Под впечатлением прочитанной книги

Читая книгу Станислава Куняева

 «К предательству таинственная страсть…»

Узоры человеческой жизни
расшиваются по вечной канве.
А. Блок, «Катилина».
Революция или контрреволюция?..
Когда Станислав Юрьевич Куняев начал выпускать свои литературно-публицистические книги, тогда подумалось прежде всего о том, что он, теперь уже патриарх русской литературы,  один из самых талантливых поэтов  послевоенного периода советской истории, второй половины ХХ века и начала века нынешнего, блестящий публицист, глубокий мыслитель, волею судьбы оказавшийся в эпицентре духовно-мировоззренческих противоборств, терзающих наше российское бытие, многие годы – главный редактор литературного журнала «Наш современник», причём, в самое трудное для литературы время, конечно же, имел полное право на воспоминания и мемуары. Не могло не поражать и не восхищать то, что писатель в столь почтенном возрасте сохраняет остроту ума и ясность сознания, работает с такой же энергией, как и ранее, как и работал на протяжении всего своего творческого пути. Эти книги  с новой силой подтвердили цельность и последовательность его творческой и человеческой личности. А их, этих книг, оказалось действительно много, начиная с целой серии «Поэзия, судьба, Россия», «Возвращенцы», «Стас уполномочен сообщить», «Умом Россию не понять», «Терновый венец России», «Любовь исполненная зла… И бездны мрачной на краю…» и других. Вплоть до нынешней «К предательству таинственная страсть…» (М., «Наш современник», 2021). Книги, в определённом смысле итоговой, канонической и монографической. Канонической в том смысле, что в неё отобрано то, что имеет прямое  отношение к главному и основному духовно-мировоззренческому противоборству в русском мире, и составляющим основное содержание эпохи, вопреки теории о классовой борьбе, – между либерал-западниками и славянофилами; «шестидесятниками» и почвенниками»; революционерами и традиционалистами; в конечном счёте, между государственниками и космополитами. Извечному противостоянию и противоборству, принимавшему в миновавшем веке и в веке нынешнем своеобразные формы.
В этом смысле книга Ст. Куняева оказалась крайне своевременной и даже злободневной, так как, смею утверждать, что природа этого противостояния в обществе на духовно-мировоззренческом, метафизическом уровне остаётся во многой мере не уяснённой, сокрытой, нередко толкуемой ложно. А в широких слоях читателей и даже в среде людей, вроде бы, образованных всё ещё пребывает и преобладает  на догматическом уровне, далёком от истины.
Правда, тогда, когда начали выходить эти книги Ст. Куняева, подумалось и о том, а до таких ли серьёзных книг теперь, пусть не о столь отдалённом, но всё-таки о прошлом, когда у нас в России, самой литературоцентричной стране произошло и пока ещё происходит, казалось, немыслимое и невозможное:  великая русская литература, являющаяся формой народного самосознания, содержащая код нашего российского бытия, уже спасшая нас в революционном ХХ веке, по сути, вытеснена из общественного сознания и образования, подменена тем, что ею не является, когда во многой мере оказалась утраченной сама природа художественного творчества. Ведь даже подчинено литературное дело в стране не министерству культуры, а цифровой информации. Имитация же литературы, когда критерием оценки её вполне серьёзно и исключительно являются «шумиха и успех» (Б. Пастернак), корпоративные премии, не имеющие никакого общественного значения, не могут скрыть существа трагедии. И произошло это с помощью пресловутого «рынка», к литературе отношения не имеющего, являющегося формой её подавления.
Хотелось от патриарха прямого и лаконичного ответа на вопрос о том, – как быть теперь литератору в такое нелитературное время, перед этой, вдруг развёрзшейся бездной? Как уже бывало в нашей истории, задрав штаны, бежать за этим сомнительным «новым» и «прогрессивным», где всем правит лицедейство и позёрство и оказаться «в тренде»? Или же остаться с литературой и её традицией, в пределах народного самосознания. Но при этом «быть вытесненным постепенно» из информационного пространства, оказаться «на обочине», помня о том, что жизнь человеческая устроена так, что первые, как правило, бывают последними, а последние – первыми. Ну, на одно поколение этого энтузиазма хватит. А дальше как быть?..
