Давина, мать Дункана Маклауда. 1-3 главы

ГЛАВА ПЕРВАЯ

От издателя.
Рукопись, найденная петербургским пожарным Иваном Хорошиловым в ноябре 2020 года в полой стене коммунальной квартиры в районе Сенного рынка, во время задымления и разбора деревянной межкомнатной перегородки.
Пожарный И. Хорошилов обменял эту дореволюционную рукопись на две бутылки водки, а уж потом, через третьи руки текст оказался у интернет-издателя, который и предлагает его вам для прочтения.

(Подлинная, невыдуманная история о матери Дункана Маклауда, о рождении бессмертного горца, записанная публикатором сего повествования 7-го марта 1889 года от Рождества Христова со слов Давины Макланда в порыве ее откровенности и желании донести до любезного внимания почтенной публики правду о сыне.
Публикатор со своей стороны со всем возможным тщанием и искренностью гарантирует непременную точность записанного, хотя и повествовательно обработанного, предлагая эту историю от третьего лица, впрочем, надеясь на снисхождение читателей, если нечто покажется необычным и противоречивым, ибо изложенное есть токмо как можно более точная фиксация произнесенного госпожой Давиной Макланда)

У Давины Макланда не было проблем с беременностью.
Будто и нет никакого плода: перед самыми  родами легко ходила с большим животом,  как толстая молодая баба несет свое толстое брюхо, уткой переваливаясь с боку на бок. До последнего выгоняла на выпас стадо, будучи при этом улыбчивой.
Только вот улыбка эта как-то... зловеще змеилась по ее челу. Никто не становился веселее,  когда Давина улыбалась, а даже наоборот: каждый ежился, сутулился и думал: "Лучше бы ты не лыбилась, сучка..."
Пастушка Давина Макланда пасла овец своего хозяина - Сида Маклауда из клана Маклаудов.
Оставшись круглой сиротой, выжила чудом, не иначе как Провидение спасло ее. Еще младенцем осталась на этом свете одна: шайка убийц "Безлунного Керка" не оставляла в живых никого. Они всегда приходили с темнотой, всегда в безлунную ночь, когда небо в тучах. Или когда новолуние.  Убивали всех, кого можно убить и забирали все, что можно увезти с собой верхом на лошадях.
Отец Давины  Дуглас Макланда служил рыцарем в войске графа Моррея, Джеймса Стюарта, так рассказывал ее опекун Коннор Маклауд.
Коннор Маклауд и Дуглас Макланда не только друзья, но и дальние родственники, вместе  воевали против католиков Марии Стюарт под знаменами будущего короля Якова Шестого. Защищая юного короля, отец Давины получил тяжелое ранение и потом уже никогда не мог вернуться на службу  шотландского королевского дома: правая рука отсохла окончательно.
Спустя два месяца после рождения Давины произошла роковая трагедия. Та ночь подвела жирную черту под родом Макланда: Безлунный Керк вырезал не только всю семью, но всех слуг, всех детей, даже собак.
 И хоть Безлунный Керк не оставлял на этом свете никого и никогда, тут у него промашка вышла: маленькая Давина непонятным образом осталась жива: ее прокололи кинжалом, но лезвие попало в золотое сечение, не задев ни одного жизненно важного органа младенца, а кровь как-то быстро запеклась на ране и не вытекала.
По крайней мере,  именно так потом излагал девочке преподобный  Джозеф Пристли, пресвитер их церкви. За неделю перед ужасной трагедией той безлунной ночью пастор записал новорожденную Давину Макланда в своей церковной книге.
На причастии преподобный Джозеф со слезами на глазах, в деталях рассказывал юной Давине как сам господь заступился за нее. Приводил параллели - библейские тексты про избиение младенцев и счастливое спасение одного из них. Трогал место под левым плечом девочки, пытаясь нащупать шрам от кинжала, но шрам чудесным образом отсутствовал. Рана затянулась так, что не осталось следа.
Давина не придавала значения россказням старого пастора, мало ли чего не на фантазирует этот трясущийся, выживший из ума похотливый слизняк? Девочки ее возраста рассказывали, что он их тоже щупал.
Но про раны больше никому не рассказывал, только Давине.
А вообще Давину Макланда считали злой дурочкой, ибо она никогда не говорила того, что хотят от нее услышать. Девочка чуть-чуть, самую малость косила глазами, отчего дразнил каждый, кто ее не знал, называя косоглазой дурочкой.
Когда узнавал получше, дразнить тотчас же переставал. Если кто-то из детей пытался ее оскорбить или ударить, Давина молнией бросалась на обидчика, а это не всегда были мальчики или парни. Девочки тоже. Не издавая ни звука, впивалась когтями в лицо и перепуганный обидчик быстро ретировался, выпучивая глаза от страха.
Коннор Маклауд сначала воспитывал Давину вместе со своими детьми, но после того как сиротка едва не придушила его старшего сына, счел за благо удалить девочку  из дому, послав на ферму младшего брата пасти овец.
Друм, будучи старше Давины на четыре года, пытался установить свою власть над неразговорчивой дурочкой.
Однажды подросток, будучи в шаловливом настроении смеялся, называл ее приживалкой и выродком. Со стороны казалось, что она даже не слушает. Молчала и уходила. Но Друм не отставал, преследовал Давину.
Все более уверяясь в своем превосходстве, проказник схватил семилетнюю девочку за волосы, желая поставить ее на колени перед ним, но маленький беззвучный зверек ловко вырвался, оставив в руке Друма порядочный клок своих волос.
Потом случилось нечто невообразимо странное: на расстоянии двух вытянутых рук Давина резко дернула головой в сторону подростка, а тот мгновенно рухнул на пол.
Худосочная девочка так же беззвучно прыгнула на обидчика  сверху и принялась душить. В этот момент, услышав крики ужаса, вбежала в комнату Лиана, мать Друма, с большим трудом оторвала Давину.
К удивлению всех домочадцев, у девочки оказались железные пальцы, синяки потом долго не сходили с горла Друма, на шее остались два небольших шрама от ногтей. Всю жизнь потом Друм иногда, когда нервничал, странно вытягивал голову вправо и вверх, будто стрался поставить на место какие-то жилы в его шейных мускулах. Вероятно, девочка все же повредила что-то у проказника.
Лиана в слезах потребовала от мужа убрать из дома это страшное чудовище, что Коннор, скрепя сердце, потом и сделал.
