ТВОЯ К

– Значит забыли, – сказала в пол голоса студентка исторического факультета, пристально вглядываясь в лицо юной красавицы, потускневшая фотография которой лежала под стеклом в одном из залов районного музея.   
– Простите? – улыбнувшись переспросил девушку Василий Петрович.
– Она написала «Не забудь меня, твоя К» чернилами, видите, прямо на фото, а здесь напечатано «фото неизвестной». Значит – забыли... А она красивая, эта...Ксения.
– Почему Ксения? – продолжил интересоваться профессор.
– Не знаю. Ей бы подошло это имя...

Василий Книжников порой проводил лекции вне аудитории: «История – не набор дат, а палитра чувств и действий этими чувствами побуждённая», – любил повторять он, – «и где, как не в музее, можно к тем самым чувствам проникнутся глубже всего». А о чувствах и действиях он действительно знал не понаслышке.   

***

«Не забудь меня, – красивыми молодыми руками выводила двадцатипятилетняя полевая медсестра по глянцу своего снимка, который она успела сделать еще до войны, – Твоя К...». Именно так, оборванным на полуслове, без имени и адресата это обгорелое фото было найдено капитаном Калумцевым через несколько часов после того, как под вражескими авиаударами полёг пехотный взвод. Молодой офицер заметил его случайно, наступив сапогом в сантиметре от изображения молодой красавицы. Чудом не сгоревшее полностью, оно лежало на небольшом «живом» островке среди тлеющей чёрной грязи. Первые капли начинающегося дождя с шипением падали на ещё горячее пепелище, и изуродованная взрывами земля дышала тяжёлым дымом. Сжав губы, Калумцев наклонился за снимком.

– Хоть бы ты успела убежать, «К.», хоть бы успела..., – подумал командир.
Калумцев был холост. До войны – училище, ну а потом... Какая уж тут свадьба. Строгий отец – герой гражданской: «О жене и детях, – говорил он сыну, – будешь думать после». Так и случилось, после училища, отправившись на фронт, молодому капитану только и оставалось, что лишь думать о жене и детях, которых может вовсе теперь не быть. Колумцев любил детей. Как потомственный воин, он представлял, что его сын тоже будет офицером, даже имя ему выбрал – Семён, в честь Буденого, разумеется. Тогда 26-летний капитан еще не подозревал, что девушка, с которой он дружил до войны, будет единственной, кого ему случится по-настоящему полюбить, а по окончании войны женится он на другой. Но сейчас он не знал и не мог знать этого. Сейчас большим пальцем, испачканным ржавчиной, землей и кровью, он аккуратно убрал капли дождя с красивого лица юной К., чем, конечно же, только испачкал снимок. Его мысли прервал нарастающий шум приближающихся бомбардировщиков.

«Алексей Савельич, немцы!», – крикнул старшина Колумцеву.
Первый взрыв прогремел совсем близко. Капитан, поспешно спрятав снимок в шинель, приказал всем скрыться в оставшихся окопах, сам едва успев упасть на дно одного из них.

***

Он упал больно. На пол с кровати. Алкоголь когда-нибудь погубит его, но не сегодня. Сегодня он поднимется с нерасстеленного продавленного дивана и окинет взглядом большую, но забитую хламом комнату. Глубокий вдох и выдох не отпустят головной боли, которая уже давно заглушала все душевные. Трясущиеся руки прошли по остаткам волос на голове, усердно и сухо протёрли лицо. На лакированном дубовом столе – две пустых «столички». Стуки в дверь едва просачивались сквозь густую пелену утреннего похмелья.

«Опять эти, черт бы их подрал, – прохрипел Сёма, – Снова что ли труба потекла?». Крики соседа снизу, доносившиеся из подъезда, подтверждали это, и его можно было понять – ремонт только что купленной квартиры обошёлся недешево, да и сосед-алкаш порядком надоел. Сёма открыл дверь и, молча выслушав маты владельца квартиры снизу – молодого парня в спортивной куртке со старательно зачёсанными назад волосами – кинул неброское «исправим». Дождавшись, когда приблатнённый юноша спустится к себе, Сёма вышел на лестничную клетку. 

