Под впечатлением прочитанной книги

«Я на свет явился недоношенным…»

Следуя завету А. Блока из его исторического очерка «Катилина» – «Я не хочу множить бесстыдства и уродства», – мы не станем их пересказывать. Уместные в монографии Станислава Куняева, они неуместны в этой литературно-критической повести. Мы всё-таки говорим о том образе мыслей, который к таким уродствам приводит. И всё же сделаем исключение. Пример слишком уж характерный, говорящий о том, как пополняются ряды «шестидесятников» и либерал-революционеров «новыми бойцами». Согласно какой логике они приходят к такому образу мыслей. Как воспроизводятся. Имею в виду поэта и литературоведа Игоря Волгина, исследователя творчества Ф. Достоевского. Примечательная метаморфоза произошла с ним, вроде бы, серьёзным исследователем.
Сначала игривая фронда по отношению к истории, отрицание её: «Сонму тупых исторических лиц/ предпочитаю смешливых девиц,/ чей без сомнений и споров/ ум занимает Киркоров». Ст. Куняев приводит это стихотворение И. Волгина, которое шутливым назвать уж никак невозможно. Но примечательна «эволюция» поэта, следующая за таким отречением от истории, как видно, неизбежная. Далее он задаётся вопросом, – «может быть, в прозе излить свою желчь – в черта ли, в Бога» и, как видно, не долго сомневаясь, отказывается от былых, вроде бы, серьёзных литературных увлечений: «Не хочу я больше быть учёным – / это званье мне не по плечу… Был я умный, врал напропалую,/ но моё устало ДНК./ Дай тебя я лучше поцелую/ на исходе летнего денька». Затем – содомский грех: «Что ж нам делать спасения для,/ порознь и свально,/ если горит под ногами земля/ то есть – буквально». И, – наконец, откровенная русофобия: «Прощай, великая страна,/  ушедшая не хлопнув дверью…/ Мы вновь свободою горим/ в предвестье радостных событий. / Прощай, немытый Третий Рим, – / уже четвёртому не быти…/ Прощай, нелепая страна, – мы жертвы собственных бездуший» («В книге Евгения Евтушенко «Не теряйте отчаянья», Санкт-Петербург, «Азбука», 2015, в которой он с восторгом представляет такие стихотворные откровения самого-самого «младошестидесятника», называя их зрелостью). Тут перефраз из стихотворения «Прощай, немытая Россия», входящего во все собрания сочинений М. Лермонтова, но ему не принадлежащего. Литератор, вроде бы, должен знать, что эта беспомощная стихотворная прокламация является свидетельством все того же мировоззренческого противостояния в нашем обществе между западниками и почвенниками, изготовленная по всем признакам редактором «Русского архива» П. Бартеневым, задним числом, многие годы спустя после убийства М. Лермонтова. К тому же выдающийся филолог, директор Пушкинского дома Н. Скатов в своё время убедительно доказал, что эта стихотворная поделка М. Лермонтову не принадлежит. Но что выводы истинного учёного для учёного-расстриги, стремившегося в «известный круг», и никуда более, кроме этого круга не попавшего… Это же стихотворение если о чём и свидетельствует, кроме своей поэтической беспомощности и политического радикализма, так о том, какими коварными приёмами велась борьба против великого поэта уже после его убийства. И продолжается, коль вопреки всему, оно продолжает включаться в книги М. Лермонтова…
Что явилось причиной такой «эволюции» поэта и литератора, такого его явного падения, сказать трудно, ибо это – дела духовные, от внешнего взора сокрытые. Может быть, то, о чём он сам говорит: «Я на свет являюсь недоношенным», может быть, ложно избранная цель, мелкая и утилитарная, так сказать, вполне житейская, которая ничто в сравнении с теми духовными высотами, на которых пребывает русская литература. Об этом он так же откровенно пишет: «Этот мальчик желает пробиться,/ примелькаться, вписаться в строку,/ удостоиться званья провидца,/ очутиться в известном кругу». Вот и вся цель – попасть в «круг».
Ну что ж, вот и свершилась его заветная мечта. Он – в «известном кругу», в «узком»,  разумеется. Неужто она столь драгоценна и высока, что нисколько не стесняясь, можно с некоторой даже гордостью говорить о том,  какой низкой и порочной ценой она достигнута… Но здесь поражает и другое: литератор сообщает о том, о чём говорить совестно. Или действительно у «шестидесятников», по признанию одного из них, стыд удален как аппендицит? С какой целью можно сообщать такое городу и миру? Кажется, с единственной, корпоративной, дабы подать сигнал о том, что он «свой», в их «известном кругу». Точнее, – в «узком кругу».