Но оказалось, что эта дилемма вовсе не нова для литературы. С ней сталкивается каждый истинный писатель во все времена, хотя, конечно, каждая эпоха имеет своё, до времени неведомое своеобразие. Оказалось, что надо быть, как и всегда, о чём писал, к примеру,  Д. Мережковский: «Всё потерял писатель, нарушивший неумолимый закон: будь похож на читателей или не будь совсем. Я готов не быть сейчас, с надеждой быть потом» («Атлантида – Европа. Тайна Запада»).
Но чем больше я вчитывался в книги Станислава Куняева, тем больше убеждался в том, что пример, образец не только писательского, но и человеческого поведения уже явлен. А понадобится ли он новому племени, зависит уже не от автора. Оказалось, что это вовсе не воспоминания и не мемуары в привычном их понимании. И не горделивое подведение итогов долгой, бурной, такой непростой и на удивление последовательной литературной работы. Это – продолжение постижения писателем через личный человеческий и литературный опыт родины, России, которому у истинного поэта не бывает конца. Постижение трагического ХХ века, трудной, но уникальной послевоенной советской эпохи. И – с точки зрения не только собственно событийной или идеологической, как зачастую бывает, но, именно мировоззренческой, в согласии с духовной природой человека.  Со страниц книги «К предательству таинственная страсть…» предстаёт не только литературно-историческая, но прежде всего мировоззренческая летопись того, что происходило и происходит у нас в литературе, в общественной мысли, в жизни. И эта картина, мягко говоря, очень даже отличается от преобладающей ныне в обществе и особенно в его образованной части, построенной на тех или иных догматах, не столь важно каких именно. В данном случае – на либеральных.
Стало совершенно очевидно, уяснилось окончательно, что Станиславу Куняеву принадлежит некое исключительное место в русской литературе и общественной мысли второй половины ХХ века и начала века нынешнего.
Это книга не для единовременного прочтения, так как насыщена такими литературными фактами и фактами литературной жизни послевоенной эпохи, которые, кажется, нигде кроме сознания и души автора более не сохранялись, но без которых трудно понять смысл происходящего, суть того духовно-мировоззренческого противоборства, которое закончилось для всех нас трагически – и для правых, и для виновных – очередным революционным крушением страны, духовным падением общества, умалением человека, разложением культуры и литературы, погружением людей в апатию, утратой самого смысла существования. Хотя это – не только наше российское, но и мировое явление, исход которого пока ещё не вполне ясен.
Теперь, «на руинах великих идей» (Ю. Кузнецов), книга Станислава Куняева побуждает нас задаться не наивными и никчёмными вопросами «кто виноват?» и «что делать?», но – к размышлению о том, почему так произошло, по причине каких попущений? Какой выход из этого безвременья и падения диктует нам человеческий, народный и государственный опыт, и опыт великой русской литературы.
Да, это в определённой мере «разбор полётов», необходимый и неизбежный после таких разрушительных событий, какие мы пережили и всё ещё переживаем. Во всех областях жизни. Это выявление «вклада» всех, вольное или невольное, в постигшую нас катастрофу. При этом благие намерения и степень искренности в расчёт не берутся, так как они не могут быть ни извинительными, ни оправдательными. Ведь и глупцы не чужды вдохновенья. А время понятной политкорректности прошло, так как общество уже доведено до того предела, который можно определить разве что Блоковскими словами – «Развязаны дикие страсти». Да и война уже идёт на наше народное и государственное уничтожение.
Станислав Куняев выявляет истинный смысл происходившего, остающийся сокрытым и загромождённым приличной, но лживой риторикой о благих намерениях. Даёт нелицеприятные характеристики персонажам, оказавшимся в центре этих событий и полагавшим, что они творят «историю», а не тормозят наше народное и государственное развитие, отбрасывая его далеко назад.
А такой «разбор полётов», такие оценки происшедшего и всё ещё происходящего необходимы во всех сферах жизни. Натыкать по всей стране идолов главных разрушителей страны, таких как А.Солженицын и ждать какого-то развития, благополучия, значит продолжать, а не преодолевать катастрофу…
Станислав Куняев различил феномен «шестидесятничества» изначально, при самом его появлении, то, что характеристика и само имя его выходит не из хронологии эпохи, не из того, что они жили в шестидесятые годы миновавшего века. В таком названии их как раз и не было содержательной стороны. Это – специфический комплекс воззрений и верований, уходящих в глубокую древность, – на мир, на человека в этом мире, на социальное устройство жизни, на Россию, точнее – её ненужности в этом мире, в общей истории человечества; на природу культуры и литературы. Словом, комплекс «ценностей», которые они исповедовали, считая их «передовыми» и «прогрессивными», но представляющих собой набор дежурных догматов исключительно либерального толка. Примечательно, что «шестидесятниками» назывались и называются только представители либерал-западнической, радикальной революционной мысли. И он вовремя распознал так же, как и авторы знаменитого сборника «Вехи» в 1909 году, грозящую от них опасность человеку, обществу, народу, стране.
