200 лет рода. 5 и 6главы. Рассказы Анны

               5.  Рассказы Анны. Детство

…Анна родилась в ноябре двенадцатого года, за два года до начала первой мировой войны, но первые впечатления Анны были, конечно, далеки от политики и международных отношений, и связаны, как и у всех детей с тем,  что открывалось вокруг. А в деревенской жизни вокруг открывалось так много и сразу, что не сравнимо с тем, что открывается детям городов, всегда ограниченным цивилизацией города.

Русская природа центра России, была для Анны естеством, которое она впитывала сразу. Изба, родители, дом, улица и свобода пространства сразу из дверей дома: чужие избы и другие люди сразу на улице, почти натуральное хозяйство, скотина, огород и поля за домом, где надо было узнать и понять, что и для чего растет, лучина и керосиновая лампа вечерами в доме и небо, усыпанное звездами над утонувшей в ночи деревенской улицей, такое необъятное, что задыхаешься от вечернего воздуха, и кажется, что тебя несет, как пылинку в пространстве к этим говорящим мерцающим светлячкам, и космос навсегда вплывают в твое сознание ощущением звезд.
А еще речка за деревней, куда бабы ходят полоскать белье, заливные луга по берегам, удивляющие своей сочной зеленью, и леса, поражающие воображение своим разнообразием и несхожестью. То - сосновые боры с сухой мшистой подстилкой, то - густые ельники в низинах, то дубовые рощи с желудями под ногами, то заросли орешника или малинники по берегам, - и все это - со своими открытиями и дарами, только трудись и поднимай… И контрасты климата от плюс тридцати и более в июле, когда нет спасения от зноя и слепней, до минус тридцати и ниже до Масленицы, когда слюна примерзает к варежкам, а варежки не оторвать от губ.
Чего только нет в природе центральной России?
И в этом естестве и богатстве труд людей был такой же естественной необходимостью, как хлеб, вода и воздух, потому что люди с детства понимали, что ни взять что-то у природы, ни создать новое без труда просто невозможно. И это сознание необходимости труда вошло в Анну с самого младенчества так же естественно, как и остальное.
Но между первыми «подай, помоги, забери, отнеси, помой, вытри…» и уже заботами о младшем брате Василии, были и праздники, и они запоминались новыми впечатлениями и открытиями.
На Троицу из Волыни и Крынок, куда вышла замуж сестра бабушки Саши красавица Евгения, приезжали с детьми и домочадцами все родственники и останавливались в Голосиловке, потому что рядом была большая церковь Александра Невского. Приезжали не на рабочих, а на «выездных лошадях», празднично украшенных цветами и лентами, с бубенцами и подарками. К их приезду прямо перед домом в Голосиловке ставили столы, накрытые холстами, куда выставляли еду, мед, винные настойки и даже покупали бутылочное вино, и после посещения церкви все, включая детей, садились за стол, соблюдая старые порядки старшинства, начиная от бабушки Феодосии по мужу Астаховой  и Сергея Гавриловича Яшина, двоюродного брата деда Михаила
Разумеется ели, пили, и по старинному обычаю поминали предков. Держались свободно, как родственники, но тон столу и общему веселью задавали братья и сестры Астаховы. А потом - пели. Но пели так, что поющая деревня Голосиловка и окружающие поля затихали и слушали. Так Анна получала первое музыкальное образование.
Как правило начинал один сыновей бабушки Феодосии, Николай или Кузьма, потом в тон ему подхватывал второй, потом третий. За ними вступали женщины, сестры и невестки, кто любил петь, и песня многоголосьем разливалась вокруг.
Пели «Из-за острова на стрежень…», «Ревела буря гром гремел…», «Во субботу день ненастный…», «По диким степям Забайкалья…». А когда под «вечерню» дядя Кузьма запевал «Вечерний звон…» и другие вторили ему, разбившись по голосам, вся деревня уже благоговейно слушала, и только колокол из церкви в Александровской отзывался хору. Видимо музыкальность была в крови рода.
