Горюшко от умишка

Детективная драма с убийствами и пропавшим золотом, чаяниями простых людей и предчувствием большой беды на фоне обрушения империи и становления Республики Советов.
***
Аннотация
Нижний Новгород, поздняя осень 1917-го. Из-за известных событий, один ярмарочный купец решает вывезти в уездное поместье всё нажитое имущество, включая запас золотых червонцев. Для чего приглашает со стороны древодела для заключения договора на производство работ с грузовиком, на котором и предполагается вывезти добро.
Условия сделки случайно узнаёт некий уголовный элемент и передаёт своей банде. Главарь понимает суть задумки купца, банда подстерегает отходной обоз на большой дороге и захватывает его.
Во время ограбления налётчики убивают всех сопровождавших, вожделенного золота не находят, а потому события требуют продолжения. С этого момента для главаря банды начинается гонка в поисках золота, а для формирующихся органов правопорядка безустанный розыск преступников.
 
Часть I

Глава I

Нижний Новгород, 1917 год. Поздняя осень претерпевала первые заморозки и готовилась к началам обильных снегопадов, редко в этих краях запаздывающих. На южных окраинах города вёл бойкий торг небольшой рынок, объединивший промысловиков, ремесленников и кустарей разного рода деятельности. Входная деревянная арка торговой площадки сообщала всяк сюда впервой попавшим, что это «СР;ДНОЙ РЫНОКЪ», а ниже типографной каллиграфии разъясняла корявым рукописным текстом: «торговля провiантомъ и р;м;сл;ннымъ товаромъ».

Потребно – выбирай, покупатель, что торговцы кажут; имеешь, что предложить – вставай не чурайся продавцом в подходящий ряд.

***

По ремесленному ряду проходил высокий, солидный телесами бородач в меховой шубе и схожем малахаю головном уборе на голове. Не особенно к чему проявляя интерес, остановился он возле прилавка с серебряной, золочёной и расписной фарфоровой посудой, и набалдашником тонкой своей чёрной трости, инкрустированной золотистой нитью, манерно указал на приглянувшиеся вещицы:
— Почём за серебришко ноне просишь, лавошник?

Торговец засуетился, радуясь выбору покупателя, поднял напоказ столовый набор для специй – несколько разноформенных предметов на фигурном серебряном блюдце, и ответ сопроводил улыбкой:
— Подыми полчервонца, Авдей Семёныч, так и сдам без торга!
— Знаешь меня – откель? — удивился бородач.
— Сталось давеча так, отцу вашему заказик исполнял, — втираясь в доверие, залебезил лавочник. Услышав о родителе, Авдей Семёнович вроде как помрачнел, развернулся и направился дальше, бормоча под нос:
— Нет боле отца моего... Непочайно о былом пустословить...

Проходя мимо яркой палатки с вывеской «Галант;р;я Горячева А. А. Пошивъ изд;лiй из яла, юфтя и сыромяги», торгующей кожаными и прочими изделиями, бородач остановился и вновь восподнял трость:
— Сам скорняк, на сбыте ли только стоишь?
— Або оставаться сытым, обретаюся на сбыте! — сочинил галантерейщик, — А отец мой с вуями сородными скорняки мастеровые. Шьют, тачают, всякие заказы привечают...
— Заказы на изготовление саквояжей с хитростями примают ли мастеровые сродственники твои?
— Во по;ры оные отказать, то што товар без приварка раздать! — продолжал стихотворствовать галантерейщик.

Навстречу Авдею по тому же ряду направлялся улыбчивый, потому заметно, что фиксатый на верхний клык субчик с повадками мелкого уголовного элемента в соответствующей типажу одежонке: пальто из дешёвенького драпа, толстый вязаный шарф с выбросом на грудь, на голове видавшая виды овчинная шапка гоголь пепельной окраски. Завидев отходящего от скорняка Авдея, субчик случайно бы протолкнулся мимо него, ловким движением рук вытащил портмоне, но, смекнув, что ротозей не заметил пропажи, развернулся и окликнул:
— Ворон, идёшь, считаешь, Дрын, эвдак и портуху потеряешь?!

Авдей обернулся, нахмурил брови:
— Фикса? Затыря ты типишный, да стихоплёт никудышный! Не чаял бы тебя во сию пору встретить, а ижно в пользу оберну...

Фикса и готов был выказать радость от встречи знакомца, но руку протянуть первым не решается. Показывает портмоне:
— Разявист ты на лихой щипок, хоть бы и в первых буграх на тюрьме ходил... Твоя ль портуха?
— Ощипал?.. — не особо беспокойно прощупав карман, Авдей вырвал у карманника кошель, спрятал и протянул руку к пожатию: — Гоже, наука мне впредь... Ну, да будет! Люлька у меня на ходу – пошептаемся, коли уж свидеться довелось?
— Так вышел бы на Почаинский балчуг, я на крайнем погребке завсегдатайствую..., — с удовольствием ответил карманник.
— На погребке добрые уши да злые языки. Делишки там тайные мазать, што рупором на всё Започаинье трубить...

***

Посреди богато представленной гостиной дома зажиточного купца, на дальнем от входной двери крае длинного стола сервирован обед на три персоны. К привычной обеденной трапезе готовятся купец с женой Скородумовы – Матвей Иванович и Фаина Михайловна, и их тридцатилетний сын Кирилл. Мужчины, как водилось в среде купцов из старообрядцев – бородачи, купчиха – привлекательно пухловатая, не скованная в повадках и добродушная в беседах женщина.
— Заказчик хоть мелкой, хоть гуртовой всё боле в отказы идёт... Оборот ноне скудеет, товар отчего дорожает. Разор скорый, чую, грядёт?! — сетует Купец, подсовывая себе льняную салфетку за ворот.
— Штой-то так, Матвеюшка, слова твои не в разум мне? — откликнулась жена, пока Кирилл наполнял лафитники вишнёвой наливочкой.
— Прижимисты людишки стали, остращаются неопределённости. В Петрограде власть перехватили, ново правительство низложили, и толки в земском собрании, што устройство государственно порушается-те вновь! — продолжает купец, подливая сливки в плошку с горячими щами и, пробуя, громко прихлёбывает.
— Ай ба... Мало им царёва отречения? — воздыхает жена.
— Николай-те наш, впору отречённый... хоть бы и становой столп империи, а повадлив к самоблаженству и более гораздый был ворон постреливать, да ненужным трофеем перед подлым людом любоваться...
— Эко-ть ты... самодержца-те...
— О государе что ни сказывай – всё замарает! Соври в три короба – и то сразу верят! — отмахнулся купец, отложил ложку и напоказ ужал ладонь в кулак: — А в государстве, аки в кажном хозяйстве хозяин должён быть, вседержитель! Або политику вести понятную и твёрдым кулаком всея бразды правления удерживать! Тады народец будет завсегда спокоен, и започинщик беспечен...

Купчиха аппетитно мажет хлеб маслом:
— А нам пошто; беспокойство примать? Масло маслиться не станет, али кашу испоганит? Купец-те, чай, при кажной власти купец – никуды без торговли?

Все приветственно подняли лафитники, выпили.
— Смута, маменька, ужо-сь по многим городам покатилась, — выдохнул сын, — На Сормовских верфях беспорядки, на портовых чалках буза, и вного где ешшо непристойного лихим замыслом претворяется! Вон... и подёнщики на ярманке день ото дня булгачат за подымки в нощный перегруз...
— Мало им пятиалтынника, терь к полтинничку подыми? И то на провианте! — негодует купец, — А на москатели да мануфактуре разной – рубль праздный?
— Помилуйте, так зазимки уж были, реки лёдами скуёт под скорые дни? Образумятся взимь, поди, да отступятся? Да и анафемы оныя...
— Большевики..., — подсказал матери Кирилл.
— Надолго ль власти удержат большевики эти?
— Откель же знать, маменька? Нововластники волею упрямы, всё забастовки вон устраивают! Навыдне бунт против земской управы собирали... Околотошник, штой во милицию переписался, за порядок вступился, палаш по старой памяти обнажил, а анафем твой отмахнул оглоблей, пымал яво за шкирку да макнул челом в кобылий назём! Да пару раз кряду – зевакам в усладу!
— Ай ба, гли-кась, страсти... Околотошник не указ?
— Кой указ, коли в говно да харей напоказ?
— Благоволения ждать терь не с кого! — вступился купец, — Без купечества власть в стране не станется, тут твоя правда, Фаина, а за финансы примутся – кого щипать во-первыя начнут?
— У кого скоплены финансы оныя, тот и щипан будет?
— Вот! Акции, ликвидные участия в торгах и прочий актив убережём судебною тяжбою, а зримое имущество, побрякушки всяческие али барахлишко до глазу липкое – не осилим без скандала...
— Чай, не грабить жа придут? — забеспокоилась купчиха.
— Исключать нельзя, маменька...
— Придут! — подтвердил купец, — Право слово – придут! Ощиплют донага, как ошний ветер липку, и даже портков лишних не оставют...
— Ай ба, страсти-те эки?! — запричитала  купчиха.

Купец прильнул к столу, сощерился и зыркнул исподлобья:
— Вот и умишкаю впотай, што трудами великими да по;том с кровью нажито схоронить бы от преступного прещения треба в загородном имении...
— Не разумею штой-та слов твоих, благоверный мой? В городу, страшишься, што грабить придут, а в усадьбе – нешто медовым караваем за милу душу пожалуют? — задалась вопросом жена. 
— В городу всё имущество на виду, в поместье жа земель не оймёшь, рощица своя! — щерится купец, — Коли не в дому, так поимеем прыть, где сундук стаить?
— Богатеешь ты умишком, Матвеюшка! — похвалила жена.
— Не без оного, Фаина, да не хватить бы горюшка от умишка! — безнадёжно помотал бородой купец и обратился к сыну: — Кирила, чай, исполнил ли отцово поручение от второго дня? Кой представишь результат?
— Ксель полной ясности нет, отец..., — сын подлил наливки из графинчика и кивнул пополнить лафитник отца.
— Подлей... Экие жа-сь принял сложности?
— По наказу твоему обошёл механические мастерские, по давнишней памяти к цеховикам Жердёвым обратился, и Авдей Семёныч отсоветовал...
— Семён Жердёв крепок задним словом был..., — отставил лафитник отец, — А воспитанию сына сваво первородного попустительствовал. Яво Авдей золости в себе выявил и корысть безмерную, и с тою обрекает ядрицей, што без маслица во саму задницу... Жди бед откеля мысли нет!
— Вздорен ты теперича, Матвей Иваныч, охолонись чутка! — укорила жена.

Кирилл, пропуская хульные слова отца, достал из карманчика жилетки золотые часы на цепочке, сверил время:
— Авдей Семёныч присоветовал столярных дел мастера... Нашёл сего, ударили по рукам, должён бы к часу условленному ужо подойти...
— Туська, чай, где ты здеся? — воскликнула купчиха.

В боковую дверь влетела молодая помощница по хозяйству. Чуть выше среднего роста, с очень миловидным личиком, худыми ручонками и длинными пальцами, как и не опробовавшими тяжёлый труд девки из немногочисленной сенной прислуги. Звали её Туся, была она бойка в делах, скорая на отклик, непоседливая и словоохотливая девица из первых помощниц купчихи Скородумовой.
— Здеся! Здеся я, матушка Фаина Михаллна...
— Никой человек посейчас не напрашивался к нам? — с ноткой беспокойства в голосе, спросила купчиха.
— Не, матушка... не слыхивала...
— Ну и не убудет! — подуспокоилась купчиха, — Подавай-ка пивы ягодные да копочёнку – отопрелась, чай, ужо?

***

Авдей и Фикса вышли с рынка, сели в ожидавшую карету.
— Люлька-те гожа, от колючих ветров ухожа! Хозяйствуешь али ямна;я халабуда? — рассевшись в карете и примеряясь к сидушке, оценил Фикса. Авдей постучал тростью по передней стенке, веля извозчику трогать.
— Свой возок – последний остался... Скажи-ка мне, затыря, в одиночку тутова ротозея щиплешь, али шайка-лейка на подпаске метается?
— Могу щипнуть, могу рвануть под умысел, а к дельцу стоящему и базарную шпану кликнуть надрыва не возымею? — ответил уголовник.
— На пятом проезде у Сенной мастерские мои остатные – ведаешь?

***

Едва захлопнулась боковая дверь, скрипнул створ двустворчатой центральной, в гостиную Скородумовых вошёл молоденький, высокий и худющий, с виду нескладный и ко всему нерешительный прислужник Гаранька. Снял картуз:
— Матвей Иваныч, тамась онава... тамась чёловек прихожий стучал... Кирилу Матвеича поспрошает... Яков Сухарев по согласию прибыл, бает...
— Зови-зови, голубчик! Да поспешай! — повелел купец.
— Вот и древоделец прибыл..., — оживился Кирилл.

Гаранька вяло нахлобучил шапку и так же неторопливо вышел.
— Поспешай, Гаранька! Неторопь-те в тебе экая засела, ни колом, ни словом проклятую не выбьешь…

Туся принесла поднос с закрытой стеклянной крышкой тарелью и большим керамическим горшком, поставила на стол. Своей рукою купчиха наполнила фарфоровые тарелки мужа и сына. В дверях вновь показался Гаранька, снял картуз, помял в руках, перебирая по очелью, и безмолвно вышел вон.
— Ну-коть ты, поди, позабыл, пошто ноги волочил? — усмехнулась купчиха. Спустя минуту, Гаранька снова вошёл, открыл рот, но не успел выдавить ни звука. Следом вошёл ладно одетый мужичок из мастеровых, бородач лет шестидесяти.
— Дюже прыток... мо;лодец-те ваш..., — съязвил бородач.
— Туська-те наша – девка свербигузая и в кажному занятии старательная! — оправдалась купчиха, — А братец ея Гаранька – и услужлива поможа, а потянущ... киселяй киселём! В кого бы уродилась экая обуза, прости господи?
— Мире вам, хозяева; поштенные, позвольте же по случаю приветствовать! — бородач снял шапку, приветственно приклонился телом, выпрямился, двумя перстами очертил передние углы гостиной и продолжил: — Гражданин Яков Степанов из Сухаревых, мастеровой древоделец, а к вам прибыл под собственным поручением Кирила Матвеича...
— Ждём, Яков Степаныч! — откликнулся Кирилл.

Древодел замялся, безмолвно ожидая развития событий. Осмотрел помещение и польстительно выдохнул:
— Разлатые у вас покои-то, хозяева; поштенные!

Купец расправил плечи и величаво откинулся на спинку стула:
— Чай, можем и поболе позволить, да сих с лихвой! Здравствуй, мастеровой! Люди мы купеческого сословия, а православной жа традиции. Единоверцам оттого приветливы... Будь ты иншего обряду, гражданин, крестьянин ли – коли сами потчуемся, то и гостя призовём к столу пообедывать с нами...
— Покорно благодарствую за милость вашу... Матвей?
— Иваныч..., — подсказал Кирилл.
— Благодарствую Матвей Иваныч. Чай, дозволь сына сваво Михея кликнуть? Ученик и первый мой подмастерье... Хотя сам ужо дюже умел и рещик искусный...
— Помилуй, Яков из Сухаревых! С сыном пришёл, с сыном заходи. Наливочки опробуйте для аппетиту да привольной беседы...
— Добром привечаете, Матвей Иваныч, благодарствую...

Яков приклонился и вышел. Купчиха распорядилась:
— Туська, здеся ль ты? Поднеси, чай, што гостям потреба!

***

К застолью Скородумовых присоединились Сухарев-отец с молодым, плечистым, наповид жилистым, в разговоре немного даже простоватым сыном Михеем. Туся суетится вокруг стола, меняет посуду, косится на привлекательного парня и привечает его своей милой улыбкой. Михей щурится в ответ, так же привечая её и выказывая понятную симпатию.
— Причастимся, поштенные! — Матвей поднял лафитник, присутствующие поддержали, Михей, пребывая в неловкости и смятении, неожиданно привстал. Застольники выпили, принялись к закускам.
— Сладка хозяйская наливочка, а почаялось так, што креповой горчинкой на губу ляжет? — похваляет Яков.
— Наливочка для дела пользы, а не дури напоказ! — всем своим видом купец показал милость пришедшим.
— И то верно, Матвей Иваныч, дело во-первыя! — отложил ложку Яков.
— Чай, не срами хозяев, добрый человек! — возмутилась купчиха, своею же рукою подложила в гостевые плошки кушанья, двинула ближе соусницу, — Дело пусть примается во-вторыя, а во-первыя откушайте копоченья порося молочного, да ишшо вот под бешамельку свежую...
— Соглашусь и с вами, матушка… Работник познаётся в обеде, знаемо ли, а негодник во пьяном бреде! — зарумянился Яков.
— Давно ли столярничаете с Михеем Яковличем, искусны ли в труде своём? — купец обратил внимание к сыну Якова.
— Михей мой сызмальства в подмастерьях, а самый я почитался мастеровым ужо на Всероссийской выставке девяносто шестого года... В составе сводной артели предоставлял витражный ряд под сортамент товарищества Эйнема!
— Белоблёсые витрины, што в Художественном отделе, кои дюже похваляла Ея Высочества императрица Александра Фёдоровна, чай, ваших же рук изделие? — вспоминая, удивилась купчиха.
— Эко-ть, память ваша! — возгордился Яков, — Моих – да, верно подмечено, но в числе прочих древодельцев! Ешшо к старшому цеховику Жердёву Семёну в те поры подряжался на напильный подхват...
— Семён слова человек, а Авдей не в отца прохиндей, — достаточно слышно пробормотал купец.
— Окстись, старый, людей-те хулить почём зря! — осадила мужа купчиха и хитро сощурилась: — Али тайностью ведаешь, коя нам сокрыта? Так открой?
— Уймись, Фаина! Непочасно чужи кости мыть!
— Чай, не обидели вас за искусство экое? — отвлёк древодельца Кирилл.
— Эко-ть, правда ваша! — ответил Яков, — Благоугодно жалован вензельной грамотой Его Величества государя Николая Вторыя, денежным вспоможением да аттестатом мастера-древодела под скреплённой сургучом печатью...
— Ну, Яков Сухарев, коли мастер ты грамотный, рекомендации гласишь превосходные, посему примай заказ на подряд! — перешёл к делу купец, — Замыслил я отправить в лысковско имение кое-како имущество. И не составило бы сие труда, будь то скрыньки с гуньём... Их дажа Гаранька соберёт и справит...
— Гаранька-те наш соберётся... аки медведь на пляску... к Посту Великому, — подхихикнула купчиха, вызвав у Сухаревых лёгкие усмешки и успокоение.
— Сего лета предоставилось мне выкупить кузовной мо;биль в плачевном, не сказать иного, состоянии, — продолжил купец, —  Движитель и оныя... аки ея?

Купец щёлкнул пальцами, чтобы Кирилл ему напомнил.
— Трансмиссия...
— Вот-вот... Восстановили и поставили колёса, а кузовок поистрёпан до дыр... Надо-те козырёк для шоферу возвести, и позади не особо кудряву фургону приладить, а главное, штобы с древа твёрдого! Возьмётесь ли за сей подряд?
— Изначально военный грузовой автомобиль фаят пятнадцать тэр, — давая отцу договорить, горделиво уточнил Кирилл марку грузовика FIAT 15 Ter.
— С мо;билями доселе дела не имели, вяще кареты, дилижанцы, пошевни да прочие колымаги, но знаю одно, Матвей Иваныч: што сделано руками, руками жа починке подлежит! — согласился  Яков.
— Разумно баешь, убедительно! Так берётесь за нашу эту фаяту?
— Применение по дереву от нас противу не возымеет! Иждивение на подряд али за придатком? — уточнил Яков.
— Червонец золотом на подъём, ешшо три отпишем ассигнациями к представлению изделия..., — сообщил Кирилл.
— Мастерить призову на своём хозяйстве... Верстаки, лиственница, дуб, тёс кедра али иной твёрдости будут вам в достатке, — добавил купец.
— Щедрый премион... На том и по рукам ударим! — чуток помедлив, довольно кивнув сыну, согласился Яков.
— И вот ешшо поимейте на вид..., — дополнил купец, — Зима ужо в двери постучалась, а под обильные снега скумекайте-ка под колёса полозки поширше, коли фаяту оную приключится упряжью волочить...

***

Покидая дом Скородумовых, Михей Сухарев столкнулся в коридоре с Тусей, от неожиданности немного отпрянувшей и тут же зарумянившейся.
— Смею ли я, милая Туся, надеяться свидеться с вами в ином, так сказать, антураже? — нашёлся Михей.
— Надежды грехом не станутся..., — смутилась девушка.
— А што как исполню подряд, да и осмелюсь пригласить вас на увеселительный променад? Али на лодочках покататься на Чёрном пруду? — осмелел Михей.
— Делу время, Михей Яковлевич, да и потехе час!

Девица раскраснелась и поспешно скрылась по делам.

***

Сухаревы вышли из внутреннего дворика купеческого дома, за ними Гаранька закрыл притвор. Едва за ворота, Яков придержал сына:
— Разрази меня господи! Почайна мне мыслишка, Михей, што над затеей сей хитрая роздумь витает, едрить твою через коромысло?
— В чём жа хитрость видишь, отец? Подъёмные наперёд выдали, древеса на выборку всякие положили, а на месте и под пядь примеримся?
— Лопни моя голова, дельце наугад плёвое – фургону всего-то и приладить... а золотой червонец под него без лихвы со щедрой руки?
— Плёвое, а плотют... Чай, не вижу причин отпираться?
— Пущай будет так. Охулки в руку не покласть, да три червонца не напасть! — согласился отец, — Куды прибыть велено – запомнил?
— Чай, што гадать? Скородумовские лабазы на ярманке...
— Дай-ка доедем, озерцаем хозяйство купеческое... А под оказию и в ренсковый погребок к Михайлу Андрееву заглянуть ввечеру греха не выйдет...

Сухаревы запрыгнули в проезжавшую мимо пролётку.

***

Нижегородская ярмарка, а в нижегородском выговоре зачастую как ярманка – явление уникальное. Бесчисленные ряды промысловых и мануфактурных лабазов, торговых рядов, гостиниц, доходных домов или бедняцких приютов. От шантанов и ресторанов, цирков, каруселей и прочих различных увеселительных заведений голова шла кругом – в каждом цоколе, на каждой улице, на каждой площади. Основная масса торгов свершалась в летние недели, когда спадало вешнее половодье, но затоны на Волге с Окою стояли на полных водах. К тому времени сюда сволакивался товар не только со всей империи, но и многих стран Европы и Азии. Подрядная же суета распродаж продолжалась вплоть до зимнего ледостава.

Хозяйственный двор купца Скородумова представлял собой длинный лабаз, состоящий из равнородных отделений, и был огромен. Несколько входов, в середине двустворные основные ворота, коими заведовал ключник Софрон.

Сняв замки и разведя створы, Софрон пустил отцов и сыновей Скородумовых и Сухаревых в складское помещение. Вперёд вошедших на склад проник луч света, осветив высоченные укладки досок, бочек, бухты канатов разной толщины, стеллажи с тюками, сундуки и ящики с прочым товаром. Против входа на расчищенном месте стоял остов грузового автомобиля FIAT. На раме мотор с поднятым кожухом, где-то позади рамы брошены остатки кузова и полуистлевшей парусины.
— Софроха, отворяй шире, фаяту развидеть надоба! — скомандовал старший Скородумов, — Да поди возницу встреть, газолину бочку вспоможи поднесть...

Софрон ушёл. Оставшись наедине, вошедшие обступили изделие, Яков смело прошёл вперёд к остаткам кузова. Кирилл зашарил по карманам, достал бумажный свёрток и развернул напоказ достаточно броский рисунок предполагаемого вида фургона.
— Яков Степаныч, способности мои к начертанию требуют пущей натуги, — оправдался Кирилл, — Созерцайте прорись, коя неумелой моею рукою свилась...
— Добро, што снятые детали кузовка не пожгли, не порубили... Вымерять будет с чего..., — отозвался Яков, рассматривая остатки изделия, после чего подошёл к остальным: — Сложности особой нет, Матвей Иваныч... Забот неделю-две, скажу прямо, а посему хитрость вашу к столь щедрой ссуде умом нейму?
— Прозорливо подметил, Яков Степаныч, хитрость в задумке есть! А владеть ею будем мы с вами..., — купец огляделся, убедился, что лишних ушей нет, — Вот и всея-навсе!



Глава II

В захолустном питейном заведении низового уровня дым коромыслом. Чаще прочих сюда наведывались разномастные урки, чтобы высмотреть ротозея с того среза общества, которое можно было облапошить и щипнуть кошелёк практически без последствий. До недавних пор называемое бесчинцами и неудельными батраками, сейчас приращённое обедневшими рабочими и беглецами с фронта.

Шум, гам, пьяные крики, бравады лишнего хлебнувших. Народишку здесь не протолкнуться, свободных мест нет даже у ростовых столиков. Кто беден грошем, налегают на солодуху, вприкусь посасывают сушёную воблу, дешёвую или бесплатно подаваемую к каждому третьему жбану сброженного ячменного сусла.

За отдельным присядным столом попивают водку из графинчика и щедро закусывают Яков Сухарев, плечистый кузнец Ероха и двое горожан.
— Нечасто ты здесь гостуешь, Яков Степаныч? — опрокинув в рот лафитник, выдохнул горожанин старше, — В прибытках промышляешь, усекаю, коли водкой угощаешь, да и на добрую закусь копеешку на жмёшь?
— Нечасто, правда твоя. И сим часом неспроста, а причинно заглянул, потому как к кузнецу Ерофею дельце прибыльно имею...
— Причина на погребках завсегда одна: штобы кажная деньга гульбанилась сполна..., — сыронизировал горожанин помладше.
— Спорить нету воли, коли копеюшка не набила мозолей!
— Даже мозолину больную набей, а залить за воротник десятинки не жалей! — в стихотворной перекличке поправил первый.
— Кого с десятинки, другого и с двух не кумарит! — очередной раз разливает водку по лафитникам Ероха.
— Ты, Ероха, кузнец удельный, — Яков прикрыл ладонью свой лафитник, — Чай, по твою душу я здеся... Возьмёшься ли за необычную ковань?
— Кузнец жалеза не чурается... Сам с мастеровых, Яков Степаныч, отношение к труду понимаешь? — держит графин Ероха.
— С мастеровых – это верно! — отнял ладонь от лафитника Яков, — Кузовок надо-те, полозки зимни да три багажных скрыни оковать... Не горячей фигурной ковкой, а штобы скоро и штобы поперёк иных дел...
— Кузовок-то, поди, для тарантаса – большенький?
— Кузовок к грузомобилю фият, фаят ли. Вот и внимай топерь, к чёму уговор подвожу? — сощурился Яков. Фиксатый субчик Фикса, балаганивший за соседним столом с такими же уголовниками, притих и на слова Якова навострил уши.
— Вон тебе как... Жалезный полосной прокат сойдёт к скреплению эдака изделия, ежели завитки непотребны?
— Заказным на сей подряд купец Скородумов... Велел таку изделию сделать, абы конструкция крепка и в дорожных ухабах нерушима осталась...
— Дело тады нехитрое... Окую уголья да проклепаю в локоть отступа... Сколь подымешь за эку плёву работёнку?
— Цену сбиваешь опрометчивым словом, Ероха? — заметил кузнецу горожанин помладше.
— Не хули дела, докуда молва не поспела! — учит второй.
— Чай, не обидишь приварком за простоту мою мужицкую, Яков Степаныч? — заверился у Степана Ероха.
— Мастер мастера оплатой не обидит... Скородумов ссуживает достойно и к нужному часу обещает денежный расчёт... Успеешь ли в три дня?

***

За столом конторского помещения механо-столярных мастерских занимается бумажной рутиной Авдей. По мастерским к нему проходят Фикса и такой же с виду уголовник Сизый. Завидев дружков, Авдей спрятал бумаги в ящик стола.
— Метнулись по тебе, Дрын, а он канцелярией укрылся?

Авдей не особо охотно, но поручкался с обоими.
— Пошто пришли, урканы залётные?
— Купца Скородумова знаешь, поди? — спросил Фикса.
— Мускусная торговля... Отец мой имел в приятелях Матвея, я с Кирилой его лишь маломальски знаюсь... Про коего спрос?
— А шут-те знает? Навострил я ухо на прибыльный подряд от Скородумова, а от отца, сына ли или пасынка – помя;нуто не было...

Авдей набивает табаком трубку и раскуривает.
— На вдоволь прибыльный?
— Сам отмерь... Старый столяр, из твоих, верно мыслю, выпытывал кузнеца оковать барабаны багажные..., — ответил Фикса.

Авдей затянулся и, помедлив, пыхнул дымком:
— Второго, третьего ли дня Кирила искал древодельца сподручного, так я Сухарева ему отсоветовал... Сладили, получается?
— Да не торгуют мускусом с рундуков? — заметил Фикса.
— А на кой товар тады надоба? — добавил подозрений Сизый.
— Гадай да не загадай... Слышали про переворот в Петрограде? — откинулся на спинку стула Авдей.
— Нам што... до переворотов оных?
— Экие вы недотёпы! Купчишки нонче всё боле шепчутся да примеряются, как схоронить от новой мужицкой власти всё нажитое. А Скородумов, старый лис, наперёд всех саботаж чует!
— Драпать намеряет? — домыслил Фикса, — На мо;биле драпать... Молва шла за кузовок на грузомобиль... кой жалезом треба оковать потуже...
— От жа-сь, на мо;биле намеряет, старый скуперда? — мотнул бородой Авдей.
— Коли так, Дрын, спускать нельзя! — поддержал Фикса — Подкараулить бы у большака на подлеске да награйкать разом – такие куши редко падают?
— Нагоним на дилижанце, да прижмём прямо на ходу! — Авдей выбил пепел из трубки и сурово зыркнул на сообщников: — Фикса, тикай на стрёмку. Зри в оба глаза каждый шаг старшего Матвея... А ты, Сизый, метнись по кабакам да шпану верную на скачок намазай... И штобы тверёзыми ждали до часу верного...

Сообщники перечить не стали, по всему было видно, что даже обрадовались. Когда они ушли, Авдей пробормотал:
— Времена нонче темные, надломные... Пора пришла щипать толстосумов по живому, а устрашение им нововластники обеспечат...

***

Морозным вечером к воротам дворика дома Скородумова подошёл Михей Сухарев. Торкнул – притвор запертый. В нерешительности помялся, постучал кулаком. Спустя минуты, створ открыл Гаранька.
— Здравый будь, Герасим! Чай, подзови Тусю выйти к беседе неприлюдной? Наведай, Михей Сухарев кланяется...

Гаранька ничего не ответил, закрыл. Михей стоит, не понимает ждать ли, постучаться ли вновь? Через некоторое время выходит Туся, запахивая пальтишко и повязывая шаль.
— Поштение моё, сударыня! — снял шапку Михей.
— Здравствуй, сударь, коль не шутишь! Не сымай шапку-те, застынешь жа на зазимок? — с толикой кокетства заметила Туся.
— Не застыну... Привыкши мы...
— А я надумала себе, не расхрабришься вовсе?
— Наперёд решился бы, да заказик от хозяев ваших крайне натужен выдался... И денно и нощно с прифуговки не отшагивал...
— Знаю-знаю, тем и тешилась! — затараторила Туся, — Назавтра матушка наказала сборы, хозяева всем семейством отъезжать намеряются... До вчёра-се не тужились, а Кирила надысь обмолвился, што новы властники приходили... Складское имущество описали... Толки, што отымать, поди, будут? Полохонула матушка, тюков на две подводы навязала... Што деется...
— А как жа ты? За собою увезут? — забеспокоился Михей.
— Не... Матушка отвадила... Ижней прислуге отбывку на неделю дала да рублём одарила, а нас с Гараней да Демида дворника оставила покои стеречь... Всякой тати, бает, пуста изба кстати!
— И то отрада! — обрадовался Михей, — Чай, не откажи в неприсутственный день присоединиться к карусельным катаниям на Самокатной площади?
— Тады и циркову арену братьев Никитиных посетим-те? Дюже похваляют люди пёсиков потешных? Пудельки там на задних лапах ходют и через огненны кольца прыгают... Одним глазком глянуть бы на эку умору...
— На ярмашну сторону сойди, увеселения там всяческие в избытке! Пуделями потешимся и калашный ряд не минуем!
— Тем буде, подходи опосля заутренней! Удержать меня терь и прикащику не властно..., — крепко пожав руки молодого человека, Туся юркнула в дверь.

***

Вечереет, сыплет снег. По безлюдной городской улочке, иллюминированной тусклыми фонарями, бредёт пьяненький Яков. Его нагоняет закрытый экипаж, из которого выскочили Сизый с Фиксой, схватили Якова и затолкали внутрь. Извозчик подстегнул кобылу, и экипаж скрылся в первом же тёмном переулке.
— Кто вы такие и на кой лядок я вам сдался? — успел вскрикнуть Яков, в тот же миг получив удар в поддых.
— Кто мы – знать тебе ни к чему!
— Ежали денег вам... и целкового не наберу? — откашлялся Яков.

Фикса грубо толкнул Якова, поднёс к его горлу нож:
— Бабки на опосля... Открой-ка нам, што ведаешь о купце Скородумове?
— Чай, и ма;лого не знай... Оне птица не маво полёту...
— Подо што ему барабаны клепал? — напирает Сизый.
— Экие жа барабаны? Не было оного...
— Сундуки дорожные Скородумовым клепал? — выдал Фикса.
— Откель жа знать-те подо што? Труд мой столярный, а в купеческие тайности посвящаться и непошто? Подрядился – сделал, вот и вся недолга...
— Ишь, не знай он ничего?! Выкладай, што впомиму заказу между вами было говорено! — Сизый тоже достал нож, подоткнул к горлу Якова с бругого бока. В полном испуге столяр запричитал, что на язык легло:
— Чай, што? Барахлишко намерялись свезти в лы;сковско имение, художества всячески, посуду серебряну али золотишко мал-мала – гадать только?
— В лысковское имение, баешь? — задумался Фикса.

Умерщвлённый Яков был выброшен из экипажа в тёмном переулке.

***

Во дворике дома Скородумовых возле бокового входа прислуги стоит грузовой автомобиль. Кузов из толстых морёных досок окован для усиления стальной лентой, в кузов приспособлен фургончик из крашеной в тон вагонки. Несмотря на студёную зиму, кабина по возможностям тех времён оставалась открытая: под нависающим козырьком различима рулевая колонка и двойное сиденье в виде деревянной лавки для шофера с пассажиром.

Под руководством Кирилла идёт погрузка баулов в фургон. Пока два подсобника втаскивают большие окованные сундуки, купчиха прикрикивает на Туську с помощницей, сволакивающих с крыльца тюки и складывающих их возле колёс.
— Суетятся купчишки, скоро в дорогу сорвутся, хоть зуб давай?

Фикса, подглядывавший действо сквозь щель приоткрытых ворот, сплюнул по-жигански, и в тот же миг запрыгнул в ожидавший его экипаж.

***

Сумерки. Вьюжит снежная позёмка. Среди всхолмлений по заснеженному большаку катит скородумовская карета в упряжи из двух лошадей. На отдалении впереди стрекочет грузовичок FIAT. Шофёр Гордей в ватных крагах, овчинном тулупе, утеплённом кожаном шлемафоне и круглых герметичных очках. Рядом на сиденье кутается в меховой шубе Кирилл Скородумов.
— Не зябко тебе, Кирила Матвеич?
— Зяби не чую, а в овражик вывалиться опасаюсь...
— Жмись ближе и хватись крепше... Грабиловку огинули, а тут и до Кстова верста с два перста... Не успеешь оглянуться, уж и Лыскова будет...

Кирилл вцепился в какой-то рычаг и крепко держится.
— И помыслов не имел, што поездка на эком тарантасе столь утомительна... Надо-те было к родителям подсесть...
— Сидушки сенные подложить бы, тады и спину, и черёсла поберегли бы от ухабов..., — подсмеивается Гордей.
— Не привыкший я к оным диверсиям...
— А я попривыкший... Два полных годика отшоферил при артбригаде, а прошлой осенью отписан от военной службы по ранению...
— Награды, чай, имешь?
— Медали «За отличну мобилизацию» имею и Георгиевку четвёртой степени «За храбрость»! — возгордился шофёр.
— А я и не слыхивал, што ты у нас герой...

Откуда-то сзади послышался нарастающий звон бубенцов. Шофёр грузовика стал притормаживать и подруливать к обочине.
— Што насторожился, герой? — заметил Кирилл.
— Слышь, поштовы бубенцы во прыткость гонют? Правило такое к большаку предписано, што дилижанец государевой спецпошты треба пропускать, удаляясь на край дороги!
— Треба – пропускай! Да только нет давно государя-то?
— Государя нет, а табелю дорожного движения перечить не до;лжно... В государстве раздрай, хай тут порядку оставаться!

***

Обогнавший процессию дилижанс резко принял в сторону грузовика, и прижал его к обочине до полной остановки. На дорогу выскочили вооружённые наганами Фикса и Сизый, за ними трое других налётчиков. Окружили грузовик.

В малое удаление подкатила приметная золотистой лисой на облучке карета Скородумовых, в которой сопровождали грузовик купец с женой.
— Што за оказия, Матвеюшка?

Матвей раздвинул шторку, выглянул в окно:
— Дилижанец поштовый... Пойти справиться надо-те, изошта заминка...

Матвей с Фаиной вышли из кареты, направились к грузовику, не подозревая о поджидавшей опасности. Их ямщик завидел наганы в руках налётчиков, и, не предупредив хозяев, быстро спрятался под облучок. Кирилл в ту минуту спустился с подножки грузовичка и бесстрашно вышел наперёд:
— Кто вы? За кою надобой дорогу нам прибрали?
— Фикса, к чему спрашивать кто мы, если явственность в битках? — помахивая наганом, нарочито съехидничал Сизый.
— Всё-то им разложь да под нос положь? А как не по нраву станется? — поддержал сообщника Фикса и взвёл боёк нагана.

Кирилл сообразил, что к чему, ловко выхватил из-под шубы свой револьвер и выстрелил в ближнего к нему бандита. Фаина заблажила. Среагировав на прыть купчишки, бандиты открыли ответную пальбу, а спустя мгновение все трое Скородумовых лежали на земле.

Подстреленный бандит вопил и корчился от боли в брюшине. Только сейчас из дилижанса спустился вооружённый наганом главарь, подошёл к Матвею. Купец открыл глаза, узнал в главаре Авдея Жердёва, потянул к нему руку и прохрипел:
— Авдей... прохиндей...
— Напрасно твой Кирила геройствовать взялся... Пожили бы ешшо всласть...

Авдей выстрелил купцу в грудь, не моргнув и глазом. Затем отошёл к раненому подельнику, посмотрел на его мучения, сплюнул злобно, и добил выстрелом:
— Остальных проверьте и возницу не забудьте с облучка стащить, если сам душою не испустился от страха...

Послышались выстрелы за грузовиком, ямщик где-то сзади залепетал о пощаде, но после глухого пистолетного хлопка тоже затих. Шофер грузовика зажмурил глаза и в крайнем страхе вжал голову в плечи. Авдей ткнул его тростью:
— Торопишься жизни лишиться, шоферок?
— Так... рано бы ешшо помирать? — обрёкся Гордей.

Авдей призывающе постучал тростью по фургончику:
— Добро купеческое отгонишь до Кстова, а там отпустим, даю тебе своё слово, и гуляй как вольный ветер в поле...
— До Кстова верста два перста! — осмелел шофер.

В фургончике грузовика дрожал подсобник Скородумовых, до поры сидевший тихо, но случайно давший о себе знать, видимо с испуга что-то задев. Главарь ткнул шофера тростью:
— Отвечай мне, кто там есть, много ли их?

Гордей поднял руку и вытянул указательный палец. Фикса с Сизым подошли к дверке, Авдей повторно стукнул по фургону:
— Жить хошь, человек, тогда выходь сюды...

Подсобник медленно открыл дверку фургона, Сизый выстрелил без лишних слов. Обыскав мертвецов, бандиты содрали с убитых всё ценное, стащили шубы и головные уборы. Убиенных покидали в дорожный кювет.

В кабину к шоферу подсел Фикса, ткнул стволом в рёбра:
— Двигай, дядя, за бубенцами!

Первым покатил дилижанс преступной банды, затем грузовик, в замыкании обоза тронулась с места карета Скородумовых.



Глава III

На сходке в отдельном от гостевого зала помещении некоего шалмана пирует случайная шайка Дрына. Уже изрядно пьяные, не особо чего опасающиеся, прозвища на любой лад: Дрын, Фикса, Сизый, Мыта, Щерба, Хлыст...
— Вот ты, Дрын, дружка свояво жа пошто на дороге прикончил? — обиженно укоряет Фикса, — Может, отудобел бы парняга, а ты жахаешь, не жалея?..

Авдей слегка прихлопнул Фиксе по желваку:
— Суди трезво, пьянь шалманная... Отудобел парняга, нет ли – одному богу известно. А куды нам с такой обузой? В лазарет, так сразу всех подпишут, а там и до каторги дорожку наведут? Мне иное душу тянет...
— Есть ли у нас души-то? — тяжело вздохнул Фикса.
— Какие есть, пущай чёрствые..., — не поддался Авдей, — Бездушно было бы бросить его на дороге издыхать... Мне вот что покоя не даёт: фургон был полон усадебного да бабьего хлама, и самое стоящее из того – что? Посуда серебряная?
— А парча, шелка, мехов два барабана – то ль не ходовой товар? Одна люлька купеческая выжмет зримую монету? — перечислил Фикса.
— Парчу и шелка, али прочее барахло легко в оборот пущу... В неделю избавлюсь и бабки хорошие подыму..., — встрял Сизый.
— Да и с мехами залома не будет... Мы со Щербой метнёмся по Сибирским пристаням да скинем в поборные руки..., — поддержал Мыта.
— Трёп всё это..., — не согласился Хлыст, извозчик банды, — Шкурки к малахаям приторочены, щепет разносортный, посему бабаёв подряжать придётся... Те на ворованное падки... А люльку сам найду... кому в цену скинуть...
— Щепетом во-первой займётесь – барабаны полны оной дряни..., — повелительно цыкнул Авдей, — Не о том я баю! Мортуйте, коли мозгами правите: купец добро в усадьбу хоронит, сорвался аж на грузовике, а желтухи с собою шиш да маленько прибрал? Лишь подсолнухи с жилетки Кирила?
— Всё обрыскали, Дрын, сам же подле был?
— Желтуха должна быть в обозе всяко..., — стоит на своём Авдей, — Рундук али мошна неброськая, а всяко? Не обманный же манёвр с грузовиком затеяли?
— А кого страшиться, ежели сборы в тайности проводили? — спорит Фикса, — Не распусти я уши на шалмане, и невдомёк бы на чужие плутни?
— Шоферишку вот жаль упустили, драпанул по нашему недогляду, сволочь... Может, открыл бы што? — обмяк главарь.
— Коли пустились в дорогу без желтухи, то побоялись все ценности в одном обозе тащить, так получается? — рассудил извозчик.
— Люлька пустая, кладь в фургоне заложена..., — мыслит вслух главарь, — А желтуха, стало быть, оставлена на ужотко? Особняк ихний надо бы обрыскать!
— Тянуть тады нельзя! — оживился Сизый, — Купчишки под снегами лежат, до весны их со сноровкой не сыскать, а вот то, што не добрались, докуды дорожку себе стелили – быстро трезвон прокатится?
— И распнут нас, коли скоро пымают, без судебной приправки..., — поддержал Фикса. Авдей снова цыкнул и ударил по столу:
— Хай гульбанить! С утра возвернёмся в Нижеград, дом скородумовский поедем щупать! Чую, желтуха прятана где-то там...

***

Морозным солнечным днём к воротам особняка Скородумова подкатил санный экипаж, из него сошёл Михей Сухарев. Хотел постучать, протянул руку, выходит Туся с корзиной, натыкается на Михея.
— Ой, жаних объявился? Што жа ты, Михей Яковлев, жанихался ешшо в пятницу, а к назначенному не пришёл? А я принаряжалась почём зря? — с нотками девичьей обиды съязвила девушка.
— Извиняй меня, Туся... Обещал я тебе увеселения карусельные, а вышло так, што прибыл звать отобедать поминально..., — потупил взгляд Михей.

Туся аж оторопела:
— Лицо с тебя как спало, што стряслось?
— Третьего дня погубили отца моего! В ту же пятницу...
— Ай ба, што деется... Бяда-те эка случилась, — запричитала девушка.
— Чаяли, закутил, хотя и не водилось за ним энова, а позаутрени просвирня с Жён-Мироносиц нашептала, нашли-де в Започаинье мертвеца...
— Ай ба... бяда эка...
— На полицейской канцелярии нонче табличка «рабочия милиция» висит, а дверь всё одно держится изнутри на клямке, стучи – не достучишься... Посмертну бумагу выправить некому...
— В церковной книге метрика останется, а впослях, аки образуется, и свидетельству выправишь под росчерк столоначальника?
— Так и мыслю... Отца отпели и в могилку ужо положили, помянуть собираются, а я вот каретку подрядил по твою персону...
— Да кто я тебе? Сошти, никто – мельком знакомица?
— Не гони, Туся, не шутками по тебе думаю... Полюбилась ты мне с первого взгляда. Наскоро прочил родителям представить, да сватов к Рождеству засылать, а вышло вона как...
— Скорый кой... Ну, обожди – скорби в одеждах приму...

Туся торопливо скрылась за дверь, с обатной стороны прильнула к ней спиной, задышала неровно, раскраснелась, перекрестилась и, шепча, пустила слезу:
— Чай, не бывает так, господи милостивый! Сердце кровью льётся, голова кружит, а не отступить уже...

***

Санный экипаж с Михеем и Тусей отъезжает от дома Скородумовых, сворачивает на перекрёстке, в тот же момент к воротам подкатывает колёсный экипаж. Бандиты Дрына спешиваются и проникают во двор.
— Фикса, во-первой зри крыльцо, остальные метнитесь по двору, и тихо – не шуметь до шухеру.., — негромко прикрикивает главарь.

Фикса с пистолетом в руке подбежал к крыльцу. Демид – плечистый, среднего возраста дворник – вышел в тот миг из-за крыльца и, не завидя других налётчиков, замахнулся на Фиксу лопатой:
— А ну, скинь оружию наземь, клять бандитская!

Вместо чтобы пальнуть, Фикса вскинул руки над головой, ожидая удара, и присел. От повиновения бандита дворник замешкался, со спины к нему подскочил Сизый и тыкнул ножом под рёбра. Демид тут же осел и слёг возле крыльца.
— В покоях кого встретите – не пырять до поры! — цыкнул главарь, — Про хозяйские тайники у кого-то разузнать надо...

***

Древоделы Сухаревы имели комбинированный дом, фасадом выходящий на улицу. В каменном цоколе держали собственную столярку, сами обретались на добротно срубленном втором этаже. Дом был обнесён высоким кирпичным забором, имел закрытый дворик со створовыми воротами под кирпичной аркой.

На улице немноголюдно, снаружи ворот не особо длинная очередь нищих к двум справно одетым мужикам. Мужики разливают из бочонков в свою и принесённую посуду квас, кому сбитень, из лотка раздают пирожки и иную выпечку.
— Помяните Якова Степаныча добрым словом, люди добрые...
— Добрый был человек, Яков Степаныч... От вечныя муки избави его, Господи! — благодарят поминающие.
— Безвременно покинул нас, не по своей воле!
— А руки-те экие имел Яков Степанов-сын?
— Прости яму Боже и помилуй!

Лоток скоро пустеет, из дверцы створа ворот появляется женщина и восполняет выпечкой. Получив поминальные яства, нищие уносят их с собой, а многие тут же кушают и выпивают, крестясь и поминая Сухарева Якова Степановича.

Михей и Туся подъехали к дому, отпустили экипаж.
— Проходите, Михей... и зазноба твоя..., — осмотрел их один из мужиков и открыл перед молодыми дверцу.

Горница дома Сухаревых представала ухоженной женской рукой, обставлена была резной мебелью. Посередине длинный составной стол под скатертью, почти упиравшийся в высокий комод. На комоде перед иконой с ликом Спаса коптит лампадка. Рядом стоит фотокарточка Якова Сухарева за вензельной рамкой.

Поминальную обедню обслуживали сёстры Михея, молодые девушки Анна и Алёна. Копошились они вокруг поминающих, подавали яства, меняли плошки. За столом человек пятнадцать разных возрастов кушали и поминали.

Молодые люди заняли места ближе к родственникам.
— Девицы, што вокруг стола суетятся, прислуга ваша? — шепнула Туся.
— Што ты? Чай, не жируем мы, — усмехнулся Михей, — Мастера-древоделы не прытко зажиточные, и весь капиталец наш в руках... А маменька экономкой в прибыльном доме служит... Сёстры то мои родные... Осанистая – Лёнка, а та сестрица, што погузастее, то Нюшка...
— Вот не знай! — вздохнула Туся и оживилась, — Пойду ли, помогу им я?
— Обожди... Отобедают люди, а засим вызовись, коли хошь...
— Позналось мне, отец твой сттарого обряду, а по дому вашему да одёжкам, ладно тачанным, и не скажешь оного?
— Дед Степан, бают, строг в своей вере был... После смерти яво, младых отца с братьями в городу прижили, а единоверцам тут послабления позволительны... А сёстры мои церкву щёпотников изреди посещают...
— Да и самоё я щёпотью окщаюсь?
— По мне так нет противности... Из молитв только и читаю Отче наш на старый лад... Я по дереву мастерю, в доме многие моей руки изделия стоят...
— Пригоже..., — похвалила Туся, — Лет-то те сколь?
— Двадцать пошти...

***

Прихожие люди поминают Якова Степановича простыми словами, набожные – словами заупокойного тропаря.
— Безвременно почил наш Яков Степаныч... Упокой Господи душу усопшаго!
— Умелец и широкой души был добрый человек... Вечныя муки избави!
— От дела не бежал и в помощи величал...
— Прости его Человеколюбец Бог и помилуй!
— Аки жа можно человека погубить?
— И убиенным погребение и поминание до;лжно...
— Безвременно, безвременно почил... царствию небесному покойного учини!
— И душе яво полезныя сотвори!
— Изловили, чай, душегубов-те? — некто с дальнего края.
— Посейчас и узнать не у кого..., — ответил Михей, — Куды не притязай, повсея не ведают, али нет на месте ни души...
— Бяда экая...
— Ну, Евдокия и сродники, скорбим с вами! — поднялся с места бородатый мужичок, — Якова Степаныча, спаси господи, славно помянули, пора и званым честь признать!

Евдокия – мать Михея – поднялась и поблагодарила:
— Помилуйте и вам, люди добры!

Поминающие начали расходиться, отбивая поклонами на выходе. За столом остались только сродники: Туся и Михей, мать Михея Евдокия Филипповна, бородатые дядья Андрей и Михаил Степановичи, их жёны Феона Ивановна, Апполинария Ильинична.
— Из чьих жа экая милая барышня будет? — наконец, нашла паузу мать и кивнула сыну на девушку.
— Туся оныя, — начал Михей, но девушка спешно отвела внимание от неудобного расспроса, понимая, что парень мало что знает, и выдала на-гора:
— Таисия Акифиева из Заломовых! Хотя осталось нас на белом свете, посшитай, я да Гаранька, братец младшой... Лямой мальца, а парняга душевный...
— Родители аки жа? — погладил бороду дядька Андрей.
— Отец наш, чай, в черемисенских лесах сгинул..., — затараторила девушка, — Люди баяли, што косматый заломал... Маменька и скорби годинной не пережила, как в кручине усопла... Тётка взялась опекать, да в тот жа год преставилась, тады и продали нас в купцово услужение...
— Заломал медведь Заломова? — заметил дядька Михаил и посетовал: — Хватили вы с братцем лиха, стало быть?
— Чай, не младенцы по ту пору были, едино держались..., — ответила Туся и поджалась к Михею.
— Вижу, Полюшка, ладят они? — шепнула тётка Феона сидящей рядышком Апполинарии.
— Далече зришь... Да не к часу баять о том...
— А лета тебе коя, барышня? — вступилась Евдокия.
— Осьмнадцатый, а Гаране шоснадцать, — ответила девушка и еле слышно шепнула Михею: — Не испужает? Обнадёжил словом, так не отрекай?
— Што ты, Тусенька, и в мыслях не имел..., — шепнул ей Михей, и осадил тёток: — Тётушки, буде вам пустословить! Будет тому ешшо час...
— Пожалуй, пойду-ка я! — неожиданно встала девушка, — Покамест косточки мои добела промоют да изъяны перетрут, Лёнке с Нюшей помогу... Умаялись вдвоём, поди, всю обедню на кутье...

Туся ушла на кухоньку помогать сёстрам Михея.
— Ох, бойка твоя зазноба... и разумли;ва вполонь! — Евдокия взяла сына за руку, — Проти;ву от меня не будет...
— Давно ли ладите? — прищурилась Феона.
— С неприятия да без обоюдного ладу не повёл бы в дом... Жаль вот, што отцу открыться не вышло..., — отрёк Михей.
— Ну да... Терь уж и не выйдет..., — охолонилась Феона.

***

Едва она договорила, тётки успели поохать, в дверь заглянул один из отобедавших бородачей. Окинул всех взглядом и как-то виновато обратился к Евдокии Филипповне:
— У ворот ваших, Евдокия Филипповна, Свишка притулился, причитает всё чаво-та! Пригласить бы яво надо-ть, штобы помянуть Якова Степаныча? Грешно эким днём блаженных отваживать?
— Как жа, чай, как жа не приветить-те? — встрепенулась мать, — Михей, поди-ка выйди на дворок, кликни Блаженного... Яков наш близко Свишку привечал...

Своею рукой отворив перед нищим дверь, Михей привёл в дом бородача, который предстал в лохмотьях, истрёпанных башмаках, с кривым подогом в руке – Свишку Блаженного. Стол был от лишней посуды уже прибран, но загузастая Анна с кутьёй и квасом стояла наготове.
— Свишка, сердешный, что жа до ворот-те дошёл, а в дом нейдёшь, порог не переступаешь? Али обидели чем? — приподнялась со стула Евдокия. Остальные развернулись на Свишку и затихли.
— Незвань на дом – держись за кром! — скрипучим голосом оправдался блаженный.
— Што ты, сердешный, откуда же к тебе неверие?

Свишка тронул лоб навершием подога, приклонился, отставил подог к стене, и стоит в ожидании приглашения к столу:
— С поклоном вам, люди добры...
— Здрав будь, Свирид! — откликнулись дядья.
— Здравствуй, Свиша! — поддержали тётки.
— Пойди, к столу присядь, помянуй Якова кутьёй да квасицем..., — предложила Евдокия, Анна поставила на дальний конец стола поминальные блюда, — А хошь, и покрепше чем опотчуем?

Свишка сел, но демонстративно всё отодвинул:
— Чур меня... Мнимое Свишке и без хмельного открыто...
— Не чурайся, Блаженный... Помянуй скоромно...
— Поминати надо-те мыслею доброю... До девятины душа убиенного за вас прещатися, до сорочин во снах являтися..., — отнекался Свишка и зыркнул на Тусю: — Поднеси мне, молоди;ца, мурцовки плошку, да сбитеньку; малёшку...
— Обождёшь чуток, так покрошу на скору руку? — упредила Туся и увлекла за собою на кухню Анну.
— А напредки;, люди добры, навещаю всем нам терзания смутные, — Свишка вкатил глаза под лоб, вогнав всех присутствующих в оторопь, — Годы грядут лихие, бранные да голодные... Погибелью охватит землю до окияна дальнего, брат пыдёт на брата, отец на сына... Оны отрекутся от Бога своего, ины на плаху взойдут с Его знамением... Многих Он призовёт ране отведённого, а иным отпустит страдания во веки вечные...
— Никак война до нас докатится? — не выдержала Феона.
— Всё грядёт, война и голод, и болезнь и холод... И богаты станут нищими, и дома падут под пепелищами..., — молвил Свишка.

Туся принесла плошку, поставила перед блаженным:
— Лячкай, сердешный, иди ли с Богом... Пужать людей не время выбрал, мы усопшего поминаем...

Свишка осёкся, вернул глаза в глазницы и зыркнул на хозяев:
— Род ваш, хозяева приветные, многия напасти стороной обойдут, держаться коли купно будете...

После чего Свишка схватил за руки Алёну с Тусей, Тусю как жаром обдало и пошатнуло, и навещал обеим:
— Те, молоди;ца, разлуку скорую навещаю и грядущие скитания в чужбине... А тебе, девица, довеку тяглом навещаю стиснуться... Наперёд тя горюшко караулит изнова, зато опосля все бе;ды отступят на;долго...
— Усладно, што на;долго, — Туся высвободилась, переняла у Анны бумажный куль и сунула в руки Свишке: — Не серчай на меня, Свирид, а печево вот приготовили... с собою прихвати...
— Заёмно в экой отраде душу чаять..., — одобряя повадки девушки, сощурилась Феона.
— Сметливую девку врасплох не застанешь..., — поддержала Апполинария.



Глава IV

Поминальные обеды закончились к темени. Михей вызвался проводить Тусю до дома, наладил экипаж. К воротам дома Скородумовых подъехали затемно. Не мерцай фонари по улице, так хоть с масляной лампой ходи, а всё почти наощупь.
— Благодарствую, што до дому проводил, Мишка-Михей, — Туся сжала руки Михея, когда они стояли перед воротами.
— Тебе спасибо, Тусенька, за помощь... Сестрицы мои да тётушки так вопше тобою не налюбуются...
— Полно-те, друг любезный... Привышный труд, чай, руки в землю не оттянет, а на язык я сызмала бойкой была...
— Намеряюсь скоро подойти ради прогулки в саду..., — не торопится уходить Михей, — Составишь мне компанию? Али лодочки на Чёрном пруду предложить?
— А как жа скорби до сорочин?
— Не увеселения жа, а так – прогулка для восприятия?
— Тады не откажусь... а в оборот с удовольствием дажа...

Туся зашла за ворота. Михей помялся, и лишь намерился сесть в экипаж, как услышал истошный крик и причитания. Забежав во двор, Михей увидел возле крыльца охающую Тусю, склонившуюся над мёртвым телом дворника. Тот лежал в крови, насочившейся из подрёберной ножевой раны.

Михей подошёл быстрым шагом, девушка поднялась на ноги и прильнула к его груди, но вмиг отпрянула:
— Господи, а Гаранька-то мой где жа посейчас?
— В доме надо бы глянуть..., — предложил Михей.

Молодые побежали в дом. В доме оказалось не так темно, как на улице. Догорали пара свечей, да и уличный фонарь под окном как-то подсвечивал пространство. В покоях Скородумовых царил полный беспорядок, всё перевёрнуто вверх дном. Сундуки распотрошены, шифоньерки распахнуты настежь, содержимое комодных ящиков перерыто или вывалено на пол.
— Ай ба, гли-кась, што деется?

Туся бегала по комнатам, громко охая, в одной из комнат нашла окровавленного брата Герасима, по всей видимости, избитого и тоже заколотого ножом.

***

В парадную с табличкой «Рабочыя милицiя» забежал Михей и сунулся в приоткрытую дверь. В кабинете за пустым столом сидел человек в гражданской одежде – Лещёв Касьян – шомполом чистил ствол нагана.
— Ваше благородие, как нонче людям поступать, ежели произошло убийство человека? Двух человек..., — впопыхах выпалил Михей.
— Кончились ноне благородия и всякие величества... Обращаться следует – товарищ! — щуря глаз, Лещёв посмотрел на Михея через ствол пистолета: — По коридору дверь налево, спрошай комиссара Чадаева...

***

Михей вошёл в кабинет Чадаева. Огляделся. В углу потрескивает полешками большая «голландская» печь. За одним столом печатает на машинке элегантная, миловидная женщина лет тридцати – Зоя Аркадьевна Высоковская, за вторым мужчина лет сорока пяти – читает бумаги.
— Здраве вам, люди добры... Ваше благородие, вы товарищ комиссар Чадаев? — Михей снял шапку и уставился на комиссара.
— Имя моё Аким Кузьмич, называть прошу товарищ Ким!..

