


В 1936 году им была защищена докторская диссертация по экономике «Генезис некоторых электротехнических принципов»; ему разрешили сразу защищать докторскую диссертацию. Что касается степени по экономике, то это было обусловлено интересами ВАКа (или органа, исполнявшего в те годы аналогичные функции), которому были нужны люди для формирования Советов по защите диссертаций в области экономики. Таких людей не хватало, поэтому Кузнецову за историческую работу присудили степень по экономике.
Так сложилось, что уже в ранние годы, только начиная свои историко-научные поиски, Кузнецов многократно встречался и обсуждал ключевые вопросы развития науки с академиками В. И. Вернадским, В. Л. Комаровым, Г. М. Кржижановским, А. Ф. Иоффе и другими выдающимися учеными. Думаю, что это редчайший случай в пространстве научной коммуникации, тем более – межпоколенной. Ведь он был значительно младше своих собеседников.


В начале 30-х Кузнецов по поручению Кржижановского руководил планированием исследований по энергетике и отдаленным проектам по новым источникам энергии. Поэтому, когда академик Иоффе приходил в Госплан к Кржижановскому, он сразу же приглашал и Кузнецова. Аналогично позже поступал В.В. Куйбышев, который с апреля 1921 г. руководил практическим осуществлением плана ГОЭЛРО, а в ноябре 1930 г. сменил Кржижановского на посту председателя Госплана СССР. Постепенно постоянные беседы с Иоффе все дальше уводили Кузнецова от оперативного планирования, все реже в них присутствовала энергетическая тематика, но все чаще – физическая проблематика.
Итак, биографии Зворыкина и Кузнецова к концу 30-х совпадали в таких весьма значимых элементах, как участие в Гражданской войне, членство в партии, серьезное московское образование в области экономики и истории, работа в ИИНТ, наличие степени доктора экономических наук и звание профессора, опыт участия в выработке государственной значимости решений. А ведь им еще не было и сорока лет.


Пришла война, наиболее драматичные ее годы Зворыкин провел на Сталинградском и Центральном фронтах. После тяжелого ранения был комиссован и с 1943 по 1946 гг. работал в Наркомате угольной промышленности. Затем его пригласили в газету «Правда» редактором отдела науки, техники и высшей школы, на этом месте он проработал три года, параллельно выполнял функции председателя Комитета по изобретениям и открытиям при Совете министров СССР. С 1948 по 1959 гг. он был заместителем главного редактора Большой Советской Энциклопедии – безусловно, пост, требовавший значительной эрудиции и опыта работы с выдающимися специалистами.
В 50-е годы Зворыкин представлял страну за рубежом, был членом Европейской экономической комиссии Организации Объединенных Наций, вице-президентом Международной комиссии по информации, свыше 10 лет являлся вице-президентом Международной комиссии ЮНЕСКО по истории научного и культурного развития человечества.


К концу 50-х годов сфера научных интересов Зворыкина переместилась от вопросов, связанных преимущественно с научно-технической политикой и научно-техническим прогрессом, к социальным проблемам. Некоторое время Зворыкин проработал в Институте философии АН СССР, но когда в 1968 г. был создан Институт конкретных социальных исследований, сегодняшний Институт социологии РАН, он перешел туда, возглавив отдел социологии науки.
По оценкам авторов названной статьи о Зворыкине, ему принадлежит значительная роль в создании отечественной социологии науки как самостоятельного направления исследований, он разрабатывал теоретические проблемы этого направления и предложил специальные методы изучения творчества ученых. Также указан ряд коллективных монографии, где он является соавтором и редактором: «Социально-психологические проблемы управления» (1975); «Социальные факторы деятельности научных организаций» (1980); «Научный коллектив: опыт социологического исследования» (1980); «Планирование управления в научных коллективах» (1981); «Научный сотрудник и научный коллектив как объекты социологического исследования» (1982). Всего А.А. Зворыкиным написано свыше 400 книг, брошюр, статей. Его труды публиковались не только в СССР, но и за рубежом.