Были и игры в середине застолья с шутками и прибаутками, и не очень умелые танцы, по-деревенски, где знакомили молодежь, чтобы не стеснялась людей, а пляски младшего дяди Евдокима, всего-то на пятнадцать лет старше самой Анны, поражали всех. Такие немыслимые колена выдумывал, и так подавал их со свистом и переплясами, что молодые девушки терялись от удивления и восторга, а мужики довольно крякали. А затанцевать Евдоким мог любого. (Говорят, когда ухаживал, за своей будущей женой Василисой - ВесЕлей, как называла ее родня, - заплясал одного парня до того, что тот упал и долго не мог двигаться. Но - откачали…
Осенью всей семьей  с детьми ездили в гости на Волынь и в Курганье к тете Евгении. На Волынь приезжали на два-три дня и  останавливались у бабушки Феодосии, жившей с семьей сына Николая в большом доме, построенном еще дедом Василием, или у заядлого охотника дяди Кузьмы, выстроившим целую усадьбу с псарней, амбарами и загоном для лошадей.
 Здесь были и охотничьи собаки, и волчьи шкуры, и ручные медведи, и танцы, и лесные разносолы.
С осени посреди хутора закапывали столб в землю с вращающимся наверху колесом и веревками вниз от него, зимой вокруг столба заливали ледяной каток и скользили вокруг столба, держась за веревки на ледянках по этой карусели с криками, хохотом и шутками, - «кто не удержался – мы не виноваты…». Так проводили время.
В Людиново были радости другого рода.
Бабушка Феодосия привозила ее к матери Полине и сестре, чтобы показать дом, в котором провела детство, а заодно - и любимую внучку родным. Небольшой, но построенный уже по городским меркам кирпичный дом в шесть окон на улицу и крыльцом под железной крышей сбоку, стоял почти в центре, недалеко от главной Казанской церкви и завода. Бабушка Полина, рассмотрев правнучку, рассказывала ей и дочерям о своем детстве, о Мальцевых, и как ее маленькой водили «на барщину» к хозяину всей многотысячной округи.
Владея многочисленными заводами и подсобными предприятиями генерал-шталмейстер двора его величества Сергей Мальцев, создал себе личное поместье между Людиновым и Сукремлью, а почти напротив дома бабушки Поли, на месте будущего городского парка и недалеко от церкви развел большой личный огород. И хотя происходящее было уже после отмены крепостного права, да и заводские крестьяне были по закону не крепостными, барские привычки Мальцевых оставались прежними и вполне по русским обычаям.
В престольные праздники и торжественные дни Мальцев требовал, чтобы заводской люд был одет аккуратно и чисто: мужчины в сапогах, а женщины в белых блузках и синих сарафанах; кто не выполнял этого, мог получить и плетью. Сам Мальцев после церковной службы в кафтане и на красивом коне, с плеткой в руке выезжал к толпе, собравшейся вокруг церкви. Ему кричали «ура», а он разбрасывал в толпу конфеты и мелкие деньги.
А «барщиной» в Людиново называли обязанность, введенную Мальцевым, чтобы каждая семья, работающая на заводе, во время сенокоса или большой прополки отрабатывала на этом огороде определенное время, и все относительно свободные работники день-два работали на огороде, отрываясь от основной работы и своих семейных огородов.
Посреди поля ставился большой чан, где варили бесплатный обед для работников. За сделанную работу платили деньгами или крупой, а засчитывалась работа по количеству людей, пришедших на поле, и людей считали не по головам, а по количеству грабель и тяпок, поднятых над толпой от каждой семьи. Детей тоже брали в расчет, и поэтому бабушку Полину тоже брали с собой в поле и даже сделали ей маленькие грабельки, которые она поднимала над головой вместе со всеми, хотя саму ее тоже брали на руки, чтобы была заметна


