К 80-летию со дня гибели

ПРЕКРАСНАЯ ЕЛЕНА ИЗ ДЕРБЕНТСКОЙ

О ней давно уже надо было бы рассказать. О Лене Варченко, девушке-разведчице, погибшей во время Великой Отечественной войны, осенью 1942 года. Но мне всё казалось, что ещё мало о ней знаю. Всё надеялся на то, что найду ещё какие-то свидетельства её короткой и прекрасной жизни. Но проходило время, и ничего более не всплывало из прошлого, говорящего о ней. Вот уже и письма перестали приходить из Краснодара от её младшей сестры Евгении Андреевны Варченко, уже пожилой женщины, в своё время и рассказавшей мне о своей старшей сестре. И я понял, что ничто ниоткуда уже больше не придёт…
Никто никогда о ней не писал. Только её родные – отец и сестра, учинив семейное расследование, пытались дознаться до тайны её гибели и установить место погребения. Словно это только их частное дело, а не наше общее, народное дело. Между тем, как Лена Варченко – это поистине кубанская Зоя Космодемьянская. Уже хотя бы потому, что она в числе других молодых людей была направлена в тыл врага армейским командованием, так же как и Зоя. И тоже погибла, оставшись навсегда двадцатидвухлетней. Правда, обстоятельства гибели их были разными. Но ведь это всё-таки непростительно для нас, родившихся после войны и уже доживших до седин, что и до сих пор, более чем семьдесят пять (!) лет спустя после гибели Елены Андреевны Варченко о ней никто ничего не знает. Видимо, это закономерно для нашего общества, вновь впавшего в апатию. Ведь и светлый, святой образ Зои Космодемьянской в последнее время оказался приниженным и униженным. Коль снизвергаются герои известные, до неизвестных ли героев, хотя мы пред ними в долгу. Но ведь это свидетельствует не о героях, а о тех, кто их снизвергает; и о нас, безвольно взирающих на такое кощунство.
Отыскиваются люди, человеки, которые под предлогом якобы поиска всей правды, поставили под сомнение сам подвиг девушки. Нет, им не правда нужна, которая в подвиге-то и воплотилась. Они, падшие, не могут смириться с тем, что есть люди, устоявшие пред соблазнами этого мира, сохранившие душу свою в жизнь вечную. Это снедает их. И они гасят память о героях потому, что при  свете героев обнажается их ничтожество. Им самим хочется быть героями, но им никогда ими не быть, так как героями преднамеренно и расчётливо не становятся… Этого они и не могут  простить героям. Поэтому герои  «мешают» им жить. И пусть не врут о поисках некой всей «правды». Ничего в оправдание своё они представить не могут, кроме пустых разговоров о том, что можно-де быть «либералом» и в то же время патриотом; и о «просвещённом» патриотизме. В то время как по опыту нашего лукавого времени мы знаем, что всякое разделение патриотизма на «просвещённый» и «непросвещённый» является первым и верным признаком отрицания патриотизма вообще…
Какой правды они хотят? Узнать то, как именно их казнили, во всех страшных подробностях? Какую грудь вырезали девушке изверги в обличии человеческом – сначала левую, а потом правую или наоборот? Это они называют «правдой» и её хотят знать? Нет, не правду они хотят знать, коль поиск, вроде бы, её ставит под сомнение сам подвиг… Именно поэтому и более семидесяти пяти лет спустя кубанская Зоя Космодемьянская – Лена Варченко всё ещё остаётся неизвестной… В этом никто, вроде бы, конкретно и не виноват, и в то же время виноваты все. Общество, не чувствующее такой вины, обречено, не устоит в этом ужасном и прекрасном мире…

Елена Андреевна Варченко родилась в 1920 году в станице Старонижестеблиевской в учительской семье. Её отец Андрей Фёдорович Варченко (1884-1968) – сын одного из атаманов станицы, после революции стал первым председателем станичного Совета. Отец и мать – Ольга Васильевна учительствовали в разных станицах, куда получали назначение. Но рожать жену Андрей Фёдорович направил в свою родную станицу Старонижестеблиевскую, где у него была знакомая и надёжная бабка-повитуха. Здесь Лена и родилась. Здесь её и крестили в Свято-Троицком храме, дав ей имя по святцам. Через тридцать лет, в 1950 году, в этом храме крестили и меня. Отец Лены Андрей Фёдорович был человеком активным, деятельным, строителем по призванию. Принимал самое непосредственное участие в возведении храма. Возбудил вопрос о строительстве рядом с храмом школы, став её основателем. В 1912 году одноклассное училище было построено. Заведующим его он и был назначен. Впоследствии это училище стало школой № 55, которую я закончил в 1965 году. Эти обстоятельства тоже подвигли меня рассказать о Лене Варченко.
Дочери – старшая Нина и самая младшая Евгения так любили и уважали своего отца, что в замужестве оставили себе девичью фамилию. И теперь Евгения Андреевна говорит мне, что так же поступила бы и Лена, если бы ей довелось жить, если бы она не погибла.