Удивительное сходство биографий Зворыкина и Кузнецова обнаруживается и в годы войны. В июне 1941 г. Кузнецов был включен в группу экспертов высшей категории, которой было поручено планирование и организация перемещения советской промышленности из европейской части страны за Урал. 10 апреля 1942 г. за успешную работу «О развитии народного хозяйства Урала в условиях войны» ядру ученых этой группы была присуждена Сталинская премия первой степени, среди награжденных был и Б. Г. Кузнецов. Но уже в июле 1942 г. он – в действующей армии, возглавляет политотдел 61 инженерной (14 штурмовой) бригады. В ее рядах он участвовал в боевых действиях под Сталинградом (где и Зворыкин) и на Южном фронте. С мая 1943 г. Кузнецов – заместитель начальника отдела Штаба инженерных войск в Москве. Тогда маршал М. П. Воробьев, командовавший инженерными войсками, создал в Штабе отдел по анализу инженерного обеспечения операций. Б.Г. должен был ездить по фронтам и инструктировать инженерные части, чтобы уменьшить потери штурмовых бригад. В боях под Нарвой он был серьезно ранен и после госпиталя демобилизован.


По инициативе президента АН СССР академика В. Л. Комарова Кузнецов принимал активное участие в создании Института истории естествознания и техники, но в начале 1950-х он постарался полностью и навсегда отойти от научно-организационных дел, хотел сосредоточиться на исследованиях. Когда-то В.И. Вернадский говорил ему о «боязни смерти», т.е. понимании невозможности закончить задуманное дело. И фронтовик, прошедший ад Сталинграда, именно в этом смысле испытывал страх смерти, однако главным импульсом его деятельности была радость познания, радость бытия, «которую ощущает ученый, когда у него блеснет новая мысль и вместе с ней откроется еще не познанное – предмет новых размышлений». Эти слова были сказаны Кузнецовым на последней странице его последней книги.
В 1945–1949 гг. им были опубликованы книга о К. А. Тимирязеве и книга очерков о М. В. Ломоносове, Н.И. Лобачевском и Д. И. Менделееве, в 1951 г. – книга о Ломоносове; замечу, книга очерков была переиздана в 2017 г., а работа о Ломоносове – в 2019 г.
Легко понять, что об иностранных ученых в те годы писать было практически невозможно. В 1949 и 1951 гг. вышла двумя изданиями книга Кузнецова «Патриотизм русских естествоиспытателей и их вклад в науку», с предисловием академика Н. Д. Зелинского. Несмотря на безусловно ярко идеологизированное название, характерное для послевоенного времени, в книге обсуждаются темы, которые уже в скором будущем станут центральными, стержневыми для Кузнецова – историка и методолога науки: атомистика, теория электричества и теория света, неэвклидова геометрия и развитие экспериментального естествознания.


Однако, в то время прошлое русской науки было лишь малой частью научных интересов Кузнецова, еще до войны и в годы войны он размышлял о теории относительности Эйнштейна и учении Спинозы, а зная ход его мыслей, можно утверждать, что и тогда в фокусе его внимания были Ньютон и Галилей, Декарт и Бруно, многие античные философы. Так, еще накануне войны, в «Правде», по случаю 300-летия работы Декарта «О методе» была опубликована его заметка «Декарт и русская наука», а в 1946 г. на конференции, посвященной 300-летию со дня рождения Г.В. Лейбница Кузнецов выступал с докладом «Лейбниц и русская наука XVIII в.».
Кузнецов освободил время для работы, навсегда оставшись старшим научным сотрудником, он ждал «политическую оттепель» и более других готовился к ней. Его коллега и друг, физик В. Я. Френкель, заметил, что в Институте истории естествознания и техники Кузнецов прошел «инверсный путь»: от исполняющего обязанности директора, заведующего сектором и до старшего научного сотрудника. Замечу, добровольно.


Легко предположить, что, будучи уже сложившимся ученым, автором многих книг, лауреатом высшей по тем временам награды в области науки, он понимал свою обреченность на «молчание». И в этом отношении, скорее всего, он испытывал те же чувства, что и некоторые писатели, которые родились в первые полтора десятилетия ХХ столетия, начинали писать до войны, участвовали в боевых действиях или наблюдали их непосредственно на передовой, но «заговорили» лишь в оттепельный период.
В первые годы после смерти Сталина были опубликованы: «Развитие научной картины мира в физике XVII– XVIII века» (1955 г.), «Основы теории относительности и квантовой механики в их историческом развитии» (1957 г.), «Принципы классической физики» (1958 г.), «Альберт Эйнштейн: К 80-летию со дня рождения» (1959 г.). Зная, многие особенности исследовательского и издательского процессов, сложно представить, даже принимая во внимание то, насколько «легко» писал Кузнецов, чтобы он за столь короткий срок подготовил «с нуля» и опубликовал в 1955–1959 гг. четыре книги по проблематике, крайне мало соотносившейся с той, которую он разрабатывал до войны и в первые послевоенные годы. Значит, важнейшее из всего этого обдумывалось раньше и записывалось «до лучших времен». В начале 60-х вышла серия книга по истории относительности и его самая известная книга «Эйнштейн», никакие из этих книг не могли быть изданы до середины 1950-х: теория относительности, квантовая физика трактовались в послевоенные годы как продукты буржуазной науки.