Какой-то поразительной человеческой глухотой отличаются «шестидесятники». Ну, скажем,  зачем И. Волгину сообщать людям о том, что он «На свет явился недоношенным». Даже если это действительно так. Тем самым получить, сострадание от читателей? Но этого не получается. Об этом аномальном обстоятельстве его личной жизни, которое могло иметь последствия, сообщается с гордостью, как о неком безусловном достоинстве… Такие представления и «ценности», по всякой логике, не должны были получать преобладания в обществе, не должны получать статуса образца и эталона в информационном, книжном, литературном мире. Но получать объективную оценку.
Пишу не ради укора известного в узком кругу поэта, ибо дело каждого выбирать «ценности». И уж тем более не для переубеждения, так как «жертв собственных бездуший» переубедить невозможно. Но для того, чтобы показать эту последовательность и закономерность, согласно которой он приходит к русофобии: не усмешка над историей, а её отрицание – расставание с наукой – содомский грех – русофобия.
Совершенно очевидно: русофобия не приобрела бы таких масштабов и беспардонных форм в западном мире, не насаждайся она внутри страны, в нашем обществе с такой последовательностью под видом литературы. Не проповедуй эту смердяковщину «шестидесятники». Если бы её  не проповедовали вкупе с «революционными ценностями» либерал-западники. Ожидаемых ими «радостных событий» в очередной раз не получилось. Их и не могло получиться из такого интеллектуального убожества…
Но поскольку И. Волгин мимоходом искажает наследие М. Лермонтова, говоря неправду, как нечто само собой разумеющееся и не подлежащее сомнению, надо сказать о том, как неправда удерживается в нашем общественном сознании и сколь она не безобидна для духовного здоровья и нашей безопасности. Когда бывший президент Украины П. Порошенко беснуясь, с пеной у рта кричал, указывая на восток: «Прощай немытая Россия», тут все было понятно. Русофобия является неотъемлемой частью идеологии фашиствующего режима. Каким должен бы быть наш ответ на такое беснование? Сказать ему, обезумевшему о том, что его неправедный гнев не достигает цели, так как стихотворение это М. Лермонтову не принадлежит, что это идеологическая поделка и ничего более, что это сочинили такие же уроды как и ты. Но когда к двухсотлетию великого поэта и пророка у нас в России, на официальном уровне из всего обширного и ещё не вполне постигнутого его наследия не нашлось ничего, чтобы напомнить гражданам о нём, а нашлась только эта прокламация, ему не принадлежащая, то тут действительно открывается вся глубина духовной трагедии, в которой мы находимся… Причём, представлялась эта стихотворная поделка с таким «объяснением»: и так, мол, можно любить родину. М. Лермонтов ведь так любил. Нет, так родину можно только унижать и ненавидеть. Сама лексика, её понятийный ряд явно не Лермонтовские, об этом свидетельствуют. Великий поэт М. Лермонтов, столь много говорящий о нас сегодняшних, в равной мере оказался никому не нужным. Что значат после этого какие бы то ни было декларации о сохранении нашего духовного наследия?  Это наоборот говорит о не сохранении его, без чего мы беспомощны и уязвимы. Это ведь никаким книжным «рынком» уже не объяснишь. Как со всем этим быть теперь, когда нам объявлена война на уничтожение, ясно. У нас есть ведь опыт  Великой Отечественной войны. Пока же русофобии противника противопоставлена доморощенная русофобия. И всё. Чем же укрепится дух человеческий и народный, необходимый для победы? А ведь в библиотеках милые, добрые люди, энтузиасты если ещё и проводят какие-то литературные мероприятия, то зачастую по «шестидесятникам», так как они преобладают в информационном пространстве. Это всё ещё «последнее» слово русской литературы миновавшего и нынешнего века. И общественного сознания… Что же удивляться тому, что в обществе в судный час оказалось столь много пацифистов и уклонистов от войны? А чё её «немытую»-то защищать?.. Но коль на официальном уровне Россия всё ещё «немытая», тут же находятся добровольные продолжатели и пропагандисты этой явной застарелой русофобии. В мае 2017 года в Пятигорске, в Музее-заповеднике М. Лермонтова прошёл международный круглый стол о «проблеме» авторства этого стихотворения «с точки зрения современной  филологической науки». Никакой там филологической науки не оказалось, да устроители этого мероприятия – историки, а не филологи. Слыханное ли дело, чтобы собиралась научная  конференция по стихотворению из двух строф, по восьмистишию? Но собрались не обсудить проблему, а утвердить авторство этой стихотворной поделки М. Лермонтова: «Все научные сообщения посвящены исключительно доказательству авторства Лермонтова» (В. Станичников, «Отрадненские историко-краеведческие чтения», выпуск VIII, Армавир-Отрадная, 2020). Такая вот «филология». И стоит лишь удивляться тому, как стойко, несмотря ни на что, ни на какие доказательства это ложное положение  удерживается в общественном сознании. Как понятно, не само по себе…
