К. П. Победоносцев и Лиза Пиленко

                "Любовь к дальнему - не любовь..."
                К.П. Победоносцев

В середине 2000-х в одном из петербургских журналов была опубликована моя статья о Константине Петровиче Победоносцеве, личность которого по сей день вызывает крайне противоречивые суждения. Пожалуй, никого из заметных деятелей русской истории конца XIX – начала XX вв. не сопровождает такой длинный шлейф отрицательных ассоциаций. Победоносцев был едва ли не самой одиозной личностью в восприятии своих современников, и даже в наше время, когда не закрыты возможности для пересмотра любых устоявшихся репутаций, мнение о нем не меняется к лучшему.
 
В отличие от своего не менее известного современника С.Ю. Витте, чье имя представляло персонификацию либеральных реформ, К.П. Победоносцев еще при жизни стал для многих одним из самых мрачных символов своей эпохи. В революционных газетах начала века на Победоносцева печатались карикатуры, где он изображался в виде нетопыря с зелеными ушами, Александр Блок писал о его «совиных крылах», простертых над Россией. Многие считали, что именно Победоносцев стал прообразом Алексея Каренина, мужа главной героини в знаменитом романе Л.Н. Толстого.

Победоносцеву ставили и до сих пор ставят в вину притеснение старообрядцев и сектантов, но более всего – его настойчивые требования смертной казни «первомартовцев», убийц Александра II. В первые часы после роковых взрывов на Екатерининском канале Победоносцев обращается к своему бывшему воспитаннику цесаревичу Александру Александровичу, а теперь уже Императору Всероссийскому с настоятельным советом, фактически требованием «заявить свою решительную волю». После оглашения смертного приговора Победоносцев, отметая саму мысль о возможности помилования «первомартовцев», будет буквально заклинать своего воспитанника: «Нет, нет, и тысячу раз нет – этого быть не может, чтобы Вы, перед лицом народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего…»

Но общественные настроения в эти дни во многом определялись обращениями к царю кумиров своей эпохи – Владимира Соловьева и Льва Толстого, в которых они призывали проявить милосердие по отношению к цареубийцам. «…Одумайтесь, обратитесь к себе и помыслите об ответе перед Богом. Еще не поздно, еще Вы сможете перемениться для блага России и для собственной славы. Еще от Вас самих зависит то имя, которое Вы оставите в нашей истории», – писал в 1892 г. Владимир Соловьев К. П. Победоносцеву. Разумеется, что требования обер-прокурора на этом фоне звучали для большей части русского общества кощунственно.

В отличие от многих государственных деятелей, Победоносцев до конца своих дней оставался убежденным сторонником традиционных форм русской государственности и, памятуя о печальной судьбе царя-реформатора Александра II, считал своим долгом пресекать любую попытку посягательств на государственные устои. Поэтому в отношении «первомартовцев» Победоносцев принимает меры, которые, согласно его твердому убеждению, были вполне адекватны тем угрозам, с которыми столкнулось государство. Убит был не просто человек, государственный деятель, убит был царь – фигура в православном представлении сакральная. Поэтому посягнувший на жизнь царя  для него – святотатец, совершивший преступление  и против государства, и против веры.

Победоносцева не устраивали изменения политического строя России на европейский манер: в европейском парламентаризме он усматривал «великую ложь нашего времени», считал недопустимым  строить жизнь по западным образцам, безрассудно заимствуя чужие формы, не свойственные России, и приспосабливать их к  общественно-политическим и культурным структурам, выдавая инородное за прогрессивное. Но самое главное – Победоносцев не сомневался, что любые попытки изменить политический строй государства по образу просвещенной Европы неизбежно обернутся кровавыми социальными катаклизмами и разрушением исторической России. И чем отчаяннее сопротивлялся Победоносцев «новейшему прогрессу», тем очевиднее были наступление и победная поступь последнего. Таким остался в памяти современников Победоносцев-политик.

 Теперь же, возвращаясь к своей давней статье, я задаюсь вопросом: а что же подвигло меня написать об этом человеке, оставившим после себя далеко не лестную репутацию? Прежде всего – это воспоминания о К.П. Победоносцева тех людей, которые очень хорошо его знали – и не только как государственного деятеля. Приведенные ниже факты говорят об очевидном противоречии между репутацией Победоносцева-политика и Победоносцева-человека.