В 1894 году их отец А.Ф. Варченко закончил двухклассное станичное училище. Продолжать учёбу можно было только в Екатеринодаре в шестиклассной гимназии. Но там обучение было платным. Семья же была среднего достатка, в которой уже пятеро детей. На помощь пришёл друг семьи, крёстный  Андрея Фёдоровича бездетный священник (имени его не упомнили). Он взял на себя расходы по обучению Андрея Фёдоровича в гимназии, а после окончания её – в одногодичной учительской семинарии, которую  окончил в 1902 году. Вспоминая потом, он гордился тем, что из одиннадцатитысячного населения станицы в то время он один учился в Екатеринодаре…
После окончания семинарии он получил назначение в одноклассную школу на хутор станицы Ильской, вскоре преобразованный в станицу Дербентскую. Но в 1907 году он сильно заболел туберкулёзом и вынужден был вернуться на излечение в родную станицу. В 1911 году Андрей Фёдорович женился. Его женой стала Нина Павловна Котельникова, заведующая школой в станице Ладожской. Она была женщиной образованной, происходила из зажиточной интеллигентной семьи. Её отец был попечителем народных училищ. Один из братьев её возглавлял строительство железной дороги Царицын-Тихорецк. Увлекался альпинизмом. Незадолго до свадьбы сестры он погиб при восхождении на Эльбрус. Его именем и была названа одна из построенных им станций – Котельниково, существующая и поныне.
7 января 1911 Андрей Фёдорович и Нина Павловна обвенчались в Троицком храме Екатеринодара. Жить решили в станице Старонижестеблиевской. Андрей Фёдорович развернул строительство большого дома. Но в феврале 1917 года грянувшая  революция круто изменила всю жизнь. И не только его. В марте он избирается в первый руководящий революционный орган станицы. Октябрьская революция докатилась до Кубани лишь в январе 1918 года. Она прошла в станице совершенно бескровно. Но кто бы знал, что  есть у революции начало, нет у революции конца… Андрея Фёдоровича избирают председателем сельского Совета, а потом и Революционного комитета. Членами же Ревкома были избраны К.Я. Корж и С.М. Сайко.
Обстановка в станице резко обострилась. Для А.Ф. Варченко наступали тяжкие, мучительные времена. Из центра поступали распоряжения, отрицательно воспринимавшиеся людьми. И надо было добиваться хотя бы частичного их исполнения. Хотя он был противником крутых мер, вводимых тогда и красными, и белыми. И ему удавалось смягчить обстановку. Так, получив из центра приказ об аресте бывших атаманов станиц, он помня о своей дружбе с Фёдором Арсентьевичем Строгим, учителем, а потом председателем кредитного сельскохозяйственного товарищества, ночью пробрался к его дому и предупредил об аресте…
Членам станичного Ревкома открыто угрожали расправой. А однажды ночью дом А.Ф. Варченко обстреляли из винтовок, и он с семьёй лишь чудом остался жив. В станицу набегали всевозможные вооружённые отряды и банды. И ревкомовцам приходилось скрываться. В мае три дня они просидели в плавнях, в камышах Косатой балки. Нина Павловна заболела воспалением лёгких, перешедшим в туберкулёз. В августе 1918 контрреволюционные силы, возглавляемые В.Л. Покровским, предприняли мощное наступление на Екатеринодар. Красным пришлось отступать на Новороссийск. Ревкомовцы начали эвакуацию. Андрей Фёдорович получил команду с запозданием, лишь к исходу 20 августа. Он в спешном порядке покинул станицу на линейке вместе с К.Я. Коржем, С.М. Сайко и казначеем, захватившим денежный ящик и станичную печать. Добрались до станицы Славянской. Остановились у дальних родственников казначея. Но глубокой ночью станицу заняли части В.Л. Покровского. Узнав об этом, хозяева уговорили казначея выдать белым своих начальников. В.Л. Покровский, отличавшийся жестокими расправами и снискавший себе славу «вешателя Кубани», заинтересовался арестованными и решил устроить публичный суд над первыми попавшимися в его руки ревкомовцами, и казнить их через повешение. Так бы всё и было бы. Но под станицей Крымской одна из его частей потерпела поражение и ему пришлось срочно туда выехать. А в его отсутствие никто не хотел брать на себя кровавую миссию.
Ревкомовцев переправили в тюрьму станицы Полтавской. Там тоже от публичной казни отказались и устроили суд. К.Я. Корж и С.М. Сайко, надеясь на милосердие, потребовали чтобы их судили в своей станице. Их отправили в Старонижестеблиевскую, где они были жестоко казнены без всякого суда, на кургане, Высокой могиле… А.Ф. Варченко приговорили к году тюремного заключения. Станичное руководство жестоко обошлось с семьями ревкомовцев. Они были выселены из своих домов и выдворены из станицы на другой же день, без вещей и средств к существованию. То же самое ожидало и жену А.Ф. Варченко Нину Павловну. Но по распоряжению Ф.А. Строгого ночью к их дому подъехала подвода, на которой больная Нина Павловна с детьми и пожитками была отправлена в станицу Полтавскую, так как было уже известно, что Андрей Фёдорович находится там, в тюрьме. В Полтавской Нину Павловну с детьми приютил знакомый священник Твердохлебов, у которого у самого было десять детей. Эти потрясения отрицательно сказались на её здоровье, и 5 июля 1919 года она умерла. В последние дни Нины Павловны ей помогали учителя станицы и особенно её подруга незамужняя тридцатилетняя Ольга Васильевна Попова. Арест Андрея Фёдоровича, смерть Нины Павловны, дети, оставшиеся сиротами – всё это так потрясло Ольгу Васильевну, что она, проведя бессонную ночь, возвратилась в Полтавскую к детям. 30 июля Ольга Васильевна и Андрей Фёдорович обвенчались в тюремной церкви. Потом она станет матерью ещё троих детей А. Ф. Варченко. После всех перипетий Андрей Фёдорович и Ольга Васильевна оказались в коммуне «Путь вперёд», что под станицей Старонижестеблиевской. Из этого «образцового» предприятия новой жизни, земного рая, в конце концов, они бежали ночью, даже не собрав толком свои вещи. Так они оказались в станице Дербентской. Средней школы там не было. А потому Лена с братом Лёвой учились в посёлке Ильском, в средней школе № 14, проживая на частной квартире. После окончания школы Лена продолжила учёбу в Краснодаре.
Весной 1942 года она заканчивала Краснодарскую фармацевтическую школу. Но выпуск был задержан, и все выпускники направлены на строительство оборонительных укреплений под Краснодаром. Мама, Ольга Васильевна, очень тревожилась за неё, так как Лена была слабой и болезненной девушкой. Её мучили приступы малярии и ревматизм суставов. Тяжёлые земляные работы могли окончательно подорвать её здоровье. Но об этом ли было думать, когда враг стремительно занимал города и станицы Кубани…
Лена появилась дома, в Дербентской в конце июля, исхудавшая и измученная. И сообщила родным, что немцы находятся уже на подступах к Краснодару. А потому студентов распустили по домам. Опасаясь оказаться в оккупированном городе, она даже не стала заезжать за своими вещами к квартирной хозяйке Павловне. С этого дня семья стала готовиться к самому худшему, к приходу немцев. Андрей Фёдорович устраивал тайники, в которых прятал школьное имущество, основной ценностью которого были несколько сотен чистых тетрадей. Прятал книги школьной библиотеки. Из своей личной библиотеки он так же спрятал наиболее ценные художественные книги и собрание сочинений В.И. Ленина.

Отобрали и спрятали самый крупный картофель – основной продукт питания. А мелкий – Ольга Васильевна отваривала в  больших чугунах. А вечерами всей семьёй чистили картофель, мололи на мясорубке и сушили в духовке. Делали это для того, что Андрей Фёдорович с Леной должны были уйти к партизанам. Андрей Фёдорович уже встречался с командиром партизанского отряда «Иль» Емельяном Михеевичем Лазько и – комиссаром отряда, председателем Ильского стансовета Павлом Сюськовым. Ольга Васильевна с самой младшей дочкой Женей должны были остаться в станице. Старшие дети семейства Варченко – Коля и Лёва находились на фронте. Самая старшая дочь Нина жила в Сибири. Муж её также находился на фронте.
19 августа 1942 года немцы захватили станицу Ильскую. На следующий день станицу Дербентскую облетела новость: ночью председатель стансовета Иван Афанасьевич Волонтырец и председатель колхоза Мирошниченко на линейке скрылись в неизвестном направлении. Одни говорили, что они ушли к партизанам, другие – что перебежали к немцам в Ильскую. Станица осталась без своих руководителей… Это прямо-таки потрясло людей. Вот, оказывается, когда проявляется истинная сущность человека – в минуты смертельной опасности. А  не будь этой опасности, они так бы и не знали, что даёт право тому или иному человеку повелевать ими – нравственная высота или всего лишь занимаемая им должность…