Очень не хотел.
Очень. Но есть одна древняя мужская проблема: женские истерики часто убеждают мужчин сильнее, чем все мечи мира, вместе взятые.
Что правда, то правда: Давина обладала каким-то гипнотическим взглядом, у мужчин иногда холодело внутри и дыхание останавливалось. Ужас перед маленькой тигрицей, способной мановением пальца остановить даже пса, становился серьезной проблемой для каждого, кто с ней соприкасался. Собаки и правда ее боялись, причем все в округе, исключение - ее колли Патч, с которым пасла овец. Патч - веселый и бесшабашный, беспрекословно подчинялся хозяйке, понимал даже не с полуслова, с полувзгляда. Временами казалось, что Патч не собака, а человек. Но человек - только с Давиной.
Впрочем, скорее наоборот: иные поговаривали, что Давина Макланда не столько девица, сколько волчица.
Самая большая  в округе и самая страшная собака, громадный волкодав Коннора Маклауда Грэй виновато поджимал хвост, когда усматривал худую и бледную девочку, с хлыстом бредущую по каменистой  дороге. Патч же при виде грозного Грэя моментально прижимался к ногам хозяйки, поминутно заглядывая в глаза девочки, как бы ища защиты, но Давина только улыбалась и трепала своего верного пса по холке.
Глупый и грубый Грег Азинс однажды пьяным шел домой и повстречал пастушку Давину. Грег работал на их ферме стригуном, стриг овечью шерсть.
Пьяные мужчины часто умножают свою глупость.
Грег в силу изначально скудных умственных даров, отпущенных природой, никогда не думал о последствиях своих поступков.
Облапал Давину, хохоча беспричинно, бормотал что-то про удовольствие, которое она получит от большой сладкой "косточки" Грега, но вдруг вылупил очи и вытянулся вверх!
Будто бы вздохнул чего-то такого, что полностью прекратило доступ воздуха в его легкие. С раскрытым ртом, запрокинув голову назад, с выпученными глазами, с напряженным до последнего мускула телом стоял и дрожал крупной дрожью.
Его мужское достоинство оказалось в пастушечьей ручке, которую та засунула ему под килт, сжимала своими железными пальчиками содержимое до тех пор, пока бедный Грег не рухнул на дорогу без чувств.
Говорили потом, что Грег в тот вечер остался без тестикул и это похоже на правду: спустя совсем малое время голос стригуна приобрел высокие, чистые ноты, так не свойственные его прежним, грубым мужским обертонам.
Пастор Пристли весьма обрадовался новому певчему их церкви: ставший поразительно христолюбивым прихожанином, Грег благостней всех пел псалмы деве Марии. Певчий уже совсем не пил спиртного, а только благодарил небеса за то, что остался жить на этом свете. Обитатели местного паба часто потом смеялись над ним, утверждая, что благочестие и ум приходит к мужчине именно тогда, когда уходят его два основных мужских друга, которые всегда и всему мешают.
Впрочем, при некотором отвлеченном рассуждении эта жестокая шутка не выглядит такой уж сильно преувеличенной.
Вот только Грег приобрел кроме божьего страха еще и вполне земной ужас перед маленькой пастушкой: завидев Давину даже издали, поворачивался и убегал прочь.

Никто даже не спрашивал беременную  Давину - кто отец ее ребенка, все и так знали. Рассказы о том вечере обросли  страшными и нелепыми подробностями, утратив всякое правдоподобие. Хотя это и понятно, каждый рассказчик старается прибавить что-то свое.
Но с одним соглашались все очевидцы.
Однажды майским вечером семнадцатилетняя Давина надела на себя длинное полупрозрачное шелковое платье, неизвестно откуда  взявшееся у бедной пастушки, сквозь дивные кружева проглядывали девичьи прелести с нахально торчащими вверх сосцами, с тем темным под животом средоточием, от которого так легко теряется мужской рассудок. Через полчаса  к ней в хижину вошел тот самый Друм Маклауд, из-за которого девочку вытурили из дома всесильного Коннора Маклауда.
Сказать, что Друм был странен тем вечером - ничего не сказать: более чем странен, хотя смотрел весело, улыбался, только как-то неестественно улыбался. Некоторые очевидцы утверждали, что Друм выглядел сомнамбулически, другие еще более усиливали эффект рассказа, уверяя, что Друм - лунатик.
Давина встретила юношу у дверей хижины в своем завлекательном одеянии, так же загадочно улыбалась.
Примерно через час Друм вышел от Давины и, поглядывая куда-то в небо, поплелся к своей лошади, привязанной к цветущей, источающей одуряющие медовые ароматы, раскидистой липе. Медленно забрался в седло, так же  медленно, шагом, двинулся в сторону своего дома. Как только он отъехал от старой, громадной липы, раздался страшный  треск: самая крупная ветка липы хряснула и шлепнулась на землю, ломая под собой другие, мелкие сучья.
Но ничего этого Друм не слышал, он так же безмятежно  улыбался чему-то своему, из уголка рта стекала тонкая струйка слюны.
Больше его с Давиной не видел никто.
Потом, чуть позже, Друма часто расспрашивали о его вечернем визите к пастушке, тот же в ответ недоуменно кричал, что его пытаются разыграть, сделать из него него дурака. И что этого не могло быть: по собственной воле он  никогда не пришел бы к этой чертовке.
Получалась как-то совсем скверно. Многие видели Друма у хижины Давины, но никто не мог понять: как такое возможно, чтобы молодой мужчина, будучи трезвым, ничего не помнил именно в этот час. А помнил детально что было до того и после того.
Люди качали головами, пугливо ежились, бормотали про дьявольское отродье. Только никто не мог сказать что-то наверняка. Некоторые, особо впечатлительные, шептали в спину Давины страшное слово "ведьма", другие возражали, говоря, что это преувеличение: если Давина была бы ведьмой, то страдали животные и посевы на полях, это ведь всем известно!
Ведьмы любят уничтожать растения на полях, посредством вызова града, а также морить домашний скот! Но лошади с коровами, овцы, равно как и куры в округе выглядели веселыми, здоровыми и довольными. Из людей тоже никто не болел, кроме стариков. Местное сообщество, посовещавшись у пресвитера, решило, что Давина не ведьма.
По крайней мере, пока не ведьма. Договорились, что вернутся к этому вопросу только тогда, если град побьет посевы или общину настигнет засуха. Или что-то в этом неприятном роде.
