Гигант Мысли

(КАПШ - Каркасная арктическая палатка
 Шапошникова.Фотография автора.)
 


     Обледеневший полог палатки под мощными ударами ветра гремел, как лист жести. Арктическая палатка КАПШ жалобно скрипела своими изношенными от времени алюминиевыми суставами и моталась из стороны в сторону под шквальными порывами урагана. Очередной порыв ветра навалился всей своей мощью на наше брезентовое убежище и оторвал от земли нижний обод палатки. В образовавшуюся внизу щель ворвался плотный снежный заряд, обдав нас с Борисом резким холодом и засыпав наши раскладушки со спальниками солидным слоем снега. В эту минуту мы отчётливо поняли, что нас ждёт, если ветер оборвёт оттяжки или вырвет колья, к которым они крепятся. Палатку вмиг перевернёт и как парус, до краёв наполненный стремительным воздушным потоком, унесёт далеко в тундру, а мы останемся наедине с этой взбесившейся стихией. Ответ на вопрос «Что с нами будет в этом случае?» был однозначным и без вариантов. Поэтому всё, что хоть немного обладало весом, мы быстро стали наваливать на нижний алюминиевый обод палатки. Резервный блок радиомаяка, запасные аккумуляторы, ящики с инструментом –– всё, что обладало хоть каким-либо весом, пошло в ход. Ветер бил в бок палатки с такой силой, что я уже начал бояться, что старый брезент не выдержит и порвётся. В эту секунду я поблагодарил изобретателя за хорошую обтекаемую аэродинамическую форму нашей арктической палатки и себя с Борисом за то, что мы с ним не поленились и хорошо забили металлические колья для оттяжек палатки глубоко в землю, вернее, в вечную мерзлоту тундры.
     Моросящий дождь и промозглый туман, висевший последнюю неделю над мысом Чуркин, ночью внезапно сменился сильным морозом, а под утро ещё и пургой за тридцать метров в секунду. Как правило, когда начинается пурга, температура окружающегося воздуха всегда повышается. Сейчас же усиливался мороз и одновременно возрастала скорость ветра, обрушившегося на нашу палатку. Это было уже явным перебором, это был просто какой-то природный беспредел. Ледяной ветер трепал палатку, задувал под нижнюю обвязку  и наполнял палатку каким-то лютым холодом. Пять шагов, поворот, столько же назад. Как большой угловатый и неуклюжий маятник, Борис мотался, перемешивая загустевшую и покрывшуюся хрустящей ледяной коркой грязь в узком проходе между нашими раскладушками. Скрип, издаваемый стыками алюминиевых трубок каркаса, превратился в неутихающий ни на минуту пронзительный визг. Пурга явно набирала обороты. Мы ходили, приседали, бегали на месте, но всё равно замерзали. Полновластным хозяином в палатке был мороз. Он отбирал у нас последние крохи тепла и не позволял телу согреться в отсыревшей и не просохшей из-за постоянно моросивших дождей и сильных туманов последних дней верхней одежды. Влажная ткань моего костюма с утеплителем из верблюжьей шерсти начала подмерзать, одеревенела и уже плохо гнулась.
