Шумел сурово Брянский лес

К тридцатилетнему юбилею победы над фашистской Германией в школе было решено устроить грандиозный концерт из двух отделений. В первом должны были прозвучать песни советских композиторов в исполнении учеников и учителей, венчало действо выступление большого сводного хора, исполнявшего песню о Родине. Солировал ученик седьмого класса Олег Стальманский, а за организацию отвечал учитель музыки Юрий Николаевич.
Высокий, стройный, с гривой седых волос, зачёсанных назад, он походил на композитора Дмитрия Кабалевского, портрет которого висел в кабинете музыки – и немного подражал ему. Дело своё Юрий Николаевич любил до безумия: в бытность его учителем музыки пела вся школа. В каждом классе был ансамбль и два-три солиста. Пели учителя – сольно, дуэтом и хором. Был хор мальчиков и хор девочек, и в особо торжественные праздники всё это певческое разнообразие сводилось в одну команду, которая с трудом помещалась на школьной сцене. Конечно, грядущий праздник требовал мощного финала.
Во втором отделении силами пятиклассников было решено исполнить сценки из жизни партизан. Режиссёром постановки назначили учителя литературы и по совместительству руководителя школьного драмкружка Валентину Ильиничну. Общее руководство взяла на себя директор школы.
Я, тогда юный пятиклассник, очень хотел принять участие в концерте – как сейчас сказали бы: «Хоть тушкой, хоть чучелком». Однако был напрочь лишён слуха и голоса, поэтому в первую часть концерта не попал. Зато во второй меня ждал грандиозный успех – только я об этом ещё не догадывался. Валентина Ильинична собрала всех непоющих и устроила нам, выражаясь современным языком, кастинг. Отобрала человек тридцать самых талантливых (среди которых затесался и ваш покорный слуга), и прочитала нам пьесу под называнием «Партизанская рапсодия».
Откуда она её взяла? Из библиотечки «В помощь художественной самодеятельности» (была такая серия книжек) или сама сочинила? Короче, сюжет такой: партизаны на привале варят кашу на костре и поют фронтовые песни. В нашем случае это была песня «Шумел сурово Брянский лес». Потом один партизан зачем-то решает выдать своих фашистам и втихую сваливает в немецкий штаб. Там за грязные дойчмарки указывает расположение отряда. Фашисты, ведомые предателем, нападают на партизан. Происходит скоротечная схватка, в которой немцев разбивают наголову, а предатель попадает в плен и начинается самое интересное: суд, а потом расстрел. В самый ответственный момент, когда взведены затворы винтовок и вот-вот прогремит залп, к партизанам приезжает комиссар из главного штаба. Он объявляет, что предатель этот – вовсе не предатель, а честный разведчик, засланный в тыл к врагу, чтобы выманить его из убежища и уничтожить. Там-тара-рам, пам-пам, фанфары, занавес, аплодисменты!   
Ну вот, с пьесой мы ознакомились, теперь самое важное – распределение ролей. Здесь всё было просто: отличников и хорошистов записали в партизаны, двоечников и хулиганов – в фашисты. Партизанский отряд возглавил мой одноклассник Серёга Иваненко – круглый отличник, председатель совета отряда, первый, кого приняли в пионеры, член совета пионерской дружины школы, пионер-знаменосец, член городского совета пионерских дружин! В общем, достойный сын своей Родины, пик карьеры которого пришёлся на пятый класс. Думаю, он бы смог командовать настоящим партизанским отрядом.
Главным немецким начальником назначили восьмиклассника Лёху Пантелеймонова по кличке «Балбес». А чего вы хотели – так и надо этим гадам-фашистам! Лёха был заядлый прогульщик и двоечник, учителя за уши тянули его к выпускным, надеясь, что после восьмого класса он уйдёт из школы.