Комиссар Чадаев Аким Кузьмич был человеком умным, начитанным, интеллигентных и можно бы добавить дворянских манер, если бы не соответствующие поведению простые мещанские одежды и необычная простота общения с людьми любого сословия.
— Случилось убийство чело... Двух человек... Во-первыя сообщаю в рабочию милицию, або не ведаю как иныче...
— Правильно сообщаешь... Представься, чьих будешь, при каких обстоятельствах обнаружены убиенные?
— Михей Яковлев из Сухаревых...
— Значит, так, Михей Яковлев, подробности расскажешь в пути..., — перебил комиссар, поднялся и наказал женщине: — Зоя Аркадьевна, мы проследуем на место происшествия... Заканчивай на сегодня с бумагами, оповести караульного и дверь на замок... Во избежание...
— Теперь уж начеку! — не поднимая глаз, кивнула Зоя.

Чадаев и Сухарев вышли из кабинета, комиссар заглянул в комнату с чистившим наган милиционером – там находилось уже двое сотрудников – Лещёв и Елсук Крысоеда.
— Лещёв, Крысоеда, следуйте за мной! — приказал комиссар подчинённым и обернулся к Михею: — Сказывай теперь, что да как?

Когда они с Чадаевым вышли из здания, Михей указал на ожидавшую карету:
— Товарищ Ким, я просил извозчика дождаться...
— Отрадно, друг мой, едем...

Сели в карету, Лещёв с Крысоедой запрыгивали почти на ходу – один на облучок к извозчику, второй протиснулся в салон.

***

Экипаж подъехал к дому Скородумовых, все спешились.
— Быстрых результатов не жди, — обнадёжил комиссар, отпуская карету, — К полноценному дознанию я так, что чаще сам был в сыске, но среагируем и проведём под протокол... Твоё везение, что вообще на месте меня застал...
— Не чаял ужо хоть кого... Вчёра к запертой двери приходил, а на стук мой и звука никто не подал...

Милиционеры с Михеем вошли во двор.
— Стоп, так ты про теперешнее происшествие сообщаешь, или всё-таки вчерашнее? — остановил Чадаев, когда все вошли во дворик.
— С поминок провожал барышню, в доме нашли убиенных... А надысь по другому делу заботу имел...
— Оборот, однако... Из огня да в полымя? — сыронизировал комиссар и, развидев у крыльца тело Демида, скомандовал своим: — Лещёв, ступай с нами в дом, Крысоеда, осмотрись вокруг...

Прошли в покои. Сестра сидела в полной темноте возле мёртвого брата и тихо хныкала в платок. Михей зажёг керосинку.
— Туся, не страшись, то Михей с милицией прибыли...

Девушка, услышав голос Михея, запричитала, подвывая:
— Совсем одна осталась... Осиротела вполонь...
— Не одна... Вместе будем! — приобнял её Михей.

Включив электрическую освещение, которое никто не догадался до того включить, Чадаев с Лещёвым осмотрели дом. Позже присоединился Крысоеда:
— На задворках раскардаш, курятник наразброс, две поленницы завалены наземь... чурбаки разбросаны...
— Здесь тоже всё перевёрнуто..., — поддакнул Лещёв.

Чадаев подошёл к телу Гараньки, осмотрел:
— Побит, вижу, нещадно... Никак выпытывали чего?
— Пошто им Гаранька-то? — всхлипнула девушка, — Чай, не хозяйский сын, за душою ни гроша нету, ни горелой свечки? Што с него выпытывать-те?
— А вот в оном нам и представляется разобраться! Соответственно с полным вашим содействием...
— Што знаем, всё обскажем! — поддержал Михей и указал на тело, —  Братец то Тосин...

Лещёв приготовил карандаш и блокнотик:
— Дворника и братца вашего как в миру прозывали?
— Демид, чай, Смётанин. На Лыковой дамбе домовладение имеет... А братец-то мой Заломов Герасим... был...
— Доктора надо бы доставить на освидетельствование смерти. В доме вашем телефония имеется?

***

Утро следующего дня, в кабинете на участке рабочей милиции Чадаев и Зоя копошатся за своими столами.
— Аким Кузьмич, желаете чаю байхового?
— Байхового? — безучастно переспросил комиссар.
— И пастила есть сладкая... от Абрикосовых...
— Окажи милость... Может, и в голове прояснится? — поднял глаза Чадаев. — Разбираю сыскной ранжир и недоумеваю: бывал я на тюрьме и подвергался высылке, а не думал, что даже шпикам с охранки надлежало сочинять вороха бумаг?
— Вам человека бы грамотного в помощники привлечь, и делопроизводство пойдёт своим чередом? — подсказала Зоя и поставила чайник на примус.

Как Зоя пришла на службу в милицию, никто тут не знал. Помнили лишь, появилась всего как с полгода. Дама была грамотная, тактичная, всегда ухоженная – это, надо понимать, устраивало сбежавшее старое, теперь и новое начальство, а копаться в прошлом пригожего человека было пока просто ни к чему.

За семнадцатый год уклад полицейских отделений переменился до неузнаваемости. Во времена царские служба была поставлена чётко и иерархично, с приходом временного правительства половина начальственного состава была отстранена и арестована, вторая разбежалась сама. После октябрьского переворота  прошло совсем мало времени, но начальник на место нашёлся в губкоме. К сыскному делу был комиссован делегат исполкома губернского отдела РСДРП Чадаев Аким Кузьмич. Ему был поручен уголовный сыск, а когда Чадаев приступил к работе, бумажным производством дел уже занималась Зоя Аркадьевна.
— Люди покуда опасливы до новой власти! — оправдался комиссар, — Да и земство жалует рабочую милицию финансами не особо пока льготно... А что, Зоя, у тебя на примете кто-то есть?
— Нет, к вашему слову было добавлено..., — отнекалась Зоя, подсыпая в заварник душистые травы, — А что там со вчерашними мертвецами?
— По первым признакам это бандитский разбой, Крысоеда с Лещёвым ищут свидетелей... А участок наш и правда требует расширения и обучения сотрудников производству дел... Слышала, какое нам название в губкоме прочат?
— Какое же?
— Настаивают, что Участок РППД! То бишь, Участок Расследований и Пресечения Преступной Деятельности!
— Бывших служащих полиции и жандармерии привлекать для консультаций – не было мысли? — ненавязчиво вернулась к теме Зоя, — Бумаги это хороший источник, а лояльный человек с опытом уголовного сыска – то иной коленкор?
— Есть в твоих словах здравое зерно... Вот Касьян Лещёв – филёром в охранке служил, как бы классовый враг со всем надлежащим, а поговорили с глазу на глаз – обычный человек в житейских веяниях?
— С виду бы и отзывчивый и простоват как ярмашный зазывала на рядах, а чужая душа – потёмки всё же...
— Нам для оперативного сыска нужны люди трезвомыслящие... Чтиво ему дал, за что партия выступает, тезисы Совета рабочих и солдатских депутатов привёл, разложил наше видение становления республики – так не дурак, принял же, лояльность явил... Да и Крысоеде наставник на первых порах...

Зоя молча подала чашку чая, Чадаев глянул на часы:
— Где их ноги носят, кстати сказать?

***

В парадную милицейского участка вошли Туся и Михей. Направились прямиком в кабинет к Чадаеву, приклонились с порога.
— Благодарствуем вам, товарищ Ким... Кабы не слово ваше?! — обрёкся Михей. Чадаев вышел из-за стола:
— Оставьте эти замашки... Я большевик, состою в РСДРП, направлен сюда полномочным представителем губземства, и к старорежимным преклонениям отношусь крайне нелестно...

Молодые расслабились, Туся затараторила:
— Всё одно благодарствуем покорно... Демида братец его забрал хоронить, а Герасима-те моего завтра земле придадим...
— Дело житейское..., — Чадаев дружески похлопал Михея по плечу, — Доктор не выявил иных причин смерти, кроме как кровоистекания от ножевых ранений. А глубже обследовать, говорит, нету по сию пору возможностей...

Тусе стало дурно от услышанного, она припала к груди Михея. Комиссар подметил волнительное состояние девушки и подался на выход из кабинета:
— Обождите тут...
— Чай, не обиделся на нас человек? — переспросил Михей у Зои, когда комиссар вышел, женщина не нашлась, что ответить, потому съехидничала:
— Изживать надо сословный этикет! Поклоны, угодничества и прочие заискивания оставьте в прошлом...

Зоя налила чашку чая и предложила Тусе:
— Вам, барышня милая, откушать горяченького напитка скоро ль надо бы, а то личико вон иссиня в синь?

Туся поблагодарила и приняла чашку. Комиссар вернулся со стульями, но задержался в дверях, наказывая кому-то из коридора зайти к нему в кабинет.
— Зоя, милая, здесь и прежде присесть было не на что? — Чадаев поставил стулья возле своего стола.
— Да растащили меблишку... как-то незаметно..., — удивилась Зоя и огляделась, — Тут такие суматохи происходили, когда прежнее начальство низложили, что и концов уже не отыщешь...
— Нет мыслей, как новыми меблишками обставиться? Неудобно же людей на ногах принимать?
— Откажу вам пару канапок, — предложил Михей, — А ежели по удобству, то своими руками смастерю приси;дки, экие скажете?
— За сие спасибо! — обрадовался Чадаев, — Садитесь, будем дознание через опрос вести, а после похорон жду снова... через недельку... Свидетельства разумно будет на бумагу положить...

Вскорости в кабинет вошли Лещёв и Крысоеда, расселись на принесённых с собою стульях.

***

После всех мероприятий, связанных с похоронами убиенного, Туся собрала в одной из каморок дома Скородумовых поминальный обед. За отсутствием родственников, народу на похоронах Герасима было немного, а отобедать остались только Михей с матерью и сёстрами, по сути его и не знавших.
— Не гадала, не допускала к себе мыслей о смерти-смертушке, а враз случилось, что с поминок на поминки..., — посетовала Евдокия.
— Никто не чает, когда приходит смертушка, не ведает грядущее...
— Окромя Свишки Блаженного..., — напомнила сестре Анна.
— Дажа карточки с Гараней не осталось для памяти..., — пробормотала заплаканная Туся, но вдруг воспряла духом: — А ведь верно... Откель ему, Свишке-то было знать, што мне на обедне навещал?
— Вещания Свишкины гадать нешто, бает и бает... А кады сбыться должно – утаивает! Потому слухают его ухо на востро, а свершись – ужо и не;пошто Блаженному обиды выказывать...
— А я не прониклась словами, к мурцовке свела... Помню, на;долго без бед потешил, а за горюшко близкое без внимания пустила? — поддакнула Туся Евдокии.
— Всё одно не исправила бы? — утешил Михей.

За столом все затихли, Туся замерла в думах, уставившись на Михея:
— Што же это получается? Не разгони матушка Фаина Михаллна прислугу, не уведи меня Михей, так всех ножом поистыкали?
— Можа так... а можа и сам Господь отвёл костлявую?
— Не время, значит, Господу преставляться..., — додумала одна из сестёр.
— Благодарствую вам за помощь, за подмогу с похоронами Герасима моего, за то, што подле были... Не осилить было одной, горевала бы до седых волос..., — опомнилась девушка.
— Мы люди мирски, завсегда поможем... И тот жа Свишка навещал держаться купно, тады и беды отступать будут..., — успокоила Евдокия.
— Я примыслил, маменька, да при своих скажу! — привлёк внимание Михей, — Пойду-ка я на милицейскую службу проситься... Отыщу отцовых душегубцев, и кто с Гараней бесчинства творил... В сердце запало, не успокоиться теперича...
— Ох и суматошну затею ты себе примыслил, Михей... Из мастерового столяра да в сыскные филёры? — всхлипнула мать.
— Столяничать бросать я и мысли не имел, маменька!
— Гли-кась как сие обстоятельство слаживается? — неожиданно поддержала Туся, — Коли станется откупиться от Скородумовых, может и мне кое-никое применение от новой власти выпадет?
— Нам с Нюшой тожа терь время вышло чаять наперёд, — задумалась Алёна, — Времена-те экие грядут, без доходу голодно будет?..

***

Морозным днём Михей и Туся прогуливаются по дорожке городского сада. Девушка держится под ручку, на встречных горожан смотрит, лицом сияет, улыбается. Приодета побогаче прежнего, да и жених её человек потребного труда – не в босяцких обносках.
— Дышится легко, аж небо над головою веретеном кружится... Кажись скорби отпускать бы не должны, а мне непочайно..., — выводит Михея на беседу Туся, — По Гаране первую ночь в избыток выплакала, на девятины слезинки не осталось... Да ты, Михей, на приглашение смел, а на беседу как язык надкусил?
— Столько всяких слов сказать хотелось, — оправдывается Михей, — Мечтал прогуляться с тобой, пошептаться о том, о сём, да и просто о неважном, а вышли, и правда, словно язык отняло...
— Можа молча, — жмётся Туся к Михею, — Сколь мне пережить пришлось, а с тобою успокоение чувствую... Во саду во-первой с кавалером гуляю, внимаю как барышни оборачиваются, хвалют, завидуют ли, а мне всё в усладу...
— Ты у меня и личиком преприятнейшая особа, цигея по фигурке, треушка лисья, пелеринка да муфточка под неё – как не обернуться?
— Я у тебя? — зарумянилась Туся, — Слова твои сильше цигейки душу греют... А пелеринку у Марии нашей выпросила – к прилюдным прогулкам обышные мои одёжи непригожи...
— По одёжке встречают, по уму провожают... Кафтан пошить не сложно, а ум человеку ни за каку монету не заиметь...
— По уму, стало быть, меня любуешь?
— Ой, ненаглядная моя, в тебе всё распрекрасно!
— Мария клюшница-те в неведении была..., — затараторила девушка, — По отъезду Фаина Михаллна отпустила на неделю, Мария и выехала к сестре на Моховы горы... А возвернулась – така бяда в дому грянула! Тожа слезою плакала...
— Дом у Скородумовых видный! Сколькой прислуге содержать покои оные?
— Покамест богослужения, похороны собирала, перемёрз было дом-те наш... А Фёдор появился – отогрели покои, потеплели комнатки... Голландку два вечера жарким огнём топили..., — не слушая, тараторит Туся.
— Фёдор оный кто такой будет?
— Ой, прикащик в хозяйских покоях, чай... Матвей Иваныч ежедённо напоминает, а Фёдор и сам по порядку правит. Иной раз наперёд повелит, а хозяин расхваливает, кой помощник у него прозорливый. Он да Марья – муж с жаной, из сенной прислуги мы с Гараней, нёмушка прачка, Демид да наёмник Антип на все руки... Приходящих ишшо человек с пяток наберётся…
— Скородумовская семья большая была, судя по всему?
— Ой, да! У Скородумовых детей только пятеро... Двое сыновей, не видывала никогда, в чинах военных да службах государевых, старши дочь да сын в имениях бо;льшим прожитием, а в городу Кирила с отцом управляются...
— Туся! — проходя мимо салона фотографического портрета, неожиданно остановился Михей, — У меня вдруг появилась замечательная мысль... А не зайти ли нам в фотосалон и заказать печатную карточку на память долгую?



Глава V

Дома терпимости во времена дореволюционные явление вполне легальное и потому обычное. Придерживались они строгих правил, зачастую написанных губернскими земствами, за то имели строжайший врачебно-полицейский контроль. Сейчас настало время, когда все старорежимные пережитки ожидали переосмысления, но старых правил существования по привычке не нарушали. 

В одном ухоженном борделе с гардеробчиком и мизерной сценой, на которой расположился квартет музыкантов, и нечто заунывное подвывала певичка, пировала шайка Дрына. В приёмной зале под это дело был накрыт большой гостевой стол, сторонних клиентов отваживал специально нанятый амбал.

Бандиты пировали, смеялись, заигрывали с расфуфыренными кокотками, не опасаясь порицания и пренебрегая правилами бордельного этикета. Не было среди них Дрына и Фиксы.
— Мадам Фрайзон, и до коего часа бушует сей фуршет? — преклонил голову амбал, обратившись к проходившей мимо хозяйке элитного борделя, элегантной даме средних лет со светскими манерами – Фрайзон Ольге Дмитриевне.
— До утра, Спиридоша, до утра! Раньше не погонишь, всё проплачено с избытком..., — обронила мадам.

Ольга Дмитриевна отошла, облокотилась на жардиньерку, пригубила длинный мундштук с папироской, затянулась и пустила тоненькую струйку дыма.
— Неожиданно расщедрился Авдей Семёныч, да прибудет ли он собственной персоной-то?! — произнесла она, наблюдая вакханалию в зале.
— Чёловек! — оторвавшись от своей кокотки, всподнял руку Сизый, к нему подбежал набриолиненный распорядитель.
— Чего изволите-с?
— Пришли-ка, голубчик, полового...
— Уединиться решили-с? — приклонился человек.
— Хай освежит тарелочки, да накроет заново, покамест мы с Дусей в танце сблизимся, а засим в номере уединимся...

Сизый сунул распорядителю пару пятидесятикопеечных купюр, тот отошёл к музыкантам, отдал одну ведущему, что-то шепнул, ансамбль заиграл танго. Сизый увлёк Дусю на танец.
— Как звать тебя, красавчик? — уже в танце ухмыльнулась Дуся.
— Так и кличь красавчиком, душечка! Любо это мне. Движения выводишь, чую, нежно – танцам, понимаю, обучена? — сощерился Сизый.
— Бандура наша кажный раз понукает: дом терпимости, мол, это вам не изба притворная! Вы, научает, должны клиента ловким танцем побуждать и чрезмерно смрадным парфюмом не отталкивать...
— Парфюм твой и верно сладок..., — принюхался бандит.

Щерба с одной из кокоток отошли в отдельную комнату, за столом остались Мыта и Хлыст со своими избранницами. Все изрядно подшофе, в движениях и щупаньях не скованы. Одна кокотка обратила внимание другой к хозяйке:
— Давненько наша бандура на шпану не растрачивалась...
— Ждёт ешшо кого-то... Ишь, стоит, душою мается?

Хлыст похотливо посмотрел на стоящую поодаль содержательницу борделя. Не понимая от сильного подпития, что это хозяйка заведения, подошёл к ней и достаточно по-хамски прихватил за талию:
— Где жа прежде скрывалась экая краля?
— Фу... Отольни, пьянь беспардонная! — хозяйка вскинула руки и пыталась отстраниться, но Хлыст прижимал крепче. В этот момент его одёрнул только что вошедший Авдей, и ударом по морде отправил под жардиньерку.
— Схлынь, шкура барабанная... Не по свою харю примеряешь кралю!
— Благодарствую тебе, Авдей Семёныч! Чаяла, облагодетельствуешь ли посещением? — оправилась мадам. Авдей кивнул на Фиксу:
— Дружку моему кокоток повиднее представь...
— К тому господа и прибыли, понимаю? — хозяйка дала знак распорядителю заняться новым клиентом.
— Смотри за шпаной, иначе колотить буду нещадно! — цыкнул Фиксе Дрын, — Попусту меня не дёргать, а поутру ноги их здесь чтобы не было...
— Не кипиши, Дрын... Расчихвостю, коли забузят...
— А к тебе, Ольга Дмитревна, я особый вид имею! — Авдей преклонил голову перед Фрайзон, — Распорядись-ка сервировать столик в приватных покоях...

***

Отдельная комната в борделе. Горят свечи. Остатки какой-то еды на прикроватном столике. Ольга в кровати жмётся к Авдею. Он раскуривает курительную трубку, она с папироской в мундштуке.
— Авдей, дружок прихожий тебя кличет Дрыном, а я так первый раз слышу?
— Язык бы ему подрезать... Мелет чего не попадя...
— С прошлого года о тебе ни слыхивала, а тут свалился, как снег на голову... Бордель на сутки выкупаешь, сам же лишь к ночи являешься?
— В силу дурости своей, чуть по миру не пустился... Утрясал старые делишки, покуда праведу изыскивал, пришлось даже на тюремных шконцах клопов окармливать... А по тебе соскучился, душа моя... Муки душевные привели...
— Интрижно, Авдей Семёныч... Никак замуж позовёшь?
— Есть у меня верный человек в новой, как ея – рабочей этой, милиции... Кой на язык развязан... Известия такие по обществу гуляют, будто упраздняют врачебно-полицейские комитеты, а проституцию будут объявлять вне закона!

Мадам Фрайзон забеспокоилась:
— Намекаешь на мой бордель... Девок что ли придётся распускать?
— Девки твои и так распутные, куды же боле? — пошутил Авдей, — А большевики вещают, мол, всяка баба тоже человек, и тоже права имеет! Всех бесправных и угнетённых в профсоюзы зазывают, а смутьянов в начальства возводят...
— Как же бросить единственный доход? Сколь за былые годы вложено?! — больше перед собой оправдалась мадам, — Девок чуть не с младенцев набирала, в терпимости растила, татарчат половых к этикету примучивала, зазывал в манерах упражняла – что, в шею всех погнать?
— Гони, не твоих забот теперь их судьбы...
— Зол ты стал, Авдей Семёныч, да бездушен...
— Доброту мою тюремные костовёрты повывернули. А за что? Тяжба в мою пользу вышла, да поздно... и государство в тар-тарары... и сердце уже охладело...
— Возьми меня в жёны – согрею? — льнёт к Авдею Ольга.
— Подопечные твои первыми же с тебя шкурки посдирают под чужой навет, — настойчиво, понятно, что запугивает Авдей, — Собери-ка весь свой капиталец и зашухарись подальше...
— Как понять оное – зашухарись?
— Поезжай к финнам, их сенат независимость, как пишут, объявил... А лучше в Европы, Париж... Да не тяни с отъездом – иныче горя нахлебаешься вдосталь, не успеешь и обернуться! Поразмысли, кто ты для новой власти?
— Кто? — осторожается Ольга.
— Чуждый элемент, мироед и классовый враг! Обдерут как липку, жакетки не оставят, а потом и в каземат тюремный запрут...
— За что же меня в каземат-те? Научи, Авдей, миленький, с чего начать?
— Книжечку податей от своих благочестивых посетителей мне передашь? Да долговые, кто в заёмщиках числится?
— Всё отдам, коли поможешь..., — мгновенно соглашается Ольга, — Пошто они мне в Парижах-то будут? Только подскажи...
— Саквояжик пришлю. Не простой, с тайным донышком! Поценнее в скрытку уложи, поверху гуньём забей, но и в ридикюле оставь мал-мала... Нарвёшься на разбой – лучше малость потерять, чем остаться ни с чем да с голым задом...
— А что ежели..., — заикнулась Ольга, но Авдей поднёс к её губам палец:
— Устроишься где, телеграфируй на главпоштамт! Проверну пару денюжных делишек, прилечу на полных кармана;х, а там и свадебку безбедную сыграем!

***

Городской дом Скородумовых. В кабинете за секретером разбирает бумаги приказчик Фёдор, где-то в сенях копошится его жена Мария, Туся что-то готовит в небольших чугунках на чугунной же кухонной плите.
— Туся, тебе ничего более не надо в сенях, дворка;х ли? — не входя, заглядывает через приоткрытую дверь Мария.
— Ничего...
— Коли нет, замкну погребок?
— Замкни... Вот вас накормлю сей же час, опалишки вон с утра нетронутые, а мне внавечёр немного-те и надо-ть...
— Не страшишься в ночь одной оставаться? — слыша разговор, оторвался от бумаг и подошёл Фёдор.
— Перву нощь жути жуткой нажила с мёртвым Гаранькой. Всё ветра в покоях выслухивала, а набудень Паша-нёмушка вернулась, двоём и свыклись как-та. Да и Антип уже кую ночь в своей каморе похрапывает – всё хоть какое-те человеческое присутствие чую?
— Подумай, да рассчитывай. Теснот нам не составит тебя в нашем дому приветить..., — предложил Фёдор и вернулся к секретеру.

В момент распахивается центральная дверь, в гостиную бесцеремонно влетает старший сын Скородумовых, худощаво-моложавый Иван Матвеевич, разодетый в меха мужского кроя. С ним щеголеватые субъекты: детектив Ференц Нодиш и его верный помощник Антоний Гжетский, возрастом чуть моложе.
— Кто посейчас в доме пребывает, подь сюды! — зычно проголосил Иван и вальяжно расселся во главе стола. Детективам дал знак тоже присесть к столу.
— Здравствуйте, Иван Матвеич, да не ждали мы ваше прибытие? — удивился вышедший на зов Фёдор.
— Здеся я... Иван Матвеич пожаловал? — влетела Туся.
— Фёдор, чёму дворовые отворы не заперты – ветром бьются? Демидка где? Родители мои, Кирила, братец мой где? Дом как от чумы повымер...
— Как же? Того дня, что телеграмму вам на имение отсылал, отбыли ваши сродники обозом из автомобиля и кареты? — забеспокоился приказчик.
— Не прибывали сродники мои в усадьбу, как было назначено..., — задумавшись, осёкся Иван, — И в Кстове на постой накануне не вставали...
— Молву они не вели в Кстове задерживаться..., — выговорил ошарашенный известием Фёдор.
— Куды жа их понесло? Ума не приложу, что за оказия... Ни следа с дороги, ни весточки с людской побранкой...
— Ай ба... што деется? — запричитала Туся, — Хозяева-те безо всякой вести пропали и здеся страшенности, словами не оймёшь: Демида с Гараней ножом истыкали до смерти... покои пограбили... Не пожгли хоть, слава Господу нашему...
— О том, что случилось за отсутствием родителей ваших, я подробнейшее письмецо заказной поштой отправил – али не получали? — оправдался Фёдор.
— Разминулись, по всей видимости...
— Прямые совпадения событий! — вступил в разговор Нодиш, — Родителей ваших отыскать не сталось возможным... На дом наскочила беда... Глядишь, Иван Матвеич, ещё что-то необъяснимое откроется?
— Та-ак... Пришла беда – отворяй ворота, намекаешь? — ожидая подобного, достаточно холодно выговорил Скородумов и указал приказчику: — Фёдор, подь-ка со мной, а ты, Туська, собери прислугу, кто в доме есть, и обскажите в малейших подобностях, что детективы спросят...

***

Иван завёл Фёдора в отцов кабинет, своею рукой замкнул дверь на замок. Подошёл к угловому шкафчику, малым усилием отвернул его в сторону, открывая доступ ко встроенному в стену металлическому сейфу с кодовым замком. Накрутив нужный код, Иван открыл дверцу и удовлетворённо сел напротив:
— Фух, растопчи змею кобыла! Хоть тут не пошарили!

Нижнюю полку встроенного в стену сейфа занимал пузатый красочно инкрустированный ларец. На верхней полке лежали бумаги, рабочие папки и несколько пачек денежных ассигнаций.
— По всему складывается, не знали разбойники сего секрета, Иван Матвеич... Перерыли что смогли, а сейф не тронули по неведению...
— Прислуге, что при доме, прытко досталось?
— В навечёр разбоя многие с отпускных, слава Богу, не вернулись... Демида сразу перед крыльцом пырнули, а на Гараньке живого места не оставили... Не знал юродец про тайник хозяйский, вот и запытали до смерти..., — рассказал Фёдор.
— Помрачительно, да божий промысел смертным неведом, — вздохнул Иван, — От себя думаю отписать пособие семьям убиенных, а поиску сродичей придаться со всею праведностью... Достань всё с сейфа, Фёдор, и на стол разложи...

Фёдор разложил содержимое сейфа по столу, а на ларчик обратил внимание:
— Дюже лёгок ларчик-то, Иван Матвеич – никак пуст?

Иван забеспокоился, открыл – ларец и правда оказался пуст!
— Эх, не удержался Матвей Иваныч – враз прихватил всё золото с собою...
— И много ль было? — бездумно спросил Фёдор и в ту же секунду осёкся, — Ой, извините, Иван Матвеич, за сие любопытство непристойное!
— Ты, Фёдор, человек честный..., — без нотки укора ответил Иван, — Наказ мой будет таков: о ларце молчать, покамест сам не буду готов сказать! Уразумел?
— Слушаюсь, Иван Матвеич! — приклонил голову Фёдор.
— И дворок держать отныне на засовах! — добавил Иван.

***

Новый день, новые заботы. Ко входу в милицейский участок подходят Туся с Михеем, встают в ожидании. Некий рабочий навешивает над входной дверью табличку «Милицейскiй участокъ РППД».
— Ох, Мишка, страшенно-те как? — жмётся к Михею Туся.
— Топерь уж нам нечего страшиться? Обсказали прошлый раз, как сами знаем, осталось лишь пером отче;ркнуть...
— Слышь, мил чек, подскажь, чай, вровень ли? — привлёк молодых к своему делу рабочий.
— Слева задрано на полвершка..., — присмотрелся Михей.
— Страшенно на службу проситься – примут ли? — тычет в бок Туся, — Хозяйство могу справно держать, а неизвестному делу обучаться надо-те?
— Ты у меня барышня бойкая, на язык не злословная, доверие к тебе потому во всяких чинениях не охульное!
— Я? У тебя? Кады баешь так, аж жар в груди играет...

Рабочий заметил воркования молодых, убрал лестницу:
— Проходите, люди добры, а то держу вас... На своём глазочке примерь, бают мастеровые люди, а на чужом проверь!
— И то верно, мил чек..., — кивнул Михей.

Михей открыл дверь, пустил вперёд Тусю, направились прямиком в кабинет к комиссару. В кабинете находились Чадаев, Крысоеда и Лещёв. Молодые люди снова приклонились всем с порога.
— Здравствуйте, товарищ Ким...
— Задача ясна? На рожон не лезть, результат обеспечить из кожи вон! — Чадаев закончил раздавать распоряжения подчинённым, поднимающимся на выход.
— Будет сделано, товарищ комиссар! Посмертны награды вышлите детям..., — Схохмил Лещёв и вслед за Крысоедой вышел из кабинета.
— Вернётесь мёртвыми – арестую! Задание особого прилежания, а им всё прибаутки? — укорил вдогонку Чадаев.
— Здравствуйте, товарищ Ким!  — повторился Михей.
— Сухаревы? Здравствуйте, проходите к столу...

Поправлять Туся не стала, вошедшие подсели к столу.
— Явились под ваше указание спустя неделю...
— Да-да... Пунктуальность я завсегда приветствую..., — комиссар откопал из вороха папок самую тощенькую, — Грамоте обучены? Читать-писать умеете?

***

А где-то на сходке в отдельном помещении шалмана пировали в это время бандиты. Изрядно пьяные, Хлыст так вообще уже спит за столом, сложив голову на руки. Авдей трезвый, к остальным держится достаточно пренебрежительно, поигрывает тростью:
— Фикса, Ольгу Дмитревну мою проводил?
— Исполнено в лучшем виде, Дрын, — гнусавит Фикса, — До вокзала вился хвостом, присмотрел, как в купе вошла, расположилась, и дождался, покамест поездуха отправится...
— Добро... С барахлом порешали?
— Поценнее продали, всяк щепет на харч да выпивку выменяли, люльку скородумовскую Хлыст отмазал в Богородицке посчитай в полную цену...
— Люлька справная была, за недёшево ушла на раз..., — не поднимая головы, пробормотал Хлыст.
— Меха на перекупе... Осталось малое, за лавье метнуться, — доложил Мыта.
— Барыш зримый нам на раскладе...
— Лады! Шустро вы сработали..., — удовлетворился Дрын, — Барыш делить равнительно, но помни, пьянь шалманная: ассигнации скоро изымутся с оборота...
— Нам што с того? — удивился Сизый.
— Пропадут... Всякие купюры, что не пропьёте, незамедлительно меняйте на седье, желтуху да каменья драгоценные..., — продолжил Авдей, — Фикса, ты треть на бочку отсчитай, на будущие предприятия, долю за посещение публичного дома добавь к моей марже. Отмеришь желтухой и в цех поднесёшь...

Хмельной Фикса откинулся и раскинул пальцы «козой»:
— Фарт твой, Дрын, пришла пора на пальца;х раскинуть... Хоть иного ты фасону, а на тюрьму зашёл без льготы, на масть камерную не гнал и языком лиша не мёл... Блатную музыку просекаешь... Зарукой шпане моя фикса поставлена, но не может птица тваво полёта без умыслу гнездить на нашем болоте?
— Не может, а гнездую! Предъявить имеешь?.. — злобно зыркнул Дрын.
— Объясниться хочу для шпаны..., — не унялся Фикса.
— Мы с отцом бывали цеховики-тычники..., — вальяжно откинулся Дрын, — Капиталец имели во времена недавние, докуда с вложениями не опозорились и не разгильдились... Остались две столярки, и люльки от долгов прошлых позволить себе не могли... Помнишь ли арестантов на дальних нарах?
— Политических? За книжки запретные причаленных?
— Помнишь...
— Держались оне украдкой да сказки сказывали о жизни сладкой, а клопов в общем каземате со всеми не ропща кормили...
— Так вот запомнил и я сии сказки... Власть ноне перехвалили их сподвижники, и оные известия не к добру... Птиц того полёта, в кой ты меня подымаешь, скоро приземлять начнут... Приземлят основательно и замордуют до смерти...
— А тебе жестко; на земле-те?
— Боюсь, и вам мягко; не станется..., — перешёл к натиску Дрын, — Верховодство нашей кодлой я предпринял самолично ввиду низкой вашей образованности и никчёмных притязаний... Кем вы раньше были? Карманы чистили, пьянь кабацкую на мушке кидали, торгаша шельмовали да под топчан с бутыля выпадали? А сейчас жрёте в три пуза, пьёте взахлёб, марушек вон... элитных... миловали в коем разе... разлюли-малина...
— Зазлобно бугор бает, а рамсы не спутал, Фикса! — среагировал Щерба.
— Мортую заново сколотить капиталец на жизнь безбедную, на том и вас поднять, — раскрылся Дрын, — А придёт час, разбежимся по углам-закоулкам...
— Ну... что, шпана... фиксу драть будете? — распальцевал Фикса, указывая на золотую коронку, дружки закивали в одобрение слов главаря и принялись шалманить дальше.
— Залом такой, шаромыжники: карасей буду сыскивать пожирнее, и щипать будем всею кодлой..., — продолжил Главарь, — Коли согласны, есть гожая наводка на тайного делягу...
— Что значит тайного? — переспросил Сизый.
— В бумагах мадам Фрайзон приметил некоего субъекта: Ференца Нодиша..., — пригубил лафитник Дрын, — По записям, оный тайный коммерсант посещал ея публичный дом регулярно, платил всегда желтухой и редко седьем...
— Неужто Авдей Жердёв да не знает всех деляг Нижеграда? — засомневался Фикса.
— В том байда, что живёт инкогнито, в гильдиях не замечен, но понимаемо – доходец имеет постоянный, не мелочёвый, и накопления, так мортую, держит не в бумажных банкнотах...

***

Комиссар Чадаев в своём кабинете просматривает бумаги, собственноручно написанные молодыми людьми.
— Итак, Сухарев Михей Яковлевич и Заломова Таисия Акифиевна? Фамилии вы носите разные, и в законном браке, церковном ли, стало быть, покуда не состоите... Может, тайно сожительствуете?
— Покамест не в брачных узах, не венчаны, и безбожно не сожительствуем..., — уточил Михей.
— Покамест? Чую, всё-таки думаете семью создать?
— Коли станется, што Туся согласится и не откажет моим стараниям, после сорочин и свадебку отгуляем? — подмигнул избраннице Михей.
— Полно, Михей, загадывать-те? — смутилась девушка.
— Надо загадывать, надо планы строить, надо детей много рожать, невзирая на трудности..., — научил комиссар.
— Может и отгуляем, после Светлой седмицы? — зарумянилась девушка.
— Вот! А я на ваше свадебное гулянье тогда нагло напрошусь..., — поддержал комиссар.
— Чай, за ради Бога! И нам отрадно будет...
— Товарищ Ким, тут такая оказия..., — набрался храбрости Михей, — Родителя моего погубили люди злые, отчего я принял горесть неуёмную и решился проситься к вам на службу... Разыскать душегубов и предать суду праведному...
— Оборот, однако? — удивился Чадаев, — Но, суду законному! Праведно судят сердцем, зачастую сгоряча, и не всегда, надо знать, беспристрастно... А закон полагает судить с холодной головой и состязательно... Мы собираем улики, расследуем, находим подозреваемого и представляем результат, а суд должен будет вникнуть и другую сторону с адвокатом выслушать...
— Витиеваты слова ваши, уразумеешь не сразу...
— А мне так понятно! — оживилась девушка, — Оныя как в книжках детективных? Читаешь и гадаешь, кто спреступничал? Как только уверишься, а хитрый адвокат переиначит улики, и совсем другой человек злодеем окажется...
— Детективами увлекаешься? — улыбнулся Чадаев.
— У Скородумовых множество книжиц всяких. Што Фаина Михаллна скупала, тем и я зачитывалась... Сначала любовны романы достатком были, потом исторически книги брала, а последне время детективами увлекалась...
— А не думала ли ты, Таисия Акифиевна, перестать прислужничать купцам и вырваться из сословного гнёта? — спровоцировал Чадаев.
— Как жа не думать-те? Всякий грош с малого жалования откладывала на выкупной платёж... А нонче вести, што затея моя сложится: Скородумовы старшие сгинули безвестно, а Иван Матвеич отпишет вольную сполна...
— Как так сгинули безвестно?
— А так... Выехать выехали, а прибыть не прибыли...
— Оборот, однако! Интересно дело складывается!
— Иван Матвеич, сын младшй, прилетел с имения грознее тучи! Детективов с собою привёз, а те зырют – до исподнего просвечивают, да выспрашивают всячески ненужности...
— Иногда ненужность может оказаться неопровержимой уликой! — построжел комиссар, — А теперь, Михей Яковлевич и Таисия Акифиевна, перескажите сызнова прошлые события с момента вашего знакомства. И примите во внимание: комитет Совета рабочих и солдатских депутатов принял декретный акт об уничтожении сословий и гражданских чинов...
— Оно как жа терь будет-те?
— Теперь каждый бывший подневольный волен жить без взноса выкупных и оглядки на прошлое... В том числе ты, Таисия Акифиевна!

***

В свете событий и научений комиссара, Туся собрала нехитрые пожитки, коих скопилось на баул с небольшим чемоданом да рундучком, и покинула дом Скородумовых. Вряд ли она решилась, если бы не поддержка и уговоры Михея прижить её в своей семье. Мать с сёстрами были только рады принять Тусю, и вот уже Михей привёл её в их общий дом.
— Милости просим, барышня..., — добродушно встретила Евдокия, — Дом наш примай своим, занимай комнату Михея, а там как Бог даст... Притеснений не создашь, отчего и разладов с нашей стороны не встретишь...
— Благодарствую, Евдокия Филипповна... Покладистая я, окромя помощи всяческой, притворства от меня не поимеете...
— Дай Бог, дай Бог... Лёна, Нюша, покажите Тусеньке обитель нашу, да помогите, чай, в дому освоиться...

Сестры перехватили пожитки и увели девушку за собой в покои, а мать обратилась к сыну:
— Может, во дому останешься? Чай, всем места хватит?
— Как согласили, пущай будет, маменька, — упорствовал Михей, — До поры в мастерскую переберусь, абы не краснеть Тусе от людских наветов...
— Что же мы, одними бабами в дому уживаться-те будем? Кладовую освободим – та жа самая комната?
— Ты, маменька, беспокойством донимаешь, словно ехать на чужбину? Всего-то в цоколь с другого входа перейду?
— Чай, не ухожа там... не топлено вполонь... нежито?
— Ой уж, нежито? Вчёрась ешшо место разгрёб и топчан себе сколотил... Опоку, камелёк обмазать, отмерзать поставил... При мастерской обретаться буду, и до вас подняться с дюжину ступенек... Куды мне большего-те?

***

Незаметно вышел вечер. За круглым столом гоняют чаи Туся и хозяева. На столе самовар, конфеты и выпечка.
— Как обустроилась, Тусенька, как покои напогляд?
— Ой, по нраву всё, Евдокия Филипповна, чай, многова ли мне надо? Койка добротная, перинку Нюша отдала... А комодку, скрыню ли – уж прикуплю?
— Бог с тобою, душа моя! — словно оправдался Михей, — Покуда руки древо чуют, любу шифоньерку тебе смастерю?
— Аннушка, неужто в кладовой не подобрали? — обеспокоилась мать.
— Сплетничали, чай, картишки на судьбу раскинули, вот и прозевали, как потьма спустилась в окна..., — ответила Алёна за сестру, — Да и Туся бойкая на россказни, словечко под словечко – глядь, и вечер вспыхнул свечкой...
— Пробалакали до вечера, а послушать-те и нечего? — отступилась Евдокия.
— Да ладно-те вам, я таратора, а не злословная..., — успокаивает Туся, — А дела, оне житейские, уладятся... Назавтре с утра нам велено на службу прибыть...
— Велено? — удивилась Анна, — Вот ведь изумительные новшества последнее время случаются... Силком на литургию никой дьячок, чай, прежде не гонял?
— Не гонял, а впомиму не пускал..., — поддержала Алёна.

Туся с Михеем незлобно усмехнулись.
— Служба нам дозволена государева!
— Не государева – самодержавие свергнуто навечно, указал Аким Кузьмич, а применение наше будет во благость всего трудового народа! Вот как! — поправила Михея Туся, — Как вдумываюсь в слова оные, так дрожка в коленях бьётся...



Глава VI

Немноголюдная зимняя улица, освещённая тускловатыми фонарями. К угловой парадной большого доходного дома подъехал конный экипаж, за вожжами на облучке Хлыст, рядом Сизый. Сизый спрыгнул, озираясь, открыл входную дверь, присвистнул и дождался, пока банда из кареты проникла в парадную. Осмотрелся ещё раз и тоже пропал за дверьми.

Поднявшись на лестничную клетку, налётчики оказались перед двойной массивной дверью, обозначенной цифрой «1» и табличкой с каллиграфически выведенной надписью «ГАД РАЙХЕЛЬ».
— Ты куды привёл, свистун? — ткнул Фиксу Дрын.
— Не кипиши, Дрын, пришли куды надо! Мы тут с Сизым понюхали намедни – прорухи нет! Кем фраерок приходится этому Райхелю, знать не знаем... Дворник здешний несговорчив, сука, а постояльца зубодёром кличет...
— Точно по твоей наводке зашли... Улица, домик, апартаменты – всё в масть, — подтвердил слова сообщника Сизый.
— Не только зубодёр, но и гад... определённо, — усмехнулся Мыта, рассмотрев табличку на двери.
— Звони тогда... Либо с Богом, либо к чёрту! — повелел Дрын.

Фикса накрутил рычажок механического звонка, за дверью негромко звякнул колокольчик, и вскоре донёсся мужской голос:
— Кто там есть не вовремя прибыть?
— Адресок ваш сооветствует, где Ференц Нодиш постоятельствует? — под услужливой ноткой в голосе роговорил Фикса, — Прибыл посыльный для собственноручного вручения бандероли...
— Ой, не к часу... Просил же оставлять корреспонденцию на главпочтамте! — мужской голос за дверью выразил недовольство.

Заскрежетал замок, щёлкнул ригель, и как только приоткрылась дверь, Щерба с Мытой резко рванули створ, порвав крепкую на вид дверную цепочку. Банда ворвалась в апартаменты. Райхель получил удар рукояткой нагана по голове, закатил глаза, кратковременно теряя сознание. Бесчувственного хозяина втащили в большую гостиную, небрежно бросили на кушетку, и в то же помещение согнали постояльцев – жену Меир, сына подростка и их молодую прислужницу, которую бандиты приняли за дочь.

Фикса толкнул пришедшего в сознание и открывшего глаза Райхеля:
— Очнулся што ль?
— Гади, кто есть все эти люди? — всхлипнула жена, жавшая к себе сына.
— Чего боялись, Мирочка, то видимо и совершается..., — пробормотал Гади.
— Они что, пришли делать нам грабёж?

Авдей обошёл квартиру и вышел в гостиную последним.
— Раз уж усекли, что к чему, выкладай богатства! — прикрикнул Фикса.
— Да кто я, чтобы богатствами располагать – дантист простой? — взмолился Райхель, — Зубик удалил, коронку обточил, мостик поставил – с чего скопишь-то?

Сизый поводил лезвием ножа по предплечью Меир:
— Выкладай что есть...
— Хорошо-хорошо…, — вскинул руки Гади, — Всё отдам, не троньте никого...

Райхель прошёл к гостиному буфету, достал фарфоровый чайник и вывалил на стол содержимое. На столе оказалась кучка на вид золотых и серебряных изделий. Из ящика секретера вынул несколько пачек банкнот мелких номинаций.

У бандитов загорелись глаза. Авдей подошёл вплотную к столу, недоверчиво разгрёб стволом нагана кучку, пораскинул пачки и недовольно цыкнул:
— Ужельно столь ма;лы капиталы ваши? Кто такой Нодиш?
— Племянником-таки приходится... С Будапешта прибыл..., — опустил голову дантист, — Дальнюю комнату у меня снимает третий год... Да только в отъезде он не одну неделю как?
— Метнитесь по комнатам... Переройте всё..., — Дрын наганом указал Щербе и Мыте повторно осмотреть апартаменты.

Сообщники ушли, из глубин квартиры послышалось, как выбили дверь. Авдей подошёл к «дочери» Райхеля, приставил ствол нагана к её голове и взвёл боёк:
— Нам, дантист, торопиться некуды. Либо весь прибыток выкладываешь на стол, либо считаю до трёх и... Раз!
— Всё отдал... Без утайки сообщаю: всё, что есть, отдал! — запричитал Райхель.
— Обернись, гад! — прикрикнул Дрын, — Подсвешники серебряные, художества, обстановочка чего стоит, а на кон сыпешь три гроша да полтора шиша? Два!
— Не сносить мне головы – всё отдал! — взмолился Гади.
— И тебе не сносить, а во-первыя дочке твоей...

Дрын цыкнул, раздался выстрел, служанка упала. Меир завопила и забилась в угол с сыном, закрывая ему глаза. На выстрел прибежали Щерба с Мытой, принесли какой-то саквояж. Гад оторопел на секунду, и тут же заметался по гостиной. Из какого-то дальнего ящика достал ключ, сдвинул жардиньерку с цветочным горшком, поднял ковровый половичок, под которым показался потайной затвор в подпольное пространство. Открыв, достал небольшой сундучок и водрузил его на стол, откинул крышку. В сундуке было три пузатеньких кошеля с золотыми монетами, женские украшения, ассигнации и какие-то акции паевого участия.
— Это всё, что есть..., — обречённо выдавил Райхель.
— Вот теперь верю! — победно сообщил Дрын и толкнул ногой прислужницу, — Встань, вижу жа, что очнулась! Папаша твой скупердяй, а не хитрее хитрости оказался...

Испуганная служанка, негромко хныкая, поднялась на ноги, Меир принянула её к себе и обняла как родную.

***

Милицейский участок, холодный кабинет комиссара. Зоя копошится с бумагами, Чадаев растапливает «голландку», подкладывая чурки. Оба пока одетые, но расстёгнутые. Начинается рабочая неделя.
— Как стынет помещение всего за день отсутствия... Руки холодеют, чего не тронь..., — сетует Зоя, отставляет чернильницу и дует на руки, согревая.
— Сейчас быстро согреемся..., — Чадаев двинул стул ближе к топке и перенёс на него свою и Зоину чернильницы.

Открылась дверь, на пороге показались Михей с Тусей, вносят в кабинет добротно сколоченную скамью на три посадочных места.
— Здоровьица вам! — озорно поприветствовала Туся.
— И вам не сту;житься..., — замерев, кивнула Зоя.
— Поди, чай, не ждали? — улыбалась девушка.
— Слёзы копили, плакать уж хотели..., — съязвила Зоя.
— Мы вот с обещанным..., — вступился Михей и указал на своё изделие. Чадаев увидел скамью и похвалил:
— Молодцы! И похвально, что не передумали на службу поступить, к нашей работе новые люди применительны... За скамью отдельная благодарность, ставьте её по стене к моему столу, да и присаживайтесь сразу...
— Вторая в заделе, товарищ Ким. Подсохнут лаки, поднесу...

Михей выровнял скамью по стене, молодые присели.
— Добро даю, оплату за твои труды распишем по поступлению финансовой ссуды, — сообщил Чадаев, — Безоплатно эксплуатировать твой труд, товарищ Сухарев, наша власть не имеет права...
— Как скажете, лишняя копейка карман не оторвёт...

В кабинете начало теплеть. Закончив с растопкой, комиссар расставил по столам чернильницы и сел на рабочее место.
— Итак, Таисия Акифиевна..., — перешёл к делу комиссар, — Отрицательного мнения и отвода к приёму на службу анкета твоя не возымела...
— Мимо прочего добавлю, — поддержала Зоя, — Ошибок в твоей писанине мною не обнаружено, милочка, невзирая на твой уездный говор... Каллиграфия на зависть студентам, точки над i прописаны, ер и ять расставляешь поуместно... А в графе образование – в школах не обучалась... Как так?
— Чай, так, што не обучалась... Баю как привышно, буквицы у маменьки ешшо подглядывала, а каллиграфии да всяким запятым Фаина Михаллна научала, кады я письмена за неё писала и потом вслух начитывала..., — выпалила девушка.
— Бывает же такое? — удивилась женщина, — Папенька, скрывать не стану, коллежский асессор немалые деньги в моё образование вкладывал, а тут от ума разумница... Вам, милочка, приодеться бы более женственно, и речь свою не менее строго, чем в книжках, хотя бы, или более культурно подавать, что ли – и тогда восприятие вас вызывало бы совсем иные впечатления!

Туся стояла молча, не выдумывая ответа, потому что замечания Зои Аркадьевны восприняла более чем внимательно и сочла полезными.
— Оборот, однако, полный! — приятно удивился комиссар, — Но итоговое мнение исполнительного комитета от сего неизменно... К тебе, Сухарев Михей Яковлевич, есть вопрос по анкете...
— Неужели вышла причина для отказа? — забеспокоился молодой человек.

Чадаев открыл папку:
— Тут собственноручно тобою указано: два старших брата 1887 и 88 годов рождения, Андрей и Фадей Яковлевы из Сухаревых, а где они и кем ноне являются – не прописал?
— Ай ба, гли-кась што, я тожа о братьях ничего не знай? — удивилась Туся и виновато посмотрела в сторону Зои Аркадьевны. Женщина не подала видом ни в укор, ни тем более в поддержку.
— Да ни я, ни родители ничего толком и не знают... Што с братьями – долгое время никому неведомо..., — вздохнул Михей.
— Вас что-то разлучило? Война или несчастье какое? — вступилась Зоя.
— Спреступничали по малолетству... Обокрали прянишну пекарню... Главный полицмейстер условил отца выбирать: либо рота потешников, потом кадетское училище... а там в генералы, смеялся, выйдут... Либо в земский приют под попечением жандармерии... Пугал, поди, а не воспротивишься?
— Жандармерия не церемонилась, по себе знаю..., — поддержал комиссар.
— Отец порешил отдать в кадеты... Всё одно, мол, подле будут? А их взяли да препроводили до Санкт-Петербургу... До пятого году письмами сообщались, потом прервалось... Мать предприняла поездку, а училища в оном адресе уже нет, и саму ея отвадили безо всяческих пояснений... С тех пор ни весточки...
— Ничего..., — задумался Чадаев, — Найдём, коли не сгинули на фронтах, всё узнаем! Исполком принял следующее решение: тебя, Михей Яковлевич, оставляем на испытательный срок при участке... с привлечением к оперативному сыску...
— А Таисия Акифиевна рекомендована в архивную комиссию..., — сообщила Зоя, — Пришлось мне, милочка, словечко за вас замолвить перед Верой Геровной... Она обещала присмотреться, и применение вам найти пользительное...

***

Морозный вечер. Неприметная изба в слабо освещённом луной деревенском уличном ряду. Подъезжает карета, выходит Авдей, торкает входную дверь дома – закрыто. Переходит к фасаду, тростью стучит по оконному стеклу. Сдвинулась занавесь, выглянула женщина.
— Прохор хай отворяет дверь..., — кивнул ей Авдей.

В избе старушка, ютившаяся в закутке, отгороженном ситцевой занавесью, деревенского вида молодая женщина Маня и Фикса. На матице масляная лампа освещения, на столе коньяк и магазинная снедь – хозяева садились кушать.
— Проша, человек там пришлый велит затвор отомкнуть..., — отходя от окна, сообщила Маня Прохору.
— Сходи, отомкни, посколь велит...

Женщина накинула платок, вышла в сени. Фикса достал наган, проверил патроны, взвёл боёк и отсел в тёмный угол, скрывшись от света. В горницу вошли Маня и бесцеремонный Авдей, только под самой лампой снявший шапку.
— Выходила – Проша тут сидел? Али после меня вышел куда? — удивилась Маня отсутствию Прохора.
— Фикса, выдь на свет, побухтеть имею! — цикнул Авдей.

Клацнул взвод нагана, Фикса вышел на свет:
— Дрын, ты што ли? По;том излился, гадая, кой чёртяга прётся по мою душу... Как нашёл, я же про курёху тайную да Маню свою никому не фиксой?
— Метёшь во хмелю как босяк в балагане...
— А ты по-пьяне без изъяна? — раззадорился Фикса.
— Кто слышал, чтобы упился я да языком лишнего мёл? То-то же!
— Шубу скидовать будете, мил человек, чай, топлено в избе? — осторожно предложила Маня, — К столу проходите, разговейтесь с нами...
— Пошопотайтесь в бабьем кутке, покуда мы делишки перетрём..., — Фикса кивнул Мане уйти в закуток к старушке. Маня послушно юркнула за занавесь, Авдей уселся за стол, не раздеваясь.
— Урядник там? — послышался голос старушки.
— Заурядник... Не по наши души, сиди..., — расправила занавесь Маня.
— Испробуешь? — Фикса предложил Авдею коньяк.
— Лей! Самогон не приветлю, а коньяк пусть чаще во здравье...
— С чем пожаловал? Между нами всё вроде ровно мазано? — наполнил лафитники хозяин.
— Уж кой дён гложет меня мыслишка про барахло скородумовское...
— Мнишь, с маржой обхитрились? — сверкнула фикса.
— Слушай и не перечь! — Авдей одним махом опрокинул лафитник. Выдыхая, кивнул на занавеску, за которой остались женщины: — Уши с языком?
— Не баись, на базар не понесут... Фиксой клянусь...
— Фикса твоя отшибается стаканом водки..., — съязвил Авдей и продолжил, не дав собеседнику огрызнуться: — Мортую так: Скородумовы всегда жили при капитальце, и помимо химических складов держали свои цеха и хозяйские дворы...
— Как у всякого заправского купца! — выпил и Фикса.
— На кой тады мастеровых древодельцев искать, притом на стороне, а не в своих столярках? — Авдей сощурился, кивнул на занавеску, и сам же ответил: — А чтобы тайнось возымелась, да глазки вороватые и завидущие не зыркали!
— Понятно метёшь...
— Отсюда складываю: во-первыя – тайность нужна была ото всех! — загибает пальцы Авдей, — Во-вторыя – спешно всей семьёй в поместья подались, и с худым сопровождением! Во-третия – дом вычищен, даже посуду серебряную прихватили, отчего домысливаю, што возвращаться не имели воли долго!
— Долго! — аппетитно закусывая, поддакивает Фикса.
— Так вот, гложет меня экая напасть, что и капиталец всяко бы не оставили, при обозе держали, а мы второпях проморгали, затмив зенки прочим барахлом...
— Не возвернуться в те поры уже... До меня-то вскую пришёл?
— Не-ет, урканы залётные! — Авдей вальяжно откинулся, словно готовясь раскинуть пальцы как правский уголовник, но звонко стукнул кулаком по столу: — Найду! Возвернуться в те поры никак, а домыслить и боле прочего сыскать, где желтуха купеческая попрятана – тут мне и нужен помощник... Ты со мною?
— За фартовый куш без байды впишусь! — кивнул Фикса и повторно наполнил лафитники коньяком.
— Лады! Шпану свою держи к последующему дельцу в неведении... Для них лихой закидон от меня намечается...

***

К скованной льдами Волге тропой лесистого откоса спускаются Лещёв и Михей. Достаточно морозно, Михей в рукавицах, с котомкой на плече, Касьян Лещёв держит руки в карманах.
— Ты когда-нибудь держал в руках оружие?
— Чай, как оружие? — отвечает Михей, — Настоящее не пришлось... В мальцах рогачи мастерили, а постарше... строгали пугачи да бахали по склянкам...
— Меткость показывал?
— Хвастать грешно, Касьян, но око, поверь мне, верное...
— Поверю... но сейчас же и проверю... Был такой демарш намедни, Елсук наш тоже хвастался, а получил в руки наган и расхрястался...

Касьян выбрал подходящее место, распахнул пальто и достал из-за пояса два нагана. Михей вынул из котомки две квадратные похожие на разделочные доски, из-за пояса топорик.
— Чадаев велел подготовиться..., — объяснился Михей.
— Веток наломали бы, и хватило нам на первый раз...
— Я ж топорик прихватил, надо – рубану пару чурбаков...

Соорудили мишенное поле: шагах в двадцати на сугробе приспособили дощечку и пяток чурбаков в ряд, и то же самое вдвое дальше. Касьян проверил боекомплект в барабанах, один протянул Михею и тут же одёрнул руку:
— Первое правило обращения с оружием знаешь?
— Содержать в исправности?

Касьян усмехнулся и сунул наган Михею в руку:
— То понятно! Первое правило обращения с оружием запомни как отче наш: не направляй оружие на человека, если не готов стрелять... Чистишь ли, заряжаешь – ствол в землю...
— Как ты при первой нашей свидке? — съязвил Михей.
— Не делай так никогда! Бей ближний ряд..., — осёкся Касьян. Михей примерился к оружию:
— Рукоять какая удобная, как штихель в кулаке сидит...

Михей прицеливался несколько секунд и, наконец, выстрелил. Один из чурбаков принял пулю и отлетел в сугроб.
— Ух, ловко! Бей соседний чурбачок..., — похвалил Лещёв. Михей повторно выстрелил и снова попал.
— Рука тверда и глаз твой верен... Теперь пали в досочки, но без прицела, а от пояса навскидку...

Михей пальнул по ближней – досочка упала. По дальней доске выстрелил оставшиеся патроны, но ни разу не попал...
— Усёк в чём промашка? Глазомер бы твой и отличный...
— А руки лишь к резакам привычны! — перебил Михей.
— Значит, будут и к нагану привыкать..., — Касьян достал из кармана пачку патронов: — Пара часиков у нас в запасе... Заряжай... И будет тебе известно, любой наган и прочие пистолеты на блатной музыке отпеваются битками!

***

Длинный светлый коридор. Туся подошла к дверям с табличкой «Отд;л;нiя архива нiжагородской губ;рнской жандарм;рiи». Немного замявшись, вошла и в удивлении открыла рот. Её глазам предстали достатком большие апартаменты манежа, разделённого на две части фигурно кованой металлической решёткой. Окна и двери пришторены светонепроницаемым бархатом, в полумраке помещения множество рядов стеллажей с ящиками, пара столов с вертикальными картотеками. Посетительская часть выявила пару столиков с канапе и креслами.

За рабочим столом картотеки в зале копошилась женщина лет тридцати, за столом второй картотеки сидела сухощавая аристократичная дама лет сорока или же пятидесяти – архивариус Граер Вера Георгиевна. Вдовствующая особа дворянских кровей, на фронтах 2-й отечественной войны потерявшая мужа полковника и двух сыновей, молодых офицеров Российской императорской армии. В скорбях по погибшим всё свободное от службы время она стала отдавать военному госпиталю, где в заботах сестры милосердия столкулась со слоями общества, ранее ею непочитаемыми, но скоро ставшими более близкими и понимаемыми.

Вера Георгиевна сняла пенсне и осмотрела вошедшую:
— Заломова? Таисия Акифиевна, дай Бог памяти?
— Самоё я и есть... Пришла по рекомендации до Граер Веры Георгиевны...
— Запаздываете, барышня? — архивариус подошла к решётке, открыла незаметную для глаза дверцу: — Проходите, служба ваша будет отправляться по оную сторону решети...
— Здоровьица вам! — проскользнула внутрь Туся.
— Моё почтение, барышня! Пройдите к первой картотеке, присядьте к моему столу... Рассмотрю хоть чудо расчудесное...

В свете окна Граер предстала полупрозрачной особой с фигуркою песочных часов, казалось, более книжек и архивных дел ничего руками не трогавшая.