– Слышишь, Петюня, открой! – эхом раздавался по подъезду хриплый пропитый голос Сёмы. Он стучался к своему соседу напротив. Работяга Петр был немногословен и хмур, но все же всегда со снисхождением и как-то по-товарищески относился к Семену, то ли из жалости, то ли по привычке – из уважения к его почившему отцу.
Наконец, дверь отворилась. На пороге стоял мальчишка лет двенадцати, волосы которого были заметно светлее его загорелого лица.
– О, Васька!, – улыбнувшись сказал Сёма, пожав угловатому подростку руку и потрепав его по взъерошенной голове, – а батька-то дома?
– Да, – робко ответил пацан и крикнул отца звонким голосом в пустоту квартиры.
– Чего тебе, Колумцев, на водку не дам!, – утвердительно по-шахтерски сказал Петр, выходя из гостиной в коридор.
– Да не, Петруха, труба опять протекла, подсобишь?
– А сам чего? Ты ж сантехник!
– Да руки вон уже...
– Ладно, пошли, поглядим.

Руки у Сёмы действительно сильно дрожали от бесконечного пьянства, да и инструментов никаких у него давно не было. Перебиваясь мелкими заработками, он систематически пропивал свои вещи, однажды за бесценок отдав и инструменты, некоторое время даже кормившие его. Справедливости ради нужно отметить, что Сёма не всегда был беспомощным. Хотя, обо всех падших людях, можно сказать, что они не всегда были таковыми. Порой даже трудно представить, глядя на наркомана или бездомного, что когда-то эти глаза принадлежали мальчишкам, стремящимся быть «быстрее, выше, сильнее».

Взяв из дома плоскогубцы, кусок резины и проволоку, Петр зашёл в квартиру напротив. Справившись с трубой, шахтёр, привыкший доводить все начатые дела до конца, даже насухо вытер пол из чёрного кафеля.
– Покурим, что ли? – будто бы сам себе на выдохе буркнул он, вытирая руки полотенцем.
Сёма участливо протянул соседу открытый портсигар с именной гравировкой, после подкурив ему и себе раритетной немецкой зажигалкой. Жил Семён, несмотря на свой алкоголизм, в большой квартире, которую он чудом еще не пропил. Над старым дубовым столом, усыпанным пеплом и окурками, висел выцветший портрет молодого военного с неподходящими юной внешности погонами полковника.

– Хорошо, хоть оставил все это, – глядя на именной портсигар, сказал Пётр, – дядя Лёша не простил бы тебе.
– Да как же я могу... его предать. Все же, наверное, Господь еще верит в меня, все же держит здесь для чего-то, раз оставил во мне эту каплю совести. А я эту самую каплю берегу! И это сберегу, – заплетающимся языком бормотал Сёма, и эта его речь была бы пронзительней, не отдавай она пафосом, свойственным пьющим людям средних лет. К тому же в большой квартире, некогда принимавшей орденоносцев – героев столетия, все было перевернуто вверх дном. А задумай кто навести здесь хоть какой-то порядок, не ровен час, выбросил бы какую-нибудь реликвию, валяющуюся на полу в горах бутылок, старых газет и грязных вещей.

Сделав еще две затяжки, уменьшившие «ту-134» до размера фильтра, Петр направился к выходу. Отодвинув ботинком мусор и наступив на освободившееся пространство пола, он почувствовал, как под его ногой с шумом об грязный паркет протащилась какая-то открытка. Петр поднял её, это была обгоревшая фотография, датированная 1939 годом.
– А это кто? – обречённо вернувшись к своим мыслям о реликвии в мусоре, спросил он.
– А я и не знаю, хочешь – забери, – махнул рукой Сема, – все фотографии я отдал, а эту не стали забирать. Никто так и не узнал эту даму. Да и не важно это уже.
Не узнал ничего о «даме» и капитан Колумцев, ни в 42-м, когда нашёл эту фотокарточку посреди дымящегося поля, ни в последующие годы войны, за которые он получил контузию и 3 тяжелых ранения, ни потом, когда курировал строительство военных городков для своей дивизии. Не узнал он ничего до самой своей гибели в 1972-м в нелепой автокатастрофе на одной из городских улиц - случайность, которая так бесцеремонно забрала жизнь у человека в мирное время, четыре года шагавшего под шквальным огнем.

Петр был далёк от сантиментов, но все же почему-то положил старый снимок в нагрудный карман рубашки.
– Ты б кончал это - пить. – без особой уверенности в том, что его внезапное напутствие возымеет хоть какой-то успех, сказал он перед тем, как вернуться к себе в квартиру. Сема кивнул, уже находясь в комнате один. Затем, подняв тяжёлые веки, посмотрел на отца. Полковник Алексей Савельевич Колумцев на портрете был даже не пару лет моложе, чем сейчас его сын. Семен отвел взгляд на пол, его подбородок сморщился и задрожал. В голове промелькнули отчетливые воспоминания о счастливой, но безвозвратно потерянной юности. Повышенное внимание к позднему ребенку и груз надежд, возлагаемых на него, как на сына героя, вызывали тогда в его пятнадцатилетней голове невероятно мотивирующее чувство долга. Примером тому – суворовское училище, которое он закончил с отличием несмотря на то, что никогда не хотел быть военным. Генеральские погоны отца открывали перед молодым наследником многие двери. Крупные партийные деятели, на приём к которым кому-то нужно было сидеть часами, общались с маленьким Семой за ужином, по-свойски похлопывая его по плечу. Все это сулило безоблачное будущее, пока Алексей Савельич не попал в опалу, опрометчиво критично высказавшись о чем-то на одном из партсъездов.