Я учился на тройки, поэтому мне досталась роль предателя. Или разведчика – это как посмотреть. На роль комиссара из партизанского штаба назначили третьеклассника Сёму Цацкиса, отец которого был главным стоматологом города. Считаю, что это назначение было небескорыстным –  Валентина Ильинична преследовала какие-то свои, только ей известные цели. Сёму пацаны презирали: не за то, что еврей, а за его страсть к наушничеству. Любил Сёма постучать: и учителям, и самому директору, за что и бывал неоднократно бит. Узнав об этом назначении, я пришёл к Валентине Ильиничне и на полном серьёзе предложил поменяться ролями с Сёмой, мотивируя этот обмен тем, что предателя он сыграет лучше – опыт у него есть. Валентина Ильинична заявила, что ничего менять не будет, а мне посоветовала идти вживаться в образ. А как это делается, я не знал.
На всё про всё было отпущено недели три, а хлопот было много: изготовить декорации, придумать костюмы, подобрать музыку и выучить текст. Все включились в подготовку спектакля. Трудовик с командой самых рукастых пацанов после уроков строгали автоматы и винтовки и красили в чёрный цвет – получалось красиво. Девочки на уроках домоводства плели из бельевого шнура аксельбанты для фашистов. Валентина Ильинична так решила, что немцы носили аксельбанты. Видимо, перепутала с белогвардейскими офицерами из фильма «Чапаев». Юрий Николаевич разучил с партизанами пару военных песен, а появление на сцене немцев сопровождал отрывками из седьмой симфонии Шостаковича, исполнявшимися на аккордеоне.
Форму для фашистов решили сделать из школьных пиджаков, привесив на них аксельбанты, а рукава украсить чёрными повязками со свастикой, нарисованной белой краской. Двадцать повязок изготовили девочки на тех же уроках труда (по нынешним временам присела бы наша учительница за пропаганду нацизма, как пить дать). Партизанам предложили самостоятельно подобрать себе костюмы из имевшейся дома одежды.
Три дня я рылся во всех чемоданах и шкафах, выворачивал на свет божий свитера, кофты, штаны, старое зимнее пальто, мерил всё это и часами крутился перед зеркалом. Как должен выглядеть настоящий партизан? Кто его знает... Подумав, я остановил свой выбор на старых синих штанах от лыжного костюма и вязаном свитере с оленями на груди. Чтобы выглядеть более сурово, свитер вывернул наизнанку. На голову надел кроличий треух, к нему прицепил красную ленточку, сделанную из пионерского галстука, на ноги – чёрные резиновые сапоги (кирзовых не было). Всё это великолепие закрепил армейским ремнём с большой бронзовой пряжкой, украшенной звездой. Потом чёрным карандашом, которым мама красила брови, нарисовал себе бороду и усы. Завязал правый глаз чёрной повязкой. В общем и целом созданный образ партизана-предателя-разведчика Валентину Ильиничну устроил, но повязку с глаза она велела снять: «Всё-таки не про пиратов спектакль».
Стоило заметить, что всё остальное партизанское войско выглядело примерно так же. Разобравшись с декорациями, костюмами и небольшим реквизитом, мы приступили к репетициям. Сначала Валентина Ильинична репетировала с партизанами, потом с немцами. Очень хорошо получались индивидуальные сцены: например, предательство в штабе. Лёха, вжившись в образ немецкого офицера, ходил по сцене, топая каблуками, курил воображаемую сигару и говорил по-немецки: «Achtung, Achtung! Sprechen Sie Deutsch!». Меня выводили на сцену в сопровождении двух конвоиров. Чтобы избежать пыток, я немедленно сообщал, где находится партизанский отряд. Лёха, изображая немецкий акцент, говорил: «Молодесь русиш, молодесь! Ти покажешь, где они прячутся». И начинал отсчитывать дойчмарки, нарезанные из тетрадной бумаги. Я довольно потирал липкие ручки и хитро говорил: «Будет детишкам на молочишко!» – и мы уходили готовиться к захвату лагеря. В общем, получалось неплохо, пока не дошли до батальных сцен. Здесь вскрылось некоторое противоречие, можно даже сказать, антагонизм: партизан-отличников, и фашистов-двоечников. Дело в том, что отряд фашистов, ведомый Балбесом, решительно не хотел сдаваться партизанам-пятиклассникам, и тем самым нарушал исторический ход событий. На первой же репетиции на сцене завязалась самая настоящая драка, которую не смог остановить ни зычный голос Валентины Ильиничны, ни увещевания подоспевшего директора. Только прибежавшие на помощь физруки с большим трудом обезвредили обе армии. Нас выстроили вдоль сцены. Раскрасневшиеся, взъерошенные, с разбитыми носами и назревающими синяками мы стояли под охраной двух физруков, повесив головы и уставившись в пол.