Знаменательно и то, что он не отстранялся от них, а жил и работал с ними рядом, постигая суть этого туманного явления, продираясь через официальные идеологические установки. И, как видно по всему, истинная суть «шестидесятничества» вполне открылась ему только в начале девяностых годов,  в результате либерально-криминальной революции…
 – Да неужто не ясно, что именно произошло у нас в России в начале девяностых годов и всё ещё происходит? – может спросить наивный и доверчивый читатель. И мы, к сожалению, должны ответить на это со всей определённостью: да, не ясно. В общественном сознании по крайней мере, на духовно-мировоззренческом уровне, а не на позитивистском и материалистическом. И не на социальном только. И уж тем более не на идеологическом, не столь важно на каком именно. А без этого, без уяснения смысла происходящего невозможно наше дальнейшее развитие и спасение, ибо «все на свете вещи должны быть определены с точностью» (Ап. Григорьев). Да и вообще «недопустима путаница слов» (Ст. Куняев)…
В самом деле, прошло более тридцати лет с тех пор, как у нас в стране что-то произошло. Произошло столь значимое и грандиозное, что и страны в прежнем виде не осталось, переменился сам воздух жизни; произошло нечто и с самим человеком, а определения, названия, имени происшедшему так до сих пор и нет. Собираются люди грамотные, образованные, опытные, скажем, на телевизионные публичные обсуждения, чтобы задаться этим сакраментальным вопросом, и не могут на него ответить, что противоречит опыту времён предшествующих. Одни говорят, что в России произошла контрреволюция, другие – что это, новая, очередная революция. В конце концов сходятся на том, что это, мол, не столь важно. Но постойте! Как это не важно? Это и есть главное, основное, ибо это далеко не пустая игра слов. За каждым из них следует не только не сходный, а прямо противоположный образ действия человека. Да и вообще, в начале было слово, какие слова выработаем, такими будут и дела, наше состояние и положение. А жизнь не осмысленная, не находящая даже своего названия, проваливается в небытие.
Словом, нет названия эпохе. Словно и не было до этого целых гор,  действительно глубокой, в терзаниях и муках рождаемой литературы, которая могла бы помочь нам теперь сориентироваться во вдруг изменившемся мире… Происходит явный интеллектуальный срыв, сброс предшествующего опыта, явный кризис цивилизации. Причём, произошло это столь стремительно, словно выключили свет, как будто повернули некий невидимый рубильник. И это наводит на мысль о рукотворности данного мирового, пока незнаемого нами явления, что представляется теперь, после пидемии, не таким уж невероятным…
Те, кто полагает, что у нас произошла контрреволюция, исходят из, вроде бы, убедительной логики. Если в начале миновавшего века произошла революция, то теперь, по социальному закону бытия – контрреволюция. Вроде бы так, но приняв такую логику, мы игнорируем, вольно или невольно отрицаем всё то, что происходило у нас в России потом, после революции, вместе с Великой Отечественной войной, по сути, вычеркиваем из истории, самый трудный ХХ век.
Да, после всякой революции неизбежно и неотвратимо наступает контрреволюция, реставрация, то есть созидание нового и никому пока неведомого государственного строительства и народного устройства. И такая контрреволюция у нас уже была. Происходила она в тридцатые годы, точнее, начиная с 1934 года. Такой поворот, такая «смена вех» произошла окончательно, можно сказать, с победным завершением Великой Отечественной войны, когда окончательно сформировалась советская цивилизация. Это был главным образом поворот от революционного типа сознания – к традиционному, в конечном счёте к народному самосознанию, естественно, при сохранении марксистско-ленинской догматики, которая была «национализирована», и которая изначально была принята и навязана на государственном уровне вместо исконной народной веры, что как понятно, носило все признаки иноверного завоевания страны… «Не заметить» теперь этого грандиозного поворота в жизни страны можно только преднамеренно, из каких-то идеологических соображений. Или же по специфической ментальности. Или же по глухоте как следствии псевдообразования.