Примечательно, что наши либерал-«шестидесятники» в своей неистовой борьбе по защите дорогих им догматов, либеральных «ценностей» действовали против патриотов-традиционалистов на уничтожение. И здесь они оставались верными  «революционным ценностям» и заветам своих отцов-революционеров. Это подтверждается тем же, революционным захватом Союза писателей Е. Евтушенко. Я был на этом пленуме и видел, как невменяемо «свободно горел» этот поэт. Казалось бы, ну захватили Союз писателей, надо полагать для более эффективного руководства им, для организации литературной жизни, дальнейшего развития литературы. Нет, такой радикал-революционный тип сознания созидания не предполагает. Он только разрушает, так сказать, «расчищает» дорогу для «нового», находя в этом и ни в чём более свою «миссию». При этом степень неистовости и революционной невменяемости была такова, что не замечалось, что не традиционалистов «победили», а разрушили реальную творческую, и не только писательскую жизнь. И для себя тоже. Теперь ищут «кто виноват?» И находят. Но только не  себя…
Либеральный тип сознания – это особый мировоззренческий и духовный комплекс, основой которого является всё-таки соблазн человека достичь какой-то цели сразу и сейчас, вне зависимости от тех законов, по которым свершается жизнь. Впадают в него обычно от недостаточной образованности, от неглубокого знания. От неполноты восприятия мира, абсолютизации какой-то одной идеи, которая кажется ему главной. Конфронтация к предшествующему и уже известному, вне зависимости от того верно оно или ложно. Обязательно определённая доля позёрства и эпатажа, который заменяет истину. Нетерпимость к иному пониманию. Самонадеянность, исключающая пересмотр своих убеждений, а значит исключающая и развитие личности.
Это внешне очень привлекательный комплекс, так как он провозглашает и обещает такие ценности, от которых никто отказаться не может. Скажем, свобода вообще и свобода личности. А в какой мере и каким путём это достижимо или нет, для исповедника таких воззрений неважно. Главное – завораживающий и соблазняющий внешний блеск, обычно обманчивый. В конце концов, исповедники таких воззрений сами того не ведая и не желая, превращаются в «употребляющих свободу для прикрытия зла» (Первое соборное  послание св. Петра, 3:16). И неизбежно становятся как «наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям» (Второе соборное послание св. Петра, 3:3). Такой комплекс, как правило, направлен не на постижение истины, а на внешний эффект, полагая, что это и есть суть человека, что это красит, а не унижает его. А потому не может не отступать от заповеди: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение словес, не золотые уборы или нарядность в одежде» (Первое соборное послание св. Петра, 3:3).
Как видим, такой комплекс воззрений известен людям давно, можно сказать, изначально и не столь важно, как он называется в ту или иную эпоху – «философичностью, революционной демократией или либерализмом, суть его едина и неизменна. В конце концов он прокладывает дорогу к вырождению человека. В самой основе таких воззрений есть изъян, который приводил, не мог не приводить к такому трагическому результату. Но  признать этот изъян, значит признаться в своей недальновидности и глупости, значит признать, что благие декларации оказались, по сути, ложными.

«Шестидесятничество есть ведь одичание…»
Удивительно, что после двух революционных крушений страны в одном,  ХХ веке, какими упрощёнными представляются до сих пор размышления об интеллигенции, к которой относят себя «шестидесятники» в первую очередь. Это звание служило и служит им чем-то вроде индульгенции. Даже оспаривают, кто ввёл этот термин «шестидесятничество» первым в наше время. Словно не замечается, что он существовал и в ХIХ веке. И что «шестидесятники» того века ничем не  отличались от «шестидесятников» ХХ века, о чём писал А. Блок в заметке 1919 года «Герцен и Гейне»: «Эти далёкие и слабые потомки Пушкина  одиноко дичали, по мере того как дичала русская интеллигенция. Шестидесятничество есть ведь одичание, только не в смысле возвращения к природе, а в обратном смысле: такого удаления от природы, когда в матерьялистических мозгах заводится слишком уж большая цивилизованная «дичь», «фантазия» (только наизнанку) слишком уж, так сказать, – не фантастическая».