Началось дознание, которое проводила директор школы. Выявить зачинщиков драки оказалось непросто. Колоться никто не хотел: пацанская честь была дороже. Партизаны, как и положено партизанам, молчали. Фашисты ссылались на сценарий и утверждали, что так написано у Валентины Ильиничны, а они просто репетировали. Директор недобро поглядывала в её сторону, Валентина Ильинична растерянно краснела. В общем, следствие грозило зайти в тупик, и мудрая школьная администрация уже подумывала спустить дело на тормозах, как вдруг в расследование вмешался комиссар Цацкис из главного партизанского штаба. Сёма вышел вперёд и на голубом глазу заявил директору, что своими ушами слышал, как Лёха Балбес за кулисами отдавал приказ немецким головорезам бить голопузых партизан до победного конца! Да-а! В этот раз Сёму до дома провожали физруки.
Вызванные в школу родители, узнав о драке, воспитывали своих чад по-свойски. Мне мама погрозила тем самым армейским ремнем со звездой, пообещав отпечатать её на моей попе. Я быстро нырнул под диван, и отсиживался там минут двадцать, пока мама не позвала пить чай. За столом я дал слово не драться (которое, конечно же, не сдержал).
Теперь все репетиции проходили под строгим наблюдением физруков, и открытых боестолкновений не возникало. Но это не значит, что они пропали совсем, нет. Просто со сцены они переместились в школьную жизнь.
Первыми начали фашисты. Леха Балбес и его подручные во дворе дома выловили командира партизан Серёгу Иваненко, затащили в подъезд, навешали «лещей», натёрли уши – а потом, зажав кончик носа между двумя пальцами, отлили чудесную «сливу». На следующий день на Серёгу было жалко смотреть: опухшие уши на просвет светились розовым, а нос действительно походил на настоящую синюю сливу. Терпеть такое было нельзя. Посовещавшись на заднем дворе школы, партизаны провели рейд по тылам противника. После окончания уроков и до самого вечера мобильный партизанский отряд прочёсывал прилегающие к школе дворы, парк и сквер возле кинотеатра. В плен попали четыре немца: правда, не самых главных, но это ничего: месть хороша в любом случае. Назавтра с синими носами пришли уже пять человек.
В течение следующих суток попались ещё по одному бойцу с обеих сторон. Количество синих носов и розовых ушей неуклонно росло. В ход пошла тактика: в школу и из школы ходили небольшими группами, выставляя авангард для разведки. Фашисты на переменах устраивали засаду в туалете, партизаны стойко терпели. После уроков начиналась охота за зазевавшимися противниками. Синих носов, подбитых глаз и опухших ушей от одной репетиции к другой становилось всё больше и больше. Валентина Ильинична, глядя на артистов, понимала: бой идёт не на жизнь, а насмерть и надо принимать срочные меры, иначе к премьере театр превратится в госпиталь. И здесь, как всегда, на помощь пришёл комиссар Цацкис.