Известие о том, что  Лиана Маклауд скоро станет бабушкой, сразило ее наповал.
Когда Лиана узнала об этом, сначала не поверила. Получив подробные описания от многих, страшно затряслась, выпучила глаза от ненависти.
Весть эта - самая дурная из всех возможных: мерзкая тварь, ужасная и злобная маленькая сучка с легким ведьминским косоглазем, которое как раз и отличает дьявольских служанок от добрых христолюбивых прихожанок,- станет матерью ее внука! Или внучки. Утешало Лиану только то, что колдовские способности детям не передаются - так утверждал с амвона преподобный Джозеф Пристли.
Такое не могла представить госпожа Маклауд, немудрено, что она возненавидела пастушку более всех существ на свете.
В те трудные времена ее муж Коннор Маклауд собрал своих рыцарей и отправился на помощь королю. Яков Шестой Шотландский, еще не ставший Яковом Первым Стюартом, королем Англии, очень нуждался в помощи верных вассалов.
Коннора не было дома уже более полугода, Лиана оставалась за него полновластной хозяйкой.
И тут в ее доме стал всё чаще появляться брат Лианы: Сеймс Мэлас.
Лиана снова беременна, уже в тринадцатый раз, ее восемь предыдущих детей умерли в утробе, родившись мертвыми. Потому самочувствие госпожи Маклауд оставляло желать лучшего.
Лиана грозно вскинула правую руку вверх, говоря брату:
— Она должна родить! Семя Маклаудов не может погибнуть! Ты меня понял, брат?
— Да, я тебя понял, сестра. Я убью ведьму сразу же как только родит.
Иногда Сеймс издалека, не сходя с лошади, подолгу наблюдал за юной Давиной, пасшей в долине свое стадо.
Пастушка, хотя и не подавала виду, но замечала гостя, одетого во всё черное, его лицо под черной шляпой, так идущей к его черной бороде. А золотая цепь на груди свидетельствовала о знатном происхождении. По обеим сторонам от него всегда находились двое здоровенных бойцов, также на лошадях, а третий обычно находился сзади, за спиной. Спутники не выглядели слугами, по бокам болтались мечи.
Двадцать девятого февраля, в церковной пристройке рожали двое: первая - леди Лиана Маклауд.
Вторая - пастушка Давина Макланда.
Старый пресвитер суетился рядом, вместе с повитухами, но они хлопотали только вокруг Лианы, не обращая ни малейшего внимания на Давину.
Одинокая пастушка, лежавшая на жестких досках, родила быстро и легко. Лиана Маклауд, устроившаяся на мягких подушках, рожала тяжело и мучительно, что было с пониманием воспринято повитухами и пастором.
Наутро, на воскресной службе трясущийся и испуганный пресвитер объявил в церкви, что сын Лианы Маклауд родился здоровеньким и крепким, весил ровно одиннадцать фунтов, а девочка злой пастушки Давины Макланда оказалась мертворожденной.
Пресвитеру почему-то никто не поверил. А даже наоборот: шепотом утверждали, что  крепенький ребенок Лианы - вовсе не ее сын.
Все любопытные шептали оттого, что первого болтуна, кто излишне громко заговорил об этом, будучи в пабе сильно пьяным, выволокли на улицу те самые три здоровяка, подручные Сеймса.
Беднягу потом нашли в придорожной канаве, куда сливали помои. Тело лежало на животе, руки вытянуты вдоль спины, но голова странным образом смотрела в небо. Всем зевакам, кто пришел поглазеть, как-то быстро стало ясно, что у головы сломаны шейные позвонки.
Поговаривали также, что Сеймс Мэлас запугал и старика пастора, презрительно бросил на амвон кожаный  мешочек:
— Не делай глупостей, дед, запиши имя мальчика правильно в своей книге, как и подобает доброму пастырю человеческих овец. Мальчик этот из рода Маклаудов и законный сын Коннора и Лианы Маклауд. Ты меня понял?
— Да, господин...
— В этой жизни звон серебряных монет всегда приятней погребальных песнопений твоего хора. А тебе, старик, будет особенно противно, если хор исполнит заупокойные псалмы о твою душу. Ты меня хорошо понял?
— Да, господин...
А Давина Макланда в тот же день куда-то исчезла и больше ее не видели в тех краях.

Голова раскалывалась. В прямом смысле.
Последнее, что помнила - два огромных  сильных мужлана, усмехаясь похабно, заломили ей руки за спину, связали, подвесили на спину лошади. Привязав к луке седла. Верный Патч все это время, с начала родов, лежал под скамейкой и скулил.  На этой самой скамейке и располагалась молодая роженица. А когда Давина родила, малыша сразу же забрали повитухи, Патч бегал между людьми, радостно повизгивая от восторга. Что всё так хорошо кончилось. Но потом визг  Патча внезапно стал хриплым, усилился до крика ужаса. Ввалились те самые двое, стали вязать изможденную родами молодую женщину. Краем глаза она увидела лежащего в луже крови Патча, он в предсмертных судорогах дергал лапами, будто защищая хозяйку. Давина даже не успела ничего сообразить, настолько быстро и неожиданно всё произошло. А потом случилось самое невероятное событие ее жизни: она летела. Счастливое по ощущению, хотя и очень непродолжительное.
Но разве счастье бывает долгим?
Полет окрашивался столь полным восторгом, когда один единственный вздох, но до самого дна легких погружает тебя в озеро божественного блаженства. Так она летала в снах, в детстве.
Давина помнила эти сны, они тогда казались ей смешанными с явью, и вот явь пришла из сновидений окончательно, она летала!
Впрочем, казалось, она все же немножечко спит, но это самый прекрасный сон ее жизни, наполненный энергией.
Потом пустота и чернота.
Наверное, так умирают.
"Но я ведь жива? Если чувствую боль? И почему я жива? Эти двое убийц сбросили меня со скалы, хорошо помню! Как раскачивали меня, связанную, помню как летела, потом упала на острые камни и ударилась затылком.
После такого не выживает никто!
Тогда где я? На обещанный пресвитером рай непохоже.
Нет. Это не рай.
Яблок тут нет, явно нет! Даже не пахнет ими.
"Откуда взялись эти лохмотья, на которых я лежу? Разве это моя одежда? Нет! Где я?"
Впрочем, первая мысль когда очнулась: "Где мой сын?"
