Чвандарела

  Тихо, словно вымерло. Застыло, будто исчезло всё.
   Взорвалось небо. Громыхнул гром. Полоснула молния.
   Сергей – тридцатилетний мужик -  выметнулся на крыльцо дома.
   Кипит. Бурлит.
   Тоска. Безысходность. Злость.
    Раскромсать. Растерзать. 
   Он промчался вихрем по двору, ударом ноги снёс штакетную калитку и с ходу со всей силы плюхнулся на лавочку рядом с Макаровичем. Щуплым, низкорослым стариком с живыми не по годам глазами.
- Ты что, мать твою, - оторвавшись от лавочки и ввинтившись в воздух, посыпал разухабистым матом дед, притаранившись на место. -  Угнездиться нормально не умеешь. Чвандарела.
- Что за слово, - отрывисто бросил Сергей.
- Не знаю, - отрезал Макарович. – Само выскочило.
-А если не знаешь, зачем говоришь?
   Налетел.
- Да это не я, а кто – то сказал, - взбеленился от наезда дед.
- Кто?
   Вцепился.
- Не успел понять.
- На хрена ты тогда восемьдесят лет жил, если не успел понять?
   Припечатал.
- Душа так хотела.
   Не выдержал. Завопил.
- У него души нет.
- У кого?
- А оно тебе надо?  Я бы его, - Сергей запустил матом.
   Хлесткий. Убористый. Заполоскал воздух так, что волны пошли.
   Макаровича закосило.
- У меня сын младший заболел. Нужны деньги для лечения, - понёс Сергей. - У самого денег не хватает. – Затрещала грудь. -  Я к брату. Он же раньше в Москве жил. Грошей накопил. Во. – Рука поднялась выше макушки, зависла в воздухе, а потом обрушилась на лысину деда и почесала затылок.
   Макаровича зашкаливает, но ненадолго
- Ты что очумел, - срывается он. – Своей макушки мало и затылка.
- Не гони. Вникай дальше. Когда мать умерла, он мотнулся сюда. Она записала хату на меня и его. Доля там моя есть. – Лавка ходуном пошла -  чуть Макаровича не сковырнула. - Я за неё ничё не требую. Пусть живёт. А тут меня с болезнью сына подпёрло. Я к нему. Займи денег. А он мне в ответ знаешь, что сказал.
- А оно мне надо.
   Памятливый дед. Отбомбил.
- Ты слушай. Говорит: занять я тебе не могу, а вот долю твою выкуплю. Это что же выходит?
   Сергей с озлобленными глазами ищет, куда бы приложится, но так как приложится кроме Макаровича больше не к кому, он атакует деда, хватает его за грудь и трясёт.
   Макаровича пробивает леденящий пот.
 - Он выплатит и станет полным хозяином. На порог меня не пустит. Давать в долг не хочет. А вот выкупить мою долю готов. Поджечь хату. Мать твою. Пусть в собачьей будке квасится, - рубит Сергей.
- Посадят.
- А вот это видал.
   Левая рука сгибается в локотке, на сгиб ложится правая и целится в деда.
- Да что ты мне показываешь, - взвивается Макарович. – Я то при чём? Прокурору покажешь.
- И покажу, - гвоздит Сергей. – Всем, всем…
   Злость идёт на убыль.
- А ты вот что сделай, - начинает Макарович, ковыряясь в руках Сергея.   – Иди к нему и скажи. Не хочешь мне в долг давать, я тогда с семьёй переезжаю в материну хату, буду жить с тобой, а свою буду сдавать, чтоб деньги на лечение сына накопить. Понял.
- Ну и дед, - покачивая головой, цедит Сергей. – Недаром тебя жизнь восемьдесят лет тянула. Думаешь, согласится.
- А куда ему деваться. То один жил, теперь целый кагал будет. Валяй и говори.
   Сергей срывается, набирает скорость и скрывается в хате.
   Макарович прислушивается. На лице расползается улыбка, когда он видит выходящих на крыльцо обнявшихся братьев.