ДАртаньян и Железная Маска книга 2 главы 1-2

Глава I. Измена

— Друзья мои! — обратился д’Артаньян к своим спутникам. — Вот уже два года прошло с того времени, когда мы приняли на себя нелёгкое решение, которое повлияет на судьбу всей Франции, а, возможно, и всей Европы. Думаете ли вы о том, в какой мере мы имели право вмешательства в историю? Могли ли мы принимать это решение? И правильное ли решение мы приняли?
— Д’Артаньян, друг мой, решение приняли только мы двое, — возразил Арамис. — Наши дорогие Атос и Портос не были с нами в той комнате, где всё решилось.
— Ошибаетесь, Арамис, — ответил д’Артаньян. — Это решение было принято всеми нами, хотя озвучили его только мы двое.
— Как же так? — удивился Арамис. — Ведь, если помните, в комнате нас было только четверо – вы, я, Людовик и Филипп! Поговорив с ними обоими, мы  с вами вдвоём не совещаясь одновременно предпочли увести Филиппа и оставить Людовика!
— Мы говорили не только с ними, — возразил д’Артаньян. — Во всяком случае, я общался со всеми. В моём сердце и вы, Атос, и вы, Портос, дали мне свои ответы, и я их услышал.
— Друг мой, вы обладаете спиритическими способностями? — спросил Арамис.
— Давайте сделаем так, — улыбнулся д’Артаньян. — Я сейчас скажу, о чем шла речь между нами и Их Величествами, Филиппом и Людовиком, после этого, Арамис, наши друзья, Атос и Портос, скажут вам на ухо шепотом своё мнение в пользу нашего выбора или против него, а затем я скажу, что они вам шепнули.
— Идёт! — ответил Арамис.
— Итак, друзья мои, слушайте же! — сказал д’Артаньян. — Сначала Филипп и Людовик пытались подкупить меня всё более и более высокой должностью. Затем Филипп сказал, что он отправил в отставку Кольбера и вернёт из Бастилии Фуке. Итак, друзья, голосуйте так, как если бы от вашего мнения решалась судьба Франции, здесь и сейчас! В добрый час, господа, ваше мнение! Сообщите его Арамису!
Атос подъехал в Арамису и что-то шепнул ему на ухо, после чего это же самое сделал и Портос. Арамис улыбнулся и взглянул на д’Артаньяна, ожидая его высказывания.
— Атос сказал вам приблизительно следующее, — ответил д’Артаньян. — «Я очень сердит на Людовика за то, как он поступил с Раулем, но я должен признать, что Кольбер деятельно восстанавливает и укрепляет военную и финансовую мощь Франции, тогда как Фуке занимался лишь блеском дворцовой жизни, устраивая шикарные праздники, строя дворцы, полные роскоши, возводя крепости, чьи пушки направлены не за пределы Франции, а на её территорию, прикармливая льстецов и расходуя миллионы на своих любовниц. Для Франции я выбираю Кольбера!» Я прав?
— Скажите ему сами, Атос, — ответил Арамис с улыбкой.
— Друг мой, я не упоминал Рауля, дворцы и любовниц, — ответил Атос. — Я лишь сказал, что Фуке вооружался против Франции, тогда как Кольбер вооружает Францию, Фуке разорил казну, а Кольбер её восстанавливает, поэтому я бы выбрал Людовика.
— Прекрасно! — продолжил д’Артаньян. — Я скажу вам, что сказал Портос. Он сказал следующее: «Чёрт подери, мне жаль Филиппа! И мне стыдно, что я виновен в унижении Людовика, а ведь он, что ни говори, наш законный Король! Мы ему присягали. Я выбираю Людовика!»
— Я сказал немного не так, д’Артаньян, — сказал Портос, — но вы очень точно выразили мои чувства и моё мнение.
— Что же вы сказали, Портос? — спросил д’Артаньян.
— Я повторю вам слово в слово, что он сказал, — ответил Арамис. — Он сказал мне: «Я присягал Людовику и чертовски жалею, что поссорился с ним! Если бы можно было оставить двух Королей, я бы голосовал за такое решение, но коли уж нужен только один, пусть остаётся Людовик. Хотя чертовски жаль Филиппа!» Если бы мы заключили пари, д’Артаньян, я признал бы за собой поражение.