Как быть? Что делать людям, оставшимся без своего руководства? Два дня они пребывали в напряжении и даже растерянности, ожидая чего-то ужасного. Но немцы в Дербентской не появлялись. Заняв равнинные станицы, они не спешили в горные, опасаясь партизан, бездорожья и осенней распутицы. Станицу Дербентскую они так и не взяли, и линия фронта прошла между Ильской и Дербентской.
Постепенно станичники осмелели и стали заниматься своими повседневными делами – пасли скот, ходили в лес за хворостом и кизилом. Но как быть с колхозным хозяйством? Выходить или не выходить на работу? Ведь на полях стояли скирды не обмолоченного хлеба, а на фермах – скот, который надо было кормить, поить и доить… Не кормленная скотина начала реветь. Люди бросились к фермам и стали разбирать скот по своим дворам. Пришёл туда и Павел Васильевич Прикоз (самая распространённая в станице фамилия). Это был красивый, молодой стройный мужчина. Он получил на фронте тяжёлое ранение левой руки и теперь работал в колхозе кладовщиком. А до войны был простым ездовым на лошадях. Да и образование у него было всего четыре класса.
Он спокойно, но твёрдо обратился к людям: «Станичники! Это – правильно. Скотину надо разобрать по дворам. Берите,  но не забывайте, что это скотина колхозная, и вы берёте её на временное содержание. Я запишу, кто что взял, а вы распишитесь в списке. И надо, товарищи, молотить хлеб. Завтра же все выходите на работу. Немцы придут к нам или нет, а хлеб нам и нашему государству всегда будет нужен…».
И люди так были благодарны этому человеку. Как они поверили в него, с радостью подчиняясь его распоряжениям. Ведь у каждого из них душа болела о выращенном хлебе. На следующий день на ток пришли все трудоспособные жители станицы, даже те, кто не состоял в колхозе. Андрей Фёдорович с Леной поехал на ток на школьных лошадях. Работы хватало всем. Трудились дружно, с большим энтузиазмом. Словно и не было в десяти километрах от них немцев. Кухарки готовили обед в огромных колхозных котлах. Мальчишки на подводах свозили скирды на ток, возили из речки воду, хлопотали у молотилки и веялки. Девчонки собирали колоски, ходили с вёдрами на виноградник, рвали на общий стол оставшуюся изабеллу. Люди и не подозревали, что в этом простом человеке Павле Васильевиче Прикоз таилась такая энергия и сила, что их новый председатель является таким умелым руководителем… За неделю напряжённой работы основная часть хлеба была обмолочена, провеяна, высушена и ссыпана в колхозные амбары. Большую часть этого хлеба председатель распорядился раздать на трудодни всем, кто участвовал в уборке урожая, рассудив так: «Свою часть хлеба каждая семья спрячет понадёжнее, не то нагрянут немцы и всё выгребут…».
А работа на току ещё продолжалась. Немцы несколько раз наезжали в станицу на мотоциклах и машинах. Ловили кур, гусей, свиней; заходили в хаты и требовали яйца, молоко, масло, но долго не задерживались. Однажды, когда немцы ехали в станицу на двух мотоциклах, кто-то бросил в них гранату. Один из них был убит. Другие, прихватив убитого, скрылись. Это видели оказавшиеся неподалёку мальчишки. И редкие визиты немцев в Дербентскую прекратились. Какова же была радость в семье А.Ф. Варченко, когда однажды, под вечер к ним пришли два наших вооружённых солдата. В них узнали учеников Андрея Фёдоровича. Это были неразлучные кореша Павел Волонтырец, сын председателя стансовета и Леонид Найдёнов. Андрей Фёдорович обрадовался им как родным. Правда они, будучи его учениками, немало попортили ему крови, так как были отъявленными хулиганами и порядочными шалопаями. Но учитель всё простил им тогда, когда провожал их на фронт вместе с другими станичниками.
Андрей Фёдорович и Ольга Васильевна засыпали их вопросами. Лена радостно и поспешно накрывала на стол. Павел Волонтырец рассказал, что они с Лёнькой попали в окружение и вырвались. И вот теперь большая группа окруженцев влилась в партизанский отряд. Сказал он и о том, что это они недавно гранатой убили немца. Потом Павел сказал Андрею Фёдоровичу, что к нему их послал командир партизанского отряда, чтобы он дал им бумаги, чернил, перьев или карандашей. А так же – карту Краснодарского края.
Андрей Фёдорович ответил, что карты края у него никогда не было и нет, а остальное он им выдаст. И собрал им всё, что они просили. Ольга Васильевна со слезами на глазах смотрела на то, с какой жадностью они уплетают борщ. Она хотела спросить Павла о том, где находится его отец, Иван Афанасьевич, но удержалась. А вдруг и правда, что тот перебежал к немцам. Сын за отца не отвечает… Неожиданные гости взяли свёрток, поблагодарили своих учителей и ушли, пообещав приходить ещё.
На другой день все узнали страшную новость. Оказывается, что Волонтырец и Найдёнов прямо от Варченко пошли к Павлу Васильевичу Прикоз. Они сказали ему, что командир партизанского отряда прислал их к нему за мукой и другими продуктами. Павел Васильевич ответил им, что он выдаст для партизан всё, что есть в колхозных кладовых, но прежде просил свести его с командиром партизанского отряда. Хлеб, мол, у меня – государственный и всё надо оформить документами.
Часа в два ночи Павел Волонтырец постучался к Прикозу вновь и сказал, что командир партизанского отряда ждёт его. Павел Васильевич быстро оделся и вышел из хаты. Во дворе его ждали пять вооружённых солдат. Волонтырец сказал, что командир хочет видеть и его бригадиров. Все вместе они зашли за бригадирами: Алексеем Зубко, Иваном Казаченко и Лаврентием Иосифовичем Горбенко.