Но тревога быстро улетучилась, откуда-то извне, так она ощутила, тотчас же пришла успокоительная уверенность, что с ребенком все в порядке, он в надежных руках, за ним ухаживают.
Темно и душно, только узкая полоса света прорывается откуда то издалека, сквозь сонм пылинок.
Встала на ноги. Удивительно, но стояла довольно крепко. Сделала пару шагов. Медленно, пошатываясь, пошла к источнику луча, постепенно световое пятно расширялось, ее глазам стал открываться выход из темноты. Подойдя к нему, увидела, что находится где-то наверху, на головокружительной высоте, на горе, а внизу полощется зеленая масса леса, похожая на траву.
Коленки задрожали, но не от испуга, а только от неожиданности.
На выдолбленной, черной от времени деревянной колоде с резной спинкой, также почерневшей, на краю страшного обрыва сидел человек с длинными седыми волосами.
Сидящий не оборачивался, только поднял правую руку. Наверное, он так приветствовал ее.
Молча, со спины.
Волосы сидящего переплетены в несколько узких косичек, а те в свою очередь, связаны  в одну широкую полосу, эта полоса из плетеных косиц  свисала  ему на плечи, доходя до каменного основания, где стояло его вычурное сиденье.
Послышался голос. Казалось, он звучал как в колоколе, сразу со всех сторон, будто бы отражаясь от чего-то невидимого. Мелькнула догадка, что это, скорее всего, следствие ее падения: слух повредился. Наверное.
— Будь осторожней, ты слаба еще, дитя мое...
Сидящий не оборачивался, все так же глядя куда-то вниз на зеленое море деревьев. Волна странной, мягкой силы как воздушным потоком надавила в ее чревное сплетение, в то место, где еще совсем недавно был ее сын.
Вероятно, мягкая эта сила исходила от сидящего мужчины, - судя по седой бороде, это старик. Наверное, даже древний старик, ибо борода слишком уж длинна.
Хотя... это только предположение, он не поворачивался и лица Давина не видела, только догадывалась, что он стар. Удивительней всего, что голос его не звучал старо, как это бывает с людьми, пожившими, подумывающими о смерти и готовящимися к смерти. Звуки голоса старика, наполненные приятной баритоновой бархатистостью, непонятным образом успокаивали.
Вдруг стало дурно. На глазах выступили неожиданные слезы, а старик, казалось, видит их спиной:
—  Это не слезы, дитя мое. Это из тебя исторгается прошлая жизнь. Сейчас ты будешь потеть, из тебя выльется много влаги, прошлой влаги.
Колдун. Точно колдун: видит всё, даже не глядя. Или это ангел? Почему ангелов изображают с крыльями, разве ангелы не могут летать просто так, без крыльев? Иначе - какие же они ангелы?
Старик оказался прав: внезапно Давина стала прямо-таки исторгать воду  из всех пор ее тела.
Пот катился ручейками, но потоки влаги  стихли так же внезапно, как и начались.
— Ну вот... ты и выздоровела. Теперь тебя можно снова сбросить со скалы!
И тут старик повернулся, он улыбался лукаво.
На Давину смотрели явно молодые глаза, каким-то парадоксальным образом оказавшиеся на старом, сморщенном, сером  лице.
—  Кто ты, старик?
Седовласый усмехнулся:
—  А ты так и называй меня: старик. Тем более, что это правда. У меня было много имен, сейчас все они в прошлом, не хочу к ним возвращаться, потому и называй меня как тебе удобней. Тем более, что имена все равно мало что значат, они временны и условны.
—  Я была мертва? Ты меня оживил?
Старик хихикнул:
—  Нет! Я не умею оживлять, то есть, из мертвых превращать в живых. Это заложено в тебе самой.
— То есть как?
- Некоторые люди не умирают. Точнее, умирают, но только одним способом. Все остальные виды смерти на них не действуют.
—  Я из них?
—  Да. Если тебя опять сбросят со скалы, ты снова выживешь. Я заметил у тебя след от раны под левым плечом. Это был первый раз, когда тебя хотели убить.
—  То есть, меня нельзя убить?
Старик заулыбался, стараясь делать свою улыбку чуть привлекательней, не столь хищной:
—  Можно. Убить можно всякого. И меня в том числе. Но здесь, в таком недоступном месте как моя пещера, на высоте, куда не забираются даже барсы, убить сложно  любого, даже простого смертного. Но пока ты со мной, тебе не грозит опасность.
—  Ты говоришь загадками, старик.
—  Любая загадка проста, как глоток воды. Надо только не спешить и с радостью идти по дороге познания.
— Ничего не поняла, что ты сейчас сказал.
— Что конкретно ты не поняла?
— Ну... все слова мне знакомы, но что они означают - мне непонятно. Если ты не бог, то как ты можешь меня защитить?
Повисла довольно долгая пауза, старик на мгновение задумался:
— Запомни первый урок, дитя мое. Это будет одним из основополагающих понятий твоей жизни. Возможно, в какие-то моменты твоей долгой судьбы, ты станешь и сама понимать то, что я сейчас тебе скажу... А сейчас просто поверь мне на слово.
Старик посмотрел на небо, вздохнул глубоко, медленно и гулко, низким голосом произнес:
— Защитить нельзя никого. Можно только защититься. Даже если ты защищаешь своего новорожденного ребенка, ты защищаешь себя. Часть своей плоти. Даже если ты защищаешь друга - ты защищаешь себя. Даже если друг потом тебя предаст - ты все равно защищаешь себя. Первый закон бессмертного: защищая других - защищаешь себя. Но никогда не бери награды за защиту!
Старик поднял палец небу:
— Ибо совершишь нечто обратное: ты станешь беззащитной. Ты уравновесишь свою силу презренным золотом. Высший принцип блага - "несмотря ни на что"! Не требуя взамен ничего! Это главный закон природы! Мать-солнце дарит нам свой свет, свое тепло просто так. Солнце не ждет от тебя ничего взамен. Земля, по которой ты ходишь, укрывает тебя от страшного, холодного космоса просто так. Она не требует от тебя ничего, только защищает.
 Старик сделал паузу, вдохнул воздуху:
— ... но укрывая тебя, она заботиться  о себе. Так устроен не только человеческий мир. Так устроен любой мир. И даже я, защищая тебя - прежде всего, защищаю себя. Чем меньше будет видна твоя защита, тем большей гармонии ты достигнешь. Идеально, если твоя забота о ком то, будет неизвестной ему.