— Если вы так хорошо нас знаете, дорогой д’Артаньян, скажите же нам, как нам следует решить судьбу несчастного принца? — спросил Атос. — Уже два года он живёт с нами на правах почётного гостя, или, что было бы точнее, под нашей охраной и на правах высокопоставленного заключённого. Ведь не думаете же вы, что это может продолжаться вечно? Кроме того, он моложе нас. Рано или поздно он ускользнёт от нашего недрёманого ока.
— О, это нам придётся решать и очень скоро! — ответил д’Артаньян.
— Вы называете наше совместное проживание недрёманой охраной, — сказал Портос, — между тем, мы с вами отправились на этот пикник, не взяв его с собой, и поручили его охрану всего лишь слугам.
— О, не беспокойтесь! — ответил Арамис. — Базен знает своё дело и скорее допустит, чтобы его убили, чем позволит улизнуть тому, кого оставили под его охраной.
— У меня нет никаких сомнений в уме и проворности Базена, но тех помощников, которых мы наняли ему в помощь, мы знаем недостаточно хорошо, — продолжал Портос.
— Всего-то лишь два года? — возразил Атос. — Эти люди служат нам два года верой и правдой, и у нас не было ни малейшего повода усомниться в их порядочности и преданности. Джон Смолл и Бен Браун вполне надёжные ребята. Что же мы так и должны были быть всё время тюремщиками у Принца?
— Быть может, надёжнее было бы всё-таки заключить его в запираемое помещение с крепкими дверями и надежными замками? — спросил Арамис скорее самого себя, чем своих друзей.
— Запереть Принца в тюрьму? — возмутился Атос. — Даже если бы мне сказали, что Филипп совершит побег и при этом убьёт меня, я бы и в этом случае не согласился на такое варварство! Я предпочитаю погибнуть от руки Филиппа, нежели стать настоящим тюремщиком Принцу, законному сыну нашего Короля Людовика XIII и брату-близнецу нашего Короля Людовика XIV!
— Дело сделано, друзья, — сказал д’Артаньян. — Я разделяю ваши опасения! Возможно, нам не следовало доверять наёмным слугам. Но не можем же мы вечно разделять общество Филиппа! Нам многое надо было обсудить всем вчетвером, и я рад, что этот пикник состоялся.
— Напрасно мы завели этот разговор, — сказал Портос. — Но у меня не спокойно на сердце. Не доверяю я этим шотландцам!
— Джон Смолл и Бен Браун – англичане, Портос! — внёс уточнение д’Артаньян.
— Тем более! — ответил Портос и нахмурился.
— Мы, словно малые дети, рассказываем друг другу страшилки! — улыбнулся Атос. — Однако, уже смеркается! Давайте ускорим шаг!
Действительно, солнце уже коснулось горизонта, окрасив западную часть неба оранжевыми и красными тонами, небо над головой посерело, приближались сумерки. Друзья перешли на быструю рысь.
Подъезжая к Монквилю, друзья увидели зарево на востоке. Казалось, что Солнце раздвоилось, и устроило два заката. Вскоре до них донёсся и запах дыма. Друзья пришпорили коней и помчались к Монквилю галопом.
Выехав за поворот, откуда Монквиль был виден как на ладони, друзья увидели, что дом д’Артаньяна, хозяйственные постройки и конюшня объяты пламенем.
— Сюзанна! — воскликнул д’Артаньян и пришпорил коня. — Сюзанна! Мисс Кампредон!
— Агнесса! — крикнул Портос и дал шпоры своему тяжеловесному коню.
— Филипп! — прошептал Арамис и также вонзил шпоры в своего коня.
— Бедные мои друзья! — проговорил Атос, не отставая от друзей ни на шаг.

Весь Монквиль был объят пламенем. Крыша конюшни обвалилась. Как минимум, три из семи коней, которые оставались в ней, каким-то чудом выбрались из неё и, ускакав к самому краю леса, паслись, испуганно поглядывая в сторону ужасного зарева.