Дело в том, что такие напряжённые боевые действия трудно вести долго. Ведь надо и в школу ходить, в кружки и секции, и маме помочь по хозяйству, а синяки, распухшие носы и уши – как их объяснять родителям? И у Лёхи созрело решение: надо дать генеральное сражение – кто победит, тот и прав. В дело вступила дипломатия. Переговорщиком выбрали меня – очевидно, театральная роль делала меня своим и в лагере партизан, и в лагере немцев. Я получил статус неприкосновенности, меня нельзя было отлавливать и бить, и я мог свободно перемещаться по кварталу, выполняя дипломатическую миссию. Мне удалось договориться о двухдневном перемирии и назначить встречу враждующих сторон, чтобы выработать условия сражения и определить для него место.
К концу перемирия на школьном стадионе, в самом дальнем углу, собрались враждующие стороны. Фашисты уселись на металлических брусьях и турниках, а партизаны, как воробьи, расселись на школьном заборе. На середину площадки, находящейся между брусьями и забором, вышли Серёга Иваненко и Лёха Балбес. Они презрительно посматривали друг на друга, сквозь зубы плевали в разные стороны – потом, закончив ритуал, пожали друг другу руки в знак чистоты помыслов. Так требовал кодекс.
Начались переговоры. С местом битвы определились быстро – пустырь за кирпичным заводом (сейчас на этом месте стоят гаражи). Ни одно поколение мальчишек сходилось там один на один и в массовых драках, отстаивая свои интересы и честь родного двора. С правилами боя было сложнее, но и здесь достигли приемлемых условий. Первое: дерёмся без цепей и свинчаток, на кулачках. Второе: драка до первой крови – выбили кровянку, из драки выбываешь, сидишь в стороне и ждёшь окончания. Третье: лежачих не бить. Четвёртое: бьёмся до последнего бойца. Побеждают те, кто смог сохранить больше людей. Таков был нехитрый кодекс чести для ребячьих драк, и соблюдался он строго. Сражение назначили на субботу, на четыре часа. Серёга и Лёха, уже без презрения, закрепили рукопожатием достигнутые договорённости. Пацаны весело попрыгали с заборов и турников, перемешиваясь между собой, о чём-то радостно разговаривая, пожимая друг другу руки и похлопывая по плечам. Ведь мы учились в одной школе, жили по соседству, и родители наши работали на одних предприятиях и были знакомы (город-то маленький) и только неумная воля учителя поссорила пацанов и противопоставила их друг другу: театральных партизан – театральным фашистам, отличников и хорошистов – двоечникам и хулиганам. Кто-то бросил на поле футбольный мяч, и пацанячья ватага до самой темноты гоняла в футбол.
До субботы оставалось два дня. Чем могло бы закончиться сражение? Собравшись на пустыре, враждующие стороны немного потолкались, в крайнем случае, выставили двух бойцов, как Пересвета и Кочубея на Куликовом поле. Или переговоры бы продолжились, и закончились полным заключением мира. А впереди ещё была премьера и окончание учебного года. Надо было подумать об оценках. Время было «лихое», на второй год могли оставить запросто. История начинала выдыхаться, но в дело снова вмешался комиссар Цацкис, придав ему новый виток. Именно Сёма сообщил физрукам и Валентине Ильиничне о назначенном генеральном сражении между партизанами и фашистами. Агентурное сообщение в виде докладной записки от Валентины Ильиничны легло на стол директора. Штаб, составленный из администрации школы и физруков, собравшись в учительской, решил нанести упреждающий удар и заблаговременно разгромить немецко-фашистских оккупантов, а заодно и партизанское движение.