В подготавливаемом мною списке публикаций Кузнецова более полусотни книг и это, не считая переизданий и переводов на многие языки. И еще один интересный факт: Кузнецов умер 35 лет назад, в другую эпоху, но его книги остаются востребованными. Так, «Вики» в статье «Кузнецов, Борис Григорьевич», приводит заголовки девяти его книг, переизданных в 2007–2010 гг. И это далеко не все, например, в 2014 г. была переиздана «Основы теории относительности и квантовой механики в их историческом развитии», в 2015 г. – две книги: «Развитие научной картины мира в физике XVII–XVIII вв.» и «История философии для физиков и математиков» и еще три – в 2016 г.: «Физика и экономика», «Джордано Бруно и генезис классической науки» и «Эволюция картины мира». Правы оказались В. Кирсанов и Р. Филонович – ученики и последователи Кузнецова, когда в некрологе отмечали, что все его многочисленные работы: «...объединяет одна черта, отражающая, пожалуй, самую сущность его творчества,- стремление к обобщению, к установлению связей между самыми, казалось бы, отдаленными сферами человеческой культуры. Развитие этого "интегрального" подхода к анализу современной науки в наш век специализации и дифференциации представляется особенно ценным, и поэтому можно не сомневаться, что работам Б. Г. Кузнецова суждена долгая жизнь» [9]. В данном случае, авторы, скорее всего, имели в виду будущее разной глубины, я же приведу пример уже состоявшейся долгой жизни трудов Кузнецова. В материалах Годичной научной конференции Института истории естествознания и техники РАН, состоявшейся в 2013 г., есть статья о проблемах становления отечественной истории техники в 1940-х -1960-х гг., в библиографии которой приводится книга Кузнецова «История энергетической техники», изданная в 1937 году [10]; на тот момент книге было 75 лет.


Редактор американского издания книги Б. Г. Кузнецова «Разум и бытие», известный философ истории Роберт Коэн (Robert S. Cohen), основатель Boston University Center for Philosophy and History of Science, знавший Кузнецова и многократно встречавшийся с ним во многих городах мира, писал о нем: «Борис Кузнецов был ученым среди гуманистов, философом среди ученых, историком, заглядывающим в будущее, оптимистом в век печали. Он был пропитан европейской культурой от ее ранних времен до современного авангарда. И будучи заядлым путешественником во времени, он странствовал сквозь эпохи, беседуя и споря с Аристотелем и Декартом, Гейне и Данте, и с многими другими».
Изучение биографии и книг Б. Г. Кузнецова позволило мне сделать заключение, расширяющее, уточняющее сложившееся представление о характере его научного наследия. В исследовательском пространстве Кузнецова обнаружилась и социологию науки. Я многократно проверял себя, прав ли я? Более того, написал о своем выводе Е. А. Мамчур, специалисту по развитию научного знания, этике науки и вопросам взаимоотношения эпистемологии и психологии, а также А. М. Никулину – экономисту, социологу и автору нескольких книг по истории социологии, и мне было приятно получить поддержку коллег. Мамчур ответила (14 августа 2016 г.): «...Конечно я знала, что Б. Г. Кузнецов был отличным социологом науки, но ведь он был не только социологом науки, но и науковедом и историком и даже эпистемологом. Сейчас на такое «междисциплинарье» претендуют многие исследовательские группы. Но уж социолог науки – это точно о Б.Г. Так что все в порядке». И в тот же день я получил ответ Никулина: «Что Б. Г. Кузнецов – социолог науки, это для меня очевидно с тех пор, как А. П. Огурцов и Г. С. Батыгин в своих социологических курсах в МВШСЭН с большим почтением ссылались на Кузнецова, именно, в контексте социологии науки». Замечу: А. П. Огурцов – философ и культуролог, Г. С. Батыгин – социолог и историк социологии.