Вера Георгиевна закрыла дверцу и вернулась к столу.
— Отчего жа меня... разлюбезно-те так? — забеспокоилась Туся.
— Рекомендации имеете превосходные! — Вера Георгиевна села напротив, — Зоя Аркадьевна крайне скупа на эмоции, а к вашей же персоне явила даже ревность! А коли сама Высоковская так явственно ревнует, стало быть, милочка, есть в вас действенный резерв...
— Уж где мне ея превзойти? Она дама светских манер...
— Да... Папенька ея в былые лета должностное назначение высоко отправлял и после отречения царя с немалого чина, вроде как, был изгнан...
— Как оно изгнан? Аль провинился чем? Я и не знай?
— Откуда же вам знать-то, милость моя? При временном правительстве многих достойных людей с должностей погнали... Да ладно бы просто погнали, а то и под соромный арест подвели, в тюремные казематы бросили...
— Ай ба, гли-кась как... Неправедно, поди?
— Какая праведа, коли распри вокруг? Когда устои, когда традиции порушаются, и всё святое попрано? А самочинники как вы теперь правящий класс – гегемон, понимаемо ли?! Какой вздор! — вспылила архивариус, отвернулась и презренно процедила сквозь зубы: — Дрань на драни, а туда же, прости господи...
— Бросьте, Вера Геровна – кой гегемон? Вы да Зоя поболее прочих гегемоны, чай? Эки манеры у вас благородные, экие платья красивые подбираете, хаживаете, словно в лодочке плаваете, и зубы, чай, мятными порошками белите?

Вера Георгиевна еле сдержала смешок:
— Пожалуй, что верно вас рекомендовали, источаете вы флюиды, потворные темпераментам всех мастей...
— А как Зоя попивает чаю с конфетами – заглядишься!
— С конфетами, говорите? — Граер поднялась с места, попросила девушку привстать, осмотрела одежды: — Завтра с утреца, милочка, спустимся-ка мы к модистам на Рождественку. В ателье пошива дамского платья подберём вам раскрой подстать заведению и сапожки на застёжках. А возгорите желанием, мы и неряшество ваше бабье перекромсаем в благовидную изящность в подаче себя!
— Денюжек-те на таки платья откель набрать? — стушевалась Туся.



Глава VII

Морозный день, вьюжка, продувающая одежды и забивающая неприкрытые обутки. По городской улице идёт Фикса в пальто с поднятым от ветра воротом. Его нагоняют пошевни с закрытой кибиткой, открывается дверца.
— Фикса, а ну, прынь сюды? — слышен голос, Фикса оборачивается всем телом, видит Дрына.
— Дрын? Вот ты шухарить горазд. Ни грело, ни горело, да вполонь припекло!
— Шпана кипишует, хочет знать – где нонче шалманишь?
— Отрадно бы гульбанить на шалмане, — подсаживается в кибитку Фикса, — Кой дён топчусь за тобою указанным клиентом, и имею сказать, что подмечено.
— Ну, так говори – не тяни кота за хвост?
— В сыскную кажное утро похаживает... Мортовал, на дознание, али по делам своим столярным, а зацепил языком истопника тамошнего, так выведал, что Сухарев сынок на службу поступил... В легавые подписался твой фраерок...
— Стрёмно это..., — посетовал Дрын и выдержал в раздумьях паузу, — В коем адресе находится нонче сыскная?
— Старая, на Новобазарке, где Заруба в былые годы лютовал...
— А это в масть... Человек там мой при деле состоит... с языком безкостным...
— То твоя нужда... К легавым я ни стопой, ни пяткой...
— Собери шпану, завтрея на вечер дельце выгодное выгорает...
— Так Рождество же всупоть? — заметил Фикса.
— Вам-то что с того, безбожники? — огрызнулся Дрын, — Вышел случай зергера щипнуть, так не спускать же по-наветрию? В обедню подскочу на лапшихинскую заводиловку, там и побухтим о всяком...

Фикса вышел, извозчик стегнул кобылку, пошевни двинулись вдоль улицы.

***

За круглым столом в горнице дома Сухаревых играют в подкидного Туся и Михей, Алёна и Евдокия. Анна присела возле комода, и учавствуя в разговоре, прихлёбывает чай с конфетами и выпечкой. Туся малословна, отвечает односложно, старается держать аристократичную осанку.
— Как неделя прошла, дети мои? — раскинула картишки мать, — Какие новости в делах ваших?
— В госпитале бают, новая власть ратует к перемирию с немчиками, раненых меньше поступает, — закусила пирог Анна, — А прибывшие да прочие побитые уж не врут ли, што на фронтах неразбериха, и непонятно стало, за кого терь в окопах гнить приходится? Дезертирства повальные? Ваявали-ваявали, и наваявались…
— Нижегородская Коммуна статью об этом помещала на передовую страницу... Не врут солдаты..., — подтвердила Туся.
— На собрании политпросвета Чадаев высказал убеждение, войне близится конец... Но милиции оттого заботы только прибавится..., — посетовал Михей.
— Пора заканчивать войны! А там поглядь, и сыны мои пропавшие во дому объявятся? Вера моя в том непреломная, што живы, або сообщили бы власти, коли смертно сгинули? — взгрустнула мать.
— Комиссар обещал помочь в поисках, запросные письма сочинить куды надо... Советская власть должна, мол, и будет вскрывать все подлости и тайности самодержавия..., — успокаивает сын.
— Дай Бог комиссару вашему... А ты, Тусенька, супишься за штой-то, хворая ли, нейму? Молчком всё минувшие дни, отсобенно? — заметила Евдокия, Михей поддержал её замечание:
— И то верно... Али душу нешто тянет?
— Усердствовать поручилась! — уже не сдержавшись, затараторила Туся, — Наставница моя Вера Геровна ежедённо понуждает держать паузу в беседах, коли прямого спроса нет. Слова требует как в книжицах выговаривать, себя подавать изысканно, цитируя всяких литераторов... Беседы вести ненавязчиво и удаляться, интерес коли спал... И шажок коротить, чтобы подол как колокол не бултыхался...
— Эко-ть этуаль... камульфо мадам де Помпадур..., — залилась смешками Анна, — А нас с Лёнкой просила в тайности от Михея сие поручение держать...

Михей сбросил карты, и встал на пятичасовой бой часов:
— Секретничайте без меня... Час пробил, и мне пора ужо на службу!
— Топерь я знаю, на каку службу дьячки не сгоняют..., — веселится Анна.
— Куды жа, сыне мой, в ночь-те глядя? Чай, не к Великому славословию дом покидаешь? — забеспокоилась мать. Михей отвечал, уже закрывая дверь:
— Сию ночь, дорогая маменька, сыне ваш приписан к рабочему патрулированию как полномочный представитель милиции... Порядок иду стеречь...
— Пробил час, и наш герой... не страшась, уходит в бой! — поддержала Туся.
— Ой, не тейные вы книжицы видимо читаете, Тусенька...
— А вы, вижу, холодны к богослужениям? Скородумовы на Рождество всегда посещали коли не храм, то часовенку...
— Што тебе сказать, Тусенька? — отвечала Евдокия, — Отцы да деды наши строги к обрядам были, и сами мы до восшествия звезды говеем, а по церквушкам не ахти ходоки... Да вот и азартам за леностью своею не противимся...
— Вот и я мыслю! — Туся зарделась лицом — Интересны бы да привлекательны все эти манеры от Веры Геровны, а в душе-те я всё одно не Таисия Акифьевна, а простая сенная девка Туська. Бойкая, сметливая, к простому слову охотливая и разумом, как бы то ни было, вольная... От светского лицемерия далёкая…

***

Подзанесённая снегом площадь с чищеными дорожками, тусклые фонари, возле милицейского участка РППД скопление людей в форменных и гражданских одёжах. Подъехал бортовой грузовик с рабочими, вооружёнными винтовками. Из кабины на подножку вылез человек в кожанке – Алексей Иванович – и крикнул:
— Чадаев? Товарищ Ким?
— Здесь я, Алексей Иваныч..., — отозвавшись, поднял руку комиссар.
— Бригада Лисина, поступаете под поручение комиссара! — скомандовал Алексей Иванович своим и за руку поздоровался с подошедшим Чадаевым: — Тебе восемь человек согласно запросу!

Из кузова спрыгнула бригада Лисина из восьми человек, к ним подошли Михей и Лещёв. Грузовик с оставшимися отъехал, Чадаев перенял командование:
— Внимание, товарищи! С какого вы завода?

Из рабочих выявляется старший, протягивает руку:
— Лисин Андрей! Бывшая кожевенная мануфактура цеховика Чекулаева...
— Отлично... город, значит, знаете?
— Чай, все горожане нижнего посада...
— Товарищи! — привлёк внимание Чадаев, — Все знаете, сегодня Рождественская ночь! У верующих Всенощное бдение, многие богомолцы остануться в церквах... Обстановка в стране сложная, а в оные дни усложняется тем, что на улицы выходит преступный элемент, религиозные устои коему не указ... Потому, бдительность требуется повышенная... Всем понятно?
— Понятное дело! — выкрикнул кто-то сквозь общее оживленное согласие.
— Слушаем пути следования уличных патрулей... Первый маршрут по Започаинью: Ильинка – Лыкова дамба – балчуг... С Михеем Сухаревым три человека, — Чадаев осмотрелся, выглядывая в толпе Сухарева, — Михей Яковлевич, правила патрулирования помнишь?
— На зубок, товарищ Ким! — бодро среагировал Михей, — Поддержание порядка, отзывы на нужды горожан, проверка документов у подозрительных элементов, обязательно откликаться на тревожный свист дворников...
— Со мной два человека на Большую Покровку! — продолжил комиссар, — Трое с Лещёвым, ваш маршрут: Звездинка – Алексеевка – Благовещенка...
— Место сбора где намечено? — уточнил Лисин.
— Место сбора у Дмитровской башни... Крысоеда остаётся присутствовать на участке... Нарукавных повязок всем хватило?

 ***

Зимней плохо освещённой городской улицей катит закрытый экипаж. На облучке за удилами Хлыст, рядом сидит Сизый. Фикса, Щерба и Мыта жмутся в карете, Авдей раздаёт им последние наставления:
— Помощники у зергера дённые, а в ночь, паче оную, отпущаются по домам. Кроме хозяина и жены его никого, мортую, не должно быть... Вяжем тихо...
— А если баба заблажит? — гадает Щерба.
— Заткнёшь гуньём... Да руки за спину туже мотай...
— А как бойкими окажутся? — спрашивает Мыта.
— Зергера беру на себя, а дёрнется – зелно, смотрите у меня, не бить. Никто не видел его сейфа, и неизвестно, сможем ли подломать, когда найдём...
— Слишком просто всё укладывается, Дрын, отчего стрёмно до мандража в коленках..., — цыкает Фикса, — Ежели сей мешок взаправду золотой – без присмотра всяко бы не оставлен? Или штой-то мы проморгали...
— Не дрейфь, шпана! Назад ходу нет..., — бодрится Дрын.

***

Двухэтажный особнячок в ряду похожих домов, фасад на улицу. Окна плотно зашторены, внизу магазин, над ним вывеска «Прiлавокъ ювелира Насонова И.А.» Не доезжая дома, остановилась карета, с облучка отпрыгнул Сизый и легко перемахнул каменный забор. Спустя пару секунд открылся притвор в заборе, банда Дрына проникла внутрь закрытого придомового дворика.

Над входной деревянной дверью дома со стороны дворика видно узкое световое окно, через него сочится свет коридорного освещения.
— Дрын, непруха – отворы собраны вовнутрь..., — осмотрев дверь, сообщил Сизый, — Бало;к я легко отомкну, а если там щеколда – уже не в масть... На скачок без шума никак не обернёмся – что терь делать будем?

Осмотрев дом и дворик, к шпане выходят Фикса и Мыта:
— Других выходов из дома не видно...
— Дровник тоже глухой...

Главарь указал сообщнику на световое окно:
— Мыта, а ну, прикинь-ка на глазок эту лазейку...

Щерба с Фиксой приподняли Мыту к окну, тот осторожно заглянул через грязноватое стекло, осмотрелся и дал сигнал опустить:
— Во-перёд если, то в шагах трёх железная дверь... Дале лестница вверьха к хозяйским покоям, под нею кут со всяким барахлом...
— Ну что, шпана кабацкая, кто дельно мортует?
— Стёклышко могу отнять, просунуться и дверку вам отворить..., — добавил Мыта, — Кой-то идиот заштапил на выем стёклышек в улицу...
— А бухтят непруха! — обрадовался Дрын и протянул сообщнику нож, — Бери мой нож, не сломается...
— У меня свой не финяк жиганский...

Мыта достал из сапога толстолезвенный нож, закусил его зубами, хватился руками за дверное перекрытие и снова был поднят к окну...

***

Той же улицей идёт патруль из четырёх человек: Михей – руки в карманах тёплой тужурки, позади двое рабочих, вооружённых винтовками, Лисин рядом:
— Крысоеда ваш не киснет на столь срамное прозвище?
— Как тебе ответить? — задумался Михей, — Предка своего Крысоеду наш Елсук чтит... А прозвище сменить не прочь, бает, коли представится возможность...
— Елсук? Чтит крысоеда? — переспросил патрульный.
— Самый крепкий из детей, вот и Елсук..., — сообщил Михей, — У староверов простые имена... А чтит почему? То байка из тьмы прошлого века... Интересно?
— Всяко, або не враки! — подхватил второй патрульный.
— Правды в истории поболе, чаю, чем вымысла, — начал рассказ Михей, — Предок, от коего сказ, жил в лесах отшельником... Величали его Хохуля...
— Хохуля ужо куды поприятнее крысоеда-то? — прервал патрульный, — Отчего же оные прозвища людям дают?
— Хохуля – оно выхухоль! Кожевенник, а энтого не знай..., — укорил второй патрульный, — Зверушка экая всё боле в воде обитает, а подбой с ейных шкурок теплее овчины греет...
— Верно сказано! — продолжил Михей, — Во-пору трёх годин без лета, кады смертный мор землёю-те шёл – города пустели, люди в леса уходили... Седлели скитами, детишек нарождали, а промысловики из горожан, сами понимаете, никудышные... Хохуля человек излеший, но сердешный, не стерпел голода и навадился снабжать питательным мясцом... Иным оно ставалось подспорьем... А как прознали, што звериная плоть с мускусной крысы, так и прозвали Крысоедой...
— Так все там были крысоеды – так? — додумал Лисин.
— Мясо ели все, клич дали начинателю..., — досказал Михей, — От него и все потомки Крысоеды пошли...

***

Достаточно небедный интерьер гостиной дома ювелира Насонова. Окна плотно шторены. Под электрической люстрой круглый стол накрыт на четверых, за столом ужинают Насонов Иван Александрович, его жена Оксана Владимировна с рыжим котом Крыжем на руках, и два офицера с погонами ротмистров Нижегородского драгунского полка. Один ротмистр спиной к входной двери – Кирилл Корнеев, второй – сын Насонов Егор – напротив. На вешалке шинели без погон, на шифоньерке патефон проигрывает пластинку с записью какого-то романса.
— Отчего же погостите всего на одну ночь-то, Егорушка? — сетует мать, поглаживая кота, развалившегося у неё на коленях.
— Так вышло, маменька... Но теперь отлучусь ненадолго... С фронта отозваны мы вчистую, ибо не согласны с нововведениями командования... Осталось сняться с реестра по месту квартировки штаба полка и... прощай служба ратная!
— Ежели остался при должности хоть кто-то из нашего штаба..., — съехидничал сослуживец.
— Так что же, в Тифлис теперь? — уточнил отец.
— Две-три недели и обернусь, отец...

Кирилл обернулся к двери, неожиданно встал и замер.
— Случилось что, Кирилл Лексеич? — заметила Оксана.

Кирилл прислушался и успокоился:
— Видимо почудилось...
— Что может быть? Садитесь, в ногах правды нет...
— Соглашусь, Оксана Владимировна..., — сел Кирилл, — По солдатским меркам стаётся так, что правда кроется в плотном обеде и доброй беседе...
— Нервы ни к чёрту, ротмистр! — высказал другу Егор.
— Душа ваша, вижу, в беспокойстве пребывает? — не отступает Оксана, — Да и Крыжик вот штой-то уши навостряет?
— Есть такое немного... На фронте, особенно на первой линии, при опасности всякие чуйки обостряются..., — Кирилл, глядя на кота, снова вслушался, — Вот и сейчас улавливаю за дверью шороха невнятные...
— Мыши, чай, кошки ли? — успокоила Оксана.
— Мыши, кошки ли... Либо мыши от кошек, или кошки за мы;шами... — не переставая вслушиваться, бормочет Кирилл, — Половицами поскрипывают? Останови-ка пластинку, ротмистр Насонов, тревожно как пред атакой...

***

В этот момент бандиты стояли за дверью в покои Насоновых, готовые к налёту. Сизый вслушался и шепчет:
— Музыка там, Дрын... Патефону слушают?
— Тем лучше... Не придётся всех по дому собирать...

Авдей знаком показал Щербе с Мытой изготовиться, Фиксе и Сизому навалиться на дверь и резко ворваться внутрь.

***

Егор подошёл к патефону, снял иглу с пластинки. В покоях повисла тишина. Кирилл поднялся со стула, вмиг слышится страшный грохот, за одним ударом выламывается дверь. Кот в дикой панике даёт дёру, его гладившая Оксана слетает со стула на пол, видимо это её и убережёт наперёд, и начинает громогласно блажить. Кирилл инстинктивно хватается за кобуру, первые двое бандитов Фикса и Сизый вваливаются в комнату, расступаются в стороны и, завидев офицеров, без лишних слов открывают огонь. Егор, приседая, стреляет по ввалившимся следом Щербе и Мыте.

***

В это время проходивший мимо патруль милиции слышит стрельбу в доме. Михей видит следы от пуль, прорвавших тёмную завесу окон и пробивших стёкла окон второго этажа.
— Сухарев, што застыл? — торкнул его Лисин.
— Так, а делать-то штой? — откликнулся Михей, замечая патрульных, уже вбегавших во двор.
— Кто из нас милиция? Реагируй! — крикнул Лисин.

В округе залаяли собаки, засвистел дворник. Стрельба во дворе дома продолжилась, кто-то застонал, поймав пулю, Лисин кричал:
— Стой, мазурик, иначе ведь стре;льну!

Едва рабочие патруля забежали во двор дома Насоновых, с другой стороны строения выскочил Авдей, где нос к носу столкнулся с Михеем. Выбив пистолет из рук Михея, Авдей ткнул милиционеру в лоб стволом своего нагана. Встретившись глазами, бандит узнал Сухарева-сына:
— Вот это свиданка, ни грело, ни горело, а вспыхнуло, так припекло?

Авдей замялся на долю секунды, привычно звонко цыкнул и рукоятью нагана ударил Михея по голове. Милиционер потерял сознание.



Глава VIII

Участок РППД. В комнате оперативников находятся Крысоеда, Лисин и ротмистр Насонов в шинели без погон, но с кобурой на портупее. Офицер не спускает глаз с раненного бандита Фиксы, забившегося в угол. В комнату влетает Чадаев:
— Крысоеда, что там у вас случилось?

За Деминым вошёл один из патрульных. Не успел Крысоеда ответить, комиссар заметил военного и уже разговаривал с Насоновым:
— Кто таков – представьтесь?
— Ротмистр Нижегородского драгунского полка Насонов Егор Иванович! Отозван с фронта в связи с полной демобилизацией! С кем имею честь?
— Комиссар Чадаев Аким Кузьмич, начальник участка Расследований и Пресечения Преступной Деятельности! Сколь знаю, Егор Иваныч, императорская армия подлежит расформированию... Что у вас в кобуре?
— Личное оружие, господин комиссар...

Чадаев развернулся к Крысоеде:
— Почему ротмистр не разоружен?

Крысоеда снова не успел ответить, Чадаев уже переключился на ротмистра:
— Господа остались в прошлом! Сдать оружие, ротмистр! Во всяком случае, до выяснения...

Офицер расстегнул кобуру, на пару секунд замялся, выверяя правильность своих действий, но видимо решил довериться, достал револьвер и отдал Чадаеву.
— Ротмистр активно противодействовал разбойному нападению, так обсказали патрульные..., — наконец-то подал голос Крысоеда, — Убил двоих бандитов-налётчиков, одного поранил...
— Тут дело, мало сказать, непонятное, товарищ Ким..., — вступился Лисин, — Патруль среагировал на выстрелы в доме, проникли внутрь и вот. Одного налётчика взяли живьём, остальные разбежались... Кабы не этот ротмистр, всё его семейство погубили бы...
— Друг мой и сослуживец с кадетов ротмистр Корнеев первым полёг..., — несколько обречённо добавил Насонов, — Родителей моих не понимаю, как пулями не задело – маменьку лишь кот поцарапал...
— Патрульные все живы? Сухарев где?
— Патрульные все живы, не пострадали. За вами послали да за доктором..., — ответил Крысоеда и кивнул на Фиксу, — Бандит хоть, а помощь оказать надо? А вот с Сухаревым дело тёмное... Наган его только нашли да шапку без головы...
— Сплюнь, балабол... Где же он тогда? — переспросил комиссар.
— Погнался я за мазуриком, — снова вступился Лисин, — Тот затаился, а во дворках темень непроглядная, хоть зенки вспучь? Слышу, за забором кони фыркают... Подтянулся, посмотреть в улицу, вижу, два субчика пихают в карету нашего Сухарева и погнались в сторону Монастырки...
— Оборот, однако... Сухарев-то, милиционер им зачем? — задумался Чадаев, вспомнил о захваченном бандите и подошёл к нему: — Зачем вам милиционер?
— Откель мне знать, начальник? — огрызнулся Фикса, — Вся ваша казённая часть шпане не в масть...
— Слушай меня внимательно! — пошёл на угрозу комиссар, — Против жизни нашего товарища, твоя – пшик! Либо знаешь и выкладываешь, либо...

Недолго думая, Чадаев взвёл курок револьвера и стволом ткнул Фиксе в лоб. Фикса, видимо оттого, что свежи были в памяти подобные угрозы Дрына, сразу сорвался в истерику.
— Всё знаю, начальник, всё скажу, только не пали... Пас я его...
— Скажешь, ибо вся жизнь твоя от сего зависит! Елсук, телефонируй на первый участок, пущай отправят нам старую арестантскую колымагу...

***

Захватив Сухарева, Жердёв привёз его в свои столярные мастерские. Хлыст остался при карете снаружи, Дрын с Сизым затащили Михея в конторское помещение и привязали к стулу. Сухарев пребывал вне сознания, на лбу шишка и потёки крови. Дрын закурил трубку, присел напротив милиционера:
— Фикса дёру дал или подстрелили? Сизый, не видел?
— Офицер тойный как начал палить, аж душа коснулась пяток, — где-то тут же притулился Сизый, — Тикал я ото всего, как от стражи бегать прыти не было... Не окликни меня, и тебя не заметил бы...
— Клиент оный под руку попал, а до люльки его тащить одному попотеешь...
— Умом нейму на кой ляд он тебе?
— Есть к легавому задний спрос... Торкни-ка его, чтобы отудобел...
— А коли не очнётся? — Сизый подошёл к Михею, потрепал по щекам и задрал тому голову, — Слышь, легавка? Общество к тебе спрос имеет?

Михей невнятно замычал, дёрнулся всем телом и открыл глаза. Дрын щёлкнул пальцами перед его носом:
— Вишь меня? Узнаёшь ли?
— Знаю..., — пробормотал Сухарев.
— Память не отшибло и то в масть..., — цикнул Дрын, — Сизый, схлынь на волю, и ждите там с Хлыстом... Недолго я тут побеседую...

С видимой неохотой Сизый покинул помещение.
— Безбожничаете, Авдей Семёныч? — набормотал Михей.
— Где был твой Бог, когда по миру меня пустили?
— Согрешали люди, а с Бога спрос?
— Хоть с кого! — озлобился Дрын, — А заново подымать былые дела – желание напрочь отбито! Фургону в грузовик для купцов Скородумовых помогал отцу прилаживать?
— Вам-те оное с коего бока?

Михею вернулись помутнения, почти потерял сознание. В этот момент послышались голоса снаружи, глухой выстрел, брань, ещё пара выстрелов.
— Что за шум, а драки нет? — насторожился Дрын, засуетился, погасил лампу, ударил Михея кулаком и выбежал наружу.

***

Возле участка РППД толпятся вооружённые рабочие, курят в ожидании. Под звон бубенцов подъезжает старая тяжёлая жандармская колымага для перевозки арестантов, запряжённая четвёркой лошадей.
— Добры люди, чай, подите, укажите новому начальству, што колымага по запросу подана! — прикрикнул с облучка бородатый ямщик в форме нижних чинов жандармерии, лишённой опознавательных атрибутов. Один из рабочих вошёл в участок на доклад.
— Добротная у тебя колымага, товарищ..., — заметил кто-то из рабочих, — Двойка такую видимо не тянет?
— Што вы, милейший... Чай, не биржевой дилижанец... Карета на три места, а на гузах тяжёлая кованая арестантская клеть на четыре персоны...
— Нонче добавляй – на четыре буржуйские персоны?
— Так оно как песня в ухо..., — согласился извозчик.

***

В милцейском участке в комнате Насонов, Чадаев, Лещёв, Крысоеда и Лисин готовятся на выезд, проверяют боекомплект в наганах.
— Аким Кузьмич, просьба у меня – возьмите с собой?
— Поквитаться желаете, Егор Иваныч? А не лучше ли вам вернуться в родительский дом и дождаться дознания?
— Полагаю, вам я буду сподручнее. Оружием поискуснее вас владею, а сколько в банде человек, помимо этим мазуриком названных, известно одному чёрту...
— Разумно... Дайте слово, что предпримите усилия к задержанию банды, а не свершению мести – возьму!
— Месть – это оправдание слабых! Моим намерениям больше соответствует возмездие, в основе своей отвергающее безрассудный порыв... Слово офицера!

Чадаев отдал Насонову револьвер:
— Крысоеда, выдай боекомплект Егор Иванычу...

Открывается дверь в кабинет, заглядывает рабочий:
— Велено вам передать, арестантская колымага подана...
— Крысоеда на месте, остальные на выход! — распорядился комиссар.

***

Старая полицейская колымага следует освещённой улицей вдоль складских помещений. На облучке ямщик и Лещёв:
— Не проскочим, Прокопыч?
— Бывалой вознице с дороги не сбиться! — успокаивает ямщик, — Ишь фонарь? Полевая скоро кончится, за нею Перекрёстная... Аккурат выскочим над Ромодановским...
— Чёрт ногу сломит в ночи, а ты катишь, как по писаному...

Свернув на нужную улицу, седоки с облучка видят, перед открытыми воротами под фонарём стоит жердёвская карета. Ямщик останавливает колымагу, Лещёв пересскакивает в карету к своим – там все в сборе, включая двоих рабочих из ночного патруля.
— Лисин... Андрей, глянь, оная ли карета в заулке стоит?
— Очень схожа, хотя в темени все они одинакоые..., — высунулся Лисин.
— Спешиваемся! Действуем, как оговорено..., — командует комиссар, карета опустела.

***

Безлюдные столярки цеховиков Жердёвых. За входную дверь, встроенную в огромные складские створы ворот, проникают Чадаев, Лисин и Насонов. Оружие наготове.
— На дворке пустёшенько, и здесь тишина... Уж не попали ли мы в обманный умысел мазурика нашего, товарищ Ким? — беспокоится Лисин.
— Кто тогда карету под слова этого мазурика оставил? — замечает Насонов.
— Мыслю также, а без осмотра всё одно нам не уйти..., — поддержал Чадаев, — Лисин остётся тут, Насонов со мной...

В мастерские заглянул Лещёв:
— Товарищ комиссар, в сугробе вблизи чужой кареты найдены два мертвеца... Сухарева среди них не опознал...
— Оборот, однако. Ждите снаружи, а мы пока пройдём, осмотримся по мастерским..., — скомандовал ему комиссар.

Открыв дверь в конторское помещение столярных цехов, Насонов заметил в отсвете луны настенный включатель и включил освещение. Увидел привязанного к стулу недвижимого Сухарева:
— Аким Кузьмич, тут человек связанный? Не ваш милиционер?
— Сухарев, живый ли ты? — подбежал комиссар, Михей немного подёрнулся, подавая признаки жизни.

***

Михей открыл глаза и понял, что лежит на госпитальной койке. Перед койкой шепчутся Анна с Алёной в униформе сестёр милосердия, рядом Туся в новых элегантно скроенных одеждах, которых Михей никогда до сего не видел.
— Красивая ты, Тусенька, очам услада... Терь жениха тебе подыскать бы подстать? — улыбнувшись, пробормотал Михей и сморщился от боли в голове.
— Проснулся? Слава Господу нашему! — сёстры обступили койку, одна взялась за руку, вторая трогает за лоб...
— Как самочувствие, Мишка? Голову не щемит?
— В очах не мутит? Нет ли головокружения или тошнот?
— Што вы, родные мои? Руки-ноги в очуйках, и прочее ладно, — открыл глаза и успокоил всех Михей.
— Переполошил ты нас, милый Миша, — села на кровать Туся, — Аж до болестей сердешных у маменьки...

Туся поправила бинты на голове жениха и взялась за руку.
— Што с ней, где она? — забеспокоился Михей и, не думая о головной боли, приподнялся на койке.
— Дома, чай, ждёт тебя... Слегла было от вестей оных... печальных..., — вступились сёстры, — Не казнись, успокоительной микстуркой обошлось...
— Вот она какая – настоящая разлюли-малина! — пошутил подошедший Чадаев. На соседних койках хохотнули больные, Михей осмотрелся по сторонам и осознал, что палата общая, всего коек на восемь в ряд.
— Огласите ваше теперешне самочувствие, любезный? — послышался голос подошедшего вслед за комиссаром доктором. Сестры уважительно расступились, Туся осталась при Михее.
— Во лбу будто вспушено, да во рту сушь, слюны не чую, уважаемый... А так ничего, жить буду..., — расправил плечи Михей.
— Сие остаточное явление от лекарства... Пришлось вколоть оздоровительную инъекцию, дать вам выспаться, молодой человек, прийти в себя...
— Долго мне придётся вас притеснять, доктор?
— Попробуйте встать на ноги, милчек? Способности человеческого организма до конца не изучены, но двигаться не бойтесь...

Михей поднялся, чуть пошатнулся, Туся придержала.
— Паниковали ваши подчинённые, да наугад! — развернулся доктор к Чадаеву, — Черепного пробития не случилось, а прочее заживёт без госпитализации...
— До свадьбы заживёт? — умышленно паясничая, смутил Тусю Михей.
— И помните, любезный: движение – жизнь! — договорил Михею доктор, — Двигайтесь без раздумий о плохом...
— Правильно! Нечего разлёживаться, иначе привыкнешь! — бодро поддержал Чадаев.
— В госпитале-то я как очутился? Последнее, што помню, товарищ Ким, как наган ко лбу подставили...
— Ай ба, ай ба..., — причитая, перекликнулись сёстры.

***

Чадаев поднялся по лестнице парадной, подошёл к двери с лаконичной табличкой «Коптев О.В.» и постучал накладной ручкой-стучалкой. За дверью послышалось звонкое цоканье по паркету каблучков, женский голос справился:
— Кто там за дверьми пожаловал?
— Пожалуйста, передайте Олегу Владимировичу, что прибыл к нему Чадаев Аким Кузьмич...
— Сейчас спрошу, ожидайте, пожалуйста!

Каблуки зацокали, удаляясь, через непродолжительные секунды вернулись, заскрежетал дверной замок. Дверь открыла миловидная прислужница Варя:
— Следуйте в залу, Олег Владимирович ждёт вас...

Чадаев вошёл в небедную гостиную квартиры Коптева. Хозяин, Коптев Олег Владимирович – энергичный человек лет пятидесяти, седовласый и с начисто выбритым лицом, восседал на одном из двух кресел. Завидев визитёра, Коптев встал и учтиво подошёл для рукопожатия.
— Здравствуйте, милейший, прошу вас, присаживайтесь... Чаю или чашечку чёрныя кофею – откушаете?
— Полагаюсь на ваш вкус, Олег Владимирович..., — не отказался Чадаев и сел в кресло напротив.
— В моём вкусе лишь осетровый балык в ореховом муссе, да ноне с сим паршиво дорого! Варя, подай нам кофею, коньяк и шоколад!
— Сию минуту, Олег Владимирович..., — прощебетала Варя и зацокала каблучками на кухню.
— Заинтригован, Аким Кузьмич, зачем же теперь понадобился новой власти подчистую изгнанный следователь царской жандармерии?
— Интрига в том, что нужен нам ваш бесценный опыт... Меня вы можете не помнить, вообще ли не знать, но бывший мой дознаватель Мирохин...
— Мирохин? — живенько отреагировал Коптев, — Посредственных дарований человек, а полезного много за свою жизнь сделал...
— Вам виднее... Мирохин изумлялся вашим способностям видеть то, что ему никак было не дано... Как на икону молился...
— Даже так? Работали с ним? — польстился хозяин.
— Скорее он со мной! — усмехнулся Чадаев, — Я с другой стороны баррикад по ту пору был...
— Ах вот как? Так что же привело вас нонче?
— Дело у меня состоит на дознании... Уж больно закручено получается и без опыта старого уголовного сыска, боюсь не распутать...
— Вас не смущает тот факт, что я – дворянин, имею ранг надворного советника, и новой вашей властью считаюсь если не смертным врагом, то старорежимным пережитком?
— Смущения оставим нудистам с Телячьей протоки, мне главное – дело запутанное расследовать... Ну и ваш бесценный опыт перенять на будущее...
— Нудистам? Смущение? — усмехнулся Коптев, — Люблю нетривиально закрученные сюжеты...

Варя принесла поднос с парящей туркой, двумя мелкими фарфорвыми чашечками, шоколадной плиткой на блюдечке и шкаликом коньяка. Далее «чаепитием» управлял сам Коптев, проговаривая рецепт:
— Ароматный чёрный кофе, креплённый в четверть коньячком, прекрасно сочетается со сладким шоколадом... Смакуйте в прикуску, милейший...
— На удивление вкусно! — вытаивая горячим напитком шоколад во рту, похвалил Чадаев.
— Ко всему прочему, умеренная доза коньяка прекрасно потворствует кровообращению в целом и умственной активности мозга в частности...
— Про нудистов шутка была для затравки, конечно, ну и опустим сие! — отговорился Чадаев.
— Что же, всё одно вы меня развеселили, милейший, интрига состоялась...
— Знаете... знали ли вы купцов Скородумовых?



Глава IX

В доме Сухаревых шли сборы праздничного стола к новогодней ночи. В углу ёлка до потолка, Анна развешивает нехитрые игрушки, картонных зверьков, разноцветные стеклянные шарики. Пышные ленты из серебристой бумаги разложены под ветвями и навешаны под восьмилучевой звездой на маковке. Канделябры для подсвечивания украшений со сторон наготове, Михей накручивает в ризетки фигурные свечи. Рядом на шифоньерке патефон с начищенной медной трубой.

Алёна принесла что-то на стол:
— Миша, правда ли в том, что пожалует к нам на новогоднюю ночь начальник твой, што в госпитале визитом жаловал?
— Неправда..., — шутит брат, — Забежит всея на ничего... Поздравить, мол, и быть готовыми к сюрпризу...
— А я-то разумею, нашто экая спешность? Ёлку им нарядить, стол накрыть, и причупурься к гостю? — смеётся Анна.
— Чай, не жених... причупуриваться-те? — отмёл брат.
— Жаних аль не жаних..., — не унимается Анна, — А в затрапезных одёжах всякого гостя встречать негожа?
— Сам-то я несуетен к визиту, а Туся тоже укорила, што молчал до последнего часа..., — оправдался брат. Пришла Туся и тоже поставила что-то на стол:
— Вот-вот... Мужчинам штой: руки пожали, чело приклонили, а чёботы грязные лишь женщины осудят?
— Так не праздновать, раз сказано, што ненадолго?
— А сюрприз? А как не один пожалует, али с барышней своей завизирует? — напомнила Алёна.
— А на столе пустые доски, и бабы в подола;х неброских? — укорила Анна, — Перетолков от людей засим не оберёшься...
— Верно, Нюша! — согласилась Туся, — Женщина к любому визитёру должна быть во всеоружии! Паче, не босяк с дороги, а человек начальствующий!

***

Праздничные приготовления закончены, за столом скучает семейство Сухаревых. Свет приглушён абажуром люстры, в горнице играет патефон, Анна любуется блеском шариков на ёлке, подсвеченных зажжёнными свечами в подсвечниках. Михей под самой лампой читает газету. Туся и Алёна, разодетые утончённо и празднично, сидят без дела.
— Запаздывает начальствущий твой, Михей? — беспокоится мать.
— Не, маменька – торопливы мы... Аким наш Кузьмич приветствует пунктуальность, а отговорки принимает только уважительные... Придёт к десяти...
— Время-те часы отобьют, — подсмеивается Анна, — Ты вон красотками полюбуйся, начупурились как на вечёрни танцы в кадетский корпус...
— Смотрю и очам своим не верю, — радуется мать, — Прямо-таки светские знатницы...
— Кабы не Тусенька, где подсмотреть оные раскрои? — смутилась Алёна. Туся, вслушавшись, засуетилась:
— Ой, никак притвором стукнули? Михей, встречай гостя!

Михей накинул какую-то шубейку и вышел, Туся сняла с абажура тёмный чехол. В горницу вошли Чадаев с небольшим вещмешком, Насонов в обезличенной шинели, за ними Михей.
— Здравы будете, хозяева здешные! — с порога поприветствал Чадаев, — Гостей встречайте, и не один, как видите. Со мною Насонов Егор Иванович, прошу любить и жаловать!
— Здравия желаю! — приклонил голову Егор.
— И вам здравствовать долгие лета! Алёна, чай, пойдём, да поможем гостям раздеться? — нашлась Туся, поплыла и приняла в руки пальто Чадаева. Алёна подошла помочь Насонову.
— Что вы, барышня, смею ли я утруждать вас сей услугой?! — Егор позволил принять шинель, Алёна не смутилась:
— Помилуйте, Егор Иваныч, разве труд непосильный помочь гостю?
— Проходите к столу, гости дорогие... На наши хлеб да соль... Добрым гостям мы всегда рады…, — пригласила к столу Евдокия.
— Не рассчитывали мы на праздничное застолье! Чашка чая, не более, а вы эвон как встречаете? — похвалил Чадаев.
— В ногах правды нет! — поддержал Егор, — Как говорил мой друг: правда бытия кроется в плотном обеде и доброй беседе...
— Весомый довод... Но и мы к вам не с пустыми руками..., — Чадаев подошёл к столу и выложил из вещмешка пару рогаликов колбасы, пищевые консерванты с войсковой маркировкой, пару батончиков шоколада, две коробки конфет в газетном свёртке, связку баранок и что-то ещё.
— А баяли, накоротке обернётесь? — усмехнулся Михей.
— Михей Яковлевич! — гордо доложил Чадаев, — Исполком губернского ревсовета постановил не порушать добрые традиции, сложившиеся в царской полиции, и так же выдать новогодний премион... Денег нам не ссудили, но согласили продовольственный паёк...
— Чай, не голодаем мы? И запас кой-никой напредки имеем? — недопоняла Евдокия.
— В моём ведении на данный момент пятнадцать человек, Евдокия Филипповна... Есть многодетные и даже не имущие жилой комнаты, но деление шло по принципам равноправия... Вам положено – вам распоряжаться!
— Обиделись никак? Чай, не корила же я вас? — оправдалась мать.
— А я презентую..., — вступился Насонов, отошёл, достал из кармана шинели квадратную бутылку коньяка «ShustoFF», и пузатенькую бутылку шампанского «Абрау-Дюрсо»: — Полуштоф дипломированного коньяка от Шустова на визит и шампанское в подарок вам на полночь...
— В доме нашем оные напитки не особо пригожи! — как-то неловко отнекалась Евдокия, — Яков покойный нет-нет да и позволял себе ошпарить глотку, но случалось сие вне моих очей...
— Ладно-те вам, маменька, ворчать неуместно! Неужель столь деликатных гостей кваса;ми да сбитнями будем потчевать? — неожиданно для всех воспротивилась Алёна, подошла к горничному буфету, достала лафитники: — Лафитники-то у нас имеются, а пылятся без применения?
— Может, и верно лишнего ворчу? — оправдалась мать.
— Подарки ваши пуще схожи святошным подаяниям..., — любопытная Анна бесцеремонно развернула газетный свёрток. Мать опомнилась и стукнула дочери по рукам:
— Сказано: Михею от губернского земства! Михей пусть и хозяйствует. Лучше пойди, сходи-ка за чугунком...
— Господь с вами, родные! — вступился за сестру Михей, — Чай, не муслявить же колбасы по своим каморам – всё на общую скатёрку!
— Правильно мыслишь! — поддержал Чадаев.

Когда часы пробили десять часов, все уже готовы были сесть за стол...
— Благодарствую вам, гости дорогие, от всех Сухаревых! — поднялся Михей, — А застолицу мы не напрасно собирали, а по вашу душу... Можно зачинать...
— Разливайте, Егор Иваныч! — скомандовал Чадаев. Домочадцы с гостями разместились за столом, пока Егор разливал, вернулась Анна с чугунком:
— Пареный в пряностях гусак, припасаем плошки...
— Хочу всех поздравить с наступлением нового 1918 года! — Чадаев встал и поднял лафитник с коньяком, — Года новых надежд и невиданных свершений!
— Да... поднёс семнадцатый... — сыронизировал Егор, — Раньше положеного встречать Новый год не по сложившимся правилам, потому сочтём за опережающий манёвр! Пущай всё будет к лучшему!
— С наступающим!
— С новым годом!
— С новым счастьем!
— С новым миром! — поддержали все. Кто-то пригубил и отставил, а Алёна вознамерилась выпить лафитник коньяка. Егор двинул к ней коробку со сладостями и учтиво предложил:
— Сделайте перед питиём глубокий вдох носом, барышня, и как испотчуете сей добрый напиток – подкислите язычок пастилой...
— Фу... горечь-те экая… фу! — выпив весь лафитник, Алёна сразу забыла, чему её научил Егор, и замахала ладошками. С той минуты Алёна с Егором не спускали друг с друга глаз, и это замечала мать. Туся, лишь пригубившая лафитник, предложила с лёгким хвастовством:
— Может патефон завести?
— Обождите с патефоном... Я же недаром намекал на сюрприз? — остановил Чадаев и перевёл внимание на Насонова, — Егор Иваныч, слово за вами!
— Ещё сюрприз? — удивился Михей.
— За сюрпризами прошу ко мне! — ответил Егор, — Вышло так, Евдокия Филипповна, жизнь сводила меня с братьями Андреем и Фадеем Сухаревыми...
— Ай ба, сыны мои? Cказывайте же скорее, Егор Иванович? — встрепенулась Евдокия, остальные тоже всё отложили.
— В далёком девяносто восьмом... в учётной команде из двенадцати потешников нас отправили на воспитание в один кадетский корпус Санкт-Петербурга...
— Знамо-знамо дело, иначе в малолетнюю тюрьму сынов моих заточили бы, — всхлипнула Евдокия.
— Да, и со мною произошла подобная ситуация...
— Ай ба, экие схожести...
— До девятьсот пятого года нижегородские воспитанники держались вместе... После известных событий корпус расформировали и судьба нас разминула... Я был переведён на кафедру оперативно-тактического применения кавалерии, а про Сухаревых молва – направлены в военное училище под патронажем императорского дома Романовых, и лично Государя Николая II Александровича...
— Ай ба экие вести-то..., — мается Евдокия, — А письмецо бы што не настрочить на скору руку?
— Сыновья ваши показали высочайшую прозорливость в обучении... А если нет извещений до сих пор... Думаю, попали в дипломатический корпус, а то и военно-стратегический отдел генерал-квартирмейстера Главного штаба...

***

После трудового дня идут по вечерней зимней улице и разговаривают Чадаев и Михей Сухарев.
— Михей, ты и Таисия не передумали семью создать?
— Туся моя краше и краше становится, подойду ли ей под стать? — сыронизировал Михей, — С датой никак не решимся... После Пасхи, но поздняя она в оном годе?
— Оно если венчаться? А ты присутствовал на последнем собрании политпросвета?
— Отсутствовал...
— Я убываю в Петроград по партийной необходимости..., — сообщил комиссар, — Пробуду до месяца... Предлагаю вам узаконить отношения, и к моему приезду быть согласными на запись брака по правилам Советской Республики...
— Отношения у нас с Тусей самые пристойные...
— Не судья я вам, а насчёт брачного сочетания думайте!
— Товарищ Ким, не решался спросить..., — ушёл от темы Михей, — Более месяца минуло, а по отцову делу не знаю ничего – может, что скажете?
— По сути, не скажу ничего успокаивающего...
— Расследование зашло в тупик?
— Наоборот – расширено! Несколько дел имели признаки прямого, либо косвенного совпадения... Подлежащие сведения переданы к объединению, лежать на полке не должны... И твоё дело, в числе прочих, на полке не лежит...
— Спасибо, товарищ Ким... Хай и меня привлекают, готов всецело предаться поискам душегубов...
— Не торопи события, Михей... На твой век забот ещё хватит... Нам главаря той банды, что вы случайно вскрыли, искать не неискаться...
— А пойманный мазурик из банды неужто никого не показал?
— Задержанный Прохор Малов осознал, что остался один, замолк вчистую... Главаря банды, по имени Авдей, под прозвищем Дрын упустили, когда тебя вызволяли... С тех пор топчемся вокруг да около, и подвижек нет...

Попутчики вышли и остановились на перекрёстке, готовые разойтись. После недолгого раздумья Михей вдруг сообщает:
— Вы сказали «Авдей»? Теперь я уверился: видел не сон... В памяти всплывает, будто держал я ответ перед Авдеем Жердёвым – одним из отцовых заказчиков, так спрос от него шёл о подряде Скородумовых. До сей поры думал, што оное была иллюзия сновидения – ан нет! Меня вона как приложил, и отца не пожалел бы?
— Оборот, однако! Авдей – Жердёв, значит, толкуешь?

***

Серый тюремный каземат на двоих узников. Узкое окно, под ним встроенный в стену столик с сиденьями, пара откидных шконцев по стенам, рукомойник, отгороженное отхожее место, оборудованное чашей Генуя. На потолке над столом мерцает тускловатый плафон. На шконцах под кусками грубой рогожи лежат одетые в полосатые робы Фикса и сокамерник Крап.

В каземате слышно, как движется по коридору, заглядывает в дверные глазки и зычно кричит надзиратель:
— Утро на острог... Шконцы на замок...
— Не отвыкнуть от правил старому костовёрту, — язвит из-под рогожи Крап, — При прежней власти в кулаке всех держал, в морду бить чуть не так не чурался, при нонешней припустился...
— Чалился тут? А я впервой... На тюрьме клопа окармливал, в камере да на высылке от полняка вшивился, а на остроге полосатый клиф не примерял...
— Былые поры, чуть свет, шконцы закидывали на стену... А ноне послабления от власти... Спи хоть до утрешней паёвки...
— Бывало, и девки были пухлее и на слад смелее! — мечтательно вспоминает Фикса, — Подымешь левую кожурку с бабками, намнёшь прохоря, напустишь козырку, папироска в зубки, ручки в брючки... Ух...

Лязг засова, открывается окно в массивной двери каземата, голос снаружи командует:
— Шлёмки под баланду товь!

Крап быстро подскочил, поднёс к окошку пару мисок, в них налили баланду, за ним проследовал Фикса с кружками. Получив и по куску ржанца, соузники расселись по шконцам.
— Душегуб, раз заперли в острог? — хлебая баланду, косится на Фиксу Крап, — Не держат тут гавриков задрипанных да урканов мимолётных?
— А не докажут! — с распальцовкой встрепенулся Фикса, — Клин ко мне не подобьёшь, а закадычники мои на мертвецкий топчан откинулись...
— Ну и зазря отказную плетёшь... Сгинешь на отреченье...
— Как сгину, коли нет шептуна супротив моих слов?
— Найдут, если захотят... И не повесят тебя за делишки твои, так на тюрьмах сгноят... Времена нонче вон какие...
— Хай ищут..., — успокоился Фикса, — Вольному воля али смертная доля...
— Послушай на залом, узник, чему защитник научил, — Крап дотирает миску хлебом, отставляет в сторону: — Суды ноне не как при самодержце, и присяжники не лютые шкуродёры... В том весь сахар от новой власти, что судят нонче батраки, мещане или прочие безчинцы...
— И что с того? — недоумевает Фикса, — Убивцам кандалы сахарные цепляют? Али спрос с них иной?
— Иной! Покажись покладисто, не таи где приступ невелик, а коли пришлёпнул толстопуза – выдай того за мироеда и эксплуататора... А как истолкуют слова твои эти голозадики, если шлёпнули их классового врага?
— Да разве примут эки враки? — не верит Фикса.
— Кто ты мне, чёб непруху прочить – точно примут! А добудет твоя маруха в защитники краснобая, глянь, и вовсе с вольностью отчалишь?

Глава X

Туся вышагивает туда-обратно по посетительской части архива. Вера Георгиевна учит девушку женским премудростям, присущим светским дамам:
— Свободнее, свободнее, держи осанку! Не сутуль плечи...

Туся присаживается на канапе, обдуваясь ладошками:
— Фу-х... Взопреешь с вашими манерами...

Граер подаёт Тусе в руки бумажную папку:
— Эпоха веера видимо закончилась, потому используйте подручные вещицы... Возьмите папку хоть, только не машите руками... А манеры не мои, а светским обществом принятые, милочка...
— А руками что – с кресла сдует? — ухмыльнулась девушка.
— Отмашки голыми руками могут принять за крайнюю степень возбуждения, предвестницу истерики... И обязательно обратят к вам непристойное любопытство! Любой ридикюль и прочие предметы в руках женщины низводят лишний интерес и усыпляют внимание окружающих... — Вот ведь... тонкости экие? Спинку держи, руками не маши, ридикюль с собой таскай, нашто неведомо – как я раньше-то жила без оного?
— Вы просто прелесть, милочка! — умиляется наставница.

***

По гостиной дома Сухаревых туда-обратно вышагивает Алёна. Туся делится с ней навыками, полученными от Веры Георгиевны. Анна наблюдает.
— Стоишь – руки держи ладошкой в ладошку... Теперь иди... Ножку подавай вперёд, бочок не выворачивай...
— А то подола-те болтаются как попона на старой кобыле? — подтрунивает Анна, лузгая семечки.
— Подними руки над головой, сомкни в кулачок... Вращай станом в одну и другую сторону...
— Нет бы подбочениться поудобнее? — не унимается Анна.
— Встань прямо, расслабься, руки в стороны и попускай волну, — на своём примере показывает Туся, — Оныя упражнения развивают грацию движений...
— Как же хлопотно оно..., — устало сетует Алёна, но занятие продолжает.
— Может и ты попробуешь пройтись по горнице разок-другой..., — предлагает Туся Анне.
— Да што ты, милая, с моими-то телесами да уклюжестью телячьей? Ступлю так, да коли развернусь в обрат... грациозно... даже Мишке будет не собрать, што гузном разворочу..., — смеётся Анна, а за нею все.

***

В апартаменты Коптева входит Чадаев.
— Здравствуйте, милейший! — встречает хозяин, — Проходите, присаживайтесь... Кофею – откушаете?
— С шоколадом?
— Не иначе! Варя, подай как обычно!
— Сию минуту, Олег Владимирович, — удаляясь, зацокала каблучками Варя, стоявшая до того позади.
— Что же в сей раз, Аким Кузьмич? — раскурил трубку Коптев, — Что-то новенькое вскрылось? Или нудисты поддались смущению?
— У нудистов ноне не сезон, — присел Чадаев в знакомое кресло — А по делу кое-что есть... Расписал по пунктам...

Комиссар достал из грудного кармана и продал собеседнику пару свёрнутых листков. Варя внесла поднос с угощениями, оставила на столике и молча ушла.
— Распоряжайтесь, Аким Кузьмич…, — предложил хозяин, не отрываясь от чтения бумаг, — Заодно опробуем, помните ли мои научения....

Пока Чадаев разливал кофе и добавлял коньяк, Коптев закончил с просмотром бумаг, отхлебнул из своей чашечки и похвалил:
— О, замечательно! Хваток вы к новизне. Как я и полагал, многое моею головою сложенное подтверждается!
— Хваток... А понимаю иной раз, что хватаюсь, только чтобы не упасть... Про Сухарева ясно или обсказать?
— Своевременный штрих к общей, так сказать, картине...
— По существу дела покуда рано спрашивать?
— На сей момент – нет... Некоторые поручения приносят уже пользу, но скорых результатов не ждите...
— Ждать не придётся, Олег Владимирович... Я убываю на неопределённое время, а нужна будет помощь – Сухарев выказал личную инициативу...
— Что ж... Направьте его ко мне, будьте так добры... Лишняя пара ног сыщику не помешает...

***

Алёна копошилась в госпитальной палате, пребывала при делах, ухаживая и помогая раненым. Анна в окружении солдат, выразительно читает им по книжке комедию Грибоедова «Горе от ума»:
— София: Я гнева вашего никак не растолкую... Он в доме здесь живет, великая напасть! Шел в комнату, попал в другую... Фамусов: Попал или хотел попасть? Да вместе вы зачем? Нельзя, чтобы случайно...

Выходя в коридор, Алёна вдруг с кем-то сталкивается.
— Здравствуйте, милейшая Елена Яковлевна! — придерживает её ни кто иной, как бывший ротмистр Егор Насонов.
— Егор Иваныч? — зарумянилась девушка, — Вот не гадала, не чаяла встретить вас здесь?
— За вами я нонче пожаловал! — нежно взял её за руки Егор. Сзади и спереди остановились люди.
— Как за мной? — в смущении отстраняется девушка, — Случилось что-то мною незнаемое, Егор Иваныч?
— Случилось! Сердце моё похищено, вами похищено – вот что случилось!

Алёна опустила взгляд и в сторону отвела голову:
— Да что вы молвите-то, не понимаю?
— Все мои мысли о вас! Днюю – представляю, и спать ложусь – вы снитесь! И нету боле сил скрывать оное!
— И я, и... люди кругом... не знаю, что ответить вам?

Девушка отняла руки, но Егор не отступает:
— Молчите! Лишь слушайте: храбрости мне не занимать, надо – полк в атаку поведу! Но вам открыться в чувствах своих – вся смелость вникуда нисходит... Пожалуй, что неприступный бастион ходу не даёт...
— Штурмуйте, ваше благородие! — призвал какой-то зевака из собравшихся, Егор среагировал как на приказ командира:
— Завтра – утренний до Москвы! Отправление в половине десятого... Буду ждать вас на платформе... Что бы вы не думали, я не легкомыслен – я влюбился как мальчишка! Я люблю вас, милая Елена Яковлевна!
— Омуть разум застилает... Слышу ли, наваждение ли? — пробормотала девушка, не поднимая глаз. Ответа не последовало. Пребывая в смущении, девушка осмелилась приподнять глаза, но вместо Насонова увидела доктора.
— Вы можете считать меня заговорщиком, дорогая Елена Яковлевна, повеса в молодом человеке не прослеживается! — с какою-то добродушной хитрецой сообщил ей доктор.
— Ох! Я бы не устояла!.. — вслед удалявшемуся офицеру охнула сестра милосердия – полногрудая особа лет тридцати.
— Да ты у нас и не бастион! — поддел её зевака. От таких слов окружающие рассмеялись. Алёна раскраснелась и в крайнем смущении вернулась в палату. Анна продолжает начитывать:
— Ну вот у праздника! ну вот вам и потеха! Однако нет, теперь уж не до смеха; В глазах темно, и замерла душа; Грех не беда, молва не хороша...

***

Свет лампы в горнице дома Сухаревых приглушён чехлом на абажуре, возле окна сидит мать с заплаканными глазами. Входит Михей, раздевается, Евдокия в надежде спрашивает сына:
— Не томи, Мишенька, узнал ли чего?
— Походил где мог, где Чадаев советовал, а результат не плош, не хорош... Прохладно в доме, подтопить бы надо...
— Чай, объясни по моему уму... А то загадками баешь? — всхлипывает мать. Михей подбрасывает дрова в голландку:
— Плоше то, что не объявилась до сих пор... А хорошо – ни в лёдниках мертвецких, ни в лечебницах до сего часа ея не находили...
— Третий дён на исход, Лёнушки моей нет и нет...
— Понимаю твоё беспокойство, маменька. Чадаев молвит, ожидание бед зачастую хужее, чем сами беды...
— Чай, как жа по иному-те? Вся как на иглах, — скулит мать.
— Услужила так услужила нам, сестрёнка, — бормочет Михей, открывается дверь, влетает радостная Туся:
— Матушка, разрешилось с нашею Лёнкой-то! Ой, Михей уже дома?

Туся вручила Евдокии распечатанное письмо, сама же вернулась к двери скинуть верхнюю одежду.
— Сегодня за обедню пришёл в архив поштмейстер, и впомиму служебной корреспонденции вручает письмецо на моё имя! Ай ба, гли-кась што, а я не знай, не ведай? — затараторила в запале Туся, но осеклась и продолжила спокойно, — Вскрыла, а письмецо-те оное от Лёны нашей, и не мне вовсе, а всем нам, матушка...

Евдокия протянула конверт:
— Тусенька, али Михей, чай, прочтите же скорей...
— Читай, Мишка, покуда изготовлюсь..., — Туся передала письмо Михею, тот развернул и начал читать его вслух:
— Дорогие, любимые мои маменька, Михейка, Нюрушка и Тусенька! Во строках послания уведомляю вас, что жива и пребываю в здравии, хотя, судя по скоротым поступкам, несомненно помешалась разумом... Я влюбилась беспамятно и, доверившись слову своего избранника, надеюсь, любовь моя взаимна! Сим утром мы покидаем Нижний Новгород, не скрою, в неизвестном для меня направлении...

Туся достала из буфета склянку с каплями и лафитник, Михей продолжал:
— Помолитесь за меня словами добрыми, родные мои, а я буду молить Богородицу, чтобы выпросить вам здоровья и многие лета... Заочно прошу у маменьки родительского благословения, и кланяться всем, кто не скажет мне вслед дурного слова! Целую всех и остаюсь горячо любящей вас Лёной-Алёнушкой... Простите, ради всего святого, и не поминайте всуе!

Вопреки опасениям Тоси, Евдокия была спокойна:
— Сбываются Свишкины навещания. Страшилась о том помыслить, а Господом предопределено... Свишка лишь провидец воли его, страданиями душевными чужую жизнь на свой лад не направишь...
— А я уже-сь и капли успокоительные припасла..., — отложила склянку Туся, — Да вижу... одним платочком обойдётся?

***

Во дворе дома Скородумовых собралось полтора десятка человек: какие-то рабочие видимо с жёнами и детьми, вроде бы и бездомные на вид, многие поодиночке. С баулами и ручной дорожной кладью.

В гостиной во главе стола сидит Иван Матвеевич, по правую руку Мария и Фёдор, слева худощавая и немая, оттого словно пришибленная прачка Прасковья.
— Жить тебе кроме как оныя дома негде, правильно понимаю? — спрашивает у неё хозяин. Прасковья утвердительно кивает и моргает глазами.
— Останешься проживать в своей каморе... Скажу за тебя своё хозяйское слово! — сказал Иван, Прасковья благодарственно приклонилась, припала к его коленям, закивала и заморгала. Иван переключился на Фёдора:
— Наказ тебе, Фёдор, такой: прикупишь замок, Антип поставит на камору и отдаст ключи нёмушке!

В гостиную вошли детективы Нодиш с Гжетским.
— Теребилова мне отыскали? — без прелюдий спросил Иван.
— Отыскали, доставили в Нижеград, придержали в потайных апартаментах..., — за обоих ответил Нодиш.
— Хвалю, поспели ко времени! — удовлетворился Скородумов, — Скидайте верьхне да садитесь, где угодно, подробности позже...
— Ещё ждём кого, не внимаю? — шепнула мужу Мария.
— Ждём нежданных гостей, так называемую революционную группу подселения! — присаживаясь, ответил ей Гжетский.
— После которой разиня рот не походишь..., — дополнил Нодиш, — На Осыпной похожий и тоже купеческий дом до Рождества уплотнили, а недобрые слухи о повальном воровстве народишком уже передаются...
— Иван Матвеичу от исполкома предупреждение вышло: дом наш велик для единоличного пользования, оказывается, и обитателей в нём непростительно мало. Поэтому произведут уплотнение жилых аршин..., — шепнул Марии муж.
— Ай ба, чай, пограбят же всё?
— Фёдор, потом судачить будете! — осёк шептания хозяин, — Антипу пояснил притязания на комнату?
— Антип безграмотный, а не  безумен, и от сумы зарёкся...
— Так тому и быть! — утвердил Иван и обратился ко всем: — Спросить хочу всех присутствующих: обижал ли вас хоть кто из Скородумовых?