Начало первой мировой войны коснулась детства Анны и быта в Голосиловке и на Волыни, так же, как и во всей России, хотя была дальше и коснулась позже.  Отца в армию не призвали, как кормильца двух детей, и мать была беременна третьим, но призвали старшего дядю Сергея, работавшего в Одессе на судостроительном заводе и имевшего двух детей, а в  пятнадцатом году, когда у матери родился Василий, пришло известие из Одессы, что дядя Сергей погиб. В шестнадцатом забрали в армию и дядю Николая, несмотря на его троих малолетних детей, но не рядовым, а что-то вроде унтер-офицера, причем в  кавалерию, поскольку и конь был у него хорош (своего взял на войну), и знал он о лошадях столько, сколько порой и офицеры не знали.
Родившийся в пятнадцатом году у бабушки Саши Василий оказался очень похож на дядю Николая внешне и характером и в дальнейшем был похож на него, такой же спокойный и справный. А близнецы Петр и Павел, родившиеся уже в девятнадцатом, были похожи Петр на отца Михаила, в Яшиных, а Павел на мать, в Астаховых, но к этому моменту в Людиново и окрестностях уже были Советы и во всю шла гражданская война, проявившая себя, как и везде, разрухой, голодом и жестокостью.

6.   Провинциальное образование. 

…В раннем детстве Анна еще не знала жестокости. Дети, открывающие мир, воспринимают его как данность, независимо от времени в котором живут, и только взрослея, набираясь опыта и слыша рассуждения взрослых приходят к обобщающим понятиям. Так и Анна сначала знала простые и необходимые для жизни вещи: труд, радости, горе, но осознание жестокости жизни пришло уже позже.
После приезда отца с пустым мешком, они выжили благодаря корове, хотя котят пришлось утопить, борова зарезать, а одежду пару лет даже не перешивали, латали и переделывали, передовая от старшего к младшему, потому что ниток и иголок было не достать, мыло пропало, а вместо спичек постоянно поддерживали огонь в печи; потухнет – бежали за угольком к соседям. Волынцы, конечно, помогали продуктами; так и выжили эту зиму.
А к лету привезли на Волынь из Одессы детей погибшего дяди Сергея. Так те дети были истощены настолько, что не могли ходить, и их снимали с телеги на руках, когда вносили в дом, но все же выходили: коровы и овцы на Волыни еще оставались. А у строгой тети Груши, как слышала Анна, одного сына у забрала с собой семья французского офицера, уезжавшая из Одессы после интервенции. Долго уговаривала тетю Грушу: все равно не сможете вытянуть троих сыновей в голодной Одессе, все умрете, - а люди были добрые и младшего мальчика очень полюбили, - отдала, хотя и плакала потом очень. Что с ним стало – неизвестно, не писали.
Так приходило к Анне осознание жестокости и необходимости бороться за жизнь. А бороться за нее можно было только так, как учили родители: трудом и терпением. С этим она и пошла осенью в школу со старшей сестрой и группкой разновозрастных детей из деревни.