Навстречу друзьям вышла Агнесса Кэмпбэлл, тётушка мисс Грефтон. Её одежда была изорвана, она была испачкана в саже.
— Ангесса, вы живы! — воскликнул Портос, соскакивая с коня. 
— Сюзанна! — воскликнул д’Артаньян. — Где Сюзанна? 
— Она жива, — ответила Агнесса. — Её увели силой эти двое, Джон и Бен. Они убили Базена, захватили Филиппа и Сюзанну и уехали, забрав из конюшни четырех коней.
— Я найду их! — воскликнул д’Артаньян. — Я их из-под земли достану!
— Мы их найдём, друг мой, — ответил Атос.
— Скажите, Агнесса, добровольно ли с ними уехал Филипп? — спросил Арамис.
— Этого я не знаю, — ответила Агнесса. — Я спряталась за конюшней. Они думали, что я в конюшне, закрыли двери на засов, подпёрли их вилами и подожгли. Убедившись, что конюшня объята пламенем, они уехали, тогда я открыла конюшню и выпустила оставшихся коней.
— Где же Базен? — спросил Арамис.
— Он лежит у колодца, — ответила Агнесса. — Они выстрелили в него два раза.
— Базен! — воскликнул Арамис. — Базен, дорогой мой!
— Он ещё жив, — сказал Гримо, который уже давно разыскал его и пытался помочь товарищу, делая ему перевязку.
— Скажи мне, Гримо, он будет жить? — спросил Арамис, и друзья услышали, что его голос дрожит.
— Не знаю, монсеньор, — ответил Гримо.
— Простите меня, монсеньор, я не уберёг… — прошептал Базен.
— Молчи! Базен, молчи! Тебе нельзя говорить! — воскликнул Арамис. — Куда он ранен, Гримо?
— Одна пуля в руку, это пустяк, другая – в грудь, боюсь, что она задела лёгкое, — ответил Гримо.
— Гримо! Сделай для него всё, что возможно! — воскликнул Арамис.
— Этого можно было не говорить, — сказал Атос. — Гримо своё дело знает.
— Монсеньор, отпустите мне мои грехи, — прошептал Базен.
— Молчи, Базен, молчи! — сказал Арамис. — Какие у тебя могут быть грехи? Я отпускаю тебе все твои грехи, каковы бы они ни были, Базен, друг мой, дорогой мой Базен.
— Пуля в груди прошла навылет, — сказал Гримо. — Кровь изо рта не идёт. Рана в руке тоже сквозная, может быть, задета кость.
— Нужен врач! — воскликнул Арамис.
— Гримо – отличный хирург, не беспокойтесь, — ответил Атос.
— Базен, друг мой, не оставляй меня! — сказал Арамис, и друзья увидели на щеках прелата слёзы.


 Глава II. За месяц до этого

Король Франции Людовик XIV вспомнил о двух узниках Бастилии, помещённых под надзор верного де Сен-Мара.
