Юбилей

Нет, правда, она начала заглядываться на девчонок, как какой-нибудь лысеющий "полтинник". Она даже запах им придумала - ромашки и сигареты! Собрать их всех на лугу, на лужайке, в кипрее-Иван-чае в хоровод - вот они, со сгоревшими лопатками под тоненькими лямочками, водят его посолонь и поют, поют.
А в небе радуга-семь цветов и переходы, полутона. Воздух наполнен летними партитурами и добросовестные кузнецы, пчелы, и даже стрекозы составляют этот сводный хор.
Анна не заметила, как перешла на слог мужа.

- Однако.. в отпуск, - сказала она вслух и поправила волосы.


Анна - женщина "Осень". Так называли её коллеги.

- Все поэты мира воспевали осень! А значит Вас, Анна Сергевна.

Рыжие волосы, некоторая бледность, "медовая", - придумал молодой коллега,
Анна Сергеевна смотрит на свои ноги, на шпильки, высокий взъем, стройные икры, захватывает кусок юбки, бежевой, хорошего сукна.
"Сейчас звонок", - и "ромашки" помчатся курить под лестницу. Там физики, и физикам нравится - "пальчики, запах ромашки и траектория сигареты".
А звонок, совсем как в школе - пронзительный и слишком долгий.  В школе так звонила тётя Тоня, вручную, маленькая, чернявая, одинокая.

- Траектория сигареты, - Хорошо. Надо сказать Пете.


Муж Анны Сергеевны писатель, немного затворник, немного романтик, не прочь пропустить рюмку, вторую, третью, любил писать на природе. Ему необходим был пурпур, оранжево-жёлтая охра и лиственница такого цвета, как будто смотришь на неё сквозь волшебное стёклышко - август подходил для этого в самый раз.
Дачку они снимали с Аней небольшую,  располагались без претензий и Анна обеспечивала уют - всегда с собой  любимую мужнину чашку, кота, и постельное белье.
Нынче Анна Сергеевна пряталась от юбилея - на кафедре не отобьёшься, (придется после отпуска), но августа, двадцать девятого, хотела быть одна.


- Вот молодцы, молодцы, распаковывайтесь, не спешите, - говорила
  баба Маша. - А ко мне внучек приехал. Сын Фризы. На каникулы.

- Фризы, - подумала Анна Сергеевна. У них на кафедре не было
  Фризы. Зато была  Норма, спец "по античке", как говорили
  студенты.

- Сидит дома.. Как пенёк, - жаловалась баба Маша. Как Фризка.
  Тоже просидела. Всю жизь. Без мужика.


Анна Сергеевна представляла эту Фризу, почему-то, в телогрейке, сапогах, легком платочке. Фриза одинокая, платочек колышется от лёгкого ветра. А платье цветное, крепдешиновое, перешитое.
Баба Маша хорошая, мягкая, как тесто.

- Как хорошо, все хорошо, - подумала Анна, вывернула пододеяльник, улыбнулась.

- Баб Маша! - А этот голубятник, так и палит... ракету в двенадцать?

-  А, стреляет, стреляет... Каждый день, хоть часы сверяй. Палит,
   че ему делать? Жену похоронил, и пуляет.

Муж Анны Сергеевны, Петр Иванович, замахнулся, на этот раз на роман. Анна Сергеевна уже чувствовала ненавязчивое присутствие музы, где-то вверху белёного неровного потолка, в трещинах, а муж смешно делал губы, когда находил хороший ход или метафору.  Она понимала, не мешала, читала своё, иногда откладывала книгу.

- Бунт, - думала Анна Сергеевна. - Кризис Одинцовой.
 
  Закрывала, и ещё сидела, молча.

Пётр же Иванович работал долго и ложился к ночи.                Анна открывала скрипучий шкаф, играла дверкой, поправляла цветы в вазе и тоже ложилась.


                ************,



"Ах, как же прекрасно в деревне утро!", - Анна бродила вместе с котом по саду, в ярком платке на плечах, удивлялась ровным, идеально прополотым, среди общего садового хаоса, грядкам, тыркала умывальник, приколоченный к дереву или умывалась из бочки. Было  жарко, петухи ленились, напрягали шеи, но звуков не издавали, а Филька с неохотой переставлял лапы. Анна же потягивалась, радуясь очередному дню, наполненному ничегонеделанием.