…Школа была рядом, -  каждый день по полчаса туда и обратно, - но Анна только радовалась этому; прогулки отвлекали от работ по хозяйству, а в школе и в общении со старшими ребятами, она узнавала так много интересного, что порой забывала о времени. А время не стояло на месте.
После декрета о земле и гражданской войны укрепившиеся Советы начали наконец выделять крестьянам землю, строго, как полагалось, на каждого человека, а их семье было семеро. Земли у них значительно прибавилось, но и работы стало больше.
К этому времени Мальцевские заводы по всей округе были уже национализированы, Людиновский железноделательный завод кроме бытовой продукции перешел на выпуск локомобилей, и отец сразу же пошел туда работать, потому что прожить семье на одной земле было невозможно. Теперь он приносил для Анны и Кили из народной библиотеки книги, а с завода - оставшиеся еще от Мальцевых рекламные буклеты и проспекты дореволюционной продукции. Напечатанные на плотной мелованной бумаге изображения котелков, мясорубок и швейных машинок среди разодетых дам и господ, невиданные унитазы, эмалированные ванны и раковины для мытья, литые решетки скверов, дачные скамейки и стальные пролеты Петербургских вокзалов въехали в жизнь семьи, сообщая о другом более высоком и развитом мире, чем их быт, - будоражили воображение, звали к нему, и Анна мечтала о нем, чувствуя, что приблизиться к нему можно только двигаясь вперед.
        Жизнь уже менялась на глазах: шел НЭП, развитие производств и артелей, и Анна, чувствуя это движение, стремилась охватить и применить для семьи происходящее. К концу начальной школы она уже вела подсчеты трат по домашнему хозяйству и писала прошения за отца, и с окончанием школы отец с облегчением и радостью сказал: «Ну, Нюра, выучилась тызнатно. Грамоту знаешь, арифметику знаешь, дай бог каждому. Считай пора кончать учиться, работы-то по дому – непочатый край», и тут Анна, испугавшись, взмолилась.
Она плакала, она говорила отцу, что будет работать по хозяйству, как прежде, что будет, если надо делать работу за мать и следить за детьми, и помогать отцу в поле с весны до осени. Она просила только об одном, не прерывать ее учебы. Не прерывать, но где?.. В Людиново?.. Но это шесть километров до станции, потом рабочая узкоколейка до завода… Каждый день туда и обратно?.. О том, чтобы снять жилье в Людинове даже мысли не возникало, денег на такое не было, только-только начали выбираться из бедности... И мать – снова на сносях, значит жди пополнения…
Но глядя на ее слезы, отец не выдержал, посоветовался с матерью и согласился: раз так рвется учиться, значит надо. Все в руках Божьих…
Так она поступила в школу второй ступени – бывшую Людиновскую гимназию, обучавшую с пятого (первого по школе) по десятый (шестой по школе) класс. Сшили форму, купили ботиночки, и с осени каждый рабочий день, накормив скотину и перекусив, она отправлялась вместе с отцом на станцию, садилась в поезд, собиравший рабочих из близлежащих деревень и ехала учиться. Прокуренный вагон, рабочие разговоры, самокрутки, тяжелые мужские шутки, мат порой, - а после занятий, дождавшись конца рабочей смены – обратно. Хорошо, что оставалось время до поезда, чтобы сделать часть уроков и иногда поспать немного уже в вагоне. Но эта школа и для нее и для всей семьи стала прорывом.
Жизнь меняла отношения и люди. После смерти Ленина массы рабочих стали вступать в профсоюзы; агитация за свободный труд, эмансипация женщин, атеизм и пропаганда знаний среди молодежи становились девизом времени на предприятиях и в школе.
На традиционной фотографии класса бывшей гимназии через два года после поступления Анны, в центре сидят четверо мужчин  и одна женщина – преподаватели школы, вокруг сидят и стоят ученицы класса в темной форме, сзади – мальчики. а перед учителями, прямо на полу, полулежа - Анна со своей подругой (лучшие ученицы класса) держат книгу, на которой, догадываясь, можно прочесть: «Мировая история». За спинами учеников на стене висит развернутый флаг, на котором тоже изображена раскрытая книга и нечетко читается надпись: «Октябрьская рево… открыла… знание… цели…», (далее неясно) и ниже, за головами мальчиков у самой стены, - «…трудящимся…».
Из двадцати четырех учеников – всего семь мальчиков, одетых в простые рубашки, у всех мальчиков и большинства девочек (в том числе и у Анны) – короткие стрижки, две девочки с бантами, три - в модных, явно не форменных блузах, - разночинная смесь пролетариата и провинциального мещанства. На обратной стороне рукою Анны написано: «1926 год. 2ой класс (шестой) обучения в Людиновской школе 11 ступени или средняя школа (бывшая гимназия)…».
Как вспоминала Анна, преподаватели заметно отличались от обычных людей знаниями и своим отношением к детям; в центре на фотографии сидит довольно молодой, но очень маленький мужчина с приятным лицом, горбун с детства, учитель географии, - но он так умел рассказывать обо всем, так увлекал своими знаниями и желанием передать их другим, что все девчонки в классе были в него влюблены.
В двадцать шестом году Анне исполнилось четырнадцать лет.
В шестнадцать лет, перед окончанием школы, она вступает в комсомол, и ее вместе с другими грамотными комсомольцами направляют в Орловскую губернию на ликвидацию безграмотности среди населения. В это же время правительство принимает решение о всеобщей коллективизации сельского хозяйств по всей стране.