Старик поднялся:
—  Сейчас я уйду, отдохну. Уже добрую сотню лет не разговаривал так долго. Утомился. Фрукты найдешь вот там.
Усмехнулся слегка:
—  Яблоки.
Он указал на угол площадки перед пещерой, а когда Давина отвернулась, посмотрела туда, старик  мгновенно исчез.
— Юркий дедуся, - только и пробормотала Давина.
Прошла в этот угол, он был под естественным каменным навесом, увидела там кусочки высушенных яблок, нанизанные на гибкие веточки.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Замок покойного баронета Дугласа Макланды, первого сына Дональда Макланды, имевшего в достославные времена сильное  влияние на шотландских дворян, сейчас стоял полуразрушенным. Никто кроме наследника не мог вступить в права собственности, а без такого владетеля, признанного  королем и законом,  необходимо время: двадцать лет для предъявления наследных прав. Если же таких претензий не последует, необходим ко всему прочему королевский эдикт, разрешающий продать замок и земли с торгов, половина вырученной суммы отходит королевской казне Шотландии, десятую часть - церкви, остальное за вычетом издержек - на нужды местной общины.
Сейчас только вороны жили в развалинах бывшей крепости, там, где родилась Давина Макланда, там, где приняли смерть все ее родственники и домочадцы.
Тогда, в ночь трагедии среди слуг оказался предатель, его звали Давидка Колченогий, конюх и бывший грум, он то и открыл ночью ворота замка Дугласа Макланды для банды убийц Безлунного Керка, получил за это тощий мешочек серебряных монет, правда,  они ему не помогли: через неделю Давидку нашли зарезанным  в лесу, в хижине, где отсиживался. Если предатель, выполнив свою работу, становится  не нужен - его уничтожают, потому что надо заметать следы. А  это Керк делать умел: при таком роде занятий, какой он избрал себе  избавиться от свидетеля - первейшая забота, ибо путь бандита и убийцы  рано или поздно может закончиться на виселице. Люди смертны, конечно, но лучше провести остаток дней в мягком кожаном кресле перед камином, укрывшись клетчатым шотландским пледом, попивая добрый эль, в окружении детей и внуков, чем в молодом возрасте болтаться в петле оттого, что пожалел какого-то предателя и не зарезал его вовремя.
Предательство универсально, потому как предатели с удовольствием предают всех,  особенно тех, кто заказывает им предательство. У иудушек тоже есть мотивация: заказчик может быть опасен для жизни, предатели понимают, что тот постарается уничтожить его.
Только вот неуловимому бандиту тогда не повезло: добыча оказалась мизерной, он не захватил практически ничего ценного, только немного серебряных монет для каждодневных расходов клана Макланда, что-то из серебряной посуды, да старое подвенечное женское платье, расшитое золотой нитью. Семейного золота, о котором ходили такие упорные слухи в Шотландии, так и не обнаружил. Одно из двух: либо никакого золота вовсе нет, либо оно так хорошо спрятано, что сам черт не сыщет.
Впрочем, один очень ценный предмет все же достался убийце:  шею покойного Дугласа Макланды украшала семейная святыня, передаваемая из поколение в поколение: золотой крест, усыпанный рубинами. Утверждалось, что крест этот принадлежал святому Павлу, после захвата Святой Земли попал к сарацинам, а уже сам султан Саладин передал христианскую реликвию эрлу Альфреду, родоначальнику рыцарского семейства Макланда в качестве выкупа за своих воинов, захваченных  в узком ущелье: крестоносцы устроили там засаду.
Веселое было времечко! Сарацины возвращались с добычей после того как ограбили караван из Индии, идущий в Кордову. Кроме прекрасных китайских шелков, чудесных и дорогих бангалорских благовоний, восхитительных приправ, так ценимых маврами на Пиренеях, крестоносцы захватили отряд уставших воинов аллаха, но главная ценность заключалась не в них, а в наложнице самого великого султана Саладина! Вот тогда то владыка исламского мира и обменял христианскую святыню на очаровательную красавицу, ее везли к нему издалека, а поскольку девицу захватил эрл Альфред, он  же строго охранял ее, дабы никому из рыцарей Христа и в голову не пришло ею воспользоваться по прямому женскому назначению. Альфред получил богатый выкуп, в числе прочего став владельцем святого креста, с которым потом никогда не расставался глава семьи Макланда, крест передавался из поколения в поколение как реликвия и символ власти в клане Макланда.
Крест считался бесценным и любой европейский монарх отвалил бы за него баснословные деньги - вещица св. Павла - это вам не шутки!
Но продать сейчас реликвию невозможно: тотчас станет ясно - кто вырезал семейство Макланда, потянут за ниточку и обязательно выйдут на Керка. Так что, тому только и оставалось что любоваться на драгоценность и просить помощи у святого Павла, хотя тот не помогает убийцам, как утверждает Писание.
Власть, могущество и замки - всё преходяще в этом мире. Всё имеет начало и конец: местные крестьяне тайком, под покровом ночи таскали камни из разрушенного замка, строили из них свои домишки, но много еще оставалось этих камней: велик и знатен был род Макланда, как поговаривали, много золота припрятано в тайных схронах замка, много золотых украшений зарыто где-то в земле, принадлежавшей предкам, - рыцарям, участвовашим во всех крестовых походах во имя Спасителя.
Многие искали это золото, поместье изрыли в поисках сокровищ, но никто ничего так и не нашел, кроме нескольких полуистертых серебряных и медных монет.
Между тем, в округе появился богатый покупатель на эти развалины. Прошло двадцать три года со дня гибели семейства Макланда, покупатель привез королевский эдикт, разрешающий продать замок и земли на торгах, местное дворянское общество назначило день аукциона. Никто из баронов и баронетов  уже не верил в спрятанное золото, многие, слишком многие безрезультатно его искали, потому имущество  продали пришельцу из Эдинбурга за гигантскую сумму, всячески поддерживая того в уверенности, что где-то там, в земле, спрятан громадный клад и стоит только его хорошенько поискать, - богатство упадет к нему в руки как подарок судьбы.