Эта «смена вех» была предпринята во всех сферах жизни, и прежде всего в области сознания, образования, культуры. Особая роль отводилась русской классической литературе. Её издания с точки зрения научной превосходили дореволюционный уровень. О повороте к литературе свидетельствует новое её преподавание и грандиозное чествование А. Пушкина  в 1937 году. Был создан Союз писателей. Изменилось изучение и преподавание истории – теперь уже истории страны, а не только истории партии… Народ и страна наконец-то отходили от революционной катастрофы начала века. Вот как вспоминал об этом выдающийся композитор Георгий Свиридов, который писал Станиславу Куняеву: «Я помню те времена! – До первого съезда писателей, до 1934 года русским людям в литературе, музыке, в живописи не то чтобы жить и работать – дышать тяжело было… Но даже мы, музыканты, почувствовали, как после 1934 года жизнь стала к нам, к людям русской культуры,, поворачиваться лучшей стороной…».
Но происходило всё это по понятным причинам негласно, никак не декларируемо. Но это была именно контрреволюция, предпринятая сверху. Об этом убедительно писал в тридцатые годы философ Г. Федотов: «Общее впечатление: лёд тронулся. Огромные глыбы, давившие Россию семнадцать лет своей тяжестью, подтаяли и рушатся одна за другой. Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху». И даже более определённо: «Кончился марксистский пост». Философ сильно сомневался в действительном марксизме тогдашнего руководства страны, так как не на него теперь уже делалась ставка: «В спешном порядке куётся национальное сознание, так долго разрушавшееся». В таком новом режиме он усматривал даже имперское создание и даже то, что оно «вполне заслуживает названия монархии». Впрочем, не только Г. Федотов различил это новое преобразование страны. Уже гораздо позже об этом писал выдающийся поэт русского зарубежья Георгий Иванов: «Погоны светятся, как встарь, / На каждом красном командире. / И на кремлёвском троне – царь/ В коммунистическом мундире…». Или в стихах «К России» неизвестного поэта первой волны эмиграции в шестидесятых годах вернувшегося из Парижа в Россию, в Краснодар, Ивана Прилепского: «Господь тебя благослови,/  Некорованной живи…/ И в дальний путь ушедших нас,/ Хотя бы и в последний час,/ Нас – в обновлённую семью/ всех собери под сень свою» (1935 г.).
Да, идеология оставалась прежней, так как она уже не могла быть отброшенной. Она получала новое истолкование: «Марксизм – правда, не упразднённый, но истолкованный – не отравляет в такой мере отроческие души философией материализма и классовой ненависти. Ребёнок и юноша поставлены непосредственно под воздействие благородных традиций русской литературы. Пушкин, Толстой – пусть вместе с Горьким – становятся воспитателями народа. Никогда ещё влияние Пушкина в России не было столь широким».
Это был уже совершенно новый уклад жизни, трудно воздвигаемый на развалинах былой России: «Новый советский  патриотизм есть факт, который бессмысленно  отрицать. Это есть единственный шанс на бытие России. Если он будет бит, если народ откажется защищать Россию Сталина, как он отказался защищать Россию Николая II и Россию демократической республики, то для этого народа, вероятно, нет возможностей исторического существования». («Судьба и грехи России», т. 2, Санкт-Петербург, издательство «София», 1992). Заметим, что писалось это задолго до Великой Отечественной войны…
Но какие вопли ненависти поднялись на это действительное возрождение России, на её новое бытие со стороны людей с революционным типом сознания. Эту возродившуюся Россию неореволюционные
«шестидесятники» нашего времени обозвали «советским тоталитаризмом» и повели с ней борьбу. Борьбу не против идеологии, их родной, революционной идеологии, разрушившей Россию, а против страны, с таким трудом возродившейся. Догмат оказался для них дороже и ценнее самой страны. В какое межумочное положение они попали – ведь они сами были исповедниками и защитниками «революционных ценностей».