Родители Сёмы никогда не любили друг друга, но продолжали играть счастливую пару - разводы в офицерских семьях были не в чести. Через полгода после роковой аварии, унесшей жизнь генерала Колумцева, мать Семы вышла замуж во второй раз, переехав к новому супругу, оставив Семе квартиру отца. Сёма никогда не был сильным человеком, но всегда хотел быть достойным своего папы, разделяя его идеалы и взгляды. Однако череда неудач сильно надломили его, и в какой-то момент он отчетливо осознал, что все, за что боролся его отец, безбожно обесценивается. Позже Сема получит известие о том, что его единственный настоящий друг детства подорвался на мине где-то под Кандагаром. Это был год, когда Семен уже второй раз сорвется после кодировки.

***

– Вот держи! У тебя каникулы через неделю начинаются? Как начнутся, отнесёшь фотографию в наш районный музей, – сказал Петр сыну, зайдя домой. Снимок Петр забрал у Семы как-то на автомате, и, поскольку, по его убеждению, любое дело должно быть закончено, он не нашел ничего лучше, как отдать старое фото сыну, чтобы у того было «хоть какое-то полезное занятие» на весенних каникулах.   
– А кто это? – тихим голосом спросил Вася.
– Не знаю, нашёл. Все, иди к себе!
– «Не забудь меня», – прочитал Вася чернильную надпись на фотографии. Мальчик, в отличии от отца и не смотря на свой юный возраст, был более впечатлителен и внимателен к мелочам. – Как это? – продолжал думать он, – Она же просила не забывать, а все забыли, – тут по его телу волной прошелся легкий озноб, – Батя прав, в музее разберутся, – успокоил себя Вася и, положив фото на тумбочку, лег спать.

***

Скорая и милиция уже стояли во дворе дома, когда Вася с другом возвращались из музея, ответственно выполнив поручение отца. Мальчишка побоялся подойти ближе и наблюдал за происходящим из-за дерева. Из подъезда врачи выносили человека с лицом, закрытым простынею. Этот человек был Сёма. Семён Алексеевич Колумцев. Знающие покойного лично, не удивились такому исходу его жалкой жизни – такой его конец был весьма предсказуем. Жители дома моментально и не раздумывая списали этот инцидент на недельные запои и сомнительных собутыльников. Однако, первые сомнения в естественной смерти Семы закрались уже через неделю, когда все его вещи разом оказались на помойке, а в его квартиру вместе со своей миниатюрной женой въехал огромный мужчина с бритой головой, в черных очках и кожаной куртке. Весь его антураж в купе с черной иномаркой, которую он гордо называл «Кабан», стал наводить всех на мысли о возможном убийстве, однако свои предположения никто озвучивать не решался – время такое... В бывшей Семиной квартире стали появляться люди, внешне не отличавшиеся от нового хозяина трехкомнатной квартиры, среди которых был и сосед снизу, часто ругавший Семёна за неисправную сантехнику. Все эти события подталкивали Петра, отца троих детей, на мысль о необходимости переезда. За лето он планировал решить этот вопрос и временно перевёз жену с ребятами в деревню к своей тёще.   

Вася любил отдыхать вдали от города: рыбалка, гонки на велосипеде по бескрайним полям, купание в холодной реке. Деревня эта была небольшой – все жители знали друг друга в лицо и по имени. Подросший за год Вася вызывал умиление у всех пожилых сторожил. Только вот не было видно странного соседа-старика, чья изба стояла на окраине села. Кода спохватились, было уже поздно – дня два прошло, как старик помер. О дедушке мало что было известно – был он весьма нелюдим. Все дети, в том числе и Вася, жутко боялись странного старца – глубокий шрам на щеке, борода до груди – он смотрел на всех немного исподлобья своими круглыми впалыми глазами. В его окнах было почти всегда темно и только вечерами изредка включался тусклый свет. Не слышал он из-за какой-то болезни, ну и из-за возраста, конечно, тоже. Детей у него не было, да и жены его никто не припоминал. Но всего через день после его смерти из города приехали какие-то дальние родственники для переоформления документов на землю и жилье. С места, где рыбачил Вася, хорошо просматривалась эта старая опустевшая хижина.
– Книжка, смотри, к старику приехал кто-то, – обращаясь к Васе сказал его деревенский товарищ. Вася, увидев припарковавшуюся «девятку» в заросшем бурьяном дворе, решил подбежать поближе.

