Печатная машинка из ада

Часть I
Когда весь цивилизованный мир уже стучал отъетыми жирными пальцами по нежной компьютерной клавиатуре, в местном питерском бюро лишь только распаковывали привезенную из Москвы партию печатных машинок, разложенных по длинным столам, что гордо блестели томными боками – новеньких, еще пахнущих свежей краской. Всего таких красавиц было заказано двадцать штук, однако, после очередной переклички, Федор Николаевич снова насчитал двадцать одну и вновь почувствовал себя как человек, выбросивший очко в известной карточной игре.
Тем солнечным утром каждый зверь отправился на место своего дальнейшего проживания, окруженный целою толпою обожателей и завистников, которые глядели на него из приоткрытых дверей запыленных кабинетов, где они сидели за древнейшими аппаратами с давно истертыми клавишами, заставшими, должно быть, еще самого Петра – их шумного взбалмошного начальника с седой козлиной бородкой, отправившегося девять лет назад на заслуженную пенсию.
Внося черный немецкий «Шмаузер» в свой кабинет, Федор Николаевич наступил от волнения на собственную туфлю и едва не выронил на пол свое бесценное сокровище, но был своевременно спасен маленькими ручками Натальи, бросившейся к нему с распростертыми объятиями.
«Ты смотри, - сказал Федор Николаевич, опустив осторожно на стол свою драгоценную ношу. – Чуть не разбил! Спасибо тебе, Наташка: не имею понятия, что бы я делал. Даже не знаю, как тебя отблагодарить...»
Он хотел уже было вытереть покрывшийся испариной лоб, когда, пораженный внезапной мыслью, бросил платок на пол и снова побежал на первый этаж: все двадцать аппаратов, согласно списку, уже разбрелись по своим местам, и лишь последний – не числившийся и вовсе в бумагах, все еще скромно поблескивал в своем уголке. Федор Петрович, как один из главных людей без всяких угрызений совести поднял неучтеныша и уже через две минуты стукнул им о стол Натальи, чье милое юное личико, спрятавшееся за широкою роговою оправою, осветилось радостною улыбкою, разом преобразившей весь ее облик. И Федор Петрович, прежде видевший в худенькой молоденькой девочке, только недавно выпущенной из университета, лишь еще одного безликого коллегу, вдруг подумал даже: «А она вполне себе ничего!»
Наташка, как и подобает, поупиралась ради приличия, утверждая, что подобные «регалии» положены лишь ветеранам печатных дел, но после настойчивых уговоров старшего коллеги, наконец согласилась опробовать аппарат, нетронутый еще человеческой рукой. Когда она, счастливая, отошла к окну с первым испечатанным листком, чтобы сравнить на свету, насколько качественнее и ровнее печатают новые машинки, Федор Петрович согнулся над «потерянным» экземпляром, все еще слегка сбитый с толку его загадочным происхождением, и обнаружил с удивлением, что серийный номер, красовавшийся обычно на боку на мерцающей, словно серебро, металлической бляшке – вырван из него с корнем, а рядом зияет отвратительная колея, оставившая широкий ржавый след на темной краске.
Федор Петрович печально сообщил Наташке о найденном изъяне, но она лишь махнула рукой. «Мне так удобно на ней печатается. На прежней я думала, что пальцы себе однажды сломаю, а тут – как перышко! Даже нажимать не нужно! Какое мне дело, что там царапина?..»
Весь день Федор Петрович провел, размышляя о таинственном подбросыше, но, в конце концов, лежа уже в одинокой постели – выкинул его совершенно из мыслей и принялся думать о больших Наташкиных глазах, увеличенных соблазнительными бликами линз, и гадать, и удивляться тому, как же раньше он не разглядел в ней самую настоящую женщину.
С самого утра Федор Петрович старался сообразить, как ненавязчиво пригласить ее в кино или театр, и решился лишь к самому вечеру, услышав за спиною громкое: «Ой!»
- Наташка, я тебя вот о чем хотел спросить: тебе что больше по душе?..
- Федор Петрович, у вас ватки не найдется? – спросила Наташа, словно и не услышав вовсе его вопроса.