Первым узником, значащимся под именем Марчиали, был лейтенант гвардейцев д’Эльсорте. Он выполнял приказ Кольбера, пытаясь убить д’Артаньяна и сопровождаемого им узника, то есть самого Людовика. Имея на руках, приказ заключить в крепость острова Сен-Маргерит сопровождаемого узника, д’Артаньян не решился его выполнить, и решил на свой страх и риск заключить туда своего врага д’Эльсорте. Самого же Людовика он оставил в аббатстве, заверив его, что полученные в одном из нападений отметины на лбу навсегда закрыли возможность возвращения на трон. Однако отметины скоро сошли, поскольку были не такими глубокими, как казалось. Щепетильность д’Артаньяна позволила Людовику впоследствии бежать и вернуть себе французский трон, поэтому Людовик никак не мог осуждать д’Артаньяна за его решение. Однако, он понимал, что д’Эльсорте, по сути, явился жертвой обстоятельств, ведь он всего лишь выполнял приказ Кольбера, ничего не подозревая о том, кто является узником, которого сопровождал капитан королевских мушкетёров. Король ничего не знал о подлости д’Эльсорте, который, дав слово дворянина не поднимать оружия против капитана и его спутников, едва лишь получил оружие обратно, поспешил использовать его против своего освободителя. Некоторое время после возвращения на трон Короля занимала мысль о том, что Кольбер, полагал, что таинственный узник, значащийся под именем Марчиали, имеет какое-то государственное значение. Короля веселила мысль, что у него есть способ водить за нос своего почти всесильного министра. Однако, со временем, ему стало казаться, что содержать в Бастилии человека лишь за то, что он выполнял приказ, это излишняя жестокость, а, кроме того, содержать ничтожного лейтенанта за счет казны так, как положено содержать лишь Принца крови, это излишняя расточительность. Первое соображение было не столь существенным для такого человека как Людовик, а оба эти соображения совместно давали и причину, и повод для проявления снисходительности. Кроме того, в Бастилии содержался и новый узник под именем Эсташ Доже. Король, придумавший это имя, полагал, что под этим именем содержится его родной брат-близнец Филипп, однако, д’Артаньян и на этот раз проявил такую же снисходительность по тем же причинам, поэтому вместо принца в Бастилию был помещён некто Жак Лонг-Коту, то есть Жак Длинный Нож. Этого разбойника, насильника и убийцу Атос и Портос захватили вблизи моста Пон-Нёф, чем спасли двух юных девиц от ограбления, от смерти и даже, вероятно, от насилия, что, разумеется, было бы для этих девиц ещё большей бедой. Правда, наши друзья не поинтересовались, что делали в тёмную ночь в таком зловещем месте эти две девицы, вследствие чего Портос даже на секунду усомнился в их порядочности, однако, небольшое расследование, предпринятое осведомителями Арамиса, убедило друзей, что содержание в Бастилии для такого негодяя, как Жак Лонг-Коту, было весьма слабым наказанием за то, что он заслужил своими преступлениями. Как мы уже сказали, Король ничего не знал об этом, поэтому был убеждён, что в Бастилию под именем Эсташ Доже помещён именно Филипп.
Первые полгода Людовик был занят только укреплением государства и собственного положения в нём, поскольку несколько месяцев, проведённых им в аббатстве, убедили его, что ничто не вечно в этом неспокойном мире, и что даже Король Франции может в один далеко не прекрасный день лишиться своего трона и всего, абсолютно всего. Следующие полгода Людовик посвящал все свои усилия исключительно укреплением военного могущества Франции и его финансовой системы с помощью всё того же Кольбера. Ещё год Король был занят войной.
По прошествии двух лет Людовик вспомнил о двух узниках и задумался. Оба они содержались в Бастилии, поскольку де Сен-Мар, переведённый из должности коменданта острова Сен-Маргерит на должность коменданта Бастилии, забрал с собой в Бастилию и обоих узников, известных ему как Марчиали, которым был д’Эльсорте и как Эсташ Доже, которым был Жак Лонг-Коту.
По прошествии этих двух лет раздражать Кольбера и вставлять ему мелкие шпильки уже не казалось Людовику ни забавным, ни приятным: Кольбер проявил себя как верный слуга государства и Короля. Не было никакого смысла и дальше содержать д’Эльсорте в Бастилии. Но прежде, чем его выпустить, следовало бы убедиться, что он не знает ничего такого, что могло бы нарушить спокойствие Людовика. Он мог случайно узнать какие-то сведения, которые бы могли послужить нитями к великой тайне Короля, о которой никто не должен был знать. Проще всего было бы, если бы д’Эльсорте тихо умер в Бастилии, но предшествующие приказы повелевали де Сен-Мару тщательно оберегать здоровье узника и заботиться о нём как о Принце, поэтому, как минимум, эти распоряжения следовало бы скорректировать. Людовик, между тем, понимал, что всякая коррекция таких приказов может послужить Кольберу путеводной нитью для разгадывания великой тайны, поскольку узников ни с того ни с сего не переводят с королевского содержания на нищенское. Другой вариант состоял в том, чтобы освободить д’Эльсорте и поручить ему какое-нибудь сложное задание, которое привело бы к его гибели. Освобождение узника могло бы означать лишь то, что, отсидев положенный срок, данный узник искупил свою вину. В этом варианте Людовик видел и ещё одну положительную сторону. Д’Эльсорте мог бы стать «ловушкой для дураков», живой приманкой, Пьером-Простаком. Кольбер, несомненно, приставил бы за освобождённым Марчиали своих лучших шпионов, что давало возможность Людовику, со своей стороны, приставив более опытных соглядатаев, выявить этих шпионов. Как бы глубоко не доверял Людовик Кольберу, он хотел бы держать его на коротком поводке, поэтому узнать шпионов Кольбера Людовику очень хотелось. Как говорится, «скажи мне, кто друзья твоих друзей, и я скажу тебе, кто твои враги». Этой поговорке юного Людовика научил Мазарини, который узнал её от Ришельё.