Ещё не рассвело, когда они углубились в лес и в горы. Отойдя на значительное расстояние от станицы, Волонтырец остановил их на краю глубокой лощины и приказал ждать командира. Сам же с солдатами пошёл якобы за командиром. Но отойдя на несколько шагов, они открыли огонь из автоматов по ничего не подозревавшим людям. Прикоз Павел Васильевич и Алексей Зубко тут же упали замертво. А Горбенко и Казаченко пули не задели. И они, сообразив в чём дело, скатились в лощину, притворившись убитыми. Бандиты поленившись спускаться вниз, стали глумиться над телом Павла Васильевича Прикоз. Затаившиеся Лаврентий и Иван слышали их ругательства и садистский смех. Когда бандиты ушли, Казаченко оказался в таком шоке от происшедшего, что идти в станицу отказался наотрез. А Лаврентий Горбенко побежал в станицу и сообщил обо всём случившемся брату П.В. Прикоз - Ивану Васильевичу и повёл на место трагедии. Днём принесли погибших в станицу. Тело Павла Васильевича было страшно изуродовано, всё изрезано, глаза выколоты… Погибших похоронили поспешно родственники. И хотя все испытывали к Павлу Васильевичу безграничное уважение, боялись его выказывать. Хоронили погибших только родственники, но плакала вся станица. Лаврентий Горбенко, сообщив о трагедии и указав её место, исчез неизвестно куда. Иван Казаченко в станице тоже не появлялся.
А сразу после похорон, на следующий день во всех концах станицы были расклеены списки сорока станичников. А под списками было написано Волонтырцем, что всех этих людей ждёт участь Прикоза. В списках были – мужчины: взрослые, юноши и даже подростки, и только три женщины. Напротив фамилии красавицы Нади Сенченко – приписано: «Будет жива, если выйдет за меня замуж». Списки были подписаны словом «партизаны». И составлены они были на той самой бумаге, которую так любезно дал дезертирам и бандитам учитель Андрей Фёдорович Варченко… Как он казнился, что так легко доверился им. – И это – мои ученики! – горестно вздыхал он. – Здесь все твои и мамины ученики, –  утешала его Лена. – Павел Васильевич Прикоз тоже был твоим учеником…
Станицу охватила паника и ужас. Всё, кто значился в этих списках, спешно убежали из дому, кто в чём был. Прятались в кукурузе, в лесу, в оврагах. Прятались многие и те, кто не значился в списках. Кто знает, что взбредёт в голову этому выродку… Искать защиты было не у кого. Где-то в горах были партизаны, но они ещё не давали о себе знать… Где их искать люди не знали… Помыкавшись по лесам и оврагам, люди, попавшие в списки Волонтырца, все ушли в соседние, занятые немцами станицы, в основном – в Ильскую. Видимо, посчитали, что под властью противника, врага им будет безопаснее, чем под властью, вроде бы, своего, но выродка… Ушли все сорок человек. В Ильской устроились кто у родственников, кто у знакомых. Потрясённые, без средств к существованию, некоторые из них переметнулись на службу к немцам. Минаев поступил в казачий эскадрон. Егор Зубко, Фёдор и Никита Прикоз стали полицаями. А Семён Шиян – даже палачом у немцев, о чём дербентцы узнали позже. В полицаях оказался и уцелевший под пулями Волонтырца, бывший бригадир Иван Казаченко.
Тяжкие думы охватывали Андрея Фёдоровича Варченко. Он пытался понять, что это такое – пробудившееся зверство или же хитрая акция немцев?.. Но отыскались мальчишки, которые видели, как Волонтырец бросил гранату в немецких мотоциклистов. И тогда Андрей Фёдорович пришёл к выводу, что Волонтырец действует самостоятельно. Видимо, он решил запугать немцев партизанами, а станичников своими зверствами. Избавившись от молодых и здоровых мужчин, способных дать ему отпор, он рассчитывал установить свою власть над станицей. Это было непонятно и дико. Но ведь всякая война безобразна не только тем, что в ней гибнут люди. Как противное самой природе человеческой уродливое явление, она наносит человеку такие психологические травмы, от которых он, как правило, уже не оправляется, пробуждает такие тёмные стороны существа человеческого, в которые и заглядывать страшно. Точнее так: сильного духом человека война ещё более укрепляет, а слабого духом ломает и лишает облика и образа человеческого. А нечеловек в облике человеческом – это ведь пострашнее безобразия насильственной человеческой смерти…
Какое-то время бандиты не появлялись. Люди успокаивались, полагая, что Волонтырец где-то сгинул. Часть хлеба оставалась не убранной. И люди, не сговариваясь, самостоятельно стали приходить на ток и работать. Не было руководителей, не было и сорока самых трудоспособных станичников, но была цель – спасти хлеб. Благо погода стояла сухая. Работали слажено и добросовестно. Всё так же готовили общий обед. Присваивать зерно ни у кого не было и в помыслах. Ведь Павел Васильевич Прикоз более чем достаточно выделил каждому за его труды. Все думали о том, как сохранить собранный урожай, как его спрятать, чтобы он не достался ни немцам, ни бандитам. Но оказалось, что бандиты не оставили станицу. В тот день, когда обмолот заканчивался, и с тока увозили последнее зерно, младшая дочь учителей Женя Варченко с двумя подругами пошли, как обычно, с вёдрами за виноградом. Виноградник от тока находился примерно в километре. Когда они зашли в междурядья, сразу же увидели присевшего у куста солдата. Узнав в этом солдате Павла Волонтырца, девчонки, бросив вёдра, помчались, что было сил к току, к людям. Убедившись в том, что Волонтырец находится рядом, люди, конечно, испугались, но потом решили, что вряд ли он придёт со своими бандитами на ток, где такое скопление народа. И, пообедав, все продолжили работу. Избавление пришло неожиданно. На следующий день, рано утром, люди увидели, что в станицу вошли наши войска. Солдаты были изнурёнными от голода и трудного перехода через перевал. Люди несли им продукты. Подкрепившись и отдохнув, солдаты уходили, как говорили, занимать позиции. Многие остались в станице и были расквартированы по хатам. Линия фронта окончательно определилась между Дербентской и Ильской. Вся станица приняла участие в сооружении обороны. Молодые женщины, девушки, парни рыли окопы, ходили вместе с солдатами через перевал за снарядами и другими грузами, перенося их на плечах. Это был адский труд, так как только одну горную речку Иль приходилось переходить вброд несколько раз. А ведь была уже осень.

Лена Варченко, вместе с другими девушками, ходила рыть окопы и траншеи. Андрей Фёдорович на школьных лошадях вместе с воинским обозом подвозил сено, выполнял другие работы. Но немцы, узнав о приходе в Дербентскую наших войск, успели занять одну из самых выгодных высот, Лысую гору, находившуюся между станицами. С её высоты Дербентская просматривалась как на ладони. Там были установлены миномёты. И каждый день, ровно в полдень, с немецкой точностью стали обстреливать станицу. Но эти обстрелы особого урона не наносили. То ли потому, что расстояние было большим, то ли потому, что хаты были разбросаны далеко одна от другой. А вот  самолёты бомбили станицу дважды и оба раза с жертвами. Сначала погибли мать и дочь Лаптевы, потом – молодая женщина Глотова. Попал снаряд и в хату А.Ф. Варченко, но не взорвался. Это многих поразило, об этом много говорили, и приходили к выводу, что это немецкие рабочие делают такие негодные снаряды, чтобы помогать нам…
В эти дни Андрей Фёдорович подружился с командиром четвёртой роты старшим лейтенантом Пузиком. Тот был из Геленджика и до войны работал учителем. Видимо, это их и сдружило. Вечерами они подолгу беседовали. Пользуясь дружбой командира с учителем, заходили в дом и солдаты этой роты. Но внезапно визиты четвёртой роты в дом А.Ф. Варченко прекратились. Андрей Фёдорович ждал своего нового друга каждый день. Но однажды пришёл писарь этой роты, бледный и растерянный. Под большим секретом он рассказал Андрею Фёдоровичу, что четвёртая рота, находясь на передовой линии обороны, вся погибла. Оказывается, её ночью, с тыла в спину и в упор расстреляли «партизаны», то есть бандиты, забрав всё оружие, боеприпасы и продукты. А.Ф. Варченко рассказал ему о банде Волонтырца, выдававшей себя за партизан, посоветовал ему немедленно идти в штаб и доложить. Больше о банде ничего не было слышно. Но недели через две в лесу нашли труп Волонтырца. Кто его убил станичники так и не узнали. (Все эти ужасные факты рассказала мне в воспоминаниях Евгения Андреевна Варченко, которая знала их как от своего отца, так и от других очевидцев).