Не дожидаясь перемены, физруки провели первые аресты. Были задержаны и доставлены в штаб Серёга Иваненко и Лёха Балбес. Командиры держались достойно и никого не выдали. Дальше пошли по списку – в учительскую по одному и целыми группами доставлялись и партизаны и немцы. Слух об арестах моментально облетел школу, и самые отчаянные бойцы совершили побег через туалетное окно первого этажа. Оперативных работников в штабе не хватало, и к расследованию были привлечены классные руководители. Мы твёрдо стояли на своём: про драку слышим в первый раз, ничего не знаем и заняты подготовкой к спектаклю. Под дверями учительской постепенно собирались вызванные родители, и оттуда веяло холодом. Прибывший инспектор по делам несовершеннолетних недовольно морщил нос:
– Кто же так допрашивает, – поучал он учителей, – по одному надо, а потом показания сопоставить, и ловить на противоречиях! А вы их вместе собрали, где же они поколются?
Прав был инспектор, не покололись, не хватило у учителей оперативного опыта. Но был у директора в рукаве козырный туз, был. И она не преминула им воспользоваться, приперев нас к стенке, а заодно и умыв недалёкого инспектора по делам несовершеннолетних.
– Цацкисов пригласите, – негромко попросила она физруков, и в учительской стало тихо как на первом уроке, когда дети ещё не проснулись.
Двери распахнулись, и на пороге появился Сёма Цацкис с папой-стоматологом. Папа держал сына за руку и, похоже, гордился им.
– Сёма, – ласково произнесла директор, – расскажи нам, что ты знаешь про драку?
Окрылённый вниманием взрослых и явной поддержкой отца, Сёма начал рассказ и выложил всё: кто, как, где и зачем. Расклад был полный, инспектор ИДН от зависти кусал пальцы. Директриса смотрела на него с лёгким презрением и чуть свысока: «Знай наших!». Уличённые, мы стояли вдоль стенки понурив головы – многих дома ждала суровая расплата. В то время авторитет учителя был непререкаем, а уж если тобой заинтересовался директор школы, можешь не сомневаться, взбучка обеспечена.
– Спасибо, Сёма, – проворковала директор и добавила в сторону отца, – спасибо вам, хорошего сына воспитали. Идите домой.
Отец-стоматолог, приобняв сына-стукача, покинул школу. Наступила очередь наших родителей. Их по одному приглашали в учительскую и, объяснив ситуацию, выдавали на руки заблудших чад. С красными щеками, стыдливо пряча взгляд, родители обещали дома устроить нам грандиозную порку. Некоторые, самые нетерпеливые, умудрялись отвесить «леща» своим чадам прямо в учительской. Мне повезло: мама была на работе, и забрать меня было некому. Дав честное слово, что расскажу обо всём сам, я был отпущен. Оказавшись дома, я сразу перепрятал армейский ремень со звездой на пряжке.
Боевые действия, решительно подавленные школьной администрацией, сошли на нет. До концерта оставалась неделя и репетиции шли ежедневно – всё также под надзором физруков. Теперь они следили не за враждующими армиями, а охраняли одного очень важного человека: комиссара Цацкиса. Фашисты и партизаны, примерно наказанные родителями, заключили мир, и мечтали только об одном: «намылить» шею Сёме. Сделать это было непросто: в школу его привозил папа на своей машине, из школы провожала старшая сестра, ученица десятого класса, девица крепкая и быстрая на расправу. даже Лёха Балбес Её боялся. На занятиях и репетициях Сёма не отходил от учителей, выманить его в туалет не было никакой возможности. Постепенно желание отомстить Цацкису стало остывать, и его оставили в покое. Мы были не слишком начитаны, и знаменитой фразы о том, что месть – это блюдо, которое надо подавать холодным, ещё не знали.
Праздник неумолимо приближался. Артисты в сотый раз репетировали номера и сцены. Всё своим чередом: певцы пели, актёры играли. Генеральная репетиция прошла удачно, и ничего беды не предвещало.
В назначенный день актовый зал школы был полон. На первых рядах сидели приглашённые ветераны с букетами весенних цветов и представители ГОРОНО, школьники и родители заполнили галёрку. За кулисами царила невероятная суматоха, которую с трудом контролировали Юрий Николаевич и Валентина Ильинична. Юные артисты волновались. Наконец директор дала команду, зазвучали фанфары, занавес раздвинулся и начался концерт.