- Конечно, найдется. Я вот что думаю, нам нужно вместе...
- Я так палец уколола, Федор Петрович. Можно я ее у вас возьму? У машинки новой клавиша «с» иногда выскакивает. Но это ничего. Мне она так нравится...
Федор Петрович предпринял очередную попытку, но Наташа выскочила в коридор ровно за мгновение до того, как он наконец перешел к делу. Слегка удрученный своею неудачей, Федор Петрович вернулся к переписыванию итогов заседания комиссии по культуре молодежи, двенадцать экземпляров которых ему нужно было предоставить к следующему утру. Наташка вскоре вернулась, села за соседний стол и продолжила звонко печатать – с указательным пальцем, обмотанным белым бинтом – на, как оказалось, совсем не Шмаузере, ибо пусть и был он чрезвычайно похож, но имел свои особые черты: такие, например, как крохотная ручка, приподнимавшая его передние ножки.
Федор Петрович отсутствовал на работе целую неделю, потому как вынужден был взять больничный, чтобы перекопать огород, перекрасить ворота и облупившийся забор, огораживавший всю его масштабную собственность, и успеть даже, раз дело пошло, освежить краской кривенький пол старенькой дачи, в стенах которой он и провел ночь, не став даже отворять окон. Вылив остатки бензина, которым он разводил «царский синий», в очередную опустевшую банку, Федор Петрович вернулся в бюро, чувствуя себя чуть более болезненно, чем когда покидал его в последний раз – с мутною тошнотою, кружившейся безостановочно в его голове.
На входе он был грубо окрикнут подозрительного вида мужчиной, что шагал ему навстречу, словно жандарм, засунув руки в карманы штанов: в фиолетовом пиджаке и зеленых сандалиях, где ерзали без конца красные вязаные носки.
«Обыскивать тебя будем. Больно шустро бегаешь...»
Федор Петрович на мгновение даже растерялся, ведь никогда прежде никто его не обыскивал. Но прежде, чем он успел возразить, незнакомец похлопал его по карманам пальто, словно бы отчитываясь перед незримой комиссией, наблюдавшей за ними сверху, то есть со второго этажа, после чего с безмолвным великодушием указал на входную дверь.
Федор Петрович хотел было спросить, что вообще происходит, но не успел еще задать свой вопрос, как в лицо ему дохнуло вонючим дымом.
«Что стал? – спросил голос, словно бы из полусна. – Иди давай...»
И Федор Петрович пошел, почти что сгибаясь пополам, сам не понимая, от чего. Вокруг него мелькали люди. И у всех были белые ленточки. И только лишь в столовой Федор Петрович понял, что никакие это не ленточки, но перевязанные пальцы.
«А Шмаузеры-то ваши – дрянь! – объявил ему, подкравшись со спины, усатый Виктор Павлович. – И месяца не продержались! Мы теперь всем этажом к Наташке вашей ходим документы перепечатывать!..»
Федор Петрович так и дернулся от его крика. Наступив в волнении на собственную туфлю, он бросился к лестнице, едва не сбивая с ног встречавшихся ему коллег – с сердцем, колотящимся даже не в груди, но в самом горле. Федор Петрович ворвался в кабинет, не поздоровавшись даже с Наташей – но, слава Богу, Шмаузер по-прежнему стоял на его столе – на том самом месте, где он оставил его в последний раз – блестящий и томный, манящий своими соблазнительными изгибами.
Решительным движением, словно мятежный художник, которому злой султан запретил творить, Федор Петрович сунул в затвор совсем еще новенький, еще хрустящий листок серенькой бумаги и побежал по истосковавшимся клавишам. Но... вместо привычной ласкающей слух мелодии воздух измяли лишь жалостливые скрипучие всхлипы.
«Федор Петрович, вы что-то хотели меня спросить? – повторяла Наташа раз за разом, загадочно глядя на него сквозь толстые линзы очков. – Я так и не расслышала толком, что вы сказали...»
Федор Петрович пробубнил что-то маловразумительное, продолжая вертеть из стороны в сторону свое детище, так сильно разочаровавшее его – сперва нежно, а потом уже и безжалостно – дергать затвор. Но мелодия больше не возвращалась, и листок, не испачканный чернилами, все так же тихо покачивался, словно висельник, над его столом.