     «Надо хотя бы чай согреть, –– изменившимся от холода голосом произнёс Борис. Надо, но как это сделать? За эту холодную ночь мы сожгли весь запас дров, рассчитывая, что с утра спустимся к берегу моря по склону холма, на котором стояла наша палатка, и принесём новую партию плавника, выброшенного морем на берег. Но пурга, неожиданно под утро свалившаяся на нашу голову, сделала эту задачу невыполнимой. А тут ещё накануне закончился керосин для нашего примуса и теперь вся надежда была только на плавник. Я уже достаточно долго жил и работал в этих краях. Но я впервые увидел такой природный беспредел. Ведь сейчас на улице стояла весна. Да и Борис, который уже несколько десятков лет работал здесь, такой пурги, да ещё в придачу с таким сильным морозом весной тоже не мог припомнить. Правда, что-то подобное было у нас на Меркушиной стрелке, но тогда не было такой сильной снежной пурги. Воспоминания о той, такой же удивительно внезапной смене северной погоды, сейчас пришли в мою голову и навеяли грустные мысли. «Как бы нас здесь не постигла судьба тех северных воробьёв-пуночек, которые не пережили ту холодную ночь», –– подумал я в эту минуту, глядя на скукожившегося от холода Бориса. Тогда после нескольких солнечных и удивительно тёплых весенних дней пошёл сильный дождь, сменившийся крепким морозом. Я ещё тогда удивился, как пуночки в этой бескрайней тундре нашли это место, где они в тот день укрылись от внезапно упавшего на тундру мороза и пронизывающего северного ветра. Там на Меркушиной Стрелке, для питания радиомаяка был установлен мощный радиоизотопный термоэлектрический генератор «Эфир-М». Его высокий цилиндрический корпус опоясывали по кругу вертикальные пластины охлаждения. И спасающиеся от лютого холода, внезапно обрушившегося на тундру, пуночки забивались между этими пластинами, прижимаясь своими крохотными телами к тёплому корпусу изотопа. К сожалению, мороз и ветер оказались сильнее тепла, выделявшегося при распаде радиоактивных изотопов. И у меня сейчас перед глазами возникла эта печальная картина из кончиков хвостиков и крылышек, торчащих между пластинами радиатора охлаждения генератора и плотное пушистое кольцо вокруг изотопа из нескольких десятков маленьких птичек, замёрзших и выпавших из своего последнего в их жизни этого металлического укрытия на закованную морозом тундру.
     Лицо у Бориса стало каким-то зелёным и хотя он по обыкновению ни на что не жаловался, я понял, что он сильно замёрз. «Надо хотя бы чая согреть , а то мы с тобой околеем в этом холодильнике», –– повторил Борис. «Чёрт побери, кто же мог подумать, что весной могут быть такие морозы, тут сейчас впору унты надевать, а не мои мокрые кирзовые сапоги!». «Сапоги у тебя, ясно, после вчерашней работы под дождём не просохшие, но у тебя ведь и носки тоже сырые», –– ответил я ему, –– «Я же тебе говорил, когда кончились ночью дрова, положи свои влажные непросохшие носки на живот, под одежду, перед тем как залезть в спальник, и к утру они были бы у тебя сухими. Я так всегда делал в студенческие годы в водных походах, когда не было другой возможности их высушить.
Я, конечно, понимаю, что ты –– человек, привыкший ко всем этим трудностям и испытаниям полевой жизни, можно сказать, человек суровой северной закалки. Но иногда мне кажется, что ты просто издеваешься над своим организмом, особенно, когда утром вылезаешь из спальника, а затем натягиваешь на босые ноги сырые и задубевшие на холоде шерстяные носки, а потом с трудом забиваешь их в вечно не просыхающие и негнущиеся на холоде кирзовые сапоги. Когда я вижу, как тебя в этот момент всего передёргивает, мне и самому становится так холодно, словно в эту минуту меня сзади крепко обняла и прижалась к моей голой спине ядрёная снежная баба. Моя тонкая и легкоранимая нервная система может просто не выдержать таких сильных для неё испытаний. Особенно с утра сразу после пробуждения, когда она ещё не настроилась на такие ужасы.».