                ***

Биографии и научное наследие А.А. Зворыкина и Б. Г. Кузнецова представляются мне интересными в рамках проводимого мною историко-социологического исследования. В данном случае мы имеем дело с двумя исследователями, профессиональная деятельность которых напрямую не укладывается в рамки предложенной мною системы профессионально-возрастной стратификации нашего социологического сообщества. Необходима интерпретация наблюдаемой ситуации.
Суть используемой мною свыше десяти лет стратификации задается следующими положениями. Во-первых, на рубеже 1950-1960-х гг. произошло не возрождение советской социологии, а её второе рождение и, во-вторых, все множество социологов, участвовавших и участвующих в создании и развитии современной советской / российской социологии, описывается системой 12-летних поколений. Первое – образуют социологи, родившиеся в 1923-1934 гг., они самостоятельно стали заниматься социологией, у них не было учителей, наставников. Второе поколение составляют ученые, подавляющая часть которых родилась в интервале – конец 20-х – 1934 гг.; они – первые ученики социологов первой когорты. Далее следуют поколения, продолжительностью в 12 лет: третье – родившиеся в 1935-1946 гг., четвертое – 1947- 1958 гг. и т.д.


А.А. Зворыкин и Б.Г. Кузнецов, родившиеся, соответственно, в 1901 и 1903 гг., явно не вмещаются в первые два поколения. Что из этого следует? Распространяется ли на них предложенная поколенческая структура или нет? необходимо ли достраивать эту поколенческую организацию нашего сообщества или конструировать новую? Случай – по своему, экстремальный, вопросы – очень непростые, раньше они не возникали. Поиск ответов на них выводит на обсуждение не только прошлого нашей науки, но ее настоящего и будущего. Однако краткий ответ, по-видимому, может выглядеть следующим образом.
Многое сближает траектории жизней Зворыкина и Кузнецова, но их присутствие в истории современной российской социологии различно.
А.А. Зворыкин пришел в советскую социологию в конце 1960-х, когда многое в ней уже сложилось, институировалось. Уже были опубликованы некоторые из книг, признаваемых сегодня классикой советской социологии, сформировалось ядро первого поколения, некоторые из этой группы уже защитили докторские диссертации и т.д. Несколько позже стало складываться второе поколение социологов, в основном это были ровесники «первых», которые под их надзором осваивали язык новой науки. Более того, в то время уже активно шло формирование третьего поколения, старшие его представители уже были кандидатами наук.
Возраст и многолетний опыт работы в 30-е – 60-е предопределили особый путь А.А. Зворыкина в социологию. Он пришел в эту науку поздно, но его опыт позволил ему быстро занять в ней весьма заметное место.


Первоначально я отнес Зворыкина к социологам второго поколения, но обсуждение материала с людьми, которые знали и хорошо знакомы с его работами, показало необходимость коррекции этого вывода. Социолог и историк социологии, профессор Г. Е. Зборовский, написал мне (30 марта 2019): «...Я с удовольствием прочел весь текст, а не только его заключительную часть. Согласен с твоей идей не включать Б.Г.Кузнецова в "лестницу" социологии и ее поколений. Он, конечно, не был социологом, хотя мыслил социологически, тем более, будучи реальным энциклопедистом. А вот что касается Зворыкина, тут бы я высказал иную, чем ты, точку зрения. Я бы отнес его к первому поколению. Несмотря на то, что он вошел в социологию позднее, чем классики первого поколения (вторая половина 60-х гг.), он влился сразу в нашу молодую только родившуюся (второй раз) науку. Я хорошо помню этот процесс. Он участвовал во всех заседаниях, причем активно. Он сразу вошел в руководящие структуры, оргкомитеты конференций и руководство коллективными монографиями, активно в них публиковался. К нему изначально относились с глубоким уважением наши тогда молодые корифеи (они были значительно моложе Зворыкина по возрасту), признавая его роль и заслуги в экономических и управленческих отраслях знания. Конечно, его нельзя сравнить с Ядовым, Здравомысловым, Осиповым, Грушиным и др. по роли в формировании «новой» социологии, но благодаря своему научному бэкграунду он имел хорошую репутацию и завоевал достаточно быстро свое место под «первыми лучами социологического солнца». При этом работал и публиковался очень много, много выступал на конференциях (а ведь ему было вначале под 70, а через несколько лет и за 70. Но, мне кажется, никто этого не чувствовал). Я помню, что у меня были какие-то вопросы по свободному времени и перспективам его изменений в связи с НТР, я обратился к Грушину (перед этим он рецензировал нашу с Г.П. Орловым книгу по досугу), а он мне сказал: ты знаешь, обратись к Зворыкину, он тебе поможет лучше, чем я. Не знаю, будет ли тебе интересно мое суждение о нем, но оно такое».