- У нас тут парк совсем рядом, - говорила Наташа. – Вы знали? Говорят, иногда животные к нам во двор заходят. Светлана Степановна видела однажды оленя: он мусор раскидал прямо у нас под окнами.
Я слышала, в парке можно увидеть самых разных зверей: зайцев, лисиц, даже лосей. Я, честно говоря, побаиваюсь ходить туда одна. Но мне так хочется на них посмотреть, Федор Петрович. Так сильно хочется!..
- Наталья, кто пользовался моим Шмаузером? – спросил Федор Петрович, до боли сжав кулаки.
Лишь только он задал свой вопрос, как чуть заметно вздрогнули худые плечи поэта Сергея, щелкавшего за соседним столом Наташкиным подкидышем: тонкий и длинный, парень был удивительно похож на вязаный свитер, который слишком долго тянули в противоположные стороны. Непризнанный гений своего времени, Сергей давно уже безуспешно пытался издать сборник со своими крайне странными стишками, открыто взывавшими к старославянскому оккультизму – стопку которых Федору Петровичу даже довелось однажды пролистать, когда Сергей забыл их – а, может, и намеренно оставил – на видном месте в гардеробной.
- Я, когда уезжал, машинка мне оды пела, - сказал Федор Петрович, закрыв в отчаянии лицо. – А теперь мой Шмаузер... мертв...
- Как мертв? И ваш тоже?..
Весь день Федор Петрович проходил в глубокой печали, так и не выбив ни единого слова. В конце концов, Наташка уговорила его опробовать ее уродливый безымянный агрегат, и Федор Петрович обнаружил с удивлением, что работать с ним не только лишь можно, но даже приятно. И подумалось ему, что вместо Шмаузеров, оказавшихся слишком уж неблагонадежными, неплохо было бы запросить побольше подобных машинок. Беда только заключалась в том, что Федор Петрович нигде так и не нашел ни ее названия, ни даже модели, хотя осмотрел уже всю машинку с ног до головы – во всех откровенных подробностях – а также пролистал с дюжину технических каталогов. Он был так занят своими измышлениями, что и не заметил вовсе, как по полу запрыгала маленькая пробочка – Федор Петрович опустил занесенный палец и почувствовал тотчас – нет, не укол даже, - а крайне болезненный укус. Наташа тотчас бросилась к нему с зеленкой и чистыми бинтами.
- Такая машинка хорошая, - лепетала она, заматывая заботливо его истекавший кровью палец,. – Но эта кнопка – постоянно отваливается...
Впервые за многие годы так и не завершив работу, Федор Петрович вернулся в квартиру, одолеваемый странным головокружением. Не став даже снимать пальто, он прилег всего на минуту, чтобы немного отдохнуть, но ощутил тотчас мокрый ветерок, надувавший его бледные щеки. И вдруг стало швырять Федора Петровича из стороны в сторону, и холодные волны забили вокруг, пока его маленький синий диванчик – единственный оплот спасения посреди воющего шторма – устремлялся на самые вершины огромных гребней и падал следом в бездонную пропасть, чтобы в следующую секунду вновь вознестись к расколотым фиолетовыми молниями красным небесам.
Федор Петрович хватался изо всех сил за деревянную спинку, бившую его по подбородку всякий раз, когда налетала очередной вал. И пухлые руки с черными ногтями тянулись к нему из вспененных вод – облезлые, с морскими водорослями, застрявшими между длинными пальцами. И бантик – белый бантик покачивался на ветру, пока глубокий, как Марианская впадина, истеричный голос взывал к нему из бушующего океана: «Федя! Федя!!! Почему ты не закончил документ?!!..»
Когда страшные руки снова потянулись к нему, Федор Петрович торопливо сунул в них подушку с голубями, и, продолжая отчаянно цепляться за изголовье, накрылся с лицом толстым одеялом, хотя его всего трясло от жары.