Ко всему прочему, Людовику было интересно посетить Филиппа, узнать, как он поживает, сохранил ли он своё удивительное сходство с ним, Людовиком, каково его настроение, не строит ли он планы на побег на волю или, того хуже, на побег с целью нового захвата трона.
«Почему все так расхваливают ум и прозорливость кардинала Ришельё? — думал Людовик с раздражением. — Если бы он был капельку мудрее, он не оставил бы мне этой проблемы! Филипп должен был умереть ещё в младенчестве! Неужели я, Король Франции, должен решать эту проблему, столь неоднозначную с этической точки зрения? Почему всегда все всё сваливают на мои плечи? Я не хочу брать на себя грех Каина! Неужели придётся? Неужели во всей Франции не найдётся человека, который бы взял этот грех на себя? Я не должен об этом думать! Я не должен этого хотеть! Это должно произойти само собой, помимо моего желания! Потому что я этого не хочу, я не только добрый Король, я ещё и добрый брат. Да, именно так! Он должен умереть не от моего желания».
Всё же Король помнил, что повидаться с д’Эльсорте, значившимся под именем Марчиали, и тем более выпустить его на свободу можно было, в соответствии с более ранним приказом, только по личному распоряжению Короля. Это же самое касалось Эсташа Доже, то есть Филиппа. Это, казалось бы, защищало его от побега Филиппа. Поездка в Бастилию к Филиппу казалась, тем не менее, Людовику крайне опасной. Он рисковал остаться в ней вследствие мелкого предательства или крупного заговора, тогда как Филипп в этом случае мог бы весьма успешно быть извлеченным из Бастилии и вернуться на трон Франции вместо Людовика. 
«Ах, если бы ещё был жив д’Артаньян, я знал бы, с кем мне следовало бы поехать в Бастилию для этого дела! — подумал Людовик. — Только ему я мог безраздельно доверять в этом деле!.. Доверять? А почему, собственно, я должен был ему доверять? Правда, он скрыл великую тайну Короля, и нет ни единой души, которая могла бы похвастать тем, что узнала эту тайну от него! Но, с другой стороны, именно он осуществил подмену, подлое предательство, второе похищение! В его пользу говорит то, что он поместил меня не в крепость острова Сен-Маргерит, а в аббатство, но ведь это – ещё один пример непослушания! В последний раз, когда от поступков этого человека зависела моя судьба, он вновь выбрал меня, и сам решил арестовать Филиппа. Это, безусловно, говорит в его пользу! Был ли у него выбор? Разумеется, был. Было ли ему выгоднее устранить меня, а не Филиппа? Разумеется, так! Он мог опасаться мести с моей стороны, и мог рассчитывать на благодарность Филиппа! Неужели Филипп был попросту настолько глуп, что не отблагодарил д’Артаньяна так, как это следовало бы, и лишь поэтому д’Артаньян предпочёл мою месть благодарности Филиппа? Невозможно! Почему же эти двое выбрали меня? Ведь этот выбор – навсегда! Или нет? Или я ошибся? Но уж нет, де Сен-Мар ни за что не выпустит Филиппа из Бастилии! Де Сен-Мар знает свой долг! И если бы д’Артаньян упрятал меня в крепость острова Сен-Маргерит под надзор де Сен-Мара, я бы до сих пор там оставался! Но он этого не сделал. Дьявол меня разбери! Я – глупец! Ведь то, что д’Артаньян сделал один раз, он может сделать и второй раз! Он мог поместить в Бастилию кого-то другого, точно так же, как он поместил туда глупца д’Эльсорте! Почему же мне только сейчас пришло это в голову? Да потому что я был слишком рад своей победе, шансов на которую у меня почти не было! Потому что меня волновало моё положение на троне Франции, а