Слоники

Июльская беспощадная жара. Спасения нет нигде  - ни в казарме, ни на свежем воздухе.  Два  зеленых газончика кажутся  невероятными  исключениями  в   коробке  воинской части. А тут еще контрольная проверка. Комиссия  тупо и бесконечно  копается в  каждой мелочи повседневного бытия  первой  роты    и не дает никому расслабиться.

К полудню текущего дня становится известно, что общие мучители сегодня завершат работу и к вечеру отправятся восвояси.  И затем  солдатский телеграф приносит  еще одну новость: командир роты сияет, и теперь уже ничто не помешает  скорому назначению старшего лейтенанта на должность начальника штаба батальона с  капитанскими погонами в придачу.

Вечером на плацу перед поверкой царит умиротворение. Завтрашний день без «ока государева» сулит потаенные свободы, от того радостно. И тут появляются  офицеры роты   и  с ними один офицер из комиссии.  Солдаты начинают исподтишка посмеиваться. Вот, дескать, службист нашелся, никак не успокоится, сердешный.

Однако легкий сарказм вскоре сменяется крайне неприятным моментом. Во время переклички выясняется, что, не дождавшись вечерней поверки, именинник  Виктор  Посыпкин   рванул в  самоход. Жесточайшее нарушение прилетело в последний момент  с той стороны, откуда  никто не ожидал.

Перед отбоем, вернувшись в расположение, рота гудит как разворошенный улей. Возмущениям нет предела.  И никто не хочет слушать, что с утра на контрольно-пропускном пункте Виктора  ждала девушка. Именинник пытался отпроситься хотя бы минут на двадцать, но командиры     не   отпустили -  перестраховались.

На рассвете роту подняли по тревоге и по полной выкладке в шинелях  начали  выводить на плац. Пока поднимали, солдатский телеграф разнес свежую новость: несколько минут назад  Посыпкина «взяли в плен» у окна в спортивном зале.

С чувством беды, на ходу поправляя снаряжение, три взвода  высыпали на плац, и сразу же прозвучала  команда на построение. Командир роты  встал  перед строем и застыл на месте. Посыпкин  стоял чуть поодаль. А затем, после короткой паузы,  одна за другой, прозвучали три громкие  команды:  «Га-зы-ыы!... Напра-во!..  Бе-гом-мм  мм-арш-шш!..»

Воздух  ничуть не остыл за ночные часы и висел,  не двигаясь. А рота пошла «в бой»  и стала нарезать круг за кругом по полному периметру коробки.

Сколько получилось кругов, никто не понял. Не до того было. Грех рассказывать, что творилось под шинелью у каждого. Противогазы ерзали по  потным головам  как хотели. Глаза сквозь запотевшие очки  с трудом схватывали направление движения.  И в тот момент, когда  сил почти  не было, вдруг прозвучали спасительные команды: «Шагом-м  марш!.. Стой!.. Отбой…  газовой атаки!..»

… Сорвав с себя противогазы, и рывками распахнув вороты шинелей, слоники стали глотать воздух открытыми ртами. Наверное, смотреть на это зрелище  было страшно. А Посыпкин, нетронутый марш-броском, стоял и  нагловато улыбался, но когда наши взгляды постепенно  сфокусировались на его персоне,  он  помрачнел и   стал  пепельно-серым.

Дав  отдышаться, командир  отправил истерзанную роту в казарму. Мы базировались на втором этаже  и каждый раз, чтобы попасть в  расположение, преодолевали два длиннющих пролета старинной металлической лестницы.

… Подкованные сапоги тяжело зацокали  по ступеням, и, вместе с тем, посыпались угрожающие возгласы (борзый  самоходчик  шел  вместе с нами).
«Его сейчас или убьют, или сделают инвалидом» - мелькнула мысль.
И я, ни капли не сомневаясь,   метнул утопающему спасательный круг: «Посыпа?!.. Девчонку любишь или за нос водишь?!»

Виктор  отозвался мгновенно: «Люблю, ребята! Люблю!» И было в этом  крике столько заячьего испуга, что рота отозвалась оглушительным прощающим хохотом, который стих только после подъема в расположение.