Он проснулся в духоте и темноте, с затекшей шеей, пытаясь найти любимую подушку, с которыми его связывало так много приятных детских воспоминаний. Федор Петрович был уверен, что подушка лежала под его головой, когда он только прилег, а потому никак не мог сообразить, куда она из его маленькой, покачивавшейся из стороны в сторону, комнатки. Он заглянул и под диван, и за кресло, проверил балкон. В ее безуспешных поисках Федор Петрович лихорадочно стучал дверцами шкафов, как вдруг ощутил внезапную тошноту и был вынужден броситься в ванную, где обнял любовно грязный унитаз и заплатил слезами за все, что с удовольствием съел на ужин.
Федор Петрович пришел на работу, чувствуя себя лишь немногим более скверно, чем днем ранее. Но ему стало гораздо хуже, когда он увидел Светлану, которая сидела за Наташкиным столом и царапала уродливым черным ногтем безобразный браслет из болезненно-желтых стекляшек. В слегка раскосых ее глазах царило мечтательное выражение. Женщина стучала по клавишам НеШмаузера, и каждый новый удар отзывался в голове Федора Петровича туго натянутой струною, которую внезапно – с визгом – разрывало на части.
«Я у вас лак брала, - говорила Наташа, виновато опустив свои голубые глазки. – Простите меня: не помню, куда я его дела. Вроде бы в шкафчик положила, но его там нет. Давайте я вам новый куплю...»
И вдруг так дурно сделалось Федору Петровичу, что, отлучившись на минуту в уборную, он вспоминал на протяжении целого часа, почему не стал ничего есть на завтрак. Работал он отвратительно – почти что не работал совсем, лишь только перекладывая бесконечно кипу бумаг с одного края стола на другой – до тех самых пор, пока Наташка не отобрала их у него со словами: «Отдыхайте, Федор Петрович. Вы выглядите очень уставшим...»
Спал Федор Петрович тоже крайне беспокойно – почти что не спал вовсе, видя всю ночь напролет длинные пальчики с белыми бантиками и жуткие оленьи рога, поднимавшиеся из черных, словно чернила, беспокойных вод. И истеричный визгливый голос взывал к нему раз за разом: «Федя! Федя!!! Почему ты не закончил документ?!!..»
Федор Петрович хотел даже снова взять больничный, чтобы убраться наконец в гараже, вот только еще до того, как успел он дотянуться до трубки, зловеще прогремел телефон, и ему пришлось срочно одеваться и идти в контору, потому что измученные Шмаузерами работники требовали вернуться им неповоротливые и неподатливые отечественные Бураны – бывшими, по правде, такими себе ветерками, можно сказать даже, легким осенним бризом.
Вместе с усатым Виктором Павловичем они прошли вдвоем по мрачным коридорам, пока не уперлись в высокую дверь, вымаранную отвратительной зеленой краской. Замок не был сломан, но лишь только Федор Петрович ухватился за ручку, как дверь отворилась сама – и он увидел, что все полки в грязной коморке оказались преступно пусты. И всю ситуацию, бывшею уже крайне неприятной, заметно усугублял тот факт, что единственный ключ, как всем было известно, имелся только лишь у самого Федора Петровича.
«Вот так дела, - прошептал Виктор Павлович, многозначительно почесав искрящийся сединой затылок. – Кому они могли понадобиться? Не знаете?..»
Федор Петрович вернулся в свой рабочий кабинет совершенно сбитый с толку. Он взял в руки тонкую папочку и принялся листать бумаги – удивляясь, словно впервые в жизни увидев их в истинном свете, всей той нелепой галиматье, которая была там написана: каждая страница, лишенная всякого смысла, словно бы представляла собой бездарную пародию на реальную жизнь, единственной целью которой являлось усадить его обратно за работу.
Федор Петрович подумал даже, что давно не видел, чтобы кто-нибудь приносил ему эти самые папочки: раньше ими занималась стервозная и фамильярная Анна Геннадьевна, кричавшая яростно на каждого подчиненного, кто не удосуживался закончить работу в срок – ушедшая, как говорили, в запоздалый глухой декрет, столкнувшись – по-видимому, не раз – с непреодолимой наглою страстью распаленного ее бесконечными криками, давно женатого и счастливого в браке с нормальною женщиной Виктора Павловича.