не положение Филиппа в Бастилии! Глупец! Допустить такую ошибку! А что если Филипп также помещён в какое-нибудь аббатство, или в какой-то монастырь, которых во Франции тысячи? Что если он только и ждёт моей ошибки? Филипп – это туз в рукаве этого карточного шулера д’Артаньяна! Он в любой момент может заменить меня на него! Впрочем, он мёртв. А мёртв ли он? Ведь я не видел его труп!? На войне, говорят, трупы бывают так сильно изуродованы, что нет никакой возможности их опознать! Я должен был немедленно расследовать обстоятельства гибели д’Артаньяна! И я должен был лично проследить за тем, что в Бастилию помещён именно Филипп. Почему я этого не сделал? Я знаю, почему! Я боялся, что по дороге в Бастилию д’Артаньян и д’Эрбле передумают, и поместят туда меня, а не Филиппа! Я боялся ловушки! Все эти два года я постоянно боюсь ловушки. Д’Артаньян мёртв, а я по-прежнему его боюсь! Д’Эрбле теперь мой союзник, посол Испании, а я боюсь и его! Впрочем, с Испанией всё расстроилось несмотря на то, что моя супруга – испанская принцесса. Не д’Эрбле ли это подстроил?»
Людовик покрылся холодным потом. Он впервые за эти два года прислушался к своим ощущениям и понял со всей отчётливостью, что страх ни на секунду не оставлял его, в любой момент он ожидал появления брата, покушения, каждую ночь, засыпая, он опасался проснуться в тюрьме, каждое утро, просыпаясь, он радовался тому, что проснулся в своей постели, и никогда не отдавал себе в этом отчёта. Теперь же он осознал, что пока жив д’Эрбле, пока он не удостоверился, что д’Артаньян, действительно, погиб, и, самое главное, пока жив Филипп, ему не будет никогда покоя. Великая тайна Короля ничего не стоила, если не было Филиппа, поэтому самой большой заботой тех, кто её знал был Филипп. И самой большой проблемой Короля был он же, Филипп. Но он, Людовик, не должен посещать Бастилию с Кольбером, потому что нельзя было допустить, чтобы такой могущественный человек, как Кольбер, овладел такой страшной тайной! Следовало придать этой поездке видимость несущественной инспекции, и следовало поступить так, чтобы Кольбер никогда не узнал об этой поездке. Даже если Кольбера можно было куда-то отослать, это не означало бы, что шпионы Кольбера не будут следить за всеми перемещениями Короля. Поэтому для начала следовало выпустить на свободу д’Эльсорте, приставив за ним тех соглядатаев, которые смогли бы вычислить шпионов Кольбера. Затем, этих шпионов следовало бы изолировать, и лишь на третьем этапе можно было самому отправиться в Бастилию для того, чтобы убедиться, что под именем Эташа Доже в Бастилию заключен именно Филипп. После этого можно было бы спокойно подумать о его судьбе, подумать, как можно было бы помочь Проведению поскорее завершить век Филиппа, то есть всего лишь подсказать каким-то помощникам воли Господней, что Филипп уже достаточно пожил на этом свете.
«Правда, выпустить д’Эльсорте небезопасно, в том случае, если он что-то знает! — думал Филипп. — Не худо было бы вначале поговорить с ним. Но ехать в Бастилию самому добровольно, зная, что где-то существует Филипп, и не имея полной гарантии в том, что Филипп находится именно в Бастилии, было бы неосмотрительно!».
Людовик позвонил в колокольчик, после чего в его кабинет с почтительным поклоном вошёл секретарь.
— Юбер, пригласи ко мне герцога д’Эпернона, — сказал Король. — На двенадцать часов дня. А на двенадцать тридцать – шевалье де Лоррена. А на час дня – капитана королевских мушкетёров господина д’Арленкура.