Под впечатлением прочитанной книги

Вольтеровский соблазн

Два революционных крушения России в одном ХХ веке – в начале и в конце его – побуждают наконец-то задуматься о природе революций в истории человеческой цивилизации вообще. И достойно не только уважения, но и восхищения то, что Станислав Куняев, родившийся в скудные предвоенные годы, детство и ранняя юность которого совпали с войной, живший и работавший в обезбоженной, а то и в атеистической среде, каким-то чутьём поэта распознал природу грандиозных потрясений. Не в пример многим своим современникам, не сумевшим выбраться из-под догматических глыб, впадавших в сектантский патриотизм. Видимо, это подсказал ему духовный опыт русской литературы, которую он не просто прекрасно знает, но, как и должно, переживает заново: «Шестидесятники» думающие, что они восстают против несправедливого порядка, на самом деле бросали вызов Божественному мироустройству». Ведь все революционные потрясения имеют прежде всего духовную, а не только социальную природу и причину. Это прежде всего бунт против Бога, а вовсе не декларируемое намерение справедливого устройства жизни. Ни одна революция в истории никогда не достигала декларируемых ею социальных задач. Потому-то творцы революции всегда и неизбежно «разочаровывались» в их результатах. Всякая революция имеет целью разрушение существующего порядка вещей и ничего более, вне зависимости от степени его справедливости или порочности. И уже только потом, на развалинах былой жизни, неимоверными трудами и муками созидается новая государственность, никому пока неведомая.
На эту адскую работу, как понятно, «нужны» особого склада, и особой  организации люди, с революционным типом сознания, неистовые и беспощадные. Это можно понять, над их нелепыми судьбами можно попечалиться. Но выставлять их некими творцами, как это делают «шестидесятники», по крайней мере несправедливо. Их пример можно выставлять для предостережения, но никак не для подражания…
Станислав Куняев прозревает духовную сущность и преемственность нашего и мирового «шестидесятничества»: «При внимательном изучении глубинных причин этой революции всемирного шестидесятничества обнаружилось нечто поразительное: самые радикальные и разрушительные её цели исходили из самых древних, почти мифологических времён человеческой истории – из ветхозаветной эпохи «восстания ангелов» и содомской свободы от всяческих табу, воцарившейся в Содоме и Гоморре».
Ведь архетип всех без исключения революционных потрясений в истории человечества содержится уже в книге пророка Даниила. Царь Навуходоносор сделал божество, истукана, «у этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его – из серебра, чрево и бедра его – медные» (2; 32). Приходит некто, толкуя сны и говорит царю, что у него «неправильный» бог, колосс на глиняных ногах. Возьми нашего, настоящего, живого бога или будешь убит: «Ты славил богов серебряных и золотых, медных, железных, деревянных и каменных, которые ни видят, ни слышат, ни разумеют; а Бога, в руке Которого дыхание твое и у Которого все пути твои, ты не прославил» (5; 23). Хотя кому какое дело, какой бог у Навуходоносора… Ну чем это отличается от всех последующих революционных потрясений? Ничем – у вас, «неправильная» вера, вот «передовое учение», оно вам необходимо, «потому что оно верно». У вас не достаёт «демократии», мы принесём её вам. Примите наши «ценности» и заживёте как весь «цивилизованный» мир. Результат один: «Он придёт без шума, и лестью овладеет царством» (11; 21)…
Это ничем не отличается от проповеди наших «шестидесятников». Разве только тем, что там предлагали богов извне, а тут – сомнительные «ценности» внутри страны и общества, по причине видите ли того, что страна – «неправильная» и её надо переделать. Но поскольку не говорится как и во что переделать, а только «переделать», это значит, что её надо уничтожить: «Наш главный краеугольный камень заложен неправильно, сделан из неправильного материала». Изначально и всегда, ещё со времён Ивана Грозного (Д. Быков, «Обречённые победители: шестидесятники», ЖЗЛ, М.,  «Молодая гвардия», 2018).
Надо сказать, что человек с революционным типом сознания бунтует не потому, что его «душа страданиями человеческими уязвлена стала», а потому, что иного способа заявить о себе  в этом мире, кроме разрушения, у него нет. Такова его природа. Такова его «миссия», но беда приходит, когда она получает преобладание в обществе, причём, абсолютное. А декларации о народе и его страданиях – всё это для самооправдания, что подтверждается многовековой историей революционных потрясений. А то и для обычного обмана.