 - "Как хорошо и просто", - думала Анна.


- Здравствуйте, - из грядок поднялось вдруг девичье лицо, румяное,
  загорелое, - я тут полю,

- Так вот кому мы обязаны, -   Анна рассматривала мордашку, шею,
  и ниже, начало ситцевого простого платья.

- Я сейчас закончу, - сказала девушка.

- Не торопитесь, - сказала Анна, зачем-то поправила бретельку
  сорочки, хотя та была на месте.


Анна Сергеевна весь вечер думала о девушке.

- ВерУшка, - с ударением на "У" сказала бабушка. - Заросло все. -
  Аникеевых дочка, помогает.

Аникеевых дочка, думала Анна, и представляла почему-то всех Аникеевых на фотографии, семейной, черно-белой, как из старинного альбома. Деревня-то старая! Вот и стоят они все, в платках-сарафанах, а мужики усатые, в азямах-армяках. Аникеевы.
Анна выпустила в форточку шмеля, бившегося в стекло и просившегося на волю, поправила гипюровую шторку. Хороша ты, Верушка Аникеева! Особенно эти припухлости. Возле рта. Эти припухлости уходили, знала Анна, где-то к пятому курсу, исчезали бесследно-бесповоротно. Навсегда.
 
 - И "Билетов нет",  - как отвечала кассирша в песне.


               

А  Пётр Иваныч писал.

- Анюта! Не спишь? Анют? - спрашивал он вдруг. - Как тебе - "Её щечки-сливы горели на полудетском личике", - Петр Иванович оборачивался - "Щечки-сливы", - Нормально?? В смысле цвета? Персики как-то заезжено...

Щечки-сливы. Значит, Верушку уже видел.

- Нормально, - отвечала Анна Сергеевна. - В смысле цвета.

Ей снились пурпурные сны, бессвязные, бессюжетные, но, непонятно почему, волновавшие её.


                ************,



Утром Анна Сергеевна затопила баньку, "влёгкую", (как Петя говорил), залила два ведра воды, разделась, замерла в тишине. Паучок в углу лениво плёл свою паутину. Там уже было несколько пленниц. "Попались", - улыбнулась Аня. Она потрогала засохшие цветы в банке, протерла тыльной стороной ладошки забрызганное окошко, поймав не мгновенье солнечный лучик.

- Как хорошо, - опять думала Анна, опустив ладонь в тёплую воду; тряхнула головой - волосы волной легли на плечи. Она потянулась за заколкой, (которая, просто вырвалась из волос, описав дугу и упала на пол), повернувшись к двери, та раскрылась резко и с визгом, и визг этот будто исходил от непутевой, бесстыжей бабы. Но бабы не было, на пороге стоял молодой парень, и смотрел, и Анна Сергеевна тоже стояла, смотрела, прикрытая волосами, вся розово-оранжевая как та лиственница.


- Сын Фризы, - только подумала.

 
Она посмотрелась в маленький осколок зеркала, смутившись - (всегда смущалась своего тела), увидела, что грудь прикрыта ладонями, - "значит, прикрылась",  - подумала. Но как смешно он убежал, бедолага... Ведро сшиб, загремело. Как, однако, неудобно. Нужно спросить у бабы Маши его имя. Не прятаться же...
Она целый день думала о парне, примеряла на себя женские образы, любимые,  смотрелась в зеркало, критично разглядывая - идет ли, по возрасту ли. Она вспомнила вдруг, как в студенчестве её зажал в беседке Клоп - Анна была его первой любовью. А руки у клопа как клешни. Но розы не было.  Как у Фенечки. И поцелуй... Ах, нет, как же это было давно. Анна отгоняла от себя воспоминания. Да. Давно. И она опять вспоминала ужасную эту надвигающуюся цифру.



- Приедут Бесстужевы, - сказал вечером муж.

- И Клоповниковы?

- Ну.. Как без них. Посидим.. По старой памяти.. Мне надо немного разрядиться.

- Скажи, чтоб никаких подарков.

- Все равно притащут.


В пятницу вечером Верушка нарвала свежих фруктов и травы.