Однажды, в начале октября Лена пришла с земляных работ и сказала родным, что её вызывали в штаб и предложили работу по специальности, на армейском аптечном складе, который находится где-то в тылу, в горах. Со дня на день она должна будет уйти туда. Мама, Ольга Васильевна обрадовалась этому, так как Лена, работая на рытье окопов вот уже месяц, приходила домой чуть живая. К тому же приближалась дождливая осенняя пора, и Лена, со своими болезнями на этих работах могла совсем свалиться.
Мать начала собирать дочь в дорогу. Но ничего из приготовленных вещей Лена брать не стала. Объясняла это тем, что, во-первых, ей выдадут военное обмундирование, а во-вторых,  пойдёт пешком через горы и нести всё это с собой она не в силах. Однако, уход Лены в горы откладывался со дня на день. Она работала далеко от дома и возвращалась только к вечеру. В тот же день она пришла в полдень. Пообедали, и она снова ушла на окопы. Но и к ночи домой не вернулась. Родители забеспокоились. Мало ли что могло случиться. Может быть, она встретила кавалера среди военных? Но у Лены был парень, жених Николай Мараховский из Ильской. Она его любила и ждала. В это время он находился на фронте.
Родители не спали всю ночь. Едва рассвело, Андрей Фёдорович пошёл по домам тех девушек, с которыми Лена работала на окопах. Они сказали, что вчера Лена работала только до обеда. Больше её не видели. Станица загудела новостью: «Пропала учитылёва дочка». Через два дня Андрея Фёдоровича вызвали в особый отдел, и там майор Морозов сказал ему: «Не поднимайте панику. Вашу дочь мы послали в разведку в станицу Ильскую. Она скоро вернётся». – Как скоро? – Через два-три дня. Но проходили дни, а потом и недели, а Лена не возвращалась. Мать прислушивалась к каждому шороху, вздрагивала от всякого звука. Родители поняли, что аптечный склад в горах – это была легенда.
Постепенно стало известно, что не одну Лену Варченко послали в разведку. Кроме Лены, за линию фронта ушло ещё пять человек, два парня и три девушки. Это были: Олешко Пётр Васильевич, Бут Дмитрий Николаевич, Оловар Лидия Григорьевна – все моложе Лены, 1924 года рождения; и две замужние женщины, 38-и лет. Одна из них – Герасюк Зоя Романовна. Она была родом из Дербентской, но жила в Краснодаре, работала швеёй в ателье. Девичья фамилия её Прикоз. При приближении немцев к Краснодару, она приехала в Дербентскую к матери. Но не одна, а с какой-то своей подругой или сотрудницей. Имени её не упомнили.
Лида Оловар ушла вместе с Петром Олешко, Лена Варченко и Дмитрий Бут ушли поодиночке. Зоя Герасюк со своей подругой ушли вместе. В какой последовательности уходили разведчики на задание, неизвестно. Но в семье А.Ф. Варченко хорошо запомнили дату. Это было 14 октября.
13 февраля 1943 года наши войска освободили станицу Ильскую. Сразу же после её освобождения вернулись домой в Дербентскую многие из тех, кто бежал от банды Волонтырца. От них-то в семье А.Ф. Варченко и узнали, что Лида Оловар и Пётр Олешко, придя в Ильскую, прожили там целый месяц. Каждый у своих родственников. И видимо собирали и передавали в особый отдел армии необходимые  сведения о противнике. Пётр Олешко почти ежедневно встречался со своим лучшим другом и одноклассником Валентином Саловым, тоже бежавшем от бандитов. И, несмотря на их крепкую дружбу, Пётр так и не открылся Валентину, а сказал, что он тоже бежал от бандитов вместе с Лидой Оловар.
Пётр Олешко как-то случайно встретился у каких-то общих знакомых с Надей Сенченко и сказал ей, что ему здесь уже надоело, и он скоро пойдёт домой. Если она хочет, может пойти с ним. Ведь ей больше уже ничего не угрожает. Но вскоре его схватили полицаи в доме его родственников. Его дальнейшая судьба осталась неизвестной. Слышали станичники и о том, что полицаи схватили Дмитрия Бута, что его сильно избивал дербентский полицай Семён Шиян, служивший у немцев палачом. О дальнейшей судьбе Бута также никто ничего пока не знал. Потом уже выяснилось, что из всех шести разведчиков, посланных через линию фронта, он один остался в живых… Попала в руки немцев и Лида Оловар. На базаре она встретила дербентскую женщину Матрёну Шепель. Матрёна и её муж были в списках Волонтырца и убежали в Ильскую. Матрёна ненавидела советскую власть и в Ильской сотрудничала с полицаями. Отца её в своё время раскулачили, а двух братьев, служивших у белых, расстреляли ещё в 1921 году. Ничего этого Лида Оловар не знала.
На удивлённый вопрос тётки Матрёны: «Откуда ты тут взялась?» – Лида ответила, что сбежала от Волонтырца в станицу Убинскую, а теперь вот пришла сюда, к другой тётке. Потом они много о чём говорили. Тётку Матрёну было не переслушать, и не так просто было от неё отвязаться. –  А у нас в Дербентке Лаптиху и Глотиху бомбами убило,  –  вдруг  проговорилась Лида. – А ты откуда это знаешь? – спросила Матрёна и, крепко схватив Лиду за руки, стала звать полицаев, которые оказались поблизости. Что сталось дальше с Лидой Оловар так же осталось неизвестно. Говорили, что будто бы Матрёна Шепель выдала полицаям и Зою Герасюк с её подругой. Зоя Герасюк якобы доверилась Матрёне и сказала ей, зачем она пришла в Ильскую. Но о Лене Варченко никто ничего не слышал.
Все дербентские полицаи и Матрёна Шепель с мужем в станицу не вернулись и из Ильской исчезли. Не вернулись в Дербентскую и бывшие руководители Волонтырец и Мирошниченко… Через месяц после освобождения станицы Ильской на имя Лены пришло письмо. Было оно из Ильской от её подруги и одноклассницы Зины Ерёменко. Вот что она писала: «Дорогая Леночка! Я всё это время думала о тебе, как ты дошла? В ту ночь шёл сильный дождь, и я думаю, что он помог тебе перейти линию фронта. Тебя сейчас, наверное, и дома нет. Ты где-нибудь шагаешь в серой шинели, а я вот сижу дома. Мне стыдно за себя. Зина».
Андрей Фёдорович немедленно выехал в станицу Ильскую, разыскал Зину Ерёменко и кое-что узнал от неё о своей дочери Лене. Оказывается, Лена пришла к Зине Ерёменко 17 октября с высокой температурой. Ей не удавалось перейти линию фронта, и она две ночи была в лесу. Ночи стояли уже холодные, и она сильно простыла. Питалась только дикими грушами. Несколько груш она принесла с собой и выложила из кармана на стол, находившийся на веранде. Зине она сказала, что выполнила всё, что было поручено ей. Осталось одно, она должна была привести к начальнику особого отдела комсомолку с этой стороны. То есть, по сути, завербовать её на разведывательную работу: «Поэтому я и пришла к тебе. Я хочу, чтобы ты пошла со мной через линию фронта в Дербентскую. И потом, мне надо хотя бы немного подлечиться».
– Я не могла пойти с Леной, – сказала Зина Андрею Фёдоровичу,  –  так как за день до этого подвернула ногу, она у меня распухла и сильно болела. Лена была в таком состоянии, что идти больше никуда не могла. Она лежала у нас три дня. Мы с мамой лечили её малиновым вареньем и настоями трав, растирали керосином. Немного поправившись, Лена ушла, сказав на прощанье: «Ничего, Зина, поправляйся, мы с тобой ещё пойдём в разведку, в Краснодар».
Андрей Фёдорович просил Зину вспомнить ещё хоть какие-то подробности о Лене. – Когда Лена пришла, – продолжала Зина, – она, прежде всего сняла чулки, так как они были очень грязные. Постирала их, помыла ноги, а потом уже легла в постель. И когда Лена уже лежала в постели, к нам зашла одна женщина. Увидев на веранде дикие груши, с подозрением спросила: «А откуда у вас дикие груши?» Я сказала, что купила их на базаре. – Что за женщина? Где она живёт? Видела ли она Лену? – засыпал Зину вопросами Андрей Фёдорович.
– Женщина эта была из эвакуированных. Жила у наших соседей. После освобождения станицы куда-то сразу уехала. А видела ли она Лену, я не знаю. Могла видеть, когда она стирала и развешивала чулки. Могла видеть, когда Лена заходила к нам во двор… Вот и всё, что узнал от Зины Ерёменко отец о своей пропавшей дочери.
         После освобождения района от немцев, А.Ф. Варченко приступил к своим обязанностям заведующего школой. Начинались занятия. Как-то Андрей Фёдорович поехал в станицу Северскую узнать, начал ли работу районный отдел народного образования – районо. В Северской был у него старинный друг Емельян Иванович Литвинов. Андрей Фёдорович всегда заезжал к нему, чтобы оставить лошадей и подводу, привести себя в порядок с дороги. Заехал он к своему другу и на этот раз.
Е.И. Литвинов был родом из Дербентской, но уже давно жил в Северской. Подружился он с А.Ф. Варченко ещё в их молодые годы. Был Емельян Иванович человеком примечательным. Убеждённый трезвенник и старый холостяк, он в совершенстве владел многими профессиями. Был прекрасным парикмахером, отличным портным, великолепным поваром. Многие годы работал старшим поваром. И жил недалеко от столовой на частной квартире. Своего угла он не имел никогда. Высокий, стройный, седовласый красавец. Не виделись они полгода. После тёплых приветствий и объятий, Емельян Иванович нетерпеливо спросил: – Что с Леной? Где она? – А почему ты о ней спрашиваешь? Ты что-то о ней знаешь? – Удивился взволнованный Андрей Фёдорович.
– Во время оккупации ко мне несколько раз заходил мой дербентский родственник Фёдор Прикоз. Он сбежал от Волонтырца и чтобы, по его словам, не сдохнуть с голоду, служил в полицаях в Ильской. Однажды, он пришёл и сказал ехидно: «Впиймалы Лидку Оловар и Мытьку Бута, в разведку прыходылы. Дэсь тут и Варченкова дочка ходэ…». После этого Емельян Иванович больше не видел полицая и ничего больше не знал о Лене. А говорил ему об этом Фёдор где-то в начале ноября. Андрея Фёдоровича охватили тяжкие размышления и всевозможные предположения. Если Лену в начале ноября немцы ещё не взяли, то почему же она не вернулась домой? Ведь она ушла от своей подруги Зины Ерёменко 20 октября. Куда же она делась? Если Лида Оловар и Пётр Олешко жили в Ильской и собирали сведения, то выходило, что Лена была связной и должна была сразу же вернуться.  Это следовало и из рассказа Зины и из слов майора Морозова, что он послал её буквально на два-три дня. Если она не смогла перейти линию фронта, то где она теперь? Лену ещё «нэ впиймалы», а полицаи уже знали, что она тоже пришла в разведку. Значит её кто-то выдал. Может быть, кто-то из схваченных дербентских разведчиков не выдержал пыток и назвал её имя? Ведь полицаям известно, кто именно пришёл в разведку – «Варченкова дочка»…
Андрей Фёдорович с досадой говорил своему другу Емельяну Ивановичу о том, что, прежде, чем посылать пацанов и девчонок на смертельно опасное задание, нужно было познакомить их хотя бы с элементарными правилами конспирации. – Вот скажи – взволнованно говорил он. – Когда Лена пришла к своей подруге Зине Ерёменко, она ведь сразу увидела, что у той больная нога, а значит, она не может пойти с ней в Дербентскую. В таком случае, зачем же ей надо было открываться, откуда она и зачем?.. Мало ли что можно было придумать, чтобы объяснить своё пребывание в Ильской. И потом, действительно, ли у Зины болела нога или же она побоялась, или не захотела идти с Леной. С тяжкими чувствами вернулся домой Андрей Фёдорович. В общем-то, всё было ясно и ничего не ясно.
Однажды, на улице в станице Северской его остановила вопросом какая-то незнакомая женщина: – Вы Варченко? – Да, Варченко. – А где ваша дочь Лена?                – А откуда вы знаете мою дочь? – Лена очень похожа на вас. Я сразу как увидела вас, поняла, что вы её отец. Я с Леной сидела в гестапо в Краснодаре…
Видимо, Андрей Фёдорович изменился в лице, потому что женщина поспешно сказала: –       
 – Пойдёмте в парк, присядем на лавочку, я расскажу вам всё, что знаю: – Немцы потребовали, чтобы мы с мужем катали им валенки. Это наша профессия. И мы подчинились бы им. Но у нас действительно не было материалов. Они же решили, что мы не хотим делать, саботируем их приказ. Схватили нас и повезли в гестапо, в Краснодар. Там нас натолкали в большую камеру человек сорок. Сидеть негде было. Мужчины, женщины – все вместе. Лена рядом со мной сидела. Её каждый день водили на допросы и сильно били. Кормили нас один раз в день похлёбкой из мороженой свеклы. А тех, кого возили на работы, на рытьё окопов, кормили той же похлёбкой дважды в день.
Когда мы утром выходили на работы, Лена тоже выходила с нами. Но она была такая слабая, что как только выходила на свежий воздух, тут же падала. И её полицаи тащили опять в камеру. По пятницам, мы их называли «страстные пятницы», немцы сортировали заключённых: кого уводили на расстрел, кого сажали в душегубки, кого оставляли в камерах, а кого-то отпускали домой. В одну из пятниц нас с мужем отпустили, а Лена осталась там. Вот я и хотела узнать у вас – что с ней и где она?
  – Мы ничего о ней не знаем, – сквозь душивший его комок в горле, ответил он и, закрыв лицо руками, зарыдал. Женщина постояла над ним и ушла. Он даже не спросил, как её зовут. Сколько вопросов потом хотелось ему задать ей, но он не знал, где её искать. Расспрашивал у людей, но как найти человека, не зная ни его адреса, ни фамилии. Кого ни спрашивал он о супругах, валявших валенки, никто не знал.
             