Когда Федор Петрович заходил утром в свой чисто убранный кабинет, неприметная желтая папочка уже лежала, ожидая его, на самом краю стола. Никто о ней его не спрашивал. Никто ее не забирал. Просто ночью старые бумаги исчезали, словно сами собой, а на их месте появлялись новые. Кто эти самые бумаги готовил, распределял и собирал после ухода работников, Федор Петрович не имел никакого представления.
И вдруг, ни с того ни с себя, Федор Петрович ощутил удушливый приступ липкого страха. Он понял неожиданно, что находится в кабинете уже не один, хотя и был один всего мгновение назад. Стараясь неподавать виду, что ему все известно, Федор Петрович, громко шаркая туфлями, зашагал неторопливо к выходу. Он даже начал напевать под нос смутно знакомую мелодию, чем привлекал внимание толпившихся в коридоре людей. Но больше всего их поразило, когда Федор Петрович, ни с того ни с сего, вдруг побежал: по лестнице – по ступеням – по двору. Странный человек в красных носках бросился за ним следом, размахивая серебряным портсигаром в тощей руке.
«Стоять! – кричал он. – Стоять на месте!..»
Но Федор Петрович стоять не собирался, и только лишь продолжал широко и скоро размахивать ногами. Он бежал и бежал, как никогда в жизни, и, в конце концов, оставил преследователя далеко позади. Он бежал, не смея обернуться, до самой своей квартиры. Словно в полусне, смотрел он, как а него бросаются стены, как дрожит потолок и как из пустых углов наблюдает нечто за каждым его неосторожным движением. И вдруг снова швырнуло его в открытое море, где уже не просто рога, но целая оленья морда, покрытая темною шерсткой, взывала к нему из черных чернильных вод. И тянулись из моря уже не просто руки, но ободранные красные копытца, изъеденные могильными червями.
Федор Петрович зажмурился, боромоча давно забытые молитвы, как вдруг оказался в просторной  комнате, оклеенной белой больничной плиткой даже на потолке, где незнакомые ему люди радостно повторяли без конца: «У нас получилось! У нас получилось! У нас получилось!..» Они пожимали страстно друг другу руки и даже лобызались бесстыдно в самые уста.
Незнакомые лица в белых шапочках нависали над его кромным синим диванчиком, глядя на Федора Петровича со всех сторон. Они кричали – очень злобно, - протягивали к нему руки, от которых Федор Петрович отмахивался, словно от палки, которой тычат в собаченку. Его спас угрюмый человек, похожий на американца – с растрепанными потными волосами и медалями на груди, который протистулся сковзь массу извивающихся тел и громко требовал – на чистом русском, без всякого акцента – ввести Федора Петровича во все тайные дебри их запутанной до невозможности ситуации. Однако люди продолжали целоваться – грохнули, словно револьверы, несколько бутылок шампанского, загремели наполняемые бокалы.
- Вы не понимаете, с чем столкнулись, Федор Петрович, - сказал его спаситель, скомкав в руках военную фуражку. – Вещь, попавшая к вам в кабинет, находится за пределами человеческого познания. Она обладает собственной волей, собственным разумом и собственными целями. Ваши коллеги, сами того не подозревая, приближают ужасающую катастрофу, примеров которой в человеческой истории еще не было.
Внезапно вокруг загрохотало – вся комната затряслась, словно от землетрясения. Со стен посыпались ошметки плитки. Генерал бросился на пол с запозданием, когда давно уже стих гул орудий. В следующее мгновение он уже сидел, растрепанный, сидел на его диване и тряс Федора Петровича за плечи – тряс во все стороны, пока над ними летали пробки, и совсем рядом слышались все новые хлопки бутылок открываемого шампанского.
- Кто вас бомбит?! – кричал сквозь грохот Федор Петрович.
- Ваши!..
- Наши?!..
- Католики!..
Человек прыгнул на соседнюю половинку дивана, закрыл голову подушкой – помещение снова затряслось, заморгал свет, люди в халатах попадали на пол, опрокидывая бокалы.