Таким образом, сложилась парадоксальная мировоззренческая ситуация: официальной идеологией были национализированные «революционные ценности», в личине которых, с потерями, но жила традиционная Россия. И оппозиция, точнее диссиденты были людьми с революционным типом сознания, исповедовавшими те же ценности, блюли их первозданную «чистоту». Сокрыто, а то и прямо, декларативно, как Е. Евтушенко и А. Вознесенский …Из всего многообразия и сложности советского цивилизации, в которой страна возвращалась к своей традиции, они усвоили только эту внешнюю, вынужденную и изживающую себя догму – «революционные ценности». Был тут и чисто психологический аспект. Коль советская цивилизация сформировалась в результате революции, значит, всякая революционность есть благо, а «революционные ценности» её являются тем единственным, на чём может восстанавливаться и строиться страна.
В этих догматах, и до сих пор во многой мере блуждает наше общественное сознание, не находя для их преодоления интеллектуальных сил, так как мировоззренческая картина советского периода истории до сих пор остаётся не созданной. В конце концов удалось навязать обществу и народу, что всякая революционность, это – хорошо, это обновление. У нас и «перестройка» оказалась не иначе как «революционной». Мы же бегло касаемся этой в общем-то нехитрой, но сокрытой от большинства людей хронологии и последовательности событий нашей недавней истории, дабы подчеркнуть со всей  определённостью, что «шестидесятники» под догматом «советского тоталитаризма» повели решительно борьбу против в таких трудах и муках, лишениях и жертвах сложившейся традиционной России, последовательно сталкивая её, по причине интеллектуальной немощи, идеологизированности и догматичности в новую революционность, для которой уже не было никаких причин, так как прежнюю революционность Россия наконец-то преодолела.
И люди были готовы такому интеллектуальному ничтожеству отдать свою народную, государственную и личную судьбу… В основном по причине того, что общей картины советского периода истории, её, так сказать парадигмы развития, в сознании людей не было. Да что там, если даже историческая наука её не описала, потопив всё в последовательности событий и их подробностях.
Между тем, как сокрытие того, что реставрация у нас уже произошла, что был совершён крутой и решительный поворот от революционности к традиционности, имело трагические последствия для страны и народа. Ведь если реставрации не было, значит революционный анархизм, беззаконие, геноцид первых лет советской власти продолжается? Значит, с ними надо бороться в девяностых годах? Но ведь всего этого уже давно не было.  На таком упрощённом до примитивизма шулерстве было построено уничтожение советской цивилизации. Обличительный вал ведь был направлен на существующую власть, к геноциду начала века отношения уже не имеющую. Так с помощью нашей трагической истории была вновь разрушена кое-как устроившаяся жизнь… Но ведь сознание людей должно быть сильно травмировано, чтобы вполне серьёзно повести борьбу с «коммунизмом» не в 1920-е годы, когда она была праведной, а в 1991-1993-х годах, уже не против него, а против в таких трудах и лишениях сформировавшегося уклада жизни. И когда, кстати, таким «борцам» никакая опасность уже не грозила. Так запоздалая борьба против «коммунизма» стала борьбой против самой России, в чём особенно преуспел А. Солженицын.
Никаких объективных причин для новой революции в России к девяностым годам уже не было. Кроме людского стяжательства, которое государство и общество обуздывает. Пример Китая в относительно краткий период превратившегося в великую державу, это подтверждает. Никакого капитализма никто возрождать и не намеревался. Этот образ жизни строится на совсем иных началах, чем те, которые были предложены обществу. Справедливо писал по горячим следам событий С. Кара-Мурза, что «ни о каком строительстве капитализма речь не идёт… Речь идёт именно об экономическом геноциде… И цель эта – тотальное разрушение этой ненавистной, неправильной страны» («Наш современник», № 5, 1992). А потому и вышла новая революция, точнее – либерально-криминальная революция: «Во многих отношениях перестройка оказалась революцией, принципиально отличающейся по своим разрушительным последствиям от всех революций, которые пережило человечество» (С. Кара-Мурза). И словно уже в издёвку опять – октябрьская…
Потому и «не заметили» интеллектуалы в 2009 году столетия(!) знаменитого философского сборника «Вехи», предсказавшего революционное  крушение России. В это время всё ещё полным ходом шло либеральное «строительство» страны, а этот сборник обнажал всю ложность либерального курса, так как давал характеристику не интеллигенции вообще, как  образованной части народа, а радикальной её части с революционным типом сознания. Кажется, что и очередной, уже объявленный поход «цивилизованного» запада на Россию, на всех нас без исключения, всё ещё не вполне вразумил нашу властную элиту. То ли она не может всё ещё поверить в агрессию, в коварство Запада, то ли действительно непросто расставаться с былыми ложными кумирами.