Покупатель, граф Джеймс Маклиди через стряпчих оформил на себя все бумаги, выплатил необходимые налоги и пошлины и быстренько отбыл назад, к королевскому двору в Эдинбург, оставив вместо себя дочь управлять имением и восстанавливать замок. При Дарине, - так звали новую владелицу, неотлучно находился ее телохранитель, длинноусый, с грозными, насупленными бровями. Макушку его бритой головы украшала заплетенная косица из жестких, толстых, будто конских волос. Неразговорчивый гигант ходил за юной хозяйкой по пятам и не давал приблизиться никому на расстрояние и двух ярдов, выполняя строгий приказ папеньки Дарины.
Тарас, так звали бодигардера, проявлял неимоверную быстроту, когда надо защитить девушку, его кривой меч всегда оказывался более чем убедительным аргументом, если кто-то даже пытался приблизиться к Дарине.
Иногда Дарина просила Тараса не быть столь подозрительным, ибо он отпугивает ее новых знакомых и соседей, но Тарас не слушал девицу, потому как приказ хозяина всегда выше, чем любые девичьи просьбы и капризы, а он отвечает за Дарину головой.
Каждый день по три часа Тарас, великолепно владевший своим мечом, который почему-то называл саблей, учил этому искусству свою питомицу, они часто размахивали деревянными мечами, а девушка, к удивлению многих, владела этим боевым умением если и не так же хорошо как Тарас, то весьма изрядно. Слуги, жившие в замке, на рынке взахлеб рассказывали о грозном Тарасе, о его ловкости не только в обращении с оружием, но и умении вести кулачный бой: не стоило никому даже и думать о том, чтобы огорчить этого здоровяка.
К удивлению многих, Дарина прекрасно разбиралась и в хозяйстве, точно и безошибочно давала указание строителям по возведению необходимых сооружений, не скупилась,  но и не переплачивала. Умела читать и писать, что отдельно удивляло всех дворянских дам округи. Восстановление замка шло ходко, приезжие рабочие из Эдинбурга споро обновили все прежние постройки, сделав их лучше и мощнее, теперь стена имела четыре бойницы, где всегда дежурили стьюарды - охрана замка - под руководством Тараса.
Все остальное хозяйство также возродилось,  теперь у него появилось новое направление, проявив недюжинную смекалку, Дарина сделала упор на обработку овечьей шерсти прямо на месте, рядом с ее замком. Откуда-то из дальних стран ей прислали нескольких тонкорунных овец и баранов, шерсть которых так удивительно хороша для выделки тонкой нити, столь ценимой не только в Шотландии и Англии, но даже и при папском престоле, который придавал большое значение хорошей, качественной шерстяной ткани для совершения богослужений во имя Христа.
Дарина пока что плохо владела их горным шотландским диалектом, но быстро училась, а удивительней всего то, что молодая дама весьма походила на безвременно умершую Давину Макланда, которую сбросили со скалы какие-то бандиты после рождения ее мертвого ребенка. Многие, очень многие зеваки тогда видели как тельце бедной Давины летело с высокого утеса, как голова ее ударялась об острые камни, уверяли даже, что бедняга при падении превратилась буквально в кусок мяса. Следующим утром к месту падения прибыл Сид Маклауд, хозяин пастушки, чтобы предать Давину земле, но к общему  удивлению, тела не нашли, а все решили, что мертвую плоть сожрали дикие звери, каковое объяснение вполне удовлетворило общество, что и стало зафиксировано в приходской метрической книге, описывающей рождения, смерти, а также и записи о венчаниях.
Дарина Маклиди - так звали новую владелицу, - не скупилась на угощение для разговорчивых жителей, быстро выяснила, что замок, принадлежавший некогда богатому семейству Макланда, специально привели в негодность при участии брата Лианы Маклауд - Сеймса Мэласа. Именно Мэлас стал в те времена активным и главным участником поиска сокровищ семейства Макланда, обещал каждому искателю защиту, покровительство и богатое вознаграждение, но ничего не помогало, никто ничего не находил. Мэлас не сдавался, упорно создавал бригады из местной шушеры, угрозами и посулами заставлял их копать там, где ему казалось правильным, только все его попытки оказались тщетны: золото Макланда не давалось в руки.
Вместе с постройками и землями Дарина получила  также и три полотна старых мастеров, на которых изображались три поколения владетелей замка: мормэр Леннокс Макланда, баронет Дональд Макланда и  его сын Дуглас Макланда, убитый Безлунным Керком.
Во времена запустения портреты хранились в подвале ратуши, как и остальная мало-мальски ценная утварь, не тронутая в ту ночь.
Все три портрета в полный рост имели одну характерную особенность: у всех тщательно прописан золотой крест святого Павла с рубинами, который не был обнаружен на месте убийства семьи. Молодая хозяйка подолгу рассматривала портреты, что-то ее очень интересовало в них.
Дарина Маклиди вместе со своим отцом устраивала пир по случаю окончания ремонта замка.
Пригласила всю местную знать, которая восседала  на деревянном возвышении, украшенном персидскими коврами, которые привезла с собой Дарина из Эдинбурга, туда подавали самые изысканные яства. Для простого люда внизу - еда попроще, вино и эль пожиже, но всякий оставался довольным, ибо даровое угощение в тех краях бывает нечастым.
Вот так Дарина Маклиди и познакомилась с Сеймсом Мэласом, он также присутствовал среди приглашенных гостей, но важный и главный из них, конечно - Коннор Маклауд из клана Маклаудов.
Сэймс Мэлас очаровался новой владелицей замка, поговаривали даже, что он собирается сделать предложение дочери досточтимого графа Джеймса Маклиди, просить ее руки, а потому  придавал этому пиру большое значение, стремясь произвести благоприятное впечатление на Дарину. Маклиди объявил, что замок станет приданым Дарины и нужен только хороший, добрый, усердный муж, во славу девы Марии и святого Провидения.
Благородной девушке шотландского рода нельзя показывать лицо до замужества, а потому весь этот день, сидя за столом Дарина прятала  свой лик  под вуалью, командуя прислугой, неустанно таскающей яства. Потом так же бодро танцевала экосез, улыбаясь всем, кто приглашал ее. Сеймс Мэлас тоже станцевал один тур с молодой очаровательной хозяйкой, чего ему в таком зрелом возрасте уже и не очень то хотелось, но твердо решил покорить сердце красавицы Дарины и стать хозяином замка Маклиди - так он теперь назывался. В мечтах он уже видел себя владетельным лендлордом, слава которого обязательно затмит славу всех шотландских дворян, он непременно найдет золото клана Макланда и тогда его авторитет будет непререкаем в этой части шотладского королевства.