- Мы находимся на пороге новой большой войны, Федор Петрович! – кричал сквозь подушку американский генерал. – Судьба сотен миллионов находится в ваших руках! Все решится к концу сегодняшней смены! Вы не должны позволить вашим коллегам это сделать! Вы должны остановить их любой ценой! Любой, Федор Петрович! Вы поняли?!..
- Что сделать?! – кричал в ответ взъерошенный Федор Петрович, сам уже остервенело тряся человека – так, что растрепанная голова военного бросалась то вперед, то назад, то в стороны, словно готовая в следующую секунду сорваться и покатиться по полу рядом с разбитыми бутылками.
- Не позвольте им уничтожить христианство!
Все это время вы были правы: построение СССР оказалось лишь первой фазой! Сегодня, в полночь, будет объявлена по всем центральным каналам об отказе от культа личности и возвращении стран-участниц Варшавского договора к поклонению старославянским богам. Они потребуют свернуть все до единой программы и направить весь государственный бюджет на приделывание оленьих рогов к статуям Владимира Ильича, которыми усыпаны безграничные просторы нашей Родины!..
- Нашей? Я думал, что вы – американский генерал!
- Я – подданный русского царя! Он находится с семьей в соседней комнате!
- Я не понимаю!
- Я вам объясняю еще раз!..
Федор Петрович почувствовал, как сильные мужские руки бросили его на подушки и принялись ласково гладить его жирные волосы – так, как гладят хорошего пса, который принес хозяину тапочки. – Уже завтра к статуям Ленина начнут стекаться первые октябрята. Силою их молитв и вашей макулатуры будет поднят из стеклянного гроба, лежащий в центре языческого зиккурата Владимир Ульянов, чтобы стать навечно несменяемым главою ЦК КПСС! Почему, вы думали, они так бережно хранили его тело?! Это и было истинной целью мировой революции! Под кодовым термином «построение коммунизма» они всегда подразумевали установление власти темных сил на территории всего земного шара! То же самое в свое время пытались сделать немцы, но они были остановлены силами христианского мира! И тогда эстафету переняла ваша страна!
Прежде нам – тем, кто остался верен идеалам Российской Демократической Республики, удавалось диверсиями и срывами пятилеток раз за разом отодвигать дату свершения их черных планов. Но, боюсь, десятилетия борьбы исчерпали наши ресурсы. Сейчас мы можем рассчитывать только на вас!
- Зачем вам царь? – спрашивал Федор Петрович, пораженный внезапной мыслью.
- Мы не за то воевали, - говорил человек. – Царь нам не нужен! Царь нужен народу России!..
Вокруг снова загрохотало, над головой засвистели мины, в лицо Федору Петровичу ударило горькой землей и сладкой пеной от только что открытого напитка. С потолка на них посыпались обломки, и неуклюжие люди кричали друг на друга, катаясь по полу в пьяной истерике.
- Ваших коллег по-прежнему можно спасти! Но вы не можете говорить им прямо: они подумают, что вы сошли с ума! А это, совершенно точно, не так!..
- Это не так! – кричали с пола, хором, пьяные ученые, обезображенные алкоголем до уровня скотов. – Совершенно точно, не так!..
Человек в форме стыдил их почем зря, но они его не слушали и лишь продолжали обниматься, так и не выполнив ни единого приказа.
«Чего вы ждете? – кричал американский генерал. – Пока нас разбомбят?! Отправляйте его обратно, сволочи! Скоты – вот вы кто! Скоты!..»
Краем глаза Федор Петрович успел заметить, как в помещение с шашкой наголо ворвался царь – по-прежнему молодой, словно не состарившийся ни на год – и потребовал отправить его в последний бой вместе с Федором Петровичем.
- У нас не хватит энергии! – кричали ему в ответ. – Мы и так обесточили все Восточное побережье!..
Подданный русского царя в форме американского генерала спрыгнул на пол за мгновение до того, как человек в белой шапочке, ненасытно лакая из бутылки, дернул рубильник, и отовсюду посыпались ослепительные искры.
«Не дайте ему себя схватить! – кричал русский царь. – Человеку в сандалиях! Он – чистое зло!..»