Разумеется Анна не знала экономики и не разбиралась в ценовой политике государства, стремящегося с одной стороны поднять производство продовольственных товаров путем НЭПа, а с другой – вводя твердые цены и карточки, на основные производственные товары. Но при своей жизни, она неплохо изучила поведение людей, когда им приходилось делать выбор между собой и другими, между «мне» и «всем остальным», и чаще всего, в постоянной буре кризисов и противоречий эпохи выбирающих «себе».      
Зажиточные села, большие хозяйства, трехметровые заборы вокруг усадеб и наглухо закрытые ставни по ночам, - крепости гражданской войны и НЭПа, разжившиеся на поставках продовольствия в голодающие города, и невысокая девушка с короткой стрижкой, приехавшая агитировать за всеобщее образование, новую жизнь без угнетателей, Советскую власть, и грядущий коммунизм на всей земле.
Ее слушали, как новую сказочницу с другой планеты. Сначала в избу правления набивались дети бедноты и молодежь, на следующий день подтягивались любопытные женщины, но уже задавали вопросы о боге, о домострое, о подневольной женской доле и о том, как же теперь воспитывать детей: по богу или по Советской власти? Только позже пришли мужики: крепкие, бородатые в тяжелых армяках и с посохами в руках. Эти пришли, чтобы посмотреть на новое явление – «учительку-комсомолку» от Советской власти, - послушать и понять, куда «таперича» дует ветер перемен, и как сохранить то, что уже нажито, чтобы не пропало, и не отняли бы, как в продразверстку.
Слушали молча, глядя из заросших бородами и бровями лиц на эту девчонку, рассуждающую о будущей жизни, словно она ее уже прожила. И не верили… они знали жизнь в труде и обмане, в подавлении слабого сильным, в угнетении – если не ты, так тебя, - в разграблении дворянских усадеб, в кубышках, припрятанных на черный день и зерне, зарытом в землю. Так было испокон веков, и поверить в другую жизнь они не могли. И баре обманывали, и царь обманывал, и священники, и министры, и Советы тоже обманут. Слушали молча и молча ушли, задымив избу крепким самосадом. Хорошо, что не побили: молода уж очень, и видно сама в эти сказки верит. Поживет, выйдет замуж, нарожает детей и поймет.
Инстинкт самосохранения для них был выше любых высоких идей. Так, обучая одних грамоте, Анна училась жизни сама.

После школы, Анна поступила на курсы бухгалтеров при заводе. Там тоже многое менялось. Завод расширялся, восстанавливалось старое и появлялось новое оборудование, на базе бывшего технического училища завода создали ФЗУ – готовить молодую смену; модернизация требовала более высокой грамотности и квалификации рабочих. Даже устоявшееся за многие годы литейное производство переходило с дорогостоящего древесного угля на кокс; на Волыне в связи с этим производство угля и рабочие места сокращались, и люди все больше тянулись в Людиново и в рабочие поселки к заводам и железнодорожным станциям, дававшим работу и возможность жить.
В Голосиловке тоже задумались о переезде. Сельское хозяйство отходило в сторону, Василий уже работал на заводе вместе с отцом, Петр и Павел кончили начальную школу и тянулись учиться дальше. В их семье было уже восемь детей: кроме Кили и троих братьев в двадцать пятом родилась кругленькая веселая Клавдия, в двадцать шестом - серьезный, похожий на отца Михаил, а в двадцать восьмом – тоненькая и умная Валентина.
За время учебы Анны, благодаря работе отца на заводе и общей работе на земле, семья встала на ноги: оделись, обулись, даже купили давнюю женскую мечту – ножную зингеровскую швейную машинку, признак достатка малоимущих.  (Правда не совсем зингеровскую – завод давно принадлежал государству, - но того же бывшего зингеровского завода, так же покрытую черным лаком с орнаментом из золотых роза, но с новым гербом и золотой надписью на корпусе «Госшвеймашина СССР».)
Анна уже стала вполне городской девушкой и понимала, что на нее, впервые укрепившуюся в городе, в семье смотрят теперь и с гордостью, и с ожиданием… Быстрая, невысокая с темными вьющимися волосами и большими голубыми глазами, легко научившаяся играть на гитаре – в провинции не было других инструментов кроме гармошки, - она привлекала внимание, и за ней ухаживали. Но она еще не думала о замужестве. Молодежные вечеринки, танцы под граммофон или духовой оркестр в парке, пластинки с записями модных певцов, кинематограф, новые песни, - она успевала вбирать в себя все интересное с той искренностью и  душевным темпераментом, который подарила ей природа, но о замужестве она не думала. Однако время и среда, в первую очередь – подруги и семья делали свое дело.
- Что же ты, так до двадцати лет и будешь в девках сидеть? – спросила как-то мать. – А когда же своих детей заведешь?.. Есть же вроде хороший работящий парень…».
А парень действительно был, - вроде хороший и работящий...