Радикал бунтует и разрушает, по сути, без причины, кроме самоутверждения, так же, как и Каин убивает брата своего без причины: «И сказал Каин Авелю, брату своему» (4: 8). Что именно сказал Каин, в книге Бытия не говорится. Это – не важно, так как все равно он убьёт брата своего. Без мотивации… В первом соборном послании св. апостола Иоанна Богослова: «А за что убил его? За то, что дела его были злы, а  дела брата его праведны» (3: 12). То есть опять-таки, без причины, по своей натуре…
Нам скажут, что этот всеобщий закон бытия, в каждую историческую эпоху имеет свои формы проявления. По какой незримой парадигме развивается человеческая цивилизация сегодня? Мне кажется, что тот соблазн, в который впала человеческая цивилизация со времён Вольтера (1694 – 1778), просветителя революционных потрясений, закончился или заканчивается, проявил в своём развитии всю свою сущность, исчерпал себя. Это – Вольтеровский зигзаг цивилизации или точнее соблазн. Он однозначно доказал, что человек не может быть устроен на земле вне его духовной природы. Такой прогресс, многое совершив на энтузиазме, в конце концов неизбежно приводит к отрицанию человека. Как от «социальности» человеческое сообщество перейдёт собственно к человеку, к его духовной сущности, от нынешнего потребительства, сказать трудно. Но вопрос стоит именно о духовной природе человека. Сошлюсь на размышления Василия Розанова 1912 года. В его размышлениях противопоставлены «Революция» и «Церковь». Но совершенно очевидно, это противопоставлены природная, социальная и духовная природа человека: «Вестник Европы» нужен 6000 своих подписчиков, Евангелие было необходимо человечеству двадцать веков, каждому в человечестве… Через 1900 лет после Христа, из проповедников слова Его (священники) все же на десять – один порядочный и на сто – один очень порядочный. Всё же через 1900 лет попадаются изумительные. Тогда как через 50 лет после Герцена, который был тщеславен, честолюбив и вообще с недостатками, нет ни одной такой же (как Герцен) т.е. довольно несовершенной фигуры.  Это – Революция, то – Церковь. Как же не сказать, что она вечнее, устойчивее, а след., и внутренне ценнее Революции. Что из двух врагов, стоящих друг против друга, – Церковь и Революция, – Церковь идеальнее и возвышеннее.  Что будет с Герценом через 1900 лет? – с Вольтером и Руссо, родителями Революции? Ужаснется тысяче девятисот годам самый пламенный последователь их и воскликнет:
– Ещё бы какой срок взяли!!! – через 1900 лет, может быть, и Франции не будет, может быть и Европа превратится в то, чем была «Атлантида», и вообще на такой срок – нечего загадывать… «Всё переменится» – самое имя «революции» станет смешно, едва припоминаемо, и припоминаемо  как «плытие Приама в Лациум» от царицы Дидоны (положим).
Между тем священник, поднимая Евангелие над народом, истово говорит возгласы, с чувством необыкновенной реальности, «как бы живое ещё». А дьякон громогласно речет: «Вон-мем». Дьякон «речет» с такой силой, что стёкла в окнах дрожат: как Вольтер – в Фернее, а вовсе не как Вольтер в 1840 году, когда его уже ели мыши. И приходит мысль о всей Революции, о «всех их», что они суть снедь мышей.
Лет на 300 хватит, но не больше – пара, пыла, смысла (вот он Вольтеровский зигзаг – П.Т.)… Что сказал Вольтер дорогого человечеству на все дни жизни и истории его? Не придумаете, не бросится в ум. А Христос: «блаженны изгнанные правды ради». Не просто «они хорошо делают» или «нужно любить правду»… Евангелие бессрочно. А всё другое срочно – вот в чём дело».
По В. Розанову, Вольтеровский соблазн или зигзаг завершится не скоро. Но он ведь твёрдо и не настаивал на таком сроке. По его же шкале ценностей поверим Евангелию: «Не пройдёт род сей, как все сие будет» (Евангелие от Матфея, 24:84). То есть «все сие» произойдёт в нашем роде, в нашем поколении… А то, что этот соблазн столь обострился на наших глазах, принимая самые бесцеремонные формы, является верным признаком того, что он действительно заканчивается и развязка близка.