Ну так интеллигенция, скажут нам, – это образованная часть общества, так сказать, духовный поводырь народа, которая болеет за народ, печалится о нём,  просвещает его, служит ему…  Всё верно. Так должно быть, но у нас в России это далеко не так. Говоря об интеллигенции, имеют  в виду только «русскую интеллигенцию», а это совсем не то, что интеллигенция как образованная часть общества: «Говоря о русской интеллигенции, мы имеем дело с единственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не только «русская», но и вообще «интеллигенция». Как известно, это слово, то есть понятие, обозначенное им, существует лишь в нашем языке… У них нет вещи, которая могла бы называться этим именем» (Г. Федотов).
В России, пожалуй, во второй половине ХIХ века сложилась «русская интеллигенция», под которой разумеется исключительно радикальная часть интеллигенции с революционным сознанием. Это – наиболее не русская, не этнически даже, но по духу часть интеллигенции, которой и понадобилось это определение – «русская» для своей специфической идентификации. Именно эту часть интеллигенции имели в виду авторы знаменитого сборника «Вехи», предупреждая о том, что она неизбежно приведёт к революционному крушению страны. И оказались правы, за восемь лет до крушения… Этой части радикальной интеллигенции дал беспощадную самохарактеристику М. Гершензон в «Вехах»: «Мы не люди, а калеки, все, сколько нас есть русских интеллигентов, и уродство наше – даже не уродство роста, как это часто бывает, а уродство случайное и насильственное… У большинства этот постулат общественного служения был в лучшем случае самообманом, в худшем – умственным блудом и во всех случаях – самооправданием полного нравственного застоя… Мы были твёрдо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности, и что, если бы не препятствия, которые ставит власть, мы бы давно уже перелили в него наше знание и стали бы единой плотью с ним. Что народная душа качественно другая – это нам на ум не приходило… Между нами и нашим народом – иная рознь. Мы для него – не грабители, как свой брат, деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои».
Именно эту часть интеллигенции имел в виду А. Блок: «Интеллигенция … Опять-таки, особого рода соединение, однако, существующее в действительности и, волею истории, вступило в весьма знаменательные отношения с «народом», со «стихией», именно – отношения борьбы». Именно о такой интеллигенции пишет теперь и Станислав Куняев: «Никогда такая «интеллигенция» не могла слиться с народом и простонародьем хотя бы потому, что со времён революции и гражданской войны, со времён Великой Отечественной в памяти коренного государствообразующего народа было прочно заложено понимание того, что всякое посягательство на государство, всяческая тотальная борьба с ним рано или поздно оборачивается всенародной бедой и унижением перед чужеземной волей». Но как она неизменна во времени эта радикальная революционная её часть, вне зависимости от того, каким словом называется – «шестидесятниками» или «либералами». Неизменна во всём и прежде всего в своей творческой несостоятельности.
А. Блок, отвечая на анкету «Что сейчас делать?» почему-то счёл необходимым сказать это: «Я – художник, следовательно, не либерал. Пояснять это считаю лишним». Видимо, эта взаимосвязь представлялась ему столь очевидной, что не требовала пояснений. В. Розанов пояснил это обстоятельно и точно: «Либерал красиво издаст «Войну и мир». Но либерал никогда не напишет «Войны и мира»; и здесь его граница. Либерал «к услугам», но не душа». Хотя, конечно в либерализме есть некоторые удобства, без которых «трёт плечо». Но эти некоторые удобства, на которые так часто соблазняются люди, так несоизмеримы по значению и масштабам с тем, что либерализм приносит…
Подтверждением этого является и то, что после поэмы «Двенадцать», в которой А. Блок, не смотря ни на что,  оставляет народ с Христом, либерал-«шестидесятник» Е. Евтушенко смог написать только откровенно русофобскую поэму «Тринадцать», прямо-таки пропагандистски русофобскую. Вот и всё служение «такой» интеллигенции народу…
В информационном пространстве, в книжном мире «победители» и их последователи всё ещё резвятся несмотря на трагические, печальные и негативные результаты. Книжные ярмарки, выставки, вплоть до региональных провинциальных книжных магазинов – всё заставлено новыми переизданиями «шестидесятников». Рядом – рыночные либеральные поделки, как правило, крайне нигилистические в согласии с государственной либеральной идеологией, сохраняющейся стойко и зорко, но по умолчанию, негласно. Словно это можно «спрятать»… Да, издаётся и русская классика. Она тут же, рядом, что красноречиво демонстрирует магистральную мысль: переиздания «шестидесятников», уже сыгравших свою неприглядную роль в нашей народной и государственной жизни, «рыночное» чтиво со всеми их «Гариками» – это и есть продолжение русской литературной традиции. Это и есть её наследники. При таком соотношении дальнейшее развитие литературы невозможно. Это духовный тупик, в котором ничто развиваться не может. Ведь пресекается не только литература, но и общественная, интеллектуальная мысль вообще. Чтобы скрыть это положение, неслучайно появилась «интеллектуальная литература» – специфическая, мировоззренчески ангажированная. За всем этим рано или поздно следует бунт разума, ибо не может человек бесконечно долго пребывать в не настоящем мире, в имитации. Но такое положение, такое уродливое соотношение, как говаривали ранее, – направлений литературы, не есть некое стихийное бедствие, с которым ничего невозможно поделать. Оно поправимо при нормальной культурной политике в стране, не исключительно либеральной.