Все отнекались, Прасковья пустила слезу.
— Чай, что вы, Иван Матвеич, экие обиды? — оправдалась Мария, — И на Тусю не грешите, не от обид ушла, а нову работу выхлопотала, к жениху переехала...
— Девка бойкая, не пропадёт! — сухо отреагировал хозяин, — Итак, по делу: дома и излишние покои купцов и прочия отторгаются в пользу градской управы...

Мария с Прасковьей одновременно всхлипнули.
— Но! — продолжил Иван, — Прежним владельцам домовладения и бывшей прислуге оставят до восемнадцати аршин на душу... При наличии вас отвоюем не менее двух жилых помещений, гостиную и отцов кабинет!
— Нам что, сюда переезжать? — снова шепнула Мария.
— Покои останутся за Иваном Матвеичем, — ответил уже Нодиш, — По комнате останется Прасковье и Антипу... Присутствуй Таисия, досталось бы и ей...
— А мы создаём для комиссии полноту присутствия..., — дополнил Гжетский, — Иначе долю Иван Матвеича ужмут до нёмушкиной каморки...
— Всё одно ужмут, коли спорить не будем! Не наднесь срок, так наперёд оприходуют! — отрезал хозяин, — За всеми будет закреплена площадь, мне превыше будет найм за прислугой, нежели незнаемыми людьми!

Открывается дверь, входит Антип и докладывает:
— Иван Матвеич, народец тамась соборует... С узелками как на святое шествие, баулами да малыми детьми... А посейчас и с управы прибыть изволили...
— Зови управу, а народец бездомный хай ждёт свершения беззакония!

В гостиную ввалилось с дюжину человек, из них явно выделялся довольно бойкий активист в замызганной тужуре, пара вооружённых рабочих и двое солдат в шинелях без опознавательных знаков. Остальные мужики да бабы.
— Скородумов Иван Матвеевич? — начал активист.
— Оный перед вами! — мотнул головой Скородумов. Доверившись, активист перешёл сразу к делу, читая по бумаге:
— Согласованно «Декрету о земле», принятому на Втором всероссийском съезде советов 26 октября 1917 года, изучив предоставленный план дома и прилегающей земли, исполком Совета рабочих депутатов счёл возможным подселение до восемнадцати человек! Претенденты должны собраться к приходу представителей ревгубкома и присутствовать при заселении неимущих жилья людей...

Иван вальяжно откинулся на спинку стула:
— Я в восторге, господа теперешние товарищи! Филькиной грамотой беззаконие прикрыли? Из покоев наших вы же босяцкий приют, и даже не доходный дом соизволите делать – понимаете ли это?



Глава XI

День к вечеру, но ещё светло. Перед большими двойными дверьми парадной административного здания топчется Михей. Выходит Туся, видит Михея и удивляется:
— Мишка? Ждёшь уже меня?
— Тебя поджидаю, душа моя... не Веру же твою... Геровну? — подаёт руку парень.
— А Вере Геровне неужто руки не подадите, милейший Михей Яковлевич? — окликнула следом вышедшая и слышавшая разговор Вера Георгиевна.
— Что вы, что вы... И две бы вам подал, да лишних уж нет..., — не сумняшеся нашёлся Михей, подал вторую руку Вере Георгиевне и помог женщинам сойти с обледеневшего крылечка.
— Проводить вас? — предложила наставнице Туся.
— Или мне вас подвезти? — парировала Вера Георгиевна, обращая внимание на подъезжавшую карету. Извозчик спрыгнул, по-молодецки открыл дверцу и помог женщине подняться.
— Так едем-те, молодые люди? — держа открытой дверцу кареты, из салона повторилась Вера Георгиевна.
— Благодарствуем, нам прогуляться умильно! — отговорилась Туся, и только карета тронулась с места, выпалила: — Фу-х, слава Господу, что не настояла, а то распирают меня волнения, Мишка, как солодовую бочку...

Михей предложил девушке взяться под ручку:
— Очами сверкаешь, вижу... Сказывай, отчего такой пламень?
— Телефонировала тебе давеча, Миша, пребывая в душевном смятении..., — затараторила девушка, — Хочу вестью всеприятнейшей поделиться, и поделиться с тобою первым...
— Никак Лёнка отписалась?
— Не-ет, не угадал... Весть новая да о делах старых...
— Хульная весть али добрая?
— А по мне непонятно? — упрекнула нетерпеливая девушка, — Слушай далее: от любопытства своего неизживного свершила я нарушение установленного порядка втайне от Веры Геровны...
— Живенькое признание – протокол заполнять?
— Мыслею я давно готовилась разыскать бумаги на братьев старших твоих, да узнать тайности, кои с ними происходили... Не зря же с архивами управляюсь?
— Сам я не решался просить оного, говорю как есть, а вышло вона-те как! — обрадовался Михей, — Сама догадалась или намекал кто?!
— Своею волею решилась. Из тайных заметок жандармерии вычитала, и что сама домыслила, прибавлю: отрок начальника жандармерии с таким же недорослем чиновника земской управы, оба с потешной роты дворянского института, собрали действенную бомбу и бомбировали дверь в каморку каптенармуса...
— Неужель казённым имуществом поживиться хотели?
— Не перебивай. О причинах такого поступка и строчки не писано... В том-те вся беда, что от шалостей оных пострадали иные два кадета, отпрыски государевых наместников дворянского и княжеского сословия! Второго выхаживали с великим трудом – полруки до локтя отняли...
— Грустно за отрока... Увечье неизлечимое...
— Скандал большой разразился, родителям бомбистов пришло уведомление из канцелярии императорского двора применить к чадам отлучение от родительского крова с продолжением обучения в кадетском корпусе закрытого реестра...
— Позволь, душа моя, но братья-те мои тут причём?
— Ах да, — опомнилась девушка, — Кой родитель, да при должности, отправит родимое чадо с глаз долой? Собрали команду из отпрысков мещан да бесчинцев, да и подменили их вместо своих бомбистов... А в императорскую канцелярию отписали о свершении отлучения... А кому их соответствие сличать-те занадобится? Вот под такую непозволительную подмену и попали братья твои...
— Это многое проясняет... Маменьке расскажем?
— Расскажем... Но накажем, пущай в тайности держит, або вольности мои перед Верой Геровной не вскрылись...
— У меня тоже новость, — улыбнулся парень, — Товарищ Ким телефонировал с Петрограда – в перву пятницу прибудет в Нижеград... Приказал нам с тобой отречь церковные устои и готовить брачное сочетание по законам Советской Республики... Сладить предлагает на 8 марта – Международный день работниц!
— В следующую пятницу уже? — поддалась бы, но сразу опомнилась девушка, — Шутишь, чай, милый мой? Познаю – твои слова, а не Аким Кузьмича!
— Мои! Да только не шутил я...

***

Михей с Тусей сладили, вернувшийся ко времени Чадаев лишь подстегнул события. И вот стоят они в повседневной одёже, ибо праздничные наряды припасены на свадебный вечер, одни одинёшеньки среди коридора административного здания перед филёнчатой дверью с лаконичной рукописной табличкой «ОЗБиР РФСР». Страшатся, озираются – о подписании брака по новым законам молодые не таились, но в свидетели никого не ждали. Михей заметил на дверях щель:
— Поправить не мешало бы... Филёнку недосушенную проморгали, при усадке и распёрло в приладках?
— У меня коленки дрожат, Мишка, а тебе филёнки недосушенные в голову лезут... Щели всё высматриваешь?! — жмётся девушка к парню.
— С тобою я, Тусенька...
— Со мною, а страшенно, как над обрывом стою...
— Обернись, душа моя, сам Чадаев идёт! — Михей указал Тусе в направлении идущего по коридору начальника и уже к нему одушевился: — Спасайте, товарищ Ким, порог сей мы страшимся переступить...
— Здравствуйте, молодые люди! — послышался из-за спины голос Веры Георгиевны, молодые обернулись, — Не тушуйтесь, раз сладили, надумали, то наберитесь храбрости... и ступайте вперёд!
— Ой, а я чаяла, придёте ли?! — опешила даже Туся.
— Любопытно стало, дорогая моя, это под какими же такими небесами нонче браки свершаются?
— Здравствуйте, новожёники! — подошёл и Чадаев.

Сбросив последние страхи, Михей открыл дверь, молодые вошли в кабинет. Вера Георгиевна по-светски подала к поцелую руку Чадаеву:
— Граер Вера Георгиевна! Светским манерам нашу молодёжь предстоит ещё учить и учить, не правда ли?!
— Не судите строго, Вера Георгиевна, разве им до манер в такую минуту? — Чадаев манерно припал губами к руке женщины и, выпрямившись, почтительно преклонил голову: — Чадаев Аким Кузьмич, прошу любить и жаловать!
— Не думала, что комиссары бывают столь вежливы и учтивы! — удивилась Граер и кивнула на табличку: — Что сие означает, Аким Кузьмич?
— Отдел записей браков и рождений Российской Федеративной Советской Республики! — расшифровал Чадаев и подал даме руку, провожая пройти вперёд, — Прошу вас!
— Вы тоже как под венец меня ведёте, ей Богу!
— Кто знает, кто знает?! — загадочно обронил комиссар.

***

В пустом кабинете кроме стола регистраторши с двумя стульями для посетителей и шкафа в углу ничего другого не было. Разве что ещё пара цветочных горшков на подоконниках и на стене большой плакат с красным рабочим, колющим штыком толстого чёрного буржуя. Михей с Тусей сидели на стульях у стола, и пухлой регистраторше в мохнатой шали диктовали имена, записываемые ею в тонкую регистрационную книгу.
— Заломова, какую фамилию оставляете за собой?
— Сухарева! — не раздумывая, ответила Туся.

Граер и Чадаев вошли и не успели осмотреться, молодые расписались в книге. Регистраторша подула на сохнущие на бумаге чернила, аккуратно вытерла перо о бумажную салфетку и заткнула чернильницу. После чего быстро привстала и торжественно пожала руки молодым:
— Сухаревы Михей Яковлевич и Таисия Акифиевна, с радостью поздравляю вас с созданием новой семейной ячейки молодой Советской Республики!
— А свидетельство или мож справку – не дадите? — с робостью, как провинившийся ученик, спросил Михей.
— Будут бланки – будут вам и справки, какие только захочите! — регистраторша убрала книгу в ящик стола, вышла к двери и посмотрела, есть ли в коридоре ещё кто-нибудь: — А теперь подите; с Богом!

Все вышли в полном недоумении, что это такое было.
— А нам засвидетельствовать ничего не надо? — с такой же робостью переспросил комиссар.
— Достаточно было одного вашего присутствия! — регистраторша замкнула дверь на ключ, развернулась и бодренько потопала коридором.
— Вот это камуфлет?! — под общее недоумение, восхитилась работой нового государственного органа Вера Георгиевна.

***
— А мы стоим, и языки проглотили от сего мимолётного торжества бракосочетания! — рассказывает Михей, присутствующие на свадебном застолье в доме Сухаревых залились смехом.

В доме Сухаревых всех собралось с дюжину человек: Евдокия, Анна, Чадаев, Крысоеда с гармошкой, Лещёв со своею пассией, дядя Андрей с женой Феоной, Мария, Фёдор, ещё молодые парень с девушкой. В середине свадебного стола сидела невеста Туся в элегантной кофтейке из белого атласа, жених Михей отличался от присутствующих новой косовороткой, отороченной по вороту и рукавам яркой красно-синей вышивкой. Остальные были разодеты кто во что.
— Но Михей нашёлся, предложил пойти в салон светописи фотографа Дмитриева и запечатлеться на карточку всем собранием! Там всё было чин по чину! — похвалил Чадаев, пригубил рюмку водки, показно поморщился и воскликнул: — Горько же? Подсластить бы надо, новожёники!
— Горько! Горько! — поддержали гости.

Пока молодожёны целовались, Крысоеда наигрывал весёлую мелодию, а гуляющие пили напитки от кваса до водки.
— Обвенчаться-те в церкви по старому обычаю думаете? — спросила Феона.
— Иначе не по-людски семейну жизнь починаете, неправедно же это? — поддержал дядя Андрей.
— Как не думать? На Красную горку и обвенчаемся!
— Абы вовек не развенчаться! — поддержала Туся своего мужа, Михей добавил: — И свадебку пошире отгуляем, и гостей поболе позовём!
— По законам Республики вы муж и жена, а отправление религиозных обрядов сие ваше личное дело! — разъяснил Чадаев и подмигнул Крысоеде: — А ну, Елсук, растяни меха гармошки, чтобы дрогнула веселым плясом ножка! А мы с Евдокией Филипповной отплясуем барыню!
— Что вы, Аким Кузьмич, вам бы помоложее кого выбрать? — отнекалась Евдокия Филипповна. Крысоеда заиграл, гости помоложе пустились в пляс.
— И где же непревзойдённая твоя Вера Геровна? — выйдя из-за стола, тихо спросила Мария у Тоси.
— Обещалась быть, но, как я примысливаю, наверное, лишь бы не обидеть..., — с толикой грусти ответила Туся.

В разгар танца открылась дверь, и в горницу, согнувшись в дверном проёме, вошёл пугающий размерами тела амбал. Гости испуганно, от неожиданности ли замерли, ожидая от него недобрых действий.
— Здеся гуляется свадьба? — пробасил амбал.
— Здесь..., — нерешительно ответил Михей, и они вместе с Тусей как по команде привстали с мест.
— Вижу! — до мурашек по коже озырил громила и вышел вон. Все остались в недоумении, что сие значило, но скоро дверь вновь открылась, и в помещение втиснулись уже два соразмерных громилы с большой упаковкой, формой и размером похожей на гробовую крышку. И вертикально поставили её возле двери.
— Ай ба, гли-кась што деется! — в страхе всхлипнула Туся.

Дядька с женой тревожно перекрестились. Спустя секунду, вслед за амбалами в горницу вошла Вера Георгиевна Граер. Держа длинную упакованную штангу в одной руке, круглую шляпочную коробку в другой, она элегантно исполнила с ними реверанс и произнесла:
— Не ждали, понимаю? После утрешнего камуфлета мне уже было не удержаться посмотреть продолжение, потому я здесь!
— Вера Геровна? А оныя всё что, махина эта? — ожила Туся.
— Оное подарок молодожёнам! Где тут балахон скинуть? — Граер развернулась и отдала амбалам, что принесла в руках: — Собирите-ка, голубчики, подарок в пригодный вид и будьте здоровы, ступайте вон...

Чадаев поспешил на помощь Вере Георгиевне:
— Я помогу вам, Вера Георгиевна!

Пока Чадаев помогал женщине скинуть верхние уличные одежды, гости расселись, оставив им соседние места. Амбалы распаковали, собрали и выставили подарок на обозрение, после чего молча вышли. Подарком оказалось ажурное трюмо, исполненное из красного дерева: в круглое треножное основание вставлена штанга с набалдашником в виде крюка, на крюк подвешено высокое в человеческий рост узкое зеркало в резной деревянной оправе.
— Аким Кузьмич, подайте-ка даме бокал, вижу, игристого шампанского, пожалуйста! — попросила Граер, в ожидании встала возле трюмо и, дождавшись бокала, произнесла:
— Друзья мои! Пребывая в полном восторге от современного ритуала заключения супружеского брака, я позволила себе продлить эмоциональный подъём и принять приглашение на ваше семейное торжество! Дабы появление неизвестной светской дамы с пустыми руками не было принято за моветон, дарую вам сие новомодное французское трюмо! Пущай всё хорошее останется с вами, а всё лихое заберёт отражение на амальгаме!

Вера Георгиевна пригубила шампанское и воскликнула:
— Горько!



Глава XII

Прошли недолгие выходные дни, неожиданностью которых стало то, что Чадаев и молодая чета Сухаревых неожиданно получили приглашение на званый ужин. В назначенное время они подошли к дверям апартаментов Олега Владимировича Коптева.
— Ну, вот мы и на месте, друзья мои! — выдохнул Чадаев.
— Кто же оный Коптев О В? — прочла табличку на дверях Таисия, — И вы не обмолвились доселе словечком, Аким Кузьмич, да и Мишка мой молчит как сыч?
— Бывший следователь царской жандармерии, проводящий дознание по интересующим нас делам... Уговорились, что он телефонирует по результату, а причина вашего, милая барышня, приглашения – самому доселе невдомёк...
— Некоторые его поручения и мне в коем разе досталось исполнять... Презабавный и гостеприимный дядечка..., — добавил Михей.
— К сему уж и я откроюсь..., — проговорилась девушка, — Олег Владимирович нередкий гость в архиве, последнее время так и вовсе зачастил...
— Вот как, вы знакомы? Стучи, Михей Яковлевич! — усмехнулся комиссар.

Михей постучал, за дверью послышалось звонкое цоканье каблучков по паркету, женский голос справился:
— Кто за дверьми?
— Мы по приглашению, извольте отворить, пожалуйста..., — сообщил комиссар. Дверь открыла служанка Варя:
— Проходите, господа, все уже в сборе...
— Не одни мы званы, значит? — удивился комиссар.

Гости прошли в большую гостиную, довольно лаконично, но со вкусом обставленную резной мебелью, и для уюта обвешанную в причинных местах бархатными портьерами. Посреди гостиной был сервирован длинный стол. Во главе сидел как всегда улыбчивый Коптев, по одной стороне расположились Скородумов Иван с детективами Нодишем и Гжетским.
— Оборот, однако! — первым вошёл, осмотрелся Чадаев.
— Из огня да в полымя – так получается, товарищ Ким? — за спиной комиссара сыронизировал Михей.
— Здесь больше подходит: ждали-де ненастья, да дождик отвлёк! — поддержал Чадаев, засмотревшись на накрытый стол и гостей... Туся тактично промолчала...
— Аким Кузьмич, и вы, молодые люди, приобщайтесь к нашему скромному застолью, прошу, проходите..., — встал хозяин, указал места напротив уже рассаженных гостей, — Садитесь, как вам будет удобно...
— Ой, да к часу ли мы, Олег Владимирович? — Туся села напротив Скородумова, — Доброго здоровьица всем!
— Безусловно, к часу, любезные! Здравствуйте!

Гости откликнулись и поприветствовали друг друга, пока рассаживались, хозяин сообщил:
— Пожалуй, я откажу обычаям гостеприимства и не возьмусь рекомендовать вас поимённо – так или иначе, между собою, либо по третьим пересудам вы знакомы все! А кто в неведении – восприятие состоится по ходу нашего совместного разговения и сопутствующей тому плодотворной беседы...

Иван Матвеевич поначалу не признавал в Тусе свою бывшую служанку. Вошедшая барышня производила приятные впечатления, имела повадки светской дамы, была элегантно одета, под красивую шляпку убраны волосы, торопливости и девичьей неусидчивости, как в бытности прислугой, в ней не проявлялось.

Коптев встал, поднял рюмку коньяка и выступил речью, обводя рюмкой всех в направлении Чадаева и Сухаревых:
— Дамы и господа, и иже с ними – товарищи!

Хозяин помедлил, считывая реакцию гостей, и продолжил:
— Повод для нашей встречи исходит из того, что внеслужебное, так сказать, дознание по некоторым уголовным делам, к которым я имел усердие приложить умственные усилия, завершено в первой своей стадии, и я готов представить на ваше рассмотрение результат...
— Чувствую положительный, раз оформлен столь приятным пиршеством? — догадался детектив Нодиш.
— Положительный! — поддержал хозяин, — За что предлагаю распить горячительные или более терпимые напитки, и приступить к трапезе и слушанию!
— За доброе дело греховно будет полушку не откушать! — согласился Скородумов. Гости обслужили друг друга, выпили в поддержку хозяйского тоста разные напитки. Туся выбрала шампанское, мужчины от креплёных вин до коньяка. Принялись закусывать.
— Итак! — закусил наполовину открытую от обёртки шоколадку хозяин, — Треть века служил я верою царю и правдою отечеству, но не ровен час, и царь отрёкся, и отечество сыплется в бездну анархии и беззакония... Порушая устои, временное правительство церемонилось недолго, и бед после себя оставило немало... Многих вышвырнули со службы без заслуженных пособий и прочих средств к существованию... Сидеть без дела я не привык и наметил квалифицироваться в адвокаты, но связанные тем перипетии оставили мои попытки тщетными...
— Позвольте, Олег Владимирович, адвокатуру и защиту в судах новая власть поощряет, не правда ли? — уточнил Нодиш, — Я детективное агентство держал до недавних пор, а теперь тоже подумываю стать адвокатом...
— Вам, молодой человек, козней не видать, а представьте вердикт исполнительной губкомиссии, когда прошение подаёт старший следователь тайной жандармерии? Пущай и бывший, а с тридцатилетним служебным реестром?
— Лично рекомендую вас в новые органы милиции, если вы действительно пожелаете! — решил поддержать комиссар.
— Благодарю вас, Аким Кузьмич! Открывая незримые тайности, сей была основная причина, почему я не отклонил вашего предложения... Умишкал лишь – в каком цвете предстать...
— Богатеете умишком, Олег Владимирович! — похвалил Иван по-отцовски, — Да не хватить бы горюшка!
— Матвей Иваныч да Фаина Михаллна часто тешились словами оными..., — поддержала барышня.

Иван Матвеевич пристально вгляделся в барышню, узнал в ней свою бывшую служанку, в недолгий момент вдруг вспыхнул, застыл от изумления и долгое время после этого укал-мыкал, приходя в себя:
— Туська? Ты ли оныя?
— Я теперича мужнина жена Сухарева Таисия Акифиевна, Иван Матвеич! — зарумянилась девушка, — А в трудовом применении заведую секцией бывшего губернского архива тайной жандармерии...
— Прилежная воспитанница и приятная во всех отношениях барышня! Вера Геровна не нахвалится! — похвалил Коптев.
— Полноте, Олег Владимирович, — смутилась Туся.

Коптев постучал по графинчику:
— Далее двух месяцев назад обратился ко мне с просьбой о помощи господин, а в свете новых веяний – товарищ Чадаев. Отдам должное, Аким Кузьмич, ваши разрозненные умозаключения вились вокруг да около, а спутать воедино мешало отсутствие опыта... Что, собственно, вам простительно...
— Непростительно! Откажи вы мне, что тогда?
— Не принижайте человеческую смекалку, прошу вас... Не так быстро, может, и без меня разобрались? Прибавлю, умственная гимнастика от сего расследования оказалась изрядно живительной для моего мозга, и повернула меня в старые добрые времена...
— Когда будем старыми и немощными, нонешние передряги будем вспоминать как мелкие потрясения! — выпалила Туся, подняв настроенье всем.
— Не такой уж я и немощный, Таисия Акифиевна..., — прослезился от смеха Коптев, — Вы просто прелесть, милая барышня, до нутра своею напосредственностью выворачиваете, права Вера Геровна!

Коптев протёр глаза платком и продолжил:
— Октябрьские передряги, кои в принципе есть не иное, как государственный переворот, подвигли купца Скородумова схоронить...
— Чего уж скрывать, тайну держать не вижу смысла... Сам о том и поведаю! — перебил ведущего Скородумов.
— Верно! — поддержал Коптев, — Пожалуй, будет лучше! Я буду поднимать вопросы, а причастные тому свидетели пущай продолжают от первого лица...
— Отец мой, Матвей Иванович, необычайно прозорливый в деле торговом человек, надумал вывезти из городу всё ценное из нажитого... На грузовом автомобиле, который требовалось снабдить фургоном... Знали о том лишь родители и мы с Кириллой... Но противясь рассудку, в коем-то веке, отец решил древодельцев подрядить со стороны... Выбор пал на мастеровых Сухаревых.
— Теперь же последует ваше слово, Михей Яковлевич? — предложил Коптев.
— Моё? — смущаясь, встал молодой человек.
— Сидите-сидите, милейший... Мы же не на митинге?
— Отец на приработок зарёкся, позвал присутствовать на соглашении... Премион нам сулился согласный, ударили по рукам... Отец взялся за кузов, мне доверил приладку фургона... А чего ж мне ещё сказать-те – и нечего?

Коптев пополнил лафитник и призвал последовать остальных:
— Кузовок был сделан древоделами Сухаревыми, видимо, применимый, но Матвей Иваныч пошёл дале и наказал оковать железом... Яков Степаныч обратился к знакомому кузнецу, согласно показаниям Михея Яковлевича, и вот... с оного вступают хоровые песнопения! Так часто упреждает дьячок в церкви Жён-Мироносиц на Започаинском посаде... Уголовный элемент по кличке Фикса подслушал сговор столяра с кузнецом и передал главарю их беспринципного сборища... Понимаемо так, будущее обоза Скородумовых там и предрешилось...
— Оное додумка ваша или признания основаны на показаниях Малова? — уточнил Чадаев, — Фикса же в отказную пошёл, узнав, что остался один – в лицо смеялся и пальцы гнул не тушуясь?
— Дражайший Аким Кузьмич, помните: так подают себя люди уголовного пошиба, как правило, загнанные в угол... В безвыходном положении! Раньше же как проводили дознания? Тюремщику зададут намять бока – арестант становится податлив... Сейчас на подобные инсинуации тюремный надзиратель трусоват, но никто не отменял коварства хитрости! — умилился Коптев, — Фикса, оный бишь Малов, слаб умом и на показания бывает упёрт как осёл на чужой тропе... А стоило подсадить к нему в каземат провокатора с морковкой на верёвке, и сей осёл потопал куда нам требуется...
— Витиеваты методы ваши, Олег Владимирович..., — подивился Нодиш, хозяин тем прельстился:
— Просто опыт общения с данной категорией людей, ничего боле! Известно ли вам, отчего в уголовной среде прижита заметная отмашка пальцами, эдак званое пальцевание?
— Небезынтересно будет узнать?! — поддержал Чадаев.
— Чуть сомнение, с карточного шельмеца требовали отмахнуть руками, а не сврятана ли в рукавах карта? — Коптев достал колоду и, сказывая, наглядно манипулировал картами в руках, — Шельмецы тогда учились изворачивать пальцы, и умело таить святцы, в их сборищах так прозываются игральные карты, в любом положении ладоней... А разномастные мазурики принимали эти козы, скрещивания, тёрки пальцами и прочие трюки за символику уголовного авторитета, потом неумело подражали – эдак называть, кичились...
— Как ловко у вас выходит! — засмотрелся Михей, — А я вот большую неловкость испытал, помню, наткнувшись на такие манипуляции пальцами...
— Нужно сдерживать нервы, молодой человек! Помните: глупец не сознаёт себя глупцом – ибо для него сие норма! А человек со здравым рассудком должен понимать: пальцы гнут от пустоты ума. Придают значимость, и не более того!
— Со Скородумовыми-то что? — вернула всех к теме разговора Туся, — Я же тоже всеми силами причастна к сборам и своими руками баулы вязала?
— Отъезд углядел Фикса, — продолжил Коптев, — Банда же во главе с неким Дрыном ждала наготове. Сопоставить прозвище с именем разорившегося цеховика, нонче бандитствующего элемента Авдея Жердёва помог Михей Сухарев...

Михей как по команде встал, но опомнился и присел:
— Поначалу принимал за сон, а сложилось вона как?
— Скородумовы успели минуть Кузнечиху и едва оставили позади Грабиловку, когда нагнал их дилижанс якобы государевой почты...
— Ограбили возле Грабиловки? Хоть роман садись-пиши! — сыронизировал Гжетский.
— Намерялись лишь ограбить, а получилось, что смертно погубили! — продолжил Коптев.
— Ай ба, гли-кась вона как? — вышла из образа Туся.
— А я примыслил грешным делом, ничего-то от прежней Туськи в тебе не осталось..., — усмехнулся Скородумов, Туся прикинулась, что снова смутилась.
— Откуда же удалось узнать такие точности? — спросил Чадаев, Коптев ответил:
— Фикса! И многое выдал, когда бражкой подпоили...
— Бражкой? В остроге?
— Не удивляйтесь, Аким Кузьмич..., — сощурился Коптев, — К пользе дела своевременно хороши и кнут, и пряник... Сначала подстрекатель устрашил сидельца смертной казнью, засим свидание с его подругой Маней устроили к большей податливости, а там шальная чарка бражки подоспела, развязывающая язык любому молчуну... И не надо было арестанта ни калечить и ни руки заламывать, и шкурку не трепать...
— Примерно оное нам поведал шофер грузовика Гордей Теребилов, своевременно удравший подобру-поздорову..., — подтвердил Нодиш, — Своего шофера на автомобиль в банде не было, а машину до города отогнать некому – его и оставили на это дело! Узнав о том, Иван Матвеевич бросил нас на поиски, которые вскорь увенчались успехом... Гордей подтвердил слова мазурика...
— А вам с Иван Матвеичем откуда было знать показания Малова? — переспросил комиссар.
— После той нашей встречи, Аким Кузьмич, первыми ногами я отравился в дом Скородумовых, раскрыл причину визита, мы с Иван Матвеичем сообщились и дальнейшие действия решили согласовывать! — объяснил Коптев и обратился к детективам, — Расскажите нам историю от шофера подробнее...
— Банда со всем награбленным добром лишь к утру добралась до Кстова..., — начал Гжетский.
— Варя, Таня, освежите нам блюдца! — попросил хозяин.

***

Раннее утро, заснеженная улица уездного города. К двухэтажному зажиточному дому, на втором этаже которого в окнах горел свет, подъехал дилижанс банды Дрына. Дрын вышел, подошёл к дому, тростью постучал по одному из стёкол.
— Кого черти принесли чуть свет? — пробасили со двора.
— Поди Спиридону передай, Авдей Жердёв самолично пожаловал! Хай выйдет на зовок, в дом я не пойду...

В окне показался бородач Спиридон, Авдей тростью показал ему, чтобы  вышел на волю. Бородач утвердительно кивнул. Авдей вернулся в карету, в ней сидел ещё и Фикса.
— Выйдет щас...
— Кто он тебе?
— Не твоего ума... А отказать не должен...
— Здоровеешь, Авдей? — открыл дверцу Спиридон.
— Здоровею, Спиридон... Полезай сюды, баять будем!

Спиридон расселся напротив Авдея с Фиксой:
— Пошто беспокоишь спозаранку?

Поручкавшись с обоими, Спиридон представился Фиксе, а тот чуть замялся и назвался Прохором.
— Дашь мне место на коем-те своём дворке? — сразу о деле заговорил Авдей, — Надоба нам грузовой автомобиль загнать под крышу и схоронить от завидущих глаз да неизживной ревности...
— Грузовой, баешь? — удивился Спиридон, — Видеть видел, не без того, взачастую военные, а шшупать бы своими руками ишшо не шшупал...
— Щупать девок надобно, а там дерево да железо..., — съязвил Прохор.
— Девок, баешь? — косым взглядом осадил Спиридон, — Место вам найду, да на кой срок мне ваша тягота?
— Срок не укажу, а заберу с оказией... Аренду подыму, маржой не обижу, как с Нижеграда вернусь...
— Серебром подымай, Авдей... Бумага ноне не в почёте! Показывай, где твоя техническа конструкция?
— Во втором проулке... Под крышу загоним, груз снимем и немедля убудем...
— Хозяин – барин! — согласился Спиридон, — Двигайте к складам на Третьем Проездном...

***

Из грузовика, загнанного в складское помещение, бандиты перетаскивают некоторое барахло в дилижанс или скородумовскую карету. Спиридон с Авдеем наблюдают со стороны.
— Седья не будет при расчёте, Авдей, мобиль не отдам...
— Не кипишуй, старый скряга! — соглашается Жердёв, — Не одной неделей, так двумя обернусь!
— Моё слово сказано! — косится Спиридон.

К ним подошёл Сизый и отозвал в сторонку Авдея:
— Шоферок драпанул, падла...
— Изловчился шкура барабанная? Да и шут с ним... Не гонятся же...
— А как в сыскную метнётся?
— Не взыщь... Хороняка человек, шкурник и трусоват, и то нам только на руку... Шпане кличь – срываемся!

Дилижанс с каретой отъехали, Спиридон, закрывая ворота, заметил прятавшегося в складских товарных завалах шофера, но не подал вида и замкнул замок.

***

Выждав, Гордей осмелел, вышел из укрытия. Походил по дверям – все закрыты, окна наглухо закрыты ставнями – коли захочешь, так не выбраться. Услышав фырканье лошадей снаружи, Гордей нашёлся, где снова укрыться.

Ворота распахнулись, на склад вошли Спиридон и два его сына – лба лет под тридцать, вооружённые обрезами ружей.
— Шоферок? Шоферо-ок, выходь-ка к нам на свет...

Гордей не откликнулся. Спиридон пошёл в его направлении, откинул рогожку, и ткнул Гордею наганом в бочину.
— Я же сразу узрел, где таишься?
— Только не палите, встаю! — вскинул руки шофер.

Спиридон усадил Гордея на ящик:
— Мил чек, опусти руки-те! Залом к тебе не имею, одно нам скажи: силён ли твой грузовичок пересечь по накатке Волгу?
— Где накатано, там проедем, — успокоился шофер, — Газолину вдосталь в бочке, если не забрали, да и полозки для буксовки есть...
— Кумекаю, спреступничал Авдей Семёныч? — Спиридон спрятал наган, — И грузовик откинул мне не просто к сохрану... А што из сего исходит?
— Што?
— Жизнь твоя на хлипком волоске висела – понимаешь?! Не укройся надысь – оттаяли бы твои мощи по весне где-нето под большаком...
— Прочуял страх смертный, оттого и укрылся...
— Сказывай, мил чек, во что вляпался, а тамась и порешаем...



Глава XIII

В апартаментах Коптева Гжетский продолжал рассказ:
— Спиридон тоже не сестра милосердия, как описал его бывший кстовский пристав, а заподозрен в смертоубийствах не был... Спекулянт, скупщик и не более. Грузовик отогнали за Волгу его люди – цель сего манёвра докуда не ясна, Гордея вернули в Кстово и выписали вольную без побоев...
— Отчаялись, тугую думку думали, где искать, с чего начать..., — продолжил Нодиш, — Но Теребилов благополучно добрался до Лысковского имения...
— Гордей прибыл в усадьбу, посчитай, к Рождеству, когда все надежды на поиски родителей моих пропали! — подтвердил Скородумов, — И нет бы, сразу в Нижеград сообщить, меня отыскать – так нет! Сестрица, глупая голова, в имении ждать на кой-то ляд оставила...
— До сих пор всё понятно! — вступил Коптев, — Обобщаю промежуточный итог! Отца твоего, Михей Яковлевич, подловили мазурики, чтобы выведать секрет последнего подряда... Но переусердствовали... Фикса врёт, наверняка, что душу отнял дружок его Сизый, но истина скрыта за смертью последнего...
— Просила его маменька, сиди дома, мол..., — посетовал Михей, — Ан нет... на десятинку, дескать, глотку грех не ошпарить...
— Идём дальше! — продолжил Коптев, — Скородумовых настигли бандиты и умертвили... Представить немыслимо, что за человек главенствовал сим уголовным сборищем, и я пошёл в архив тайной жандармерии... Благо, земские власти проявили благоразумие и не разогнали опытный персонал...
— Вера Геровна рекомендует вас очень даже поштительно, Олег Владимирович! — слюбезничала Туся.
— Передайте ей мой нижайший поклон!
— Удалось ли что узнать про главаря? — спросил Чадаев.
— О личности Жердёва Авдея Семёновича могу сообщить следующее: чрезвычайно умён и изворотлив в показаниях. Пренебрежен к соузникам, на тюрьме выделялся дерзостью и своенравием... Подсадные в своих донесениях отметили так: лют, волею стоек да кулаком боек – на том держал приступ... Арестован за убийство лица, причастного к разорению отца, отпущен за недоказанностью... После отречения государя полицейское ведомство значительно проредили, а наказания многим преступникам безосновательно кассировали...
— Напав на след душегубца, мы немедля выехали проверить..., — продолжил рассказ Нодиш.

***

На ночной зимний проулок с основной улицы сворачивает скородумовский экипаж. На облучке восседают Гжетский и ямщик, в самой карете Иван Матвеевич с Нодишем. Невдалеке под фонарём перед открытыми вратами на складскую территорию стоит запряжённая карета Жердёва. Ямщик останавливает экипаж, Гжетский оборачивается к своим:
— Иван Матвеич, впереди стоит карета, по всей видимости, нами искомая...
— Видим, Антоний... Не все, так хоть кто-то из банды должны быть здесь? — предположил Нодиш.
— Спешиваемся, господа детективы, и прошу быть осторожными! Жердёв мне нужен живым, остальные как Бог даст..., — скомандовал Скородумов, его придержал Нодиш:
— Проверьте оружие... Мы с Антонием наперёд, вы, Иван Матвеич, раз уж вызвались – саженей двадцать вслед за нами...

Детективы ушли вперёд, за ними Скородумов.

***

В жердёвской карете сидели Хлыст и Сизый, смотревший в окно и заметивший в окне приближающихся вооружённых людей.
— Хлыст, смотри, никак по наши души сии субчики нарисовались? Вижу двоих на подходе, третий поодаль, а сколь их всех – не разузаешь?
— Што делать будем, Сизый? — запаниковал Фикса, — До Дрына бы метнуться, он голова – научил бы?
— Тикать надо... Выскочим, палим, и сваливаем в разные стороны... А Дрын услышит выстрелы и сам сметнётся...

Бандиты выскочили из кареты, стреляя в направлении детективов, но те были готовы, среагировали вовремя. Началась короткая пистолетная перестрелка, бандиты были убиты. От шумов снаружи мастерских, в какой-то момент выбежал Жердёв, увидел троих незнакомцев, тоже его заметивших, пальнул, не целясь, Гжетский зажался. Жердёв задал стрекача через заборы. Скородумов бросился в погоню за главарём, но не смог перемахнуть первый же забор и вернулся к детективам.
— В Антония попал, сволочь! — руками поддерживает помощника Нодиш, — Врачу бы показаться, не абы чего?

Скородумов махнул своему извозчику, тот быстро подогнал карету. Погрузили раненого.
— Гони в лазарет на Монастырке...
— Как будет велено, Иван Матвеич!

***

В апартаментах Коптева слово взял Чадаев:
— На место стычки с бандитами мы прибыли вскоре после вас, так получается... Нашли в сугробе мерзавцев, и думаю я, что не подоспей мы вовремя, Михей наш тоже перемёрз бы до смерти... Так перепугались за него, что погнали коней не в лазарет, а сразу в госпиталь на Варварке...
— Да и сам бы я очухался..., — оправдался Михей.
— Сам да не сам, да только сом с усам! — укорил Чадаев.
— Распутываем дальше..., — постучал ложкой по графину Коптев, — Жердёв мыслил глубже мазуриков, и догадываюсь, от жадности своей уверился, что в обозе будет немалый куш, и вероятнее прочего – золото... Иначе незачем родителям вашим, Иван Матвеич, самим сопровождать житейское барахло, которое потом достаточно подробно описал и перечислил Фикса...
— Не было, знать, золота при родичах? — как-то безысходно вымолвил Иван.
— Не терзайте же, Иван Матвеич, откройтесь! — воспрял духом Коптев, — Подтвердите догадки старого подлипалы! Чего уж скрывать?
— Подлипалы? — удивился Чадаев.
— В уголовной среде так величают и следователей и сыщиков... Вы же бывали под стражей – вам ли не знать?
— Политический я... уголовников сторонился...
— Так тому и быть, расскажу, извольте, господа! — выдержав паузу, решился Иван, — Во времена забытые, дед мой, купец первой москательной гильдии Скородумов Иван Кириллыч выдал своим повзрослевшим детям по десять червонцев подъёмными и наказал: кто первым преумножит и предъявит вёдерный бочонок золотых монет, тому передаст управление делами!
— Оное же сочти пуд чистого веса? — изумился Чадаев.
— Дедов наказ исполнил мой отец, дела перенял, бочонок золотых червонцев решил хранить до всякого... Когда я вернулся в дом, проверил потайной сейф и оставался в уверенности, что родители вывезли золото с собой...
— Жердёв видимо тоже уверился, что золотишко должно быть... Золото, к вашему сведению, уголовники зовут желтухой, серебро седьем... Не найдя нужного в обозе, направил преступные помыслы на ваш дом, погубив неповинные души, а потом использовал возможность разговорить Михея Сухарева...
— Меня-то к чему пытать? — посетовал Михей, — Знать-те не знал Скородумовых до подряда того злосчастного?
— До поимки Жердёва можно лишь гадать, — продолжил Коптев, — Как человек пытливый, вижу так: нанимая древоделов со стороны, Матвей Иваныч мог заказать смастерить некий тайничок, непостижный злому умыслу...
— Отец ни словом о том не обмолвился..., — отнекался Михей.
— Тогда следует предположить и то, что Якова Сухарева могли убрать просто как ненужного свидетеля и, далеко не ходи, по указке того же Скородумова? — предположил Чадаев.
— Что вы, что вы! — воскликнула Туся, — Матвей Иваныч величайшей доброты человек! И думать о нём такое даже непозволительно!
— Благодарствую, Туся, за доброе слово об отце! — кивнул Иван.
— Рассматривал я сию версию в первую очередь... И до тех пор, покуда Фикса не излил душу! — ответил Коптев, подмигнул Тусе и обратился ко всем: — Друзья мои, вам не наскучило слушать умозаключения старика немощного?
— Продолжайте, Олег Владимирыч! Бесценный ваш опыт, усиленный ясным мышлением, делают из вас интереснейшего докладчика! — попросила девушка.
— Оборот, однако! — сложил вдруг Чадаев, — В доме золота нет и в обозе, стало быть, его не сталось – то где оно есть?
— Мне о том совершенно неведомо..., — ответил Иван.
— В приватных беседах с вашей домашней прислугой ничего полезного выудить тоже не удалось..., — подтвердил Коптев, — А выносил ли Матвей Иваныч золотые червонцы... в бочонке или нет – узнать теперь не у кого, и не представляется возможным...
— Так узнайте у той же Таисии Акифиевны! — выпалила девушка.
— И кто же такая эта ваша Таисия Акифиевна, позвольте спросить? — удивился Коптев.
— Приятная во всех отношениях барышня, которая сейчас перед вами! Которая «просто прелесть!» с ваших слов...
— Вы не перестаёте радовать, милая барышня..., — прослезился Коптев под дружественную усмешку присутствующих за столом гостей, и попросил прислугу: — Варя, Таня, пожалуйста, не забывайте освежать блюдца...

Прислуга забегала с тарелками, Коптев продолжил:
— Итак, дорогая Таисия Акифиевна, что же вы желаете нам поведать?
— Интересно все рассказывают, как в книжках не пишут... А мне добавить бы нечего? Да только вот что вспомнила! Я изначально участвовала при сборах, баулы вязала, подсвешники укладывала, а раз подслушала нечаянно...

***

Будучи служанкой, Туся протирает пыль в гостиной дома Скородумова. В рабочем кабинете с приоткрытой дверью сидит на стуле жена Фаина Михайловна, сам Матвей Иванович копошится возле открытого сейфа.
— Ой, не знаю, Матвеюшка, стоит ли овчинка выделки?
— Решено, Фаина! — Матвей Иванович достал ларь с бочонком золотых монет, — Дело зачато, осталось добраться без происшествий до имения...
— А на кой всё собирать в единку? Баулы вон и те порознь вяжут?
— Не беспокойся... Мы с Кирилой так хитро; мыслили, што лихому прищуру ни в коем разе не распознать...
— Дай бы Бог, а на душе не спокойно! — скулит Фаина.
— Фая, милая моя, не тереби душу..., — терпеливо отвечает Матвей, — Капиталец сей – не последние, чай, подштанники? В акциях и прочих паях у нас сотня оных бочонков, а монеты сии оттого и дороги, што изначальные мои достижения, предъявленные отцу...
— Оные-те при руках? — не унимается жена, — В ладонях держишь, благополучием утешаешься, а акции твои под штанами и то не согреют...
— Баешь так, словно на выброс готовлю?
— Матвей Иваныч, тамась... тамась онава..., — в дверь кабинета просунулась лохматая голова Гараньки, — Тамась Кирила Матвеич карету пригнал...
— Поди, голубчик, передай, выхожу... Что же ты, Фая, дверцу-то не замкнула?

***

В гостиной Коптева Туся продолжает вспоминать:
— Заглянула после Гарани... А Матвей Иваныч ссыпал золотые монеты в толстую кожаную суму и убрал с моих очей...
— Воспоминания ваши доказывают, что золотишко перед отъездом было, Таисия Акифиевна, — резюмировал Коптев, — Но изводят сомнения дальнейшего его путешествия... Что думаете, Иван Матвеич?
— До сих пор не понимаю, что наумишкали отец мой с братом Кирилой... Обхитрили сами себя, получается, как на мякине провели?
— Надо отыскать и повторно осмотреть грузомобиль..., — вставил предложение Чадаев.
— Грузовой автомобиль искали да не нашли..., — ответил Нодиш.

***

Сумерки. К дому Спиридона подъехала карета Жердёва. Вышел из неё сам Авдей, привычно подошёл и тростью постучал по окну. Показалась голова Спиридона, Авдей пригласил выйти на волю для недолгого разговора.

Спиридон вышел, стоят, сурово разговаривают.
— Не ждал тебя, три недели уже на исход?
— Потому и грузовик мой со дворка в ное место перетаил?
— Вестей от тебя не маял, вот и перетаил подальше от сглазу, — косо зыркнул Спиридон, — Седье при тебе?
— Седье будет, как забирать прибуду... А покуда фургончик осмотреть надоба заново появилась...
— Не будь энова без седья... Либо выкладывай грош, либо топай куды хошь...

Авдей приткнул крюк трости к горлу Спиридона:
— Бодаться со мною вздумал, шкура барабанная, так порешу не думая...

Спиридон не испугался, перехватил трость одной рукой, другой с силой толкнул так, что Авдей отлетел и сел в сугроб.
— Не знай, на што шкура моя применима будет, да не тебе ея на барабан натягивать... Сгинь отседа, оборотень, а то и сынов кликну...
— А не боись, что до гроба терь оглядываться придётся?
— Шпану свою пугай, ко мне дорогу забудь... Знал же, что хлебну с тобою лиха, ан нет... пожадничал...

***

Морозное зимнее утро. Нодиш и Гжетский в карете, и ещё пара всадников, подъехали к дому Спиридона. Спешившись, детективы направились к входной двери, наказав сопровождавшим людям ждать их возвращения.

Войдя в горницу, встали у порога. Никто к ним не вышел.
— Хозяева, есть кто в доме? — обождав, кликнул Нодиш.

Внезапно из боковой двери выскочил паренёк лет шестнадцати, в исподнем, но с наганом в руках. Взял на мушку.
— Кто таки будетё, люди новы?
— Детективы мы, заведомо из Нижнего Новгорода. Ищем встречи со Спиридоном Зотовым, злого умысла не имеем...
— Мамка, што дверь не затворена? — крикнул в кухню паренёк.

Ответа не последовало. Тут же в дверь со спины детективов вошла женщина с поленьями на руках. Осматривая чужаков, женщина спокойно прошла к печи, свалила поклажу и прикрикнула на сына:
— Уймись, окая;нный! Не вишь, прилишны люди наповид?
— С городу оне... до батьки... не знают ничёво...

Паренёк опустил наган и юркнул, откуда выскочил.
— Проходите, добрые люди! — предложила женщина, — Пиву бруснишную откушайте с дороги...

Мать поставила на стол большую бутыль с красным морсом, кружки и тарель с пирожками, сама же вернулась к печи и подбросила в подтопок пару полешек.
— Что мы не знаем, а до;лжны знать о Спиридоне Зотове? — заметил Гжетский. Закончив с подтопком, женщина достала из буфета бутыль с мутным содержимым и пару лафитников. Поставив лафитники на стол, наполнила их самогоном, перекрестилась на Красный угол, где под иконами горела лампадка.
— Воздайте славу убиенному и помяните душу его грешную!

Детективы не смогли отказать, лишь молча подняли лафитники и выпили.
— Сказала ужо, али нет? — вышел уже одетый паренёк, затягивая на косоворотке опоясок, и не дожидаясь от матери ответа, рассказал: — Здоровяк  приезжал тожа с городу... Спорили они с батькой у ворот, спорили, а потом дядька отбыл в божьи руки... Очухались, што батька долго в дом нейдёт, вышли к воротам, а он лежит под вереёй с ножом под сердцем... Таки дела...

***

В апартаментах Коптева продолжается званый ужин.
— Расспросили подробно – прояснилось, что Зотова умертвил Жердёв..., — рассказывает Нодиш, — Мальчонка болтлив оказался, а где грузовик припрятан не ведал. Оставался только Теребилов, но пережитые страхи не оставили в его памяти ничего существенно важного. Помнил, далеко за Волгой, а указать не мог...
— А места в тех весях, не побоюсь оного слова, дикие! — добавил Гжетский, — Летом не доплыть, зимой не дойти! Раздобыли карту, нашли старого уездного пристава, и предприняли попытку пройти по приметам, да чуть ноги унесли...
— Вдоль малых речушек многие деревни исстари починали старообрядцы-отшельники... А привечают они чужаков-иноземельцев как собака кошку... Без человека ихнего пошиба будешь кнутом либо выпровожен, а то и дюже бит...
— А названия там – отдельные побасенки для искусного сказания, Олег Владимирович! — усмехнулся Гжетский.
— Ну-ка, ну-ка... Интересно насколько ваши сказания будут искусны? — заинтересовался Коптев.
— Деревеньки сии починали поселенцы самобытные..., — продолжил Гжетский, — Яркость и непостижная рассудком попарность именований поразительна! К примеру: вот Заскочиха и Останкина! Как вам созвучие? Сюда заскочи, здесь останься? Или вот Линёва и Ямная – сие что, рыба без своей ямы?
— Корни мои дальние из тех краёв..., — пробормотал Чадаев, — Прадед из первых заводских тысячников, а отец, пятый его сын, у коего я народился, уже в Нижеграде прижился...
— Вот как? До ваших родовых весей не добрались, а оное лишь затравка... Зато, всю водоносную пойму речушки Ватома проехали, люд местный посмотрели, и тут фантазии искуснее..., — вставил Нодиш, Гжетский воодушевился:
— Россыпь самобытности! Горюшкина и Тоскуйка, Сукина и Вернягова, Глазкова и Рожнова! Театральная драма! И горе и тоска, и верность и скандал, и на роже под глазом финал!
— Так и событуют все эти деревешки по-соседски? — вопросил Коптев под общее умиление гостей.
— Которые в стане, а до иных кобыла не устанет! А ещё: Скородумка и Вздериножка, а ближе к устью реки Торчилова и Блины! Вслух фантазировать под сии названия не осмелюсь ввиду присутствия дамы...
— Скородумка и Вздериножка, баешь? — залился смехом Иван. Туся тоже еле сдерживала смех:
— Срамота внимать надоумки ваши, аж кровь подливает к лицу от напряжения мысли!
— Приемно, а думается мне, как в названии деревень нет злонамеренной продуманности, так и пропажа золота может скрываться за наиболее обыкновенной версией! — опомнился Коптев, когда все отсмеялись и успокоились, — А что если родители ваши, Иван Матвеевич, указанную суму держали при себе ручной кладью, и в видениях крайней опасности отбросили... ну, скажем, в глубокие снега на обочине?
— А ведь верно может быть! — воспрянул духом Иван, — Мы же выволокли мёртвые тела из оврага, а по склонам вокруг не шарили? Снега сойдут, все о;бочи пролазим...
— Неприятности экие вам выпали..., — сочувственно высказалась девушка.
— И неприятия, и слёзы, и истерики спонтанные случались..., — ответил ей Иван, — Отболела уже душа, да и земле предать родичей надо было поштенно, с отпеванием по церковному обычаю...

***

Коптев постучал вилкой по бокалу:
— Подведём итоги нашей встречи, друзья мои! У кого остались вопросы, кому нужны дополнительные пояснения – я к вашим услугам...
— Экие жа могут быть вопросы? Всё терь ясно как Божий день! — ответил Иван.
— Вопросы есть, да не вам, Олег Владимирович! — вступилась Туся, — И даже не вопросы, а так... рассуждения...
— Любопытны ваши мысли, продолжайте, барышня...
— Убиенные были в помыслах чисты, и от других того же ожидали... А лиха беда пристала грязной завистью злонравных людей и утянула в могилу...
— Ваша правда, барышня! — поддержал Коптев, — Золото это такой металл, который многие умы к безумству низводил...
— Вы, понимаю, потратились на сей фуршет? Предлагаю своё участие..., — предложил Чадаев Коптеву.
— Сия трапеза полностью участна мною! — ответил Скородумов, — Отец баял так: во всяком человеке кроется правда, да без добротной беседы ея не познаешь... А добротные беседы случаются только за щедрым столом...
— Мудро, и не скажешь вопреки! — согласился Чадаев.
— Главный злодей раскрыт, осталось изловить... На то не пожалею я ни сил, ни времени..., — предупредил Иван, на что Чадаев парировал:
— Очень хочется уберечь вас от обманчивого права самосуда, Иван Матвеич, ибо будете судимы судом непредвзятым...
— Я услышал, Аким Кузьмич, хай Господь рассудит...
— Ну что же, друзья мои, застолью конец, и делу венец... Выйдем на волю, да и распрощаемся на добрых поручениях..., — Коптев встал и указал всем на выход.

***

Коптев с гостями вышли на улицу к парадной его дома.
— Вот не помыслишь, Туська... пардон меня, теперича уже Таисия Акифиевна, но я сердечно рад твоему внешнему и духовному преображению! Экоть-те чудо, из сенной челяди почти светская мамзель выправилась? — по-отечески похвалил Иван. Туся вынула руку из муфточки, Скородумов слегка пожал, не принимая к губам, и кивнул Михею: — Берегите избранницу вашу, Михей Яковлевич!
— Не устаю в оном клясться..., — пообещал парень.
— Ну, вот и всё! Прощайте всем! Даст Бог, и свидимся!

Скородумов с детективами прыгнули в карету и отбыли. Сухаревы двинулись вдоль домов, вслед шли Коптев и Чадаев.
— Как теперь документировать всё услышанное – задача! — задумался комиссар.
— Оное толика из того, что вам предстоит сделать, Аким Кузьмич..., — объяснился Коптев, — Вскинув на плечи бремя ответственности, я пошёл дальше и увязал в единую цепь событий ещё десяток убийств и ограблений, произошедших в последнее время, и по моему скромному разумению связанных с бандой Жердёва... Прибуду к вам в милицию самолично и починно изложим всё на бумагу...
— Завтра же и приходите, буду ждать!
— Шлите справки, собирайте улики, не уставайте бегать ногами... Во-первыя изыщите среди своих милицейских человека, кой треплется непомерно, и передаёт внутреннее производство дел Жердёву... Малов проговорился про существование оного, но ни имени, ни в лицо не видел...
— Предатель в наших рядах – враг, получается?
— Основные усилия примите к поиску Жердёва... Попади он Скородумову раньше вас – судить будет некого, а без показаний сообщника да с маломальски грамотным защитником и Малов от большего откажется...
— Да надо ли таких судить-то, Олег Владимирович?



;

Часть II

Глава I

Минули недолгие месяцы, на календаре лето 1918 года. Нижний Новгород бурлил в умеренном, если отбросить недобрые слухи и не поминать мелкие распри, режиме. Времена были переломные, рутину буден работы милиции составляли нескончаемые грабежи, убийства, повальное воровство и мародёрство, бунты и необъяснимо жесточайшие мятежи, поводимые контрреволюционным элементом и неуступчивым духовенством. Но жернова революции упорно перемалывали старые устои в непонятные большинству населения новые порядки, выдавая сплочающие народные собрания, спонтанные маёвки и частые шествия из многих сотен сочувствующих новым веяниям горожан.

Олег Владимирович Коптев поступил на службу в народную милицию на место следователя, занимал кабинет Чадаева, в помощниках по делопроизводству держал Высоковскую Зою Аркадьевну и несколько небольших групп оперативных работников, среди которых находились всё те же Сухарев, Лещёв и Крысоеда. Коптев проработал все дела, касаемые преступлений банды Жердёва, но за исчезновением основного фигуранта судебных разбирательств не предпринималось.

О Жердёве с тех пор не было ни новости, ни вести. Ни даже левых слухов. Как в воду канул. Чадаев занимался делами политического, чаще местного губернского значения, из видов Коптева ненадолго пропал, остальные жили при своих служебных и житейских заботах.

***

По широкой реке, уменьшающей с отдалением от города количество разного рода судёнышек, пароходик-буксир толкает в сцепе среднетоннажную шаланду с различным товаром, прикрытым парусиной.

В капитанской рубке бывалый капитан Уткин Михаил Андреевич, на палубе боцман Пётр, в машинном отсеке возле мотора дремлет молодой моторист Алексей. На носовом баке шаланды трое матросов перекидываются в карты.

В рубке вместе с капитаном притаился, чтобы оставаться незаметным с реки, комиссар Чадаев Аким Кузьмич.
— Печёрский позади, Нижеград, знай, минули, товарищ Ким! — держит беседу капитан, — Телячья протока прямо по курсу, но мы стрежнем выйдём – Волга-матушка там вширь раскроется...
— Ты, Михал Андреич, речник бывалый... Слухи по городу ходят, на Телячьей протоке нудисты собираются – верно ли? — поддерживая беседу, спросил Чадаев.
— Истинная правда, товарищ Ким... Хотя своими зенками воочию зреть экий срам не пришлось...
— Не зрел, отчего же утверждать берёшься?
— Оне жа срам свой на реку не выказывают, по воложкам всё более да в закрытых затоках Савина Гребня таятся...

Уткин подал штурвал влево, вроде как забеспокоился, тут же склонился к открытому окну, кричит боцману:
— Петро, палундра – на пороги относит! Поди, шугни малого, абы к рупору ухом прильнул и команды выслухивал... Да забурщиков на сцепы призови...
— Шо, опять козла бурют? — откликнулся Пётр. Уткин отольнул от окна:
— С эким мосолыгой на мель не заметишь, как подсядешь...

Моторист сладко посапывал в дрёме, лбом заткнув командный рупор. Петро спустился в моторный отсек, торкнул в плечо Алексея:
— Шо, горемыка – кумарит? Моторист едва прилёг, а шаланда на порог?
— Не сплю я, а сновидения созерцаю! — встрепенулся парень. Боцман усмехнулся и подошёл осмотреть двигатель.

***
— Срам ихний не зрел, в том моя правда, а моторные барочки куды заходют – указать могу..., — продолжает беседу капитан.

Снизу звонко стукнули, Уткин двинул командный рычаг на малый ход и прильнул к межпалубному рупору:
— Лексей, сбавь до малого, и товсь право руля...

Снизу снова звонко стукнули по трубе.
— Нонешней навигацией, к слову будет вспомнено, барочек не видел, а на былые лета замечал, товарищ Ким... Всё господа да дамы с зонтами, франты да барышни нафуфыренные, и ни одного мужика с бабою... А вам никак узреть охота?

Чадаев чуть привстал, вглядываясь вперёд по ходу буксира. Впереди виден заросший высоким кустарником песчаный остров:
— Будет охота – найдем доброхота! Сей остров называют Савин Гребень?
— Он самый и есть... Слева на борт от стрежня Телячья, а справа..., — Уткин осёкся, посмотрев вправо, локтем ткнул Чадаева: — А справа на борт – полундра, едри её за ногу! Пабедка по наши души чалится – товсь!

***

Буксир догоняет моторная барка с шестью вооружёнными наганами бандитами. Один из них выбрасывает крюк, цепляя борт, подтягивает барку к буксиру.

Чадаев засел за какой-то ящик, прикрылся занавесью. Бандиты ловко заскочили на буксир, трое перебираются на товарную шаланду. Один налётчик забегает на ходовую рубку и, не замечая Чадаева, тычет наганом в бок капитану:
— Не страшись, горемыка, держи нос на протоку, тады и шкуру не попорчу...

Чадаев незаметно подкрался сзади, перехватил руку бандита, выбил наган и с ловкостью борца прижал того лицом в пол.

Трое бандитов сходу пробрались на бак к матросам. Те будто заигрались, по сторонам не смотрели, но, увидев направленные на себя наганы, безропотно подняли руки.
— Руки вверьх, бравые матросики, а то как жахну свинца в брюшину, а потом вздёрну на шкот..., — прикрикнул налётчик.
— Какой шкот, дурень безграмотный, мы на мелководном корыте? — язвительным смешком ответил один из матросов.
— Пошуткуй у меня..., — огрызнулся налётчик.

Под парусиной шаланды прятались в разных местах три человека Чадаева. Открывшись в первые минуты захвата шаланды, между ними и бандитами произошла кратковременная перестрелка.

В моторном отсеке один из налётчиков направил наган на моториста, но был обезоружен боцманом, подоспевшим навыручку и оглушившим налётчика тяжёлым мопом швабры.

Когда всё стихло, из бандитов в живых остались один на шаланде, скрученный матросами, и второй на капитанском мостике, обезоруженный Чадаевым.