С.Ю. Витте, не щадивший ничьих репутаций и далеко не всегда остававшийся объективным в своих оценках, вынужден был признать исключи-тельную человеческую порядочность своего политического оппонента. Он не только хорошо знал обер-прокурора Синода, но и сотрудничал с ним в самые напряженные для России исторические моменты. Будучи политическим противником Победоносцева и его нещадным критиком, Витте не мог не признать несомненных его достоинств: «…Я должен сказать, что из всех государственных деятелей России, с которыми мне пришлось иметь дело <…>, Константин Петрович Победоносцев был человек, наиболее выдающийся по своему таланту или, вернее, не столько по таланту, как по своему уму и образованию; мне было приятнее всего беседовать с Победоносцевым, гораздо приятнее, нежели со всеми остальными моими коллегами и другими государственными деятелями, с которыми мне приходилось встречаться». И если Победоносцев «готов был на всякие стеснительные меры», то делал это, не в пример другим, только «по убеждению», подчеркивает Витте. Исключительно скупой на комплименты в оценке деятельности своих современников, Витте после кончины своего политического антагониста, отозвался о нем следующим образом: «К. П. Победоносцев был редкий государственный человек по своему уму, по своей культуре и по своей личной незаинтересованности в благах мира сего».

Ф.М. Достоевского связывала с Константином Петровичем глубокая и трогательная дружба. По собственным словам писателя, он приезжал к нему «дух лечить», зная, что всегда услышит от Победоносцева «живое и подкрепляющее слово». Двух выдающихся людей эпохи связывали не только схожесть взглядов на политическое устройство России, но и общее чувство ответственности за судьбу страны. Достоевский дорожил мнением своего друга, ценил в нем не только глубочайший ум, но и редкие человеческие качества. Подтверждение всему сказанному находим в его письмах: «…добрейший и искренно уважаемый Константин Петрович, дай Вам Бог много лет здравствовать – лучшего пожелания в наше время и не надо, потому что такие люди, как Вы, должны жить».

При желании Достоевского можно заподозрить в неискренности – хотя бы потому, что он обращался к человеку чиновному и влиятельному. Заподозрить в том же самом Лизу Пиленко (Е. Ю. Кузьмину-Караваеву) просто невозможно. Именно воспоминания Е. Ю. Кузьминой-Караваевой «Друг моего детства», посвященные Победоносцеву, заставили меня по-иному взглянуть на его личность.

 Еще ребенком познакомилась Лиза Пиленко с «грозным» обер-прокурором и  на протяжении почти восьми лет (с 5 до 13) считала его своим «самым настоящим  другом». Для Кузьминой-Караваевой, так же как и для Достоевского, Победоносцев был тем человеком, у которого можно было найти понимание, духовную поддержку, мудрый совет. Письма к нему писались «в минуты всяческих детских неприятностей и огорчений».

Воскрешая свои впечатления от бурных предреволюционных лет, Кузьмина-Караваева выделяет прежде всего ощущение раздвоенности, дискомфорта в своей душе, недопонятости чего-то. В моменты душевной смуты она смотрела на портрет Победоносцева, «чтобы не ослабеть, не сдаться, не пожалеть, чтобы остаться верной» своему другу.

Революционный дух времени, захвативший Лизу подобно многим ее ровесникам, уводил от обыденной жизни, открывал перспективу подвига, будоражил сознание при мысли стать спасителем всего человечества. Но «на пути всему этому стояло только одно, но огромное препятствие – Константин Петрович». Революция воспринималась как нечто направленное против Победоносцева. А сама революционная увлеченность казалась ей «каким-то личным предательством» по отношению к «другу», что лишало ее внутреннего спокойствия, уверенности в правильности выбора. «И казалось невероятным, что, зная его столько лет, будучи с ним в самой настоящей дружбе, проглядела, не заметила того, что известно всему русскому народу, – впоследствии вспоминала Е.Ю. Кузьмина Караваева. – За то, что русский народ ошибался и я была права, говорила мне дружба с Константином Петровичем, возможность наблюдать его непосредственно. А против этого было то, что не может же весь русский народ ошибаться, а я одна только и знаю правду, и это сомнение было неразрешимо теоретически».