Такие благостные мысли носились в голове досточтимого Сеймса Мэласа, пока он отплясывал с Дариной.
 При поклоне в конце танца что-то тяжелое скользнуло наружу из-под шелкового платка Мэласа, повязанного у шеи,  - это был крест, усыпанный рубинами.
Дарина, вдруг остолбенела от такого зрелища, остановила танец, сославшись на головную боль и усталость, быстро ушла. Сеймс юрким движением  засунул крест обратно, досадуя на свою глупость и тщеславие: вот зачем он нацепил на себя знак клана Макланда?!
Мэлас был сильно раздражен: так, черт возьми,  неожиданно выскочил этот крест! Хорошо еще, что никто из лордов не видел, они с Дариной танцевали вдали, а то уж точно не сдобровать Сеймсу Мэласу!
Но ничего чтрашного: что может знать о святых артефактах эта глупая курица - Дарина Маклиди?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Лавка антиквара на улице Поль Бер сияла огнями. Газовые горелки причудливо освещали бронзовую, оловянную, медную посуду, развешанную по стенам лавки, офорты прошлого века с Людовиком Четырнадцатым и его фаворитками, за стеклянной витриной, на самом выгодном месте красовалось настоящее  рыцарское облачение, полный набор всего, что должен иметь воин Христа, отправлявшийся в Палестину на выручку гроба господня. Впрочем, рыцарские доспехи Жюль Гофре не продавал, это его гордость, предмет постоянной экспозиции, рыцарь стоял на самом видном, освещенном месте.
 Многие частные музеи из Франции, Германии, северных стран Европы хотели бы купить эти рыцарские доспехи у лавочника Гофре, но он держался. Не продавал.
Иногда приезжали графы и даже немецкие курфюрсты, осматривали лавку и предлагали за рыцарские доспехи  какие-то смешные, по мнению хозяина деньги.
Мсье Гофре дорожил рыцарским железом потому, что это не поздняя дрянная подделка, а настоящие доспехи знаменитого мастера Теофилуса Проториуса из Ла Рошели, с его личным клеймом. Доспехи выкованы из лучшей толедской стали в 1171 году от рождества Христова, эти железки дороже любого дома в парижском квартале старьевщиков и антикваров даже в силу их возраста!
Отец Жюля родился в славном вольном городе Ла Рошель, юнцом убежал в Париж, часто рассказывал сыну о родине, о самых красивых во Франции женщинах, о лучших во Франции мастерах! Нет такого предмета, который не смогли бы сделать ларошельцы, - так, истово размахивая руками, утверждал отец. Именно он привез из Ла Рошели эти рыцарские доспехи и приказал сыну перед смертью не продавать их ни в коем случае, ибо они защищают от злых духов того кто ими владеет.
Надо только надевать их на себя раз в год, в вальпургиеву ночь, когда ведьмы неистовствуют и хохочут, смущая добрых христиан.
Сам отец так и делал.
Каждый год.
В канун этой напряженной ночи, сразу после обильного обеда, с большим количеством вина, при помощи слуги принимался облачать себя в доспехи, и только к потемкам заканчивал свое снаряжение.
Помолившись перед распятием Спасителя, торжественно укладывался на супружеское ложе в своем начищенном, блестящем железе, справа всегда клал меч, слева копье, опускал забрало и засыпал. Таким образом отец вызывал изрядное неудовольствие матушки: она ворчала, называя мужа старым придурком, выжившим из ума пьяницей.
Но тихо, чтобы тот не слышал. Отец относился к этим процедурам серьезно, как и подобает потомку рыцарского рода, по крайней мере, он так утверждал.
Очень торжественно, хотя и слишком часто рассказывал о утерянной при осаде Да Рошели грамоте, подписанной самим Ги де Лузиньяном, королем Иерусалима!
Грамота даровала их предку, Жоффрею Гофре рыцарский титул.
Но солдаты Ришелье в те достопамятные времена, двести лет назад, не церемонились с захваченным городом и вынесли всё, что можно вынести, в том числе и бумаги.
Так рассказывал папенька Жюля.
Но сейчас другая эпоха, наполеоновские войны закончились к вящему удовольствию парижан, уставших от бесконечной крови. Наполеон умер двадцать лет назад на острове св. Елены, антикварная торговля стала потихоньку оживать. Впрочем, она не замирала и при молодом генерале Бонопарте, когда он только начал восходить к вершинам своего могущества. После египетского похода, не слишком удачливый тогда еще генерал, тем не менее, создал "Комиссию наук и искусств", которая привезла во Францию огромное количество первосортного товара. Комиссия тщательно охраняла свою добычу, призванную послужить величию французской культуры, искусства и науки. Правда, до пяти французских Академий добралось немного, предметы древности волшебным образом пропадали, для общественного созерцания осталось меньше трети от привезенного из Египта.
Куда всё девалось?
Чиновники разводили руками и, закатив глаза к потолку, терли подбородки. Многие из них задумчиво упоминали о заклятиях, наложенных жрецами древних египетских богов, о том, что тайные жрецы Изиды убивают владельцев священных реликвий такими же тайными способами, но Жюль то знал куда деваются старинные предметы, а некоторые куплены им! Умным и дальновидным Жюлем Гофре.
И дожидаются своего часа.
Ах, какие прекрасные времена тогда упали на антикваров! Душа лавочника Гофре трепетала от сладости цен, по которым скупал у возвращавшихся французских солдат "сувениры", которые те "прихватывали" с собой на память. Многие служивые обладали поистине ценными вещицами эпохи Птолемеев, золотые и серебряные изображения египетских богов, старинные папирусы, сохранившиеся в сухом египетском климате. Большинство этих древних артефактов опытный  Гофре припрятал в своем подвале.
Подняв указательный палец, часто  говорил старшему сыну Жаку:
— Ценность вещи определяется только двумя вещами: ее возрастом и модой. Запомни, сын.
 Антиквар соорудил в подвале тщательно замаскированную, просторную нишу, она открывалась тайным рычагом, механизм которого знал только сам Жюль: замаскированная дверь в виде каменной кладки.
Никому не доверял свою сокровищницу, даже жене и сыну Жаку, которого прочил в  преемники семейного торгового предприятия. Ему пока еще рано об этом знать. Это кладовая - самый важный капитал семьи, страховка на случай несчастий и невзгод: антиквариат всегда будет цениться богатыми нуворишами. И чем древнее, тем ценнее.