 После этой неожиданной встречи он убедился, что дочь его погибла. Когда наладилось железнодорожное сообщение, Андрей Фёдорович решил съездить в Краснодар, к квартирной хозяйке Лены – Павловне и забрать её вещи, если они там ещё сохранились. Лена жила на квартире рядом с Сенным рынком, на углу улиц Шаумяна и Будённого, в большом жактовском дворе. Хозяйку свою Лена любила и та относилась к ней как к дочери. Увидев её отца, Павловна бросилась к нему со слезами: – Где Леночка? Что с ней? Неужто, погибла, моя голубка? – Почему вы так спрашиваете? Что вы знаете о ней? – Да ведь была у меня Лена, вместе с конвоиром, полицаем. – Как была?
– Привёл он её худую, оборванную, мокрую. Я её не сразу и узнала. Поздоровалась она и говорит:  –  Я, Павловна, упросила вот его зайти к вам. Может быть, у вас сохранились мои вещи, так я переоденусь и одену что-нибудь потеплее. А сама еле на ногах стоит. Посадила я её. И полицай сел, молодой такой парень. Я спросила его: «Можно я покормлю её?» –  Корми. Да и я поел бы, если дашь.
Был у меня кукурузный суп-кулеш. Я подогрела его, поставила чайник. Огурцы солёные были, хлеб и вишнёвое варенье. Пока я всё готовила, Лена к печке придвинулась, никак не может отогреться. Было это 26 ноября, уже дожди шли. А у неё чувяки лосевые совсем расползлись, еле на ногах держатся. Чулки рваные и мокрые. Вещей её много у меня осталось. Отобрала я ей и бельё, и чулки, и платье. Зашла она за шкаф, переоделась, и  сказала, чтобы её грязную одежду сейчас же сожгла, так как в ней много вшей. Я сразу же засунула всё в печку. А Лене дала свои кирзовые ботинки. А спрашивать её о чём-либо боялась. Но когда они стали есть, всё же спросила: «А за что же тебя, Леночка, арестовали?» И она рассказала:
– Я, Павловна, была у дяди в Старонижестеблиевской, там меня немцы и застали. Дядя сам на фронте, а у тётки пятеро детей по лавкам, самим есть нечего. И я подумала, зачем же я объедать их буду и решила пробираться домой. А между Ильской и Дербентской оказывается линия фронта проходит. Куда же мне деваться? Назад идти далеко да и незачем. Решила я идти домой через линию фронта. В Ильской мне посоветовали, что лучше всего переходить линию фронта возле Табак-совхоза № 6. Я туда и пошла. Но не получилось у меня, взяли меня немцы. Допрашивали. Отвезли меня в концлагерь на станцию Линейную, что в станице Холмской. Гоняли нас на рытьё окопов, собирались будто бы отправить в Германию, говорили, что нам будет там хорошо.
Но оказывается, немцам кто-то сказал, что я пришла из Дербентской в Ильскую в разведку. И они долго меня искали. Выходит, я от них пряталась в их же лагере. Теперь вот они нашли меня и этот кавалер сопровождает меня из Линейной в Краснодар, в гестапо, как партизанку. А какая я, Павловна, партизанка?.. Конвоир стал торопить её. Лена попросила какое-нибудь старое одеяло, и я дала ей фланелевое и полбуханки хлеба. Она надела ещё одно платье, а сверху – свой грязный и рваный жакет. И они ушли… Младшая сестра Лены Евгения Андреевна позже вспоминала: «Когда отец привёз вещи Лены домой, мама без конца перебирала их и обливала  слезами.  Среди вещей был большой гербарий Лены, альбом её рисунков, фотографии подруг, письма и фотографии жениха Николая Мараховского. И всё же у мамы ещё теплилась слабая надежда на какое-нибудь чудо…».
В своём рассказе в присутствии полицая – конвоира всё, что говорила Лена о Старонижестеблиевской, было, конечно, легендой.
Летом 1943 года Андрей Фёдорович поехал в Краснодар по своим школьным делам и снова зашёл к квартирной хозяйке Павловне. Зачем? Просто хотелось увидеться и поговорить с женщиной, которая хорошо знала Лену и любила её. А вдруг Павловна вспомнит ещё что-нибудь о Лене… От Павловны Андрей Фёдорович узнал, что под Краснодаром, на девятом километре раскапывали рвы, в которых были тысячи людей, задушенных немцами в душегубках, и что жители города ходили туда опознавать своих родных. Павловна тоже ходила туда и увидела Лену. Она узнала её по знакомому, очень приметному платью и по своим кирзовым ботинкам…
–  Я хотела написать вам об этом – несколько виновато сказала Павловна, но соседка отсоветовала, и мы решили подождать, пока вы сами заедете к нам, вы ведь обещали заходить, когда бываете в Краснодаре. Может быть, матери не нужно говорить об этом. Вы уж смотрите сами… Осенью 1944 года в стансовете Андрею Фёдоровичу вручили медаль «За оборону Кавказа», которой награждалась его дочь Елена Андреевна Варченко за самоотверженный труд по сооружению оборонительных укреплений.
В этом же году семья А.Ф. Варченко уехала из станицы Дербентской. Младшая дочь Женя закончила четыре класса. Надо было учиться в средней школе, а её в станице не было. Родители не захотели, чтобы и младшая дочь, как и Лена, училась в Ильской и жила на квартире одна, не захотели отрывать её от семьи.
Андрею Фёдоровичу предложили должность директора семилетней школы в Табак-совхозе № 6, что в десяти километрах от Дербентской и Ильской, в сторону Холмской. Именно там Лена переходила линию фронта и там была схвачена немцами. Там семья А.Ф. Варченко жила три года, пока младшая дочь не закончила семилетнюю школу, а потом перебралась в Краснодар. Однажды я сказал Евгении Андреевне Варченко, что её сестра – прямо-таки прекрасная Елена из Дербентской, имея ввиду извечное мифологическое и литературное значение её имени с античных времён. На это Евгения Андреевна ответила, что Лена не была красавицей. Но она была симпатичной и обаятельной. Волосы рыжеватые, золотистого цвета и – волнистые. Лицо в золотистых неярких веснушках. Была она какой-то светлой, сияющей. Она была весёлой девушкой, несмотря на болезни, её постоянно преследовавшие. Любила шутить, хорошо пела, хотя и слабым голосом. Но красавицей она не была…
                Нам могут сказать: а в чём же её подвиг? Что она успела совершить? Всё не совсем так. Во-первых, тот, кто способен и готов преодолеть своё естество и страх, преодолеть сознательно во имя высокой цели – уже герой. Вне зависимости от того, успел он совершить что-то значимое или нет. Душа его уже была готова к подвигу, уже стала иной, какой она бывает только у героев. Во-вторых, даже уже из сохранившихся фактов ясно, что Лена была связной между командованием и посланными в разведку молодыми людьми, что она постоянно переходила линию фронта из Ильской в Дербентскую и обратно.