Только сейчас из моторного отделения на палубу вышли боцман и моторист с пойманным и связанным по рукам налётчиком.

***

Авдей Жердёв – высокий, статный и мало узнаваемый без бороды франт с тростью – почистив туфли у юнца, чистильщика обуви, безбоязненно направился по торговому ряду. Остановился у прилавка с мясными изделиями. Перед ним выбирает колбаски и укладывает товар в корзину прилично одетая дамочка.

Авдей замечает, как беспризорник, пользующийся занятостью лавочника, ворует с прилавка колесо копчёной колбаски и суёт за пазуху. Жердёв прихватывает пацана за ухо, отводит в сторону:
— Не дёргайся, жулябия...
— Пусти, буржуй, а то двину коленом куды страстно...
— Не дёргайся, баю... Стой мирно, не отыму ничего...
— А чё тады как сыскной цапаешь?

Авдей разжал пальцы, пацан отскочил и зажал ухо.
— Более не трону – знай не боись... И гоняться за тобою не буду...
— Топеря ужо пымать надо? — язвит мальчишка, вот-вот готовый сорваться наутёк.
— Зовок на тебя есть кой? — спокойно спросил Авдей.
— Есть, да не про буржуйску честь... Зови Сверчок...
— Свистишь, поди, зычно? — усмехнулся Жердёв.
— По мне и зычно, и не зычно, отпустил и шагай в сторону...
— Лады... уйми свою прыть...

Дама расплатилась, засунула кошелёк в корзину. Провернувшись встречно дамочке, Авдей ловко вытащил из её корзины кошель и спрятал в карман.

Сверчок выпучил глаза, забыв про ухо:
— А я примыслил ты буржуй, али с легавок новых...

Авдей даже не моргнул, лишь наигранно упёрся в трость:
— Жулябию, што удят дурницу на Средном, ведаешь?
— Каво ведаю, таво не цапнуть, как меня!
— Непошто мне шпану без умыслу цапать, Шпора мне нужён... Сведёшь с бугром – рубль закуркуешь...
— И што мне с рубля того – всё одно Шныра отымет?

Авдей достал из кармана жилетки бронзовый рубль, протянул мальчишке. Сверчок помешкался, взял монету и снова отошёл.
— Хошь сам, хошь через Шныру намотай Шпоре, завтра в полдень его будет ждать Дрын в кабаке Сомова... Запомнил?

Сверчок покрутил монету, зажал в кулак:
— Передам... А не придёт – с меня мал оборот...

Авдей развернулся и пошёл прочь. Пробираясь сквозь поток людей, идущих на рынок, вышел на площадь перед торжищем, ищет взглядом дамочку, у которой вытащил кошель. Подметил её, догнал и, прихватив за локоток, остановил:
— Насилу догнал вас, барышня! Уж больно торопливо ходите, чуть с виду не упустил...
— Кто жа вы, любезный, и пошто я вам занадобилась? — опасливо отстранилась дамочка.
— Не пугайтесь, прошу вас, случился неприятный пассаж: некий оборванец вытащил из вашей корзиночки кошель...

Дамочка обеспокоилась, полезла проверять пропажу:
— Ой, аки же оныя? Што же мне маять-те терь?
— Теперь вам успокоиться бы надо, перевести дух и принять пропажу из рук в руки...

Авдей демонстративно полез во внутренний карман пиджака, достал сворованный кошелёк и протянул женщине.
— Ой, мой... Да аки жа оный у вас?

Фелисата взяла кошелёк, сунула обратно в корзинку к овощам.
— Покуда оборванца того догнал да имущество ваше отнимал, глядь, а вы ужо овощь всякую набрали да на выход подались...
— Благодарствую всем сердцем, любезный... Я чем-то терь обязана?
— Не хлопочите пусто, барышня... Мне сия услуга стоила ровным счётом ничего! Назовите лишь ваше имя?
— Фелисата...
— Одна удача идёт, другую за собою ведёт! Позвольте же, милая Фелисата, помочь вам корзиночки поднесть?

Дамочка настороженно передала Авдею корзинку, тот галантно предложил взяться под руку. Фелисада осмелилась, и пара пошла с площади к ближней улочке. Издали за действом наблюдал Сверчок, стоявший у входной арки рынка:
— Во даёт, марвихер! Поди, весь дом топерь обнесёт?

***

Зоя Аркадьевна прошла недлинным коридором и вошла в дверь с табличкой «Архивъ». Вера Георгиевна и Туся на своих рабочих местах, в посетительской никого. Архивариус посмотрела поверх пенсне на посетителя:
— Зоя? Зоя Аркадьевна? Вы ли это, душечка?

Зоя подошла к месту открытия дверцы в рабочую зону помещения:
— Определённо я, Вера Геровна! Здравствуйте!

Вера Георгиевна поднялась, подошла открыть дверцу:
— Здравствуйте! Давно... давно вы нас псещением нас не жаловали... Оно каким же подводным течением вас сюда принесло?
— Вот знаю же, зла держать ко мне вам не за милу душу, а слова подобрали едкие... Али не вовремя я – так пойду, на скамеечке пережду? — приняла к сердцу Зоя.
— Что вы, что вы, милейшая Зоя Аркадьевна... Видимо грубею в свете последних веяний, сама не замечаю как... Проходите смелее...

Вера Георгиевна открыла дверь, Зоя вошла, пожалась руками с подошедшей Таисией.
— Здоровьица вам, товарищ Высоковская!
— И тут неуместная церемония, товарищ Сухарева?.. — иронично заметила Зоя, — Даром бы по-женски, по-приятельски беседу начинать: милочка... барышня... или душечка, право слово?
— Не серчайте, милая Зоя Аркадьевна, новый этикет требует и новых церемоний – в штанах посетитель, в подола;х, в лохмотьях ли, всё едино – товарищ!
— А как Веру Геровну в заступницы призову?
— Вера Геровна с невдавне тоже – товарищ Граер! — вступилась архивариус, — Как бы срамно оное обращение не звучало! Проходите за уголок, милочка, где мы чаи гоняем в неприсутственный час – там-то уж все мы барышни да непорочные душечки...

***

В дальнем углу основной части архива вертикально подвешено тряпичное панно с неброским фигурным орнаментом, за ним дверца в отдельное уютное помещение без окон, с картотечной шифоньеркой на несколько десятков выдвижных ящичков, столом с настольной лампой и со всей делопроизводственной атрибутикой, стулом и парой кресел.

Женщины вошли в помещение, расселись. В креслах Граер и Высоковская, Туся присела на стул возле шкафчика.
— Какими судьбами к нам, милочка, позвольте спросить?
— В крайком была отправлена по части делопроизводства, да нужный человек отсутствует на месте... Вспомнила о вас, и дай-ка, примыслила, скоротаю часок душевной беседою?
— Ну и право сие будет более пользительно, чем на скамеечке... Сколь уж нам не пристало возможным повидаться?
— Да с полгода минуло, на лёгком подсчёте... Если помимо меня свидеться не доводилось..., — наперёд Граер ответила Туся.
— Не довелось, сколь помню... Быстро время пролетает..., — поддержала помощницу архивариус.

Зоя осмотрела помещение и названия ящичков. На верхних ящичках картотеки прикреплены шрифтовые бирки:

КР;МЛЬ I, КР;МЛЬ II, РОЖД;СТВ;НСКЫЯ, МАКАРЬЕВСКЫЯ, АРДАТОВСКIЙ УЕЗДЪ, АРЗАМАССКIЙ УЕЗДЪ, БАЛАХНIНСКIЙ УЕЗДЪ, ВАСИЛЬСУРСКIЙ УЕЗДЪ, ГОРБАТОВСКIЙ УЕЗДЪ, КНЯГИНIНСКIЙ УЕЗДЪ, ЛУКОЯНОВСКIЙ УЕЗДЪ, МАКАРЬЕВСКIЙ УЕЗДЪ, С;М;НОВСКIЙ УЕЗДЪ, С;РГАЧСКIЙ УЕЗДЪ

Под каждым вертикальный ряд ящичков с бирками:

ДВОРЯНСТВО, ПОЧЁТНОЕ ГРАЖДАНСТВО, ДУХОВ;НСТВО, КУП;ЧЕСТВО, М;ЩАНСТВО, Ц;ХОВЫЕ, КР;СТЬЯНСТВО
— Никогда о подобном помещении ранее не ведала, да не гадала, что оные существуют..., — обронила Зоя.
— И сами мы были без оручения не вхожи... Сюда попасть, в прежние годы, необходимо было иметь поручение не менее от столоначальника..., — разъяснила архивариус, Туся тут же не сдержалась:
— Упразднили формуляр Анны Андревны, коя заведовала сим, рассекретили, и в распоряжение нам передали...

Вера Георгиевна одарила Тусю строгим взглядом, дав понять, чтобы та не разбалтывала лишнего. Девушка осеклась.
— Какая-то прямо аж тайная тайность в тайном архиве?
— И не прещайте, милочка... Не всё было въявь...
— Архив жандармерии изучен Верой Геровной до мелкой буковки, а оная картотека секретных осведомителей доступна была лишь одному должностному чину..., — снова выпалила Туся.

Вера Георгиевна осуждающе помотала головой:
— Теперь ярмо перевесили на нашу с Таисией шею...
— Вера Геровна, может нам чаёв заварить, покуда беседуете? — осознала девушка, — Вам, поди-ка, найдётся, о чём посплетничать? Поболе моего, чай, знай-знаетесь?

***

На первом этаже двухэтажного здания наружная вывеска «КАБАКЪ СОМОВА А.А.», на небольшой открытой веранде выносные столики, за одним Авдей Жердёв – курит трубку, читает газету «Нижагородскiй в;стнiкъ», ехидно бормочет:
— Реформу орфографии они затеяли, голодранцы...

Из окна верхнего этажа выглядывает ресторатор Сомов, замечает Жердёва, подсылает набриолиненного официанта.
— Андрей Андреич нижайше просит вас пройти и отпотчевать в отдельном кабинете-с...
— Привечай на две персоны, подойдёт человек – приглашение примем... Андрей Андреичу поклон, отпотчуюсь – лично завизирую...
— Как прикажете-с...

Официант скрылся в кабаке, к столу нерешительно подсел и приветственно приподнял шляпу-котелок опрятно одетый гражданин лет тридцати – местный уголовный делец под прозвищем Шпора. Авдей посмотрел на него поверх газеты:
— Не кипиши, бродяга... С виду не признать – так хоть ухо навостри на знакомый голос...
— Тебя, Дрын, не распознать за отсутствием бороды..., — узнал собеседника Шпора, — Не скажу, што рад, но и зуб на тебя николе не точил...
— Вот и буде с акафестом... Червячка заморишь? Дело незрящее обтолковать надоба имеется...

***

Собеседники прошли в отдельный кабинет, там скромненько накрыт стол. Расселись, официант наполнил лафитники водкой, поставил графинчик на стол, ждёт указаний.
— Всё, ступай вон, человек... Дальше без тебя управимся..., — отправил его Авдей.
— Слушаю-с... Как понадоблюсь – потяните колокольчик-с...

Уходя, официант обратил внимание на шнур вызывного колокола. Собеседники выпили и принялись закусывать.
— Сказывай, Дрын, пошто слепого гнал?
— Намотай Шныру, коли рупь у Сверчка отымет – кадык вырву..., — зашёл с малого Авдей.
— И без твоей опеки, поди-ка, порешаем?
— Я изрёк – ты просёк!
— Решим, не кипишуй...
— А по кодле слепого гнал я к оному: люди мне нужны проворные да духом крепшие! Паче с блатарей... Отсыплю седьем, тебе могу заслать желтухой...
— Мортую, Дрын, ты с Тузом сопчинским надысь хороводил, а шпана у него покрепше моих будет?
— Крепше, слабее ли, а прежних причалили... Кого-то на шконцы, а Туза на топчан мертвецкий...

Шпора откинулся, случайно задев шнурок колокольчика, цыкнул, налил водки и поднял заупокойную:
— Хай ему в земле мягше будет!
— Хай будет! — поддержал Авдей, собеседники выпили.

Неожиданно в кабинет зашёл официант, едва открыл рот, Авдей его грубо прогнал:
— Пшёл вон! Не звали на туй – так и носа не суй!

Официант откланялся и безропотно удалился.
— Сопчино подмять за Туза кто примеряется? — закусив, молвил Шпора.
— Покуда решают да под нового бугра прогнутся, дельце моё отвалится, а фарт не терпит... Сам с понятиями...
— Понятия имею, да впрок не разумею... Дело плёвое али до мокрухи?
— Награйка... А сухая, мокрая ли – кто же впрок разумеет?
— Так тому быть..., — после недолгого раздумья ответил Шпора, — Найду тебе с полдюжины стопарей...
— На шарапе проверенных, али отписаться лишь?
— Людей подберу верных, бодаться с тобою за потом не хочу... За куш изволь с ними мортовать, маржу малую на общий котёл зашли желтухой... Бумаге нонче веры нет...

***

По останицам давно перегоревшего и заброшенного дома пробирается Сверчок. Крыша и потолок худые, пол провален. В уцелевшем подвале собирался притон малолетних беспризорников от девяти до тринадцати лет на вид.

Горит костерок, на камнях греется мятый чайник. Возле огня кружком привалились пятеро оборванцев – печётся картофель, кто-то из бесприорников жуёт хлеб, играют с котёнком, смотрят на огонь.
— Зырю, а франт со своею расфуфырей намеряет в фотосалон... Корзинки без присмотра оставили покамест полотно-те задне выбирали, а Жжёный такого разве упустит? — рассказывает беспризорник по кличке Жжёный.
— Упустил, знать, тетеря... коль без хавчика пришёл..., — ехидничает Плакса, — И табак весь кончился...
— Вот и дуля тебе, Плакса... Цельную корзинку с-под носу уволок, да Шныра просёк – отобрал, сука...
— Мимо Шныры харчеваться себе дороже...
— Коврижку вот только и сунул в руки...
— Не было бы картохи заныкано, опять бы живот крутило..., — влез в разговор беспризорник Обморок.
— Нам картоха хлеб да соль – пузо набил и на бок изволь! — обсмеял Шляпа.
— Можа Сверчок што пожевать принесёт... он у нас жульбан фартовый..., — обнадёжил Плакса.

В подвале появляется Сверчок с котомкой на перевязи, беспризорники ожидаемо оживляются.
— Налетай, шпана бездомная! Пировать будем! — хвастливо сбросил котомку Сверчок. Набежали оборванцы, Сверчок достаёт из котомки продукты, табак и прочее, раздаёт: — Консерву в общий котёл, колбасу да пряники на стол! Есть ишшо весового табачка полфунта да конфет кулёк!
— Аки жа ты мимо Шныры-те смогнул? — удивился Жжёный.
— Шныру кулак под нос сунули, абы Сверчка не трепал..., — хвастливо ответил Сверчок.
— Я жа баял – фартовый! — умилился Плакса.
— Обморок, ставь котелок на огонь, ячменку варевать будем!

Пацаны быстро соорудили столик из ящика и газетёнки, кто-то уже грызёт пряник, кто-то закуривает самокрутку.

Обморок поставил на огонь котелок с водой:
— Шляпа, разныкай крупчатку... под консерву в самый раз!

Шляпа распотрошил куль и засыпал в котелок перловку:
— Товь ложки, робяты... Экой каши вы век не ёдывали...

И вот уже сидят беспризорники вокруг стола, с удовольствием едят кашу из котелка и прочий харч.
— Шныра отобрал, что фармазон поднёс, — рассказывает Сверчок, — Потом сам жа сцапал меня на рынке и вернул... Да ишшо с возроком...
— С возроком? Ври да не завирайся! — не верит Жжёный, — От Шныры тока шлепка и дождёшься...



Глава II

Элегантно разодетая Туся подходит по улице к зданию с вывеской «НIЖАГОРОДСКIЙ ГУБ;РНСКIЙ ГЛАВПОЧТАМТЪ», несёт пару запечатанных почтовых пакетов. С другой стороны улицы к почтамту подходит Авдей Жердёв – элегантно одетый горожанин с тростью. Засмотревшись, Туся поднялась на приступок. Некий гражданин, выходящий из здания, резко распахнул дверь и отошёл не оборачиваясь. Едва не зашибленную дверью девушку придержал Авдей, после чего подобрал оброненные ею пакеты, подал и учтиво открыл перед ней дверь.
— Осторожнее надо быть, сударыня, и во-перёд глазками зыркать, когда к закрытым дверям подходите...
— Благодарю вас, милейший..., — немного смущённая девушка взяла пакеты и вошла в двери.

***

Внутри главпочтамта достаточно просторный и не людный посетительский зал, вмещавший витрину с полукруглыми окошками для посетителей заведения. «Справочный столъ» «т;л;графъ» и «т;л;фонъ» пустые, Таисия остановилась у окошка с надписью «прiямъ корр;спонд;нцiи».

Работница из окна приёма подала девушке марки:
— Вот вам марки нового образца...
— Благодарю, барышня...
— Две наклеить на московский адрес, четыре марки на бандероль до Санкт-Петербурга...

Туся взяла марки, склянку клея, применимую кисточку, отошла и стоит, прилежно приклеивает марки. Вслед за Тусей к окну «выдача корр;спонд;нцiи» подошёл Авдей и обратился к работнице почтампта.
— Барышня, пожалуйста, проверьте ячейку до востребования на имя Жердёв Авдей Семёныч...
— Ожидайте, пожалуйста...

Туся, заслышав названное имя, оторопела на миг, потом одёрнулась, испачкав пальцы клеем. Авдей заметил это, достал и протянул девушке свой платок.
— Возьмите, сударыня, и прошу вас быть отседни аккуратнее... Платочек мой можете оставить себе...

Туся, смущённо опустив глаза, взялась оттирать пальцы от клея.
— Корреспонденции на Жердёва не поступало! — доложила работница, — Ждите, товарищ, вам вне сомнения пишут...

Авдей недовольно цыкнул и направился на выход. Туся засуетилась, сунула недоклеенные пакеты в окошко:
— Барышня, будьте добры, присмотрите за отправлением, мне отлучиться надо бы срочно, а внедолге обернусь...

***

Выйдя наружу, Туся осмотрелась, заметила Жердёва и осторожными перебежками двинулась за ним проследить.

Авдей поманил извозчика на пролётке, стоявшей у обочины.
— Вези на Лапшиху, а там укажу куды повернуть...

Туся, подсела в другое ландо, ждущее своего седока:
— Трогай, голубчик, вон за тою повозкой... Да держись-ка поодаль, прошу тебя, любезный...
— Красотка кавалера стережёт? — улыбнулся извозчик
— Двойная монета, коль кавалера не упустишь...

***

Бывший пустоватый кабинет Чадаева теперь представал уже обустроенным, заведовал им следователь Коптев. Сейчас он сидел за столом, читал бумаги, Зоя печатала на машинке. В некий момент Зоя пристально всмотрелась в листок на столе, с которого печатала текст:
— Ну и рукописание у вас, Олег Владимирович...
— Зоя Аркадьевна, не забудьте добавить, дознание по делу завершено седьмого дня июля 1918 года... Отразите также должность и полное моё имя...
— Сие-то не забуду... Да распознать бы, что за слово такое под вашей рукою начертано?

Коптев потянул руки в стороны, расправив плечи, не поленился подойти. Зоя развернула лист и ткнула пальцем.
— Вот... А лучше озвучьте предложение...

Коптев взял лист в руки, вернулся к своему столу, надел пенсне и вчитался.
— Сие непонятное выражение... Сие я выписал из технического словосборника, а указанное вами слово – акселератор...
— Что же оное значит, позвольте осведомиться?
— Как бы вам объяснить, не вдаваясь, так сказать? Может ассоциировать?
— Как вам будет удобнее, а мне понятнее...
— Хм... Ну, тогда так: будучи прекрасной наездницей, вы хорошо знаете, что побудит кобылу под вами перейти с шага на рысь, а то и убежать в галоп?
— Пришпорю обок да кнутом прижгу, что же боле?
— Во-от..., — откинулся следователь на спинку стула, — А в технически исполненных движителях, знаемыми вами не иначе как автомобиль, так же исполнено устройство, побуждающее движение... Оно и называется акселератор...
— Работать с вами, поштенный Олег Владимирович, приятно и крайне познавательно..., — удовлетворилась Зоя, — Кто бы мог проще простого объяснить, что к ускорению автомобиля необходимо пришпорить акселератор?

***

К кабинету с крашенной через трафарет табличкой «Дознават;ль Копт;въ О. В.» подходят Михей, Лещёв и Крысоеда. Едва Михей тронул дверную ручку, их окликнул Чадаев, неожиданно возникший с тощим портфелем в руках.
— Сухарев, обожди чуток!

Все трое обернулись и, увидев комиссара, обрадовались.
— Товарищ Ким, вот уж кого не чаяли!
— Месяца два, а то и три к нам не наведывались?

Чадаев подошёл, пожимают руки.
— По делу али иная надоба? — спросил Крысоеда.
— По делу да по удельному, товарищ Крысоеда... Здравствуйте, друзья мои!

Михей с Лещёвым переглянулись и хихикнули.
— Был Крысоеда, да вышел... Топерича, товарищ Ким, зовусь я Константин Весторев..., — представился товарищ.
— Оборот, однако...
— Объявление о смене своего имени аж в «Рабоче-крестьянском нижегородском листке» пропечатал, волю свою, по чину, стало быть, узаконил... Отчество оставил прежнее...
— Всё правильно, отца не поменяешь, но... Так как ты являешься сотрудником вновь созданного органа правопорядка, обязываю тебя зарегистрироваться в ОЗБиР...
— Обязуюсь, товарищ Ким...
— Да уж... Долгих часов сие мероприятие не отымет..., — усмехнулся Михей.
— В честь какого-то деятеля, или произвольно подобрал?
— Постоянный, знай, и ВЕрный СТОронник РЕВолюции! — усиливая выговор на первых слогах имени, встрял Лещёв.
— Пришёл к тому идейно, можно сказать..., — продолжил Весторев, — Человек я был никто, именовали как и в деревнях нонче не именуют, в милицию поступил паче случайно, а внимаю топерича, што пригодился... Да и лекции политпросвета даром не прошли...

Чадаев повторно пожал руку Вестореву:
— Похвально, Константин... Весторев... Литературу читаешь, политику нашей партии принимаешь?
— Што не понимаю, друзья али товарищи с революционного кружка поясняют...
— Похвально-похвально! — удовлетворился Чадаев, — Вы к Коптеву, друзья мои? Передайте, засвидетельствую визитом, лишь переговорю с вашим новым начальством...

***

Коптев за столом, Зоя за своим, Лещёв и Весторев на скамьях, сделанных Михеем, Михей удобно расположился в единственном кресле. Оперативники поцеживают горячий чай.
— Зоенька, как только..., — Коптев замялся на секунду, и чуть насмешливо артикулируя слово «товарищи», объяснился больше для себя: — ...товарищи... слово-то всуе обыкновенное, а в свете событий язык немеет...
— Привыкните, Олег Владимирович..., — поцеживает чай женщина, — Во-первыя я тоже язык ломала, а не заметила, как свыклась уже...
— Соглашусь с вами, милочка. Организация человеческого разума столь же таинственна, сколь открыта ко всякой нелепой реальности...
— Што же вы, товарищ Коптев, находите нелепого в обращении товарищ? — подметил Лещёв.
— Вполне лепо, мне и вовсе отрадно зваться товарищем..., — ответил Весторев.
— Во всём нужен опыт, молодые люди, даже в лексике...
— Говорить учиться надо? — переспросил Лещёв.
— Не просто говорить, а прежде думать, что говоришь, да поуместно ли... В ваши годы любое новшество принимается на всяк, но представьте человека, более полувека делившего людей по сословиям, да по типу занятий?
— Как же познать в двадцать лет, какие бесы будут одолевать в пятьдесят?
— Никак – тут вы правы! — снисходительно ответил Коптев, — Не берите во внимание моё, как вы поумствовали, бесовство, друзья мои, ибо не вкладывал я в свои интонации злого умысла...
— Двадцать лет..., — мечтательно пробормотала Зоя.
— Податливы вы на чужое словцо, Олег Владимирович, к своему жа дуро;м лестны..., — заметил Михей, — Звиняйте, коли обидел, я тоже без умыслу сболтнул...
— Ну и ладно, и вы тогда не заостряйте... Так вот, Зоя, как только товарищи из группы оперативного сыска составят реляции в письменном виде, отпечатайте и с подписью вложите в дело...
— Сделаю, Олег Владимирович...
— А вы, товарищи, возьмите себе в привычку перелаживать результаты сыска сразу на бумагу... Даже не будь на месте Зоя Аркадьевна, рапорт должен лежать на моём столе своевременно...
— Вот и можете же выговаривать, покуда не задумываетесь? — иронично подметила женщина. Коптев усмехнулся.

В кабинет вошёл Чадаев:
— Здравствуйте, товарищи! Гостей незваных ждёте?
— Аким Кузьмич, какими судьбами? — обрадовались в унисон Коптев с Зоей, — Проходите, друг мой, всегда рады...

Последнее предложение Коптев договорил один.
— Садитесь, товарищ Ким, мягше тут, и уютнее..., — встал с кресла Михей и пересел на одну из лавок.

Чадаев сел в кресло, осмотрел кабинет:
— Не узнать! Откуда разжились, коль не секрет?
— Олег Владимирович содействовал..., — ответила Зоя.
— Секрета нет, друг мой... Присмотрелся к народишку, поспрашивал, нашёл бывшего приставного по хозяйственным поручениям и примитивно пригрозил...

Чадаев открыл рот что-то сказать, но Коптев продолжил:
— Не вернёшь-де, говорю, что вывез в суматохе прошлых событий, представлю воровством и выпишу тебе законную путёвку на долгую зимовку...
— Вы бы видели, с коим рвением тот гонял свой тарантас сюда-обратно! — усмехнулась женщина, — В два дня кабинеты обставил, да привирал, что, увозил на сбережение, абы чужие не потаскали...
— Своим, знай, таскать можно? — сыронизировал Чадаев.
— Ах, оставим его! — ответил Коптев, — Коли засел в нём преступный помысел – проявится... А проявится – изловим и суду предадим законному...
— Вам решать, а побеседовать следует... Первостепенная наша задача не излавливать по факту содеянного, а упреждать до свершения преступления...
— Упреждать? — в сердцах выпалила Зоя, — Обернитесь же – преступность всюду... Сильный отбирает у слабого, зажиточные обдирают бедных, духовенство и то о приличиях забыло, и что ни сборище, то банда!

Чадаев почти поддался на спор, но взял себя в руки.
— Анархисты, монархисты, красноштанники, белопогонники, черносотенцы – просто маскарад притворства, по-иному не скажешь, если не губили бы друг друга?! — продолжила обличать женщина, — Облавы, обыски, стычки, перестрелки, повальные аресты – просто жуть, ей богу! Аж голова кругом!
— Обстановка тяжелейшая, Зоя, а паниковать смысла нет, — выдержав паузу, спокойно ответил Чадаев, — Кажный чаловек в свою сторону тянет, и это неизживно. Но к власти примеряется, а крестьянство да рабочий класс по большему согласию всё же наши сторонники... Вытянем...
— Не надорваться бы, Аким Кузьмич...

Иронию Зои Чадаев оставил без внимания, развернулся и обратился к оперативникам:
— Товарищи, не могли бы вы оставить нас наедине с Олегом Владимировичем?
— Вот-вот! Самое время донесения оформить..., — нашёлся Коптев, — Возьмите бумагу, и всё, что накопали, оформите в письменном виде...
— И мне выйти, Аким Кузьмич? — удивилась Зоя.
— Будьте любезны, Зоя...

Чадаев достал денежную купюру, протянул Зое:
— Прикупите к чаю чего-нибудь послаще, пожалуйста...
— Так чего же? Накажите, что желаете испробовать, а то ведь экономка из меня никудышная?
— Можно и сластей, и халвы, и пряников на всех..., — непонятно ответил Чадаев, — А Михея пустим с вами погулять...

Михей театрально подал Зое руку, подогнутую в локте.
— Разрешите сопровождать, милейшая Зоя Аркадьевна, хоть за сластями, хоть за пряниками?
— Если не боле, чем под ручку, да под зонтиком – я к вашим услугам, любезный Михей Яковлевич! — подыграла ему Высоковская.

***

В кабине остались Коптев и Чадаев.
— Не досаждают подчинённые? Без мелочей, я был всеми примирительно доволен..., — спросил Чадаев.
— Молодёжь, она во все поры необуздана! А Высоковская хоть остра на язык, но умна и в трудах прилежна... Да на всём нашем участке бранить особо некого...
— Так уж и некого?
— Кто более прозорлив, тому оперативный сыск, иные к бумагомаранию пригожесть показывают...
— Отрадно слышать... Думка лишь не даёт покоя, что не был распознан предатель, что сведения разбалтывал...
— Распознаем, дайте время... Аким Кузьмич, раз изволили всех разогнать, то не просто пришли о людях справиться да сластей откушать – так понимаю?
— Верно... Но перейдём к делу: сообщаю, нашему губкому предложено организовать Чрезвычайную Комиссию – губЧК, а я как уполномоенный от комиссии занимаюсь бандитизмом и всякой контрреволюцией...
— Вот уж не подумать, что создаваемая вами ГубЧК бандитствует и строит козни своей же революции?
— Да... Извините... Конечно же, борьбой с контрреволюцией и неприкрытым саботажем..., — поправился Чадаев.
— Сегодня я уже попал впросак со словесами – а прикрытый саботаж, стало быть, борьбы не требует? Ну, да будет...

Чадаев сделал паузу на словах Коптева и продолжил:
— На данный момент я привлечён к расследованию грабежей на водном транспорте. Последнее время под разграбление стали попадать торговые суда, буксируемые по Волге, а то и попросту уводятся целые баржи...
— Пираты на Волге, встарь оно ушкуйники – достаточно необычайное явление в наши дни, не правда ли?
— Правда – ушкуйничают с размахом..., — Чадаев открыл портфель и достал папку уголовного дела, — А привело следующее: недавними днями мы устроили засаду на барже, разгромили одну шайку и задержали пару налётчиков... На допросах было произнесено мимо прочего прозвище Дрын...
— Объявился, значит, душегуб? — несколько даже обрадовался Коптев, — А я со всем следственным оптимизмом полагал, что на дно до поры залёг, либо за границу не преминул отбыть... Позволите ознакомиться?

Чадаев передал папку, Коптев начал развязывать тесьму.
— Мимо всего прочего, подробно опишу вам место сбора нудистов на Телячьей протоке... Нежданно-негаданно, а побывать пришлось...
— Коим смущение обещали оставить?
— Оным самым...
— Эх, жаль не могу предложить вам кофею с коньячком! Для полноты и плодотворности беседы...

***

Экипаж с Авдеем Жердёвым подъехал к неприметной избе в уличном ряду, где обитали Прохор Малов со своею Маней.

Авдей вышел, прошёл сразу к крыльцу, торкнул входную дверь – закрыто. Обернулся к извозчику:
— Обождёшь... Монетой не обижу...
— За монету штой-та не стоять? — ослабил удила извозчик, — Правда, Маруся – постоим-пофырчим?

Кобыла фыркнула и утвердительно мотнула головой.

Авдей усмехнулся, перешёл и тростью постучал по оконному стеклу. Раздвинулась занавеска, выглянула Маня.
— Помнишь ли меня?

Женщина открыла окно и наполовину высунулась.
— Помнишь ли меня? — повторил Авдей.
— Чай, не припомню, поштенный...
— Зови в дом, женщина – растолкую, вскую пожаловал...
— Чай, проходьте, коль без злого умысла...

Авдей вошёл в горницу и сразу подсел к столу. Маня, заметно, что беременная, покопошилась в буфете, достала чашки с блюдцами:
— Чаю откушаете, поштенный?
— Можно и чаю... Маня – Мария, али по-иному именуют?
— Марья отроду... Откель жа имя прознали? Чай, не именовалась я докуды?

Маня поставила чашки на стол, сама присела напротив.
— Зимою было, визировал, пока Прохора не сгрудили...
— Ай ба... Тот ли вы бородач, што в шубе лисьей?
— Вспомнила – лады! Доверие будет не излишне...
— Проше-то моему аж четыре полные годины крепости присудили..., — заскулила Маня.
— Не ной, Марья... Прохор меня самолично прислал...
— Как жа оно? С самой тюрьмы? — удивилась женщина.
— Прохор с тюрьмы бежал второго дня, и доселе ото всех хоронится...
— Ай ба... Домой-те што жа?
— Дурья голова – домой не жди, або тут же обратно сцапают... А передать тебе велено вот что: с блатарями хороводить Прохор отныне зарёкся... Хочет имя сменить, дом откупить новый, подале отсюда, и тебя к себе хозяйкой забрать...

Из отгороженного занавесью закутка донеслись шорохи.
— И старуху готов перевезти, — Авдей кивнул на закуток, — Ей, мол, место в новом доме тоже найдётся...
— Чай, померла она от чумы лёгошной – писала жа яму в письме?
— Царствие ей небесное..., — окстился гость, — Не дошла, знать, мулька твоя? Ещё Прохор велел забрать тайный заклад...
— Што у бани прикопан, што ли?
— Верно, хоть таил его Прохор от лихого глазу, а понимал, что проведаешь...
— Чай, не особо-те и таился?
— Не суть... но тебе велел ждать весточку... Как исполнит задумки – сам прибудет...

***

Довольный лицом Авдей Жердёв вышел из избы Прохора Малова, держа в руке большой пыльный саквояж. Сел в экипаж, поклажу бросил на сиденье возле себя.
— Куды изволите, любезный? — обернулся извозчик.
— Пофырчали? — усмехнулся Авдей.

Лошадь протяжно фыркула и кивнула словно бы в ответ.
— Сию минуту поезжай-ка, милая, на Осыпную! — попросил седок кобылу, экипаж тронулся. Авдей тряхнул пыль с саквояжа и помрачнел: — Саквояжик-то похож, что Ольге Дмитревне моей передан? Фикса сфармазонил? Кончу падлу...

***

Чадаев продолжал рассказ, Коптев посматривает дело:
— Не взыщите за мою навязчивость, Аким Кузьмич, как же вы на пляжик-то нудистский попасть изволили?
— Да дурное дело не хитрое! — ухмыльнулся Чадаев.
— А вот не скажите! Дурные дела иногда так хитро свиты – без полного погружения ума бывает не распутать их...
— Так вот... Стащили на барочку мёртвых, связали живых, едва толкнулись от буксира, а один из налётчиков вскакивает, бодает меня лбом, и мы оба кунаемся за борт...

***

Моторная барка налётчиков, перенятая группой захвата, отчаливает от буксира. На барке три мертвеца, возле них трое связанных налётчиков – следят за ними Чадаев и два чекиста, ещё один чекист на рубке с капитаном.

Один из связанных вскакивает, лбом выталкивает Чадаева за борт. Притом вываливается за ним и сам. Кинули спасательный круг, Чадаев держится на плаву, крутит головой, но на поверхности реки налётчика не видит.

Чекист, что на рубке повыше, замечает беглеца:
— Товарищ Ким, вона же он... к острову выгребает...
— Я за ним...

Бандит достиг берега и как испуганная лань скрылся в высоком кустарнике. Доплыв, Чадаев выходит на берег, достаёт наган из кобуры и пускается в погоню. Пробирается сквозь кусты, стоит, вслушивается, продолжает погоню, направляясь на гомон услышанных им человеческих голосов. Пробежав пару десятков метров, Чадаев внезапно выскакивает на песчаный пляж вокруг заводи.

***

В заводи покачиваются на волнах моторные барки, пляж обустроен грибками, навесами и лежаками. На них и просто на подстилках загорают нудисты разного возраста. По пляжу разносилось негодование на потревоживших уединение сначала вооружённого налётчика, за ним и Чадаева. Одна из возрастных нудисток достаточно громко фыркнула на чекиста:
— Никак и с новыми властями продолжатся облавы?

Нудист, стоявший рядом, театрально развёл руками:
— А с нас и взять-то нонче нечего, окромя загара?

От этой шутки многие, кто был поблизости, сменили гнев на милость и громко захохотали.
— Хоть прикрылись бы чем, соромники? — не находя ответа на шутку, укорил Чадаев.

Некая нудистка лет сорока наоборот скинула с себя полупрозрачную накидку и смутила самого чекиста:
— Для нашего вполне пристойного общества соромником являетесь именно вы, любезный...

***

Чадаев в азарте рассказа, Коптев по-старчески хихикает:
— И правда, знать, не ведомо соромникам смущение?
— Кое смущение, коли бранились на чём свет стоит, а не уйди я вовремя, так закидали бы обутками...
— Ну, а бандита-то вам выдали? Или раздели под своего?
— Налётчика взял на мушку, когда тот на одной из барок пытался запустить мотор... На ней, собственно, я тогда и своих догнал...



Глава  III

Веселье в кабинете Коптева погасила вбежавшая Туся:
— Олег Владимирович, я Жердёва по случаю выследила...
— Оборот, однако! — отбросил смех Чадаев.

Туся перевела дух и только сейчас заметила Чадаева:
— Аким Кузьмич, и вы тут – как вовремя!
— Здравствуй, Таисия Акифиевна! Узнаю ваш неугасаемый пыл... Жердёва выследила, толкуешь? Пред участком стоит автомобиль, выходи на улицу и ожидай возле него, — распорядился Чадаев и обернулся к Коптеву:
— Такого шанса упускать никак нельзя, Олег Владимирович! Забираю Лещёва с Крысоедой и немедленно выезжаем...
— Весторевым! — поправил Коптев, — Не смею перечить – удачи вам, друзья мои!

***

На площади перед участком милиции стоит легковой автомобиль с открытым верхом. Рядом беспокойно переминается Туся. Из участка вышел проводить Коптев, за ним следом почти сразу же появились Чадаев с оперативниками.
— Ну, что, товарищи, по коням! — командует Чадаев, — Таисия, присаживайся вперёд, а наши места будут сзади...

Туся расположилась на переднем сиденье, шофер Федот завёл мотор:
— Куды едем, товарищ Ким?
— Поезжай мимо Дома Труда, голубчик, поверни на Лапшиху... А там укажу, куды дале..., — наперёд Чадаева объяснила Туся.

***

Сию минуту из-за угла выходят Зоя под ручку с Михеем, весело что-то обсуждают, Михей несёт котомку.
— Вот ведь как получается? — сыронизировала Туся. — Мы бандитов ловим, а оне под ручку притираются, эко ли...
— Сухарев, пряники отменяются – прыгай к нам, обидчика твоего едем брать! — скомандовал комиссар. Михей увидел в машине жену и подошёл сразу к ней, оставив Зою.
— Туся? А ты тут как?
— Бандита вот ловить собираюсь, пока приставленные к тому люди променадом заняты! — нарочно громче, чтобы уколоть и Зою, высказалась Туся. Зоя укололась и съехидничала:
— А что же нам, молодым да вдовствующим кавалера бы не прикадрить?
— Не вздорьте, барышни! — среагировал Коптев, — Не хватало нам ещё кулачных боёв? А вам, Аким Кузьмич, напомню: сколь верно по материалам дела, в Лапшихе проживал, пока не был обезврежен, ни кто иной, как Прохор Малов... Михей проводил обыск, помните ли?
— Михей, адрес Малова помнишь? — переспросил Чадаев.
— Как на духу, товарищ Ким!
— Изучив личность Жердёва, думаю днесь, наведаться он решил по тому же адресу, а вот на;што – дознаваться придётся вам, — добавил Коптев, открыл дверцу и подал руку Тусе: — Негоже милой барышне в неженском действе участие принимать... Товарищи управятся, а вы, надеюсь, обскажете нам с Зоей перипетии столь пользительного сыскного вашего опыта...
— Заодно чаю откушаем... Не зря же ходили? — дружелюбно поддержала Зоя.

Туся вышла из машины, Михей сел вперёд и подал Зое котомку:
— Заберите котомку, Зоя Аркадьевна, а то лишу вас объяснительной беседы под баранки с пряниками...

Автомобиль тронулся и свернул уже за угол, Коптев прихватил женщин под ручки и все направились в участок.

***

Полным ходом идёт осмотр избы Малова. В горнице Михей, Чадаев и Марья – сидит за столом, вся в слезах, вытирает глаза платком. Входят Лещёв и Весторев:
— Вчисть всё подобрал, товарищ Ким...
— Поганой тряпки не оставил...
— Собственно, того и следовало ожидать... Прав был Коптев..., — Чадаев выдержал паузу, пребывая в раздумьях, и обратился к Марье: — Другие тайники или закладки, кои можешь показать, у Прохора твоего имеются?
— И на сей не мыслила, што там кожана сума прикопана...
— Ждите в машине, мы здесь заканчиваем..., — скомандовал комиссар оперативникам, Лещёв и Весторев вышли из избы.

Чадаев продолжил разговор с Марьей:
— О побеге Прохора Малова гость ваш сознательно врал, ибо пришёл с преступным умыслом, Марья Ильинишна...
— А вы поддались на ухищрения и указали по доверию..., — вступился Михей. Марья всхлипнула:
— Как жа без доверия, коли Проша привечал, стол делил с ним и худого не молвил?
— Вы, Марья Ильинишна, женщина видно, что порядочная, о Прохоре многого не ведаете..., — утешил комиссар.
— Душегубец он! — не сдержался Сухарев, — Отца моего без сожаления ножичком кольнул, порезал...

Маня снова всхлипнула и заныла.
— Забудьте его! — предупредил Чадаев, — Малова осудили за доказанные кражи и хулиганства, а изловим сегодняшнего вашего визитёра – много нового откроется...
— Чай, как сему верить-те, коли жульства не замечала? И дажа руку на меня ни враз не поднял?
— Скрывал, значит, архиумело... Живите честно, но если ничего не держит, уезжайте-ка отсюда подальше...
— Так люблю же я Прошу... Дитё его под сердцем ношу...
— Тем более съезжайте! — отрезал комиссар, — Примера плохого чтобы дитю вашему не было...

***

Вечереет. От угла здания милицейского участка вырулил автомобиль с Чадаевым и милиционерами. Оперативники спешились, ждут Чадаева, отдающего последние указания шоферу:
— Меня не жди... Машину отгонишь в гараж, и на сегодня будь свободен... С утра подашь как обычно...
— Уразумел... Нам не привыкать...

Чадаев попрощался, вышел, машина отъехала.
— Лещёв и Крысоеда... Стоп, отбой – Весторев... Если нету у вас присутственных дел, можете тоже быть свободными...
— Коптев обязывает любые сведения сразу в бумагу записывать..., — напомнил Лещёв.
— Идите по домом, замолвлю о вас... Завтра отпишитесь...
— Ну, тады мы пойдём? — переспросил Весторев и, распрощавшись, оперативники ушли. Чадаев приостановил Михея:
— А ты, Михей, задержись на пару слов...
— Донесение составить, так тоже с утра составлю? Туся, поди, истревожилась вся?
— Олег Владимирович объяснил ей всё, надеюсь... С тобою и с Коптевым кое-что иное надо уладить...

***

Чадаев и Михей заходят в кабинет, Коптев над бумагами.
— Проходите, друзья мои! — оживился Коптев, — Как обстоят дела с поимкой Жердёва? Умствую опоздали?
— Обманул на доверии хозяйку, прибрал, что Малов притаил, да и отбыл, довольствуясь..., — с порога сообщил Чадаев.
— А нам и не на разум было при прошлом обыске огород за баней копать..., — оправдался Сухарев.
— Досадно, что улики упущены, хотя так случается чаще желаемого... Барышни разошлись... А я по вашей просьбе, Аким Кузьмич, изволил задержаться и вникнуть в записи...

Чадаев сел в кресло, Михей на лавку.
— Дела о краже провианта, Олег Владимирович, сами понимаете – важность имеют особую! В губисполкоме озабочены грабежами судов Судоходного общества Волга, потому требуют подключить лучшие умы и направить ресурсы...
— Приятно сознавать, что мой умственный труд почитается наравне с лучшими..., — умилился Коптев.
— А я тады с коего припёка? — не понял Михей.
— Ты, Михей Яковлевич, будешь переведён под особый мандат вновь создаваемой губЧК...
— Что такое губЧК? И за што мне оное доверие выпало?
— Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем! Ты поступишь под моё поручение. Правда, нас всего-то два бойца в три ряда... Твоё нонешнее начальство оповещено, завтра прибудешь ко мне в кремль... Здание бывшего военного госпиталя – знаешь?
— Знаю...
— Всё, будь здоров... А нам с Олегом Владимировичем ещё предстоит поработать...

Михей распрощался и вышел из кабинета.
— А ваше участие в оном деле, дорогой Олег Владимирович, должно остаться тайным... ГубЧК раскрыло заговорщиков, ударной силой коих являлись бывшие чины, студенты и кадеты... Лишний раз напоминать о вашем служебном реестре не ко времени и будет непростительно глупо...

***

В горнице дома Сухаревых под вечер гоняют чаи за круглым столом Михей, Туся и Анна. На комоде фотокарточка Евдокии Филипповны, перед ней горит поминальная лампадка.
— Как же так, Миша? — укоряет Туся, — Сорочины завтра Евдокии Филипповне, а ты и отпроситься не смог?
— Обязательно отпрошусь, но указанию Чадаева явиться к нему с утра не посмел перечить...
— Отпустют, коли сердобольны люди там... Мать всё жа? — Анна как всегда пребывала в спокойствии.
— Вот и я мыслил... Поминальну будем ставить в улицу?
— Аки жа иныче? Да и печева куплены, деньги уплачены?
— Неприсутственный день на службе выхлопотала, управимся..., — сообщает Туся, — На стол наварю с утра пораньше, а всякой пивы в нашем погребке в избытке... Квас-те настоян?
— На ржанке..., — подтвердил Михей, — В утро вёдерный жбанчик подыму, а ко сбитню ввечеру припасу...
— Тётушки помогут, — прихлёбывает Анна, — Да немногие нонче на поминки-те сходются... чумы лёгошной опасаются – она, бают, дыханием напускается...
— Так что же тады людям-те – на волю вовсе не ходить?
— Не знай, а в госпитале велят тряпишны повязки на нос вешать и грязноты с-под ногтей чаще вымыливать...

На недолгие секунды в воздухе повисла тишина.
— Что скажу тебе, Миша..., — повинно сообщает Туся, — Маюсь, что не сообщила об этом Олегу Владимирычу: Повозка, на коей душегуба соследила, знакома мне въявь. Облучок с колёсами с кареты скородумовской – пропавшей, а каретенка для возимых иная прилажена...
— Вот оно как... Извозчика опознать сможешь?
— Опознаю... И облучок, золочёной лисою приметный, да и спицы неповадно опаянные. Их Гаранька сломал по неуклюжести...
— Помянуем завтра маменьку, а за полдень если управимся – к Олегу Владимирычу вместе наведаемся...

***

Коптев проходит под аркой «СР;ДНОЙ РЫНОКЪ» и идёт вдоль рядов. Замечает ватагу беспризорников. Мальчишки расходятся по разным сторонам, в людском потоке навстречу Коптеву движется Сверчок, высматривая, где что можно украсть.

Коптев остановился, дождался Сверчка:
— Молодой человек, будьте добры, уделите-ка мне минуту вашего бесполезного времени?

Сверчок опешил на мгновение, осмотрелся, и отпрянул:
— Чего ты, дядя? Обознался никак?
— Обознаться никак не могу, ибо вижу вас во-первыя...
— Тады на кой окликнул... окликнули?
— Замечательно! Всего два вопроса, и разговариваем уже уважительно! Значит, есть в вас толика воспитания?
— Нет у меня никоей толики...
— Есть-есть! Уж мне ли оного не замечать?
— Так надо-те вам чего? — сощурился мальчишка.
— Желаю с вами побеседовать, молодой человек, не имея притязаний на волю вашу и личность!
— Как так?
— Хочу предложить небольшой доход, к преступному деянию, заверяю, не подталкивающий...
— Чудно баете, дядя...
— Буду платить вам достойной монетой за наблюдательность – так препонятнее будет?
— Монеты нравятся, а дале непонятно ничего...
— Где проживать имеете место, и есть ли у вас родители?
— Без призрения я, а живу с дружками, где придётся...
— Как и полагал – беспризорники... Скрывать не стану, я служу дознавателем в рабочей милиции...

Сверчок было дёрнулся на утёк, Коптев придержал.
— Бояться не стоит, молодой человек, покушения на свободу вашей персоны я тоже не имею... Зовут меня Олег Владимирович, фамилия Коптев... А к вам как обращаться?
— Зовите Сверчок!
— Замечательно! Предлагаю отойти в менее людное место и обговорить наше дальнейшее сотрудничество...

Коптев отошёл от скопления покупателей, мальчишка неохотно, но доверился и проследовал за Коптевым. Нашли малолюдное местечко возле каких-то ящиков и пустых бочек.
— Предложение моё следующее: силами милиции разыскивается душегубец и беспринципный тип..., — Коптев достал фотокарточку бородача, — Вот ознакомься... Беда наша в том, что нет его карточки без бороды...
— С бородою все как на одну харю..., — всмотрелся Сверчок.



Глава IV

Чадаев восседает за столом в кабинете, видно, что в поры прошлые принадлежавшем высокопоставленному чиновнику. Высокие потолки с лепниной, дорогое конторское убранство, резные шкафы с книгами, два мягких кресла с высокими спинками, чайный столик, бархатные шторы.

Постучав, вошёл Михей. Снял кепку в дверях, озирается.
— Сухарев, проходи не бойся!
— Никогда в такие высокие кабинеты не хаживал...
— Смотри да внимай, как буржуи обставлялись богато...
— Апартаменты и богаче видал, а здеся церемониал кой-то судорожный... Аж ноги подкашиваются...
— Выдавишь из себя мещанство, стоять будешь твёрдо..., — Чадаев пригласил рукой садиться, куда пожелает: — Садись, сейчас товарищи подойдут, представлю тебя...

Михей подсел в одно из кресел, примерился и вальяжно развалился. Чадаев усмехнулся:
— Из головы надо мещанство выдавливать, а ты с повадок начинаешь?
— Мягко; и черёслам прильготно, товарищ Ким...

В кабинет вошли два человека в гражданских одеждах – Глебов Михаил и Дрёмов Малай. С виду это были обычные, ничем не примечательные люди пролетарской стати.
— Знакомьтесь, товарищи – это Сухарев Михей Яковлевич, за коего я поручаюсь лично!

Чекисты подошли, пожали руки, представились.
— Человек правильных позиций, а политически подкуём и воспитаем применительно в нашей тайной работе, — продолжил Чадаев, обращаясь к Михею: — Доверие тебе оказано, Михей, а уважение придётся завоёвывать своим отношением к нашему общему делу!

***

В подвале, где обычно собираются беспризорники, возле костра сидят Сверчок и Жжёный, на лежаке сопит Обморок.
— Дядька с милитонов, обялся, а с виду буржуй? Бает уважно и за ухо не драл как легавки дерут..., — сказывает Сверчок.
— По нраву пришёлся?
— Как иныче, коли другие лишь тычут да щиплют всинь?
— А то и палкой погоняют..., — добавил открывший глаза Обморок, — А не баись, што он тебя в коммунию запрёт?
— С комунии удрать можно... Вы, робяты, Шныру смарите не сболтните... Не его ушей мой замаз...
— Хочет-те чего буржуин-то твой?
— Зря свистеть не стану... Сначала понюхаю, а засим и вас к нашему сговору подмажу..., — помедлил с ответом Сверчок.
— Ты фартовый, кличь – мы за тобою... Правда, Обморок?
— Правде впрок, зубы на замок! — пообещал Обморок.
— С жулябии тоже верное слово взыму. Дельце не липкое обещано, а глаз да ухо попускать не должны...
— Сказано – замётано! — поддержал Жжёный, — Нюхай, да от нас не таи... Тады и попятной от жульбанов не будет...

***

В кабаке Сомова немноголюдно. Официант Гунька обслуживает клиентов на веранде, из окна второго этажа Сомов показывает понятными жестами подняться к нему в кабинет. Официант утвердительно кивает, бормоча под нос:
— Сию минуту, буржуй ненасытный...

Гунька проходит через кабак с десятком столиков. Гостевой народец кушает, пьёт, гульбанит, на сцене музицирует квартет, под музыку солирует певичка. За одним столиком расположились Михей и Весторев.
— Противное заведение, — озирается Сухарев, — Знай про тутошную публику, не пошёл бы с тобою...
— Сюда явлюсь, был такой уговор – здесь передадут весточку... Ждём, потчуемся, иныче Коптев осерчает...
— Если надо, значит, кушаем...

***

Канцелярское помещение ресторатора Сомова обставлено уютно: кресло, стол, сейф, буфет и шкафы для бумаг.

Сомов за столом. Постучав в дверь, входит официант.
— Звали, Андрей Андреич?
— Гунька, изволь отвечать, в коем кабинете подаёшь Авлону де Жерадье?
— Вашему протеже-с?
— Да-да... именно – сегодня он с гостями пиршествует?
— Обышна в третьем-с накрываю, Андрей Андреич... И сейчас там...
— Хорошо, поди в применение... Заваришь мне чаю через полчаса, да подашь с порфишкиными печеньями...
— Сию минуту, Андрей Андреич..., — кивнул официант.
— Не сию минуту, а через полчаса! Ступай в залу!

Официант вышел. Сомов поднялся, закрыл ключом дверь, подошёл к окну, надвинул занавесь. В углу его комнаты была скрыта горизонтальная планка с десятью медными трубками-звуководами для прослушивания кабинетов.

Сомов протёр платком и воткнул в третий звуковод что-то вроде трубочного наушника в виде рупора, прильнул к нему ухом, присев на тут же стоявший стул.

***

Авдей и четверо непримечательных субчиков с повадками уголовной шпаны пируют в отдельном кабинете ресторана Сомова.
— Дельце не зрящее но прибыльное, — раскладывает Дрын, — Надо вам, урканы залётные, шарабан с товаром загнать под пашню...
— Шарабан с припаркой али без? — уточняет Шрам.
— Охрана будет со свечками, один или два матросика на подмазе... Жахнут в вашу сторону для острастки и штыки в палубу...
— Без мокрухи гнать, выводишь? — переспросил Валет.
— Свяжете охрану и суньте под мешок... вместе с капитаном..., — продолжает Дрын, — Авось и впрок сгодятся?
— Шпора бухтел на сходке, награйку седьем подымаешь? — вновь уточняет Шрам, он среди субчиков за главного.
— Размаржуюсь по рукам, с приварком в обиде не оставлю... Шарабан отгоните на Великовражье... там и люльку вам на возвратную подам...
— Бешеной собаке семь вёрст не крюк! — кивнул Крюк.
— Замануха липкая, маржу сулишь седьем – награйка гожая, — удовлетворённо откинулся на стуле Шрам, — Ну, что, стопари – блатуем али на попятную?

Первым ответил яркий татарин по прозвищу Скиф:
— Фраера хай пятются... А жоховать не в нашу масть...
— Блатуем..., — поддержал Кряха.
— В масть..., — поддержал и Валет, — И што жа ты, Дрын, на кажное дельце будешь нас на шалмане харчевать?
— А на хазе лучше подают? — встал на выход Дрын.
— На хазе лишне ухо на стене не висит, тута жа как в исподнем на заклании..., — подметил Кряха.

Сомов в своём кабинете отпрянул от звуковода, задвинул занавесь, и спрятал наушник в ящик стола.
— Не кипишите, блатная музыка не всякому услышна..., — отмёл Дрын, — Гульбаньте дале, меня ины дела ждут... Выйдет награйка с пользой – не раз ещё дельце сгоношим...

***

Авдей вышел из кабинета, пошёл по общему залу кабака. В некий момент, проходя мимо крайнего столика, Авдей зыркнул на Михея, узнал, замешкался, но прошёл мимо. Михей проводил Жердёва взглядом, не признав того без бороды.

Едва Авдей вышел из дверей кабака, к столику Михея подошёл официант, положил салфетку и обратился к Вестореву:
— Передать вам велено-с...

Весторев взял из-под салфетки записку, убрал в карман, официант отошёл от столика, но сразу был окликнут Михеем:
— Человек, подь обратно!

Гунька вернулся и почтительно приклонился.
— Чего-то ещё изволите-с?
— Скажь-ка, голубчик, знаешь ли того щёголя с тростью, што только што вышел?
— Авлона де Жерадье? Имею указание от ресторатора обслуживать его в отдельном кабинете, не боле оного...
— А часто ли он вхож в ваше преуютнейшее заведение? — польстил Михей.
— Не ровен случай, нет-нет да завизирует... Разу три и гостей ужо созывал...
— Спасибо, голубчик... Ступай...

Официант удалился, Михей проговорил Вестореву:
— Странное мне наитие, Константин: француз почудился знакомцем, наипаче ли с кем-то схожим на лицо человеком...

***

Коптев в кабинете, Чадаев в своём, говорят по телефону.
— Олег Владимирыч, добрый день! Чадаев на проводе...
— Приветствую, Аким Кузьмич! Экая нужда заставила вас телефонировать, а не лично прибыть?
— Служебная! Сухарев у вас?
— Михея Сухарева не видел уж недели как три... А что – имел он намерения визитом засвидетельствовать?
— Да... Имел поручение по общему, так сказать, нашему делу...
— Некоторые заключения могу предположить, а предпочёл бы объясниться вне оных стен...
— Появился кто на подозрении?
— Давайте не забегать вперёд, друг мой...
— Добро... Жду вас завтра на Чёрном пруду, скажем, в половине седьмого?

Чадаев положил трубку, в кабинет вошла опрятная барышня Ирина и тревожно докладывает:
— Товарищ Ким, до Василя не дошла очередная баржа продснаба!
— Оборот, однако! — в сердцах проговорил Чадаев, — Одних взяли – другие объявились что ли?

***

На скамье не особо людного сквера с водоёмом и лодочками сидят и разговаривают Чадаев с Коптевым.
— Глянем с житейской стороны: опрятен, бороду сбрил, по городу ходит, не опасаясь быть узнанным... Сюртук, со слов Таисии, ладно скроен – злодей имеет, стало быть, убежище и обиход... Как матёрый уркан скажу: лёжку по себе устроил!
— С гостиниц и жилых коммун давно оповестили бы, коли Жердёв объявился..., — сообщил Чадаев.
— Простонародные жилища не в его темпераменте подбирать, остаётся – что? — рассуждает Коптев.
— Старые проверенные связи? А население Нижеграда в основе своей мещанское и до сих пор мелкобуржуазное – опросом искать заурядного горожанина почти бесполезно?
— Так оно верно будет..., — согласился Олег Владимирович, — Думаю, сменил имя и сожительствует с женщиной из зажиточных... и наиболее всего вдовствующей...
— Вдов нонче много...
— Пора воссоздавать систему нелегальных агентов, как практиковала жандармерия... Без сведений с низового уровня, Аким Кузьмич, дознание с полным проникновением к предмету исследования не представляется возможным...
— Могу порадовать, Олег Владимирович... Исполком ВЧК постановил возобновить практику вербовки тайных осведомителей... Так что придётся вам быльё и повертать...
— Боюсь признаться, некоторыми доброхотами, знаемыми мною с былых времён, не переставал пользоваться...
— Здесь я не указ... К явлению доносительства отношусь крайне нелестно, но искоренить оное не в силах... Видимо придётся перешагивать через себя и учиться вербовке...
— Во исполнение справедливости надо сотрудничать и с уголовным элементом, но не суть... Предлагаю следующее...

***

Возле открытой пристани, переделанной из старой баржи, стоит товарная шаланда. С неё идёт торопливая разгрузка по множествам подвод. Шум, гам, толкучка на сходнях – грузчики катают бочки, таскают тюки, носят ящики. Загруженные подводы разъезжаются под щёлканье хлыстов и крики возниц.

На взгорке стоят, за всем этим наблюдают стопари, нанятые Дрыном: Шрам, Кряха, Валет и Скиф.
— Барыги падки на халяву, как мухи на назём! — цыкнул Шрам — Откель только слетаются и куды отсель деваются...
— Награйка вышла гожая, бугор наш горла зря не драл..., — лыбится Скиф, Шрам парирует:
— Размаржуется, будет гожая... а доселе взырь не видно...
— Што как отбрехается? — супится Валет, Скиф отрезает:
— От пули нету увороту, коли в пузо полетит...