Но как сильно это Вольтеровское поветрие захватило умы и души людей у нас,  в России. Со времён спора В. Белинского с Н. Гоголем (1847 г.) до сего дня во всей неизменности. Екатерина Великая разобралась с этим поветрием куда как быстрее писателей. Примечательно, что Н. Гоголь ещё полагал, что это поветрие приходит для того, чтобы лучше истолковать учение Христа: «Вы говорите, что спасенье России в европейской цивилизации. Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все… Кто же, по-вашему, ближе и лучше может истолковать теперь Христа? Неужели нынешние коммунисты и социалисты, объясняющие, что Христос повелел отнимать имущества и грабить тех, которые нажили себе состояние? Опомнитесь! Вольтера называете оказавшим услугу христианству и говорите, что это известно всякому ученику гимназии. Да я, когда был ещё в гимназии, я и тогда не восхищался Вольтером. У меня и тогда было настолько ума, чтоб видеть в Вольтере ловкого остроумца, но далеко не глубокого человека. Вольтером не могли восхищаться полные и зрелые умы, им восхищалась недоучившаяся молодёжь».
Н. Гоголь оказался прав, но правота его кажется, ничего не изменила в умах и душах его соотечественников и столько времени спустя: «Нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными статейками и романами тех французских романистов, которые так пристрастны, что не хотят видеть, как из Евангелия исходит истина и не замечают того, как уродливо изображена у них жизнь… Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства» (Н. Гоголь).
Влияние Вольтера сказывалось в том, что оно формировало какой-то поразительный комплекс воззрений, предполагающий конечность познания, а значит тормозящий всякое познание и развитие. Как у П. Чаадаева – «тайна времени», которая была ему, конечно же, «известна», и он горел пламенным желанием посвятить в неё А. Пушкина. О том же, что его горделивая самонадеянность оказалась ничтожной, а «тайна времени» – ложной, что в его воззрениях был принципиальный изъян свидетельствует отсутствие хоть какого-то предвидения. А ведь сила ума человека проявляется именно в этом.
В письме А. Пушкину от 7 июля 1831 года он пишет: «Спора нет, бури и бедствия ещё грозят нам, но уже не из слёз народов возникнут те блага, которые им суждено получить: отныне будут лишь случайные войны, несколько бессмысленных и смешных войн, чтобы отбить окончательно у людей охоту к разрушениям и убийствам». О, знал бы он, какие «смешные войны» произойдут после него, какие уже идут и какие грядут… На такую фундаментальную, но закономерную опрометчивость можно сказать разве что словами Н. Страхова: «Подчинение чужой истории, чужой духовной жизни, как, например, сделал Чаадаев, не есть выход, а только продолжение той же нелепости, того же разрыва». А по каким ещё критериям оценивается ум человеческий? По внешнему виду и манерам что ли…
И – в том же письме П. Чаадаев наставлял А. Пушкина: «Мы не думали, что Европа готова снова впасть в варварство и что мы призваны спасти цивилизацию». Это – прямо-таки словно сегодня писано. Но даже в такой ситуации, когда наши войска были уже в Париже, вопреки всякой логике, его претензии были не к коварной Европе, а к нашему «несовершенству»: «Мы в сущности – не более как молодые выскочки и что мы ещё не внесли никакой лепты в общую сокровищницу народов». Называется эта опрометчивость его последователями, нашими «шестидесятниками», патриотизмом «с открытыми глазами»… Но ведь хорошо известно, что там, где патриотизму начинают подбирать эпитеты, типа – «просвещённый», «непросвещённый» – он в большой опасности, так как это есть форма отрицания его.
На это беспричинное уничижение России А. Пушкин, как известно ответил знаменитым письмом от 19 октября 1836 года: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться… Ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю «кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал». Но сколько было предпринято усилий в том числе и нашими «шестидесятниками», для того, чтобы вопреки очевидным фактам выставить П. Чаадаева наставником и учителем А. Пушкина, хотя всё обстояло как раз наоборот. Правда, П. Чаадаев оказался учеником нестарательным.

Продолжение следует