     Эта зима, да и весна тоже выдались особенно щедрыми на сильные морозы и ураганные ветра. Трудно было всем, но наверное, тяжелее всего приходилось нашему гидроотряду, работающему далеко от берега на льду моря Лаптевых. Каждый год ранней весной повторялась одна и та же картина. С высокого скалистого берега, на котором стоял наш посёлок, на морской лёд спускались мощные тяжёлые гусеничные тягачи, лёгкие вездеходы Газ-71 с буровыми установками и трактора с прицепленными к ним жилыми балками и вся эта внушительная, ревущая своими сильными моторами колонна уходила всё дальше и дальше, пока не растворялась и исчезала в белых бескрайних ледяных морских просторах. Это для проведения промеров глубин на неизученных участках моря для последующего нанесения их на морские карты в места, на которых из за мелководья или опасного рельефа дна гидрографические суда не могли вести промерные работы, уходил наш гидроотряд. И всё было бы ничего, если бы после выхода на лёд тогда, в первый год моей работы на севере, он не исчез и с радиосвязи. Первый день радиомолчания я вначале отнёс на явление глухого не прохождения радиоволн в этот день. Но и на второй день гидроотряд опять не вышел на утренний, а затем и на вечерний сеанс радиосвязи, хотя в этот день условия для прохождения радиоволн уже были нормальными, что подтверждала хорошая связь с нашими полярными станциями, которые были расположены значительно дальше маршрута движения отряда –– с полярной станцией на острове Дунай на западе, с Индигирской на востоке и Землёй Бунге на севере. Когда даже радист полярной станции Буор-Хая, в районе которой должен был находиться наш гидроотряд, не смог связаться с ним, то у меня –– тогда радиоинженера лоцмейстерского отряда, отвечавшего за радиооборудование и за связь с подразделениями базы –– это вызвало чувство тревоги и я доложил начальнику гидробазы о возникшей нештатной ситуации. На что он тогда сказал мне буквально следующее. «Промерные работы весной со льда –– это работа сезонная и для неё мы набираем много временных рабочих, которые к нам прилетают с материка. Так вот, люди эти очень разные, со своими проблемами и своими человеческими слабостями. Они знают, что уходят на морской лёд на три долгих месяца. У многих на эти месяцы выпадают дни рождения, да и праздники вроде никто не отменял. Ну, и с учётом всего этого они запасаются большим количество спиртного. А пьяный человек рядом с работающей буровой установкой, да ещё в крепкий мороз и в хорошую пургу –– явление просто непредсказуемое и очень опасное как для техники, так и для него самого и для окружающих его людей. Одним словом, это мина замедленного действия. Поэтому первая задача, которая стоит перед Германом –– начальником нашего гидроотряда, это задача как можно раньше обезвредить эту мину. В противном случае застолья по поводу дней рождения и праздников с последующими отходняками после них могут не только нарушить план выполнения работ, но и поставить его выполнение под угрозу. Гидроотряд сейчас далеко ушёл от берега, я думаю, Герман уже остановил колону техники и объявил что по принятой у нас старой северной традиции надо отметить выход на лёд и начало промерных работ. Что, как ты понимаешь, было встречено коллективом на ура. Накрыли столы и загудел на ледяных просторах моря Лаптевых большой праздник начала промерных работ. В первый день, конечно, все крепко выпили по такому знаменательному случаю. На второй день, как следствие этого, у многих сильная слабость и болят головы и понятно, дело святое, надо похмелиться. И конечно, начальник гидроотряда близко к сердцу принимает их беду и по-человечески им сочувствует, поэтому разрешает слегка похмелиться. Лёгкая похмелка плавно перетекает, как у нас принято с давних времён, в очередную пьянку. А уже на утро третьего дня, даже если у кого то и осталась заначка на день рождения или какой другой случай, то и это будет употреблено для лечения измученного алкоголем организма. И конечно, тут по обыкновению возникает стандартная мысль, что хорошо бы ещё добавить. Но вот незадача –– до ближайшего магазина уже пару сотен километров по морскому льду через трещины и торосы. В итоге, как говорится, без шума и пыли, без грубости и принуждения совершенно добровольно, можно даже сказать, с огоньком, и по обоюдному согласию первоочередная задача выполнена. Дружными усилиями всего коллектива зелёный змий повержен без малейшей надежды на воскрешение. Впереди три месяца тяжёлой и ответственной работы, которую надо выполнить, несмотря на сильные ещё морозы и свирепые весенние пурги. По точно размеченной сетке координат на льду вездеходы с бурильными установками начнут сверлить лёд, рабочие гидроотряда ручными лотами замерят глубину моря и на морских картах моря Лаптевых исчезнет ещё одно белое пятно. Впереди ещё будет много ярких весенних дней, слепящих глаза отражённым от белоснежного морского покрывала солнечным светом и много непривычных и даже вначале болезненных для некоторых дней здорового образа жизни, краеугольным камнем которого будет абсолютный сухой закон. Да и сам Герман с его богатырским здоровьем, думаю, был в первых рядах в этом сражении с этим вселенским злом. Так что не волнуйся, завтра они должны появиться на радиосвязи. Всё идёт по плану.»