Первым отделением руководил Юрий Николаевич. Ребятишки в красивых костюмах выходили на сцену, и под аккомпанемент аккордеона исполняли чудесные песни. Октябрятский хор «Звёздочка» исполнил песню: «Учись, как Ленин», одноклассницы Таня Шалаева и Лена Быстрова спели «Журавлей». Вокальный дуэт Пети Драгунского и Серёжи Распопова представил «Марш Усольских пионеров» собственного сочинения. Каждый номер сопровождался продолжительными аплодисментами взволнованных ветеранов и довольных родителей. Кто-то даже выкрикнул: «Молодцы!». Мы, сидя на ступеньках актового зала, начали волноваться: «Так они со своими песнями и наш спектакль переплюнут?». Леха Балбес на четвереньках полез по лестнице, показывая всем кулаки и сурово предупреждая о недопустимости халтуры. «Выступаем на все сто!» – шипел он сквозь зубы. Добравшись до комиссара Цацкиса, погрозил ему и свистящим шепотом добавил: «Напортачишь, убью!». Комиссар покорно вжал голову в плечи.
Концерт гремел. Звучали песни военных лет, детские и романтические – пели учителя и ученики, хором и сольно, с музыкальным сопровождением и A capella. И всё это сопровождалось бурными аплодисментами. А когда объявили: «Выступает сводный хор!» – и половина зрителей, поднявшись со своих мест, вышли на сцену, стало понятно, какая она маленькая.
Артисты долго выстраивались, постепенно заполняя подмостки от одной кулисы к другой. Наконец хор выстроился и затих. В полной тишине Юрий Николаевич вышел вперёд и громко объявил: «Композитор Александров, стихи Лебедева-Кумача, песня «Священная война»! Исполняет сводный хор школы № 3». Повернувшись к хору, он, как птица крыльями, взмахнул руками, одновременно начал дирижировать и играть на аккордеоне (как это у него получалось?), а сводный хор как один человек грянул: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…»
Мурашки побежали по коже, и весь зал встал в едином порыве! В глазах ветеранов засверкали слёзы… Мы, глупые пятиклассники, стояли вместе со всеми и слушали великую песню, отлично понимая, что нам с таким успехом уже не выступить.
Хор спел ещё две песни, но такого эффекта уже не было. Потом объявили антракт, и нас позвали на сцену готовиться к представлению. За кулисами мы переоделись в костюмы, выслушали наставления Валентины Ильиничны и угрозы Лёхи Балбеса побить всех, кто сорвёт спектакль. Юрий Николаевич ещё раз повторил с нами песню «Шумел сурово Брянский лес». Мы, разобрав оружие, заняли свои места, директор дала команду к началу спектакля, свет в зале погас, занавес разошёлся и представление началось.
Всё, в общем, шло неплохо. Проникнувшись важностью момента и Лёхиными угрозами, мы играли старательно, а кое-кто даже вдохновенно. Первые аплодисменты сорвали партизаны, когда на привале запели песню. Это нас подбодрило. На сцене предательства зрительный зал наполнился недовольным гулом, раздались крики: «Предатель!». Публика реагировала на представление, было видно, что Валентина Ильинична довольна, и мы старались изо всех сил. Сцена боя получилась удачно, драки удалось избежать, всё прошло по сценарию. Но в зале нашлось подкрепление, готовое вырваться на сцену и помочь партизанам. Физруки и родители едва успели задержать добровольцев. Поимка предателя вызвала в зале злорадный смех и крики: «Так ему и надо!».
Представление шло к концу. По реакции зала было понятно, что спектакль зрителям нравится и нас тоже ждёт немалый успех! Оставалось последнее: допрос предателя, подготовка к расстрелу и появление комиссара. И вот здесь за кулисами что-то произошло, послышался лёгкий шум и волнение, куда-то побежала Валентина Ильинична.
