Защитникам Донбасса, живым и павшим, посвящается

«Будет и на нашей улице праздник», - хотел прошептать себе Лёнька, но не смог. Во рту всё ссохлось, кровь была такой вязкой, солёной. Он уже не знал, скольких зубов он лишился за эти долгие мучительные дни, он не знал, сколько вообще уже прошло дней с того рокового момента…
Ему было очень больно, он сам весь был сплошным комком боли. Самое страшное   – всякий раз пережить начало… Когда его хватали за ноги, волокли по неровному цементному полу, каждая клеточка в нём сжималась, потом следовали пытки одна за другой…
Он, выросший практически без родительского контроля, на свободе в своём дворе, испытывал горькую муку беспомощности.
Но спасала злость, ненависть к мучителям. Ему становилось жарко, сердце билось часто-часто, но упорно. Он ненавидел эти голоса, смех, какой-то выдавленный, больше похожий на звериный рык, чем на смех. Ненависть переполняла его, плескалась через край, захлёстывала всего и накрывала с головой. Он будто и сам становился каким-то чудищем, жаждущим только одного в эти минуты – мести. Он хотел бы впиться в глотку одному из них, перегрызть её, он понимал, что так можно сделать только быстро, чтобы не успели убить. Но зубов было всё меньше и сил тоже.
 С детства он был драчлив, разухабист и независим. Несмотря на худощавость, он был статным и мускулистым, и, чему сам всегда удивлялся, нравился девчонкам.
«Лексей…», -тихо позвал Лёньку Егорыч. «Живой?» Лёнька только поморгал глазами, и опять не смог даже прошептать что-либо в ответ.
Он закрыл глаза и, как всегда, чётко представил её…
С русыми распущенными косами, увидел почти наяву, как она бежит вдоль берега, кажется, он ощутил брызги воды…
 Он вспомнил её босые, очень красивые ступни, ровные пальцы и розоватые пятки, коленки её были такие ровненькие, ножки мелькали в воде, и юбка надувалась, словно парус…
И пришло облегчение, он задышал глубоко, он захотел жить.
…Она была очень красивой, хотя друзья возражали: «Обычная девчонка». Нет, она была для него самой красивой на свете. Он вспоминал, как целовал её щёки, солёные от слёз, она улыбалась и плакала, и всё повторяла: «Ты вернёшься, я знаю, я буду ждать". И всё повторяла заново. Он это знал, он был убеждён в её верности, и был оттого сильным, крепким.
 ...Их взяли троих, Егорыча с простреленными ногами, Саню и его, Лёньку. Саню ранило в плечо, его били, и он опять потерял сознание. Лёнька был контужен, когда он открыл глаза, стали избивать его.
…Её глаза были синими-синими. Реснички частые-частые…
Во рту перестало быть солёным, вдруг стало сладко, он вспомнил её губки, пухленькие, розовые, словно ранетка, её руки. Тёплые, мягкие.
Где-то так бабахнуло, что земля задрожала, потом ещё.
Саню всё не притаскивали. Лёнька ждал, надеялся хотя бы ещё раз увидеть его, но вошёл кто-то и вышел, и он отчётливо услышал: «Этих тоже добить». И это «тоже» дало понять- Сани больше нет.
Он хотел орать, грызть землю, он жаждал крови, этой вонючей, как почему-то он думал, чёрного цвета крови врага…  Ненависть придала сил, он даже стиснул челюсти и сжал кулаки. Ему казалось, что он сейчас, дай ему волю, смог бы собственноручно казнить этих мразей, за Саню, за Егорыча, за всех.
Егорыч плакал. Он тоже всё слышал.
 Их вытащили на свет, они не вышли бы сами. Он видел, как упал Егорыч.
«Беги, сука», -сказали ему. Он бежать, конечно, не мог.
Сделав несколько шагов, упал, споткнувшись, на живот.
И тут рвануло. Сзади заметались.
Лёнька пополз. Вокруг гремело, и было временами так светло,что он полз совершенно ослеплённый. Он слышал позади себя выстрелы,и специально приподнял голову, чтобы попали именно в голову, лишь бы опять не взяли в плен.
Но вдруг услышал: «Ты ранен, брат?» И крик: «Пацаны, тут свой!»
Уже получивший обезболивание и перевязанный, он открыл глаза и увидел свою любимую, она ласково гладила его руку и улыбалась. Он хотел дотронуться до неё, но она исчезла, и он услышал: «Браток, ты крут. Ты живой». Увидел мужскую крепкую фигуру, чёрные, как смоль глаза.
«На свадьбу позовёшь?» Ленька хотел улыбнуться, кивнуть, но провалился во тьму.
…В палатке было тихо и чисто, и так хорошо пахло лекарствами, он с наслаждением потянул одеяло- было свежо.
Он не хотел воспоминаний, они лезли в голову, атаковали его, но он был свободен и крут, и он не мог позволить этим воспоминаниям теперь, когда он остался жив, сломить его. И поэтому он вспоминал и вспоминал её…
Этот образ затмевал всё страшное, и он понял, что там, в плену ему помогла выжить ненависть.
А спасла любовь.