     «Надо как-то согреться. Надо как-то согреться, –– хлопая себя обоими руками по туловищу и подпрыгивая на месте, повторил Борис. Понятно что надо, но за дровами надо идти на прибрежную морскую кромку по береговому откосу, а ветер сейчас уже явно около сорока метров в секунду. Палатка раскачивается, громко скрипит всеми своими металлическими суставами и трясётся под непрекращающимися ударами ветра, как в сильной лихорадке. И в эту минуту Борис что-то начал бормотать себе под нос, что-то типа «Нашёл. Нашёл, чёрт побери. Нашёл.» и начал торопливо отстёгивать негнущийся и задубевший на морозе низ полога, закрывавший вход в палатку. «Борис, ты что, с ума сошёл, если ты решил покончить жизнь самоубийством, выбери какой-либо более гуманный способ. Ты что, не понимаешь, что тебя через минуту утащит ветром по обледеневшему скользкому склону и сбросит с берегового откоса в море? Можно, конечно, обвязаться верёвкой, но не факт, что я тебя с охапкой дров удержу на таком ветру. Да и верёвки такой длины у нас тоже нет.».
     Когда я произнёс слова о страховке, в памяти возникла картина прошлого лета. Тогда в мощном горном пороге перевернуло байдарку нашего руководителя похода и сильным потоком воды его оторвало от байдарки и выбросило на крошечный кусочек берега, зажатый с обеих сторон крутыми отвесными скалами. Чтобы вытащить его из этой каменной западни, мы бросили ему спасательную верёвку с привязанным на конце поплавком, которую он обвязал вокруг тела и затем бросился в бурлящую струю воды, сильно загребая руками навстречу течению. Мы вдвоём с Володей – моим напарником – с большим трудом преодолевая огромную мощь потока воды, начали тащить его. Но внезапно его резко развернуло вниз головой на туго натянутой верёвке и, как водяного змея, утащило в глубину, а потом ещё начало забивать его под нависший над водой  скальный карниз, делая угол изгиба верёвки близким к девяноста градусам. Верёвка звенела от резко возросшего натяжения, наши мышцы готовы были порваться от напряжения, а мы ни на миллиметр не могли подтянуть его и не могли даже вытащить его на поверхность воды. Тогда в ту минуту у меня возникло ужасное чувство бессилия и ощущение того, что мы сейчас не только не поможем ему, а просто утопим в этом кипящем  водовороте воды. А тут ещё верёвка, которая постоянно тёрлась об острый край скалы, на глазах начала лохматиться и грозила порваться. Только тогда, когда экипаж еще одной из байдарок подоспел к нам на помощь, мы с большим трудом сначала вытащили его из глубины потока, где он парил на натянутой, как струна, верёвке сначала на поверхность воды, а затем и перетащили его через  скальный выступ.