А пока, то, что называлось у нас художественной литературой, теперь является, по точному определению Владимира Ермакова, «ловушкой на человека»: «Катастрофа произошла не в воздухе, а в базисе сознания – в языке описания субъективной реальности человека. То есть в литературе. Именно здесь аналитика человека дошла до полного нигилизма… Потеря ориентации переживается как утрата смысла жизни… Тот образ Божий, который брезжит тайно в каждом из нас, наиболее отчётливо проявляется в шедеврах литературы… Так было – или, по крайней мере, в это верилось. Теперь же картина иная. Современная культура, чем дальше, тем больше вырождается в массовую культуру. Она наладила массовое производство дешёвых заменителей духовных ценностей. Она перерабатывает вторсырьё – отходы человеческой жизнедеятельности. Аудиовизуальная агрессия загоняет массового человека в виртуальный мир, из которого нет выхода. Лишённая первородства литература генерирует в текст тотальную тщету, отзывающуюся в человеке то смертной тоской, то смертельной скукой… Время утверждения человека, видимо, ещё не наступило и, судя по всему, наступит не скоро» («Аргамак. Татарстан», № 1, 2011).
Если «не скоро», то может не наступить никогда. Два поколения продержанные в такой тине духовной могут в ней захлебнуться окончательно. На этот раз не спасёт и классика, так как для них она будет молчать, даже хорошо изданная… А нагнетаемое вокруг этого бедствия бодрячество, нагнетание «оптимизма» только усугубляет наше положение. Но мы ведь подобное положение уже переживали. А. Блок записывает в дневник 11 марта 1913 года: «Пройдёт ещё пять лет, и «нравственность» и «бодрость» подготовят новую «революцию» (может быть, от них так уж станет нестерпимо жить, как ни от какого отчаяния, ни от какой тоски). Это всё делают не люди, а с ними делается: отчаяние и бодрость, пессимизм и «акмеизм», «омертвление» и «оживление», реакция и революция. Людские воли действуют по иному кругу, а на этот круг большинство людей не попадает, потому что он слишком велик, мирообъемлющ. Это – поприще «великих людей», а в круге «жизни», (так называемой) – как вечно – сумбур; это – маленьких сплетников. То, что называют «жизнью» самые «здоровые» из нас есть не более, чем сплетня о жизни. Я не скулю, напротив, много светлых мест было в эти дни». (Дневник А.А. Блока, Издательство писателей в Ленинграде, 1928). И поэт оказался прав не только по существу, но и хронологически.
Второе нашествие «шестидесятников» после благополучно  свершившейся их смерти, только приближает трагическую развязку. Какой именно она будет, сказать невозможно. Но то, что при нынешнем положении литературы в обществе и её состоянии, она неизбежна, в этом нет никакого сомнения. Это подтверждает наш предшествующий духовный опыт. При нынешнем вызывающем пренебрежении культурой, вытеснении русской литературы из общественного сознания и образования, нас может постичь участь племени атцуров, которые погибли. Не от ядерного оружия, не от новой мировой войны и не от экологических проблем, а от утраты смысла своего существования, от утраты своей духовной природы, от вырождения… Об участи атцуров любил рассказывать Л. Толстой. В пересказе М. Горького: «Скоро мы совсем перестанем понимать язык народа… С нами может случиться, пожалуй, то же, что случилось с племенем атцуров, о которых какому-то учёному сказали: «Все атцуры вымерли, но тут есть попугай, который знает несколько слов их языка…». О нас же могут не сохраниться даже немногие слова, так как попугаи у нас не водятся…

Окончание следует