Т.З. Козлова, один из авторов юбилейной статьи о Зворыкине написала мне (1 апреля 2019): «... в 2001 году я организовала юбилей "100-летие А.А.Зворыкина", на котором В.А.Ядов сказал, что А.А. Зворыкин был не только большим учёным, он вырастил хороших учеников».
Многие годы работающая в области истории советской социологии Л.А. Козлова заметила (1 апреля 2019): «очень интересное сопоставление биографий Кузнецова и Зворыкина. Видимо, да, точнее отнести Зворыкина к первому поколению».
Совсем иначе смотрится роль Б. Г. Кузнецова в советской / российской социологии. Он не работал в социологических институциях, не участвовал в работе тех или иных исследовательских комитетов Советской социологической ассоциации, находился вне сообщества социологов. Методология и методы, которые он развивал и которые успешно применял, наверное, можно было бы тогда классифицировать как разновидность «мягкой», «феноменологической» социологии, были известны советскими ученым, но в целом отношение к ним было критичным, настороженным. Биографический методы назывались в обойме других приемов социологии, но, если и использовались, то либо в целях иллюстрации, либо для создания информационной базы последующего «жесткого» анализа.


Перестройка кардинально изменила лицо российской социологии. Произошел переход к полипарадигмальной методологии, активизировалось (возможно даже существовал некий бум) использование качественных методов, возросло внимание к биографическому анализу на личностном и массовом уровнях, усилился интерес к историко-биографическим исследованиям и к изучению природы научного знания, обострилась тяга к овладению опытом и выводами эпистемологии и т.д. Все это позволяет предположить, что уже в ближайшие годы творчество Кузнецова и ряда других российских историков и философов социологи, а также социологов истории привлечет внимание отечественных социологов.


Таким образом, не возникает задачи определения принадлежности Б. Г. Кузнецова к тому или иному поколению социологов, но есть проблема изучения, осмысления его наследия. Можно допустить, что по мере развития российской социологии, изменения ее предметно-объектных горизонтов и методического арсенала подобная ситуация будет возникать и применительно к творческому наследию других ученых, успешно работавших в смежных с социологией науках.

Литература

1. Докторов Б. Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории. Санкт-Петербург: Европейский университет в Санкт-Петербурге. 2013.
2. Кирсанов В. Слово о Борисе Григорьевиче Кузнецове  http://litbook.ru/article/7359/.
3. Докторов Б. Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов: историк, философ и социолог науки // Докторов Б. Современная российская социология: историко-биографические поики. [Электронный продукт]. М.: 2016, Том 9.
4. Щадилова К.А., Козлова Т.З. Рядом с ним люди становились лучше : (к столетию со дня рождения А.А. Зворыкина) / // Социологические исследования. – 2001. – № 12. – С. 81-83.
5. Дмитриев А.Н. Институт истории науки и техники в 1932-1936 гг. (Ленинградский период) https://topos.memo.ru/en/node/476.
6. Кривоносов Ю.И. Институт истории науки и техники: тридцатые – громовые, роковые 7. Кирсанов В.С. Возвратиться к истокам? (Заметки об Институте истории науки и техники АН СССР, 1932-1938 гг.)  https://7iskusstv.com/2014/Nomer12/Kirsanov1.php.
8. Кривоносов Ю.И. «Вопрос об организации института снят с обсуждения...». В сб. «80 лет Институту истории науки и техники. 1932-2012. - М.: 2012. http://www.ihst.ru/files/pdfs/year-k-2012-1.pdf.

9. Кирсанов В.С., Филонович Р.С. Б.Г. Кузнецов — историк науки, философ, экономист // Вестник РАН №3, 1986, с. 111-113.  10. Борисов В.П. Трудное становление отечественной истории техники (1940-е – 1960-е гг.) // Институт истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова. Годичная научная конференция (2013). Т. 1: Общие проблемы развития науки и техники. История физико-математических наук. М.: ЛЕНАНД, 2013. С. 23-30