Мы доигрывали свою сцену и не обратили на это внимания. Серёга Иваненко зачитал приговор: «Расстрел!». Партизаны выстроились в ряд и приготовили винтовки, ожидая появления штабного комиссара. Вдруг из-за кулис нам сообщили, что комиссара не будет! Сёма Цацкис неожиданно пропал – его не было ни за кулисами, ни в зале, ни в фойе. Самые шустрые старшеклассники уже обежали все классы. Сёмы нигде не было! Валентина Ильинична спешно пыталась переодеть в комиссара кого-то из школьников, на ходу объясняя, что надо делать. Мы растерялись: к такому никто не был готов. Из-за кулис Юрий Николаевич подавал команды:
– Импровизируйте! Импровизируйте! – громко, так что было слышно в зале, шептал он.
– Чё делать-то? – не понял его Серёга.
Тут в разговор вмешался Лёха Балбес, изображавший убитого немецкого командира. Он перевернулся на живот и шепотом подсказал Серёге:
– Расстреливайте, он говорит, расстреливайте!
– А-а-а! – протянул Серега, и дал команду, – огонь! Пли!
Растерявшиеся партизаны произвели нестройный залп (эту сцену никто не репетировал) и сразу отступили за кулисы. Юрий Николаевич схватился за голову, и присел на свой аккордеон, стоявший на полу. Валентина Ильинична замерла в ужасе, как будто меня и правда расстреляли из настоящих винтовок. И тут я понял: вот он, мой шанс! В отличие от Балбеса я знал, что такое импровизировать, да и умирать предателем не хотелось. Я не упал как подкошенный, а схватился за пробитую пулями грудь и (почему-то хромая) пошёл прямо на авансцену. Испуганный Балбес по-пластунски заполз за кулису, а я, оставшись один (слегка покачиваясь, как будто теряю силы) упал на одно колено и слабым голосом произнёс:
– Я советский разведчик! Я привёл немцев специально, чтобы партизаны разбили их, – и почему-то добавил: – А настоящий предатель – это комиссар Цацкис.
После этого, раскинув руки, я упал на сцену и умер.
– Занавес, занавес! – закричала Валентина Ильинична.
Старшеклассники стремительно закрыли занавес, и наступила гробовая тишина. Я лежал на сцене и думал: «Ну, вот и всё, провалили спектакль, завтра придётся драться с Балбесом». Но вдруг за занавесом услышал гул. Это были аплодисменты. Подошла Валентина Ильинична, потом другие участники спектакля. Меня подняли с пола, хлопали по плечам и пожимали руки, Лёха Балбес отряхивал пыль с моего костюма и улыбался во весь рот. Старшеклассники распахнули занавес, и мы увидели своих родителей, одноклассников, ветеранов… Все аплодировали. Взявшись за руки, мы подходили к краю сцены и неумело раскланивались. А зрители продолжали хлопать, радость переполняла меня – и я решил, что обязательно стану артистом.
Я записался в театральный кружок при местном доме культуры и сыграл ещё несколько ролей. После окончания школы поступил в провинциальный театральный институт в одном городе на очень Дальнем востоке, закончил его, но артистом так и не стал. Хотя это – совсем другая история.

Комиссара Цацкиса нашли через два часа. Физруки, сманив молодых учительниц из начальной школы попить в спортзале сухого вина, обнаружили там закрытого Сёму. Он спал на спортивных матах, подложив под голову шапку с партизанской ленточкой. Когда его растолкали и вытащили на белый свет, оказалось, что его уши похожи на большие, красные локаторы, а нос превратился в красивую «сливу». Как не пытались учителя узнать, кто закрыл его в спортивном зале и навертел «сливу», Сёма никого не выдал. Может, понял наконец, кто такие партизаны? А может, действительно, месть – это блюдо, которое надо подавать холодным?