Торговцы, промышляющие скупкой краденого, оживились в последнее время: в Париж, вместе с возвращавшимися военными пришла контрабандная партия различных вещиц из Алжира.
 Король Карл Х, а потом и Луи Филипп наконец-то проявили благоразумие и провели военную алжирскую экспедицию во славу Франции и европейских гуманистических ценностей, которые только и могут служить нравственным ориентиром для диких народов Востока и вообще те должны быть благодарны Франции за то, что она несет в мир свет истины, культуры и искусства - парижские газеты примерно в таких тонах расцвечивали африканские походы французов.
Сегодня к Жюлю Гофре зайдет в лавку некий парень, лейтенант экспедиционного корпуса и принесет трофеи. Лейтенант предварил свой визит письмом, где вкратце и описал вещицы, которые хотел бы предложить Жюлю Гофре на продажу: пару старинных африканских ковров, серебряную посуду из кладовой знаменитого алжирского паши Мехмета Али. И еще немного, по мелочи.
Лейтенанта зовут Дункан Маклауд, как следовало из его письма.
Но в назначенное время никто не пришел. Не было никакого лейтенанта.
С самого утра в его лавке крутилась какая-то старуха, подбиравшая, как она сказала, "какой-нибудь миленький подарочек" к свадьбе внучки. Старуха странная: лицо под вуалью, отчаянно напудренная, казалось, что это маска из пудры и румян.
Вообще говоря, конечно, отвратительная картинка: старуха, отчаянно желающая быть молодой.
Потому и заштукатурила свое лицо столь нелепо.
Но странно совсем другое: старуха передвигалась по лавке как-то чересчур быстро. Мгновенно остматривала вещь и так же быстро и осторожно возвращала на место.
У Поля даже мелькнула опасливая мысль: не воришка ли это, переодетый старухой?
Но все было на месте. Все предметы оказывались там, откуда взяла.
А потом случилось страшное.
В лавку ворвался огромный детина, похожий на уродливую обезьяну, весь заросший шерстью, бородатый, только голова туго затянута какой-то парчовой тряпкой.
Здоровенный малый, на две головы выше лавочника, схватил господина Гофре за шкирку, приподнял в воздух:
— Где Маклауд? Отвечай!
Детина прислонил Жюля, трясущегося крупной дрожью к стене, стал медленно сжимать на горле пальцы.
Потом поставил на пол. Бедный лавочник покраснел, тяжело, глубоко, со свистом втягивал  в себя воздух:
— Я не знаю! Он не пришел! Вот его письмо!
Детина взял бумагу, не отпуская лавочника, быстро прочел написанное.
Антиквар искоса глянул на старуху, к изумлению, та нисколько не испугалась громилу, а только внимательно, из-под вуали наблюдала. Даже улыбалась. Зловеще, как показалось Жюлю.
Разумеется, этот монструозный грабитель (а кем же он еще может быть?) не обратил на старуху внимания: таких червей он давит одним ногтем! Какая опасность может исходит от немощной старой дуры? Но все же обратился в ее сторону:
— Эй, плесень? Что ты тут делаешь? А ну-ка брысь отсюда! А то шею сверну, старая курица!
Два длинных черных метательных ножа еле слышно и коротко впороли воздух,  вонзились  прямо в оба глаза великана. Громила рухнул на пол, завыв дурниной, но старуха скинула свою дурацкую шляпу-шутэ, вдруг оказалась молодой и привлекательной женщиной, будто сбросила маску.
Одним прыжком оказалась рядом с воющим "полифемом". Приглушенно, изменив  голос, сделав его ниже, уже говорила громиле  в ухо:
— Забудь о Дункане Маклауде! Забудь о нем навсегда!
Уже слепой громила яростно махал кулаками, орал:
 — Кто ты сучка?! Я тебя уничтожу! Я порежу на мелкие кусочки твою грудь!
Он хватал руками воздух, пытаясь поймать обидчицу. Оступился и упал, но быстро поднялся и так же яростно и слепо искал лже-старуху.
Разъяренный слепец разбил витрину с рыцарем, железо и осколки с грохотом летали по торговому залу.
Бедный Жюль затрясся еще сильнее: такого он не мог представить даже в страшном сне.
— Иди ко мне, шлюха! Я засуну все  кинжалы мира во все твои отверстия!
Лже-старуха легко уходила от рук ослепшего великана. Подняла его тяжелый меч, он валялся в стороне. Потрогала пальцем тупую сторону оружия, потом врезала мужлану этой стороной меча в коленную чашечку, от чего тот взвыл как бешеный бегемот, с низким ревом:
— Иди сюда тварь!
— Я тебя предупредила. Больше предупреждений не будет. В следующий раз отрублю твою тупую башку. И тогда твое зрение уже не восстановится никогда, а твоя бессмертная энергия перейдет ко мне.
Великан замер, колени его подрубились, рухнул на них, челюсть отвалилась. Юркая дамочка воспользовалась его замешательством, быстро выдернула свои ножи из его глаз, обтерла их.
Великан соображал медленно:
— Ты... из наших? Бессмертная?!
— Да, я бессмертная, как и ты, но меня не почувствуешь никогда, мой дар выше твоего. И я могу убить тебя всегда, а ты даже не поймешь - кто это сделал. Я могу в любой момент обездвижить тебя и забрать себе всю твою силу, но она мне не нужна. Мне достаточно моей. Поэтому стараюсь не убивать никого, даже  бессмертных, если только они сами не напросились. Но всегда предупреждаю. Всегда и только один раз! И если идиоты вроде тебя  не понимают моих...
Усмехнулась:
—  нежных, дамских уговоров, то они подыхают.
—  Почему ты вступаешься за Маклауда? Ты его любовница?
Опять усмехнулась:
— А сейчас назови свое имя.
Тот молчал, не желая называть себя.
— Как твое имя? Назови себя, или ты умрешь от своего же меча. Головы я рубить умею, уверяю тебя. Хотя делаю это без всякой охоты.
Голос детины стал уже более дружелюбным, но дрожащим:
— Торсвальд! Торсвальд Крумбарсон! Не убивай меня!
Только дальше он разговаривал с пустотой, Давина исчезла.
— Скажи мне, где тебя найти? Я хочу принести тебе дары за твою милость. Где ты? У-у-у... Я разорву тебя на две половинки, мерзкая тварь! На одну ногу наступлю, а за другую потяну!