- Понюхайте, это тимьян, - протянула Вера маленький букетик.

Вера стояла перед ней в том же ситцевом платье, с блюдом слив, крупных, багрово-розовых, готовых испустить сок, и улыбалась.   
Анна смотрела, растерянно, нюхала тимьян, и от запаха кружилась голова.

- Ах, ты, тимьян, проказник... - Но почему проказник? - улыбалась, пожимала плечами.



                **************



- Давай пацана этого..  племянничка... пригласим.. Мне надо посмотреть.. Что-то мой герой... не движется, - сказал Петр Иванович вечером.

Анна Сергеевна не отвечала.

- А? Анют?? - заморгал Петр Иванович.

- Конечно, - ответила она. - Понаблюдаешь.

- Понаблюдаю!  - Я сегодня наблюдал уже, как он её в бане... тискал, - засмеялся Пётр Иваныч, вернувшись к рукописи, - вот ведь разучились! Все быстро у них. Не умеют, не умеют. - Спасибо, дорогая, - Ха! Выскочил! Пенёк! - сам с собой, будто, разговаривает Петр Иванович.

Анна Сергеевна помолчала.

- А когда в бане?

- А? Да утром.


                **************



Гуляли в субботу. Бесстужевы не приехали. Не смогли. Только Клоповниковы, - "Клопы", - как звали в институте.

- Ааа! Зажать хотели? - возились они, запутавшись в букетах и подарках.

Клоповниковы шумные, но добрые. Они поженились на третьем курсе. И Нина Бережная стала Клоповниковой.

- Нинка, оставь фамилию, ведь красивая, - уговаривали одногрупницы.

- Нет, я жена Клопа, значит, буду Клоповниковой! - парировала Нинка.


- Вы что, на неделю приехали? - шутил Петр Иваныч, пока Клопы разгружались.

- Поживем покуда, - Клоп уже переключился на бабу Машу, разворачивал её за плечи, пытался поднять, и она смешно выдергивалась.

- Ни-ни!!  Я пойду! - отказывалась, выкручивалась она из цепких рук.  - А Алеша придет. Пусть.. Побудет.. Пётр Иванович просили.

 Началась суматоха. С Клоповниками всегда так. Тишины не будет, поняла Анна.
Старые приятели, но, по крайней  мере, спину держать не надо.


               
                **************



- Алексей! Сын, понимаете ли, Фризы, - сказал Пётр Иваныч важно, с поклоном, усаживая парня.

- Дурачится, - знала Анна.

Алексей принёс пироги, бутылочку самогона и розы из сада. Розы были кустовые, нежные. Аня любила.

- Молодежь, друзья, молодежь! Встречаем, открываем каналы! - Давай, мой друг, не стесняйся, поделись энергией со стариками! - болтал муж, наливая в рюмку коньяк.

Петр Иваныч абсолютно чеховский персонаж. Бородка, круглые очочки, цепочка из кармана пиджака, обхождение с женщинами, авантажные  манеры.

- Двадцать осьмой денёк на исходе, так что пока - "С наступающим!", друзья, все поздравления завтра, завтра, - выгибался Петр Иванович, как будто день рождения был у него.

- "Петя-петушок", - подумала Анна. Не изменился, совсем. А я изменилась.

Анна Сергеевна поправила волосы. Теплая волна опустилась, по щекам, к шее. Сдержанность всегда была её достоинством, она огляделась. Ей нравился её стол с букетом полевых цветов в центре,  легкая разносортица  в посуде, взятой из старого серванта, добавляла только теплоту; она любила Клоповниковых, спонтанных, чуть беспутных, и никогда не отдаляла их, как другие; она любила осень, так подходящую к её волосам, её царское спокойствие, и ту "грустинку" в ней,  что стала испытывать с возрастом.

- Как, Петр Иваныч, оно, на перине, под шорох сверчков, пишется? - поддев на вилку кружок языка, предварительно вываляв с особым
  удовольствием, в горчице,  разминался Клоп.

- Симпатичный, - Анна  смотрит на Алексея. - Этот чуб.. кверху..
  Плечи. Ему бы пошёл китель.. С металлическими пуговицами.
  Разночинец. Интересно.. что он читает? - разглядывает она парня,
  чувствуя себя училкой..