***

К налётчикам подъезжает пролётка, спрыгивает Авдей. За пролёткой останавливается четырёхместное ландо. Жердёв подходит к налётчикам, довольный происходящим.
— Случилось дельце, да и музыка складно играет?
— Музыка сыграла, блатари сплясали – остальное мимо...
— А я дрейфил до дрожки в коленях..., — ответил Валет.
— Ты, Валет, как первыя награйку исполнял? — прикрыл сообщника Шрам, а Кряха съязвил:
— Волна поднялась, шаланду заколыхало, а он плавает как кованый гвоздь... Оттого и сдрейфил...
— Идёмте..., — деловито позвал Дрын, — Лишнего тереть топерь не буду, и маржу раскину для душевного покоя, как оговорено...

Авдей подвёл налётчиков в своей пролётке, из саквояжа достал четыре мешочка и отдал Шраму. Не мешкая, Шрам раскинул мешочки подельникам, развязал свой и высыпал на ладонь горсть серебряных царских рублей:
— Топеря награйка гожая... Блатари гулбанить будут...
— Люлька под уговор? — кивнул на ландо Скиф.
— Люлька доставит вас до Кстова...
— Как до Кстова? Да в ночь? — недоволен Шрам.
— По случаю удачного свершения дельца, мною выкуплен бордель, а наутро сами порешаете куды шкериться...

Налётчики радостно закивали.
— Подмаз-то гожий! Мортуй ишшо, Дрын – подпишемся... Знаешь, где обышно шкеримся – за нами не станется..., — удовлетворился Шрам, налётчики мигом шмыгнули в ландо, и под их радостный свист извозчик погнал коней.

***

Коптев с Чадаевым продолжали на скамеечке беседу.
— Озадачился и обошёл рынки из тех, что поприлюднее...
— Средной, балчуг на Почаинке, на Острожке? — Чадаев перечислил ближайшие к участку рынки.
— Верно – что в ведении... Ещё на Мытный да кулишные ряды думаю пойти, до остальных пока ног не хватает...
— Оперативный сыск приобщите, ноги там уж помоложе ваших будут?
— Разберёмся, дайте час, Аким Кузьмич. Мне привлекательнее иная мысль... В архиве жандармерии имелась особая картотека лиц, коих вы недолюбливаете...
— Тайных осведомителей?
— К ней и раньше допуск с разрешения столоначальника был, а сейчас она в полном ведении губкома... Посетить бы не забавы ради, да мозги потрудить?
— Похлопочу – отказа вам в допуске не будет...
— Замечательно! Супружеством я не обременён, третьи лета вдовствую, потому распишу вам... нам ли... некий перечень действий по поимке Жердёва... Коли в городе – никуда душегуб не денется!

***

Сверчок с компанией беспризорников подходят к рынку. Останавливаются возле арки Средного рынка, встают кружком.
— Слухай, жулябия, зрим в оба..., — напутствует Сверчок.
— Того, кой тебе рупь отписал?
— Самый оный: высокий фармазон с тростью, сюртучок и котелок...
— Мало ль таких... А почём разумешь, што узрем?
— Видел его оба раза во субботний день... Авось и сегодня намеряется появиться? — сообщает Сверчок.
— Объявится – узрем! — поддержал Жжёный.
— Взырить бы надо, куды он с рынка заходит... А поднесём на блюдце – нам замаслится..., — продолжает заводила.
— А в коммунии эвойной взаправду жирно кормют и не колотют попусту? — не верит Плакса, Сверчок отвечает:
— А ишшо обитают в барском доме, и койка кажному отведена... Учить будут азбукам и артельным ремёслам...
— Тебе вера, а не по шкуре ободок – и сорваться буде впрок..., — соглашается Обморок.
— Не отступлю... Фармазон хоть и вступил за меня, а душегуб он – зло оное... Надоело под Шнырой нужду маять... и нет уж сил по подвалам ныкаться..., — закончил Сверчок, и беспризорники разбежались по рынку в разные стороны.

***

Утро в архиве начиналось беспокойно. Граер уже была на рабочем месте, как в посетительскую ворвались пара мужчин и три женщины. Возрастные, в неброских мещанских одеяниях. Гомонили-гомонили, работницы уже думали, что просто ошиблись помещением, но самый бойкий сумел рассказать начальнице причину посещения. Граер записала на листочке и отправила девушку к стремянке возле дальних архивных стоек.

Через малое время девушка вернулась, перешепнулась с начальницей подошла к решётке:
— Указанное дело в архиве сохранено и наличествует...
— Так подайте ж скорей! — прикрикнул бойкий, — Ознакомиться желаем!
— Никак нельзя! Одного желания будет мало, необходимо разрешение..., — с некоторой робостью ответила Туся.
— Кое разрешение, коли вот он я самолично? — нервозно вскрикнул посетитель, — Инженер при службе, дело истребую на убиенного сына своего?!
— Просмотры дел происходят согласно порядку..., — девушка спокойна.

В помещение архива вошёл Коптев и встал, не вмешиваясь. Посетитель распалился и выговорил в сердцах:
— Што за буржуйские порядки до сих пор? Мы непременно будем жаловаться!
— Жалуйтесь хоть Господу Богу, а порядок нарушать даже ему не позволено! — подошла на помощь Граер, желая завершить спор, но напоследок съязвила: — А регалии, товарищ инженерный работник, применительны только к вашей службе – нас прельщаться ими уж увольте...
— И уволю, вот посмотрите!

Коптев решил всё-таки вмешаться и подошёл ближе:
— Негодование ваше понятно, но неуместно, смею заверить... Поумерьте пыл и архивариусы спокойно вам разъяснят, где получается такое разрешение... И как только одобрят допуск...

Коптев демонстративно достал мандат и протянул Вере Георгиевне. Она просмотрела написанное и открыла Коптеву дверцу для прохода. Входя, Коптев договорил посетителю:
— Вам откроются любые двери...
— Таисия, проводи Олега Владимирыча куда укажет! — распорядилась архивариус.

Как погасила конфликт Вера Георгиевна – неизвестно, а девушка отвела дознавателя в дальнюю тайную комнату. Сама же выбрала ящик «ДВОРЯНСТВО» из вертикального ряда под ящиком «КР;МЛЬ II», поставила на стол:
— Проходите, Олег Владимирович, присядьте за стол... За столом-те, поди-ка, вам удобно будет?
— Не стоило себя утруждать, милочка, мне не один ящичек просмотреть придётся...
— Картотека в вашем распоряжении... Я буду в зале, замкните за мною дверь, пожалуйста...
— Хорошо-хорошо, благодарю за доверие...
— Что вы, что вы, откель взяться... недоверию-те? — Туся вышла, Коптев защёлкнул за нею дверь и сел работать.

***

Прошёл час, другой, а может и больше. 
— Усердие Олега Владимировича вызывает уважение, — Граер развернулась и поверх пенсне посмотрела на часы, которые отсчитывали второй час дня, — Уж кой час на исход, с полдюжины дел истребовал, а чаю даже не попросит?
— А давайте сами ему и предложим? Я и схожу – Олег Владимирыч и часу, поди-ка, неймёт?
— А предложите! — потянулась архивариус, — Заодно и нашу компанию навяжите... Пора бы уж тоже отвлечься...

***

Стол в рабочем беспорядке, на углу ящики с наименованиями «ДВОРЯНСТВО», стопа архивных дел. Закрыв очередное дело, Коптев уложил его в общую стопу, раскурил трубку, сделал записи на отдельном листе. Слышит стук в дверь.
— Олег Владимирыч, если не откушаете с нами чаю, мы на вас осерчаем и в следующий раз поприветим только добрым словом? — послышался голос девушки. Коптев поднялся, присел, снова встал, потянулся, подошёл и открыл дверь:
— Добрая беседа да без духмяного чая, ровно как трубка табачная да без табака и огнива...
— Образно как..., — впечатлилась девушка.
— Зовите Веру Геровну, барышня...



Глава V

Бойкий продовольственный рынок, по ряду с провиантом идут Авдей и Фелисата. Где останавливаются посмотреть товар, где-то торгуются, берут и складывают в корзинку. Авдея приметил шнырявший между рядов Жжёный, последил малое время и подбежал к Шляпе:
— Шляпа, глянь, можа за оного фармазона Сверчок баял?
— Можа за оного... Сюртучок, трость и котелок – прикид в масть... А можа и за другого?
— Ща проверим... Откликни, коли што, и догоняй потом...

Жжёный пошёл за Авдеем, в некий момент приблизился и достаточно громко окликнул:
— Дрын?

Авдей остановился, после паузы обернулся единственный из всех людей, кто оказался поблизости.
— Дрында, дрында, где ты? — громче крикнул Жжёный, и прошёл мимо Авдея, словно по своим делам. Шляпа сообразил и откликнулся с другого ряда:
— Здеся я... подь в зарядье к пустым бочкам, покуда не затерялись...

Жжёный убежал вперёд, Авдей цыкнул, мотнул головой, и догнал Фелисату. Такого случая беспризорники упустить не могли, пошли вслед за парочкой. Весело что-то обсуждая, Авдей с Фелисатой зашли в неприметный дом в паре кварталов от рынка. Мальчишки приметили, куда вошла парочка, и побежали обратно.

***

Во внутреннем дворе тюрьмы, поделённом каменной стеной на две части, кружком прогуливаются заключённые женщины, и отдельно за стеной мужчины. Один из заключённых Прохор Малов.

Эта картина открывалась из окна кабинета начальника тюрьмы, возле которого курил трубку Коптев. Рядом с дознавателем стоял опрятный человек в тужурке без знаков различия – Зефиров Михаил Юрьевич:
— Табачок ваш дюже ароматен, Олег Владимирович – не пробовал доселе такого...
— Следующий раз, Михал Юрьич, прихвачу вам пару фунтов на распробу...
— Что вы, что вы – к слову я... Курение отверг годков аки осемь... Жандармы грудь намяли, да так, что одышка преследовать стала...
— Попали, стало быть, в машину державных репрессий?
— С Кимом нас тогда изловили и предали жесточайшему избиению... Не телефонируй он за вас – в двери бы без мандату не пустил...
— Что же во мне отталкивающего, позвольте выведать?
— С дворян вы, в чину ходили – стать выдаёт... Тадышний пристав тоже статен, ласков был, папиросы бы всё предлагал... А потом сам и наказал бока намять, что раздышаться до сих пор не в силах...
— Как же вы в начальники при тюрьме попали, товарищ Зефиров? — заинтересовался Коптев.
— А так, что вояка из меня никудышный, окромя штаны протирать ни на что не гожусь... И вот уж третий месяц в должности начальника мужского отделения...
— Книжицу вам принесу: устроение дознания в исправительной системе! — пообещал Коптев, — Ознакомитесь, почерпнёте суть – многие пользы поимеете...
— Людей наружу выворачивать? Пристав, тот, поди, те же книжки изучал? — отмёл начальник отделения.
— Книжки рисуют образы в голове, остальное зависит от личности, Михал Юрьич... Злой человек и без книг бока намнёт, добрый – узнает иные методы воздействия…

Коптев указал трубкой на Малова:
— Мне интересен сей субъект... Отведите нам отдельную камору, пожалуйста! Одним посещением, подумываю, не ограничусь, а случись, кто иной свидания запросит – отваживайте до соглашения со мною...
— Отвадим... Надзиратели здесь из старых кадров – своё дело знают...

***

Темноватая прихожая не особо богатых аппартаментов, перед дверными портьерами в дверях Коптев в элегантном костюме, в шляпе, с портфельчиком. Перед Коптевым моложавый толстячок лет тридцати пяти по имени Александр, рядом домработница Анфиса лет сорока.
— Кто вы, милейший, и с какой целью с визитом пожаловали, извольте вторить? — осмотрев гостя, спросил Александр.
— Коптев Олег Владимирович, состоящий следователем при милиции, имею мотив для беседы, пожаловал к Кузьмичёвой Анне Андреевне...
— Милиции? А что ж заранее не телефонировали? — удивился хозяин и велел служанке, — Анфиса, справься у маменьки, примет ли она гостя сиюминутно? Доложи, кто прибыл...

Анфиса ушла в апартаменты.
— Прошу извинить несогласованность визита, ибо дело поспешное и не терпит отлагательства...
— Маменька моя ужасно негодует по случаю отлучения её от трудовой деятельности, а пребывая в душевных волнениях, может и вовсе отказать...
— Тем не менее, я буду должен настаивать...
— Понимаю – служба!

Вернулась Анфиса:
— Анна Андреевна примет вас в гостиной, следуйте вперёд, поштенный...

Коптев пошёл в апартаменты, куда указала домработница, Анфиса задержалась шепнуть хозяину:
— Маменька ваша пребывает в ясном глазе и бодром духе, как ни зачудно...

Коптев услышал сказанное, но лишь улыбнулся.

***

Олег Владимирович вошёл в гостиную, наличествующую четырьмя строгими креслами, расставленными вокруг тяжёлого ломберного стола. В одном из кресел сидела Анна Андреевна. Сидела так, что свет с окон притемнял её лицо, зато Коптев был освещён прекрасно, и ему пришлось поначалу даже щуриться.

После недолгой паузы осмотра гостя, дама заговорила:
— До;лжно мною полагать, милостивый государь, человек вы кровей дворянского сословия и светской стати?
— Уместно ли, нет – осмелюсь напомнить, что сословия и чины изничтожены боле полугода?
— Что не стерпела бы писчая бумага, а дворянскую стать указом не отнять!
— Премного польщён... Намере;ний скрыть али подать на вид не имел, а посещение моё от служебной необходимости...
— Догадаться о целях визита не составит труда... Кому может понадобиться отлучённая хранитель подковёрных дел тайной канцелярии, окромя новоявленных усмирительных структур? — дама интонировала с той иронией, которая подаётся как упрёк.

Коптев стоял недвижим, ощущая себя в неловком положении ответчика. Анна Андреевна это заметила:
— Кузьмичёва Анна Андреевна перед вами, сударь! Присаживайтесь же, Олег Владимирович! К чертям светский этикет – ручку можно не лобызать, коленом не преклонять...

Кресло, стоявшее напротив женщины, было призывающе выдвинуто из-под стола её ногой или какой-то тростью. Коптев прошёл, сел на предоженное место. Глаза уже обвыклись, Коптев лучше рассмотрел Кузьмичёву: бодрая, моложавая, элегантно одетая, в модной шляпке с вуалью вполовину лица женщина, с виду ему ровесница.
— Признаться честно, Анна Андревна, антураж и подача сей неуведомительной встречи представлялись мне иными...
— Вас должна была встретить сварливая барыня-дворянка в затасканных одёжках и с разбитым корытом – не иначе?
— Иначе, а первые впечатления от свидания разбудили во мне величайший интерес к вашей заманчивой персоне, что озадачивает, но чему я несказанно рад...
— Замечательно, сударь, продолжим в тех же настроениях! — Анна Андреевна тряхнула колокольчик и крикнула: — Анфиса!

Через мгновение служанка Анфиса стояла уже в дверях:
— Чего изволите, матушка?
— Анфиса, подавай к столу как в Кузьмичёвых принято!
— Да наготове уж – несу! — удаляясь, ответила Анфиса.
— Неудобствую вам, вижу, потчеваться собрались? — следствуя приличиям, переспросил Коптев.
— Неудобств не выношу – оное верно, и с дверей выпроваживаю вон без особых раздумий... А коли предложено кресло, милейший Олег Владимирович – придётся вам меня терпеть...
— А с удовольствием! — одобрительно кивнул Коптев.

Вошла Анфиса с большим серебряным подносом, оставила на столе и молча вышла. На подносе стояла средних размеров турка с ароматным кофе, к нему две мелких чашки с блюдцами, ваза с посыпными сластями, штоф коньяка, лафитники, папиросы и мундштук – инкрустированная золотой нитью длинная курительная трубка, две жестяных банки разного табака и коробка спичек.
— Как тут у вас всё безупречно, сударыня! — удивился Коптев.
— Привычка, моим безвременно почившим мужем привитая... Друзей и даже незваных гостей он всегда привечал полным набором соблазна! — Анна Андреевна достала папиросу, воткнула в мундштук, всем видом подала Коптеву поднести огоньку и добавила: — Чтобы прислуга не слушала лишнего и вовне не носила...

Коптев засуетился, выискивая, чем поджечь. Анна Андреевна взяла со стола коробок спичек и положила перед гостем:
— Возьмите же спички и не суетитесь по мелочам... В нонешние времена посетители большая редкость, и отдуваться за оные обстоятельства придётся вам...
— Ей Богу, Анна Андревна..., — оправдываясь, выговорил Коптев, — Сам давно не молод, повидал всякого, и пресекать разные провокационные  выпады умею с большим риторическим искусством, поверьте мне, но пред вашим обаянием теряю всяческое присутствие разума...

Коптев зажёг спичку, хозяйка прикурила, глубоко затянулась и выпустила в сторону собеседника тоненькую струйку дыма. Тутже открыла банки с табаком:
— Не пыжтесь попусту, дорогой Олег Владимирович, дышите глубже и вот испробуйте к успокоению духа заморские табаки!

Кузьмичёва поочерёдно указала на банки мундштуком:
— Душистый лист от торгового дома Демпке и вот мелко рубленный петербуржский Оттоман, кой кажется мне покрепше! Опробуйте также кофею с типсами да сахарком пилёным, а я... а я коньячку откушаю для началу, пожалуй!
— Пожалуй, и мне бы стоит добрым коньячком сие представление осознать! — Коптев осмелился и налил коньяка обоим.

***

На площадь перед участком милиции вышла ватага беспризорников, остановились поодаль, окружили Сверчка.
— Решайся, жулябия, кто со мной?
— Ступай один... С тобою баяли, тебе и мазаться...

Из дверей участка вышли Лещёв с Весторевым, жмут руки и расходятся. В направлении беспризорников идёт Лещёв.
— Стоп, робяты, вона нужный легавка идёт! — заметил Сверчок, — Ждите тут, коли свистну – Жжёный со Шляпой подойдёте...

Лещёв идёт вдоль домов, перед ним возникает Сверчок.
— Ба, Сверчок в коем разе? Мимо топал, меня ли поджидал? — остановился оперативник.
— Ждал! Прознали, што велено, с тебя маржа по уговору...
— Выследили? Молодцы, бродяжки... С маржою станется, брат, как обещал Олег Владимирыч, но во-первыя провериться надо, того ли человека вы нашли...
— Копчёному верю... Коли треба, где притёрся ваш фармазон – можа указать хоть щас...
— Какому Копчёному – кто такой?
— Копчёным кличу начальника тваво, або в тайне до поры держать...
— Сказать Олегу Владимировичу – смеяться же будет? — усмехнулся Лещёв, — Негоже достойному человеку прозвище клеить, но будет даже лучше... Может и мне уже кличка имеется?
— Пастух...
— За што жа меня так? Али применительно?
— Копчёным приставлен меня пасти, вот и Пастух...
— Верно склеил... Нехай так и будет... Фармазона сам выследил?
— Робяты мои...
— Приводи тогда робят, хай кажут..., — предложил Лещёв. Сверчок громко свистнул, тут же явились Жжёный со Шляпой.

***

В гостиной дома Кузьмичёвой новые знакомые продолжают застольную беседу. Ведут себя более вальяжно, оба подшофе, стол в беспорядке, в пепельнице окурки папирос, остатки табака из трубки, штоф распит наполовину.
— А первостатейным соглядатаем жандармерии был... и кто бы вы думали, милейший мой сударь? Дворянин по праву чиновозведения – коллежский асессор Цицер Аркадий Львович!
— Замечательно, сударыня, но вот казус – нет таких сведений в картотеке осведомителей?
— Как нет?.. Так, стоп! — сосредоточилась Анна Андреевна и позвонила в колокольчик: — Анфиса!

Через пару секунд Анфиса стояла в дверях:
— Чего изволите, Анна Андревна?

Анна Андреевна указала ей на стол:
— Анфиса, освежи пратикабель да приложи ещё угощений!
— Сию минуту, матушка...

Пока Анфиса прибиралась на столе, уносила лишнее и приносила свежее, господа продолжали беседу.
— Я был допущен к картотеке мандатом новой власти и берусь точно утверждать – карточка с оным именем отсутствует!
— Оное саботаж! — воскрикнула Кузимичёва, — Своею же рукою записи вела! Духовенство или бесчинцев ещё могла запамятовать, а дворянство и почётное гражданство помню наверняка...
— Саботажем вы называете пропажу учётных данных?
— Именно! Но утраченное, коли к тому дошло, смогу восполнить по памяти!
— По службе, так понимаю, скучаете? Замолвлю за вас словцо, если изъявите желание вернуться... А что вы сможете сказать о Цицере прямо сейчас?
— Человек, безусловно, дланью Божьей тронутый, — Кузьмичёва откинулась на спинку и предалась воспоминаниям, — В учении был прилежен и умён, отчего был завербован тайной жандармерией и применителен с молодых лет... К тридцати годам выслужил чин майора по части департамента внутренних водных путей!

Коптев заново наполнил лафитники и взялся за трубку:
— Осведомитель, значит, отделения тайной канцелярии?!
— По его сведениям изобличены были маститые проходимцы... За поворотными событиями февраля минувшего года многие высшие чины были отлучены от государевых дел, а упомянутый Цицер безвестно пропал прошлым летом...
— За границу мог выехать – неизвестно?
— Сего случиться никак не могло, сударь… Минувшей осенью жена его Софья Николавна и старшая дочь Зоя подымали тревогу на исчезновение мужа и отца – Цицера Аркадия Львовича...
— Вот оно как?!
— О том я случайно прознала, состоя ещё на службе, а своевременную запись сделать в его карточке – указать было некому...
— Коли было обращение, где-то оно да должно остаться! Найду и обязательно ознакомлюсь...
— Ах, да... вы-то как в эту… новую милицию поступили? — отвлеклась вдруг Анна Андреевна, — В ветхие мехи нового вина не льют, или я чего-то не разумею?

***

Лещёв привлёк беспризорников показать ему улицу и дом, в который вошёл предполагаемый преступник. Идут в направлении, указанном мальчишками.
— Имена-то у вас имеются или кличками обойдёмся?
— То Жжёный, оне Шляпа, Плакса, Обморок..., — перечислил жулябию Сверчок.
— Интересная компания. Не желаете называться по именам, нехай и я буду для вас Пастух?
— Пастух так Пастух..., — согласился Сверчок и высказал беспризорникам: — Копчёному есть моя вера...
— Вы, ребята, нужное дело сделали, — подбодрил Лещёв.
— Нам чё... Нам смотаться на раз..., — умилился Жжёный.
— Покажете, где искомый человек обретается, после чего идите в участок и ждите... вашего Копчёного... Я останусь, присмотрюсь... И штобы не спугнуть – сюда вам боле ни ногой...
— Нам маржа была обещана? — напомнил Жжёный.
— И коммуния в барском доме..., — поддержал Шляпа.
— Маржу Копчёный выпишет, будьте в том уверены..., — подтвердил слова оперативника Сверчок, — И с коммунией не обманет...

Доходят до нужного дома, ребята уходят, Лещёв остаётся.

***

Коптев и Кузьмичёва продолжали неожиданно собранное застолье. На столе снова беспорядок, коньяка в штофе на донышке, наши герои изрядно пьяные, беседуют, иногда заплетая языки.

Анна Андреевна в азарте спора:
— Вот за что же меня от службы отлучили? Не потому, что летами вышла и неприлежна в служении была, а в лицо указывала на творимые мерзости...

С определённым трудом Кузьмичёва воткнула свежую папиросу в мундштук, с той же неловкостью Коптев зажёг спичку, сломав перед этим две, и подал даме огонёк:
— Познавая коварные остроты вашего языка, Анна Андревна, предчувствую, в каких манерах сие подносилось...
— Вы правы, дорогой Олег Владимирович, острасть была непростительно колкой, и босяками, дорвавшимися до власти, истолкована ужасающе превратно, — успокоилась хозяйка, тихо икнула и вскрикнула: — Анфиса!

Коптев спопугайничал:
— Анфиса-а!

Анна Андреевна позвонила в колокольчик, Анфиса предстала в дверях:
— Чего изволите, неразлучники?

Неразлучники хохотнули в унисон.
— Анфиса, пратикабель! — Кузьмичёва развела руками на стол, — Ещё коньяку полуштоф и чаю погорячее!
— Дурно вам наутро будет? Можа, одного чаю подать?
— Анфиса, не перечь! Иначе погоню камнем с плеч! — непроизвольно громко икнула хозяйка.
— Как изволите-с! — Анфиса прибралась на столе и, унося поднос, процедила сквозь зубы: — Напьётся матушка – лезет драться, а проспится – миловаться да мириться...

Кузьмичёва прильнула на стол и шепнула Коптеву:
— Контру, как они именуют белоподвижников, раскрыли и двоих расстреляли безо всяческого разбирательства. Без суда и следствия. И кто потом окажется на очереди – понимаете, сударь? Кого обложили контрибуцией, того же к стенке поставят... А где же закон, как бы попран он ни был?

Анфиса принесла поднос с коньяком и расписным фарфоровым чайником. Хозяйка откинулась к спинке стула, снова икнула и громко договорила:
— Служить беззаконию я отреклась своею волею!
— Ох уж, Анна Андревна, вашим бы задором да девиц молоденьких подпитывать..., — закивала Анфиса.
— А не старика, как одна молодая особа метко подметила, немощного! — хихикнул Коптев. Анна Андреевна хохотнула следом.
— А какой же задор движет вами, господин... гражданин... или нет, товарищ следователь? — сощурилась хозяйка.
— Как же лихо вы перешли от сударя к товарищу?.. Но скрывать мне нечего..., — икнул теперь Коптев и вальяжно откинулся на спинку кресла, — Дворянин я так же по праву чиновозведения, и выслужился с крестьян... Уж не ведаю, как заметили мою прилежность к наукам, к осьми летам оказался на призрении князей Урусовых и был причислен к духовной семинарии Благовещенского монастыря...
— И розгами бывал бит, значит, и регалиями жалован?
— Всё было. И дланью Божьей тоже вроде тронут... А к делу приставленному всю свою жизнь неугасаемую охоту имею, потому и напросился в милицию...

***

В кабинете Коптева сбор. Зоя посиживает за столом, уныло подпирая щёку рукой, по лавкам сидя-лёжа спят беспризорники. Сверчок подсвистывает.
— И правда Сверчок... Где же вы ходите-то посейчас, Олег Владимирович?

***

Наступил глубокий вечер. Анфиса, подбоченясь, стоит в дверях комнаты с неразлучниками в ожидании молодого хозяина, входит Александр:
— Звали, маменька?

Анна Андреевна, икая, обращает внимание на Коптева, без чувств от полного опьянения посапывающего на столе.
— Слабоватый аппетитом оказался наш Олег Владимирович! Надо бы его на кушетку в кабинете переместить...



Глава VI

В кабинете Чадаева проходит утренняя летучка, присутствуют человек десять, среди них две барышни – Елена и Алевтина. Чадаев по форме, остальные в гражданских одеждах.
— Тянуть нельзя, товарищи! Разбои на речных судах возобновились с невиданным доселе размахом, наша задача прекратить в кратчайший срок... Алевтина и Елена – на судоходное общество! — доводит Чадаев по отдельности женщинам и мужчинам, — Вы в Сопчино, вы на Великий Враг... Ройте бумаги, трясите эсэров, анархистов, всех бывшых околотошных и прочих уездных чиновников... Местные укомы оповещены, обещали помогать... Всё, товарищи, к делу...

Указанные встали и подались на выход. В кабинете остались Чадаев, Михей, Глебов и Дрёмов.
— Глебов и Дрёмов, на вас остаётся ярманка, опрос на пристанях и лабазах... Прикиньтесь коммерсантами, что ли? — продолжил комиссар.
— Я похож на коммерсанта? — рисуется Глебов Дрёмову.
— Ты более похож на фармазона... А я тогда сыграю твоего помощника, вроде как прихвостня на побегушках... Мы пошли, товарищ Ким?
— Идите, фармазоны... Действуйте умолком, мандаты губчека предъявлять лишь в крайнем случае...

Глебов и Дрёмов встали и вышли из кабинета. Чадаев достал из папки лист и протянул Михею.
— Сухарев, во-вторых, кабак Сомова, и подробно расспросить про француза, а во-первых – занеси оную бумагу Граер Вере Георгиевне... Она знает... Таисии передавай мой нижайший поклон...
— Передам, товарищ Ким...

Михей поднялся, зазвонил телефон, Чадаев ответил:
— Олег Владимирович?

***

Зоя заваривает чай, оперативники ждут тут же по лавкам, Коптев в ужасном похмелье, говорит с Чадаевым по телефону.
— Аким Кузьмич, мои скромные сыскные потуги привели к промежуточному результату. Оперативники опознали с большой долей вероятности самого Жердёва, и знают, где он теперь же имеет место проживать... На сегодняшний вечер готовим задержание – не желаете присоединиться?

 (после паузы)
— Мыслим, утром и днём в дому он не бывает, а ввечеру появится...

 (после паузы)
— В восемь? Хорошо, ждём!

(после паузы)
— Лещёв, Весторев, и двоих солдат пришлют из патруля...

(после паузы)
— До вечера...

Коптев повесил трубку, платком вытер со лба испарину:
— Дожить бы... до вечера-то?..

Зоя поднесла дознавателю чашку чая:
— Чаю откушайте, Олег Владимирович, с имбирём да мёдом... Где угораздило вас так расхристаться-то?
— Вот и нам интересно знать? — усмехнулся Весторев.
— Не поверите, друзья мои... С очаровательной особой уж так наговорились, так набрались коньячком, что я как последний кабацкий пьяница уснул за столом, и в бесчувственном состоянии был перенесён на кушетку, где и встретил утро болью в умственных началах...
— Представить оного не могу, чтобы вы, да уснули без чувств, да на свидании с женщиной? — сыронизировала Зоя.
— Скажи кто другой – ни в жизнь бы не поверил..., — усмехнулся Лещёв.
— Да я и сам себе не верю, друзья мои. Сие, однако, неумолимая правда... Ничто человеческое нам не чуждо, как говорится... Но, вернёмся к нашим делам...
— Ждали-ждали вас вчера целая ватага беспризорников, да так и выпроводила на закате уж... Вшей, поди, наоставляли? — напомнила Зоя.
— Ничего страшного... Коли уж решили они отпрянуть от участи бродяжной – возвернуться...

Попивая чай, Коптев с удивлением обратил внимание:
— Действенный какой... ваш напиток-то?

***

Вечер, но пока достаточно светло. По улице к дому Фелисаты подъезжает автомобиль с Чадаевым на переднем сиденье, сзади Михей, Лещёв, Весторев и двое солдат с винтовками.
— Угол Полевая-Ошарская, дом с ажурным козырьком на входе..., — направляет всех Лещёв, Чадаев командует шоферу:
— Остановись поодаль, не доезжая...

Автомобиль остановился в стороне с другой стороны улицы. Чадаев развернулся и раздаёт последние указания:
— Действуем, как оговорено, шуметь лишь в надобность... Жердёв тип дерзкий, прыткий и беспринципный – будьте особо осторожны...

Все спешились и направились к дому. Михей, Лещёв и Весторев перепрыгнули боковые заборы, чтобы отсечь побег со двора, Чадаев с солдатами подошли к парадной двери. Комиссар постучался входной ручкой, за дверью скоро послышались шаги, раздался мужской голос:
— Кто там к нам пожаловал?
— ГубЧК, извольте открыть дверь! — отозвался Чадаев.

Послышались звуки возни с затвором, голос ворчит:
— Какой-такой губчака?

***

Небогатая, но не бедная гостиная дома Фелисаты. За столом сама Фелисата, напротив её Чадаев, солдат присматривает за неказистым мужичком лет сорока. Открывается дверь, в гостиную входит испуганная женщина лет пятидесяти – мать Фелисаты – Таисия Прокофьевна. Следом проходят Михей, Лещёв и Весторев.
— В доме больше никого, товарищ Ким...
— Представьтесь, пожалуйста, барышня, и назовите имена остальных? — обратился Чадаев к Фелисате.
— Фелисата я, Арефьевых... То маменька моя Таисия Прокофьевна, а сие соседец наш Фомка, иждивенец...
— Заверяете? — переспросил комиссар.
— Заверяем, чай, аки жа иныче? — подтвердила мать.
— Фома Еремеев – правду хозяйка баяла! — кивнул мужичок.
— А где сожитель ваш Авдей Жердёв? Высокий, крепкий щёголь с тростью?
— Так неведом мне никой такой Жердёв? — забеспокоилась Фелисата, — А сожитель мой и не сожитель вовсе, а так – кавалер без притязаний...
— Имя ему есть, и какому он применён занятию?
— Авлон де Жерадье назвался... Человек небедствующий... а в городе нашем находится по коммерческой полезности...
— Товарищ Ким, сталось мне к месту штой-та вам сказать... Выйдем на пару слов? — неожиданно позвал Михей.

Чадаев с Сухаревым вышли за дверь в коридор.
— Товарищ Ким, — сообщил Михей, — Некоего Авлона де Жерадье, того самого француза я встречал в кабаке Сомова. Официант молвил, вхожий к ним часто, и случается, даже гостей приводит...
— Во как... Со слов Лещёва, беспризорник поклялся, щёголь тот на прозвище Дрына вздрогнул?
— Не факт... Мог и просто на окрик среагировать?
— Мог... а пальчики на его вещах проверить надо...
— Сейчас вспомнил, Жерадье тот на лицо знакомцем показался... Может и правда Жердёв? Скажи он слово, на голос признал бы, а без бороды только гадай...

***

В гостиной в это время шёл непринуждённый разговор.
— За што же нам сие наказание? — вопрошала Фелисата.
— Поступили сведения, нам треба провести проверку...
— Што топерь с нами будет-те? — причитает мать.
— Беспокоиться доселе не о чем... Проверим ейного щёголя да и отпустим подобру, коли ошибка выйдет...

В дверь заглянул Чадаев и спросил у Фелисаты:
— Кавалер обещал на сегодня визировать?
— Так должён бы ужо быть...
— Вещи какие-нибудь хранит при вас или в доме?
— Несессер разве што, а боле не приносил ничего?

Чадаев указал Вестореву:
— Сходи с хозяйкой, принеси... Да руками меньше хватайте, дактилограмму надо будет снять и сверить...

Чадаев закрыл дверь, не входя в гостиную.
— Пройдёмте, дамочка, осмотрим оставленную вещь..., — предложил Весторев, но тут встрепенулся Фомка:
— Чамодан яво? Так забрал оне... Как ушли с молодой хозяйкой, а к полудню прибыл второпях, хватил, и убёг ни словом...

В гостиную вернулись Чадаев с Михеем.
— Уплыла дактилограмма... вместе с чамоданом, товарищ Ким..., — доложил Весторев, — Фома указал, что щёголь схватил чемодан и поминай как звали...

Фелисата расстроилась, тихо всхлипнула, Чадаев тоже приуныл:
— Оборот, однако, неприятный... Весторев, Лещёв, поприсутствуйте в доме до темени, авось объявится... Хотя... впустую время выйдет, судя по всему...

Фелисата снова всхлипнула и тихо заскулила.
— А вы, гражданка Арефьева, — продолжил комиссар, — Проверьте накопления и что дорогого в доме было...

***

Тем же вечером по останкам погоревшего и заброшенного дома, в подвале которого ночуют беспризорники, пробирается Шныра – приблатнённый субчик годков восемнадцати.

Беспризорники в сборе. На камнях греется мятый чайник. Горит костерок, мальчишки играют в карты, жуют, балуются с котёнком, смотрят на огонь, кто-то подвывает «Бывали дни весёлые...»

В подвал пролез Шныра, ребята затихли.
— Моё поштеньице, бродяги! Ну, што, жульбаны, слепого гонют в блатарях – вы к легавым подлипли?

Шныра обошёл, зловеще осмотрел всех присутствующих.
— Так кто тут из вас заводила?

Шныра достал раскладной нож и выкинул лезвие. Поднёс лезвие к шее Жжёного:
— Ты?

(перейдя к Шляпе)
— Или ты?

(к Плаксе)
— А можа быть ты? Нет...

(резко к Сверчку)
— Вот кто у нас заводила!
— Кой слепой, што ты бухтишь непонятное? — осмелился Сверчок.
— А кто уважаемого человека лягачам сдал, уж не вы ли?
— Какого же уважаемого, коли душегуба? — опрометчиво подтвердил Сверчок.
— Вы свечку держали али на понты повелись?
— А ты што ль доказуху имешь? — осмелился и Жжёный.

Шныра дал ему подзатыльник:
— Мне доказуха ни к чему, коли уважаемый человек держит мазу... И в лягачах верные люди тоже имеются...

Пригрозив, Шныра закусил пряник с общего стола, сложил и сунул в карманнож, а уходя, обернулся на выходе:
— Слухай сюда, жулябия, прознаю, кто к легавым подлип – найду и ножичком почикаю... И даже в коммуниях от меня не схоронитесь... Завтра все на рынок...

Шныра ушёл. Беспризорники испуганы.
— Откель он за коммунию-то прознал? — удивился Обморок.

***

Тёплым летним вечером вне стен участка происходила очередная встреча Чадаева с Коптевым. Прогуливаются по скверу, обговаривают дела.
— Предупредил его кто-то, Олег Владимирович...
— И сей таинственный некто не изобличён до сих пор...
— Кто был извещён об операции от получения сведений до выезда группы?
— Сведения от мальчишки-беспризорника получил Лещёв, он и улицу, и место осматривал... Потом Весторев знал об операции и я, к вашим услугам... а больше и не привлекали никого до звонка вам...
— Из моих – знали я и Сухарев, а Михей, как известно, к поимке Жердёва особо пристрастен... Лещёв, насколько помню, в бытности недавней состоял на службе в жандармерии... Может, оттель за язык потягивают?
— Исключать нельзя, — задумался Коптев, — А беспочвенно хулить сие не в моих следственных принципах...
— Надо бы к нему присмотреться...
— Приказной смотр создаёт лишь профанацию уверенности – проверить бы следует... А коим образом его изобличить – подумаю...
— А беспризорники доверие вызывают? Что если и наши, и чужие пряники надкусывают?
— Беспризорники пропали из виду, — посетовал Коптев.
— Как пропали?
— Наобещал им коммуну для оставшихся без попечения, загорелись ребята, искомого человека выследили – на их язык это перекладывается как подмаза или подлипка, Лещёва для связи направил, да вот пропали...
— Может, перечаялись?
— А может и угрозами отвадили... Давно вынашиваю идею отлучения ребят от улицы, и хочу к тому Михея привлечь, как человека ремесленного – просите его ко мне наведаться?
— Пришлю... Со школой улажено, к слову, как объявятся – всех пристроим вместе... Теперь дополнительные сведения по моей последней просьбе...

***

Выходной, как называли в те времена неприсутственный день. Сухаревы все дома, Михей возится с самоваром, заполняя его углями и вставляя трубу дымоотвода в голландку. Туся с Анной собирают на стол: чашки, блюдца, вазетки с салфетками, прочие предметы и нехитрая снедь для чаепития с гостями.
— Мишка, сколько их прибудет, штоб знать-те? — боченится Анна.
— Лещёв предупреждал, держатся дружно человек пять, но могут и других привести...
— Свят-свят-свят... За пятью-те не уследишь, а боле всяко глаз не отведёшь?
— За стол усадим, делом займём – все на виду будут, — не унывает Туся.
— Не нравится мне сия затея, неуютность чую...
— Да неужто не найдём занятие? — удивляется Михей, — Покормим, побеседуем, покажу столярку, инструмент, заготовки... Идею оную Коптев предложил, абы показать мальчишкам, как иначе жить можно... Абы задумались, от улицы отгорели и осознали – их жизнь в их же руках...
— Всё одно под холодны мурашки остерегаюсь...

***

Шумя, посвистывая на кошек и дразня собак, приводя  в опасения прохожих, улицей шествует ватага беспризорников.

Сверчок останавливается, беспризорники его окружают.
— Робяты, вы как хотите... И можете отмазаться хоть сейчас, но коли со мной решили пойти – никому до поры ни словом...
— А верно, что накормют? — беспокоится Обморок.

Плакса засмеялся и поднёс ему под нос кулак:
— Накормют! А догонют и добавки поднесут...

Шляпа увидел в подворотне грязного игривого котёнка, охочего на воробья, подманил, схватил и упрятал за пазуху.
— На кой он тебе? — заметил Жжёный, — Сам без призора по улицам таскаешься и животинку хошь без обители оставить?
— Он жа беспризорный, как мы... А вместе веселее будет...
— Мало нам своих, ещё чужих стаскивать будем...

Мальчишки подходят к воротам дома Сухаревых.
— Стоп, робяты... кажись, сюда нас звали? — встал Сверчок.

На фасаде дома Сухаревых видна резная деревянная табличка «УЛИЦА СТУДЁНАЯ №25»
— Стучи, Сверчок, пока не одумались! — поддержал Жжёный.

***

Анна с Тусей в горнице, стоят в ожидании. Открывается дверь, вваливаются беспризорники и, облизываясь на накрытый стол, останавливаются у порога. На столе печева, пряники, конфеты, в графинах напитки разных цветов.
— Господи... чумазые-те аки! — всхлипнула Анна.
— Зато решительные... Здравствуйте, ребята! — поздоровалась Туся. Беспризорники загалдели:
— Здрасьте!
— Здарова, дамочки!
— И вам не хворать!
— Ждали, ждали, а как пришли – так убежали!
— Прям пешую, с чего и начинать..., — робеет Туся.

Наконец, занося длинную лавку, вошёл Михей:
— А ну, ребята, помогай, ставь изделие к столу!

Жжёный со Сверчком перехватили лавку, поднесли к столу, готовы были уже рассесться.
— Стоп! — вскрикнула Анна, — За стол не пушшу, покуда руки с лицом не мыты! А ну, брысь все к рукомойнику!

Не отрывая взгляд от стола, ребята попятились в закуток с рукомойником. Анна следом, прихватив из комода полотенца.

***

Взрослые попивают чай. Стол изрядно опустошён, ребята ведут себя развязно, видно, что насытились, но инстинктивно двигают к себе снедь, доливают напитки. Шляпа нажевал хлеба, слепил из мякиша небольшую фигурку, похожую на мышь, и кормит ею котёнка, так и сидевшего за пазухой.
— Кушай кошка хлебну мышку, и не цапай воробьишку...
— Смотри, Тусенька, рукастый кой? — заметила Анна.
— И заботливый... не забывает прикормыша своего...
— Мне и опалишки закруглить не получается, а он за раз да два и фигурка? — удивляется Анна и замечает, как Обморок прячет за пазуху пряники и конфеты: — Не усердствуй. Што на столе останется, соберу в кульки и с собою взымите...

Обморок послушал и выложил кучу сладостей.
— Насытились, ребята, теперь давай-ка и знакомиться будем, штой-то ли? —  предложил Михей, — Нас вы уже знаете по именам, а мы вас только по кличкам, да с перепутаницей...

(Сверчку)
— Вот тебя как зовут?
— Сверч-чок..., — икнул мальчишка.
— Сверчок запечный жучок... А имя от родителя имеешь?
— Тебе зачем?
— Уважно хочу... Ты ж человек, а не стрекощая букашка?

Беспризорники засмеялись. Сверчок подумал и назвался:
— Мишка я... из Моховых...
— Михаил Мохов – звучит-то как! Поуважнее Сверчка-те? — обрадовался Михей и продолжил: — Ну, ребятки, называйте имена... и покажу вам настоящую ремесленную мастерскую...

Обморок повторно взялся закладывать пряники за пазуху. Анна снова обратила внимание и взяла того за руку:
— Что же ты куркуль-те какой? Да не уйдёшь ты без пряников – отдельный куль тебе соберу...
— Мишка... из Климовых..., — назвался и Жжёный.
— Одни мишки... как в алфавитной книжке…, — иронично улыбнулась Туся.

***

Утро. В кабинете Чадаева летучка, присутствуют четверо. Чадаев по форме, остальные в гражданских одеждах.
— Не во всех газетёнках чистая правда вписана, в агитках анархистов и подавно фальшь! Вернёмся к грабежам судов...

(Дрёмову)
— Что у нас с ними?
— Анархисты темнят, сволочи. От вопросов отбрехиваются, а дружок мой эко давний – Аким Безбедный, коего при штабе ихнем давеча встретил, поведал кое-что... Применимо к названным датам помнит оживление и померное поступление харча, сам не понимает-де с каких бы это лабазов...
— Бандиты, они и есть бандиты... На харч падкие...
— Как-то мудрёно он передал, как в отряде бают: когда шаробан пригоняют под пашню, там не только ловухи на халявке харчуются...

Чадаев записал слова Дрёмова:
— Добро...

(Глебову)
— У тебя что?
— С эсерами дело  ровное. Ни в штабе, ни пониже – толком сообщить никто не могут... Либо крутят ловко, либо действительно не призрели...
— Эсэрам покамест есть доверие, вертикаль власти у них не хуже нашей выстроена, и десциплина соответствующая...
— По самым низам, по бойцам их ещё похожу-покручусь, небось сболтнётся, коли было, что приметить?
— Сегодня же всё положить на бумагу... и дословно... Сухарев, у тебя что?
— За кабаком присматриваем... Привлёк к тому заданию Лещёва и Весторева, но ни Жердёва, ни Жерадье, если разные то люди, до сего часу не замечено...
— Затаился, гад? — Чадаев достал из дела несколько расписанных листов, — Ознакомьтесь с донесениями укомов и барышень наших... Сведения общие, обратите внимание на клички и фамилии... Зачастую, как учит один опытный дознаватель, совпадения таят больше, чем прямые указания...

Чекисты разобрали листы, читают, попутно отвечают начальнику.
— Глебов, Дрёмов, какими ремёслами владели до поступления на службу?
— Давненько сие было... На кожевенной мануфактуре труды свои применял, а Малай у нас мастак под кажный пятак..., — ответил Глебов.
— Как так?

Малай Дрёмов подтвердил:
— Коему толь ремеслу я не был приучен, товарищ Ким... И швец, и жнец, и плотник, и на мышей охотник...
— Ребятишек с улиц надо бы к новой жизни привадить... Подумайте как? — предложил комиссар.
— Уличных поймать сто ног собьёшь, а к труду приваживать – умение бы педагогическое впору..., — задумался Глебов.
— Михей вам будет в помощь. Не педагог, но в ремесле искусен. — дополнил Чадаев и наказал Сухареву: — Передавай опыт, пущай хоть зримо приобщаются. А ребятам передай, чтобы детских домов или приютов не опасались – привязывать их и караулить покуда нету у нас возможностей...

(ко всем)
— Пристраивать будем сразу в трудовые товарищества...
— И ребята обретут ремесло, и нам на потом поменьшая головная боль? — додумал Дрёмов, — Работы и без того не хватает...
— Анне, сестрице моей, глянулся один умелец, коли даст согласие – почитай, пристроен! — высказался Михей.
— Почин есть! Оборот, однако? — порадовался Чадаев.



Глава VII

На тихой улочке, на скамейке сидит Весторев, наблюдает за безлюдным проулком. Невдалеке высокий забор с воротами придомового двора. Подошёл Лещёв, пожали руки, сел рядом:
— Скучаешь?
— Не по нраву бы мне сидеть без интересу и невесть коих оказий выжидать...
— По нраву или нет, а поручено – исполняй... Провиант в кабачок поступает кажный воскресник – сегодня оный...
— Это ты абы толь изъявился, а я спозаранку стерегу, ноги аж отсидел, онемели – совсем не чую...
— К тому я, Константин, что пришёл черёд размять ноги... Вышел бы в улицу да погулял по околотку на соседний проулок...

Весторев встал, потянулся, стряхнул ноги:
— Гулял ужо... Иных выездов со двора Сомова нет, а энтот с ночи замкнут и никого возле не было...

Едва Весторев договорил, створы ворот открылисьи, грохоча колёсами, со двора выехали две подводы, гружённые пустыми корзинами и прочей деревянной тарой. Направились вдоль по улице.
— Вишь, а ты баял, интересу нет? — заметил Лещёв, — Не сбрехал Гунька, стало быть – за провиантом обоз?

Лещёв присвистнул, непонятно откуда возник Жжёный:
— Эвойных што ль шпионить?
— Слушай сюды, Жжёный Мишка... из Климовых...
— Будешь насмехаться, сам тады носись как собачонка...
— Ишь ты, как обидчив? Ладно, буду уважно: сработай так, або не привлечно, а к вечеру встретимся на площади...
— Замётано..., — ответил Жжёный, побежал за подводами вдогонку и ловко запрыгнул на задок последней. Вознице его было не увидать за ящиками.
— А я уж рассудил – самому сапоги топтать? — обрадовался Весторев, Лещёв встал и похлопал его по плечу:
— Нам с тобою, товарищ оперативный легавка, велено сегодня же обойти три адреса... Пошли, поясню, што к чему...

Оперативники направились вдоль по улице.
— Копчёного осведомили, что прямо в камере на тюрьме чикнули ножиком душегубца, коего он изобличил, — продолжил Лещёв, —
— А мы к тому привлечны были?
— Имени преступника не ведаю...
— До смерти што ль чикнули-то?
— Не отудобел... хоть и вроде как вскользь почикали... Да не соузники почикали, а не иной, как некто под видом адвоката... Пришёл человек видной стати, бумагу заверенную подал... Уходил неторопливо, надзиратель замешкался где-то, дескать, а очухался – глянь, арестантик-те из души вон и кровоток с-под сердца...
— Вот ведь оно как бывает...

***

Авдей и Шпора в отдельном кабинете ресторана Сомова. Шпора кушает, Авдей только попивает шампанское.
— Сам-то – говеешь, что ли? — заметил Шпора, — Рябчик на редкость удачен нонче, давно в ткемали не елусил...
— Не смотри на меня – сыт я! Скажи лучше, что за байда у тебя с беспризорными жульбанами?
— Жульбаны приручены, да на лиху монету податливы...
— Слепого гонют, будто шпана эта поднесла меня легавкам как на блюдечке? Сверчка помнишь – боле нет к нему моего участия...
— Шныра ужо пугал финяком, да не уследишь за всеми...
— Пугливы они до поры, а без клюквенного квасу вопреки музыке пляшут..., — Дрын дал намётку, что с беспризорниками можно обращаться строже, даже до «клюквенного квасу», то есть пускания крови.

К тому моменту Шпора расправился с блюдом, вытер губы салфеткой, налил себе половину бокала вина и выпил полностью.
— Слова твои услышал, Дрын... Порешаем на первухе..., — глянул на часы Шпора, — А покамест откланяюсь...

Шпора встал на выход, Жердёв дернул за верёвку, вызывая официанта, тот появился в дверях. Сунув официанту чаевые, Шпора вышел. Авдей тоже достал из кармашка часы, посмотрел время и спросил у официанта:
— У себя ли хозяин, голубчик?
— Андрей Андреич в кабинете-с...
— Скатёрку поменяй да изнова подай на пятерых... Гощевать народец буду – успеешь ли в четверть часа?

***

Сомов занимался бумагами за рабочим столом, постучав в дверь, вошёл официант Гунька:
— Звали, Андрей Андреич?
— Гунька, что у нас с месье де Жерадье?
— Потчевали в третьем-с... Гость его ушёл, но клиент повелел подать ещё на пятерых...
— Ступай тады в применение!

Официант вышел. Сомов поднялся, закрыл ключом дверь, подошёл к окну, привычно надвинул занавесь. Из второго звуковода вынул наушник и, подготавливая прослушку, воткнул в третий. В дверь кабинета постучали, Сомов, не занавешивая тайный угол, поспешно подошёл и открыл дверь.

В дверях стоял Авдей Жердёв, который бесцеремонно вошёл и сел на посетительский стул. Сомов опешил, но быстро взял себя в руки и присел за стол на рабочее место:
— Чего изволите-с, месье де Жерадье?
— Зашёл списать должок и ссудить вспоможение..., — посетитель небрежно бросил на стол увесистое портмоне: — Соизволь посчитать сколь с меня...
— Не извольте беспокоиться, расписано до циферки..., — обрадовался Сомов, поднялся и отошел к сейфу для бумаг.

Жердёв, осматривая комнату, заметил тайный угол ресторатора со звуководами и воткнутым наушником, сразу всё осознал, был готов уже вспылить и предъявить, но смекнул и сдержался.

Сомов достал потрёпанную записную книжицу, вернулся за стол, открыл её и начал листать:
— Перерасход с последних ваших ссуд не особо завышен, месье де Жерадье...
— Всё покрываю и наперёд ссуживаю, сколь запросишь...

Авдей, не выдавая злости напоказ, достал из барсетки несколько пятирублёвых купюр, положил на стол перед ресторатором, и резко поднялся на выход.
— Благодарствую, месье де Жерадье! — ответил в спину Авдею Сомов, — Вы самый честолюбивый клиент и наилучший наш посредник в обеспечении провиантом...

Последнюю фразу Жердёв навряд ли услышал, ибо, уходя, кипел и еле сдерживал злость.

***

Дрын вернулся в отдельный кабинет с накрытым столом. Закурил трубку, в глубоких раздумьях сел. Открылась дверь, входит официант Гунька. За ним в дверях показались стопари с последнего дела – Шрам с сообщниками.
— Прошу к столу, за вами угощение заказано-с..., — приглашает вошедших официант.
— Пшёл вон! — выгнал его Авдей.

Гунька быстро вышел, Авдей сидит в безмолвии и задумчивости. Налётчики с потиранием ладоней и показной радостью расселись по местам. Шрам обратил внимание к Авдею:
— Чёму маешься, Дрын?
— Гульбаньте, бродяги – сия гужовка оплачена... А мне подчас отлучиться по надобности... Назад не ждите...

Авдей поднялся и без лишних церемоний вышел.
— В сердцах пребывает корешок... Вскочил так, аж ветром одуло..., — заметил Кряха.
— Байда не нашего участия..., — ответил главарь, — Зато гужовка замазана – гульбаним, бродяги!

***

Анна шла не особо людной улочкой к тем развалинам, где обычно собираются беспризорники. Навстречу ей спешно выскочила троица парней, один из которых был Шныра. Едва минув и слегка толкнув Анну, они скрылись в проулок.
— Вот ведь как носются... черти! — обругала шпану Анна и заметила руины, — Тута, не тута – спросить-те некого?

Поравнявшись развалинам, Анна остановилась, заметила дым, окутывающий останцы некогда жилого дома, как распахнулся горелый притвор, и из подвала вдруг пыхнуло пламя. Анна аж вскрикнула от неожиданности. После того она ясно увидела, как Сверчок выволок наружу и тащит по земле Жжёного.

Оттащив Жжёного от горящих развалин дома на расстояние, Сверчок начал кричать, звать помощь. Оба чумазые до неузнаваемости, в дымящихся лохмотьях.
— Люди... Люди, помогите..., — звал беспризорник.

На зов Сверчка невесть откуда появились зеваки и заохали, сторонясь, ничего не предпринимая. Анна подбежала к ребятам:
— Мишки, вы ли это? Как же так, как так?
— Всех порезали, сволочи..., — проскулил Сверчок.
— Как порезали? Кого порезали? Там ишшо ребяты есть?
— Все там... в огне остались... Жжёного лишь и вытянул..., — ныл Сверчок.

Руины дымились, кое-где вырывались всполохи пламени, воздух раскалялся, да так, что не подступить.
— Люди, люди добрые, дети там! Погорят же ведь все?! — заблажила Анна. Кто-то бросился сбивать пламя с притвора, кто-то сунулся внутрь, и тут же выскочил, откашливаясь. Анна влепила пощёчину ноющему Сверчку, приводя мальчишку в чувства:
— Держись подле меня и не ной, огонь позади!

Анна подхватила на руки Жжёного и побежала к пролётке, стоявшей невдалеке. Сверчок трусил следом. Заскочив на сиденье и втащив за собою Сверчка, Анна ткнула извозчика:
— Гони, милай, в госпиталь! Спасай ребяток-те...

Извозчик стегнул кобылу, и повозка погнала по улице.

***

Притемнённый каземат при тюрьме, в нём человек двадцать заключённых: играют в карты, дым непроглядный, штопают, ноют песню, иные просто лежат и спят на деревянных нарах. Слышен лязг открытия двери, в лучах коридорной лампочки появляются два надзирателя:
— Прохор Малов, посетитель по твою душу, выходь на свиданку!

Каземат притих, Малов не отозвался.
— Фикса, околел што ль? — сосед по нарам толкнул в плечо спящего под накидкой заключённого и отпрянул.
— Малов, сколь раз вторить – подавай на выход? — повторился надзиратель.

В каземате тишина, все поднялись посмотреть. Надзиратель свистнул в свисток и с напарником вошёл в каземат:
— Малов, в штрафную клеть метишь?
— В мертвецкий паче..., — сосед-сиделец указал на лежаще под одеялом тело. Надзиратель сдёрнул накидку, Фикса опрокинулся на спину – из его рта пустился ручеёк крови. В груди Малова торчал корявый конец заточки.

***

Зоя за своим рабочим столом, молча печатает. Открывается дверь, заскакивают оперативники Лещёв и Весторев.
— Зоя Аркадьевна, а Копчёный наш где же? Ой, извините, где наш Олег Владимирыч?
— Вышел по надобности, обещал скоро быть... А вы его между собою Копчёным прозываете?
— Не сообщайте ему эту новость, просим вас... Обернётся, хай прибудет в кабак Сомова... Телефонировали оттель – хозяина убили...
— Направлю, будьте уверены...
— Мы убудем сейчас же, — сообщает Лещёв, — Константин, оповести доктора и... жду вас на месте...

Оперативники вышли так же поспешно, как вошли.
— Коптев – Копчёный? — иронично пробормотала Зоя, — Забавный реверанс... Сложат же в прозвище, гегемоны...

***

В открытом автомобиле едут Чадаев и Коптев.
— Останови-ка, любезный, подле лотошника..., — просит шофера Коптев, — Прикуплю к чаю хоть пряников медовых, что ли?!

Автомобиль подрулил к обочине. Коптев вылез, распрощался с шофером Федотом и Чадаевым.
— Олег Владимирович, примите к сведению, делопроизводитель и первый помощник Цицера трудится не иначе как в судоходном обществе Волга... Или имеет к нему иное тесное отношение, — напомнил комиссар.
— Всенепременно, Аким Кузьмич, и на сей счёт я имею некоторые суждения.

Федот заглушил мотор автомобиля:
— Пойду тоже баранок прикуплю, от наших поездок ужо и живот навыворот?
— Прикупи и мне связочку..., — попросил Чадаев.

Коптев с шофером подошли к уличному продавцу, торгующему с нагрудного лотка конфетами, баранками, пряниками.
— Закули-ка мне фунт пряников, голубчик...
— Пряничек с душистым чаем откушать, словно с девкою соловушку послушать! — крутя кулёк, рифмует лоточник.

Коптев с Федотом усмехнулись в унисон.
— Никогда о сём не думал..., — ответил Коптев.
— Соловей – невелика бы птаха, а заголосит – кажна девица дрожит! — поддержал Федот.
— Поинтересуюсь оказийно, полюбует ли Анна Андревна соловушек? — задумчиво произнёс Коптев, — Прощай, Федот!

Коптев взял кулёк, сунул лоточнику пару монет и только отошёл, как был скошен пистолетной пулей, выпущенной кем-то из пролётки, проскочившей мимо. Чадаев среагировал на звук выстрела, выскочил из автомобиля, доставая из кобуры громозкий Маузер, но прицельно выстрелить не успел – пролётка со стрелявшим свернула в ближний проулок.
— Заводи колымагу, Федот! — крикнул Чадаев.

Шофер бегом вернулся за руль, завёл мотор, машина резко дёрнулась, тут же громыхнул огненным хлопком и мотор заглох, выпустив из выхлопной трубы густое облако отработанных газов. От безысходности Чадаев только махнул пистолетом и подбежал к бездыханному Коптеву.

***

В коридоре участка милиции собралось человек двадцать работников. Чадаев возвышается на табурете, произносит речь.
— Товарищи! Все вы знаете, нас постигла невосполнимая утрата!

Некая женщина всхлипнула, Чадаев продолжил.
— Коварной рукой преступника прямо на моих глазах был смертельно ранен Коптев Олег Владимирович!

Народ в коридоре оживился и загудел.
— Как хоть случилось-те горе эдакое, товарищ Ким?
— Выстрел произведён из пролётки, гнавшей в опор...
— А что не догнали-то? Мотор жа всегда подле вас?
— Находясь в крайней степени волнения, шофер пережал рычаги и машина заглохла...
— На экипаже догнать – мало ль их?
— На беду, возле не оказалось ни одного экипажа... Завели мотор, Олег Владимирович ещё дышал, а везли до лазарета – испустил дух на моих руках...