Но ведь это ничем не оправдано, недопустимо и несправедливо, что 1930-е годы мы знаем только и исключительно по репрессиям, забывая о значительно больших первых потерях, которые принесло революционное крушение страны и гражданская война. А о том, что в это время происходили важнейшие и спасительные для страны и народа реставрационные процессы, об этом неведомо до сих пор даже в среде людей образованных. Разумеется, репрессии были, что в любом случае ужасно. Но ведь надо объяснять, чем они были вызваны, в какой мере они были неизбежны. У нас же это, по сути, возмездие, объясняют только и исключительно дурью тогдашнего руководства страны или несовершенством, низкой природой самого народа, что является хамством по отношению и к стране, и к народу: «Всё это может показаться /Смешным и устарелым нам,/ Но, право, может только хам/ Над русской жизнью издеваться» (А. Блок, «Возмездие»). Русская литература устами шестнадцатилетнего пророка М. Лермонтова давно (1830 г.) обнажила эту закономерность в стихотворении «Настанет год, России чёрный год./ Когда царей корона упадёт…»: «И зарево окрасит волны рек:/ В тот день явится мощный человек,/ И ты его узнаешь – и поймёшь./ Зачем в руке его булатный нож:/ И горе для тебя! – твой плач, твой стон/ Ему тогда покажется смешон…» К чему же теперь такая литература, которая пророчествует столь беспощадно не о прошлом, а о нынешнем…
Итак, коль контрреволюция, реставрация в нашей истории уже была, то в начале девяностых годов произошла новая революция, со всеми её признаками, когда вопросы о власти, идеологии и собственности были «решены»… Теперь же перед руководством страны, правящим классом стоит неимоверно сложная задача реставрации, в смысле возвращения к традиционным ценностям, прежде всего в культуре и литературе, в строительстве новой государственности. По принятой терминологии это и называется контрреволюцией. Чем дольше это будет откладываться, чем больше будет длиться такая неопределённость, тем горше будет для нас кровавое похмелье… Взывать в такой ситуации к новой революции, после смуты снова выкликать смуту можно только или по причине смутного представления о природе революций вообще или исповедовать убеждение, что всякая революционность – это величина безусловно положительная. Вот один из примеров такой путаницы: «Спору нет, Кремль осуществляет свою революцию сверху во многом вынуждено, как бы нехотя, наступая на горло собственной песне…» («После смуты», Виталий Аверьянов, «Завтра», № 32, 2022). Словом, заблудились мы в «революциях» окончательно. Ведь власти теперь предстоит наступать на горло собственной песне, либеральной и революционной, которая всё ещё длится… А это ох, как непросто.
Но как уже бывало в нашей многотрудной истории, всё происходит по неслучайному в нашей памяти присловью: «Не было счастья, да несчастье помогло». «Цивилизованный» Запад, уже отбросив всякие дипломатические условности, объявил нам войну. Уже американские пушки с американскими расчётами бьют не только по бывшим украинским городам, но и по российским областям. Если и в этих условиях власть будет поддерживать в обществе достигшую предела американизацию, играть в либеральные идеологические игрушки, давно показавшие свою несостоятельность, всё ещё запоздало заигрывать с «деятелями культуры», давно порвавшими с истинной культурой и уже давно ничего не создающих, а только отравляющих сознание людей, она неизбежно будет становиться коллаборационистской со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями – для неё, для страны, для народа…
Дальнейшая имитация, скажем, литературы, да и не только её, теперь уже, когда гремит оружие, недопустима. По радио России постоянно провозглашается: «Поэзия большой страны». Но читается зачастую такое, что невольно закрадывается сомнение в том, что дела наши пока плохи, так как такая «поэзия» ни о чём более не свидетельствует кроме как о духовной скудости. Формально, да, в кои веки заговорили о поэзии. Но не темой же самой по себе жива поэзия…Имитацией же поднять людей на большое дело защиты Отечества невозможно…
Но почему так опрометчиво повёл себя Запад? Видимо, глядя на то, что происходит внутри России, в нашем обществе и, прежде всего в сфере сознания и культуры, Запад решил,  что время пришло. Значит, уверен в том, что давно, сразу после войны провозглашённая программа по разложению нашей страны выполнена. И мы не можем не признать, что кое-что ему удалось, что его агенты влияния в нашем обществе действительно влиятельны, иначе уже давно произошли бы изменения в образовании, в культуре и в литературе. Реакция молодёжи на войну, количество бегущих от войны беспрецедентно в нашей истории. Это ведь прямое следствие долгое время проводимой политики в образовании, в культуре,  в литературе.
