Карлейль

АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
http://proza.ru/2023/03/27/322

Лучше уж не смотреть на своих кумиров изблизи. Провинциальный Карлейль был буквально заочно влюблен в Кэмпбелла, его "Гогенлинденом" он не просто восхищался, а был пронзен каждой строчкой, как стрелой. И сколько было там строчек, столько стрел торчало в его сердце. Однако при первом же личном контакте воспитанному в деревенской строгости Карлейлю не понравилась щегольская внешность поэта: "голубые сюртук и брюки, монокль, парик, даже его манера кланяться -- во всем виден литературный денди". И он резюмировал: "Стоит ли добиваться славы, чтобы быть таким?"

Английский философ Карлейль прожил долгую и плодотворную жизнь. И под старость уже впал в совершеннейшую недееспособность. Писать, чем он занимался всю жизнь, он уже не мог: "Слов уходит вдвое больше, а смысл наполовину не становится яснее". Одному из друзей на день рождения он сказал: "Желаю вам всяческого благоденствия, и чтобы вы не дожили до 82 лет". В другой раз ему сказали, что принц Уэльский, наследник престола, хочет видеть его и говорить с ним. "Надеюсь, я заслужил после смерти быть похороненным в Вестминстерском аббатстве?", как бы невпопад спросил Карлейль. "Думаю, да". -- "Пусть принц приходит туда после моей смерти. О чем говорить со мной? Я слишком стар. Думаю, труп мой будет выглядеть все же более прилично, а мои книги заменят беседу".

В первой половине XIX века прагматики (их называли утилитаристами) на посиделках интеллектуалов яростно спорили с романтиками, которые подобно И. Карамазову декларировали: "Я мира божьего не принимаю!" -- не больше и не меньше. Однажды Карлейль, английский философ того времени, который как раз стоял на противоположной стороне, беседовал с одной такой взъерошенной -- ни в одежде, а в мыслях -- дамочкой, американкой М. Фуллер. После трех часов горячих убеждений, когда Карлейль говорил, а Фуллер слушала, та наконец горячо воскликнула:
-- Теперь я принимаю Вселенную.
-- Разумно. Тем более это в ваших прямых интересах.
Что делать? приходиться мириться с таким миром, каков он есть.

Джейн Уэлш -- одна из первых подруг Карлейля обладала независимым и пылким характером. В школе она однажды так ударила мальчика по носу, что у того пошла кровь. Другой раз, когда дома ей сказали, что девочке, которая уже читает Вергилия, не к лицу играть в куклы, она устроила погребальный костер и торжественно сожгла свою куклу 

Как нужно судить о человеке? По его высказываниям или по его личности? Ибо для писателя, скажем, его высказывания -- это часто и есть его дела. Однажды Карлейль, английский философ XIX века, заспорил с анлийским же и того же XIX века, но уже поэтом Теннисоном о Вильгельме Завоевателе, покорившем Англию аж в 1066 году. Вильгельм при этом затопил Англию кровью. Теннисон яростно утверждал, что век гуманизма, просвещения и демократии никак не может принять такую хулиганскую личность. Карлейль же, поклонник более суровых времен, напротив настаивал, что это замечательный герой. "Если Вильгельм совершал жестокости, то он имел на это право," -- и мечтательно добавал: "Ах если бы он пришел в современную Англию, хотя бы на день!" -- "Я бы подкараулил его возле дверей, ведущих в провал времени, и всадил бы ему нож между ребер". Карлейль посмотрел задумчиво на приятеля и сказал на полном серьезе: "Да, Альфред, ты бы это сделал, ведь ты у нас бешеный, а я никогда бы не решился ударить живого человека".

Карлейль поражал современников неординарностью и противоречивостью своих суждений и поступков (часто только кажущуюся, ибо суждения основывались на непонимании этого философа). "Слишком много рубашек? -- обрушивался он на всеобщий вопль о кризисе перепроизводства, -- вот так новость для нашей земли, где 900 миллионов ходят раздетыми..." И он же проводил время в аристократических салонах, утвреждая, что именно в аристократии может быть спасение человечества от волны коммерционализации и прагматизма (или, как тогда говорили, "утилитаризма"). Он уговаривал одну из своих приятельниц леди Гарриет, очередную "незаконную комету в ряду расчисленных светил" бросить праздную жизнь, посвятить жизнь более возвышенным целям. Выслушав его очередной монолог за ланчем, она невозмутимо заметила:
-- Дорогой, твой чай совсем остыл -- это удел всех пророров.
А потом писала в письме к подруге: "Представляешь, вчера мистер Карлейль, когда мы с ним только вдвоем, неожиданно встал во весь рост и торжественно обратился к народу Англии".

Карлейль, хотя и сам был болтуном, яростно проповедовал молчание. На одном из приемов некто в присутствии имел неосторожность сказать: "В конце концов, главная задача не молчать, добиваясь счастья для народа", за что на него обрушился сокрушительный удар Карлейлева красноречия. Молнии сыпались вокруг незадачливого болтуна. В конце концов, "скорее мертвый, чем живой", он милосердно был выпущен хозяйкой. Однако разбушевавшегося Карлейля было не так-то легко остановить: Карлейль принялся за Маццини, другого своего гостя, великого итальянского революционера. "Труд и молчание -- вот лучшие достоинства человека. Молчание, молчание!" Маццини в ответ улыбнулся и заметил, что Карлейль сам "любит молчание как-то уж слишком платонически"

Сомнения в боге у многих рождается в раннем возрасте. Карлейлю едва минуло десять, когда он начал сомневаться в буквальной истинности многих вещей, записанных в Библии. Так однажды он спросил мать с иронией: "Чтобы сделать тачку, Всемогущий Господь спустился с небес и пошел в столярку?" Бесхитростно набожная Маргарет Карлейль была потрясена: с тех пор он всегда был для нее заблудшей овцой, которую можно было вернуть в стадо только постоянными увещеваниями (неизменно повторяемыми в каждом ее письме) ежедневно прочитывать главу из Библии 

Теперь поклоняются поп-звездам, раньше в кумирах ходили поэты и писатели. Когда Карлейль получил известие о смерти Байрона, он почувствовал, что как бы "потерял Брата", а его первой мыслью было: "Боже! Столько рожденных из праха и глины длят свое низменное существование до крайнего предела, а он, этот высочайший дух Европы, должен исчезнуть, не пройдя пути до половины". И Джейн Уэлш отвечала ему: "Когда мне неожиданно сказали об этом, я была в комнате, полной народу. Боже мой, если бы мне сказали, что солнце или луна исчезли с небес, это не произвело бы на меня такого впечатления ужасной и горькой потери для мироздания, как слова "Байрон умер!".

У каждого человека бывают удивительные моменты: скачки, после которых разом совершается духовный переворот. Причем часто они происходят незаметно для внешнего наблюдателя, да и для самого пациента. в один из периодов бессонницы, с Карлейлем случилось именно нечто подобное. Сам он это назвал потом как переход от "Нескончаемых Нет", через "Точку Безразличия" к "Нескончаемому Да". Идя однажды к морю, он вдруг спросил себя: в чем причины смутного и малодушного страха, который он постоянно испытывал? Чего, собственно, он боялся? Что могло с ним случиться в самом худшем случае? Он мог умереть. Значит, нужно признать смерть и идею ада и бросить им вызов. "И как только я подумал это, как бы огненный ток прошел по моей душе, и я навсегда отринул от себя низменный Страх"