А Евгения Андреевна всё тосковала о Дербентской, в которой прошло её детство. В 1948 году, учась в девятом классе, во время зимних каникул она поехала в Дербентскую, к своей подруге Тосе Прикоз. Там она и узнала, что не все разведчики погибли. Из шести разведчиков один, Дмитрий Бут каким-то образом остался жив. Но в Дербентскую он вернулся только в 1947 году, демобилизовавшись из армии. Ей хотелось немедленно его увидеть и расспросить обо всём, что он знал, как ему удалось спастись. Знает ли он что-либо о Лене? Но станичники поведали о том, что, женившись, он куда-то уехал, а главное – он никому ни о чём не хочет рассказывать, объясняя это тем, что ему очень тяжело вспоминать пережитое… Узнала Евгения Андреевна и о том, что в станицу вернулся один из бывших полицаев Никита Прикоз. Ему дали десять лет тюремного заключения  за пособничество захватчикам. И вот отбыв наказание, он вернулся в родную станицу. Узнав о приезде в Дербентскую Е.А. Варченко, с ней встретилась мама Лиды Оловар. Принесла письмо от другой своей дочери Дуси, которая жила в Крыму и работала на стройке. Дуся писала, что к ним на работу поступила женщина из Краснодара. Узнав, что Дуся из станицы Дербентской, она рассказала следующее. Во время оккупации Краснодара эта женщина попала в облаву на Сенном рынке. И так как у неё не было с собой никаких документов, её в числе многих других бросили в подвал гестапо. Людей в подвале было столько, что они стояли вплотную друг к другу и – по колени в воде. Все были страшно истощены, измучены и еле двигались. Потом стали подъезжать крытые машины. Люди не знали, что это душегубки и думали, что их везут на какие-то работы. Женщину эту узнал знакомый полицай и выдал её за свою родственницу. И её отпустили. Но она помнила рыжеватую девушку, которая была так измучена, что её постоянно приходилось поддерживать. Девушка эта была из станицы Дербентской.
И Лида Оловар, и Лена были обе рыжеватые. Евгения Андреевна убеждала мать Лиды, что это была Лена, ведь уже точно было известно, что она  в Краснодаре, в гестапо.  Лида же, может быть, ещё жива…
В Ильской Евгения Андреевна Варченко заехала к своей бывшей портнихе, пасынок которой Николай Мараховский был женихом Лены. Она узнала, что последние письма  Никола присылал из госпиталя, где он лежал с тяжёлым ранением и обмороженными ногами. Потом и писем не стало. Но похоронка на него не приходила. В большой комнате, в зале у них была увеличенная фотография, на которой – Лена и Николай, так и не встретившиеся после войны родные души…