     Было такое впечатление, что он внезапно оглох и мои слова не доходят до его сознания. Борис продолжал лихорадочно отстёгивать полог, закрывавший вход в палатку, что было не простым делом. Полог обледенел, замёрзли и задубели петли, крепившие его к скатам палатки. Наконец он отстегнул низ полога, поднял его над высоким порогом палатки и начал затаскивать его внутрь. В награду за свои, непонятные для меня действия, он получил в лицо сильный снежный заряд, который на мгновение ослепил его и засыпал всю палатку новой порцией снега. Я смотрел на него и у меня возникла мысль, что может, от холода у него случилось что-нибудь с головой и он стал плохо соображать. Борис взял свой остро заточенный нож и начал быстро резать брезент внизу полога палатки по шву. И только тогда я понял, что он делает. «Ну, Боря, про отца русской демократии я сейчас ничего не скажу, но то, что ты Гигант Мысли –– это совершенно точно,» –– с этими словами я быстро достал из ножен свой охотничий нож и начал ему помогать. И как это мы раньше не догадались? Дело в том, что внизу в полог палатки КАПШ зашит массивный деревянный брус, который оттягивает полог вниз, чтобы он плотнее закрывал вход в палатку. И что было сейчас невероятной удачей –– этот деревянный брус был совершенно сухим. Мы мигом распилили и раскололи его на короткие поленья и вот уже в нашей металлической печке радостно загудел огонь.
     Пурга по-прежнему беснуется за скатами нашей палатки и труба, а с ней и печка ходят ходуном, грозя сбросить со своей уже раскалённой поверхности сковородку с разогретой тушёнкой и закипевшим чайником. Борис блаженно жмурится, наклоняясь и подставляя своё лицо тёплому потоку, излучаемому нагретым железом. В его больших, загрубевших от работы ладонях зажата большая белая эмалированная кружка с крепко заваренным горячим чаем и он маленькими глотками отхлёбывает и разве только не мурлычет от удовольствия. Формула счастья для него сейчас удивительно проста. Моя запасная пара сухих шерстяных носков, которые я с трудом заставил Бориса одеть на ноги в придачу с сухими и толстыми суконными портянками и кружка горячего чая –– вот и вся формула счастья. Как мало сейчас нам надо. Образ жизни диктует свои приоритеты. Во-первых, чтобы наша палатка устояла и перелётной птицей не улетела в тундру, а во-вторых, чтобы пурга убавила свои обороты и мы могли спуститься к берегу моря и принести дров –– больше нам сейчас ничего не нужно для счастья. Алюминиевые дуги каркаса и брезентовые скаты внизу между ними ощутимо прогнулись внутрь палатки под тяжестью наметенного на них снега и это вселяло дополнительную надежду на то, что наш дом устоит и что мы не лишимся своего укрытия от разбушевавшейся северной стихии.
     Землистый цвет лица Бориса сменился на более радующий глаз, он явно ожил и, как следствие этого, на лице у него появилось обычное благодушное выражение. Он улыбнулся, широко разбросил свои длинные руки, потянулся во весь свой богатырский рост и произнёс: «Эх, сейчас бы в баньку погреться!». Да, – подумал я, ну вот, отогрелся человек и сразу впал в мечтательное настроение, а запросы его растут уже в геометрической прогрессии. Снег, ветер и мороз – это уже, конечно, слишком, но пурга весной затяжной, как правило, не бывает, а вот мороз может быть, это даже и не плохо. Закончится наконец эта уже порядком надоевшая длинная вереница наполненных дождями и туманами дней и наконец мы увидим над опять замёрзшей тундрой яркое солнце и голубое весеннее  небо. А там смотришь –– и в этом голубом небе нарисуется над мысом Чуркин долгожданный, ярко раскрашенный вертолёт полярной авиации, а там, думаю, недалеко и до исполнения заветной мечты Бориса о жарко натопленной бане. Хотя, как говорится, хочешь насмешить Бога –– расскажи ему о своих планах. Особенно если ты находишься за полярным кругом на мысе Чуркин в море Лаптевых. Мы одновременно с Борисом подняли глаза вверх и посмотрели на трубу. Воющий в трубе ветер и скрежещущий звук снега, бившегося о металл печной трубы, явно изменили свой тон. Он стал не таким высоким и стал глуше. Ветер явно начал менять своё направление и его порывы, похоже, становились уже не такими яростными.