Но к этому неожиданно примешалось и другое, более глобальное, пока загадочное, как некая мировая болезнь, неведомая земным врачам. Что-то стало происходить с самим человеком. Симптомы этого стали явно проступать в тех глупостях и действиях, которые предпринимаются лидерами мировых держав. Не только не согласующиеся с национальными интересами, экономической выгодой, но противоречащие им и всякой человеческой логике. Пока не зная названия этому явлению, люди чувствуют, что наступила некая беда, какой ранее не было. Но такая болезнь периодически возвращается в человеческую цивилизацию. И называется она вырождением. Об этом писал, к примеру, А. Блок в очерке «Катилина»: «Это воспитание подготовляет к чему угодно, кроме самого главного и единственно нужного человеку; результат его был на глазах у всего Рима, он на глазах и у нас: большинство – тупеет и звереет, меньшинство хиреет, опустошается, сходит с ума. Глаза Рима, как и наши глаза, не видели этого; а если кто и видел, то не умел предупредить страшной болезни, которая есть лучший показатель дряхлости цивилизации: болезни вырождения. За этим опошленным словом стоит довольно жуткое содержание».
Мы ещё не знаем, по каким парадигмам эта болезнь движется, не хотим верить в то, чем она может закончиться, но только явно ощущаем, что она пришла… Не желая признавать её в себе, ибо нас-то она точно «не коснётся», мы замечаем её симптомы в окружающих. Это – безволие, инфантилизм и интеллектуальная немощь, несмотря на все предшествующие достижения, вдруг замолчавшие. Словно кто-то незримый сдерживает наше дальнейшее развитие, дабы мы в своей горделивой одержимости не натворили непоправимых бед с собой и с Землёй. Что ж, видимо, приходится рассчитываться за нашу выделенность душой и разумом из природы, ибо так нелегко и непросто удержаться человеку на предназначенной ему высоте…
Вот чему надо бы учить новые поколения, помимо конечно, практических навыков, технических и технологических построений: как сохранить свою человеческую духовную сущность среди стихий этого мира. Ведь сам по себе «прогресс», без человека не идёт впрок, оборачивается кабаком для «крещёного мира», как писал А. Пушкин в «Евгении Онегине»:
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменяется безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды.
И заведёт крещёный мир
На каждой станции трактир.
«Просвещенье», в том виде, в каком оно пришло к нам, «благое просвещенье», понимаемое только как бунт, такой «прогресс», доведённый до предела, приводит к ненужности человека вообще, к его вырождению. Информационные сети при всех их удобствах, остаются пока варварски несовершенными, являясь скорее не помощниками человеку, а напоминают вора, приходящего в дом без спросу, и – незваным в душу. Кажется, они в таком виде только затем и придуманы, чтобы затормозить интеллектуальное развитие человека, так как создают иллюзию осмысления предоставляемой ими информации. Степень их сложности не свидетельствует о степени их совершенства. А тотальная слежка за человеком, которая уже представляется неизбежной и естественной, при падении нравов будет употреблена прежде всего во зло, ибо «мешать» жить остальным будут наиболее талантливые и с ними надо будет что-то «делать». Отрицательный отбор людей заработает на всю мощь. Извечный спор культуры и цивилизации, вроде бы, разрешается в пользу цивилизации, но не идёт впрок ни культуре, ни цивилизации, ни во благо человеку, ибо цивилизация в таком виде только загромождает мир, а не объясняет его.
Видимо, люди найдут выход из этой дилеммы, но пока мы находимся в этом тупике спада во всех сферах жизни. И что бы не предпринимали, выходит пока «трактир» и кабак, голое и тупое потребительство во всевозможных его разновидностях.
Книга Ст. Куняева «К предательству таинственная страсть…» побуждает к размышлению о смысле теперь происходящего, давая для этого обширный фактический материал. А это уже – признак её крайней необходимости. Я же останавливаюсь на тех аспектах человеческого бытия, которые в нашем общественном сознании не получали объяснения или толковались ложно.

Продолжение следует.