Уже живя в Краснодаре, в 1947 году Андрей Фёдорович Варченко написал небольшой очерк о судьбе своей дочери Лены и хотел опубликовать его в газете «Советская Кубань». Но материал там отклонили, объясняя это тем, что как художественное произведение, очерк не годится, а как документальное – не подтверждается документами… Видимо, это обидело Андрея Фёдоровича, и он взял в Дербентском стансовете такую справку: «Дана Варченко Андрею Фёдоровичу в том, что его дочь Варченко Елена Андреевна по заданию особого отдела армии 14 октября 1942 года ушла за линию фронта и не вернулась». Предъявил ли он этот документ в редакции, не известно. Или же взял его просто для того, чтобы он был, чтобы всякому, кто спросит о том, – а где ваша Лена? – показать эту бесстрастную бумажку, ибо люди перестали замечать горе, видимо, привыкнув к нему, а стали верить только бумажкам…
Когда Евгения Андреевна снова приехала в Дербентскую в 1985 году, она убедилась в том, как мало осталось там свидетелей военных событий. Кто-то умер, многие уехали из станицы, немногие сверстники, ещё проживавшие там, помнили всё в самых общих чертах. Но она встретилась с сестрой Лиды Оловар Дусей, которая вернулась из Крыма и жила теперь в станице. Дуся рассказала, что бывший полицай Никита Прикоз, отсидев свои десять лет, вернулся в станицу и  работал в колхозе, очень сильно пил.
Проходя пьяным мимо их дома, он останавливался и громко звал Лиду, хотя прекрасно знал, что её звать Дусей. Если она выходила к нему, он тупо смотрел на неё, потом, будто очнувшись, говорил: – Я хочу тебе что-то рассказать.      – Ну, так расскажи.   – Потом, в другой раз. И уходил, шатаясь, еле держась на ногах. И никак его невозможно было встретить трезвым и выпытать то, что он знает о Лиде. Никиту пьяного лягнула насмерть лошадь. Мне пишет теперь Надежда Михайловна Бажан из станицы Дербентской о том, что «сдать немцам разведчиков мог Никита Прикоз. Он был осуждён после войны за предательство. Вернулся, работал в колхозе на лошадях, и однажды был убит лошадью… Говорили, что его настигла «рука мести». Вот он мог сдать этих молодых и отважных людей…».
Узнав о том, что Дмитрий Бут, единственный из разведчиков, оставшийся в живых, выехал в Кореновск, Евгения Андреевна решила всё-таки встретиться с ним, зная о том, что он не хочет ничего никому рассказывать. Но ведь прошло уже к тому времени 42 года! Они не были лично знакомы, но он хорошо знал семью А.Ф. Варченко. И хотя он был младше на четыре года Лены и её брата Лёвы, они нередко вместе преодолевали расстояние в десять километров из Ильской в Дербентскую. А однажды, переправляясь через речку Иль Дмитрий начал тонуть. И его спас старший брат Евгении Андреевны Лёва.
Е.А. Варченко приехала к Д.Н. Буту около двенадцати часов дня. Его не оказалось дома, Он был на работе. Но соседи сказали, что он непременно приходит домой обедать. Евгения Андреевна встретила его у калитки, представилась и сказала, что она приехала хоть что-то узнать о своей старшей сестре Лене. Его поведение показалось каким-то странным. На все вопросы он отвечал, не поднимая глаз и говорил одно и то же, резко и отрывисто: «Я ничего не знаю». – Ну почему вы так со мною разговариваете, наконец, возмутилась она. – Я ведь приехала к вам издалека. Тогда тон его немного смягчился: – Но я действительно ничего не знаю. Я узнал о том, что ваша Лена и все другие тоже ушли в разведку только в 1947 году, когда демобилизовался из армии. Вы меня извините, но мне нужно пообедать.
И он захлопнул калитку, не желая больше разговаривать. – Но вы хотя бы скажите, кто вас посылал в разведку – армия или партизаны? – Меня посылала армия, а кто посылал вашу Лену я не знаю, –  сказал, как отрезал он и быстро ушёл.
Евгения Андреевна была ошеломлена таким приёмом. Не знала, что и думать об этом человеке. Может быть, действительно пережил такие ужасы, что вспоминать о них не только не хочет, но и не может. Возможно, он чувствует себя отвратительно потому, что остался жив один из всех, и каждый может заподозрить его в предательстве. А он ничем не может рассеять этих подозрений. Евгения Андреевна возвращалась из Кореновска  крайне подавленной, узнав единственное, что разведчиков посылало армейское командование.
В надежде отыскать хоть какие-то следы группы дербентских разведчиков Евгения Андреевна вместе со старшим братом Львом Андреевичем, полковником, проживавшем в Бресте, сделали запрос в Главный военный архив в Подольске, о работнике особого отдела майоре Морозове. Но сотрудника с такой фамилией не оказалось. Вполне возможно это был политработник, которому поручалось работать с семьями разведчиков.
Тогда Е.А. Варченко встретилась с бывшей партизанкой отряда «Иль» Марией Захаровной Шиян, которая дала ей адрес командира партизанского отряда Лазько Емельяна Михеевича, проживавшего в станице Северской. Евгения Андреевна встретилась с ним. Они оба хорошо помнили, что Лена Варченко ушла в разведку и не вернулась. Емельян Михеевич сказал, что заброской молодёжи в тыл противника занимался особый отдел армии совместно с представителями Комитета государственной безобасности – КГБ. И вспомнил, что фамилия одного из «особистов» была – Поверенный. Е.М. Лазько припомнил, что именно Поверенный занимался засылкой разведчиков. После войны Поверенный жил в Новороссийске, был начальником городского отдела МВД. На просьбу разыскать Поверенного в Новороссийском отделе МВД отнеслись чутко. Григорий Васильевич Поверенный жил в Сухуми. Он посоветовал обратиться к бывшему сотруднику особого отдела Ивану Андреевичу Пономарёву, непосредственно забрасывавшему разведчиков за линию фронта. Лев Андреевич Варченко выслал обоим ветеранам фотографии Лены. Они оба узнали её и подтвердили, что лично посылали её в разведку. Они и составили для семьи Лены Варченко этот документ:

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ
Мы, офицеры-разведчики Пономарёв Иван Андреевич и Поверенный Григорий Васильевич подтверждаем, что в период обороны Кавказа, нами, глубокой осенью 1942 года, в районе обороны 339 стрелковой дивизии со стороны Дербентской, в числе других разведчиц была переброшена в тыл противника и Елена Андреевна Варченко, с заданием: выяснить расположение румынских и немецких войск в районах Холмской, Ильской, Ахтырской и других населённых пунктах, передвижение войск противника в сторону Новороссийска и Краснодара. Группе разведчиц, в которой была и Е.А. Варченко было назначено возвращение на пятые сутки, но они по неизвестным причинам не возвратились. Позднее через несколько дней от других наших разведчиков нам стало известно, что немцы задержали несколько женщин и за подозрение к причастности к партизанам, они были расстреляны на окраине Холмской. Была ли в числе расстрелянных Е.А. Варченко нам установить не удалось.
Другими данными о Варченко не располагаем.
И.А. Пономарёв
Г.В. Поверенный
1 января 1985 г.

И.А. Пономарёв особенно запомнил Лену ещё и потому, что её имя-отчество были такими же, как у его сестры. Они оба утверждали, что никакого майора Морозова не было. Начальником их был капитан госбезопасности Б. Саленков. О дальнейшей судьбе Лены им ничего не было известно. Разведка донесла им, что в районе Ильской немцами были задержаны их связные. Возможно, среди них была и Лена Варченко…

С Евгенией Андреевной я познакомился давно, более тридцати лет назад. Примечательно то, что познакомился я с ней не в связи с судьбой её старшей сестры. Евгения Андреевна, моя станичница, проживавшая теперь в Краснодаре, была интересна  мне как человек, чутко чувствующий язык, знающий много диалектных слов, пословиц и поговорок. Она была одной из тех, кто оказал  помощь в составлении моего  авторского словаря диалекта «Кубанский говор. Балакачка», а также книг «Кубанские пословицы и поговорки». И уже только потом она рассказала мне о  Лене… И я многие годы общаясь с ней и зная теперь о героической судьбе её старшей сестры,  убеждался в том, что каждая человеческая душа, приходящая в этот мир, уже не уходит из него никогда. И если мы её не замечаем, не знаем о её существовании, это не значит, что её нет. Это свидетельствует не о ней, а о нас, о нашей духовной глухоте. А она – всё равно незримо пребывает в этом мире.