- Ты, Петя, типичнейший представитель пишущего
  интеллигента. - продолжал  дурачиться Клоп.. - Эээээ... прячешься
  от нас, бесталанных и грешных, думаешь, на перине оно по-другому
  пойдёт? - Где наш Иван Сергеич-то отдыхать изволили с
  Полинкой? - обратился он уже к Юлиии. - Уж та его выдоила,
  мууууза.. - Медуза! -  Нет, ты молодец, Петруша, баба под
  боком, своя, заметьте, не  Виардо какая-нибудь, кот на коленках,
  перо в руках, -  все, что надо художнику! Зачем нам эти Баден-Бадены?!


- А Петя располнел, - разглядывает Анна мужа, - он в васильковой рубашке. Любит её. Аня купила в последней командировке.  Сейчас ответит Женьке и начнёт тестировать парня.

Анна знала все наперёд. Первая напьётся Нинка. Женька-Клоп начнёт хамить. Что будет делать юный гость?

А бабушкин самогончик делал своё дело, языки расплетались как ленты. Уже Нинка принялась за парня, раскраснелась...

- Представляешь, он читал "Мастера"! -  затягивалась сигаретой Нинка, босая, шумно вытанцовывая какой-то орнамент, танец, на рассохшемся крыльце. - Нет, мне он нравится! - Такие плечи! - Нинка ходила ходуном, трясла бусами. - Да тут вариант тургеневский вырисовывается - Месяц в деревне!! Смотри, мать, не спотыкнись на ответственном рубеже. - Репутация - она...

Легкий хмель держит Анну мягко, за плечи.


- Вам салат? - она улыбается.
               

Глаза у него светло-карие, как утренний чай, мягкие, и смотрят так, особо. Он краснеет, Анна видит.

- Спасибо, - отвечает, Анна видит его губы, с трещинками, и о, опять, эти припухлости...
               

                ***************



 Клоповникова вырубилась, за столом, аккуратно развалившись на стуле.  Мужики пошли по улице с бутылкой догуливать и дышать воздухом.

- Зря вы их отпустили! - заглянула баба Маша. - У наших парней руки длинные. - Мой-то нормально? - обратилась она к Анне. - Уже ложится. Трезвый пришёл. С умными людьми-то ладно, - бормотала она.

Анна встала, и пошла в баню, зачем - не зная. Прикрыла дверь.



                *************

 
Они обнялись, испуганно-нелепо, как дети, так, что путались руки. Но откуда этот стон? Или это опять скрипит дверь-сплетница? И жар по всему телу?  Но баня не натоплена! И только стук сердца... Оно стучало так только один раз, давно, в беседке, с Клопом...
 
Она так и осталась стоять, с выбившимися прядями, проводя пальцами по губам.

- Что же это? - она разделась, набрала воды в таз, взяла мыло, но мыло падало из рук.


 - Кто меня испытует? - спросила вслух.



Молодой месяц нависал низко, смеялся. - "Не смешно", -  ответила ему Анна, прислушиваясь.
 

                ***



 - Ой, не надо.. А то ваша жена увидит, - говорил женский голосок.

 - Она спит, - отвечал нетерпеливый мужской. - Ты была с ним в
   бане?

- Не была я ни с кем в бане, Пётр Иванович!

- Твой румянец сводит меня с ума...

- Ну, Пётр Иваныч..



                ***********



Анна разбила чашку, красную, в горох.

-  А разве мне не нужны эмоции?! - думала она, проваливаясь  в какую-то розово-багровую пену. Она в этой пене, вся, раздетая, с головой. Юный друг с ней, не уходит. В кителе. Касается её руки, пальцев. волнуется. - "Расстегните китель", - говорит Анна. - "Освободите Ваше сердце"! Она смотрит на его руки, чувствует запах молодости и тимьяна...

- Ах, боже, это сон, - Анна закутывается в шаль, идет на звук -  это разбилась ваза! Кустовые розы ее разночинца! - Эдак мы перебьем всю посуду в доме, - смеется она, собирает осколки осторожно, с любовью, подбирая рукой подол длинного тяжелого платья, поднимает розу...  - Ах! - и манжета медового цвета, убраная тонким кружевом, принимает тяжелую каплю...