Народ снова загудел, кто-то вымолвил: «Вот те где бяда-те поджидала...» Зоя промакнула слёзы платком:
— А где можно проститься с усопшим?
— Исполняя волю покойного, тело его передано родному брату, который увёз к погребению по православному обряду на родине. Желающие присутствовать, отпевание и захоронение состоится завтра в городе Семёнове...
— Что же поспешно-то так?
— Перечить воле покойного не имел морального права, Олег Владимирович просил самолично, пребывая ещё в сознании...

***

Госпитальная палата, на боковой койке лежит перевязанный бинтами Жжёный, рядом Анна с книжицей. Заходит доктор:
— Анна Яковлевна, день ужо на вечер... вам отдохнуть пора?
— Что вы... аки же отойти-то от страдальца экого?
— Прикипела, вижу? Как ваше самочувствие, болезный?
— Было и получше, дядька! — ответил доктору мальчишка, — Ушёл бы, коли не палило, а с мазюками вашими лежу как на перинке...
— Не дядька – молвила ж тебе? — поучает Жжёного Анна, — Доктор это – Франц Иосифович Иоффе...
— Ёфе не ёфе, а дядька, вижу, добрый... В шею не погнал, с харчем не отказал и бает со мною уважно...

Анна засмущалась, доктор только умилился:
— Бодрость духа налицо, молодой человек, что меня умиляет...

(кивает Анне)
— Жар, гнилости на теле есть? Или сукровица проистекает?
— Слежу, Франц Иосифович... Кроме опрелостей лишнего не приметила – раны обрабатываю...
— Дядька Ёфе, а што она мазюки мажет, где непристойно?
— Вам, молодой человек..., — усмехнулся доктор, — С такой опекой лежать бы да исцелению предаваться... Разве виновата Анна Яковлевна, что пристойности ваши тоже обгорели?
— Не виновата... а всё одно срамно да щикотно...
— Явите покладистость, пока раны зарастают, — доктор подошёл и на плечи сидящей Анны возложил руки: — Под заботой такой прилежной сестры милосердия никакие гангрены не страшны, а срамиться в вашем положении, молодой человек, более чем неуместно... До завтра, друзья мои...

Доктор распрощался и подался на выход, но столкнулся в дверях с достаточно прилично одетым Сверчком, в руках которого был туесок с яблоками.
— А вы к кому ж поспешаете, молодой да прыткий?
— К Жжёному я... Вот яблошек ему принёс – не погоните?
— Проходите... Не успел ваш дружок получить обширный ожог, уже жжёным прозвали? Прытко податлив он к смущениям излишним...
— Он и ране Жжёный был, а топерь законно...

Доктор лишь усмехнулся и вышел.

***

Туся входит в помещение архива, Вера Георгиевна уже на рабочем месте – укоризненно смотрит поверх пенсне на вошедшую.
— Опаздываешь, Таисия? Следовать расписанию – есть первая обязанность служащей государственного института...
— Ой, Вера Геровна, сие моя оплошность... Новости у меня сказательны и вопросительны – с коих начать оправдываться?

Вера Георгиевна подошла к решети и открыла дверцу.
— Интрижное подносите начало, дорогая... А особо представленный порядок оправданий...
— По порядку и обскажу..., — вошла Туся, женщины расселись возле стола архивариуса.
— Починай, как задумала...
— Анна, сестрица Михея моего – помните такую?
— Смутно... помню – пышненькая такая да остроумная?
— Она, родимая... Сердцем прикипела она к беспризорнику одному и решилась прижить, когда его с госпиталя повыпустят...
— Вот как? Ещё и душа у неё отверстая?
— Этого у неё не отымешь... хоть и бывает излишне остра на язык...
— А беспризорник тот, что из погорельцев, видимо?
— Вам уже всё известно? Он же самый... Погорел на её глазах, она же в госпиталь жжёныша доставила, и койко-место выхлопотала на условии своего призрения..., — тараторит девушка.
— Понимаю... народец у нас всегда был сердобольный...
— Двое их спаслось с подвалов, и дружок его не сбежал по трусости, не пропал безвестно, а ходит и навещает... Прибился к кому-то удачно, молвит, приоделся, яблоки всё приносит, да не с усадов ворованные – покупные с виду-те...
— Что это значит – прибился? Как телёнок к чужому стаду, что ли? — ревниво замечает архивариус.

Ревности Веры Георгиевны Туся не придала значения.
— Нашёл его какой-то человек от Олега Владимировича, как спаситель поведывал, и привёл жить в свою семью...
— Повезло дружку... Что ж... Буду умиляться за обоих...
— В доме нашем все грамотные, та же Анна письмом владеет, а вы женщина с образованием не вровень нашему, институты заканчивали, поди?
— Ох, лиса – нашла подход к моему невольному тщеславию... Да выводишь-то ты к чему? — умилилась женщина.
— Так... велела Анна разузнать, как прижильца её к наукам пристрастить? Он же только и усекает копеешки слаживать?
— Ах вон оно что..., — задумавшись, Вера Георгиевна выдержала паузу, — Помогу, что ж... Благо имею к тому применительную сноровку...



Глава VIII

В кабинете Чадаева утренний сбор, присутствуют десять человек: военные, рабочие, матросы. Комиссар держит речь:
— По всему складывается так, что Жердёв-Жерадье, один из главарей банды налётчиков лютует... Обрывает связи, губит людей, почём зря, не щадит даже детей! Согласно некоторым намёткам, Воробьёвым выдан мандат на обезвреживание если не всей банды, то костяка... Уткин?

Поднялся капитан буксира, в летней матросской тужурке.
— Как обстоят дела с грузом, Михал Андреич?
— Баржа-товарка ждёт у причала, слух о товаре пущен на чалках, чему постарались сочувствующие барышни. Накладные прошли через кого указано... Да только ляжет ли второй снаряд в одну воронку?
— Ляжет, если бомбардир сноровистый! Фельцер?
— Слушаю, товарищ Ким..., — отозвался человек в форменной рубахе, на ремне кобура.
— Твоя группа, Дмитрий Иваныч, грузится на шаланду к Уткину, готовность – завтра, утро!
— Понимаю! — сел Дмитрий Иванович.
— Габриелян, Брагин, Файзуллин, Каморный?

Поднялись двое военных, казак, рабочий. Все вооружены, у троих, кроме рабочего, кобуры, на портупеях сабли и шашки.
— Молви, товарищ Ким, мы тебя слушаем..., — предложил казак Брагин.
— Габриелян и Брагин, ваши отряды выдвигаются на Великий Враг, быть на месте, край – завтра день!

Габриелян и Брагин сели на места.
— Файзуллин, твой отряд выводи на Безводное, Каморный – Сопчино! Дальше, полагаю, груз они не погонят... Уткин, Дрёмов, Глебов и Сухарев задержитесь, остальные свободны, товарищи... Ждите гонцов...

Названные остались, остальные распрощались и вышли.
— По нашим с вами действиям подробности следующие...

***

Широкая река жила размеренной транспортной жизнью. Возле пристаней и на рейде близ ярмарки судов было всегда огромное количество, и весь этот грузооборот существовал без крупных, явственных преступлений. От мелкого воровства никуда не деться, про участившиеся пропажи целых барж ярмарка слыхивала только из уст обворованных промысловиков. Верила, но опасений дальше своего круга общения не распространяла.

Пред Савиным Гребнем на Волге вблизи Нижнего Новгорода пароход-буксир толкает в сцепе шаланду среднего тоннажа с товаром, прикрытым парусиной. Уткин привычно в рубке за штурвалом, матросы загорают на баке, винтовки рядом сложены пирамидой. Петро копошится на палубе.

Буксир догоняет моторная барка.
— Петро – товсь! В воронку летит-таки повторный снаряд..., — предупреждает боцмана капитан.
— Чё бухтишь?
— Предупреждён, баю, значится, вооружён... Товсь! — повторился капитан и удовлетворённо пробормотал под нос: — Пользительно со сноровистым бомбардиром дела-те иметь?

Петро глянул на правый борт, заметил догонявшую барку, мимикой и жестом показал капитану, что всё понял.

Барка подошла к буксиру, как и раньше крюком была подтянута вплотную. Из барки выскочили человек шесть наёмников Авдея Жердёва, среди которых были Шрам, Скиф, Кряха и Валет.

Шрам влетел в рубку, и на Уткина нацелился наганом:
— Слышь, тяни-толкай? Штурвал держи крепко, попусту не бузи, тады поживёшь ишшо...

Уткин сделал вид, что испугался. Скиф уложил Петро носом в палубу, Валет юркнул в моторное отделение, Кряха и остальные пробрались на бак и взяли на мушку матросов.
— Шрам, замешано ровно! — отчитался Скиф, когда баржа перешла под контроль налётчиков.

Шрам осмотрелся и пробормотал под нос:
— Ровно-то оно ровнёхонько, да как бы не соскользнуть?

(ткнув капитана)
— На твоей посудине есть ишшо кто-нибудь?
— Откель чужим-те, окромя вас?
— Курс держи на Великий Враг, там и причалишь...
— Вымпел надо бы жёлтый поднять? — предупредил Уткин. Шрам не понял:
— Зачем?
— Как зачем? — якобы удивился Уткин, и указал вперёд рукой: — На самый стрежень выходим, по правилам речного судоходства оное треба отметить жёлтым вымпелом...
— Вот ведь чего не знай... Ну, раз надо – отмечай!

Уткин открыл какой-то загашник с треугольными флажками разных броских глазу цветов, достал ярко жёлтого цвета и водрузил над капитанской рубкой.

***

На высоком правом берегу Волги, с которого река открывается как на ладони, сидят Демин с чекистами – следят за судами и обстановкой на фарватере. Невдалеке в машине Чадаева, прикрыв глаза фуражкой, дремлет шофер Федот. Где-то тут же щипают травку пара запряжённых коней.
— Широта-то какая? — восхищается Чадаев левым берегом Волги, — Леса и леса... До самых до северных морей стелются...
— И полны те леса гриба да ягоды, да прочего кладового сбора..., — поддерживает Дрёмов.
— А мёд-те там какой качают? — подключается Глебов.
— А я горожанин... с Подновсвкой слободки..., — отогнал дрёму Федот, — Боле рыбалить интерес имею...
— Вот установим мирную жизнь, будет нам рыбалка..., — мечтает комиссар, —  Грибы и ягоды будут, и мёда накачаем всласть... Волость там моя, отчая, за Волгой, Красная Рамень – слышали?
— Как не слышать?! — удивился Михей, — Прародитель мой, Степан Яковлев, Сухарём коего, были поры, кликали, с Нечаева в Нижеград подался...
— С Нечаева? Мои с Останкина род ведут. Земляки мы с тобою, соседи, считай, вышло, а может и сродственники даже! — спокойно отнёсся Чадаев.

Михей осмотрел в бинокль реку. Вверх по течению виден остров Савин Гребень, из-за него появляется буксир Уткина.
— Товарищ Ким, вижу, Уткина корыто за Савиным Гребнем на полном ходу идёт?
— Высмотри, какого цвета вымпел вывешен...
— Чудится аки жёлтый?
— Так чудится тебе или жёлтый? — перехватил бинокль Чадаев и всмотрелся: — Точно – жёлтый! Что означает «идём на Великий Враг!» По коням, ребята! Федот, заводи мотор!

Чекисты прыгнули на коней, Чадаев с Михеем в машину.
— Глебов, Дрёмов, двигаться пролесками, або не светиться на виду! — даёт последние наставления комиссар.
— Понято, таимся до своего часу, товарищ Ким...
— Файзуллину особо осторожаться на марше... Пристани на Великом Враге за анархистами, пущай прикроет от Зимёнок...

Дрёмов с Глебовым пересекли дорогу и поскакали полем, машина вырулила и направилась по большаку.

***

Достаточно проехав, Чадаев сверяется с картой:
— Федот, перелесок на пригорке – ищи подъездную...
— Маю оные места: с полверсты за Лукерьина просёлка имеется..., — ответил шофер, Чадаев свернул карту и убрал в планшет:
— Что ж... Сосновку тоже маешь?
— Маю, товарищ Ким, не промахнёмся...

***

Машина подъезжает к перелеску, на въезде дорогу ей перекрывают двое дозорных солдат с винтовками.
— Стой! Кто такие будете?
— Не кто такие, а пароль истребуй! — поправляет второй дозорный первого. Чадаев опережает:
— Вы с отряда Габриеляна или Брагина?
— С отряду, али не с отряду, разговор задний – сказывай пароль? — непреклонен боец.
— Пароль – ложбина!
— Верно... Отзыв – ручеёк!

Дозорные опустили винтовки и расслабились.
— Так чьих выбудете?
— Первый комотряд Брагина, проезжайте..., — доложил дозорный. Машина въехала в перелесок, где дорогу ей преградил командир Брагин в сопровождении двух красноармейцев.
— Какая может быть секретность, какие тут пароли, товарищ Ким, коли тарахтелку вашу за версту распознаешь? Проезжайте, кашей буду угощать...

В перелеске расположился и ждал начала операции отряд Брагина, человек двадцать красноармейцев. Пара подвод с фуражом, кони привязаны к стойке, винтовки сложены пирамидами, горят костерки, томятся котелки – бойцы дремлют, кто кашу уплетает, а тройка бойцов байки завирают:
— А што яму до нас? Их Благородия с наших котелков не харчуются, солдата не слухают... Рот разявишь подсказать, так нагайкой отожгут...
— Смекалка всё одно должна быть, и вовремя применительна... Без неё кажное дело плошит...
— Правда твоя... Случай у нас был на передовой... Немец коварство удумал – газами травить... А Благородия наук таких не изучали, как от дурману ядовитого хорониться... Что делать?
— Что?
— Трубочист среди нас был... с Петербургу... он и подсказал дельную мысль...
— Не томи, коли начал ужо?
— Укрытие поглубже выкопать, говорит, да ветоши погуще набросать... Как пустит немец завесу, мочи обмотку, обматывай голову и прынь под ветошь... Газы верьхами продуются, а чуть ясень – подымайся в контратаку...
— Вот ведь не дознайся...
— Вонькие... обмотки-те?
— Своё говно, чай, слаще чужого нос щекочет... А трубочисту оному Георгия дали за смекалку его солдатскую...

***

Чадаев, Михей и Брагин с помощником прошли дальше, расселись кружком, уплетают с солдатских котелков парящую кашу, комиссар держит слово:
— Бывалые у тебя солдаты подобрались, через газовые атаки прошли... Но времени у нас, Сергей Аркадьич, мало, перехарчеваться еле впору...
— Не ранее как с полчаса Уткин прошёл Ржавку..., — подключается Сухарев, — Под жёлтым флагом... Вчасе, стало быть, встанет под разгруз...
— Успеваем тогда и чаи погонять! — не торопится Брагин, к нему с докладом подходит солдат:
— Товарищ командир, с берега верстовой прибыл, наказную шаланду на реке зреют...
— Снимай дозоры и собирай сюда... Готовность полчаса!
— Зашли вестового, чтобы рано не раскрылись..., — велит Чадаев, — Пойдёт стрельба – пущай отжимают на Зимёнки, там и Файзуллин должен подоспеть...
— Слышал? На коня и дуй к Габриеляну..., — переспросил Брагин у бойца, — А вы, товарищ Ким, наперёд со своей тарахтелкой тоже не лезьте... Встаньте за буграми, где подальше, где не видно, а по исходу дела выйдете наперёд...
— Примысливаешь, что мы в кустах отсиживаться будем? — вступился Сухарев.
— Душегуб там... отца его – разве остановишь? — разъяснил комиссар.

***

Не доезжая Великого Врага, в одном из небольших затонов стояла причаленной к берегу старая товарная шаланда. О ней и забыть бы пора, но вот же оказия – нашлось применение. Видимо уже не первый раз её использовали как перевалочную пристань для краденных товаров. Подходила шаланда-товарка, чалилась, а на бережку ждало разграбления столпотворение из разномастных барыг.

Вот и сейчас наперёд баржи показалась сопровождающая моторная барка, за нею шла угнанная товарная шаланда Уткина.

На берегу скопился лихой народец на подводах – грузчики, извозчики, сортировщики и вездесущие перекупщики. Царит оживление, гам, ругань за очередь, толкучка на сходнях – все в ожидании причаливания шаланды. В охранении дюжина вооруженных людей – держаться кучками на отдалении, особой тревоги не выказывают, не ожидая внешней опасности.

***

За взгорком, с которого прекрасно просматривается пристань, пешим и конным порядком рассредоточен отряд Брагина – ждёт команды. Из перелеска на береговом полобе наблюдают за пристанью Чадаев, Михей, Брагин и два его бойца.
— Размах-то какой... и ведь безо всякой опаски сие происходит?
— Дело поставлено на скорый оборот... Час-другой, от этой преступной ярманки не останется следа..., — предполагает комиссар.
— Хитрющая башка экой аферой ведает?!

Спешившись с коня, быстрым шагом к Брагину подходит посыльный, ранее отосланный в отряд Габриеляна.
— Товарищ Брагин, Габриелян в овраге на заданных позициях, ждёт сигнала... Я прямо от него...
— Успел-таки обернуться – молодец! Передать по цепи – полная готовность, начало по вспышечному пыжу!

Бойцы, что были рядом с Брагиным, прыгнули на коней и поскакали оповещать отряд.
— Товарищ Ким, пожалуй, я тоже пойду к своим! — засобирался Брагин, — Сигнальте к началу, а мы настороже...
— Добро, Сергей Аркадьич...

Брагин передал пистолет-ракетницу посыльному:
— Сечёшь, как пользоваться?
— Чай, не сложнее мосинки... Стре;льну...

Брагин прыгнул на коня и тоже поскакал к отряду.

***

Товарная шаланда причалила к пристани, к шаланде подошла и моторная барка. Заканчивается торопливая разгрузка и разнос товара по множествам подвод: грузчики катают бочки, таскают тюки, носят ящики. Снова гам, толкучка на сходнях. Гружёные подводы разъезжаются под щёлканье хлыстов и крики возниц.

Налётчики, подтянутые на разбой Жердёвым, собрались возле рубки, на берег сходить не спешат.
— Плёвое дело-то? Награйка гожая! — поигрывает наганом Скиф, глядя, как пустеет шаланда. Рядом Шрам:
— Дрына не видно... Шхерится, сука?
— Нам чего, тырни харча возок, толкни за золотишко-камушки, на том маржа... А Дрын шарабаны расталкивает в перечасье – размах, не загадать, медовый...
— Зависть обуяла? Сидишь на своей мазе – сиди, потворствуй, а на чужой медок не разевай роток...
— Может, мы и самого Дрына впредь щипнём? — неожиданно предложил Скиф. Шрам обернулся:
— Гожий расклад – мортовать будем...

В подгорке показался ландолет с Жердёвым, следом догонял ещё один. Валет заметил и указал:
— Вон ландолета его... Точен сволочь, как котлы забугорные...

Жердёв сошёл на землю, размял тело, расправив плечи и тряхнув ноги. Бандиты встали на ноги, Валет торопится:
— Двигаем? С матроснёй-то што делать будем?
— Не кипиши, бродяги, пригодятся матросики..., — ответил Шрам, — Дрын размаржуется – отчалим на барке... Неспокойно мне...

Налётчики подались на сход, но вдруг встали как заворожённые – из-за пригорка взвился в небо вспышечный пыж.
— Зырь, бродяги, диво экое! — открыл рот Кряха.

На диво эдакое подняли головы и встали, так же заворожённые все, кто был на пристани.

***

По вспышечному сигналу, с раскатистым залпом выстрелов под ноги вооружённых охранников на взгорок вышла цепь всадников отряда Брагина. Охранники преступнго разграбления баржи как по команде побросали свои винтовки, даже не пытаясь сопротивляться. На берегу поднялась суматоха.

Жердёв дёрнулся вскочить в ландо, под ноги ему прилетела упреждающая пуля от Чадаева. Жердёв отскочил и в попытках затеряться бросился в толпу.

Увидев разразившуюся на пристани панику, один из налётчиков выстрелил со страху в сторону всадников Брагина, чем только усилил суматоху на берегу.
— Отходим на барку и отчаливаем, покуда не взяли! — скомандовал главарь. В момент из моторного отсека возник Фельцер с чекистом, до сих минут скрывавшиеся в ожидании своего выхода. Берут налётчиков на мушку:
— Стоять, контра! Вы будете задержаны, складай оружие!

Налётчики попятились, бросились врассыпную, началась бойкая перестрелка. Кряха с Валетом перебираются с буксира на шаланду, направляясь к сходням, но дорогу им преграждают ещё двое чекистов из группы Фельцера, отдельно прятавшихся на шаланде под парусиной.

От перестрелки остались ранеными двое чекистов, трое из налётчиков погибли, в живых остался только Скиф, с перепугу прыгнувший за борт. К борту подошёл Уткин:
— Плавать-то хоть могёшь, клять разбойная?

Скиф уходил под воду, выныривая, кричал – тону!.. Уткин кинул привязной спасательный круг. Скиф схватился в него и долго не отпускал, даже поднятый на борт шаланды.

***

Конники отряда Брагина спустились на берег, собрали винтовки, окружили охранников и прочий суматошный люд. К Брагину, сидевшему на коне, подошли Чадаев с Михеем.
— Как-то не особо бойко получилось, товарищ Ким?
— Барыги ж одни! — сыронизировал комиссар, — Шкуры свои берегут, пули боятся...

На дороге, уводящей с пристани, стали появляться гружёные подводы, остановленные и развёрнутые отрядом Габриеляна. Народ сбился в месте возле сходней пристани, окружённой объединёнными отрядами красных командиров.

Чадаев, следом и Михей вскочили на самое высокое место на пристани, открывшее прекрасные виды на гомонящую толпу:
— Внимание, барыги и прочи расхитители народного добра! Кто пожелает отбыть восвояси, возвращаете товары на баржу, будете переписаны и отпущены на все четыре стороны...

Народ довольно загудел. Кто-то из охранников крикнул:
— А с нами как жа? Тоже отпустите?
— К анархистам оное тоже относится! — сообщил Чадаев. — Помогайте барыгам с отгрузом, чем быстрее управитесь, тем быстрее отбудете...
— Жердёва штой-то не видно? — заметил Сухарев.
— Жердёв Авдей Семёныч, знаем, что ты здесь! — крикнул комиссар, — Выходи с поднятыми руками! Пристань окружена, деваться всё одно тебе некуда...



Глава IX

В горнице дома Сухаревых собрался воскресный завтрак. Стол сервирован на троих человек: тарелки, блюдца и чашки, вазетка с комьями колотого сахара. Анна принесла и поставила на доску в центре стола большую глиняную плошку с горячей, только с огня кашей, окликнула в комнаты:
— Миша, подь к столу размазню елусить... с жару...
— Нюша, самовар на пару? — из комнат спросила Туся.
— Фырчит как стара кляча... Подь, помоги донесть...

Туся вышла в горницу, прошла в кухоньку за самоваром. Анна задержалась за дверью подсмотреть: Жжёный в повязках на руке и шее, одетый в чистую косоворотку, шмыгнул за стол, осмотрелся, схватил ком сахара и сунул в рот.

Анна и Туся приволокли самовар, водрузили его на стол. Расселись, Анна положила пареньку каши, подала ломоть хлеба:
— Коврижку можа маслицем подмазать?
— С чечевицы бздишь – нельзя шелохнуться, — паренёк с сахаром во рту пытался говорить внятнее, — А намаслишь – и вовсе не сдержишься...
— Не сказывай так, Мишка, аппетит нам отобьёшь и за столом останешься один..., — улыбнулась Туся.
— А коли одному вся плошка, в неделю не пробздишься...

Барышни дружно рассмеялись, Анна взяла себя в руки:
— Не куксись, а шелохаться вон за дверь выходь...

В секунду отрылась дверь, вошёл Михей. Снял портупею с кобурой, планшетом и с фуражкой, повесил на треногу.
— А вот и я! Не ждали?

Туся порхнула к мужу, они обнялись и поцеловались.
— Мишка... обещался в два-три денёчка, а пропал... третья неделя на исход?
— Служба не отпускала, душа моя! Обскажу, что можно, а пока... потчевать пропавшего будете?
— Проходи, братец... Аккурат к столу подоспел...
— Наш пострел везде поспел? Только руки ополосну...

***

Михей омыл лицо, шею, руки, Туся поднесла полотенце. Присев за стол, Михей по-мужски подал руку Жжёному:
— Михаил из Климовых топерь будет с нами поживать?

Жжёный ответил левой, не забинтованной рукой:
— Дашь наганом поиграться?
— И стрельнуть разрешу, коли обещаешь осторожаться... Но залечи поначалу руку, тогда и выйдет свой час...

Размазню съели быстро, Михей с дороги так вообще умял большую плошку в прикусь караваем, принялись чаёвничать. Анна собрала тарелки, унесла на кухню. Михей цедит воду с самовара по чашкам, Туся доливает заварку из заварника.
— Домашний харч не полевой раздач! — хвалит кушанья Михей, — И там бы не хило, а дома и сытно и мило...
— А ишшо..., — хитро сощурился Жжёный, но его опередила Туся, быстро смекнув:
— А твоё ишшо вон... твори за дверью...

Из кухоньки крикнула Анна:
— Миша, услышь, в калитку стучали, поди, выдь, глянь, кого там принесло?
— Ноги ломит, бегать-те вам..., — отозвался Жжёный.
— Чай, это ему не к столу же бежать? — съехидничала Туся.

Из кухни вышла Анна, рук в боки, зыркнула на Жжёного:
— Так, мужики да мальчики! Ты, Михаил, откликайся впредь на Мишку, а Михей... хай так и останется Михей...
— Понятливо, што по мне звала – иду! — ответил Михей и вышел открывать калитку. Анна решила поучить Мишку:
— Ты, Мишка, инаково не мысли... В семье нашей все вровень, а коли просят, принимай не в указ, а за прошение... Мне жа не было указу тебя выхаживать?
— Так и просить я не просил?
— Остёр умом, Мишка-то наш... Весь в тебя, Нюша... Скучать с вами, примысливаю, и далее не заскучаешь..., — остановила споры Туся.

Михей вернулся с багажной поклажей, оставив дверь открытой. Довольный, даже радостный:
— Не поверите, родные мои, кто к нам посейчас пожаловал?
— Гости к нам? Михей, чай, не томи загадками...

В горницу вошла прилично одетая чета – отпустивший небольшую густую бородёнку Егор Насонов и жена его Алёна.
— Лёнка... ты ли то? — Анна аж вскрикнула от неожиданности, бросилась к сестре, Алёна её приобняла, осторожая:
— Побережнее с объятиями, сестрица, и паще не жмись...

Анна непонимающе отпрянула, осмотрела сестру:
— Да ты у нас на сносях?

Алёна обняла сестру, и девушки расплакались.

***

Старообрядческий погост, на могилах камни, некоторые с именами усопших, или столбы, но большей частью перекрестья под домовинами. Заплаканная Алёна стоит перед двумя соприкасаемыми могильными насыпями, на которых установлены деревянные искусно резные голубцы. Под одним пропалывает траву Михей, возле меньшего намогильника суетится Анна.
— Отец наш, Яков Степаныч, как почуял беды скорые..., — рассказывает Михей, — И гробы, и кресты для себя да маменьки гожие вырезал – года не минуло, как применимы стали...
— Не удалось нам боле свидеться, маменька, — бормочет перед могилой матери Алёна, — Всю оставшуюся жизнь корить себя буду...
— Не корись, сестрица, маменька жутких болей прима;ла, да чума проклятущая многих выкосила...
— А что же доктор? Неужто и Франц Иосифович бессилен оказался? Да и ты не из простых сиделок, Нюша?
— Нюша с рук не спускала, да маменька наша в недельку скорую угасла..., — ответил за сестру Михей, — И половины микстур допить не успела...
— Франц Иосифович участие принял померное, а сил телесных, что от болестей сих исцеляют, не нашлось..., — дополнила Анна, — Последние свои дни маменька на опии только и держалась...
— Да... Видимо Господу нашему она нужнее стала..., — заплакала Алёна.
— Што ты, Лёнка, с Господом-те незримым история вышла несусветная! — загорелась Анна, — Маменька-те не во-раз преставлялась! Михей-те с Тусей на службах безвылазно, и самоё я тады в госпитале до ночи пропадала, а как выдался часок в неприсутственный день, она мне и сказывает...

Анна перевела дух и продолжила:
— Маменька истосковалась по тебе, болесть приняла, и полную ночь напускалась жаром... К утру развеялась, да вместе с чуйствами... Никою ядомь во рту не чуяла... Что ни пожуёт, баяла – как суху солому перетирает! Голодала так с неделю, иссохла вся, и ноги аж держать перестали...
— Туся замечала, маменька-те щабуниться начала, да та успокаивает: ты, доченька, не беспокойся, дескать, уж найду, чем оскоромиться! — дополнил Михей.
— Вопшем, неделя на исход! — продолжила Анна, — Маменька и попа уж созывала исповедаться, а покуда ждала, слегла в постель, скрестила руки-те на груди и навещала себе – Мать сыра-земля, прими меня!

Под оханье сестры, Анна снова перевела дух:
— И вдруг, тутже сказывает она, очутилась в узком коридоре, по обе стороны люди парами сидят, все молчат, смотрят во-перёд! А проходик-те узок-узок... Я бы, бает, тоже присесть хочу, подхожу к пустому стулу, а только бы сесть – раз, и занят он? Шла она по коридору, а на пусты места так и не успевала садиться...
— Ай ба... ай ба, страшенности..., — причитает Алёна.
— Вышла на тако место, где кружком восседают несколько старцев: бороды седые, одеяния чёрные и восседали они на чёрных стульях как на тронах... Я, бает, уразумела, что и тут места не будет, развернулась, а передо мною небо голубое, травушка зелёная, бабочки с цветка на цветок порхают, птахи ласково щебечут – всё, мол, как по душе мой... Сделала шаг, а старцы те безо рта говорят мне прямо в голову: Рано ты прибыла, возвращайся до своего часа!..
— Ай ба..., — всхлипнула Алёна.
— Всё одно, сделала она свой шаг, открыла глаза и внимает: кушать-то какая охота? — заканчивала Анна, — Вопшем, встала на ноги, как и не лёживала неделю, наварила себе размазни гороховой и цельну плошку съелусила! Пришёл поп, рассказала ему, а тот: ничего не значит! не значит! – и убёг не исповедавши...
— Ожила маменька, жизни возрадовалась, чисть навела, весь дом намыла! — вступил Михей, — Коли не внезапно налетевшая чума лёгошная, смертным мором в городу вскоре прошедшая – жила бы да жила!

***

Чадаев с оперативниками в кабинете – сидят за столом.
— Всё одно в толк не взыму, товарищ Ким, где Жерадье-Жердёв просочился? — сетует Глебов.
— Фельцер выудил у барыги с Александровской слободы, видели, как тот пробирался водой вдоль берега, не жалея костюма..., — сообщает Дрёмов.
— Наука нам впредь... Докладывайте по порядку...
— Анархистов из сопровождения разоружили, выявили двоих командиров – привезли и поместили под охрану в каземат бывшей гауптвахты..., — доложил Глебов.
— Остальные? — переспрашивает Чадаев.
— Задержаны десять разномастных уголовников... Барыги и прочие спекулянты опрошены и до поры отпущены...

Дрёмов подал комиссару листок:
— Вот здесь данные на выявленных основных барыг, раздававших товар и получавших оплату... Клянутся, сортамент и количество им сообщал некий Саша Флюгер из земского отделения организации судоходства... Жерадье всегда при том присутствовал...

(отдавая папку)
— Здесь опросные листы... Жердёв ли, искомый нами Жерадье то мог быть, подтвердить не могут, клянутся, что знаются внедавне... Но один заметил, Флюгер оный в хороших знакомствах с организатором, дела крутят на одной ноге...
— Сухарев, бери людей...

Чадаев хотел что-то добавить ещё, открылась дверь, в кабинет вошёл человек возрастом чуть за тридцать лет, заметно лысоватый еврей в строгом костюме на жилетку – начальник Яков Зиновьевич. Оперативники привстали. Начальник подошёл к столу, облокотился обеими руками:
— Сидите-сидите... Аким, все твои?
— Мои... сказывай смело, Яков Зиновьич...
— Отряды Габриеяляна, Файзуллина и Каморного выходят в помощь на подавление Чехословацкого корпуса и армии Комуча. Обходиться придётся малыми силами. В подкрепление всецело привлекайте милицию и рабочие дружины...
— И матросов..., — задумчиво дополнил Чадаев, — Ты только с оным заходил, Яков?
— Ноги разминаю... засиделся... Аким, завтра экстренный созыв губвоенсовета... Нам с тобою прибыть обязательно...
— Надо – прибудем!
— Вот и ладно... пойду дале разминать... Занимайтесь делом, товарищи, с повышенным усердием! — начальник направился к выходу, в дверях уже обернулся и добавил: — Вот ещё что: готовьтесь, до осени мы переместимся на Малую Ямскую... Под нашу комиссию там отвели пустующий ноне особняк...

***

На зелёной аллее, разбитой недалеко от здания крайкома, возле которого стоит тройка открытых автомобилей, сидит на скамеечке Насонов. Из дверей выходят Чадаев с шофером, и Фельцер, подходят к своей машине.
— Заводи колымагу, Федот! — командует комиссар, — На сегодня поступаешь в распоряжение Фельцера...

(Фельцеру)
— Один, смотри, не суйся... Заскочишь на первый участок, там тебя ждут оперативники угрозыска Лещёв и Весторев...
— Дождичек собирается – козырёк бы надо-ть натянуть? — замечает Федот.
— Натягивай, коли беспокойно! (Фельцеру) Помоги ему...
— А вы не с нами, товарищ Ким?
— Мне тут рядом... Ногами пройду... До завтра, товарищи!

Чадаев распрощался и пошёл аллеей. Завидев вышедших, Егор поднялся и встал, в ожидании подходящего Чадаева.
— Аким Кузьмич, позвольте вас приветствовать?

Насонов приподнял котелок и почтительно приклонил голову. Чадаев не узнал его, но протянул к пожатию руку:
— Здравствуйте, товарищ!
— Не узнали меня в гражданских одёжах?
— Оборот, однако! — присмотрелся комиссар, — Теперь узнаю – ротмистр Насонов Егор Иванович?
— Можно просто Егор... И от ротмистра ничего былого всуе не осталось...
— Какими судьбами? Меня поджидаете?
— Вас, Аким Кузьмич... Поговорить, рассказать... Может и совет испросить – присядем?
— Лучше прогуляемся... Ваше время променада терпит?

Неспешным шагом Чадаев с Егором направились по аллее.
— Как нашли меня Егор Иваныч, и что заставило искать встречи?
— Что заставило? Да ничего не заставило – память прошлая да ноги сами как-то привели...
— Дурная голова ногам покоя не даёт?!
— Ну... пущай будет дурная...

***

По вечерней улочке к дверям под табличкой «комм;рческiй р;сторанъ КОНОПАТОВА С.А.» подкатила ландо с элегантно разодетыми Егором, Еленой, Алевтиной и Фельцером. Мужчины спрыгнули, Егор подаёт руки дамам, помогая сойти:
— Сильву плей, мадемуазель...
— Ой уж ой-ёй, мон сир! — съёрничала Елена.
— Сильву плей, мадемуазель...
— Полно-те вам, Георгий Саныч! — ответила Алевтина, — Так ведь и расклеить барышень можно?
— Зрим в оба, товарищи! — открыл барышням двери ресторана Фельцер, — Наши должны бы быть уже на месте...

***

Ресторан представлял собою притемнённое помещение с десятком столиков, мизерная сцена с певичкой и тремя музыкантами, и тапёром за роялем. Певичка вокалирует, музыканты аккомпанируют, пара официантов на посылках. Публика разношёрстная – ест-пьёт и веселится.

Гости вошли, подсели за пустой столик вблизи входа, незаметно для публики обменявшись взглядами с Глебовым, Дрёмовым и Сухаревым, пристроившимися за столиком у сцены.

Подбежал худощавый официант лет сорока – Макарка.
— Человек, скажи, как тебя зовут? — первым делом спросил Фельцер.
— Как ни зовите, господин-товарищ-гость дорогой, а подскочу незамедлительно хоть по взмаху руки! — радостно отговорился Макарка.
— Имя твоё как?
— Макарка-с...
— Подай-ка нам, Макарка, пиву с солода пшенишного, к тому свиную шейку покопотнее да солонее...
— А дамы чего изволят-с?
— А дамам шипучего шампанского, сладкий десерт и белого вина с крымских винниц..., — ответила Елена, Алевтина добавила:
— И пирожных с кремовой начинкой...
— Поспешай-ка, голубчик... Чаевые поимеешь ходовой монетой! — прикрикнул Насонов.

Официант засеменил в исполнении заказа. На последнюю фразу восподнял голову Шпора, гульбанящий за столом напротив, присмотрелся к Егору и его компании.

***

Егор поднялся и галантно предложил руку Елене.
— Потанцуем-с, мадемуазель?
— Ведите же, мон сир! — легко согласилась Елена, подала руку и встала. Егор провёл её как на светском балу через весь зал, выкрикнув музыкантам:
— Танго, пожалуйста!

Музыканты сначала опешили, но, переглянувшись, быстро пришли в себя и начали играть мелодию танго. Егор с Еленой прошли через зал, развернулись и неожиданно обнажили наганы. Егор пальнул для острастки вверх и закричал:
— С почином вас, господа! Производится экспроприация ценностей и денег, чуждых для рабочего класса, а вам непозволительно сопутствующих!

В тот же момент со стороны входа поднялись и наганами преградили путь к бегству Фельцер с Алевтиной. Музыканты затихли, официанты встали как неживые, публика заохала-заахала и замерла в страшном ожидании. Елена выхватила поднос у официанта, вознамерившись пойти по столикам собирать деньги и ценности.
— А вы, служители Гармонии, играйте, прошу вас! — Егор понятливо подал наганом к музыкантам, — Свой кусок хлеба вы отрабатываете честно...

Елена подошла к первому столику:
— Ваши кошельки, часы, цепки, броши, пожалуйста?

Сухарев, Дрёмов и Глебов тоже вдруг показательно вскочили и выхватили наганы, Михей прокричал:
— Стоять, контра, сложить оружие – милиция!

На глазах у всей публики Егор пальнул в Сухарева, тот согнулся, упал на стол, и застонал:
— Больно-то как, сука...

Глебов пальнул в ответ, да так, что пуля выбила щебень с потолка над головой Шпоры. Со всех сторон разразилась перестрелка, начались шум, гам, паника, погасли без того тусклые лампы освещения.
— Ферзь, винта режем?! — послышался голос Фельцера.
— Уходим, девоньки! — поддержал голос Насонова.

Егор со всей своей компанией пробрались в суматохе к выходу и благополучно скрылись. Вслед за ними выбежал Шпора и ещё пара посетителей. Наши герои уже удирали на ландо.

***

Чадаев сидел в кабинете, ожидая известий о проводимой операции. Отрывается дверь, можно сказать, влетают Фельцер и следом Елена с Алевтиной.
— Представление состоялось без репетиций, товарищ Ким! — радостно доложил Фельцер, — Мы прямо с ресторана...
— Все живы? Как прошло, сказывайте?

Фельцер и Елена сели без приглашения к столу. Алевтина хватила папку для бумаг, плюхнулась в кресло, сидит, отмахивается ею как веером.
— Наповид прошло всё ровно! — продолжил Фельцер, — Постреляли, пошумели, скрылись согласно уговору под явным бегством... Ферзь поднесён публике во всей красе, спрыгнул с ландо на углу Варварки...
— Актёр из Георгия Саныча вышел выше всяческих похвал! — похвалила Елена, Фельцер сыронизировал в ответ:
— Ты, Церская, тоже как не первый раз разбойничала!
— Ой уж скажешь тоже?!
— В себя еле прихожу от нервного возбуждения, шумы в ушах, а Георгий Саныч до последнего спокоен был как Александр на Благовещенке..., — поддержала Алевтина.
— Где сыскали такого – кто он? — спросила Елена.
— Знайте его как Ферзя, на том покуда будет! — ответил комиссар, — Не вам в неверие, а дальнейшей пользы ради... Сухарев как?



Глава X

Воскресный день, на рынке толкучка, бегают незнакомые нам беспризорники. Среди шпаны видно Шпору и подручного Шныру. По торговому ряду идёт Насонов, набирает в корзину провиант. Подходит к рыбному прилавку:
— Паюса черпни посвежее?
— Черпну, ваша стать... Белужку вот испробуйте...

Торговец почерпнул из кадушки полложки чёрной икры и подал Егору испробовать. Егор испробовал и похвалил.
— Чуевый просол...
— Сколь изволите?
— Кварту под завязь... Найдёшь посудину?
— Мелка бы склянка, да дорог спрос! — обрадовался торговец, достал литровую склянку, начерпал в неё икры до верха, чуть придавил круглой стеклянной же крышкой, накинул клок ткани, подмотал бичевой и подал Егору.

Шпора заметил Насонова, тот расплачивается и суёт кошелёк в боковой карман пиджака. Шпора проследовал на отдалении за Ферзём, не выпуская из вида, и подал знак Шныру, указывая на нужный карман.

Шныра двинулся по ряду навстречу, протолкнулся возле Егора, отошёл и показал Шпоре сворованный кошель. А на выходе с рынка Насонову преградил путь сам Шпора.
— Ворон считаешь, фраерок?
— Ворон старый не каркает даром... Што пути не даёшь?
— Скажи-ка мне, местный ты фраер али залётный гаер?
— Ты уж определись, кто же я, по-твоему – фраер, гаер или ворон считаю?

Шпора щёлкнул пальцами, тут же неизвестно откуда возник Шныра и протянул Егору кошелёк.
— Теряешь, дядя? Пуста вещица, а всё одно сгодится...

Егор усмехнулся, взял кошелёк и убрал в тот же карман:
— Ловко шпана твоя карманы отбивает...
— Не отдал бы без оказии..., — сообщил Шпора, — Да третьего дня завидел представление твоё в ресторанчике Конопатова... В легавок палить не боишься, гоже знаемо, а на фартовую награйку подмажешься?

***

Шпора встретился с Авдеем в проходном кабаке. Шпора кушает, пьёт коньяк, Авдей курит трубку, не трогая еду.
— Скифа причалили, остальным амба... Лютуют легавые?!
— То не легавки награйку отканали, какая-то Че-Ка!
— Того хуже, Дрын, а людей почём зря погубили...
— Знали стопари твои, на что подмазывались?
— Фраер в  городе надысь объявился – на фарсы отчаянный..., — сообщает Шпора, — Ферзём погоняют...
— С блатарей?
— Мазой местной точно не прикрыт, штопорит под свечками да с марухами... Легавого на мертвецкий топчан причалил на моих глазах... Просекаю, бывший он... с толыгаев...
— Толыгаи падкие на марух красоваться... Клинья к нему подбиты?
— Баки без пальцев вколачивал, а за хороший куш, отпевает, на любое дело дюж...

Жердёв выдержал долгую паузу, раскуривая трубку.
— Устрой нам свиданку, абишь прибыля замотать...
— Объявится – устрою... Подсылал за ним тихушу, да наш фраер спрыгнул тихо, не приметил где...

***

Чекисты расположились по кабинету, Чадаев, раздаёт последние распоряжения на операцию по поимке Дрына:
— Ферзю назначена встреча в трактире Клюева... Операцию проведём сегодня же, откладывать никак нельзя...
— Прыть у него на чуйку звериную – как бы не пострелял народец праздный?! — заметил Михей
— Ввиду опасности Жердёва, требую двойную бдительность..., — предупреждает комиссар, — Хозяина кабака оставим в неведении, надо быть осторожными, но разрешаю любые поуместные действия, пользительные для ареста...

(девушкам)
— Елена, Алевтина, через два часа Георгий Саныч будет ждать вас в сквере на Чёрном пруду...
— А товарищ Фельцер с нами? — переспросила Алевтина.
— Фельцер подойдёт туда же... Оговорите действия, Георгий Саныч имеет кое-какие соображения на ваше участие, оттуда выдвинетесь на трактир...
— Не понимаю, нам обговаривать с ним каждый шаг или всё-таки поуместные действия? — засомневалась Елена.
— Одно с другим как дурное с благим... Помните лишь: под края коли льешь, через края и прольётся! Идите, вам подготовиться успеть...

Девушки поднялись и вышли из кабинета.
— Сухарев – со мной, ожидаем с улицы..., — продолжил комиссар, — Глебов, Дрёмов – с угрозыском...
— Уже телефонировали? — спросил Дрёмов.
— Ждут возле Александровской богадельни. Вам стеречь дворы и прилегающие проулки... смотреть в оба – уразумели?

***

Полутёмный вечер августа. Во дворах в засадах Дрёмов с Весторевым, следят за закоулками Глебов с Лещёвым.

Вдалеке от здания с табличкой «ул. Б. Солдатская №3» и узорчатой вывеской «ТРАКТИР КЛЮЕВА В.Г.» стоит открытый автомобиль, в нём Чадаев, Михей и Федот. С дальней стороны подкатила ландо с Жердёвым, Шпорой и Шнырой, встала поодаль. Шныра спрыгнул и, озираясь, шмыгнул в трактир.
— Наши клиенты – ишь, шухерщика заслали? — заметил Чадаев, — Сухарев, если там Жердёв, тебя узреть он никак не должен... Пойди, обойди задками, упреди наших... Федот, тихо откатывай и двигай улицей к Чёрному пруду...

Михей вышел, автомобиль откатил задним ходом.

Трактир Клюева оборудован на европейский лад: столы, барная стойка, притемнённый свет, один половой. Один столик свободный. Шныра вошёл, оценивающе обвёл взглядом помещение. Некий презентабельный посетитель всподнял руку над головой, щёлкнул пальцами.
— Половой, подь на зовок?

К посетителю торопливо подошёл худосочный половой.
— Передай хозяину, голубчик, медовуха превосходная! Под чирочка потчуется всласть... Вот тебе подрасчёт и начаёв с избытком...
— Благодарствую-с...

Посетитель положил на стол пару рублей с монетами.

***

Не являя тревог, Шныра вышел из трактира. Встал возле дверей, чиркнул спичкой, показательно помедлил, закурил папиросу. Так же помедлив, бросил догорающую спичку в урну и своим ходом пошёл в обратном от ландо направлении.

Ландо тронулась с места, подкатила к трактиру.

***

Первым в трактир вошёл Авдей, за ним, пропустив в дверях выходящего посетителя, Шпора. Завидев клиентов, половой пригласил их за столик:
— Присаживайтесь к столику, пожалуйста... С чего почнёте-с, гости дорогие?
— Почнём с устатку..., — ответил Шпора.
— Подай-ка для началу пиву скорого брожения, к тому балычка посолонее...
— Судачок копотной имеется, осетринка, чирок печёный, зайчатинка? Мионезы, соуса острые, киселя да фруктовые муссы? — предложил половой. Шпора расплылся в улыбке:
— Выбор-те какой щедрый?
— Промысловики заволжские на паях содержат-с...
— Искушаешь-те как? — отреагировал Дрын, — А подашь ли мне гусака, запечённого в яблоках?
— Такого посейчас не имеем-с... Смею насоветовать берсенёвый мусс с яблошными дольками?! — нашёлся половой.
— Неси – испотчуем...
— Сию минуту-с...

Половой ушёл исполнять заказ.
— Дела-а?! — протянул Авдей.
— Трактиришко-те невзрачен, на авось примерил, а слюна с одного выговора... Давненько я на такой щедрый сортамент не наталкивался... Голода по миру идут, бают, а тут потчуют как в царёвой богадельне…, — поддержал Шпора.

***

Жердёв со Шпорой заняты поглощением яств, припивают вином. На столе и пиво, и вино в бутылке, и водка в графине.

Авдей доедает одно блюдо, приступает к следующему:
— Чую, Шпора, не осилим ужо пиву-те с балычком?
— Осилим..., — аппетитно жуёт Шпора, — Перекурим раз-иной, потойчас и балычок умнётся...

В трактир вошли, осмотрелись и прошли к пустому столику Алевтина с Фельцером под ручку. Шпора заметил их и заострил внимание Жердёва:
— Дрын, вот и шухерщики Ферзя пожаловать изволили... Изведывают...
— Статная красотка... И не скажешь наповид, что награйкой промышляет? Как объявится толыгай – пни легонько...

Авдей вернулся к еде, половой подошёл принять заказ к только что вошедшим клиентам.

Спустя несколько минут, в дверях трактира показались Насонов Егор с Еленой. Фельцер развернулся и поднял руку, давая понять, куда им проходить.

Шпора подопнул ногой Авдея, тот и головы не поднял:
— Не кипиши, Шпора – приметил я гостя... Сам завернёт, как осмотрится...

Егор с Еленой подошли к своим, подсели за столик. Насонов сел так, чтобы видеть весь трактир.

Пока половой поднёс и раскладывал заказ, Егор поднялся, подошёл к столу Жердёва со Шпорой, кивнул, приветствуя по-военному уважительно, и без приглашения подсел за стол.
— Хлеб да соль, господа?!

(Авдею)
— Ты искал с кем прибыльное дельце замутить?
— Какие жа мы господа, ноне все товарищи?! — отреагировал Шпора.
— Пивы, вина, анисовкой ли глотку ошпаришь? — достаточно строго, но уважительно предложил Авдей.
— Вина, пожалуй... Я здесь с дамой, господа, оставлять её надолго желания не имею! Перейдём к делу?

Шпора принёс с барной стойки дополнительный фужер, Авдей налил всем вина, чокнулись, выпили кто сколько.
— Мы сюда тоже не гульбанить пришли, — выдохнул Дрын, — Хотя грешно с экой кухней не расхрястаться...
— Как мне вас звать-величать?
— Величай меня Шпора, а его знай как Дрын...
— Меня Ферзём зовите...

Авдей закусил, тщательно дожевал, оценивая ситуацию, но вдруг выпрямился, обездвижился на пару мгновений, закатил глаза и завалился лицом в салат.

Егор со Шпорой оцепенели, не понимая, что произошло. В ту секунду от соседнего стола сзади подошёл здоровый мужик и рукояткой нагана стукнул Егора по шее, лишив сознания. Погасли лампы освещения, раздались шумы, крики, с двух-трёх точек прогремели хаотичные пистолетные выстрелы. В огневых всполохах мелькнули какие-то тени, разразилась беготня и полная суматоха.

***

Михей, Дрёмов и Весторев, дежурившие снаружи заднего двора трактира, увидели, как распахнулись дворовые ворота, с территории выехала и проехала мимо них закрытая карета. В окне кареты мелькнуло лицо Антония Гжетского. Гжетский и Михей на недолгий миг встретились взглядами, Михей вроде понял, что лицо знакомое, но не вспомнил, кто это был.

***

В трактире вновь зажёгся свет, обнаружив в помещении полный раскардаш и несколько перевёрнутых столиков.

С наганами наготове стояли чекисты. Егор лежал на полу, Шпора в недоумении сидел на месте, от Жердёва не осталось ни следа. В трактир вбежали Михей, Дрёмов и Весторев.
— Что тут у вас? Люди бегут как оглашенные?!
— Перекрыть все выходы! Ищите Жердёва! — скомандовал Чадаев, подбежал к Егору, подсадил. Егор открыл глаза.
— Что тут между вами произошло, где Жердёв? — крикнул Чадаев Шпоре.
— Только мы принялись закусывать..., — проговорил окумаренный Шпора, закатил глаза под лоб и тоже завалился как Авдей всем телом на стол.
— Понимаю, Аким Кузьмич, нас отравили..., — пробормотал не менее окумаренный Егор и снова потерял сознание.
— Куды ж тогда он пропал – отравленный-те? — испугалась своей же догадки Елена.
— Кто что видел необычного? — прикрикнул комиссар.

Повисла пауза, Михей ответил первым:
— Карета выехала со двора...
— Что за карета? Почему не задержали, не проверили?
— Притвор за ней без спешки сомкнули, не прытко улицей поцокала – с чего цеплять-те?

Чадаев осуждающе зыркнул на Михея, тот дополнил:
— Да и тишь была, покуда люди выбегать не начали?

Чадаев передал, Елена перехватила тело Егора.
— Сухарев и Фельцер со мной! — скомандовал Чадаев, — Глебов – осмотреть трактир и всех опросить... Дрёмов – бегом за доктором...

Чадаев с Михеем и Фельцером выбежали к автомобилю.
— Федот, заводи колымагу...

(Сухареву)
— Показывай, куда ехать, может догоним?
— Догоним, никуды не денутся..., — засуетился Федот.
— Гони за угол и прямо улицей! — указал Михей.

Федот завёл мотор, машина дёрнулась, прогремел выхлоп и мотор заглох, выпустив густое облако отработанных газов.
— Догнали, однако?! — в сердцах проговорил Чадаев.

***

Идёт разбор провалившейся операции, чекисты расположились в кабине кто где, Чадаев за столом, теребит карандаш:
— Не понимаю, почему все наши намерения бьют какие-то непредвиденные обстоятельства?
— Кабы знать всё заранее, так преступности никакой не было бы? — отговорилась Елена.
— Опыта на таки дела маловато... Я вот сколь досочек попортил, прежде чем штихель уверенно взял? — вступил Михей.
— Мы здесь не досочки портим! — нервничает комиссар, — У кого какие суждения на очередной провал операции?
— Суждения имею: неведомая сила вмешалась, ибо нет иного объяснения пропажи живого, мёртвого ли Жердёва...
— Живого, к духам не ходи! — уверила Алевтина, — Иначе Шпора тот и Георгий Саныч тоже не отудобели бы?
— И сила оная ведала, в коем месте и коем часе определённый человек будет  присутствовать! — домыслила Елена.

Чадаев нервно отбросил карандаш на стол:
— Вы ещё спиритический сеанс тут с досочками устройте, чтобы уж совсем запутать дознание...
— Для спиритического сеанса медиум нужен, а среди нас вроде нет блаженных-те?! — отмела Елена. Алевтина еле сдержала смешок. Чадаев подуспокоился:
— Смешно вам, барышни, а дознание на месте топчется!
— Товарищ Ким, дело такое: карета, что мимо проехала... так выглянул из-за занавесочки человек, прытко лицом знакомый... А вспомнить, где его видел – из разума вон?!
— Мало бы нам неведомых духов, ещё забытые лица гадать? Вспоминай, Михей, ибо нет у нас другой зацепки...



Глава XI

Сидя за столом в горнице дома Сухаревых, Мишка Жжёный выводит гусиным пером ряд ровных наклонных линий на листке. В начале второго ряда линия с крючком снизу, на третьем с крючком сверху. Анна сидит рядом, читает книжицу, за Мишкой не следит. Дочертив ряд, мальчишка отложил перо, зевает:
— Нюша, надоело мне оные черты выводить...

Анна косо взглянула на листок:
— Так ты ж всего один рядок и осилил-те?
— Сверчка тожа заставляют – ему по нраву, а мне нашто?
— Людей хотят из вас сделать образованных – разве плохо уметь читать и писать?
— А коли сил в руках-те не осталось, дале што?

Анна усмехнулась:
— А дале начертаешь крючки снизу и крючки сверху...
— Дай поелусить што-нето? — хитрит мальчишка, — Баранку хоть... али корж – живот уже жмёт?!
— За стол сядем, кады линии дочертишь, али наши порог переступят... Доктор велел руку занимать – вот и не лынь...
— Чай, косичку резал с утра по михееву заданию, а ишшо крючки вычерчивать?

Анна отложила книжицу, встала, потянулась:
— Столярный труд для дланей твердь, а письмена на персты мягкость! Чертай крючки, а я пойду чаи собирать...

Мишка дочерчивает ряд – ни одного ровного крючка.

***

В горницу входят Михей и Туся. Анна кричит с кухни:
— Михей али Туся, кто ли там припёрся?
— Вместе мы, Нюша... Михей дождался меня возле архива в коем-те разе... Прогулялись небыстро...
— Бывают дни... весёлые..., — несвязно пробормотал Михей, Туся укорила:
— Шли с тобою, Миша – я со сказами, а ты как в высоких облаках витаешь? Горюшко маешь?

Михей прошёл через горницу к столу, без особого задора потрепал Мишкины волосы и присел рядом на стул:
— На службе неурядица...

Анна вышла в горницу, Туся присела на лавку.
— Вот подскажете ли мне, как можно вспомнить человека по мимолётному лику? — спросил Михей.
— Как так – по лику? — переспросил мальчишка.
— Завидел случайно лицо, осознал бы, что знакомец, а имя человека или где встретиться пришлось – умишком не раскину...
— Выходит, маешь горюшко от умишка?
— Вот и оные словеса слухаю как невпервой? — задумался Михей.
— Чай, как же? Скородумовы сим часто тешились?
— Скородумовы..., — задумчиво произнёс Михей.

(недоумённо)
— Скородумовы?

(вскрикивая)
— Скородумовы – верно же так! Я люблю тебя, душа моя!

Михей подскочил и бросился вон из дома.
— Оглашенный! — прикрикнула Анна вслед Михею.
— Отмаял, знать, горюшко-те? — съёрничал Мишка.

***

По лесной дороге движется вооруженный конный отряд. Впереди Фельцер и Головлёв – невысокий чекист лет тридцати пяти – за ними тянулся отряд всадников.
— Как уполномоченный губЧК на месте, ты, Головлёв, все тропы здесь знать должен? Направь людей на отходные дороги...

Головлёв обернулся к одному из всадников:
— Токарев, бери человека, встаньте в Марьиной лещине... Задерживать всех подозрительных и вертать к усадьбе...

Два всадника отделились и направились через лес.
— Бесполезно сие занятие, товарищ Фельцер, — упредил Головлёв, — Усадьба оная с вешних дён пустует... Приказчик да жена его, вот и весь присмотр...
— Хозяева не появлялись?
— Захоронили убиенных, жизнь при усадах ишшо месяца два-три кипела, да поразъежались все... Что не пограбили, за тем остались присматривать Нечай и жена его Устинья...
— Мысль такая, што под видом запустения можно вытворять, што хошь – лишний глаз беды неймёт...
— Проверим, конечно, но места здесь самобытные, слухи быстрее ног расходятся... Давно бы уж сболтнул кто-нибудь...

***

Усадебный дом с огороженным усадом, внутри которого царило заметное запустение, располагался на опушке ореховой рощи. Сейчас же в усадьбу пришло кратковременное оживление. Стоит скородумовская карета, отдельно от неё привязаны запряжённые кони, возле которых суетится бородатый и достаточно здоровый мужик лет тридцати по имени Гафошка.

Из дверей дома на придомовое крыльцо-парапет выходят Иван Скородумов, Ференц Нодиш, Антоний Гжетский, Нечай и Устинья – сорокалетние мужик да баба.
— Гафошка, коней оседлал? Веди сюды! — прикрикнул на мужика Иван. Мужик бодро отозвался:
— Готовы, Иван Матвеич! Кони накормлены, сёдла подтянуты, стремена припущены...

Гжетский переспрашивает у Нечая:
— Значит, по наши души отряд собирали, толкуешь?
— Не я – Устинья моя, чай, своими ушами на рынке выслухала от торговок тамошних...
— Чай, бабы судачили, Манька-попрешница – её же мужик в милицию записан, в дорогу собирался..., — пояснила Устинья.

Гафошка подвёл к крыльцу четырёх коней.
— Иван Матвеич, если время не тянули, должны быть на подходе... Через рощу надо уходить..., — предложил Нодиш.
— Через рощу и пойдём! — согласился Иван.

Все запрыгнули на коней и направились в сторону рощи.
— Всё, Нечай да Устинья, теперь навряд ли скоро свидимся..., — задержался с напутствием Скородумов, — Живите тут, или где сподручнее будет... Милиция нагрянет – молвите, что хотите... Нам уже ничем не навредишь...
— Прощайте, Иван Матвеич, присмотрим, сколь годков на век отведено...

Устинья перекрестила Ивана, на дорогу, Иван пришпорил коня и погнал за своими.

***

Конный отряд галопирует по накатанной лесной дороге. Впереди отряда Фельцер и Головлёв. Выскакивают из леса на поляну, на которой щиплют травку два запряжённых коня. Головлев видит знакомых коней, отставая, останавливает своего коня, кричит Фельцеру:
— Фельцер? Дмитрий Иваныч – постой! Наши же кони? С того дозору, что я на охрану отослал...
— Бойцы тогда где же? — остановил коня Фельцер.

Головлев привстал на стремена, призывно поднял руку:
— Внимание всем! Надо прочесать рощу – ищем Токарева с Пименовым...

Некий боец крикнул с опушки:
— Здесь они – живые!