В поисках истины, за разрешением этого «неразрешимого теоретически» вопроса Лиза отправилась к самому Константину Петровичу, который, по ее твердому убеждению, только один мог бы ей помочь. Ответ Победоносцева оказался для нее неожиданным: «Милый мой друг Лизанька! Истина в любви, конечно. Но многие думают, что истина в любви к дальнему. Любовь к дальнему – не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, настоящего ближнего, находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела – не дела вовсе. И настоящие дела – ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, а в самопожертвовании, в скромности…»

Тогда Елизавета Юрьевна не поняла Победоносцева, посчитав, что «экзамена он не выдержал». Да и само время, казалось бы, подсказывало ответ совершенно противоположного свойства. Эта встреча, фактически разъединившая их духовно, была последней. Кузьмина-Караваева признается, что ко времени кончины Победоносцева она находилась в Петербурге, но на похороны не пошла.

Судьба приготовила Лизе множество тяжких испытаний. Вопреки предостережениям своего «друга», она со всей страстью бросится в революционный омут, будет  избрана городским головой Анапы, а затем назначена комиссаром по делам культуры и здравоохранения. Она будет приговорена к смертной казни белогвардейцами и чудом избежит расстрела. Затем эмиграция, возвращение в православие, монашеский постриг с именем Мария (во имя Марии Египетской). И забота о «настоящем ближнем» в приютах, больницах, богадельнях, спасение советских военнопленных, помощь участникам французского Сопротивления. Все это уместилось в несколько последних лет ее жизни (1932 год – постриг, 1943 – кончина), свидетельствующих о том, что она окончательно определилась с ответом на вопрос «что есть истина».

О том же свидетельствует и ее мученическая смерть в концлагере Равенсбрюк: согласно преданию, мать Мария пошла в газовую камеру вместо приговоренной к сожжению женщины-еврейки. Это буквальное  следование заветам того человека, который еще в юности открыл ей истину, состоящую в любви к «настоящему ближнему». Но тогда слова «грозного» и всеми нелюбимого обер-прокурора остались для Лизы всего лишь словами, не имеющими никакого отношения к реальной жизни с ее насущными проблемами. Наставляя свою юную слушательницу, Константин Петрович Победоносцев не мог догадываться, перед каким выбором поставит ее жизнь через три десятка лет: «…Настоящие дела – ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, а в самопожертвовании…» Выбирая газовую камеру, монахиня Мария не могла рассчитывать на то, что ее поступок получит должную оценку в глазах современников или потомков, и вряд ли вспоминала заветы «друга своего детства».

Так слово, сказанное когда-то, неожиданно воплотилось в деле, в поступке, которому суждено было войти в русскую историю, русскую литературу…

Быть может, самое трудное для всякого человека оставаться самим собой – в любых ситуациях, экстремальных и обыденных. Для человека известного, находящегося на виду у всех, – политика, общественного деятеля, писателя – это во сто крат труднее. Тех, кому это удавалось, во все времена было очень немного. На рубеже XIX-XX веков едва ли не труднее всех пришлось К.П. Победоносцеву, который не дрогнул под натиском всеобщей ненависти, оскорблений, проклятий, угроз, не искусился на уговоры задуматься о своей посмертной репутации – ему удалось остаться самим собою.

Но для подавляющего большинства своих потомков Победоносцев так и остался «злым гением своей эпохи», «кошмаром русской жизни». Возможно, когда-нибудь время расставит все точки над i – в наше время открыты широкие возможности для осмысления и постижения феноменов прошлого. Хотя именно судьба К.П. Победоносцева свидетельствует, что далеко не всегда это случается.

Общаясь в юности со своим наставником Константином Петровичем,  Лиза Пиленко впоследствии достигла удивительных духовных высот. Как личность она не менее масштабна, чем сам Победоносцев. Они оба вошли в историю – он как выдающийся государственный деятель, она как русская поэтесса Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева и как легендарная мать Мария, причисленная в 2004 году к лику святых. Лиза усвоила все уроки своего «друга», человека, который был кумиром ее детства. Константин Петрович мог бы гордиться своей ученицей. В переплетении их судеб видится определенная закономерность времени и в то же время некая загадка. Возможно, поэтому история взаимоотношений этих людей и сами их личности вызывают неослабевающий интерес вот уже второе столетие…