- Вера! - показывет палец Анна Сергеевна, - Вера, вот...

- Барыня! - кланяется Верушка. - Я помогу, барыня...


Как же хороша эта девчонка в бумажной рубахе, полосатом запоне, с ниткой разноцветных стекляшек на тонкой шейке!

- Но, куда ж ты, Вера, Вера..

- Меня ждут барыня, ждут...

Это сверкнули-блеснули пуговицы разночинца? Или это таинственные светлячки, облитые лунным светом?





- Ты укололась розой? О, это коварный цветок. - Облокотившись о
  стол, на Анну смотрел Клоп.

- Женя? Что с тобой? Где Петя?


- А ведь я любил тебя, Анька.. Любил.. Люблю и теперь, - сказал
  Клоп.






                ************




- Анюта, ты спишь? - Пётр Иванович тихонько улёгся, довольный, не желая тревожить жену. - Ах, какая красота на дворе, какой месяц! Мы об этом и мечтали, - сказал он вслух и засопел.

               

Утро было тихое. Анна Сергеевна выспалась. Причесала волосы. Волосы слушались и Анна была спокойна, даже умиротворена.

- "Было много вина", - решила она и оставила дурные мысли.

- Ну,  что - похмеляться будем? - спрашивала баба Маша, навертевшая трёхлитровую банку морса. - Верушка уже вон, полет. Вот работящая девка! Счас таких и не найдёшь. А друг ваш с фингалом  пришёл. Где ночь шарашился?

- О, ты шарашился по деревне, мой друг? Щупал деревенских девок? - хрипела-веселилась, облачаясь в халат, сонная, проснувшаяся Клоповникова.

- Нина, не кричи.. Он .. отдыхает, - почему-то заступилась за Клоповникова Анна. Заступилась мягко, улыбнувшись.

-  А  мой Лешенька сегодня уезжает! - вздохнула громко баба Маша.
   Она стояла большая, в новом ярком халате.

- Чёто засобирался..  Может, Фризка че написала, дура, - она
  зашоркала, переваливаясь, похожая на  дымковскую игрушку.



Анна Сергеевна вышла на крыльцо, она знала, что автобус, единственный, рейсовый, отходит в двенадцать, она хотела увидеть... Нет, дотронуться. До руки.. Поправить китель, пройтись ладонью по твердому сукну. Может, быть, сказать "прощай" своему гимназисту-разночинцу, дать напутствие, пригладить выбившийся вихор.

Пётр Иваныч вышел за ней, принял позу, закрутил руками:

- Ань, Ань, - послушай, вот, сцена важная:

- "Он обнял её сзади", - запел он. - "И она увидела его ладони, большие, сильные, вся фигура его облепила её, тонкую, трепещущую, и она издала стон, обмякла". - Анют, как? Не слишком? Страстно, правда?

-  Зачем он крутит руками? - она дотронулась до своих губ, провела пальцами, другой рукой, как-бы отодвинула мужа, отгородилась.

Блеснула за деревьями-кустами  Верушка со сливовым румянцем, а может это была молния, потому, что стало темно, и грохот, и Анечка бежала, рыжая-рыжая, в короткой юбке, со сгоревшими лопатками под тонкими лямками, по огромному полю, где тимьян, много тимьяна, она даже запуталась в нем, заблудилась, и плакала, кричала.

- Сын Фризы! Сын Фризы! - смеялся месяц, строил рожи, совсем низко.

- Да ну, мать! Анька! Не реви! Тебе сорок пять! Баба ягодка опять!! Ягодка, понимаешь, ягодка!! - теребила её похмелившаяся Нинка. - Петька, открывай шампанское, я вчера заныкала на утро!

- За тебя, подруга!

Пётр Иванович крутился у старого буфета, а день набирал силу, солнце достигло зенита, полное, красно-золотое, освещало деревья, и ничто не могло помешать ему исполнять свой танец, ни на минуту, ни на мгновение, даже выстрел, хлопок, покрывший деревню.

- О! Двенадцать!! Двенадцать, друзья! Это значит, проснулся вдовец! - Петр Иванович открыл шампанское, ярко, шумно, с пеной.

Все засмеялись.

- С новорожденной! - сдвигали фужеры гости. - С новорожденной!