Головлёв с Фельцером поскакали на крик и увидели милиционеров, сидя привязанных к стволу дерева. Винтовки приставлены к соседнему дереву. Один из рядовых всадников спрыгнул, развязал товарищам руки.
— Что с вами случилось?
— Наскочили аки тать в нощи, мы и сами не поняли откуда, и руки заломили враз..., — ответил Токарев.
— И в рощу-те сунуться не успели, штобы постом встать... Хорошо – не колотили хоть..., — дополнил второй.
— Раззявы... Наказать бы вас! — цыкнул Головлёв.
— Сколь их было и куда подались? — спросил Фельцер.
— Четверо... С час минуло, как через поле поскакали...
— Терь уж не догнать... Последняя зацепка отпала, однако...



Глава XII

Конец октября, люди одеты тепло, соответственно погоде. Снег не выпадал, но ветра колкие. Не особо людной улицей в направлении трактира Клюева идут впереди под ручку Алёна с Тусей, за ними шеренгой Михей, Жжёный и Егор.
— Ну, что, Мишка, затянулись твои раны? Окрепли ли руки? — иронизирует Егор, Жжёный отвечает:
— Михей хвалит, фуганком да стамеской правлю умело...
— Похвально, братец, рукам применение найти...
— Есть в нашем Мишке таланты к художественной резьбе – зверушки скорше прочего получаются! — похвалил Михей, — Персональный комплект штихелей ему думаю отписать...
— Жду не дождусь... Своё-те и есть своё? Михей, прикупи мне пряника медового?
— Коли будет прянишный подбор – без отказу!

***
— Михей предупредил, намечены посиделки, а более-те и таит..., — сообщает Туся Алёне, та поддерживает:
— Вот и мне не на разум, что за торжества такие в тайне держатся? Извелась вся...
— Вера Геровна учит не совать носа, коли уж сюрприз готовится...
— И похвально... Хорошо хоть Нюша безотказна за Насоновым младенцем присмотреть, иначе никаких посиделок...
— Не годовщину же переворота идём отмечать – а, Михей? — развернулась Туся к мужчинам.
— Нам, барышни, самим доселе не всё известно..., — ответил Михей, Егор его поддержал:
— Чадаев телефонировал и настойчиво, хоть и учтиво просил прибыть с женой в трактир Клюева...
— Вот и мне товарищ Ким велел явиться с женой Таисией и прихватить Михаила их Климовых..., — дополнил Михей, — А вопросы отмёл – всё прояснится на месте...

Девушки остановились у дома с табличкой «ул. Б. Солдатская №3» и вывеской «ТРАКТИР КЛЮЕВА В.Г.»
— Кажется, в оном месте на назначено? — развернулась Алёна.
— Раньше положенного..., — достал часы Егор, — Без четверти шесть... Здесь обождём или сразу внутрь войдём?
— Непочайно... ране времени-то? — смутилась Алёна.
— Непочайно штаны через голову надевать, а почём зря время тянуть – непозволительно! — усмехнулась Туся.

Егор открыл дверь:
— Войдём! Непозволительно бы кормящей матери на сих ветрах студиться!

***

Компания вошла и вежливо встала в дверях. Узнав Михея и Егора, к ним сразу же подбежал половой:
— Узнаю-узнаю, со свиданьицем-с вас... Кабинетик готов, ожидает гощения...
— Здравствуй, Акимка! — приветствовал Егор, — Давно ли в вашем трактире кабинеты открылись?
— Валерий Геннадич...

Подойдя следом и возложив руку на плечо, полового оборвал общительный, лет сорока хозяин трактира:
— В совете с заказчиком и пайщиками заведения решено отвести уединению гостей два кабинета... Вы, молодые люди, по приглашению?
— Так оно верно будет..., — ответил Михей.
— Изъявились первые... Следуйте за мной, пожалуйста...

Компания и Клюев с половым вошли в уютный кабинет с длинным столом, сервированным человек на десять. В округу мягкие канапешки и стулья, на окне бархатные шторы с ламбрекенами, на входе портьеры того же пошива.
— Да тут гульба не мене свадебного торжества намечается? — изумилась Туся. Клюев указал на одёжные треноги в углу и представил полового:
— Верхние одёжи можете оставить в присмотре... Рассаживайтесь, где кому уютнее, обслужить вас призван Акимка...
— Призывайте колокольчиком-с..., — указал Акимка.
— В ожидании испробуйте наливочек, молодому человеку советую кремовые печенья и вишнёвый отжим?
— А я хотел пряника медового?! — съязвил Мишка.

***

Улицей к трактиру Клюева подкатил автомобиль с накинутым тентом. Чадаев вышел первым, открыл заднюю дверцу, оттуда выскочил чисто приодетый Сверчок. После чего Чадаев подал руку и помог сойти на брусчатку Граер Вере Георгиевне.
— Михаил, было бы вежливо с твоей стороны подать руку тоже! — в своей манере упрекнула дама.
— А што, Аким Кузьмич один не справляется?
— Не важно, справляется ли Аким Кузьмич, молодому человеку оставаться к даме вежливым надо в любой ситуации...
— Мишке до многова ишшо дорасти придётся, ваши же слова? — безобидно усмехнулся мальчишка.
— Приветствую такое остроумие... Дверь-то трактирную хоть додумаешься даме открыть?
— Федот, меня не жди... будь свободен! — отпустил Шофера Чадаев, в тот момент Сверчок попытался открыть перед Граер дверь, но, борясь с сильным ветром, слишком дёрнул на себя, и по неуклюжести вдарил ручкой по лбу.
— Пожалуй, убьётся раньше положенного... рыцарь-то наш? — усмехнулась теперь и Вера Георгиевна.

***

Сухаревы со Жжёным разместились по середине стола с одной его стороны, Насоновы Егор и Алёна напротив. Жжёный налил себе из графинчика вишнёвый отжим, Алёна, подглядев, тоже соблазнилась:
— Егор, мне бы тоже вишнёвого отжима...
— Пожалуйста, любовь моя..., — налил бокал Егор.
— Ну, а мы почнём, товарищи, али говеем, ожидаючи? — предложил Михей, Туся засомневалась:
— Допустимо ли... без хозяина-те?
— Нальём, коли предложено! А успеем, то и горло малость смочим! — поддержал Егор. Михей себе и Тусе, Егор себе налили в бокалы белого вина.

***

По улочке к дверям трактира Клюева подкатила карета. Извозчик привычно соскочил с облучка, открыл дверцу и помог спуститься на землю двум пассажирам – элегантно разодетой женщине и мужчине, опирающемуся на трость. После чего приоткрыл перед ними дверь трактира.

Распахиваются портьеры входной двери, в кабинет к гостям входит Сверчок. Завидев дружка, Жжёный обрадовался:
— Сверчок запечный жучок? Откуда ты, коим зовком тут объявился?

Ребята по-мужски поручкались, Сверчок отговорился:
— Звали-зазывали, а пришли – кабы не погнали? Так твои слова понимать? У попечителей я теперича проживаю – под призором...
— И кто же попечители твои? — заметил Михей.

Распахнулись портьеры, в кабинет вошли Граер, за нею Чадаев. Туся аж привстала, погружаясь в удивление:
— Вера Геровна, вы ли это?
— Товарищ Ким? Сие как же... вы... да неужели вместе-те? — вслед за женой изумился и Михей. Чадаев подтвердил:
— Да, друзья мои, товарищи... Здравствуйте!

Вера Георгиевна отвела еле заметный реверанс:
— Добродушно приветствую собравшихся... Вот и настал час открыться, ибо вышел к тому подходящий случай...
— Умеете же тушевать?! Что ни появление ваше вне архива, аж разум неймёт! — проговорила Туся.
— Во сей раз, милая моя, импровизация прошла без задних приготовлений, право слово, и прочих неприлчных помыслов и интриг...

Чадаев и Граер прошли и присели ближе к окну, Мишки расселись ближе к двери. Взрослые бормочут между собой, бокалы у всех наполнены, но блюд до сих пор не подавалось.

Туся сидит рядом с Граер и почти шёпотом удовлетворяет своё любопытство. Граер с ответами не церемонится.
— Как же вы, Вера Геровна, с Аким Кузьмичём-те?..

Туся не нашла слов продолжить вопрос.
— Сожительствуем? Да как ты с Михеем... как женщина с мужчиной... И наперёд скажу – с самой вашей свадьбы...
— И когда успеваете... Михея ни днём, ни ночью дома нет, а уж Аким Кузьмич и подавно без дела не сидит? А Мишка-те... Сверчок как при вас?
— Аким человек занятой, то верно, но обещал мальчишку присмотреть – да так и обжились... Мне не в тягость...
— Ай ба, гли-кась... И ни звуком, ни повадкой не выдали?
— Всему свой черёд, Таисия... Прижив Мишу, во мне заиграл интерес вытащить его из нищет и безграмотности... В ревность сестрице вашей Анне, может быть?
— Да... Как совпало-те всё...
— Аким Кузьмич, мы ещё кого ждём? — спросил Егор.
— Вот-вот... Не знаю, как все, а я откушала бы с устатку? — поддержала мужа Алёна, Чадаев сообщил:
— Терпение, друзья мои... Не мы распорядители оным...
— А кто? Ваша же инициатива была всех созвать? — удивился Михей. Вера Георгиевна ответила наперёд Акима:
— Инициатор прибудет вровень назначенного, насколько проще можно объяснить, мы с Акимом такие же гости, как и все присутствующие...

***

В кабинет вошла Кузьмичёва Анна Андреевна.
— Ой, Анна Андревна? — привстав, снова изумилась Туся.
— Как под заказ – стрелки часиков вровень! — сверил время Егор.

Следом за Анной Андреевной в отдельный кабинет трактира Клюева вошёл Олег Владимирович Коптев.
— Олег Владимирович? — повторился за женою Михей.
— Ой, как же? А мы уж и видеть не чаяли, и оплакали вас в летнюю пору? — почти запричитала Туся.
— Значит, жить буду дольше долгого! Здравствуйте, господа... товарищи ли... и ваши очаровательные женщины! — поздоровался Коптев и представил спутницу: — Меня сопровождает многим вам знакомая Кузьмичёва Анна Андреевна – прошу любить и жаловать! Моя...
— Подруга! — осекла спутника Кузьмичёва, — Достаточно близкая настолько, насколь хватит усилий дожить свой век не в полном духовном одиночестве...

Из-за спины Коптева вышли половой Акимка и Клюев:
— Олег Владимирович, понимаю так, все в сборе?
— В сборе, милейший! Распорядитесь-ка теперь к наполнению нашего стола угощениями...
— Гости в сборе! Акимка, подавай заказ! — велел Клюев.

***

Застолье начинается. Гости ожидают объяснения причин сбора. Коптев во главе стола, полного блюд и закусок, есть даже апельсины с виноградом. Официанты покидают кабинет, Клюев откланялся и встал на выходе возле портьер:
— Кушайте на здоровье, дорогие гости... По надобе взывайте Акимку...
— Благодарствуем, любезный! — поблагодарил Коптев.

Клюев вышел, слышно хлопнула дверь. Коптев поднялся и, влеча внимание, привычно постучал ложечкой по графину:
— Друзья мои... Понимаю, у вас назрели вопросы? Любопытство ваше будет утолено по ходу сего скромного застолья...
— Ничего себе, скромного?! Довеку бы так харчевать! — не сдержался Сверчок, Алёна поддержала:
— Да-а... Сим кушаньям уместны рукоплескания...
— Времена сложные, саботажные и голодные, но распорядитель не поскупился... Поведаю об оном чуточку позже, всему настанет час! — продолжил Коптев, после чего не сдержался и Михей:
— Как? И к вам имеется распорядитель?!
— Однако, беседа наша уходит с заданного?! — постучал по графину Коптев, — Мужчин прошу ухаживать за женщинами, ребята выберут по нраву... Лишь бы живот не скрутило...
— Да тут всем нам придётся ремешки ослабить?!
— Ваша правота, милочка. Рассупониться не мешает всей шатии! — проговорились Граер с Кузьмичёвой.

***
— Предлагаю почать за встречу, друзья мои! — поднял бокал Коптев. Гости подняли бокалы, пригубили, выпили, принялись за яства.
— Итак, причиной столь загадочной встречи вновь стал человек, преступной похотью своею развернувший события, произвольно нас объединившие...
— Жердёв Авдей Семёныч, понимаю? — додумал Чадаев.
— Он же Авлон де Жерадье, в уголовном сообществе известный как Дрын!
— Оттого и Дрын, што Жердёв? — уже с полным ртом, но достаточно понятно предположил Жжёный.
— К слову, очень и очень даже возможно, молодой человек! — добродушно кивнул в его сторону Коптев.
— Как и Копчёный..., — Жжёный замер в испуге, ожидая осуждающей реакции, мальчишки уставились на Коптева. Коптев беззлобно усмехнулся, оставив их без упрёка.
— Получить тебе ложкой по лбу! — хихикнул Сверчок на друга.
— Так не пойман же душегубец? — вернулся к заданной теме Михей, — С самого лета никоих сведений?

Коптев продолжил:
— Не торопите события, Михей Яковлевич...

(ко всем)
— Всем ли интересна история человека, поправшего все морали, и сразу перейти к делу?

Гости закусывают, кажется, не обращая внимания. Сверчок, теперь уже тоже с полным ртом, поддержал:
— Всем интересно... Сказывайте...

Анна Андреевна, закусив лишь слегка, достала папиросу, воткнула в длинный мундштук. Коптев запалил спичку, поднёс спутнице прикурить. Кузьмичёва  затянулась и подбодрила:
— Чем живописнее рассказ, тем пышней хвала подчас?!
— По-моему, Анна Андревна, хвала направлена пока лишь кушаньям? — парировал Олег Владимирович.
— Что только содействует держать ухо востро... Правда, Михаил? — не преминула с поучением Граер.
— Правда ваша, тётка Вера... хай бает...

Вера Георгиевна немного наигранно смутилась:
— С его слов выпадаю в смущение, представляя себя загузастой лотошницей с нижнепосадской ярманки... Намедни мы с Акимом ярманку посещали по поводу кое-какого провианта, и там сумяшицу наблюдали...
— Жулябия местная попятила связку бубликов... Так лотошница оная гонялась вдоль ряда, стряхивая с прилавков всё, что гузном задевала, — договорил Чадаев. Сверчок со Жжёным, а вслед и Туся с Алёной захихикали.
— А люди ей вслед надрывали животы да подгоняли: Ату их... Ату их, тётка Вера! — продолжила Граер.
— Уморительно экое зреть..., — смеётся Алёна.
— Смешно вам, молодёжь? Да вот товары расшвыривала она, а лицом краснеть примерилось мне..., — смутилась Граер.
— Ах, оставьте молодых, дорогая Вера Геровна..., — поддержала Кузьмичёва, — Хотя, рассудить оное: ату их, тётка Анна – звучало бы не менее припечно...
— Чую, и тебе ложка ввечеру прилетит?! — подмигнул Мишка Жжёный Мишке Сверчку.

***

Коптев снова постучал ложечкой по графину. Гости секундой посмотрели на него и принялись кушать далее.
— Привлекла меня личность Жердёва ещё зимою... Какие извороты судьбы привели достаточно неординарного и образованного человека, сына крупного гильдийного цеховика на скользкий путь преступления?
— Времена недобрые, всю изнанку человеческую наружу выворачивающие..., — вступил Егор — Цари отрекаются, империи рушатся, законы попраны на коленке писаными декретами, а порядок держится отныне лишь на силе и терроре!
— Браво, молодой человек! Браво! Ни прибавь, ни отыми! — поддержала Анна Андреевна.
— Силой и террором наша революция отвечает на террор контрреволюции... Клин клином вышибают! — ответил Чадаев.
— Клинышки... они же бесчувственны... А чужою смертью свою душу не спасти?! — посетовал Насонов.
— И тем не менее, Егор Иваныч, на место дознавателя вы дали своё согласие? — напомнил Чадаев.
— Куда же мне было? Не предложи вы участие в операции, и дороги бы не нашёл, наверное, а так... Мы с Алёной помыкались по столицам, посмотрели, что кругом, что вообще в народе творится... Везде нонче не сладко...
— Да и дитё народить время выходило, а дома-те и стены помогают? — поддержала мужа Алёна.

Чадаев заикнулся что-то сказать, но Коптев опередил:
— Невозможно всё списать на обстоятельства, Егор Иваныч, поведение в основе своей от личности человека зависит... Иные с каземата в камеру, с поручения в кандалы, а человеческую душу отымать себе не позволяют?
— Нутро поганое у Жердёва, да неизживная жажда денег, вот и вся его личина навыворот..., — отмёл комиссар.
— И здесь не всё однозначно!

(пауза)
— Взрастал Жердёв Авдей не в бедности, нужду не маял... Тихий, крепкий телесами парниша, прилежный к наукам, отцов помощник, первый наследник, материн любимчик... Единственное, что стоит выделить – животная непокорность к чужой воле, к довлению над собой!
— Откуда же столь интимные сведения, Олег Владимирович? — вступилась Граер, — Не сочтите за неверие, но даже в жандармских тайных записках такого не сыщешь?
— Ничего сложного, Вера Георгиевна! Подумал, наведался к приказчику Жердёвых, нашёл бывшую экономку, расспросил няньку, благо, все доселе живут и здравствуют...
— Действительно, не сложно, если подумать без спешки, а трудов сколько на поиск оных лиц трачено? — подытожил комиссар.
— Город наш не столь огромен и люден, как кажется... Лишь в поисках приказчика пришлось мне до Сормовских верфей прокатиться...
— Зачем всё оное? — переспросил Михей.
— Столярный труд, Михей Яковлевич, душевен вам или иждивенство?
— Кое иждивенство? — ответила Туся, — Куда ни йдём – всё заметит... Не досушено, пересушено, фуговка кривенькая, филёнку распёрло...
— А как глаза-те от оного отвести, коли халтура наповид? — оправдался Михей.
— Вот и я всячески примечаю нестыковки в уголовных делах! — поддержал Коптев, — И не смешав кислецу догадок со сластью достоверности, предаюсь умственным истязаниям...
— Дело мастера боится! — похвалил Михей.
— К службе так предайся, как делу столярному! — безобидно укорил подчинённого комиссар, — Лицо неделю вспоминал – с экой памятью ростовщиком бы промышлять...

***

Вера Георгиевна заметила, что мальчишки быстро объелись, вальяжно откинулись и, поглаживая брюхо, витают в облаках.
— Давно я так не харчевал..., — пыхтит Сверчок.
— А я вопше вопервой..., — поглаживает брюхо Жжёный.
— Ребята, прошу вас не мучиться с нами... Выйдите, продышитесь на воле, проветритесь, оправьтесь и повертайтесь к столу...
— Егор, и верно как душновато..., — опомнилась Алёна, — Приотвори створку, пожалуйста...

Мальчишки перемигнулись, накинули шапки и пальтишки. Егор подошёл к окну и приоткрыл форточку.
— Ребята, помните, в конце сей трапезы будет и десерт... Ждём вас скоро..., — в спину мальчишкам сообщил Коптев.
— Што такое десерт? — спросил один у другого.
— Предложили – ешь да пей... лишь бы без костей...

Мальчишки вышли из кабинета.
— Не влезьте в катавасию с местными недорослями..., — предупредила Вера Георгиевна, но мальчишки её не услышали.



Глава XIII

Клюев смотрит в окно канцелярской каморки в трактире, там под фонарём намечается драка. К Сверчку и Жжёному подошла троица беспризорников, по виду повыше и повзрослее.

Открывается дверь кабинета, входит половой Акимка.
— Акимка, поди-ка, вели дворнику поглазеть за мальцами... Гости нашего пайщика – наши гости...

(пауза)
— Абы не поколотили ненароком...
— Велю на задний двор загнать, Валерий Геннадьич? Там ивовый прут аки раз в замочке... Отвадим, коли што?
— Так и вели... Ступай в применение...

***
— И снова мы отвлеклись..., — стучит ложкой по графину Коптев, — Так вот, волею несчастья, по иному сказать не могу, Жердёв попал в безжалостные жернова карательной жандармерии...
— Знаю! — поддержал комиссар, — Костовёрты прислуживали там дюжие... Даже невиновные себя оговаривали...
— Аккурат, что посягательства на закон не выдерживали критики, костовёрты оные и надломили устои Жердёва, выбивая нужное следствию раскаяние...

(пауза)
— Прибавим к тому разорение и обнищание отца, и череду событий, перечисленных уважаемым Егор Иванычем...
— Всё одно не понимаю? — перебила Туся, — Жердёв не пойман, с Успения о нём ни слуху, ни духу, а собрали нас по его душу?
— Олег Владимирович, откройтесь уж, право слово? — поддержала Граер.
— И опустите оные... его... якобы личностные надломы..., — попросил комиссар. Коптев усмехнулся:
— Мальчишки ушли и подробности стали не нужны?! Как пожелаете...

Коптев сделал паузу, пригубив напиток:
— После выдворения из тюрьмы, бандитствовал Жердёв широко и дерзко, до того как Скородумов Иван с помощниками вышли на его след...

(пауза)
— А понимая, что суд они свершат праведный – затаился... Я полагал, отбыл за границу...

(Чадаеву)
— По обычаю, Аким Кузьмич, ваше слово... Прошу вас...

Чадаев немного опешил, но быстро пришёл в себя:
— Дело разворачивалось последующе... Где-то в середине лета... при задержании шайки стопарей...
— Стопари это есть налётчики, награйщики, бандюги, громщики..., — решил объяснить Коптев, — В общем, всяческие грабители с большой дороги, сбитые в шайки и промышляющие награем...
— Словеса-те экие... жуть! — вздрогнула Алёна.
— Награй или награйка – вооружённый грабёж на блатной музыке..., — продолжил Коптев.
— Надо же... музыка?! — снова удивилась Насонова.
— Уголовники, милая Елена Яковлевна, используют слог, понятный только их сообществу...

(пауза)
— Несведущий пустит их беседу мимо ушей, а такой же уголовник с лёгкостью распознает смыслы...

***

Коптев сидел за своим столом в  рабочем кабинете милиции, Зоя собирается выйти. Пропуская её, входит Весторев, пошарил по карманам, достал мелко сложенный лист бумаги.
— Олег Владимирыч, вам тут писулька с оказией...
— Сам-то читал, Константин?

Тут же входит Лещёв.
— Читал да не внял... Буквы те, а словеса ему непонятные?
— Блатная музыка, Олег Владимирыч? — спросил Лещёв.
— Пока не нахожу свободного часа к составлению словаря уголовного жаргона, но с выходом на покой, мыслю, будет к чему приложить знания...

Коптев развернул записку и молча ознакомился:
— Мда... достойно внимания...

Передал записку Вестореву:
— Чти, Константин, а непонятное выговаривай вслух...

(пауза)
— Мы с Лещёвым поясним, что поймём, а ты запоминай...

Весторев присел и начал читать:
— Ну, вот: шарабан загнать под пашню...
— Верни бумажку...

Весторев отдал записку, Коптев перечитал и вернул:
— По сути, смысл послания следующий: захватить на реке товарную баржу и отогнать в условленное место на разграбление...
— Охрана со свечками – в церкве што ли? Мокруха какая-то? — не понимает Весторев, Лещёв поясняет:
— Мокруха – кровь пустить, подрезать на случай всяк... А охрана со свечками – это с наганами, судя по всему...
— Простую музыку не смыслю, а блатную вовсе нейму...
— Ко всему нужен опыт, молодой человек, и получаемый рвением к выбранному ремеслу..., — успокоил Коптев.
— Разве ремесло – преступность искоренять?
— Всё ремесло, что пользу принесло! — закончил Коптев.
— Заслушаешься вас, и забудешь, куда идти собралась! — проговорила задержавшаяся Зоя.

***

В отдельном кабинете трактира продолжается застолье.
— При задержании шайки на допросе всплыла кличка Дрын..., — Чадаев посмотрел на Коптева, призывая продолжить.
— Отчего пришлось заново тянуть старую ниточку... Благо, записей у меня осталось на три тома мемуаров...

Коптев налил вина себе и Кузьмичёвой, мужчины последовали примеру распорядителя застолья. Приветственно подняв, кто опустошил бокал, кто пригубил. Олег Владимирович продолжил:
— В страхах мести Жердёв оборвал многие связи, сменил фамилию, и взялся за более доходные промыслы... А именно за грабежи судов с провиантом и прочим ходовым ноне товаром...
— Сие же какие надо иметь дарования, чтобы организовать оное ограбление и быстро всё распродать? — удивился Егор.
— А так же иметь знакомства на водном транспорте губернии... Ибо не каждая баржа грузится бросовым товаром...

Коптев снова сделал в своём стиле рассказа паузу.
— От оной догадки, решил я присмотреть деятельность судоходных компаний, наиболее попавших в убытки...
— Пара барыг сослалась при дознании на некоего Сашу Флюгера из судоходного общества Волга... Знали бы вы, скольких ног стоило нашим выдвиженцам найти этого самого Флюгера?!
— Расскажи нам вкратце, Аким... Мне было суще потешно слушать сию историю! — попросила Вера Георгиевна.
— Со слов Фельцера...

***

Фельцер идёт коридором административного здания, из одной из множества дверей неожиданно выходят Елена с Алевтиной. Руководитель группы догнал и подхватил девушек под руки.
— Ой... Добрый вечер, товарищ Фельцер...
— Ищу вас, барышни... Удалось что выяснить?
— В конторском списке служащего с именем Саши Флюгера или же человека со схожим именем нет. И Александров всех трое – вот выписала..., — Алевтина передала Фельцеру сложенный лист.
— И мне особо нечем порадовать, Дмитрий Иваныч..., — оправдалась Елена, — А подробно опрашивать, называя имя и приметы, велено не было?

Чекисты вышли из здания, Фельцер придержал двери:
— Очень плохо... Сколько дён поисков коту под хвост...

***

Фельцер прочитал листок, убрал в карман, и они с Алевтиной пошли по улице. Елена отстала подвязать шнурки на сапожках. Ушедшие не заметили, как из дверей этого же здания вышел полноватый мужчина лет тридцати, с тростью, в сюртуке и котелке.
— Мда..., — достал записку Фельцер, — А вот твоей рукою написано Суеносов Александр Иванович – чем не совпадение?
— Оно так, но Суеносов в том же кабинете сидел, что и я... И еврейской внешности гнушался. Русоволосый, голубоглазый, тощёй как берёзовый взлеток и росточком в ухо – никаких совпадений с описанием...
— Надо с Чадаевым советоваться..., — решил Фельцер.

Торопливо, своих догнала Елена, подхватила под ручки, радостно сообщила:
— Алевтина, Дмитрий Иваныч, идём – не обернитесь только...
— Тебя как электричеством прошибло – сияешь вся?
— Что стряслось, барышня? — заметили соратники.
— Нашла... Нашла кого искали! — сияет Елена.
— Эх... держите девку... за густую косу..., — Фельцер хотел тутже обернуться, Елена удержала:
— Шнурую, знай, ботики, выходит франт – чернявенький, пухленький, кудри под шляпу – все приметы напогляд...

(переведя дыхание)
— Остановился, припёк взглядом да баутками задевать меня начал... Нагло причём... Слово за слово, к свиданию упросил...
— До нас-то твоё счастье как? — не понял Фельцер.
— Эх... Счастья бы не помешало, а то всё опыт да опыт?! А я возьми да согласись, не прытко куксясь?!
— Нас в компанию поманишь? — иронизирует Алевтина.
— Без вас как без свидетелей, право слово... Ибо клянялся толстячок именем не иначе как Исаак Шнопель!

Елена остановилась и жестом удлинила себе нос:
— Вижу, не разумеете? Саша Флюгер – внимайте, Флю-югер – чем нам не Саша-Исаак Шнопель-Флюгер!

***

Гости за столом смеются от рассказа Чадаева.
— Какой раз слышу хитроумь школьных прозвищ, словно вопервой смеюсь! — всхлипывает Коптев, — Оное не Копчёный Коптев... или же Дрын Жердёв?
— Задержание Шнопеля мало что открыло, конечно..., — успокоился комиссар, — Знаем, отслеживал сортамент грузов и передавал Жердёву... А тот таился, находил его сам...
— Что же такое свело оных людей, тоже откроете, догадываюсь? — предположила Граер.
— Всенепременно! — подтвердил Коптев.
— С показаний оного Носова-Шнопеля, учились они вместе в реальном училище... Шнопеля часто побивали за личностную кротость его же одноклассники, а Жердёв выручал, — продолжил комиссар.
— То же в училище... Мальчишкам и не драться? — заметила Вера Георгиевна, Чадаев договорил:
— Как бы то ни было, Жердёв ловко подвёл старого дружка под преступление, а Шнопель отказать не осмелился...
— Да и гешефт с оборота имелся... Мимо кармано;в, поди, не падало? — язвительно подметила Анна Андреевна.
— Всё точно, Анна Андревна... Зачинщик не скупился, сие злоумышленников только сплачивало..., — подтвердил Коптев, осмотрел стол и тарелки гостей: — Михей Яковлевич, дёрните колокольчик, пожалуйста... Пора бы нам (покосившись на Анну Андревну) пратикабль поменять...

***

Официанты быстро справились со знакомым делом, покидают кабинет, Клюев встаёт на выходе возле портьер:
— Повторю, дорогие гости, по надобе взывайте Акимку...
— Ступай, голубчик, мы помним...

Клюев вышел, впустив в кабинет вернувшихся ребят: расстёгнутых, растрёпанных, в порванных местами пальтишках, понятно, что подравшихся, но сияющих от радости. Появление мальчишек вызвало оживление за столом.
— Лихим шалунам... да в катавасию не лезть?! — заметила Кузьмичёва, Чадаев был спокоен:
— Ну, что, сорванцы, жалобы имеются?
— Жалуются слабаки!
— И трусы всякие! — ответили мальчишки.
— Ребята, тотчас же подите вон! — строго попросила Вера Георгиевна, — Найдите рукомойник, приведите себя в порядок, засим присоединяйтесь к нам...

Ребята вышли. Коптев постучал по графинчику:
— Друзья мои, осталась ли в ваших нутрах свободная пазуха для затрапезных сластей?
— Осталась... а на десерт уж и не ведаю, что ещё ослабить?! — откликнулась Туся, Анна Андреевна вымолвила впику:
— Десерт под интрижку, поверьте, милочка, словно маслице на коврижку... Безнатужно потчуется...
— Ваша правота, Анна Андревна..., — поддержала Граер, — Поди, не горше того подадут, что до сего исполнено?!
— Безнатужно, а сами-то вы, Анна Андревна, созерцаете лишь всё боле и не потчуете ничего? — заметила барышня.
— Кушайте всласть, милочка, а я уж сама определюсь, табачка ли пригубить, коньячка ли отпотчевать?! — отговорилась Кузьмичёва.
— Помни, Таисия: либо ты женщина, со взгляда понимающая, что за человек перед тобою, либо баба склочная, сующая нос везде и всюду? — не преминула поучить Граер.



Глава XIV
— Изначальный ход событий понятен. Идем далее, — вернул к рассказу Коптев: — Вследствие неудач и звериного чутья, поняв, что на хвосте плотно сидит губЧК и губрозыск, Жердёв решил обрубить все концы...
— Мы считаем, череда убийств соучастных его преступлениям людей – заказ Жердёва..., — вступил комиссар, — Трактирщик Сомов, старый дружок Малов, бесчеловечно погубленные беспризорники и в том ряду покушение на вашу жизнь, Олег Владимирыч...
— Олег Владимирыч, откройте, как так счастливо случилось воскрешение ваше? — выразил Михей общий интерес.
— И кем в тайне хранилось? — поддержала Туся.

***

Автомобиль Чадаева катит по улице. На задних сиденьях, на руках Чадаева лежит тяжело дышащий Коптев. Бок кровит, раненый то ли прикрывает рану рукой, то ли просто «держится за сердце». Чадаев его поддерживает:
— Держись, хороший человек, нельзя тебе помирать... Гони сразу в госпиталь на Варварке, Федот...
— Педаль топлю на полну, топлива не жалею, товарищ Ким...

Коптев приоткрыл глаза:
— Аким Кузьмич, отменяйте госпиталь... Ощущаю себя довольно сносно и понимаю, пуля лишь по рёбрам скользнула. Сделайте, как скажу: раз стреляли... пущай тогда и останусь для них мёртвым... Иначе добьют, коли на то осмелились...
— Как же без госпиталя-то?
— Отудобею, право слово... Вот только упросите доктора немедленно прибыть, куда сейчас укажу...

***

Машина подрулила к дому Кузьмичёвой Анны Андреевны и вот уже под её руководством, её сын Александр и комиссар Чадаев с шофером Федотом несут Коптева, укладывают на кровать под балдахин. Следом идёт и причитает Анфиса.
— Ай ба... ай ба, гли-кась, горе-те како?

Анна Андреевна спокойна:
— Не скули, Анфиса! Неси скорее тёплую воду, урыльник, спирты да лечебные сборы всякие, кровь надо прижечь да жар унять...

Скуля, Анфиса убежала.
— Не обессудьте, Анна Андревна, — приподнялся Коптев, — Мне необходима помощь, и лучше вашего участия иною нет! Отлежаться бы до пор некоторых?
— Не смею отказать, Олег Владимирович. Ваше нонешнее появление застало меня врасплох, не иначе, но честное слово, скажу без утайки, двери моего дома для вас всегда открыты...
— Маменька похваляет вас при каждом упоминании, невзирая на проявленные слабости..., — поддержал Александр.
— Благодарю вас, сударь... И вас, сударыня..., — Чадаев не нашёлся как иначе, по-офицерски преклонил голову и представился: — Чадаев Аким Кузьмич – уполномоченный губЧК! Доктора принять тоже не откажете, сударыня?
— И сказать не знаю что, слова как с языка отлипли... Кузьмичёва Анна Андреевна к вашим услугам, сударь! Поезжайте с Богом...
— Не ввязавшись в бой – не уйдёшь на покой! Вам помочь сюртучок от ран отнять? — предложил Коптеву Александр.

***

Застолье в трактире Клюева в самом разгаре.
— Что оное давало, спросите вы? — сказывает Коптев, — О том, что дело не пылится на полке, а продолжается мною, мог узнать только сообщник Жердёва, служащий при милицейском участке. Соответственно, то, что я остался живым и вскоре здравствовал, преступникам стало бы известно.
— Чтобы вычислить предателя, — продолжил Чадаев, — Олег Владимирович предложил перехватить инициативу через своё якобы умерщвление...
— А идти на поправку и размышлять в уютной обстановке и в обществе умнейшей женщины прельстит любому мужчине! — предовольно сообщил Коптев, — Благо, оная женщина не погнала с порога...
— Не погнала, хотя, выявить поганца даже двум умникам сталось не в меру сил..., — поумерила его пыл Кузьмичёва.
— Досадно... И злодей пропал, и сообщник не изобличён... А какая была придумана операция?! — раздосадовался Чадаев.
— Но собрали-те нас, разумею, не с плохою же вестью? — привела всех в чувства Туся.
— Правильно – продолжаем! — поддержал Олег Владимирович, — Размыслив, мы решили соблазнить Жердёва, будто щуку жирным карасём и, распространив ложные сведения, заманить в хитро расставленную сеть...
— Дурное дело не хитрое... но жуть интересное...
— Слепого прогнали? — догадались мальчишки.
— Какого слепого? О чём ты, Михаил? — опешила Граер.
— Гнать слепого, дорогая Вера Геровна, в кругах, от коих ребята имели смелость отойти, имеет много значений... В том числе пустить слух о прибыльном мероприятии...

К словам Коптева, Чадаев добавил:
— Шнопеля в те поры мы ещё не выявили, потому сболтнули лишка канцеляриям судоходного общества Волга о щедром сортаменте товарной баржи, отправляемой в Нижнее Поволжье... Жердёв не мог не облизнуться...
— Всё было учтено, много сил применено, людей набрано, а душегубец, сволочная душа, снова изловчился улизнуть..., — приуныл Михей. Егор его тут же подбодрил:
— Бестолково брюзжать последнее дело, брат. Толковали мои солдаты: нытик в своём окопе хужее врага напротив!
— Не брюзжу я – сетую...
— Не всё, значит, было учтено, коли лазейку проглазели?! — заметила неунывающая Туся.
— Намного более, чем не всё, барышня! Пришлось заново поднимать известные связи Жердёва..., — поддержал Коптев.
— Пришли к тому, чтобы внедрить в окружение уголовного дельца по прозвищу Шпора верного человека, через него подобраться к Дрыну... Мы понимали так, что...
— Мы – сие означает Аким Кузьмич, Олег Владимирыч и Анна Андревна? — уточнила Туся, Чадаев подтвердил:
— А так же отобранная мною группа выдвиженцев губЧК, включая Михея Яковлевича, и на последних порах ко времени подвернувшегося Егор Иваныча...
— Одни делали свою работу, я собирал сведения и предлагал план действий, а Аким Кузьмич командовал на своё усмотрение на земле...
— Неожиданно было получить предложение внедрения в уголовное сообщество, но узнав, за кем охота – я согласился не думая..., — сообщил Насонов.
— Судя по восхвалениям выдвиженцев, вы показали себя с лучшей стороны, заверяю вас! — похвалил комиссар.
— Восхвально лишь то, как опоили меня снотворным зельем, Аким Кузьмич... Сей постыдный опыт считаю провальным... Одно из правил внедрения агента – воздерживаться от алкоголя...
— Чьи-то солдаты толковали: нытик в своём окопе хужее врага напротив?! — ответно подковырнул Михей.
— Не коритесь, друзья мои! — осадил Коптев, — Тайная третья сила не оставила шанса никому... И вот здесь мы подходим к основной причине сбора за столь скоромным столом!

***

Коптев поднялся, сунул руку в грудной карман сюртука, вынул конверт и поднял, показывая всем:
— Причина нашей трапезы кроется в оном письме! Михей Яковлевич, будьте так добры, дёрните колокольчик...

В кабинет вошёл и, потирая руки, встал в дверях Клюев.
— Валерий Геннадьич, дорогой, прошу вас, откройте гостям предысторию, наднесь изложенную мне...
— Да... не прыток я к речам-те?

***

За окном канцелярской каморки осень. Клюев за столом, разбирает бумаги. Открывается дверь, входит колоритный бородач лет сорока – Плюхин Прокоп Ильич, бесцеремонно двигает к столу свободный стул, садится. Сам он в тёплом сюртуке, в котелке, с тростью, в руке небольшой кожаный ранец.
— Здрав будь, сердешный...

Клюев, узнав вошедшего, беспокойно привстал:
— Прокоп Ильич? Самолично пожаловали? Что же привело вас?
— Не торопи... отдышусь, поведаю...

Клюев налил стакан воды из графинчика, протянул Плюхину, тот отпил пару глотков, отставил стакан на стол:
— Х-ху... сладка водица... Кличь полового...

Клюев подошёл к двери, приоткрыл и крикнул:
— Акимка, подь в мой кабинет!
— Дела появились в Нижеграде, замотался... А к тебе с оказией... Готовь пару-тройку помещений под гостевые кабинеты... Расширяться будем и гостей примать как в заправских ресторанах...

В каморку вошёл Акимка. Плюхин расстегнул сюртук.
— Акимка, прими одёжи Прокоп Ильича...

Акимка помог снять сюртук, принял трость, котелок, повесил тут же в кабинете на одёжную треногу.
— Исполать, голубчик! — отдышался Плюхин, — Подай-ка нам настоечки погорче и солений со ржаной коврижкой...
— Будь сделано, Прокоп Ильич! — Акимка вышел.

Плюхин достал из ранца мешочек с монетами:
— Здесь тебе ссуда в сто рублей серебром... Пусто не трать... Первый кабинет успевай подготовить на Казанскую...
— Успею, Прокоп Ильич, да время ли нонче к расширениям-те?
— Время не время, а вкусно жрать человек всегда хочет. Сей же час обсудим с тобою убрань... Ивана пай, к твоему сведению, отошёл ко мне...
— Как же... уж не почил ли Иван Матвеич?
— Окстись, сердешный... Отбыл в зарубежья и чую на долгие лета... Поимей в памяти, первыми гостями, коих ты же созовёшь, будут люди по его пожеланию...

***

Клюев досказывает свою историю гостям:
— Прокоп Ильич велел держать для вас погреба открытыми и кушаньями не поскупиться...
— Благодарю, Валерий Геннадьич, ступай-ка по делам! — поблагодарил Коптев и снова обратил внимание на письмо: — Не буду скрывать, в моих руках настоящая отповедь Скородумова Ивана Матвеевича, разумной мыслею доведённая до покаяния...
— Вот гадай не догадайся?! — удивилась Туся, — Закрутилась карусель со Скородумовых, Скородумовыми, почитай, и останавливается?
— Умеете вы... интригу держать... дорогой Олег Владимирович! — вымолвила Граер, перевела взгляд на Кузьмичёву, та водит по губам мундштуком и с удовольствием наблюдает.
— И по чьему научению интрига – нагадать несложно! — взглянув на Анну Андреевну и всё поняв, предположила Вера Георгиевна.
— Не суть! — привлёк внимание гостей Коптев, — Все ли готовы выслушать содержание письма?
— Так не томите, коли почали... читайте же? — призвала Туся.
— Эх, Таисия... милая... мне бы ваш задор?! — позавидовала Кузьмичёва. Коптев обошёл стул и, используя высокую спинку для поддержания руки, приступил к прочтению:
— Любезнейший Олег Владимирович, ради Бога и нашего доброго союза здравствуйте!

Коптев сделал паузу, обведя присутствующих взглядом:
— Побуждением к написанию сего послания стали неизживные истязания в муках совести, кои не оставляют меня с того смутного дня, когда покинул я родовое имение и отбыл на ненавистную чужбину. Прошу применить терпение, торопить и без оного скорые события уже не к чему, а посему позволю себе изложить свои переживания упорядоченно...

Коптев снова обвёл всех взглядом и продолжил:
— От последней нашей встречи минуло полгода с ажио. Не примите за самохвальство, верный ваш союзник не прожил ни единого дня без поисков гнусного злодея и смертоубийцы его горячо любимых родителей и брата. После того как злодей сорвался с моих рук, принял я строгий обет к его поимке и, сообщаю искренне, немедленному его преданию суду праведному!
— Как вы предполагали давеча, Олег Владимирович..., — вспомнил Чадаев.
— Потратив месяц в бесполезных поисках Жердёва, я со своими верными помощниками переложил усилия к поискам утраченного добра и вопервой отцовой реликвии – того злополучного бочонка золотых червонцев! Ужо кропотливыми и успешными изысканиями нашёлся автомобиль, ветшавший в заброшенных зимёнках, кой был тотчас прощупан до последней клёпки – но ни золота, ни прочих тайников, под оное предусмотренных, в нём не нашлось. Тоска моя вновь предалась истязаниям.
— Взялся за гуж, не говори, что не дюж! — бодро вымолвила Туся, Коптев усмехнулся и продолжил:
— Свежую толику надежд вселил в меня вольнонаемник Гафошка – единоутробный брат возницы, убиенного вместе с моими родными. Поведал Гафошка следующее: братец его содержал в хозяйской карете тайный ящичек, в кой припрятывал разные вещицы и средства, оставляя иной час без присмотра.
— Знай мы такие нычки...
— Простак извозчик под сиденье прячет, а хитрый незнаемо где мастрячит..., — перекликнулись мальчишки.
— От кареты нашлась лишь колесница с облучком, но без самой каретницы, а сие было нам повадно. Поделюсь неожиданным торжеством: в подножке облучка находился тайный ящик, оставшийся до тех пор незамеченным. В ящичке, в кожаном кошеле лежали кое-какие деловые бумаги, не достойные внимания именные купчие и злосчастные для многих за них убиенных и доселе здравствующих людей золотые червонцы... Пущай бы отняли, чем столько душ за них преставилось!
— Извозчику видимо вовремя хозяева кошель сунули, почуя недоброе? — предположил Чадаев.
— Бочонок – оно сколько золота-те?
— В карманах столь не унесёшь, — снова перекликнулись мальчишки.
— Ребята, прошу вас, тише! Имейте уважение! — призвала к порядку Вера Георгиевна, Коптев продолжил:
— Далее все усилия были посланы к поимке злодея. Отчего вести начало, даже помощники мои не понимали, но Нодиш, хитрая мадьярская душа, предложил присмотреть за вами и, ссылаясь на крайнюю причастность, вашим знакомым нововластником Чадаевым.
— Браво! — похвалил Егор, — Тактический приём опытного пехотного разведчика – следить за обозом, покуда пушки молчат...

Коптев иронично улыбнулся и продолжил:
— Тоска моя утешилась до состояния сердечного покоя, а засим обратилась в непоколебимую уверенность поимки душегуба. Прошу Вас не корить в беседах наши незримые потуги в сыскных мероприятиях, ибо преград нами не ставилось, и поначалу имелись неизбежные профанации, схожие вашим.
— Потому и незамеченными остались! — решил Чадаев.
— Во пример, дважды замеченный Жердёв кажный раз терялся Гафошкой на Средном рынке... Опосля, злодей изрядно поколотил вознамерившихся его схватить Антония и Ференца, кои выследили его, удиравшего от ваших бойцов брегом затона возле Великого Врага... Разумом нейму причину умерщвления ресторатора Сомова, и видит Бог, не успели противодействовать покушению на вашу жизнь на площади пред новой милицией.

Коптев, стоя за стулом, сменил позу.
— Повседневно шлю хвальбу и праздные молитвы господу Богу и вашему Ангелу-хранителю, своевременно осёкшему повторные выстрелы в моего союзника Олега Владимировича.
— За спиною... всюду успевали, да как и мы везде зевали? — по-своему понял услышанное Михей.
— И немудрено, молодой человек... Все мы от ошибок в стороне не отстоим?! — поддержала Кузьмичёва.

Коптев изнова пробежал глазами последний абзац и высказался от себя:
— Сомов использовал подслушивающие устройства в кабинетах и с давних времён докладывал приставу... Злодей, может так статься, каким-то случаем прознал сие коварство?
— Сомов Андрей Андреич, вспоминаю, имел в жандармерии агентскую кличку Патефон! — вспомнила Кузьмичёва.

Мальчишки захихикали, Коптев продолжил чтение:
— Вследствие последних событий я был озабочен нашей беспомощностью, и куда Вас доставили для излечивания раны – нами было прослежено... Понимая, что Вы примите решение повести дознание тайком, мы пошли напропалую. Присмотрели за рыношным разбойником, после сего отловили и выбили сведения из его подручного, насулив отступные за молчание, и ко дню поимки злодея томились настороже.
— Значит, всё-таки Шныра к оному причастен? Недаром быстро от ресторана исчез..., — подтвердил догадки Чадаев.
— Волею судеб, сходка злоумышленников была назначена в трактире, содержаемым мною на паях. Подсыпать снотворного зелья не составило труда, что и было сделано. Отсылаю глубочайшие извинения господину Насонову и прочим соучастным неудавшейся вашей забавы – иного способа перехватить злодея я не исследовал.

Коптев вновь сделал паузу и продолжил:
— Жердёв – детина из дюжих, жизнь человеческая – суть ему ничто, и натвори он необратимых бед, оставь мы ваши замыслы в применении.
— Продуманное решение! Даже более скажу – наилучшее из прочих! — похвалила Граер, Кузьмичёва поддержала:
— Согласна с вами, дорогая!

Коптев поднёс письмо ближе к глазам:
— Ежели сие долгое послание доселе Вам не прискучило, всё одно советую перевести дух и отпотчевать кофею или парного взвара духмяных чаёв.

Коптев отнялся от чтения письма, осмотрел гостей:
— Последуем совету, друзья мои, и перейдём к десерту... Михей Яковлевич, дёрните колокольчик, прошу вас...

***

Официанты выходят, Клюев снова задержался:
— Согласно перечню заказа, вам подано: кофе, чай, иные фруктовые напитки, пастила от Абрикосова и каждому по коробке смеси монпансье от Ландрина...
— Идите, любезный, разберёмся...
— А я-то маялся, будто десрет оно рыба костлявая?! — засмеялся Сверчок, Вера Георгиевна поучила:
— Десерт, Миша, обычно это сласти к чаю и иным напиткам, помни... В приличных компаниях существуют оные традиции...

***

Кто в прихлёбку, поедая пастилу, кто как продолжили застолье. Коптев опробовал кофе из чашечки, удовлетворился, и снова взялся за письмо.
— Итак, продолжим, друзья мои! Бесчувственный злодей оказался в моих руках и на карете доставлен к праведному суду в родовом имении Скородумовых. Светская сущность моя торжествовала и ликовала, а церковных устоев душа неумолимо болела перед свершением непростительного греха.

Коптев сделал паузу и высказался от себя:
— Вот здесь, считаю, отповедь привела к раскаянию, хоть прямыми словами оное не указано...
— Раскаяние душу успокаивает, а в послании человека всё ещё чувствуются душевные метания..., — заметила Алёна.
— Коли мечется, всё одно же к истине примкнёт? — поддержала Туся, Алёна задумалась:
— Ведает ли кто... истину сию?
— До моего с ним расставания душегубец не проронил ни слова, хотя же слёзы выступали оный раз, когда корил я его на могиле родных, но добросердечное раскаяние из уст его молвою не исходило. Оставлять окаянного в живых намерений не было, а умертвить преступника своею рукою не смог.

Коптев перевёл дыхание и продолжил:
— Повыпустить душу преступника изъявился Гафошка, а не с тою же лёгкостью, с кою творил оное сам злодей. От сего действа я отлучился в имение, помощники же мои верные решили привязать душегубца к дереву подле муравейника, а довелось ли тому выбраться, лежать ли истерзанным мурашами – оставили на милость Божью. Отчего душа моя и неспокойна.
— Всё-таки прикончили злодея?! — цыкнул Чадаев.
— Коли возжелают властники освидетельствовать исход возмездия, найдут место в древнем ельнике, что восстаёт в версте к северу от намогильных голубцов Скородумовых. Там теперь злодей и мает горюшко от злого и порочного своего умишка...
— Михей, снаряжайся в дорогу завтра же! — скомандовал комиссар, — Найдёшь и проверишь!
— Как прикажете, товарищ Ким...

Коптев продолжил:
— К изложенному: прошу не бранить путанность мысли, видит Бог, измарал я не одний лист бумаги. Поелику человек Вы щепетильный, оттого и подам лишний поводок для исследований...

(пауза)
— Разумею, что известный вам Исаак Шнопель был очарован дочерью некого высокопоставленного чиновника, но эта особа безответно лила слёзы по Авдею Жердёву... А отец впротиву девичьим капризам выдал её за кавалергарда дворянских кровей...

Коптев отнялся от чтения письма и задумался:
— Что сие добавит к нашему делу, понять я не в силах...
— Поймём, придёт срок! — поддержал Чадаев, обратился к Насонову: — Егор Иваныч, пожалуйста, попросите Зою Аркадьевну внеурочно явиться ко мне... Дело Жердёва надо бы довести до завершённой формы и сдать, наконец, в темноту архивов...
— Сие какая же Зоя Аркадьевна, соблаговолите ответить? — вдруг переспросила Кузьмичёва, ей ответил Коптев:
— Высоковская. Служащая в части делопроизводства при милиции... Хорошая знакомица Веры Геровны и Таисии...
— Пожалуй, теперь всё слаживается в один ряд, разлюбезные мои сыщики-пресыщики..., — Кузьмичёва в раздумьях сделала короткую затяжку, выпустила струйку дыма, подняла глаза на Коптева и съязвила: — Слушать в оба уха надо было мои россказни, господин, чинов достигший, да внимать применительно, а не коньяк хлестать избыточно!

Под недоумение Коптева Кузьмичёва выдержала паузу:
— Иначе вы, милейший, подвели бы имя Зои под отца Аркадия и присмотрелись к сослуживице своей позорче да попристальней!

Анна Андреевна затянулась в раздумьях и продолжила:
— Зоя Аркадьевна в девичестве Цицер, а нонче, смею вам открыть, Высоковская! Почти сразу же и вдовствующая...
— Вот это камуфлет! — выговорила Вера Георгиевна, — Оный пассаж достоин особого реверанса! Волк в овечьей шкуре?
— Она ж посещала нас в архиве? И карточки пропавшие, кои Анна Андревна обещались воссоздать, гадай не гадай, Зоя, поди ж, и выбрала?! — догадалась Туся.
— Оборот, однако! — вымолвил Чадаев.
— Согласен с вами, дорогая Анна Андревна! — оправившись от смущения, оправдался Коптев, — Не хвати я лишнего в гостях у вас прошлый раз, важную деталь сию не пустил бы мимо разума...

Вновь повисла недолгая пауза осознания услышанного. Коптев присел, Чадаев в сердцах ударил кулаком по столу:
— Вот же... Под самым носом змея пригрелась?!
— Не знал и я, кому подозрение выказать... Бездоказательно мнить не в моих устоях, хотя через всю свою практику прослеживаю, самым неприметным вовеки бывает то, что обычно лежит под рукою..., — укорил себя Коптев.
— Насколько разбираюсь в людях, то Зоя Аркадьевна – актриса прекрасная! Женщина она умная, на жизнь красивую изначально падкая, и может статься так, что далеко не последнее звено в цепи злодеяний... Если не вравне с оным Жердёвым зачинщица, то зачатком и мозгом всех преступных деяний являлась во многом именно Высоковская! — сказала своё слово Вера Георгиевна.

***

Зоя подбросила щепок в голландку, приоткрыла поддувало, отошла и села за свой стол с пишущей машинкой.

В кабинет один за другим вошли Насонов, Чадаев, Лещёв, Весторев и последним Коптев. Встали напротив стола, Чадаев обнажил и направил на Высоковскую наган. Осмотрев всех и остановив взгляд на Коптеве, Зоя удивилась, обрадовалась, тут же всё поняла, испугалась, обхватила голову руками и безысходно замотала головой.

Тем же днём в доме Высоковской Зои Аркадьевны проходил обыск, проводимый чекистами Фельцером и Сухаревым во главе с комиссаром Чадаевым. Зоя сидела за столом в гостиной, безучастно наблюдала происходящее, отвечая на вопросы дознавателя Насонова и тут же присутствующего Коптева.
— Есть ли в вашем доме, что стяжено в преступном сообществе с Жердёвым? — спросил Насонов.
— Интересно будет знать, дорогой Егор Иваныч, как распознаете, что трудом честным добыто, а что Авдеем стяжено? — вполне безопасливо и язвительно ответила Высоковская.
— Вам ли оного не знать, Зоя Аркадьевна? — достаточно иронично ответил Коптев, — Пострадальцев много, кто-то своё узнает, свидетели иное подскажут, прислуга ваша нет-нет, да и сболтнёт лишнего – так и заплетётся ниточка...
— Знаю... Да не опасалась до поры, покамест не узрела вас в добром здравии! — более уважительно продолжила женщина, — Егор Иваныч или Аким вон… Иваныч – люди бесхитростные, рубят с плеча. Провести их не составило бы труда, а с вами таи не таи... вы же до нутра вывернете?!
— Тогда не отнимайте наше время, и берегите своё?! — заметил ей Коптев.
— А мне торопиться теперь некуда... Рыскайте, сыщики...

В гостиную вошёл Чадаев со старым пыльным саквояжем в руках, показал Коптеву:
— Олег Владимирович, помните показания Марьи, сожительницы Малова – думаю, оная вещица? Жаль, пуста...
— Вот видите, Зоя Аркадьевна, почин есть! — обрадовался Коптев, — А Марья таить не будет – подтвердит?!
— Вследствие разоблачения и независимо от результатов обыска, ваше имущество будет экспроприировано и передано в пользу Советской Республики, — упредил Чадаев.

Зоя промолчала и отвернулась.

Из соседней комнаты донёсся голос Сухарева:
— Товарищ Ким, подь на голос, догадки есть...
— Что у тебя, Сухарев? Нашёл чего-то? — подошёл комиссар. Сухарев стоял возле большого платяного шкафа прекрасной резной работы.
— Ничего нигде... Но одна мыслишка витает...
— Говори не тяни!
— Знаю мастерового, оные шифоньеры изготавливающего... и чую, как столяр чую, по хитрым эпюрам меблишка собрана... с тайными полостями, полагаю – не иначе?!
— Не стой тогда... Призывай в помощь Дрёмова, и ковыряйте каждую подозрительную щель...

***
— Раз уж вы акцентировали мою скрупулёзность, Зоя Аркадьевна, развейте же сомнения: каким образом вы надоумили Жердёва вовлечь в свои преступные махнации Шнопеля? — продолжил Коптев. А Зое и самой уже нетерпелось раскрыться, хоть поначалу хорохорилась и о многом скрытничала.
— Авдей мой скор на подъём, умён в известной степени, а выспрен лишнего, и прозорлив лишь по научению! — с долей хвастовства повела рассказ женина, — Бузил поначалу, как с тюрьмы высвободился, кулаками бестолково махал, применения себе всё искал – пришлось прибрать под дамскую ласку...
— Вы же с молодых лет знаетесь, что раньше мешало это сделать? Глядишь, и до тюрьмы бы не дошло?
— Люблю его... с девичества души не чаю, а судьбы перепле;сть обстоятельства не позволяли... И разбежались бы пути-дорожки, и думать уже забыла, ан нет – встретились в оказию... И знаете что, любовь моя вспыхнула с новой силою, и наплевала я тогда на все обстоятельства! — выпалила Зоя, после чего задумалась и обречённо добавила: — Авдей только не ценил оного, а игрался моею любовью словно карты раскидывал...
— Любовь чувство добродетельное, и не сочетается с содеянными преступлениями? — подзадорил Коптев.
— Прытко коростным Авдей с тюрем вернулся... Кончись, погубили бы рано или поздно... Страсти пришлось в иное русло править, чтобы средства возыметь, а засим к себе приблизить и отбыть бы со мною подальше... и зажить послаще... Корилась не раз, что не вразумила его не губить людей беспричинно, а не изменишь уже...
— Людей губил безбожно, это верно, и по науське его тоже много полегло! — укорил Егор.
— Вот и боялась как Божьего наказания! — согласилась Зоя, — А тут подвернул под руку давнишний мой ухажёр Саша Флюгер, так его с юности подразнивали. Разговорила, где пропадал, к чему применителен ноне... Исаак Шнопель в земском отделении Земгора до поры начальствовал, а разогнали – применился в судоходном обществе – как таким не воспользоваться? Мне и думать-те много не пришлось: есть воздыхатель со связями, есть человек, прыткый на безрассудные действия, а сообщить их в единое целое не составляло особого труда...
— Известно ли вам где нонче обретается Жердёв?
— Примыслила я, арестовали его? Теперь понимаю – нет, а раз нет, то и с моих ответов пользы не возымеете...
— Зоя Аркадьевна, надеюсь, понимаете, что сиюминутно открыто, придётся уложить в допросный лист? А вам, следовательно, подписью скрепить? — переспросил Коптев.
— Помилосердствуйте, господа, мне ли оного не знать?!
— Как вы в милиию поступили и с какой целью? — спросил Насонов, Высоковская ответила с грустью:
— Папенька пропал, по мукам ходила... Найти не нашли, а начальник, что порядки устанавливал при временном правительстве, уговорил за делопроизводство взяться...

В горницу вышли из комнат Дрёмов и Сухарев, несущие в руках несколько ящичков различных форм.
— Нашли, товарищ Ким! — радостно доложил Сухарев, — Как я и помыслил, тайники умелой рукою в мебель встроены...
— Молодцы, друзья мои! — похвалил комиссар.

Ящички вскрыли, в одном были скрыты различные ценности в виде женских украшений, в другом золотые слитки с пробами и гербами Российской Империи, в третьем ровно сложенные ряды золотых монет разного достоинства, в четвёртом мелкая драгоценная церковная утварь и прочее и прочее...

Зоя посмотрела на всё последний раз, уткнулась в платок и непоказно разрыдалась:
— Господи, за какие же грехи мне презрение твоё?! И любовью злою жизнь испытывал, теперь вот тюрьмою караешь...

***

Михей, Головлёв и Фельцер в тёмном бору спешиваются с коней, подходят к муравейнику, снимают головные уборы.

В паре метров от муравейника подсажен к дереву полуистлевший мертвец, истерзанный муравьями.
— Нашли, стало быть! Глухое место выбрано, человеческая нога сюда редко хожа..., — проговорил Головлёв.
— Собаке – собачья смерть! Нет к нему ни скорби моей, ни жалости..., — отрешённо вымолвил Михей.
— Ты видимо боле моего ведаешь? — переспросил Фельцер, — Хоть и причастен я к его поискам, а подоплёки не знаю – обскажи хоть парой слов, что за человек был, отчего ненависть твоя настолько безгранична?
— Убивец это отца моего... И многих не достойных жестокой смерти людей... А более и добавить нечего...



КОНЕЦ