– Выкидывай все к чертям собачьим, – слышались еле разборчивые голоса из старого дома, в котором гостей не было десятилетиями, – Ну вот только что ордена оставь, их продать можно. Эти три звезды должны подороже уйти.
Из избы вышел мужчина, в руках у него были старые вещи, бумаги и какая-то толстая тетрадь. Вася с жутким страхом смотрели как уходит эпоха. Этот дедушка уходил навсегда, в отличие от других стариков, которые будут продолжать жить в памяти своих детей и внуков, он уходил навечно. Мысли эти взвалили на Василия какую-то невероятную ответственность, и в ту же секунду он почувствовал важность того, что он сейчас единственный на планете, кто может спасти его пусть уже не от смерти, но от растворения в небытии.

– Стойте, стойте! Извините, – обронил пацан.
– Чего тебе? Сигарет?
– Нет. Там у вас в руке что-то вроде альбома. Можно забрать?
– А зачем тебе? А, впрочем, какая разница – бери если хочешь.
Вася вернулся на холм, и присев рядом с рыбацкими снастями, с волнением открыл обшитый синим бархатом разваливающийся «фотоархив» старого отшельника.
 
«… января 1942. Здравствуй, Костя, здравствуй, мой любимый! Представляешь, вокруг зима, а мне сегодня снилось, как мы с тобой плывем по реке, вокруг тихо, и закат. Смешная я. А в землянке у нас тепло, на столе коптит фитилёк, по полу бегают мыши, за окном третий день пурга. В такую погоду мы не стреляем…», – спешно шепотом прочитал Вася первые строки пожелтевшего письма, вывалившегося из альбома вместе с несколькими фотографиями.
 
– Так его звали Константин, – сейчас мальчишка впервые подумал о том, что этот пугавший его старец был когда-то «любимым Костей». Сосредоточенный и взволнованный взгляд Васи тут же упал на две фотографии, выпавшие из альбома. На первом – красивое лицо сержанта с тремя орденами Славы на груди. Улыбка солдата была немного искажена свежим шрамом на щеке, по которому только и можно было узнать в юноше недавно умершего старика. Взяв в руки вторую фотографию, Вася словно застыл: на нем были двое школьников – почти еще дети: Костя и юная девушка, а рядом надпись «Я не забыл тебя, Катя!».

«Это она!», – на вдохе прошептал Вася. Он вдруг понял, что только что ему удалось спасти от забвения двоих, и от того он будто не мог пошевелиться. Почти дрожащими руками аккуратно положив снимок на альбом, его детский оторопевший взгляд устремился за горизонт, вдоль которого, убежав от надвигающейся грозы, тонким багровым просветом разлился закат. Васькины волосы яркими колосками гнулись под влажным июньским ветром, изогнутая лодочкой фотография Кости и Кати, которые впервые за 40 лет увидели небо, медленно покачивалась на синем бархате альбома. Чувство маленького выполненного долга вселяло в Васю невиданную доселе уверенность, непоколебимую даже оглушающими раскатами грома.

Надвигавшийся дождь уже начинал тревожить частой рябью поверхность реки в ста метрах от юных рыбаков.
– Пора собираться домой! – сказал Вася своему товарищу и, сложив снасти в рюкзак, обернулся к альбому.
Вася считал, что сегодня сделал большое дело, и судьба благоволила ему. Он непременно сохранит эту реликвию, а по возвращению в город, передаст фотокарточки в музей, попросив дописать к изображению неизвестной ее утерянное имя. Но всего за секунду до того, как мальчик наклонился, чтобы положить снимки обратно в альбом, внезапный мощный порыв ветра оторвал их от бархатистой обложки, унеся на середину реки.
– Не-е-е-т!!! – отчаянно крикнул Вася, оцепенев от испуга. К его горлу подступил ком, и через накатившие слезы, он провожал взглядом вырвавшуюся на свободу вечно влюбленную пару – Костю и Катю, которые плыли по реке, словно в далеком январском сне юной медсестры.

***
– Её определённо могли звать Ксенией, - сказал Василий Петрович Книжников, – однако звали ее Екатерина.
– Откуда вы так уверены? – переспросила студентка.
– Потому что… Потому что ее не забыли.